Небесный летающий Китай (сборник) Смирнов Алексей
Крепкий да ладный Саидов пошел разбираться. Из коридора загремел его голос:
– Паскудно? А ты чего же хотел, сволочь? Ты же дома, небось, на пол не ссышь?
– ААА!!! – скулеж сменился ударами и ревом.
– Камамбером пахнет – страшная сила, – сказал я негромко. – Может быть, настоящий Камамбер делают из всех этих…. Ингредиентов?
– Не унижай мечты, Господин, – сурово откликнулся Тем Пачино, облизываясь на карты, которые я уже сжимал в кулаке.
– Я не унижаю ее, – молвил я скорбно. Шестой принцип Камамбера: Он – не сыр.
Тут все засуетились, потому что втащили бородатого мужчину в спортивном костюме; все лицо вновьприбывшего было почему-то перепачкано дерьмом. Доставленный хохотал и декламировал скабрезные стихи. Саидов взял швабру с тряпкой, окунул в ведро и, стараясь не приближаться к задержанному, принялся мыть ему бороду; тот же мычал и благодарно тянулся к щетке.
– Все, отправляйте этих, – приказал старшина. – Поспите ребята, подумайте, а будете себя хорошо вести – через часок-другой отпустим.
Я чувствовал, как он с отвращением кивает головой, провожая нас взглядом.
– Коззззлострой, суки, – процедил он сквозь зубы.
5
У умного человека в мыслях ложка стоит.
Когда стальная дверь, запиравшая нас в нашем скорбном приюте на двадцать шконок, вдруг стала светиться синим огнем, Саидов забеспокоился.
Я тасовал карты.
– Дядя Женя, – сказал я весело и пожал плечами.
– Шестерка треф, – Тем Пачино сделал свой ход.
Саидов стоял и смотрел, как на двери проступают и переливаются огненные письмена на непонятном ему языке. Старшина, которого он позвал полюбоваться на эти знаки, в наречиях разбирался еще слабее.
– Именем Камамбера! – крикнули мы хором с Тем Пачино.
После долгой паузы засов-таки громыхнул и отъехал.
– Чего шумим? – осведомился Гржейба не без некоторой дрожи в голосе.
Тем Пачино сидел у меня на руках, плотно вжимаясь своей впалой грудью в мою выпуклую. Вокруг нас расходилось электрическое сияние.
– С душком у вас Камамбер, – проскрежетал Тем Пачино. В соседнюю шконку ударила молния, сбив постояльца, который так и не проснулся, закутанный в знакомое мне по больнице одеяло.
– Хорошо, на выход, – примирительно сказал Гржейба. Он сразу решил не спорить и этим обманул нас. Когда мы, гордые немудреной, откровенно говоря, магией, прошествовали мимо, они с Саидовым наградили нас сильнейшими ударами по затылкам – такими, что мы отключились на какое-то время, а очнулись уже в автомобиле, который, прыгая, мчал нас куда-то прочь от Слоя Медвытрезвителя.
Чуть позднее состоялось событие, уже описанное в низменного Слоя милицейском фильме: ночь, улица, фонарь, на пустынном перекрестке встречаются милицейский «газик» и уже знакомая нам «скорая помощь», но цели в том фильме были другие: там, по законам надуманного благородства, Папахонов и Тормотычинов, передавали великодушным врачам срочную роженицу, и этим подчеркивалась преемственность жизни, ее охрана, забота о ней и вообще ее непрерывность. Здесь тоже заботились о жизни, но только не о нашей. Они так спешили, что даже не обратили внимания, как Тем Пачино ловко встроился в мою внутренность.
– Не пахнет, – пожаловался он еле слышно. – Ни тени Камамбера. Ни всплеска Эля.
– Терпи, – я потрепал себя по животу. – Не тесно тебе внутри?
– Вы же говорите, их двое? – возмущались работники скорой.
– Тебе что, выбирать, что ли? – окрысился Папахонов. – Найдем мы тебе второго. Вези пока этого. В нем такие органы – закачаешься. Слону, блин, пересадишь.
