Право на легенду Абдуллаев Чингиз

Глава 1

Он уже знал, что ему должны позвонить и что звонок может раздаться в любую минуту. Уже второй час, хмурясь, сидел у аппарата, но телефон молчал. Хотя это было совсем не в его характере – терпеливо ждать, когда его позовут. Хотелось встать и уйти, пусть потом сами его ищут. Но с другой стороны, понимал, что так поступить проще всего. Вообще от всего отказаться, никуда не переезжать. Просто плыть по течению… Только и это было не в его характере. Не зря же жизнь столько раз проверяла его на прочность. Порой даже казалось, что все предыдущие его годы были одной сплошной проверкой: выстоит ли, не сломается ли, сумеет ли удержаться? И множество раз думал, что все могло бы быть чуточку иначе, немного по-другому…

Виктор Викторович глянул на свой стол. Бумаги сложены аккуратной стопочкой. Некоторые ему надо срочно подписать. Еще раз посмотрел на телефонный аппарат. Если не позвонят, значит, не судьба, подумал он. Хотя, по большому счету, ни в какую судьбу не верил, искренне считая, что человек сам создает свой характер и творит свою жизнь.

Виктор Викторович Ермакович, пятидесятидвухлетний глава области, один из самых известных и популярных политиков Украины, сидел за столом в ожидании звонка президента. Это был человек высокого роста, широкоплечий, подтянутый, постоянно занимающийся спортом, не позволяющий расплываться своей фигуре. Упрямая складка на подбородке, тонкие губы, мясистые щеки, курносый нос, красивая копна темных волос с проседью – такие мужчины обычно нравятся женщинам.

Он придвинул к себе папку с бумагами, взял ручку. Ему могут вообще не позвонить, а дела не ждут. В конце концов, быть руководителем крупнейшей области страны – это тоже что-то значит. А он уже больше пяти лет стоит во главе области и привык отвечать за свои дела и поступки.

Телефон словно только этого и ждал. Стоило хозяину кабинета раскрыть папку, как сразу же затрезвонил. Ермакович удивленно посмотрел в сторону выстроившихся на столе аппаратов. Нет, это не прямой телефон с Киевом, по которому может позвонить только один человек – сам президент страны. Надрывался совсем другой – обычный городской телефон, номер которого знали лишь несколько человек: жена, сыновья да двое-трое самых близких друзей.

Он не спеша поднял трубку.

– Я вас слушаю, – буркнул недовольно. В принципе сейчас никто не должен был его отвлекать. Даже жена.

– Виктор Викторович? – спросил незнакомый голос.

Или знакомый? Хотя этот человек раньше никогда ему не звонил. И даже не должен знать этого номера его телефона. Хотя что значит не должен? Кому надо, все всегда знают. Раздобыть номер его прямого городского телефона им совсем не сложно. Но почему он вдруг решил использовать обычный городской номер, ведь мог позвонить и по аппарату правительственной связи? Или точно знает, что все аппараты правительственной связи прослушиваются? В том числе и прямая линия с президентом?

– Да, это я, – подтвердил Ермакович. – Кто говорит?

– Я думал, вы меня узнаете по голосу, – отозвались на другом конце провода.

– Я давно не играю в такие игры, – устало поморщился Виктор Викторович. – Могли бы и представиться, коли уж решили со мной поговорить?

– Это Олег Константинович, – сообщил позвонивший.

Хозяин кабинета нахмурился. Он так и думал, впрочем, ошибиться было невозможно.

– Алло, вы меня слышите? – спросил Олег Константинович. – Куда вы исчезли?

– Никуда, – ответил Ермакович. – Жду, когда вы начнете разговор.

Он уже начал догадываться, зачем ему звонят. Но еще не хотел поверить даже самому себе. Неужели они решатся выступить так открыто?..

– Виктор Викторович, я не хочу отнимать у вас много времени, – начал его собеседник, – наш разговор не прослушивается, мы приняли некоторые меры…

– Мне все равно, – довольно невежливо перебил его Ермакович.

– И тем не менее я хочу, чтобы вы знали. После последних событий все словно с ума посходили. Боятся вообще разговаривать по телефону.

– Я не боюсь.

– Знаю. Именно поэтому я вам и позвонил. Хочу обратить ваше внимание на некоторые слухи, которые ходят у нас в столице. Вы, наверное, уже в курсе?

– Я слухи не комментирую. И вам не советую.

– О, характер у вас не меняется…

– Разумеется. Я не в том возрасте, когда меняется характер.

– И тем не менее вы все знаете… Очевидно, понимаете, что президент пока не принял окончательного решения. Но вполне вероятно, что он сумеет найти достойного кандидата.

– Возможно. Мне об этом пока ничего не известно. Вы позвонили, чтобы сообщить мне его решение? – Вопрос получился несколько издевательским.

– Нет. – Кажется, Олег Константинович даже усмехнулся. Он не ждал такого ответа от Виктора Викторовича. – Я не хочу скрывать от вас, что в Киеве многие недовольны таким поведением нашего руководителя. Нам кажется, что это его очередная ошибка. А если он сделает неправильный выбор, то это будет трагедия для страны. Ситуация довольно неприятная для всех нас…

– И чего вы хотите? – снова перебил его Ермакович.

– Вы должны отказаться, – твердо проговорил Олег Константинович, – если вдруг он совершит такую ошибку и все-таки предложит вам пост премьера. Вы же знаете, если бы на вашем месте был кто-то другой, я не стал бы ему звонить. Все равно через несколько дней все будет известно и неудачный эксперимент нашего президента закончится с еще большим скандалом, чем дело погибшего журналиста. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Не понимаю. Почему я должен отказаться?

