Леди не по зубам Степнова Ольга

Через пять минут мы тронулись в путь. Добытая нечестным путём солярка оказалась бодяжной, движок зачихал, закряхтел, начал захлёбываться и скорость больше шестидесяти не выдавал. Были ли впереди заправки – я не знал.

Как преодолеть Чике-Таман с таким подыхающим двигателем, тоже было неясно.

Если нас опять начнут преследовать борисовцы, нам от них не уйти.

Думать об этом было противно, и я запел:

– Вот, новый поворот, и мотор ревёт, что он нам несёт…

– Пропасть или взлёт, омут или брод! – в едином порыве подхватили все, кроме шамана. Очевидно, его продвинутость на творчество Макаревича не распространялась, зато он ритмично аккомпанировал нам ударами в бубен. – И не разберёшь, пока не повернёшь за поворот!!

Через несколько минут мы догнали Троцкого. Он так и бежал по дороге, не сбавляя скорости, с той только разницей, что лысина его стала пунцовой, а на ногах остался только один ботинок. Очевидно, у Ильича открылось второе дыхание, как у спортсмена, потому что в беге его появилась некоторая заученность, отточенность, умение держать темп и экономичность в движениях.

– Ну что, проветрил мозги? – крикнул я, поравнявшись с ним.

– Да, – выдохнул Троцкий.

– Садись, бегун! – Я притормозил и открыл двери.

Он ввалился в салон красный, задыхающийся, обливающийся потом.

– А ты чего в горы-то не рванул? – спросила его Беда.

– Так там это… дороги нет, – ответил несчастный Ильич, хватая ртом воздух.

– Как говорит наш уважаемый Адабас – жесть! – засмеялась Элка.

– На чём едем, Глеб? – схватившись за сердце, спросил Троцкий.

– На честном слове, – признался я.

Мы не ехали – шкондыбали, со скоростью пятьдесят километров в час.

– Дед, ты уверен, что это была солярка? – спросил я Сазона.

– Теперь уже нет, – вздохнул дед. – Хорошо хоть даром досталась!

Наконец, показалась заправка. Все дружно закричали «Ура!», но… на закрытом окошке, где принимали деньги, висело странное объявление с претензией на юмор: «Все ушли на фронт».

– Сынку, а тут что, Великая Отечественная ещё не закончилась? Или Первая мировая?! – неудачно пошутил дед.

От досады я залепил кулаком в окошко, стекло треснуло, и неожиданно взвыла сигнализация. Вот уж не мог подумать, что в этом медвежьем углу есть такие чудеса техники!

Пришлось спасаться бегством, если можно назвать бегством езду со скоростью пятьдесят километров в час.

– Один автомобильный дух мне подсказывает, что впереди будет ещё одна заправка, – ободряюще сообщил Адабас.

– А этот твой дух не в курсе, на той заправке все тоже военнообязанные?! – ехидно спросила Элка.

– Не в курсе, – вздохнул Адабас. Он сел за откидной столик и грустно уставился в окно.

Беда встала и куда-то ушла. Наверное, курить в туалет.

Я проследил глазами – Никитин оставался в салоне.

Время шло, дорога неспешно пожиралась километрами, а заправки всё не было.

Наконец, вернулась Элка, и я с грустью отметил, что в одиночестве она курит гораздо быстрее, чем в обществе Дэна.

– С Мальцевым по-прежнему нет связи, – раздражённо сказала Беда, усаживаясь рядом.

– У нас с кучей народа нет связи, – ответил я. – Кстати, ты не пробовала набирать Викторину?

– Нет! Я её телефона не знаю.

– Как-то так получилось, что и я не знаю. И чего ты такая злая вернулась? Дэн не вышел с тобой покурить?!

Она стрельнула в меня глазами поверх очков и, сделав вид, что не заметила «шпильки», продолжила:

– Первый раз в жизни чувствую себя в экстремальной ситуации полной дурой! Нужно гнать, гнать, гнать этот автобус, не останавливаясь! Нет возможности раскопать информацию, пойти по следу, нарыть дополнительные сведения, найти и расспросить нужных свидетелей. Нет времени даже просто подумать!

– А ты записывай, – усмехнулся я её сыщицкому рвению, которому она никак не могла найти применение в сложившихся обстоятельствах.