Дверца захлопнулась.
6
Седьмой принцип Камамбера: его нет там, где его нет.
В стерильной операционной комнате, куда меня швырнули и прикрутили ремнями к столу, ничем похожим ни на Камамбер, ни на Эль не пахло. Это был Слой, бесконечно удаленный от цели наших поисков.
В лицо мне целились маской.
– Что же это за недоделок? – хрипел высокий человек в халате, маске и колпаке. Он прямо вошел в них из кабинета, держа руки вытянутыми перед собой. – Менты оборзели, впаривают бог знает что. Чего мы из него нарежем, каких-таких органов?
– В музей, – некстати хохотнул какой-то подхалим.
– Твоих мудей, – оборвал его подхалим посерьезнее. – Шеф, мы готовы вскрывать.
– Тем Пачино! – я подал сигнал.
– Ай!! – завизжала операционная сестра; упал поднос. – Из него вылупилась, какая-то штука вылупилась! Чужая! Ай! Она меня укусила, она побежала!
Я бодро спрыгнул со стола, разрывая путы. Это было не так уж сложно. Я просто выжидал, высчитывая, насколько мы далеки от Обетованного Слоя Камамбера.
Вокруг метались.
– Что мне делать, она кусила! – продолжала визжать медсестра. – Вон, вон она скачет по коридору!
– Ничего, девка, – бросил я на ходу. – За нами пустишься… потом, когда дозреешь…
Ограждаясь от подступавших хирургов, я развернул карточный веер. Четыре тузовые молнии – две красные и две черные – скрестились в единой точке. Над разоренным столом повисла маленькая шаровая молния и стала примериваться, в кого бы ударить первым. Главный трансплантатор вышел, пятясь, из халата и уже крался обратно в кабинет.
Молния ударила в круглую лампу, зависшую над операционным столом. Та рухнула; в наступившей темноте я безошибочно выстроил светящийся карточный мост между собой и Тем Пачино, притаившемся в металлическом биксе для стерильных перевязочных материалов.
– Мы уходим из этого слоя, Спутник, – молвил я торжественно и надменно.
– Да, господин, – ответствовал Тем Пачино. – Эти существа собирались пересадить нас той страшной образине, которой нас не хватало. Она не могла без нас жить. И не сможет.
Я мельком взглянул на соседний стол, где траурная гармонь играла себе, накачивая эфир в безжизненное тело.
Мы пошли по карточному мосту и встретились в самом центре. Взявшись за руки, мы прощально помахали распоясавшемуся хаосу. Мост свернулся под нами в огненное кольцо и так же стремительно развернулся, уже заключив нас внутрь.
Исчезая, я проявил милосердие, простер руку и выдернул из сети вилку ненужного аппарата искусственного дыхания.
7
Перед нами стоял дядя Женя.
Обманчиво тщедушный титан, среднего роста сутулый дядечка в темных очках и кепочке: наш дядя Женя, в лакированных черных ботинках, наш боевой наставник и наш товарищ по играм.
Пиковый король в колоде, которую он и держал в своих лапах, покрытых темными трещинами и поросших цыпками. Из кармана некогда клетчатого пиджака дяди Жени торчала древняя карта с указанием маршрутов и троп: лабиринт, который вел, а может быть, и не вел к Истинному Ларьку с подачей Истинного Камамбера. Истинным Камамбером пахло от самого дяди Жени.
Он добро щурился; к редким его зубам прилипли рыбьи чешуйки.
Вокруг лениво буянило лето: цвели приятные желтые цветы на длинных стеблях, называвшиеся одуванчиками. Вблизи от дяди Жени растянулась долгая очередь, состоявшая из знакомых дяди Жени; голова очереди скрывалась в темном дверном проеме, откуда несло затхлой бочкой.
– Торопыги, – пожурил нас дядя Женя, возвращая Карту и карты.
Тем Пачино принюхался к Камамберу дяди Жени.