– Вы умный человек, Виктор Викторович. Вы же прекрасно знаете, как все к вам относятся. Вас уважают, некоторые даже боятся. У вас самая сильная поддержка в парламенте. Но место, которое вам предлагают… Такого не было никогда и никогда не будет. Украина – крупнейшая страна Европы, и после всех наших скандалов мы не можем допустить, чтобы наша страна снова выглядела перед мировым сообществом не лучшим образом. Вы должны отказаться…

– Вы думаете о стране или о собственных интересах? – жестко поинтересовался Ермакович.

– Я думаю и о стране, и о наших интересах, – прямо и так же жестко ответил его собеседник.

Все стало ясно. Можно было закончить разговор. Это было прямым объявлением войны.

– Мне пока никто ничего не предлагал, – твердо сообщил Виктор Викторович. – Когда предложат, тогда и буду думать. А пока извините… – Он уже собирался положить трубку.

– Виктор Викторович, – спохватился Олег Константинович, очевидно почувствовав, что разговор может оборваться, – пожалуйста, не кладите трубку. Я только хотел вам сообщить… Если вы не откажетесь, некоторые люди, которые не очень вам симпатизируют, могут передать в прессу ваше досье. Вы меня слышите? Поверьте: мне больше всего хотелось бы избежать этого скандала. Все газеты и журналы напечатают вашу биографию с соответствующими комментариями. Пока вы были руководителем области, вас не трогали, но если вы не согласитесь…

– Не соглашусь, – твердо отрезал Ермакович, чувствуя мощный выброс адреналина. – С вами не соглашусь. И если президент решит предложить мне этот пост, тотчас же прилечу в Киев.

– Вы меня не поняли. Я всего лишь хотел вас предупредить…

Виктор Викторович, не дослушав, положил трубку. Затем резко закрыл папку с документами. Посмотрел на телефонный аппарат. Нужно сменить номер, подумал он и улыбнулся. Многие, даже достаточно умные и опытные, люди совершают одну и ту же характерную ошибку: судят о других с позиции собственных страхов и заблуждений. Вот и позвонивший Олег Константинович больше всего боится огласки их разговора. Как глупо! Полагает, что его можно запугать. Если бы они знали о его жизни… Всю правду, как все было на самом деле… Пожалуй, не стали бы тогда звонить. Но они даже не догадываются, что его нельзя испугать – все свои страхи он уже давно пережил. И самый первый более сорока лет назад, когда ему было всего восемь лет…

Воспоминания

В их поселке было всего лишь две улицы – Песочная и Грузовая. Обе с покосившимися глинобитными хатами, в которых жило не так уж много народа. С самого утра мужчины – суровые молчаливые шахтеры и такие же молчаливые металлурги, спешащие на небольшой завод, который стоял в стороне от поселка, – уходили на работу. Правда, Витин отец иногда отправлялся на нее вечером, когда заступал в ночную смену. Он был машинистом паровоза. Хотя маленький Витя запомнил на всю жизнь, как отец завороженно смотрел в небо, когда над ними слышался гул пролетающих самолетов. А позже узнал, что отец с юности мечтал о небе, хотел стать летчиком, да проклятая война не дала осуществиться его планам. Отец ушел на фронт и вернулся с него тяжело раненным. Слава богу, как говорили взрослые, пришел живым – в их небольшом поселке многие семьи вообще остались без мужчин. Такое тогда было сплошь и рядом. И почти половина ребят, с которыми Витя учился в школе, вообще не знала своих отцов. Они родились во время войны или вскоре после нее от мужчин, которые, вернувшись в родные края, быстро умирали от тяжелых ран, полученных в боях.

Родители Виктора поженились в сорок девятом. Он работал машинистом, она была медсестрой. Сложилась обычная рабочая семья, каких до войны в поселке было много. А в июле пятидесятого родился Виктор. Тогда казалось, что жизнь налаживается и впереди все будет только хорошо. Постепенно отменяли карточки, повышали зарплату… Но через два года мать Виктора тяжело заболела. Несколько месяцев она лежала в больнице. В памяти мальчика смутно осталось лишь размытое белое лицо умирающей матери на подушке, но почему-то навсегда запомнился отвратительный резкий запах больницы, преследовавший его затем долгие годы. Он не сразу осознал, что остался один. Один и навсегда. Маленькому Вите не повезло гораздо больше, чем его сверстникам, выросшим без отцов, потому что в два с половиной года он потерял мать.

Расти без отца очень сложно. При этом мальчики часто бывают неуправляемыми, им не хватает отцовской мудрости, конкретного примера перед глазами, их оскорбляет одиночество матерей, вынужденных в той или иной мере сходиться с другими мужчинами. А в пятидесятые годы была еще и социально значимая причина: мать, поднимающая семью в одиночку, часто не могла заработать столько, сколько зарабатывали мужчины.

Но потеря матери для ребенка – ни с чем не сравнимое страшное потрясение. Это нарушение неких биологических законов, когда малыш теряет гораздо больше, чем просто любимого человека. Когда ему становится больно и хочется крикнуть «Мама!», он вдруг вспоминает, что ему некого звать на помощь. Когда ему совсем плохо, то не у кого искать утешения, надеясь на всепрощение и понимание. Рана от потери в детстве матери кровоточит затем всю жизнь. Жить без отца очень трудно, жить без матери – почти невозможно.