– А я и записываю! – рявкнула Элка. – Только толку-то! Детектива не выйдет, только триллер, а это не мой жанр!

– И чего ты распсиховалась? – опять удивился я.

– Вот! – сунула она мне под нос свою сумку, распахнув её.

Не успел я сконцентрировать взгляд, как Элка, воровато оглянувшись, спрятала сумку под сиденье.

– Что там?

Беда попыталась настроить громкую музыку, но приёмник хрипел, не находя волну.

– Пусть хрипит, – тихо сказала Элка. – Чтобы в салоне нас не слышали.

– Да что случилось-то?

– Вот! – Она опять показала раскрытую сумку.

Я ничего не увидел, кроме знакомой тетрадки, косметики и щётки для волос.

Тогда она вытащила мобильник и потрясла им у меня перед носом.

– Это мобильник!

– Вот невидаль-то!

– Балда! Это мобильник из партии тех, которые у нас украли!

Я выхватил у неё телефон и поднёс к глазам. Это был он, – подарок, приз, вернее, один из них, и без коробки. Простенькая «Моторола» с гравировкой, которую я сам заказал для детдомовских сирот у гравёра: «Мир прекрасен. Он ждёт тебя!»

– Откуда у тебя это? – охрипшим голосом спросил я.

Элка ручкой громкости прибавила свиста и хрипа в приёмнике.

– Не люблю неприбранные постели. Когда шла из туалета, сначала свернула матрас Ганса на верхней полке, потом матрас Викторины. У неё под матрасом, на полке, лежал телефон!!

Я присвистнул.

– И что это значит?

– Ничего хорошего. Телефоны украл кто-то из наших, и один подсунул Лаптевой, чтобы подставить её. Она не знала о такой «улике» и, сбегая с вещами, оставила телефон под матрасом!

– Какой смысл было засовывать улику ей под матрас? У нас нет привычки проверять вещи друг друга!

– Ой, не знаю. Какой-то смысл был.

– И зачем кому-то подставлять Лаптеву?!

– Не знаю!

– Зато я знаю, кого ты подозреваешь. И сразу скажу, я с этой кандидатурой категорически не согласен!

– И я не согласна! Но других вариантов нет!

– Этого не может быть. Если бы не его фантазия и сноровка, нас бы уже пытали борисовцы.

– Нужно потихоньку проверить дорожную сумку Абросимова, – на ухо сказала мне Элка. – Там должны быть остальные мобильники!

– Этого не может быть, – как попугай повторил я.

Мысль о том, что придётся потихоньку рыться в вещах Обморока, была мне противна. Да лучше я схвачу его за грудки, и вытрясу, выбью всю правду из этого загадочного математика!

– А ещё у него была прекрасная возможность незаметно испортить нам бензобак, когда они с Никитиным меняли колесо.

– Ага, а потом самому чинить его. Бред!

– Онгудай! – крикнул Сазон. – Сынку, остановись на минутку, нужно шамана высадить!

Я притормозил, но Адабас, вдруг густо покраснев, залепетал:

– Ребята, может, довезёте меня до Ташанты? У меня там родственников тьма, да и… привязался я к вам. Боюсь вас одних через Чике-Таман отпускать! Кто с духами контактировать будет?! Кто накамлает вам хороший бензин и удачу, кто прогонит несчастья и…

– Спасёт наш скот?! – хором закричала команда.

– Да, и спасёт ваш скот, – потупился Адабас.

– Ладно, поехали, – кивнул я и поддал газу.

За ближайшим поворотом нас поджидала заправка с отличной соляркой и вежливым персоналом…

Семинский перевал по сравнению с Чике-Таманом показался детской пологой горкой.

Подъём начался очень резко и был такой крутой, что я сильно засомневался в силёнках нашего потрёпанного невзгодами «скул баса».

Я вёл автобус на третьей передаче и молился, чтобы движок не подвёл. Серпантин, будто вырубленный в скалах, усложнял подъём. Дорога петляла так, что я еле успевал отрабатывать рулём повороты.

– Красота-то какая! – воскликнула Элка и опять начала снимать на мобильник. – Красотищ-ща!!

Я не разделял её восторгов. Отведённого нам времени оставалось всё меньше и меньше, а расстояние покрывалось с огромным трудом.