– Близко, сударь! – шепнул он мне, выходя на грань возбуждения. – Это очень близко!
Годичные кольца бессмертных дубов завертелись перед моими глазами. Я сел на траву.
– Вы забыли о восьмом принципе Камамбера, – упрекнул нас дядя Женя и наподдал камешек. – К Истинному Пиву из Истинного Ларька не подают Камамбер.
– Но запах! – не выдержал я, готовый сразиться с самым принципом.
– Отсутствие Камамбера не отменяет его эманаций, – дядя Женя хитро подмигнул сначала мне, а потом Тем Пачино.
Из очереди крикнули:
– Дядя Женя! Так ты идешь или нет, что ли?
– Да нет, – добродушно отмахнулся тот с таким видом, будто и очередь эта вся никогда не была ему интересна. – Я в гости иду! – сказал он важно, пошевелив ботинками, которые сверкнули, будто жуки, умывшиеся росой.
Он делал вид, будто явился просто так, постоять, потому что ему-то в гости, а с ними, с которыми он всегда, ему совершенно не по пути.
Тогда какой-то мужчина приблизился к дядя Жене с бутылкой низкого напитка:
– Вы пьете?
– Нет, – беззаботно ответил Пиковый король, глядя в синее небо. – Чревато слезами.
Мы с Тем Пачино стояли понуро, сжимая бесполезные карты. Дядя Женя был с нами, и дядя Женя знал истину. А истина была в том, что много, много родников, но где-то, где известно дядя Жене, обитает он – огненный и вонючий гений Камамбер, невидимый и влекущий через обманные слои своей недостижимостью.
– Можно нам с вами, дядя Женя? – спросил я робко.
– Отчего бы и нет? – удивился тот. – Прибудут дамы, Пика и Треф. Состоятся веселые танцы вприсядку и вприкуску, а то и впредъявку. Не понимаете? Ну, как в трамвае: не садиться, а присаживаться, и не показывать, потому что показывают врачу, а предъявлять. Это означает: присядь и предъяви, если не хочешь сесть и показать.
Из дома, куда втягивалась очередь, выходили люди с желтыми банками. Многие курили и пили взасос.
– Оно, – кивнул дядя Женя. Он принял нас с Тем Пачино под руки: – Пойдемте, волчата! Вы идете со мною в гости, но вы же идете в гости ко мне.
– Это темное, темное время, – вздохнул он чуть погодя, – эпоха искривления пространства и рыл…
8
В наших желудках ворочались огнегривые львы.
– Ведомы, ведомы нам эти кошечки, – приговаривал дядя Женя, рассаживая нас вкруг стола. – Зеленоротые юнцы пытаются приструнить их специальным пивом «Гладиатор». Но дело оборачивается бедой, ибо не там ищут…
– Вы как-то удивительно обжились здесь, пускай и в благословенном, но не совершенном Слое, – заметил я, озираясь по сторонам. Повсюду виднелись следы неумелой, но безошибочно бытовой деятельности.
– А? – дядя Женя, занимавшийся огромным серым бидоном, привстал.
– Поосторожнее с Учителем, – шепнул Тем Пачино, кладя мне руку на бедро, давно изувеченное в поисках Истинного Ларька с Камамбером.
– Мои уста на замке, – я склонил голову.
– Не там ищут люди – да и люди ли? – бормотал, разбираясь с кружками и крышками, дядя Женя. – Видел одного… дежурит возле ларька, с петухами встает. Ходит кругами, а тому еще три, два часа не открываться… вообще не открываться… и не то в том ларьке, не живое… Идешь, еще солнца нет, а сторож стоит, снежок утаптывает… Винаграда ему иногда от меня выходит… винная награда…
– Это просто почтительный страж, – высказался неисправимый Тем Пачино.