Как и все мальчишки, Витя играл в футбол. Когда начинало темнеть, из близлежащих хат доносились крики матерей, зовущих своих сыновей. Он знал, что его никто не позовет. Бабушка не любила кричать, она терпеливо ждала, когда он прибежит сам. Иногда по ночам, когда ему бывало плохо, он фантазировал, сочинял, какая у него могла бы быть мать, сжимая кулаки от непонятного чувства одиночества, такого обидного в его годы. И в школу вместо матери его провожала бабушка, хотя, справедливости ради, стоит отметить, что она всячески старалась ее заменить.

Но может быть, именно потому, что не было матери, Витя рос не по годам развитым, самостоятельным, настырным. А поскольку был таким, его и понесло в этот чертов отстойник. Бабушка предупреждала, чтобы даже близко около него не проходил. И все ребята поселка знали, что там гиблое место, обходили его стороной, шепотом рассказывали друг другу о болотном черте, который якобы в нем живет и топит всех, кто осмеливается появиться в его владениях. Только разве можно остановить мальчишек, которых притягивает все таинственное и незнакомое? И однажды Витя уговорил соседнего пацана Колю все же пойти посмотреть, что на самом деле творится в этой яме.

Шламовый отстойник, сохранившийся еще с довоенных времен, по краям порос кустарником, а в самом глубоком месте был заполнен болотной жижей. Туда-то мальчишки и полезли, рассчитывая увидеть что-нибудь интересное. Начали осторожно спускаться по склону вниз. Если бы у них была хорошая обувь, они не сорвались бы. Но развалившиеся от игры в футбол сандалии постоянно скользили, заставляя ребят цепляться руками за кусты. В какой-то момент Виктор почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он инстинктивно наклонился, схватился за куст. Но тот неожиданно легко вылез из земли. Сухой куст не выдерживал тяжести его тела, и мальчик понял, что сейчас упадет.

– Витя, – в отчаянии закричал его друг, – подожди, я тебе помогу!

– Нет! – успел крикнуть упрямый мальчишка и полетел вниз, прямо в болотную жижу.

– Я сейчас тебя достану, – пообещал перепуганный Коля. Ему было семь, он был на год младше Виктора.

Падение оказалось не столь страшным. Витя огляделся. Никаких болотных чертей видно не было. Да и в жиже он стоял всего лишь по пояс.

– Не спускайся, – крикнул он другу, – лучше кого-нибудь позови! Я здесь подожду.

– Я тебе помогу, – возразил Коля.

– Нет, – упрямо настаивал на своем Виктор, понимая, что мальчишке не хватит силенок вытащить его из этой жижи. – Лучше вернись в поселок и приведи ребят. А еще лучше скажи своему старшему брату. Пусть он палку с собой прихватит, и дуйте обратно.

– Я сам принесу палку! – закричал обрадованный Коля, скрываясь за склоном, поросшим кустарником.

Виктор огляделся. Вокруг никого не было. И вдруг почувствовал, что уходит все глубже в болотную жижу. Когда он только упал, она доходила ему до пояса, а сейчас он увяз уже почти по грудь. Вот тогда-то он и почувствовал настоящий страх. И пожалел, что остался один. Теперь никто не услышит его крика. Мальчик полагал, что под ногами у него достаточно твердая почва, однако болото сыграло с ним злую шутку. Или здесь на самом деле жил черт?

Он начал дергаться, пытаясь каким-нибудь образом вырваться из засасывающей его трясины. Но болото держало его цепко. Тогда он впервые попытался крикнуть, однако из горла вырвался лишь хриплый звук, который никто не услышал. Попытался дотянуться до свисающей поблизости ветки, но быстро понял, что не сможет ее достать. И в панике увидел, что увязает все глубже и глубже.

Ему было только восемь лет. Он учился во втором классе и, в сущности, был еще совсем ребенком. Опаленным горем ребенком, который выглядел старше своего возраста. А впереди у него была целая жизнь, которая могла вот так нелепо и глупо оборваться. Витя еще раз дернулся, набрав воздуха в легкие, заорал изо всех сил. Но его опять никто не услышал. Значит, ему суждено умереть в этом отстойнике? Мальчик в жутком страхе дергался изо всех сил.

В какой-то момент он вспомнил бабушку. Она говорила, что мама наверняка попала в рай. А потому рано или поздно он там с нею встретится. Но для этого здесь, на земле, надо добрыми делами заслужить это право. А что он успел сделать? Гонял голубей, играл в футбол, вот не послушался бабушку и полез в этот отстойник. Болотная жижа доходила ему уже до плеч. Он тянул руки изо всех сил к спасительной ветке, свисающей от него так недалеко, но болото не собиралось его отпускать.

– Мама! – вдруг заорал он изо всех сил. – Мама! – Впервые в жизни Витя позвал ее громко, словно она где-то существовала. Позвал в самую страшную, отчаянную минуту, когда никакой надежды спастись не оставалось. Он не заплакал, только несколько раз произнес самое дорогое на свете слово, искренне веря, что каким-то непостижимым образом она сможет ему помочь.

Неожиданно поднялся ветер. Виктор закрыл глаза, понимая, что ему уже не спастись. И именно в этот момент та самая ветка, до которой он не мог дотянуться, ударила его по лицу. Он открыл глаза. Ветер налетел достаточно сильный. Словно кто-то дал ему команду. Ветка опять наклонилась в его сторону, и он снова ощутил ее слабый удар по лицу. Теперь поднять руку и схватить ее оказалось совсем несложно. Держась за нее, Витя начал осторожно подтягиваться к твердой земле. Ветка оказалась довольно прочной. Он решился взяться за нее и второй рукой. Ухватившись обеими руками, стал тянуться за ветку изо всех сил. И почувствовал, что болото начало его отпускать. Мальчик понял, что так постепенно выберется из вязкой жижи.

