Леди не по зубам Степнова Ольга

Бизон

Попутчик, как назло, попался неразговорчивый.

Мы отмотали уже километров сто, а он не сказал ни слова.

– К утру бы до Тайменки добраться, – попробовал я завязать разговор, но потерпел неудачу.

Парень молчал, напряжённо вглядываясь в дорогу, бегущую нам навстречу.

Сидя за рулём, я краем глаза видел его чёткий, точёный профиль и едва пробивающуюся щетину на скулах.

Глупое и небезопасное это дело – брать попутчиков на ночной дороге, но, во-первых, я склонен доверять людям, во-вторых, боюсь заснуть за рулём, не имея собеседника, в-третьих… В третьих, я плохо представлял себе смельчака, рискнувшего бы напасть на парня такой комплекции как у меня. Может, я излишне самоуверен, но мой рост, вес, армейские навыки, приобретённые в десантуре, и регулярные тренировки в спортзале давали мне право так думать.

Чтобы нарушить усыпляющую тишину, я попробовал настроить музыкальный канал, но на трассе ничего не ловилось.

Тогда я засвистел. Весело и беззаботно, исключительно для того, чтобы прогнать сон.

Фары били на километр вперёд, о стекло разбивались шальные ночные бабочки, встречных машин почти не было.

Я люблю ночную езду. Я любил бы её ещё больше, если бы так не хотелось спать…

Вот вчера мне попался попутчик так попутчик! Он травил бородатые анекдоты, фальшиво распевал блатные песни, а потом попросил «десять рубликов» на жвачку. Когда я предложил ему вместо «рубликов» непочатую пачку «Дирола», он с гордостью заявил, что «рублики предпочтительнее». Разошлись мы на том, что я зачем-то купил у него за полтинник целое ведро сморчков, которое он вёз с собой.

– Отлить бы, – вдруг глухо сказал сегодняшний мой попутчик, по-прежнему не отводя глаз от дороги.

Я оборвал свист на самой высокой ноте и посмотрел на него в упор.

Парню было лет тридцать, у него было загорелое, обветренное лицо и телосложение боксёра-тяжеловеса. Вещей при нём не было. Пожалуй, я сильно погорячился, согласившись подкинуть его на сотню-другую километров, в три часа ночи.

Останавливаться на безлюдной трассе лишь для того, чтобы этот крепыш справил нужду, не очень хотелось. Кто знает, что у него на уме…

Он перехватил мой взгляд и усмехнулся. Меня аж в пот бросило: никак этот ханурик решил, что я боюсь его!

Я прибавил газу.

– Пройдёшь в салон, в конце автобуса, за перегородкой, есть биотуалет. Там кнопка на бачке унитаза, смыть за собой не забудь.

– Мне бы под ёлочку! Как-то привычнее, – опять усмехнулся он.

– Делай, что говорю. Останавливаться не буду. Я тут не просто так катаюсь, у меня график. В восемь утра мне нужно быть в Тайменке. Тебя взял – пожалел просто.

Он опять усмехнулся. Его ухмылки стали меня раздражать.

– Это школьный автобус?

Наконец-то разговорился! Правда, сон у меня и так, как рукой сняло. Ничего так не тонизирует, как опасность.

– Да, это «скул бас». Мы гоним его на границу с Монголией. Этот автобус – гуманитарная помощь камбоджийским детям от бельгийских бизнесменов. Бельгийцы догнали его до Сибирска, где он перезимовал, а теперь мы гоним его в Монголию. Там передадим монгольским ребятам, они погонят его дальше. Такая вот международная гуманитарная акция.

– Что же это за график такой, которого ты придерживаешься?

– Мы не просто гоним этот автобус. У нас программа: «Нет наркотикам, да – здоровому образу жизни!». Развозим по сельским детдомам спонсорскую гуманитарную помощь и показываем культурно-развлекательную программу.

Парень заржал.

– Культурно-развлекательную программу! Ой, не могу!! Нет наркотикам! Спортом что ли детей алкоголиков учите заниматься?! – Он поднял вверх руки, сжал кулаки и напряг неслабые бицепсы. Под тонкой рубашкой обозначился чёткий конус его безупречного торса.

– Ты в сортир-то идёшь? – прервал я его веселье.

– Остановить свой «скул бас», чтобы я сбегал под ёлку ты боишься, а отправить меня в салон, где спят люди – нет?!

– Только рыпнись. Рон горло тебе перегрызёт.

– Рон у нас кто?

– Кавказский овчар. Девяносто килограмм веса и зубы как у медведя.

Он уважительно присвистнул.

– Ну, я пошёл?

– Только на цыпочках. Не дай бог тебе кого-нибудь разбудить в салоне.

В зеркало заднего вида я видел, как он, пригнувшись, прокрался вдоль двухэтажных кроватей, на которых спали мои коллеги. Дорожные условия уже приучили их спать, не обращая внимания на тряску и шум.

Хлопнула дверца сортира, щёлкнул замок.

Рон, дремавший под одной из полок, почуяв чужого, шумно понюхал воздух, но успокоился и заснул.

Некоторое время я ехал в одиночестве. Скорость держал девяносто, – всё-таки, это был автобус, а не гоночная машина, что накладывало определённые ограничения на мой водительский пыл и отличные шофёрские навыки.

Я ехал и думал, что, пожалуй, лучшего развлечения на первый месяц школьных летних каникул я и придумать себе не мог. Скорость, дорога, свежий воздух, красивый пейзаж за окном, впереди – Алтайский край, горные перевалы, приятные приключения, плюс полезное во всех отношениях дело для бедных камбоджийских детей и российских провинциальных детских домов, которым мы везли щедрые подарки и хорошее настроение.

Очнулся я от сигаретного дыма, щекотавшего нос.

– У нас не курят! – рявкнул я, думая, что из туалета вернулся попутчик.

Чья-то рука обхватила меня за шею. Я чуть было не вмазал по тормозам и с разворота не ударил стоявшего у меня за спиной.

– Чегой-то ты нервный какой-то, Бизя, – успела насмешливо сказать Беда мне в ухо.

– Тьфу, напугала, – чертыхнулся я, разгоняя дым перед носом рукой.

Запретить Элке Тягнибеде курить в автобусе я не мог по одной простой причине – она была мне не коллегой, не подчиненной, она была мне женой. Думаю, многие парни, прошедшие через брак, поймут, что я имею в виду.

За два года совместной жизни Беда приучила меня, что с ней легче расстаться, чем запретить ей что-либо делать. Так как расстаться с Элкой было выше моих сил по причине большой и светлой любви, приходилось закрывать глаза на её своенравный характер и вредные привычки.

Положение усугублялось тем, что Элка нежданно-негаданно стала писательницей. Вернее, свои детективы она строчила давно, но до сих пор её опусы не издавались. А тут, полгода назад, одно московское издательство вдруг приняло сразу все её книги, и они начали выходить одна за другой с перерывами в месяц.

Это стало катастрофой для моей личной жизни. Элка, и так никогда не отличавшаяся кротким нравом, стала проявлять чудеса звёздной стервозности. Но меньше любить я её не стал. Мне кажется, я стал любить её даже больше. Потому что ничто так не заводит, как баба, у которой куча амбиций и своё любимое дело.

Работу криминального репортёра Элка бросила сразу, как только её первый детектив появился на книжных прилавках. Как же, будет она теперь подчиняться какому-то там редактору, сдавать материалы в срок, дежурить в редакции! Будет её теперь кто-то править! Она бросила заявление об уходе на стол, заявив главному, что в гробу она видела «эту газету, эту работу, а в особенности эту зарплату!» Главный, надо отдать ему должное, попытался остановить Элку от необдуманного поступка, но она только фыркнула в ответ на сумму, которую он пообещал добавить к её зарплате.

Так я стал мужем писательницы. Не скажу, чтобы это было легко. Стирать, готовить, убирать квартиру и зарабатывать «на поесть» стало моей обязанностью. Элка с утра до вечера витала в астрале и думала над сюжетом. Она курила и писала, писала и курила, литрами пила кофе, почти ничего не ела, а воздух вокруг дивана, на котором она творила, был наэлектризован.

Хуже всего мне приходилось, когда у Беды наступал творческий кризис. Творческий кризис, насколько я понял – это такая штука, когда хочется, но не можется. Слова не стыкуются в предложения, сюжет заходит в тупик, и кто кого и за что убил, автору категорически непонятно. Кризис случался у Элки с регулярностью два раза в месяц, и в эти периоды я ходил по квартире на цыпочках, спал на кухне, на раскладушке, питался в школьной столовой, потому что запах готовящейся еды Элку раздражал.

Во время одного из таких кризисов я заявил Беде, что еду перегонять бельгийской автобус камбоджийским детям. К моему удивлению, она не разозлилась, а обрадовалась.

– Отлично, я еду с тобой, – заявила Беда. – Мне нужны свежие впечатления, а то я уже заработала целлюлит мозга на этом диване.

Спорить с ней было бессмысленно.

Так я очутился с женой в служебной командировке.

Кроме неё в автобусе были ещё три человека и наша собака, но это спасительной роли для меня не играло. Элка была единственной, на кого моё влияние, власть и авторитет замдиректора школы не распространялись.

– Что ж ты берёшь попутчика, которого боишься? – с издёвкой спросила Беда, убирая руку с моего горла.

– С чего ты взяла, что я его боюсь?

– Как же – вздрагиваешь и бледнеешь, как кисейная барышня! – Элка уселась в кресло рядом со мной.

– Элка, не зли меня. Ты ведь не хочешь ночью развлекать меня разговорами, вот я и беру попутчиков, чтобы не заснуть за рулём.

– А он ничего! Высокий, широкоплечий… Как ты думаешь, он узнал меня?

– Ну, если ты успела покрутить у него перед носом своим детективом с фотографией автора на обложке, а потом всучить книгу в подарок с автографом, тогда – конечно, узнал! Кстати, такой презент пришёлся бы ему очень кстати, в сортире закончилась туалетная бумага.

– Ты мстишь мне за то, что я сказала, что он «ничего»? – ласково поинтересовалась Беда.

– Он на голову ниже меня и килограммов на десять легче! – рявкнул я, не отводя глаз от дороги.

Она засмеялась. Ничего так не смешило её, как моя тихая ярость.

– Окно приоткрой! – буркнул я. – Почему спящие люди должны дышать твоим дымом?!

– О господи, – вздохнула она, открывая боковую створку, – кажется, я зря поехала с тобой! Скука смертная! Ночью едешь, днём колбасишься с дегенеративными детками, – никаких впечатлений! Даже уединиться негде! – Она игриво щипнула меня за бок.

Я давно заметил: сексуальный пыл Элки обратно пропорционален нашим возможностям остаться наедине. То есть, чем меньше шансов уединиться, тем больше она намекает на свою гиперсексуальность. В периоды невозможности остаться вдвоём, у неё совсем не «болит голова» и нет заявлений типа: «давай завтра!»

Я тяжело вздохнул, потому что не рискнул высказать свои наблюдения вслух.

– Что-то твой Шварценеггер в сортире задерживается, – сказала она. – А вообще-то, он стопроцентно неплохой парень!

– С чего ты взяла?!

– Рокки на него не рычал. Ты знаешь, что собаки видят ауру человека и поэтому точно знают, злой человек или добрый?

– Уж не знаю, что там видят собаки, но девицы типа тебя первым делом замечают у парней рост и ширину плеч.

Она захохотала.

– Ревнуешь!

– Вот ещё!

– Ревнуешь, ревнуешь! Хоть какое-то развлечение во всей этой «культурно-развлекательной» дорожной бодяге! Слушай, а в этой Тайменке есть речка?

– Понятия не имею. Наверное, есть.

– Если есть, то пока вы будете развлекать детдомовских охламонов, я пойду купаться и загорать топлес!

– Только вздумай. Запру в автобусе.

– Рискни. Сяду голой за руль, и буду гонять кур по деревне.

– Даже для писательницы ты очень уж эксцентрична.

– Даже для педагога ты чересчур занудлив!

– Элка, перестань. Не хватает ещё поругаться.

– Я и не начинала.

– Сядь за руль, а я пойду проверю, куда запропастился этот любитель путешествовать автостопом. Что-то не нравится мне этот гусь…

– Я здесь! – раздалось за спиной.

Беда обернулась и встала, уступая место попутчику. В узком проходе их разделяло преступно-маленькое пространство, они стояли, почти касаясь друг друга: она – длиннющая и худая, с короткой, чуть растрёпанной стрижкой, в очочках, отблескивающих тонкой оправой, в неизменно-потёртых джинсах и еле держащимся на тоненьких лямках топике; и он – выше её на голову, с выправкой и осанкой спортсмена, с плакатно-киношным лицом.

Я видел, как они стояли друг против друга, хотя и не отрывал глаз от дороги.

– Денис. Можно просто Дэн, – представился попутчик исключительно ей, словно меня не существовало.

– Элла. Можно просто Беда.

И ни слова о том, что она мне жена.

Чтобы сделать своё присутствие более заметным, я крутанул руль вправо. Не будь в салоне спящих людей, я сделал бы этот манёвр резче и круче, но и то, что я сделал, было недальновидно. Элку качнуло, она повалилась на грудь попутчику. Он с готовностью её поддержал, не давая упасть.

Чёрт меня дёрнул взять Беду в эту поездку! Сидела бы дома, строчила свои детективы и мечтала о вселенской славе…

Протиснувшись мимо попутчика, Элка ушла в салон.

Дэн сел рядом со мной и достал из нагрудного кармана сигареты. Я не стал запрещать ему курить, сказал только:

– В Тайменке выйдешь. Нам дальше не по пути.

Он пожал могучим плечом, кивнул и опять усмехнулся.

Гад!

Жаль, что я за рулём и не могу набить ему морду.

Все российские деревни похожи одна на другую.

Лес, речка, бездонное небо, бескрайнее поле, звенящая чистота воздуха и длинные ряды домов с палисадниками и огородами, тянущиеся вдоль пыльных улиц, по которым бегают полуголые, чумазые дети, бродят ленивые кошки и суетливо пасутся куры…

Тайменка не была исключением. И хоть на карте обозначалась она, как «районный центр», все симптомчики русской деревни были здесь налицо, включая явственный запашок навоза и полное отсутствие на дороге каких-либо дорожных знаков. На этом-то я чуть и не погорел…

Не разобравшись, где главная дорога, я вылетел с поворота, едва не вписавшись в бочину чёрной «Волги», вынырнувшей откуда-то справа.

Взвизгнули тормоза, автобус накрыла густая пылевая завеса, я налетел грудью на руль. Сзади послышались короткие ругательства моих пассажиров.

– Ёпть! – выдохнул Герман Львович, с грохотом падая с верхней полки.

– Блин-банан! – заорал Ганс, тоже не удержавшись на верхотуре.

– Чёрт побери! – консервативно выразилась Викторина Юрьевна, спавшая внизу и, по всей видимости, не пострадавшая.

– Гав! – высказался Рон.

– Твою мать!! – более традиционно ругнулась Беда.

Промолчал только попутчик. Он успел схватиться за ручку над головой, чтобы не клюнуть носом лобовое стекло. Я не ошибся: его реакция и физическая подготовка были на высоте.

Автобус замер в миллиметре от водительской двери «Волги». Я вытер со лба выступившую испарину.

– Ах ты, хрен косорукий! Гвозди тебе в колёса, дальний свет в рожу и грязного китайца в жёны!! Иди, в рыло дам! Иди, иди, хвост надеру! – заорал невысокий дядька в розовой рубашке и рванул мою дверь.

– Извините, – покаянно сказал я, догадавшись, что это водитель «Волги», – простите, тут совсем нет никаких знаков, а я не местный…

– Знаков ему не хватает!! – заорал мужик. – Не местный он, видите ли! А глазёнки, глазёнки-то кто разувать будет, когда за руль садится?!

Рон зарычал у меня за спиной, но Беда приказала: «Фу, Рокки!»

Попутчик выскочил из автобуса и вплотную подошёл к дядьке.

– Слышь, папаня! Ты руками-то не маши! Видишь, люди приличные, с гуманитарной помощью в вашу дыру едут, а ты с кулаками на них кидаешься! Глаза-то разуй, это школьный автобус, приехал детдому вашему помогать!

– Ох-ё!! – схватился за голову дядька, ринулся вдруг ко мне, и, схватив за руку, начал трясти её в приветственном жесте.

– Роднули!! Да я ж вас встречать еду, чтобы вы тут не заплутали! Я директор интерната, позвольте представиться! Оскар Васильевич Сикорук! – От избытка чувств мужик рванул ворот розовой рубашки, обнажив жилистую шею и хилую грудь. – Вот ведь какой эпизод случился скандальный! Вы уж никому не рассказывайте, чего я вам тут нажелал!!

Попутчик усмехнулся и вернулся в автобус.

Потом, припоминая события, я так и не вспомнил, когда и как он исчез…

Через двадцать минут мы уже были размещены в светлых комнатах интерната, как дорогие, долгожданные гости. Оскар Васильевич пригласил нас в столовую «отобедать», хотя время было около девяти утра. Столовая была пустая, видимо, дети уже позавтракали. Нам накрыли на длинных, составленных в ряд столах, еда была простая, но вкусная, а главное, её было много. Гречка с мясом, горячие пирожки с капустой, голубцы со сметаной, чёрный хлеб, холодец, омлет с помидорами, маринованные грибы и компот – много компота, с плавающими в стаканах, словно рыбы в аквариуме, крупными, мясистыми сухофруктами. Из всей нашей команды только Элка наморщила нос на всё это великолепие и попросила у поварихи бутылку «Перье» с лимоном, заявив, что гречку с мясом и пироги с капустой с утра едят только «психически нестабильные личности». Вместо «Перье» ей принесли «Карачинскую», и она с кислой миной пила минералку прямо из бутылки, всем своим видом показывая, что она намного выше таких земных удовольствий, как набить желудок с утра омлетом, грибами и холодцом.

С аппетитом уплетая голубцы со сметаной, я смотрел на неё и думал: всё-таки хорошо, что она поехала со мной, все-таки хорошо! Потому что… я бы скучал без её выкрутасов, без её холерически-буйного интереса к жизни и неуёмного поиска приключений. Потому что чёрт её знает, что бы она вытворяла в моё отсутствие в поисках выхода из своего «кризиса»…

Вся эта история с благотворительной миссией началась несколько дней назад.

Вернее, началась-то она гораздо раньше, но в путь мы двинули в первый день летних каникул – тридцать первого мая.

Неделю назад меня вызвал в свой кабинет директор школы Владимир Ильич Троцкий.

– Глеб Сергеич, – официально обратился он ко мне, хотя мы с ним давно были на «ты». – Выручай!

Когда Ильич говорил «выручай!», у меня, если честно, холодело под ложечкой.

Троцкий, несмотря на благообразную внешность, почтенный возраст и консервативный стиль одежды – безбашенный авантюрист. Как только он чует, что из какой-нибудь комбинации с использованием своего служебного положения можно получить материальную выгоду, у него начисто сносит башку и отказывает здравый смысл. Я много раз выручал его из опаснейших авантюр с риском для своей жизни и репутации, но что-то мне говорит, что Ильич никогда не угомонится. Более того, в последнее время я заподозрил, что директор школы не столько корыстен, сколько любит словить порцию адреналина от двусмысленных и опасных ситуаций. Разгребать последствия, правда, всегда приходилось мне, и всегда, выйдя сухим из воды, Троцкий божился и клялся, что никогда в жизни он больше не сделает таких глупостей, но проходило время, и всё начиналось сначала.

– Если мне опять после твоего «выручай!» придётся давать показания в прокуратуре, то я – пас, – твёрдо сказал я своему шефу.

– Ой, да ладно тебе, праведник, – поморщился Троцкий и засунул за щёку леденец, из чего я должен был сделать вывод, что ему страшно хочется выругаться. Одни при помощи мятных конфеток пытаются бросить курить, Ильич же с их помощью отучал себя материться.

– Делов-то, автобус перегнать до монгольской границы! Кому мне ещё такое дело доверить?! Курицам нашим? Или Герману малахольному? Ты один в нашей школе полноценный во всех отношениях, надёжный и сильный мужик.

Кажется, на этот раз дело было чистым и ничем не грозило.

Историю про бельгийский автобус знал весь город, о ней писали в газетах, рассказывали по телевизору.

Благородные бельгийские парни решили подарить камбоджийским детям школьный автобус. Они загрузили его под завязку разной гуманитарной помощью и двинули в путь. Без проблем проехав всю Европу, Белоруссию и часть России, на монгольской границе они вдруг напоролись на какие-то бюрократические заморочки. Что, как и почему помешало им пересечь границу, толком никто не знал, но результатом этого возмутительного крючкотворства стало то, что парни вынуждены были вернуться в Сибирск – ближайший крупный областной центр, где у них были знакомые. Дело было осенью, предстояла лютая сибирская зима с морозами, поэтому решено было, что бельгийцы самолётом вернуться на родину улаживать проблемы с документами, а автобус вместе с мешками гуманитарной помощи перезимует на автостоянке в Сибири. Весной бельгийцы планировали вернуться и продолжить свой путь.

Уж не знаю, как в ближайших друзьях этих парней оказался Ильич, но именно ему было поручено присматривать за автобусом, вовремя вносить плату за автостоянку, слить на зиму воду из радиатора и счищать снег с капота и крыши. Ему были оставлены ключи от автобуса, а в качестве награды за такую заботу было предложено воспользоваться материальными благами, которыми под завязку был забит жёлтый «скул бас». Чего там только не было – кофе, чай, макароны, косметика, шоколад, все виды консервов – от рыбных до овощных, ватные гигиенические тампоны, туалетная бумага, пара велосипедов, несколько радиомагнитол, роскошная гитара, одежда и … много чего ещё. Наивные бельгийские бизнесмены простодушно полагали, что если один человек немного попользуется продуктами, косметикой и предметами личной гигиены, которыми под потолок был забит автобус, то сильно от камбоджийских детей не убудет. Ну сколько может съесть за зиму консервов и макарон приличный дядечка, у которого хорошая зарплата и стабильное положение в обществе? Ну, несколько пачек и пару-тройку банок. Сколько тёплых носков износить? Две-три пары, не больше. Сколько рулонов туалетной бумаги израсходовать? Ну, десяток! А их, этих рулонов, было … несколько штабелей.

Так, наверное, рассуждали добрые бельгийские парни, оставляя зимовать автобус в Сибирске.

Они не знали широты русской души!

Ильич за зиму ни разу не сходил в магазин. За продуктами, косметикой, одеждой и туалетной бумагой он ходил только «в автобус». Кофе и чай дома и на работе он пил только бельгийский. Велосипеды перекочевали в гараж Троцкого, радиомагнитолы в спальню и кабинет. Гитара, на которой он отродясь не умел играть, зачем-то пылилась на стенке в его гостиной. Жена Ильча – Нэлька, варила супы только из бельгийских консервов. Лицо на ночь протирала бельгийскими ватными дисками, смоченными в бельгийских лосьонах. Бельгийский шоколад уже вызывал отвращение, его дарили налево и направо, чтобы не тратиться на подарки. Стол и дом у четы Троцких ломились от бельгийских гуманитарных благ и тогда они стали раздаривать их друзьям и знакомым, обеспечив себе репутацию щедрых и добрых людей. «Сходить в автобус» одним стало неинтересно, они приглашали для набега кого-нибудь из приятелей. Каюсь, сам там был пару раз, прихватив домой пару пачек отличного стирального порошка, банку томатов и несколько рулонов туалетной бумаги. Эта бумага особенно хорошо и быстро «расходилась». Кому охота на неё тратиться?!

Короче, в домах Сибирска люди уже стали по внешнему виду признавать вещички и продукты «из автобуса». Кофе, сахар, спортивные штанцы, носки, прокладки, поливитамины, дезодоранты и средства от комаров… Список был разнообразным и многофункциональным.

«Ой, и вы тоже в автобус ходили?» – радостно спрашивали друг друга знакомые знакомых Ильича, заметив друг у друга в туалете, или на кухне знакомые этикетки.

Великое русское понятие «халява» приобрело невиданный размах и интеллигентное бельгийское лицо. Правда, бельгийцам об этом было неведомо.

К весне бельгийский подарок камбоджийским детям походил на жертву разбойного нападения. Целыми в автобусе остались только стены и стёкла.

Впрочем, нет, не пострадало ещё и его внутреннее устройство – деревянные полки-кровати, маленький столик, биотуалет, перегородки и шторки на окнах.

Забрав из «скул баса», последнюю пачку макарон в апреле месяце, Ильич вдруг встал перед жестокой необходимостью ходить в магазины. По-моему, он испытал лёгкий шок.

К счастью для психики бельгийских парней, они не узнали, что случилось с автобусом. Бизнесменов так затянули неотложные дела на родине, что они вынуждены были обратиться к Троцкому ещё с одной просьбой: чтобы тот сам организовал перегон автобуса на границу. Там его подхватят монгольские друзья и погонят дальше – через Монголию в Китай, потом через Лаос в Камбоджу…

Я сильно подозревал, что согласившись перегнать «скул бас» своими силами, Троцкий содрал с бельгийцев приличный гонорар в конвертируемой валюте. Но меня это не касалось.

Мне понравилась идея небольшого путешествия на границу через Алтай…

– Я согласен, Владимир Ильич, – кивнул я. – Перегнать, это дело хорошее!

– Вот и хорошо, Сазонов, – без особой радости кивнул Троцкий, – вот и молодец, что не… – Он снова заложил за щёку конфетку, хотя первая ещё явно не рассосалась. – Вот и молодец! – повторил он. – Только это… тут не просто транспорт перегнать требуется, а ещё немного массовиком-затейником поработать. Я через районо командировку тебе организовал, благотворительную. Будешь по сельским детдомам ездить, раздавать гуманитарную помощь, ну и… программу какую-нибудь там развлекательную придумай, что ли… У тебя это получится. – Троцкий опять запихнул за щёку леденец.

– А где её взять, эту помощь-то? – спросил я. – Вы ж её того… съели.

– Спонсоров найди! – заорал Троцкий. – Что, маленький, что ли? У нас сколько человек на медаль идёт?! Семь или восемь! У одного папаша директор крупной фармацевтической фирмы, у другого директор центрального рынка, у третьего… Нет, я что учить тебя должен, Сазонов?! Ты завуч у нас или кто?! Я на фига Дору на пенсию отправлял?! Чтобы ты тупил здесь, как курица?! – В рот отправилась очередная конфета. – И возьми себе в помощники три человека. Сам выбери – кого. Можешь Германа малахольного – он вроде водить умеет, подменит за рулём, если что.

Судя по количеству конфет, сдерживающих ругательства, здесь всё же было что-то нечисто, но, поразмыслив, я отмёл все сомнения и с энтузиазмом взялся за дело.

Спонсоров я нашёл за два дня. Родители учеников, идущих в следующем году на медаль, не только с удовольствием профинансировали поездку, но и организовали гуманитарную помощь детям-сиротам. Это были мешки с медикаментами и одеждой, несколько жидкокристаллических телевизоров в комплекте с видеоплейерами, одеяла, постельное бельё и три десятка мобильных телефонов. Маршрут я согласовал с директорами тех интернатов, которые мы должны были посетить. Развлекательную программу под названием «Нет наркотикам, да – здоровому образу жизни!» написал за два дня и быстренько разучил её с коллегами, которым предложил поехать со мной. Это был преподаватель математики Герман Львович Абросимов, ученик, перешедший в одиннадцатый класс – Ганс Гаспарян, и учительница начальных классов Викторина Юрьевна Лаптева. Они с удовольствием согласились поехать в эту командировку, которая сулила не только увлекательное путешествие на Алтай, но и месячную прибавку к зарплате.

Решив, что ночью будем ехать, а днём работать с детьми, мы ранним утром двинули в путь.

Тайменка была второй деревней, которую мы посетили с благородным визитом, в первой – всё прошло как по маслу.

– Как ты думаешь, книжные магазины уже открыты? – в третий раз спросила меня Беда, когда после завтрака мы вернулись в светлую комнату, напоминавшую гостиничный номер: две кровати, столик, два кресла и две небольшие тумбочки. Остальным членам нашей команды выделили одноместные «номера».

– Какие магазины в такую рань? – в третий раз вяло отреагировал я и огляделся. – Чёрт, где бы побриться?! – Ни раковины, ни зеркала в комнате не было.

– Уже почти десять! Должны быть открыты! Я, пожалуй, пойду, прогуляюсь… – Элка решительно направилась к выходу.

– Стой! – Я перехватил её у двери и силой усадил в кресло.

У Элки был бзик – искать в магазинах свои детективы, посматривая при этом по сторонам, не признал ли кто из продавцов или покупателей в ней «ту самую Тягнибеду». Никто ни разу её пока не узнал, хотя пару раз она, как писатель, засветилась на телевидении, а один раз даже дала интервью многотиражной газете. Впрочем, нет, как-то при мне какая-то тётушка потребовала у неё автограф, но потом выяснилось, что она перепутала Элку с Ириной Хакамадой.

В общем, со славой у Беды пока было не очень, но её тонкий, породистый нос с готовностью ловил в воздухе её чудные, волнующие флюиды…

– Элка, у тебя ж тираж всего десять тысяч! С чего ты взяла, что твои книги должны продаваться в такой дыре?! Чёрт, как бы побриться?! – Я опять огляделся, отыскивая хотя бы розетку, но и её нигде не было.

– Да что бы ты понимал в тиражах! – заорала Элка, вскочила с кресла и заметалась по комнате, словно это была тюремная камера. – Что бы ты понимал!! Да ни одно издательство никогда не указывает реальные тиражи! Ни одно! Пишут десять, а издают – пятьдесят! Пишут – пятьдесят, а издают сто!! Мои книжки обязательно должны продаваться в этой деревне! Я же видела, как на меня пялилась повариха в столовой! Она узнала меня! А раз узнала, значит, читала мои детективы!

– Тише, тише, – попробовал я угомонить Элку, но она выкрутилась из моих рук и снова замельтешила по комнате.

– Мои книги должны тут продаваться! Я хочу видеть, как они стоят на полочке, как покупатели достают их, как смотрят на мой портрет на обложке, как листают, выборочно читая куски, как восторженно вытягиваются у них лица, как они идут на кассу и достают деньги… Я должна видеть это, чтобы дальше писать!

– Тебя послушать, так всех издателей надо пересадить за махинации с тиражами… Кстати, повариха в столовой вообще вряд ли умеет читать. Просто у неё никто никогда не требовал вместо завтрака минералки с лимоном. Да и таких длинных, вздорных девиц она вряд ли когда-нибудь видела в своём мегаполисе, вот и пялилась. Элка, сядь, не носись, мы твои книжки в Барнауле посмотрим, уж там-то они точно есть! – Я подкрался к ней сзади, схватил в охапку и зашептал на ухо: – Кажется, у тебя не болит голова, до начала нашей программы ещё есть время и мы наконец-то одни! Давай…

– Ты с ума сошёл! – возмущённо прошептала Беда и выкрутилась из моих рук: – За стеной бедные сироты, а ты готов учинить разврат на казённой койке! И потом, тут, кажется, нет замка… – Она демонстративно распахнула дверь, ведущую в гулкий коридор, пахнущий подгорелой кашей и хлоркой. – И знаешь, с такой щетиной просто неприлично приставать к женщине! – Элка миролюбиво потёрлась носом о моё плечо.

– Вот так всегда! Если не голова, так щетина или бедные сироты, – вздохнул я и пошёл во двор выгружать спонсорские подарки.

Автобус уже успел раскалиться под июньским утренним солнцем.

Из грузового отсека я достал коробку с видеоплейером, один телевизор, пакет с медикаментами, мешки с одеждой, постельным бельём и одеялами. Чего-то не хватало, я на минуту задумался, но вдруг вспомнил – мобильные телефоны! Сотовые были призами в тех конкурсах и викторинах, которые мы приготовили для детей.

Я перерыл весь отсек, но коробка с тридцатью мобильниками как в воду канула.

– Чёрт! – выругался я и пошёл в интернат за Гансом.

Гаспарян, голый по пояс, лежал на лужайке перед входом в здание, и загорал. Рядом с ним дремал Рон. Бабочки-капустницы порхали над ними, садясь то Гансу на грудь, то собаке на нос.

– Рота подъё-ом! – нарушил я атмосферу неги.

Парень подскочил, словно ошпаренный. Он был высоченный, черноволосый, с телом атлета и лицом ребёнка. Крупный с горбинкой нос и чёрные с поволокой глаза выдавали в нём кавказское происхождение.

– За мной, – приказал я Гансу.

Он с заискивающей готовностью трусцой побежал за мной.

– Здесь коробка с мобильниками стояла, не знаешь, где она? – спросил я его у автобуса.

– Я не брал! Это не я! – по-детски бурно отреагировал Гаспарян.

– Я спрашиваю, не знаешь ли ты, куда запропастилась коробка, а не говорю, что ты присвоил мобильники! – разозлился я. – Я точно помню, она вот тут была, рядом с телевизорами!

Ганс нахмурился и добросовестно перерыл грузовой отсек, последовательно передвигая мешки и коробки.

– Не-ту! – сказал он, вылупив на меня чёрные глазищи и хлопая пушистыми ресницами. – Пропали!

– Я и сам вижу, что пропали, – пробормотал я.

– Глеб Сергеич, а тот парень, которого вы подвозили, он не мог…

– Бери пакеты с подарками и тащи их в актовый зал, – оборвал я его.

И без Гаспаряна было понятно, что я идиот, дурак и полный кретин.

В ярости пнув какой-то пень, торчавший посреди дороги, я громко выругался.

– Эй! Чему так радуемся?!

Ко мне подошла Беда. Она успела сменить джинсы на короткий безумно-розовый сарафан, накрасить губы розовой помадой и вместо пляжных шлёпок одеть босоножки на шпильках.

– Ну, как я? – покрутилась Элка вокруг своей оси, придерживая мизинцем очки на переносице.

– Фея! Принцесса! Мечта сибирского педагога! – Больше я понятия не имел, как можно назвать девушку в розовом сарафане, ростом чуть меньше двух метров и фигурой легкоатлетки… Я и не помнил, видел ли я когда-нибудь Элку не в джинсах. По-моему, нет.

– Вообще-то, это не мой стиль, но… – Беда вздохнула, – среди навоза и кур вдруг так захотелось гламура! Этот сарафанчик мне Катька перед отъездом вручила. Он оказался ей мал!

Я понятия не имел, кто такая Катька, и почему она дарит свои вещи моей жене.

– Почему ты не спрашиваешь, кто такая Катька? – Элка подозрительно прищурилась.

– Твой хороший человек Денис спёр коробку с мобильниками, – мрачно сообщил я Беде.