– Снежок? – настороженно осведомился я. – Здесь бывают снега? Мне казалось, мы в Слое постоянного лета…
– Ты молод, сынок… Вам время тлеть, а нам – цвесть… Слои – они та же колода, тасуются… Тебе казалось, будто они – круги по воде? Не так рассуждаешь…
Тем Пачино вторично коснулся моего бедра, указывая глазами на дверь. В дверях стояла Дама Пик. Она была в верхней и некрасивой одежде, из чего следовала что Дама Пик только что вернулась откуда-то, где не ждала увидеть нас тут.
Дядя Женя нагнул бидон и начал разливать жидкость по кружкам. Он затянул сквозь усы:
– Мудя топорща в гневе ратном… герой пришел домой обратно…
Причины стихосложения оставались темными. Мне все больше и больше не нравилось в доме учителя.
– Слуги Хаоса прикидываются силами Правопорядка, – дядя Женя выпрямился и протянул нам кружки. – Не позволяют гнать… О! – воскликнул он, различив Даму Пик, которая так и стояла, в сиреневой куртке, в дверном проеме. – А что? – приосанился он жизнерадостно. – Сейчас сядем, Колбасевича порежем…
– … Вон! Вон! – вдруг заревела хозяйка, прежде молчавшая.
Дядя Женя стал желт лицом. Полезли глаза, растопырились пальцы; язык стал вываливаться и разбухать.
– Бежим! – Тем Пачино опрокинул стол и вскочил. – Нас опять провели! Скорее…
Я уже раздвигал карточный веер.
– Стойте! – кричал позади дядя Женя, продираясь сквозь вой и свист бури. Дама Пик лежала, поваленная навзничь, и слабо отбивалась. – Обмана нет! Девятый, девятый принцип Камамбера!… Там, за веником, стоят две посудины… хватайте их и бегите, пока ног хватит!… я задержу их… Девятый принцип!…
9
– В котором мы Слое? – спросил я, когда мы остановились и попытались отдышаться на каком-то пустыре.
Тем Пачино сунул палец в рот, выдернул его с пробочным хлопом и выставил, подставляя ветрам.
– Может быть, норд, но и без зюйда не обошлось, чует моя душа, – пробормотал он затравленно. – Господин, мы находимся на перекрестке дорог.
Я сел на битые кирпичи. В моей правой руке была бутыль, и в моей левой руке была бутыль.
– Назови мне девятый принцип Камамбера, – велел я Спутнику и Ординарцу.
Тот тяжко вздохнул.
– Камамбер недостижим. Но он везде и ждет любого, у кого жажда.
Я посмотрел на правую бутыль. Этикетка была содрана, взамен прилепилась бумажка, где рукой дяди Жени было написано: Бутылка номер один, не пить, как бы ни хотелось. На левой бутылке была такая же бумажка, но слова стояли другие: Выпить, если очень захочется. Ниже, мелкими буквами, шла приписка: тогда уж можно выпить и первую.
Тем Пачино расстелил карту некогда существовавших, а ныне по одиночке истребленных ларьков; края он придавил камешками. Прямо на карте он раскладывал хитрый пасьянс, и наши волшебные карты слагались в круг, центром которого был, если верить ориентирам, тот самый пустырь, на котором мы предавались унынию.
Я откупорил левую бутыль, отпил половину и протянул оставшееся Тем Пачино; тот, как всегда, подчинился своему Господину.
– Смотри, – я указал пальцем в небо. – Небесный град Иерусалим.
– Да нет же, – всплеснул руками Тем Пачино, – Это же ларек! Он парит! Он дрожит в воздухе! Ему нет места на земле! Ты чувствуешь запах? Вонищу эту?
Я чувствовал запах и быстро выпил половину жидкости из бутыли, откуда пить запрещалось, но в безнадежных случаях разрешалось. Ларек приобрел четкие очертания. Он подрагивал, с него текло, к нашим стопам, с тяжелыми шлепками, падали клочья пены. Из оконца выглядывал грач в белом чепчике, он забавлялся латунным краном.
Тем Пачино принял бутыль и допил ее до конца. Мы ощутили легкость и начали подниматься к нему, к единственному реальному.
– Мы летим, Господин, – заметил Тем Пачино. – Здесь пахнет гораздо гуще!