И действительно, через несколько минут он уже лежал на земле, тяжело дыша и размазывая грязь по лицу. Оглянувшись назад, еще раз по-настоящему испугался, сообразив, какой жуткой опасности только что избежал. Хватаясь за ветки кустов, стал вылезать из ямы. Со стороны поселка бежали ребята. Коля, не успевающий за ними, бежал последним. Он поднял всех соседских мальчишек, чтобы выручить своего друга, по дороге он упал и разбил колено. Однако, не обращая внимания на рану, летел на помощь Виктору изо всех сил.

Ребята обступили мальчишку, вылезшего наверх, с уважением уставились на его перепачканное лицо.

– Нет там никакого черта, – хрипло сообщил он им. – И вообще ничего нет. Болото одно. Нельзя туда залезать, пацаны. – Витя словно сразу повзрослел.

Все расступились, и он побрел к своему дому. Позади, чуть прихрамывая, плелся Коля.

На следующее утро, нарвав полевых цветов, Витя вместе с бабушкой пришел на могилу матери.

– Мама, это тебе, – чуть слышно прошептал он, опуская цветы на могилу.

Бабушка вытерла слезу. Она не знала, что накануне ее внук прошел одно из серьезнейших испытаний в его жизни.

Глава 2

Звонок секретаря отвлек Ермаковича от нахлынувших воспоминаний. Он недовольно поморщился: ведь она знает, что сегодня он не намерен ни с кем разговаривать и тем более встречаться. Но если все-таки решилась позвонить, значит, дело действительно важное.

– Чего тебе? – недовольно спросил он, включая аппарат селекторной связи.

– Извините, Виктор Викторович, – раздался чуть виноватый голос секретаря, – приехал Шульман. Он хочет с вами встретиться. Говорит, что по очень важному делу. Я не хотела вас беспокоить…

– Где он?

– У нас в приемной. Приехал десять минут назад. Я ему объясняла, но он повторяет, что это очень серьезно.

– Понятно. Раз повторяет, значит, на самом деле так. Пусти его. Но больше ни с кем меня сегодня не соединяй.

– Виктор Викторович, через два часа у вас пресс-конференция. Вы ничего мне не говорили, Михаил Николаевич уже предупредил всех журналистов.

– Почему он мне не позвонил? – нахмурился Виктор Викторович.

– Не хотел вас беспокоить. Вы сами просили…

– Ничего я не просил. Пусть не занимается самодеятельностью. Я сказал, что подумаю насчет пресс-конференции. – Он нажал другую кнопку, вызывая руководителя своей пресс-службы. – Миша, – обратился к нему чуть хрипловатым голосом, выдающим его раздражение, – кто тебе разрешил собирать пресс-конференцию?

Кольчугин работал с ним уже девять лет и хорошо знал все интонации своего шефа. Ему было чуть больше сорока. Среднего роста, коренастый, широкоплечий, словно оправдывающий свою фамилию, Кольчугин пришел в областную администрацию вместе с Ермаковичем. Еще девять лет назад Виктор Викторович обратил внимание на хлесткие, энергичные статьи этого журналиста. Попросил найти его, пригласил к себе. Кольчугину тогда было чуть больше тридцати. И хотя он был достаточно сильным человеком, рядом с будущим своим патроном выглядел щуплым и маленьким. Правда, справедливости ради надо отметить, что рядом с почти двухметровым Ермаковичем многие люди, даже с выдающимися физическими параметрами, чувствовали себя не совсем уверенно.

А за последующие девять лет совместной работы губернатор высоко оценил своего инициативного и толкового сотрудника. Но и Кольчугин сумел близко узнать главу области. Если Виктор Викторович начинал говорить вот таким хриплым голосом, это означало, что он с трудом себя сдерживает.

– Извините, Виктор Викторович, – забормотал Кольчугин. – Я думал, все уже решено… мне звонили из Киева… я полагал, ваше назначение уже… Извините меня.

– Не стоит суетиться, – зло заметил Ермакович. – Когда будет нужно, я проведу пресс-конференцию. Ты, видимо, решил «вперед батьки в пекло пролезть»? Сам знаешь, я не люблю, когда за меня решают.

– Извините…

– Отменяй пресс-конференцию, – решительно приказал Ермакович, – и никогда больше не самодельничай. Если я решу поехать в Киев, ты первым узнаешь об этом. Все понял?

– Конечно…

Виктор Викторович отключил связь с Кольчугиным, приказал девушке-секретарю впустить Шульмана.

Лев Яковлевич Шульман был его давним знакомым. Они подружились еще лет двадцать назад, когда Шульман и Ермакович были доверенными лицами космонавта Берегового. Шульман работал главным инженером в закрытом конструкторском бюро, выполняющем в основном военные заказы, отчасти связанные с космосом. И хотя он был старше Ермаковича на восемь лет, они тогда быстро сошлись.

Противоположности часто сходятся. Мягкий, осторожный, не всегда решительный Шульман и сильный, идущий напролом молодой Ермакович, в котором чувствовалась некая первобытная сила, вместе представляли известного всему миру космонавта, сумевшего сделать, казалось, невозможное – добиться права на космический полет уже в том возрасте, когда большинство летчиков и космонавтов выходят на пенсию. Правда, Шульман с его средним ростом на фоне очень высокого Ермаковича смотрелся несколько комично.