День был в разгаре. Солнце стояло в зените и после крутых поворотов то пряталось за скалами, то выныривало из-за них, норовя ослепить и лишить ориентации на трудной дороге.

Вдруг среди ясного, безоблачного дня начал накрапывать мелкий, слепой дождик. С каждой минутой он набирал силу, превращаясь в летний весёлый ливень.

– Духи гор посылают нам легкую дорогу, – посмотрев за окно, сказал Адабас.

Наверное, Адабас не наврал, потому что следующие полтора часа на трассе нам повстречались только два дальнобойщика и ни одного джипа.

– Эх, если б не заморочки с пробитым баком да перевал, мы уже через три часа в Ташанте были, – мечтательно сказал я.

– Если б не борисовцы! – поправила меня Элка таким напряжённым голосом, что я с замирающим сердцем посмотрел в боковое зеркало, но сзади никого не заметил.

– Не туда смотришь. – Элка глазами указала куда-то вперед. Я проследил за её взглядом, и на повороте, уходящем вдоль реки за скалы, увидел два знакомых «Патрола». Даже издалека было видно, что капоты и крылья у них изрядно помяты. «Паджерика» нигде не было видно, и оставалась призрачная надежда, что в рядах врага всё же случились невосполнимые потери.

– Чёрт! Как?!! Как им удалось обогнать нас?! – Элка в отчаянии ударила кулаком по панели и тут же ответила самой себе: – Наверное, когда мы завернули на заправку!

То, что произошло дальше – трудно, невозможно объяснить. Наверное, весь мой организм воспротивился тому, чтобы лететь навстречу бандитам и я, опытный водитель, чувствующий любую машину как продолжение своего тела, непозволительно резко ударил по тормозам.

Колёса заблокировало.

На мокрой дороге автобус занесло и швырнуло на символический отбойник, отделявший трассу от пропасти. Ограждение треснуло и разлетелось, словно было из хрусталя. Мы зависли над пропастью, на дне которой бурлила река. Ребро обрыва пришлось на центр тяжести автобуса, и он начал раскачиваться над пропастью, готовый в любой момент сорваться вниз.

По салону пронёсся всеобщий вздох.

Или выдох.

Я зажмурился. И хорошо, что не завизжал, как истеричная баба, иначе автобус точно свалился бы в пропасть, не выдержав вибрации…

На принятие решения оставались секунды. Или их не оставалось, потому что от меня уже ничего не зависело?..

Внизу шумела река, через оконный проём, в котором не было стекла, лицо обдувал свежий ветер.

Страшнее, отвратительнее звуков и ощущений в этом мире не существовало.

Пустого пространства внизу было так много, что я предпочёл бы оказаться где-нибудь под завалами.

Оказалась, что висеть над пропастью – занятие страшное, но философское, потому что я вдруг панически начал думать о том, что неправильно жил: делал мало хороших поступков, редко говорил о любви своим близким, не покупал Элке цветов, пинками гонял от стола собаку, до сих пор не завёл никакого ребёнка, не усыновил сироту, любил пожрать на ночь, орал на учеников, психовал на соседей, когда они дрелью сверлили стену, забывал выносить мусорное ведро, засыпал в двенадцать на Новый год, ковырял в носу на педсоветах, бросал грязные носки под кровать и занимал туалет на сорок минут, чем приводил Беду в бешенство… В этот момент я почему-то совсем забыл, что в автобусе куча народу, двое из которых мои самые близкие и любимые люди.

– Бизя, погибать так безобразно совсем не входит в мои планы. Пусть уж нас пристрелят бандиты, – еле слышно прошептала Элка.

– Сынку, если ты решил поиграть в американские горки, то я – пас. Мне ещё Дашку замуж отдать надо, – дрогнувшим голосом попытался пошутить дед.

– Ёпть, – неопределённо выразился Абросимов.

– Онгудай, Онгудай, пиво-девочки, прощай… – тоненько пропел Адабас и зачем-то добавил: – А в Ташанте барана всего за тысячу рублей купить можно.

– Шаман в шоке, – невесело прокомментировал Дэн. – На духов расчитывать не приходится.

– Всем молчать, – приказал я. – Молчать, не двигаться, не шутить, не дышать…

Все от меня ждали решения, а я не знал, что делать. Если бы от пропасти нас отделяло хотя бы стекло, если бы внизу так громко не бурлила река, наверное, мне было бы легче соображать.