Действительно: смрад сгущался, но так и положено Камамберу, который недостижим.
Наши руки скользнули в карманы в поисках мелочи. Потом сплелись. Мы поднимались все выше и выше, покидая Слои и вступая в Центр. Под нами, все дальше и дальше от нас, сверкало порожнее стекло.
© январь – май 2004
Дети Капитала-Гранта
Полине
1
Видеодвойка, установленная в кабинете главврача, считалась признаком заслуженной зажиточности.
Это был подарок от бухгалтерии ко Дню Медработника.
Такой видеодвойки не было ни у кого, потому что не положено. Хотя если взять ту же бухгалтерию, то бухгалтерия могла позволить себе даже плазменную панель. Существует неписаный кодекс, о котором молчат и который соблюдается во всех тонкостях, коим тонкостям каждый учится на своей шкуре. Профессор может ходить на обход с камертоном – проверять, хорошо ли понятна вибрация левой ляжке, зато простой ординатор – нет. На столе у начмеда лежит иллюстрированная Дюрером Библия с закладками, а у заведующих ее не найдешь. Правда, ею можно обзавестись из желания соответствовать, но только простенькой, без картинок. Дверь, за которой сидит Главная Сестра, украшена художественной табличкой с фамилией, именем и коротеньким отчеством, тогда как Старшие Сестры не могут иметь таких красивых табличек, их имена распечатаны на струйном принтере. И так далее.
На любого, кто посмел бы поставить в свой кабинет видеодвойку, посмотрели бы косо. Насчет наглеца единодушно решили бы, что он либо копает под руководство, либо просто дурак.
Соответственно повышался статус единственной уборщицы, удостоенной доступа в кабинет и права вытереть двойку тряпочкой. Уборщица пребывала в солидных годах, заработала особые полномочия, имела собственный ключ и порыкивала на окружающих.
Надо признать, что Георгий Жорыч Чебуров – так звали главврача – использовал аппаратуру к общему благу и удовольствию. Он записывал все, что казалось ему важным, а потом прокручивал на совещаниях. В основном это были скандальные репортажи о вопиющих просчетах отечественной медицины.
«Киносеанс», – деловито басил Георгий Жорыч, и совещание оживлялось. Всем было приятно посмотреть, как обосрались коллеги; совещание возмущалось, внутренне радуясь, что пистоны вставляют кому-то далекому. Чебуров то и дело отводил глаза от экрана, поджимал губы и строго смотрел на собравшихся. Этими взглядами он подчеркивал профилактический смысл передачи. «Вы такие же идиоты, – читалось во взгляде. – Не приведи вам господь учинить то же самое. Но я-то знаю, что вам просто повезло».
И нынешний день не стал исключением: пятиминутка началась с кино.
Чебуров хищно улыбнулся, снял с полки очередную кассету и со значением потряс ею перед подобравшейся и подтянувшейся аудиторией.
– Сейчас вам будет сюрприз, – пообещал он.
Собрание тревожно переглянулось. Все шло к тому, что обосрался кто-то из присутствующих – мало того, еще и угодил в кадр. Один лишь старенький начмед Кошкин, страдавший паркинсонизмом, мелко тряс головой и выглядел безразличным. Его и так могли уволить в любую секунду, держали из жалости – хотя какая там жалость; его держали козлом отпущения. На него можно было свалить что угодно, и все стекало с него, аки вода с гуся. Он был начмедом по общим вопросам и возвышался над всеми; должность его выдумали специально, чтобы не выгонять.
Но сюрприз и впрямь оказался сюрпризом: на экране возник Губернатор.
Он гнал здоровенную каменюгу, а пара подручных усердно, щетками, растирали перед ним дорожку.
Рядом орудовал глава городского законодательного собрания.
– Если кто не знает, это называется керлинг, – пояснил главврач.
2
Губернатор гонял каменюгу довольно долго. Доктора напряженно следили за его действиями. Они совершенно не понимали смысла этого спортивного состязания – вернее, его значения для себя лично. Гонимый Губернатором булыжник возбуждал в них легкое чувство медицинского сострадания.