Он вошел в кабинет, поправил очки. После того как Виктор Викторович стал руководителем области, Шульман был назначен генеральным директором того самого объединения, в конструкторском бюро которого работал. Несмотря на должность Ермаковича, они по-прежнему были на «ты», как и много лет назад.

– Здравствуй, Виктор, – отрывисто произнес Шульман, протягивая руку. Ермакович поднялся ему навстречу.

– Мог бы и предупредить о своем приезде, – мрачно буркнул он, пожимая ладонь гостя.

Тот согласно кивнул и, обойдя стол, устроился рядом с хозяином кабинета.

– Мне нужно было срочно с тобой увидеться, – признался Шульман. – Очень важное дело, не хотелось говорить о нем по телефону.

– Что случилось?

– Ты знаешь, что в Киеве все уже решено? Хотя об этом уже два дня говорят все наши телевизионные каналы. И все газеты об этом пишут. Похоже, президент уже сделал свой выбор.

– Так ты приехал сюда, чтобы рассказать мне об этом? – спросил, но даже не улыбнулся при этом Ермакович.

– Подожди, Виктор, не дергайся. – Его собеседник оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что их могут подслушать. – Мне действительно нужно было тебя увидеть. Это очень важно.

– Ну рассказывай, что там у тебя.

– Ты же знаешь, что мой сын работает в Киеве, на одном из телевизионных каналов. Сегодня он прилетел ко мне. Четыре часа назад. Там уже все знают, что пост премьер-министра президент решил предложить тебе. И это правильно, Виктор, все равно лучше тебя они не найдут. Подожди, подожди, – попросил Шульман, видя, что его нетерпеливый собеседник хочет его перебить, – не торопись. Я не хвалить тебя приехал. Мы знакомы много лет, и ты меня не раз крепко выручал. Я хочу вернуть хотя бы часть моего долга…

– Ничего не понимаю. При чем тут твой сын?

– Он работает на канале у Дорошенко. Он мне все и рассказал. Ты же понимаешь, как сильно они не хотят твоего назначения премьер-министром, насколько серьезно против тебя настроены. Ведь они сделали все, чтобы скомпрометировать президента, убрать его, провести своего человека. У них есть свои кандидаты. Ты же видишь, как все раскручивается. А тут президент вдруг назначает тебя. И все понимают, что ты – единственный кандидат, которого примут в парламенте. Но не все этого хотят. Ты же понимаешь, о чем я говорю. После ареста нашего бывшего премьер-министра Назаренко в Америке у президента вообще не осталось ни одного серьезного союзника и ни одного шанса на повторное избрание. Только ты можешь спасти всю эту конструкцию и стать премьером. Именно поэтому они тебя и не хотят.

– Тоже мне новость, – усмехнулся Ермакович, – нашел о чем говорить. Это я и без тебя знаю.

– Ты не знаешь самого главного. Они готовят грандиозную провокацию. Как только ты появишься на первой пресс-конференции в Киеве, они устроят тебе «достойную встречу», как сами говорят. Уже подготовлены два человека, которые начнут задавать тебе вопросы о твоем прошлом. Начнут расспрашивать тебя о прежней жизни. Догадываешься, о чем я говорю?

– Ну и что? Я ничего не скрываю. В Донецке все знают про мою жизнь…

– Но не все знают в Киеве, – возразил Шульман. – И ты пока не премьер-министр самой большой страны в Европе, если, конечно, не считать России, большая часть которой в Азии. А между прочим, это будет твое первое знакомство в качестве одного из руководителей страны с европейскими журналистами. Пока они приезжали к тебе так – от случая к случаю. Но дело даже не в этом. Вопросы будут задаваться с единственной целью – вывести тебя из себя. А учитывая твой далеко не ангельский характер, можно считать, что успех им почти гарантирован. Как только ты сорвешься, они покажут специальный репортаж по всем каналам, передадут эти ролики в «Евроньюс», на Си-эн-эн. Мой сын входит в группу, которая готовит этот материал. Они покажут колонии, тюрьмы, отборных рецидивистов, в общем, сделают все, чтобы испортить тебе твое политическое будущее. После первой же пресс-конференции можешь собирать вещички и возвращаться домой, в Донецк. Они на это и рассчитывают. Там даже придумали такой заголовок: «Последняя ставка президента». В общем, одним ударом хотят поставить жирную точку на твоей карьере и подставить очередной раз его…

Шульман закончил говорить, вытащив носовой платок, вытер вспотевшее лицо. Протер стекла очков. Потом взглянул на своего собеседника. Тот сидел, словно окаменев. И вдруг неожиданно улыбнулся. Второй раз за день.

– Все? – поинтересовался Ермакович.

– Все, – выдохнул Шульман, – но это очень серьезно. Ты напрасно улыбаешься, Виктор, это не шутка…

– Ты думаешь, я не знаю, как они ко мне относятся? Полчаса назад мне позвонил один из тех, кто принимает решение вместе с президентом. И открытым текстом мне угрожал. Сообщил, что они опубликуют мое досье. В общем, просил меня не давать согласия на назначение. Я уже много лет в политике, Лева, и знаю, как сложно всем нравиться.

Шульман понимающе кивнул.

– А за предупреждение спасибо, – продолжил Ермакович. – Хотя я знаю информационную политику каждого канала. Первый канал Равиковича будет сохранять нейтралитет, а пятый Дорошенко – выступать против меня. У них есть свой кандидат. Все правильно. – Он встал, прошел к окну, посмотрел вниз.