– Глеб, нужно осторожно, по одному, выбираться через задние двери, – тихо сказал Дэн.

Даже в такой критической ситуации мне было неприятно, что эта простая мысль пришла в голову не мне, а Никитину. Впрочем, он находился в салоне, опасность не дышала ему в лицо так близко, он не видел бурлящую реку, не ощущал на щеках злые пощипывания ветерка и редких дождевых капель.

– Осторожно, по одному, выходим через двери грузового отсека. Дэн, постарайся открыть их, не раскачивая автобус, – приказал я.

Никитин ювелирно справился с задачей и распахнул задние двери так, что автобус качнуло всего два раза – несильно и деликатно.

Первым выскочил на дорогу Ильич, даже Рон не смог его обогнать. Затем на твёрдую землю по очереди ступили Адабас и Герман. Сазон вылез из автобуса, как будто бы погулять вышел – потянулся, огляделся, любуясь шикарным видом, и засвистел мотив военного марша.

– Теперь вы. – Никитин в зеркало посмотрел мне в глаза.

– Я выйду после всех, – сказал я таким тоном, чтобы у него не возникло желания мне возражать.

– Я не пойду без тебя, – прошептала Беда.

– Пойдёшь. Мы всё равно не сможем выйти одновременно. Ты первая, я за тобой.

– Я помогу! Давай руку! – Никитин протянул Элке широкую крепкую ладонь.

Элка жалобно посмотрела на меня, словно не зная, что ей делать.

Меньше всего мне хотелось, чтобы он ей помогал.

Меньше всего мне хотелось, чтобы она держалась за его руку!

– Вперёд! – приказал я Беде. – Можешь цепляться за него всеми конечностями. Я потом ему просто морду набью и всё.

– А ты точно выберешься? – спросила она.

– Да куда я денусь-то? – как можно более бодрым голосом заверил я Элку.

Она протянула Никитину руку и осторожно перелезла через сидение. Автобус прилично качнуло взад-вперёд, Элка взвизгнула, и на карачках, почти по-пластунски добралась до двери, придерживаемая Никитиным.

– Теперь ты! – крикнул Никитин с улицы, как будто я без него не знал, что оставаться в раскачивающемся автобусе смертельно опасно.

– Глеб! Будь осторожен! – крикнула Элка.

Я набрал в лёгкие воздух. Предстояло вылезти из-за руля так, что автобус не накренило резко вперёд от моих движений…

У меня это почти получилось, но в последний момент…

В последний момент дьявол дёрнул меня посмотреть в зеркало заднего вида. Высокий участок дороги, на котором нас поджидали борисовцы, отлично просматривался. «Патролов» там уже не было. Очевидно, они увидели, что с нами произошло, и рванули вниз, чтобы взять нас беспомощными и тёпленькими. А может, они ринулись спасать наш автобус? Ведь он им был так дорог!

Наверное, эти мысли заставили меня непозволительно сильно дёрнуться. Или быстрее, чем следовало, рвануть вперёд. А может, став легче, на пять человек и одну собаку, автобус усилил амплитуду своих раскачиваний.

Во всяком случае, едва я занёс ногу, чтобы перелезть через сиденье, «скул бас» уверенно и сильно наклонился вперёд. От резкого качка меня мотнуло назад. Я оступился. Или поскользнулся. Сознание уже не очень отчётливо фиксировало мои действия и отказывалось давать подсказки. Не удержавшись на ногах, я вылетел в окно, не успев ни за что зацепиться.

Где-то высоко в небе пронзительно закричала птица.

Я летел и думал о том, что более бездарного конца я для себя и придумать не мог… Я летел и думал о том, что Беда останется молодой вдовой, а Никитин, как шакал, будет ждать, когда она отойдёт от горя и посмотрит, наконец, благосклонно в его сторону… Я летел и думал о том, что в принципе, без меня никто не пропадёт – ни Элка, ни Сазон, ни ученики, ни Троцкий… Я летел и понимал, что тело моё унесёт горная речка, и никто никогда его не найдёт…

Я летел и думал… что перед смертью хоть налетаюсь.

Вода оказалась пронзительно-ледяной. Меня это удивило, потому что по моим расчётам я должен был разбиться о каменистое дно или скалистый берег и не чувствовать таких приземлённых вещей, как температура воды.