С почтением насмотревшись на Губернатора, Георгий Жорыч выключил телевизор.
– Вам отлично известно, насколько популярен во власти разнообразный спорт, – заговорил он теперь уже вкрадчиво.
Кошкин тряс головой, заранее соглашаясь со всем, что будет сказано.
Главная сестра Елизавета Фоминична тоже кивнула, но единократно и отрывисто. Ежов, начмед по терапии, поправил галстук. Мохнатый Гуссейнов, начмед по хирургии, утвердительно кашлянул и повел плечами. Фельдман, заместитель по АХЧ, привычно пригорюнился. Он почуял недоброе.
– Теннис, дзюдо, горные лыжи, – продолжил главврач. – Это стиль. Это, если угодно, выражение лояльности, потому что если глава любит теннис, то все вокруг тоже начинают любить теннис.
Он выдержал паузу.
– А теперь главное, – изрек он мягко. – Нам светят гранты. Капиталы. Состоится тендер.
Фельдман встрепенулся, с него моментально слетела всякая скорбь.
– Вот Генрих Исхакович реагирует правильно, – похвалил его Георгий Жорыч. – Он держит нос по ветру, он оживился. Как по-вашему, кто будет решать вопрос о выделении гранта?
– Губернатор, – догадался Гуссейнов.
Кошкин тряс головой.
– Правильно, – главврач похвалил и Гуссейнова. – Губернатор. В нашем городе две больницы. Дадут либо им, либо нам.
– А пополам поделить? – предположила Елизавета Фоминична.
Все посмотрели на нее, как на дуру, каковой она, собственно говоря, и была.
– Нам нужно все, – сказал Ежов.
– Конечно, – кивнул Георгий Жорыч. – Вот Генрих Исхакович не даст соврать. Кровлю ремонтировать надо? Надо. Матрасов прикупить. Сделать ремонт у вас, Илья Васильевич, в четвертой палате, – он кивнул на Ежова.
– И в девятой, – признался Ежов. – Ее нужно располовинить и сделать два люкса.
– Видите? – Чебуров поднял палец. – Мы должны получить весь грант целиком.
– И нам придется проявить для этого лояльность, – Фельдман все схватывал на лету.
– Именно. Теперь вам понятен смысл зрелища, которое я вам только что устроил?
Смысл зрелища теперь оставался непонятным лишь главной сестре.
– Наше спасение в керлинге, – Георгий Жорыч подвел черту. – Мы должны в авральном режиме создать собственную команду, устроить показательное соревнование и победить. И довести это до сведения Губернатора.
– А с кем же мы будем соревноваться? – угрюмо спросил Гуссейнов. – Друг с другом? Это можно.
– Наши конкуренты не дураки, – с горечью молвил главврач. – Они уже точат булыжники.
3
О керлинге в больнице не знал никто и ничего.
Техническое обеспечение спорта вкупе с теорией были поручены Фельдману, и тот немедленно взялся за дело. Через два часа он уже докладывал Чебурову:
– Две команды. Гоняют круглые камни по двадцать кило, с ручками.
– Двадцать кило? – Главврач пришел в ужас. – С ручками? Да где же взять с ручками…
Фельдман тонко улыбнулся:
– Георгий Жорыч. У нас же есть целое отделение трудотерапии. Им все равно делать нечего – выточат вам ручки…
– А камни? Может быть… можно где-нибудь купить? – осторожно спросил Чебуров. – В спорттоварах.
Лицо Фельдмана утратило подобострастие и закаменело настолько, что и само пригодилось бы для игры в керлинг.
– Георгий Жорыч. Вам отлично известна наша финансовая ситуация. На какие шиши? Да этих булыжников вокруг… – Он сделал неопределенный жест рукой, и главврач невольно оглянулся. – Любого формата. Наследие ледникового периода. Иди и собирай…
– Кто же будет собирать? – глупо спросил начальник.