– Мне непонятно, как они там договариваются, – проговорил Шульман, глядя ему в спину, – почему некоторые каналы выступают на стороне других кандидатов. Я в этом не разбираюсь. Но мой сын там работает, он в курсе, вот я и решил, что должен к тебе приехать. Не думаю, что у них все получится, как они задумали, но хотел тебя предупредить…

Виктор Викторович обернулся.

– Им нужно убрать президента и протащить своего кандидата, – пояснил он, – и вообще, в политике возможны любые союзы. Ничего личного, только политика. И еще экономика. Неизвестно, чего в большей мере. Огромные возможности, сумасшедшие деньги… А я не умею договариваться. И никогда не умел. Именно поэтому в молодости так и подставился… – Он подумал немного и добавил: – Сейчас тоже не смогу. Когда знаю, что прав, просто иду до конца. Такая у меня внутренняя установка, Лева.

– Знаю, – мрачно ответил Шульман. – Ты не меняешься. Каким был в молодости, таким и остался…

Воспоминания

Когда Витя пошел в школу, у него появилась мачеха – отец женился. Она по-своему заботилась о мальчике, старалась заменить ему мать. Но он, привыкший к одиночеству, предпочитал уходить из дома на весь день. Взяв с собой книги, где-нибудь прятался и увлеченно читал, погружаясь в более интересный и привлекательный, нежели окружающая действительность, выдуманный мир. Учился Витя в школе неровно: когда ему было интересно, делал уроки и получал за них отличные оценки, когда неинтересно – даже не заглядывал в учебники, хватал тройки. Много лет спустя психологи начнут утверждать, что наиболее интересный тип людей – это те, кто в школе получал разные оценки. С неуспевающими учениками все ясно, с отличниками тоже понятно. Они предсказуемы. А вот из учеников, которые получают то пятерки, то тройки, отличаясь нестандартным поведением, мышлением и любознательностью, впоследствии нередко вырастают лидеры. Но это откроют только через полвека после того, как в конце пятидесятых Витя Ермакович неровно учился в школе, удивляя педагогов, которые считали его достаточно способным мальчиком.

В восьмом классе Витя принял решение поступить в горный техникум. И тем же летом они с Колей отправились в Сальские степи, нанявшись пасти конские табуны. Они на всю жизнь запомнили июньские короткие ночи, желто-красное солнце на горизонте, купание лошадей, их характерный норов. Животные чувствуют человека, его поведение, его страх и решительность. Оказалось, что нельзя паниковать, когда лошади сбиваются в кучу, во главе которой может оказаться норовистая кобыла, как нельзя и проявлять чрезмерную жестокость, которая сразу сказывается на отношениях человека с животными. Может быть, именно тогда Витя Ермакович и понял, что существует некий баланс, которого надо придерживаться и в отношениях с людьми, стараясь не проявлять ни своей слабости, ни излишней строгости.

Пожалуй, это были лучшие дни его жизни. Он делился с лошадьми неровно нарезанными ломтями ржаного хлеба, чувствуя мягкое прикосновение конских губ, научился отличать животных, узнавая их по внешнему виду, характеру, манере поведения. По ночам они с Колей, глядя на звездное небо, раскинувшееся над ними, мечтали о будущем, фантазировали, каким станет мир через двадцать, тридцать лет. Как у всех людей, родившихся во второй половине двадцатого века, в их рассуждениях присутствовала некая мистическая цифра с тремя нулями, означающая начало нового века. Двухтысячный год казался невозможно далеким и невероятно интригующим. Они спорили до утра, отстаивая каждый свой вариант развития цивилизации. Коля считал, что к тому времени все изменится настолько, что не останется ни стран, ни границ, ни денег. Будет всеобщая утопия, про которую им рассказывали в школе. Более практичный Виктор полагал, что мир людей изменят новые технические усовершенствования. Впоследствии он часто вспоминал эти их споры под открытом небом, рядом с молчаливыми табунами лошадей. В далеком шестьдесят пятом все казалось таким простым и понятным.

Когда Виктор вернулся домой, отец впервые с уважением посмотрел на повзрослевшего сына, который заработал достаточно денег, чтобы начать самостоятельную жизнь. Он успешно сдал экзамены в техникум, поступив туда на год раньше своего приятеля. Все, казалось, шло по накатанной колее…

Считается, что Бог посылает человеку ровно столько испытаний, сколько тот может вынести. В семнадцать лет Виктор Ермакович уже работал автослесарем на том самом металлургическом заводе, на котором трудилась половина их города. А еще через три месяца его арестовали.

Страна готовилась отметить пятидесятилетие Великой Октябрьской революции, Украину награждали орденом Октябрьской Революции. Во время подготовки к столь знаменательному событию традиционно проводились различные кампании, в том числе и по укреплению социалистической законности. Правоохранительные органы отчитывались за выполнение своеобразных планов по успешной борьбе с преступностью. При этом отчетность велась по нескольким показателям. Если сокращалось общее количество преступлений против личности, это считалось хорошим признаком – значит, стало меньше убийств, квартирных краж, грабежей, случаев уличного хулиганства. Но если падали показатели раскрываемости преступлений, совершенных против государственной собственности, это выглядело серьезным упущением в работе милиции и прокуратуры. Руководство партии и государства априори исходило из убеждения, что такие преступления как всегда существовали, так и существуют. Именно поэтому снижение количества выявленных экономических преступлений признавали плохой работой правоохранительных органов. Выходит, они недостаточно выявляли случаи коррупции, расхищения социалистической собственности, халатности, предпринимательской деятельности.

Вот под такую кампанию и попал семнадцатилетний автослесарь металлургического завода Виктор Ермакович. Интересно, какой страшный ущерб мог нанести государству молодой парень, только несколько месяцев проработавший на производстве? Однако в годы тотального дефицита любые запасные детали, оставленные для своевременного ремонта заводских аппаратов, легко переквалифицировались на украденные у государства. Следствие длилось несколько месяцев. Учитывая, что автослесарь не мог сам достать детали, а брал их у кладовщика, преступление попало под более тяжкую статью – не просто хищение социалистической собственности, а хищение, совершенное группой лиц.

И следователи, и прокуроры, и судьи понимали, что молодой человек невиновен. Но некоторую халатность кладовщика и руководителя хозяйственного отдела переложили на парня, еще не имевшего никакого жизненного опыта. Даже прокурор старался ему помочь – вытащить из этой тяжкой и нелепой ситуации, в которой молодой Ермакович оказался невольно. Но, попав под пресс проводимой кампании, Виктор был изначально обречен. По такой статье нельзя было закрыть дело и тем более оправдать человека, иначе прокуроров и судей тоже обвинили бы в нерадивом исполнении их обязанностей и потворстве самому страшному преступлению, какое только было в Уголовном кодексе шестидесятых годов, – хищению социалистической собственности. В случаях за подобные преступления давали даже высшую меру наказания. Виктор получил минимальный срок – три с половиной года лишения свободы.

Это было больно, несправедливо и страшно. Молодого парня отправили в исправительную колонию, находившуюся в Кременчуге, далеко от дома, где он должен был провести такой невероятно долгий срок.

Тогда ему казалось, что вся его жизнь рухнула. В устоявшейся советской системе человек, имеющий судимость, был обречен на ничтожное существование в дальнейшем. Его не принимали на хорошую работу, не выдвигали по службе, не выпускали за границу, ему неохотно разрешали учиться в высшем учебном заведении, не давали рекомендации в партию, не позволяли даже близко подходить к предприятиям, связанным с государственными секретами. Одним словом, человек, отбывший наказание, все равно оставался до конца своих дней изгоем.

В колонии его встретили недружелюбно. Вот тогда-то он и усвоил еще один очень важный урок: никогда никого не просить, ни о чем не спрашивать, держаться независимо и ни перед кем не сгибаться. Последнее особенно не понравилось местному рецидивисту. Нигде не любят независимых людей. Независимый индивид – всегда вызов системе. И неважно, какая это система – государственная диктатура, тоталитарное государство или власть «пахана» в колонии. Человек, не встроенный в нее, бросает ей вызов. Ведь винтик, не завинченный до конца, может вызвать аварию всего механизма. Именно поэтому все диктаторы так не любят свободомыслящих людей.

Однажды вечером сразу четверо парней случайно оказались за сараем, где проходил Виктор. Ему было восемнадцать, им гораздо больше. И хотя он был высокого роста и достаточно физически развит, чтобы справиться с каждым из них, тут понял, что против четверых ему не выстоять. Можно было позвать на помощь, вырваться, закричать. Но это было не в его характере. Поэтому он поднял тяжелую палку и прислонился к стене сарая, ожидая их нападения. Четверо против одного. Они надвигались с молчаливым чувством уверенного превосходства, как стая волков, травящих оленя. Но Виктор чувствовал себя спокойно. Возможно, потому, что был уверен в своих силах. А может, потому, что знал, как нужно себя вести, не нарушая местного «кодекса чести». И это ощущение собственной силы и правоты своих действий перед лицом непосредственной угрозы он запомнил навсегда. Четверо нападающих увидели выражение его глаз и тревожно переглянулись. Было очевидно, что им все представлялось несколько иначе.

Четверо против одного. Однажды в школе Виктор дрался сразу с тремя взрослыми ребятами, но тогда рядом с ним был Коля. Ощущая в руках тяжелую палку, он неожиданно усмехнулся – уже знал, что не уступит этим подонкам. Они заметили его улыбку. И неожиданно замерли, поглядывая друг на друга. Среди них не было лидера, готового первым ринуться в драку.

– Подходите, ребята, – еще шире улыбнулся Виктор, – давайте…

Бандиты снова переглянулись. Одно дело – запугать и избить несчастного молодого парня, впервые попавшего в колонию, и совсем другое – драться с крепким мужчиной, готовым к такой борьбе. Они вдруг поняли, что он не уступит, будет биться до смерти – прочитали эту решимость в его глазах. Трусливые животные, привыкшие нападать стаей, бандиты ожидали безвольной покорности жертвы, но никак не готовности к сопротивлению. Вот и застыли молча, не понимая, что им делать.

– Да ну его к черту, хлопцы! Себе дороже. Пусть «старики» сами с ним разбираются, – наконец сказал один из них. Он был старше остальных. Его правую щеку перерезал небольшой, но глубокий шрам, очевидно, полученный еще в подростковом возрасте. Этого уголовника почему-то называли Алеутом, и он гордился своей кличкой. Вероятно, она была связана с какой-то криминальной историей из его сибирского прошлого, так как внешне он не был похож не только на представителя далекого сибирского народа, но и вообще имел выпученные глаза. Алеут посмотрел на стоящего перед ним Виктора, оглядел своих подельников. На них нельзя было положиться.

Каждый из них видел палку в руке Виктора – тяжелую палку в руке рано повзрослевшего мужчины. Они понимали, что первый же из них, кто отважится напасть, получит такой удар, что может остаться инвалидом на всю жизнь. Возможно, второго удара уже не будет – они его не допустят. Но кто-то первый должен подставиться под удар. А подставляться никому не хотелось.

Недовольно ворча, уголовники разошлись. Слух о несостоявшейся драке сразу распространился по всей колонии. Такие новости облетают всех быстро. Виктора после этого стали уважать, все понимали, что этот высокий и крепкий парень сумел выстоять и победить. А потом слух дошел и до руководства колонии. Офицеры уже приглядывались к Ермаковичу. Они знали, что его «тухлая» статья – всего лишь недоразумение, случившееся с молодым человеком. Поэтому вскоре начальник колонии подписал ходатайство о его досрочном освобождении. С учетом отбытого срока и за примерное поведение Виктора освободили уже через год.

Выходя из колонии, он обернулся и посмотрел на запирающиеся за ним ворота. Он был уверен, что больше никогда не попадет в тюрьму, не позволит себя подставить. В восемнадцать лет все кажется очень ясным и правильным. Ему не хотелось больше думать о случившемся. Виктор был уверен, что эта тяжкая часть его жизни навсегда осталась позади, о ней следует забыть. И даже предположить не мог, что все обернется иначе…

Глава 3

Как только Шульман вышел из кабинета, в него вошла секретарь и замерла у двери, словно не решаясь сообщить шефу об очередном визитере.

– Никого не принимаю, – грозно напомнил он, не поднимая головы. – Мне еще нужно просмотреть всю эту кучу дел.

– Кравченко приехал, – сообщила девушка.

Он поднял голову:

– Николай?

– Да, – кивнула она. – Я сказала, что вы очень заняты.

– Я же тебе говорил, чтобы ты никого ко мне не пускала. Никого из чужих. Ты поняла?

– Я ему так и сказала…

– Нет, ты не поняла. – Он встал из-за стола, подошел к ней. Она испуганно следила за ним. Он, Виктор Викторович, догадывался, что многие сотрудники областной администрации боятся его гнева, зная вспыльчивый характер своего руководителя. Но сейчас он приближался к секретарю в благодушном настроении. И тут же перебил ее: – А он не чужой. Коля мой друг с детства, почти как брат. Я тебе о нем говорил. Предупреждал. Для него закрытых дверей не существует. Мы с ним выросли вместе. Хаты наши рядом стояли в поселке. Зови его быстро. Или он уже ушел?

– Не ушел, – счастливо улыбнулась девушка, – сидит в приемной. Сказал, чтобы я вам доложила. Он же милиционер, а они такие настырные.

– Ну и правильно сказал. Позови его ко мне.

Когда она вышла, он немного ослабил узел галстука. С Николаем Кравченко, тем самым соседским мальчиком Колей, который разбил себе колено, но успел добраться до поселка и позвать ребят на помощь, Ермакович дружил уже почти полвека. Они дружили так, как дружат настоящие мужчины, помогая друг другу в тяжелую минуту и не считая эту помощь особым одолжением или услугой.

Николай вошел в кабинет широко улыбаясь. Он всегда был ниже Виктора Викторовича на целую голову. Рано поседел, располнел. Но все та же детская улыбка играла на его лице, когда он встречался со своим другом, делая шрам на нижней губе более заметным. Виктор Викторович хорошо знал происхождение этой отметины, оставшейся у друга на всю жизнь.

Именно Коля приехал тогда в Кременчуг встретить освободившегося друга. У Виктора не было родного брата, но он всегда и во всем мог положиться на своего товарища. В те времена Николай Кравченко работал газосварщиком на том же металлургическом заводе, откуда Ермакович так несправедливо попал в колонию. Позже он окончил институт, стал инженером на том же предприятии. Затем его выдвинули в райком комсомола, оттуда – в милицию, где он ныне возглавлял районный отдел внутренних дел. За двадцать с лишним лет Кравченко вырос до звания полковника. У него была большая семья, четверо уже взрослых детей. Виделись друзья довольно часто, праздники обязательно справляли вместе. Жены их дружили, дети общались друг с другом. Для Коли его друг, ставший руководителем крупнейшей области, оставался по-прежнему тем самым пацаном, с которым он когда-то лазил в отстойник. Были в их совместной жизни и другие не менее серьезные моменты. Однажды они спасли друг другу жизнь, а это, как известно, связывает людей очень крепко.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Знаю, как ты занят, – сказал Николай, усаживаясь на стул. – Извини, что решил тебя побеспокоить.

– Ничего, – отмахнулся Виктор Викторович, – тебе я всегда рад. И не сиди ты ради бога в приемной. Если пришел, сразу требуй, чтобы тебя пустили. Не валяй дурака. Полковник милиции, а ведешь себя как девица.

– Ты теперь такой большой начальник, не хочется тебя лишний раз беспокоить. Ты губернатор, а я начальник районного отдела.

– Еще раз скажешь такое, дам по шее, – грозно пообещал Виктор Викторович. – А я, между прочим, всегда был сильнее тебя.

– Ну ты же на один год старше, – рассудительно заметил Николай, – и на целую голову выше. Это у вас порода такая – все в твоем роду высокие были. Ты такой же, как твой покойный отец. Только не очень-то задавайся. А то могу и послать куда подальше.

– Можешь, – рассмеялся Ермакович. – Говори, зачем приехал. Только не ври, что случайно здесь оказался.

– А я и не собираюсь врать. Разговоры вот про тебя всякие ходят, даже по телевизору. Слышал, что скоро ты уедешь в Киев. И депутаты наши так трепятся. Говорят, сам президент тебя выбрал. Будешь ты премьер-министром – нашим главой.