«Я жив?» – больно запульсировало в висках, и пришлось приложить усилия, чтобы не захлебнуться в жестокой круговерти бешеного течения.

Меня бросало, крутило, ударяло о камни, накрывало тугими волнами с головой, но я боролся, потому что силы ещё остались, и потому что этому я учил детей – бороться, пока остаются силы.

Что-то тяжёлое и большое плюхнулось в воду рядом со мной. Не обратив на это внимания, я с трудом справлялся с течением, не давая ему швырять меня, как заблагорассудится. Я плыл, плохо, с трудом, но плыл, и вдруг почувствовал, что всё это бесполезно – от ледяной воды ноги начала сводить судорога.

Лучше бы я сразу разбился о скалы.

– Глеб! – заорал рядом знакомый голос. – Держись!!! Держись за меня!!

Мне было решительно по фигу, за что держаться, лишь бы Элка не осталась вдовой, лишь бы Дэн, как шакал, не дождался, когда она отойдёт от горя и обратит на него внимание. Мне было плевать, за что держаться, поэтому я вцепился в чьи-то могучие плечи, остатками угасающего сознания пытаясь понять, кто ещё кроме меня бултыхнулся в эту горную реку, кому пришла в голову дурная идея спасать меня и откуда он знает, что меня зовут Глеб.

Парень комплекции и сложения не слабее, чем у меня, уцепился за скалистый выступ и стал выбираться на сушу, пытаясь вытянуть и меня. Течение старалось вырвать меня из его рук, но я боролся, помогал ему, и он оказался не слабак, – тянул меня за ремень, за плечи, за голову, – поэтому через долгие минуты борьбы мы оказались на скользком и мокром камне.

Как только вода перестала застилать мне глаза, я узнал его. И сразу перестал за него хвататься, соскользнув наполовину обратно вводу.

Уж лучше я утону, чем буду обязан жизнью Никитину. Никогда ЕМУ я не позволю себя спасти.

– Идиот! – крикнул Дэн, едва успев схватить меня за ремень. – Если ты не будешь мне помогать, мы оба погибнем!

– Откуда ты взялся?! – заорал я.

– Ты не поверишь! Сиганул за тобой с горы! Терпеть не могу нырять с высоты, но пришлось…

– Зачем? – продолжил я бессмысленный допрос, с трудом удерживаясь на скользком камене. Ноги мои трепало течение, но я не делал ни малейшей попытки выбраться из воды.

– Твоя жена назначила меня твоим телохранителем! Ты что, не помнишь? – Он дёргал меня за ремень, пытаясь вытянуть на валун. Нужно было перестать выпендриваться и помочь ему, но мысль, что Никитин спасёт меня, была просто невыносима. Пару раз я с головой ушёл под воду, хлебнув её столько, что с чистой душой можно было считаться утопленником. Дэн всё же собрался с силами и вытянул меня на камень, словно удачливый рыбак жирную форель. Правда, при этом так шибанул меня головой о валун, что я потерял сознание.

Очнулся я от того, что Никитин дул мне в рот и резко нажимал на грудь. Ничего более мерзопакостного со мною в жизни никто не делал. Пришлось ударить его под дых. Согнувшись пополам и хватая ртом воздух, Никитин крикнул:

– Козёл! Ну и достал ты меня, скотина! – И… размахнулся для ответного удара. Я успел вскочить на ноги и поставить блок. Удар не прошел, но я поскользнулся и упал в воду. Меня опять понесло вниз по течению, ударяя о встречные камни и скалистые выступы. Сил сопротивляться стихии почти не осталось.

Я попрощался с белым светом.

И тут заметил, что Никитин бежит за мной по берегу, перескакивая с камня на камень. Рискуя свалиться в воду, он с трудом балансировал на мокрой поверхности и протягивал мне руку.

– Держись! Держись, гад ты…… – Далее последовала темпераментная тирада на каком-то непонятном, эмоционально-жгучем наречии, смеси цыганского и испанского. От удивления я камнем ушёл под воду, но из последних сил вынырнул и крикнул:

– Ты кто?!

– Резидент чукотской разведки, мать твою! Давай руку, а то много интересного не узнаешь!

– Сам выплыву!

– Ну плыви, плыви, плывун… Ножки-то судорогой не скрутило?

– Не твоё дело!

– Давай руку!

– Хрен тебе, а не руку!

– Нет, давай руку, а остальные подробности оставь при себе! Хватайся быстрей, или ты разобьёшься!

Впереди река сильно сужалась, меня несло на скалу.

Я молчал и пытался плыть.

– Если ты не выплывешь, я женюсь на Беде! – пригрозил Дэн.

– Не женишься. Я убью тебя!

– Сначала выплыви, придурок!

– На каком языке ты болтал?

– Говорю же тебе, цепляйся за меня, а то разобьёшься, утонешь и ничего не узнаешь!

Каменная ловушка приближалась с каждой секундой. Дэн начал отставать, он устал, запыхался, и сил прыгать с камня на камень у него оставалось всё меньше.

Я решил, что хватит валять дурака, зацепился за какой-то камень и протянул Никитину руку.

– Хороший мальчик! – Он перехватил меня за подмышки, потом за ремень, и вытащил на берег. – Драться больше не будешь?

– Буду, – признался я, чувствуя, что меня колотит озноб, что зуб на зуб не попадает, что нестерпимо болят рёбра, руки, ноги и голова, и что снова хочется потерять сознание. – Я всегда тебя буду бить, уж извини! Рефлекс у меня такой… На каком языке ты говорил?! Отвечай, а то опять нырну в реку…

– У меня дедушка серб, бабушка серб, папа серб и мама… не то, чтобы русская.

– Значит, на сербском.

– Вроде того.

– Тогда откуда же у тебя при такой сербской родне такая русская рожа, имя и фамилия?!

– Глеб, нам нужно выбираться отсюда. Ведь неизвестно, что там наверху творится!!

Он был опять прав, и это меня взбесило. Меня всё в нём бесило, даже его сербские родственники.

А ведь теперь я обязан ему жизнью…

– Ну ничего, я тебя потом ещё допрошу, с пристрастием! – пообещал я и попытался встать на ноги. Голова закружилась, пейзаж, которым мечтают полюбоваться миллионы туристов, поплыл перед глазами.

– Допросишь, допросишь, – проворчал Дэн, взвалил меня на плечо, оттащил в кусты и куда-то ушёл. Он что-то сказал перед уходом, но я не понял, что – сознание тухло, словно пламя на сквозняке, и остатки его подкидывали только одну дельную мысль: Никитин тоже совсем не тот, за кого себя выдаёт.

Дэн ушёл, а я… по-моему, просто заснул, потому что мне приснился замечательный сон: Элка сидит на зелёной полянке и терзает ромашку – «любит-не любит». Я кричу ей: «Люблю!», на глупый цветок заканчивается на лепестке «не любит».

Очнулся я от того, что кто-то хлестал меня по щекам.

– А-а, серб… – простонал я, увидев над собой лицо Дэна. – Так почему у тебя фамилия без национального колорита?

– Здорово ты башкой буцкнулся. Тошнит?

– Я когда тебя вижу, меня всегда тошнит.

– Давай-ка, я тебя на лошадь подсажу.

– Ты вместе с лошадью с горы прыгнул?

– Нет, я нашёл пастуха, который согласился вывести нас на трассу. Он знает тут все тропинки.

Приподняв голову, я увидел, что возле кустов стоит пегая кобыла и меланхолически щиплет траву. Неподалёку, на белом коне гарцевал алтаец. Он то и дело взмахивал кнутом и гортанно вскрикивал: «Н-но!» Позади пастуха маячило штук восемь жирных коров. Мне захотелось опять уснуть, опять увидеть полянку, а на полянке Беду с бессовестно врущей ромашкой, но Никитин с пастухом взвалили меня поперёк кобылы и привязали к крупу верёвкой, чтобы я не упал.

От кобылы пахло табаком, навозом и розами. От такого странного сочетания голова опять закружилась.

– Н-но! – на манер алтайского пастуха крикнул я из последних сил и зачем-то ударил кобылу по тощему боку рукой. Кобыла вздрогнула и понесла.

– Идиот! – закричал сзади Никитин. – Стой!! Тпр-рру!! Тпр-рру!!

Он что-то ещё орал, но мне было уже всё равно, потому что сознание затуманилось, и я провалился в кромешную темноту, где не было ни полянки, ни вруньи-ромашки, ни Элки, ни серба Никитина.