– Устроим субботник, – пожал плечами Генрих Исхакович. – Заодно территорию уберем.
– Ну, добро. Давай дальше. Что там с ними делают, с камнями этими?
– Их гонят по ледовой дорожке. Надо попасть в центр дома…
– Какого, к черту, дома?
– Это такие круги в конце дорожки. Вот туда и нужно попасть. В команде – четыре участника: скип, третий, второй и ведущий. Они меняются и бросают. Метают. Скип за главного, он все решает.
– Бляха-муха. Что тут решать? Каменюгу загнать в кружок…
– Вот это он и решает. Стоит в дому и показывает метелкой, куда загонять. Потому что очки начисляют только за камни, которые окажутся ближе к центру дома, чем камни конкурентов. Еще он указывает, как гнать, как подметать, как вышибить чужой булыжник – это тоже можно.
– Ладно. Это я могу взять на себя, – уверенно заявил Георгий Жорыч. – С этим я справлюсь. Только этим и занимаюсь по жизни… только и указываю, как гнать, как подметать… А вот зачем они подметают?
Фельдман удивился:
– Чтобы лед был чистый, зачем же еще?
– Ах, ну да, ну да… Надо бы привлечь инфекциониста. Это его хлеб – за чистотой следить.
– Тут есть загвоздочка, Георгий Жорыч…
– Что такое? – нахмурился Чебуров.
– Лед. Где мы возьмем ледовую дорожку? На дворе лето.
Главврач потер переносицу, соображая. Вопрос был принципиально неразрешимый, а потому относился сугубо к его компетенции.
Фельдман восхищенно следил за сокровенной работой его мысли.
– Настелим линолеум, – сказал Чебуров.
Генрих Исхакович мгновенно поскучнел.
– Георгий Жорыч, – затянул он плачущим голосом. – Вы же знаете ситуацию с линолеумом. У нас второй этаж…
– Слушайте, Фельдман, – голос главврача сделался ледяным, и слышно было, как по этой естественной, спонтанно образовавшейся ледовой дорожке гонят здоровенный не булыжник даже, а валун. – За кого вы меня держите? Мне что – ничего не известно про ваши манипуляции со стройматериалами? Мы настелим линолеум, и стелить будете лично вы…
4
Команда собиралась вяло.
Дело поручили старенькому Кошкину, и он в своем паркинсонизме семенил по этажам, держа в трясущихся руках бумажку.
Георгий Жорыч приказал ему четко: не упрашивать, а вменять в обязанность. Но Кошкин плохо умел вменять в обязанность. Когда-то умел хорошо, потому и вырос в начмеда, однако с годами разучился. И ему, конечно, называли такие поводы к самоотводам, против которых не попрешь.
Тяжелые хронические заболевания. Маленькие дети. Отпуск. Признавались даже во вредных привычках, о которых и так все знали, но закрывали глаза. Эти привычки, конечно, оказывались совершенно несовместимыми со спортом и обещали неминуемое поражение.
Кошкин тыкал скрюченным пальцем в бумажку и порывался что-то сказать, но ему не давали.
Он шел дальше.
Ему было трудно ходить. Вернее, не столько ходить, сколько останавливаться. Особенность паркинсонизма заключается в том, что человеку нелегко начать движение, но если уж он засеменил, его не остановишь. Сердобольные люди придерживали Кошкина за плечо, когда видели, что он достиг конечной точки маршрута.
– Четыре человека! – кричал на него Чебуров. – Четыре! Четырех человек не можете найти! Даже трех. Потому что я – скип.
Кошкин страдальчески моргал. Он не понимал, что такое скип, и думал, что шефу присвоили какую-то новую должность с неограниченными полномочиями. Он оставлял за шефом право именоваться как угодно, хоть Робеспьером. Скип, так скип. В психиатрии, например, кем только себя не называют.
– Дайте сюда! – Главврач вырвал у него из руки пустую и уже порядком измятую бумажку. – Я сам назначу. Идите работайте…
Читать бесплатно другие книги:
