Мания Потемкин Александр

Александр Потемкин

Мания

Посыльный Яков Ваханя открыл дверь фирмы «Шоко Он-лайн», вошел в приемную, подошел к ящику поступающей корреспонденции и стал раскладывать пришедшие на адрес предприятия многочисленные письма. В огромном здании Академии наук на Воробьевых горах, где сегодня расположилось множество фирм, он занимался этим делом регулярно; собственно, в этом и состояли его служебные обязанности. Но господин Ваханя, несмотря на свой молодой возраст — а было ему чуть больше двадцати пяти лет, — заслужил уважение у всех заказчиков. И дело тут было не только в покладистости его характера. Абсолютное, полное доверие у окружающих вызывала способность молодого человека к молчанию. Но молчал он не потому, что был склонен к созерцательности, — он держал рот на замке по другим причинам. Всякий контакт с горожанами вызывал у Якова Михайловича неясные опасения, страх, и следствием этого становилось полное отчуждение от всего вокруг. Вопреки природной склонности к многословию, молодой человек научился молчать. Молчал он прекрасно, мастерски! Не просто как немой, а гораздо более выразительно: как личность, которая ни в коем случае не желает произнести ни слова! Может ли человек, в самой сути которого заложена склонность к протесту, оказаться молчуном? Господин Ваханя, как и добрая половина жителей столицы, доказывает: этот феномен возможен! Замечательно возможен! Как все вместе могут, так и каждый сам по себе! Ведь наградой, казалось, могла бы стать беспечная жизнь! Вот только стала ли?

Будучи типичным представителем столичного трудового ресурса, Яков Михайлович никогда не повышал голос, никогда не отказывался от дополнительных, не служебных поручений, никогда не жаловался и не просил увеличить заработную плату, никогда не ждал чаевых. Казалось, его совершенно не интересовало ничего, кроме собственной работы. Молодой человек ни при каких обстоятельствах не останавливал свой взгляд даже на самых пикантных сюжетах и сценках, свидетелем которых он ежедневно становился во время разноски почтовых сообщений и мелких бандеролей. А если вы не знаете, что именно можно увидеть в 2004-ом году в нашем замечательном городе, особенно в фирмах средней руки — ну, скажем, от пятидесяти миллионов долларов оборота в год, — то вы, видимо, безнадежный провинциал и никогда не тусовались среди столичной элиты, московской богемы и предпринимательского сословия. Почему господин Ваханя отказывался примерить на себя столичные нравы, почему был совершенно равнодушен к ним? Да, вопрос требует вразумительного ответа!

Первое, что можно сказать: не апатия господствовала в душе Яшки Вахани, не впечатлительная совесть и забытая в массах, невостребованная нынешним городским обществом мораль отличала его от других; его вынуждало помалкивать фатальное опасение за собственную судьбу. И в этом не было ничего особенно примечательного: большая часть российского общества отличалась таким же необыкновенным чудачеством, этим наследием нашего недавнего прошлого. Наблюдая за гримасами столичной жизни, не принимая их душой и сердцем, Яков Михайлович очень страдал. Но слезы не текли из его глаз, крики проклятия не срывались с языка, возмущенный топот ботинок и стук кулаков не был слышен вокруг его статной фигуры. Он был всецело поглощен идеей оставить столичный мир полнейшего разгула, забиться в какую-нибудь берлогу — в тайге, в лесотундре, на свалках колхозного движения или развалившихся всесоюзных стройках, — ведь страна у нас необъятная, нор и пространства для молчунов предостаточно!

Некоторые насмехались над странным поведением господина Вахани, зубоскалили по поводу его поисков какой-то земли обетованной. Но Яков Михайлович не высказывал никаких упреков. Он продолжал разносить всевозможные послания, забирать из кабинетов конверты для отправки, выполнять другие поручения, наблюдать без любопытства за людским поведением и раздумывать над переездом неизвестно куда — скорее всего, в полное одиночество.

Что же такое невероятное происходило в нашем столичном городе, что вынуждало скромного рассыльного крепко держаться выработанных им шаблонов поведения?

Госпожа Мегалова медленно пробиралась на своем «Пежо» по Садовому кольцу к новому месту работы, к улице Косыгина. После Зубовской площади ей наконец с трудом удалось перестроиться в левый ряд, чтобы напористый поток машин не унес ее на Комсомольский проспект. В утренние часы столичные магистрали особенно перегружены, а водители отличаются настойчивой агрессивностью. Но Наталья Никитична не торопилась. Этого дня она ждала несколько месяцев, а может быть, и всю жизнь. Молодая женщина еще боялась признаться в этом даже самой себе, но где-то в глубине сознания настойчиво возникали слова исповеди. В такие моменты она плотно закрывала глаза и упрямо про себя повторяла, что этого не может быть.

Въехав на Крымский мост, она потянулась было к привычному для сигарет месту, но отдернула руку, вспомнив, что несколько месяцев назад бросила это занятие. «Сознание, помимо моей воли, все еще возвращает меня в прошлое. А мне нужно избавиться от него навсегда. Чтобы стерлась даже толика воспоминаний, — подумала она. — Как раскаявшиеся преступники, как нечестивые после самобичевания, как заблудшие после невероятных скитаний хотят забыть невзгоды минувшего, жить лишь настоящим и будущим, так и я мечтаю убежать от своего прошлого существования. Спрятаться от него навсегда! Не видеть, не слышать, не говорить! Ведь иначе жизнь не сложится. Одни страдают от нищеты, другие — от инвалидности, третьи — от алкогольной ущербности, переизбытка азартности, сексуальной агрессивности, неуемной фантазии. Я же страдаю от своего прошлого! Чем быстрее забуду я все прежнее, тем прочнее войду в новый мир, обрету новую точку опоры, способную удержать меня от полного разрушения. Раньше я даже не подозревала, что минувшее способно оказывать на мою психику такое сильное влияние, такое невероятное давление. Тогда все это представлялось мне очень соблазнительной, забавной игрой воображения, доказательством любовной преданности. Да, тогда я грезила другими идеалами. Но теперь реальность жизни просто крушит прежнюю мою наивность и буквально будоражит горизонтами новых возможностей!»

После Крымского моста госпожа Мегалова взяла вправо, поднялась к Октябрьской площади и, пропустив поток пешеходов, свернула направо и выехала на Ленинский проспект. До офиса фирмы «Шоко Он-лайн» оставалось ехать не больше пяти—семи минут. Наталья Никитична включила «Эхо Москвы» и взглянула на себя в зеркало. Встретившись с напряженным взглядом своих голубых глаз, она в первое мгновение даже не узнала себя, но, тут же опомнившись, лукаво улыбнулась, словно вспоминая сокровенную тайну. Всматриваясь в загорелое от ежедневных посещений солярия лицо, она пригладила брови, убрала завитки волос за уши, закрепила их заколками и опять стала размышлять о новом месте работы и о знакомстве с коллегами из фирмы, в которой предстояло начать трудовую деятельность.

Она еще никогда не занималась продажами конфет, шоколада, кондитерских изделий, а основной бизнес предприятия «Шоко Он-лайн» заключался именно в этом: поставлять сладости в торговую сеть столицы и других крупных городов России. Офис фирмы находился в здании Академии наук. На трехстах двадцати квадратных метрах в левом крыле девятого этажа располагались тридцать семь сотрудников этого учреждения, двенадцать из которых были молодые мужчины. Это обстоятельство вызывало у двадцатисемилетней русской дамы напряженное волнение, на борьбу с которым затрачивались огромные душевные силы. В последнее время в мужском обществе Наталья Никитична испытывала такую неловкость и тайную растерянность, что буквально обливалась потом. Особенно подводила спина, за одну-две минуты становившаяся совершенно мокрой и липкой. Приходилось срочно искать женскую комнату, чтобы протирать себя различными ароматическими средствами, менять белье и успокаиваться. Поэтому ей хотелось быть ближе к женщинам. Но найти работу в нынешней Москве — задача вообще очень трудная, а встретить фирму, где преимущественно работали бы женщины и при этом имелись бы вакансии, — практически невыполнимая. Особенно в ее положении, которое было слишком пикантным, если не сказать — абсолютно из ряда вон выходящим. Впрочем, чего только не происходит с нашим человеком в современную эпоху! Все становится возможным и доступным. Фантазии русского ума, проснувшиеся после семидесятипятилетнего табу на игры разума, на свободу самовыражения вот уже более тринадцати лет будоражат мир своей оригинальностью и сногсшибательностью идей.

У дома номер тридцать по Ленинскому проспекту она свернула направо, пересекла въезд на Третье городское кольцо, выехала на улицу Косыгина, и тут же ее «Пежо» юркнул направо. На шлагбауме Наталья Никитична предъявила пропуск сотрудницы фирмы, въехала на стоянку, припарковалась и вошла в здание.

Первый повстречавшийся был молодой человек с почтовой сумкой через плечо. «Почтальон! — отметила про себя Мегалова. — А я думала, что эта профессия уже вымерла».

«Прошу прощения, вам на какой этаж?» — спросил он. «На девятый». — «Пожалуйста. Мне выше!»

Она вошла в офис. За столом рецепции стоял молодой человек. Он низко наклонил голову, шепча что-то на ухо юной секретарше; его глаза горели, язык то и дело касался мочки уха собеседницы, губы чмокали ее волосы и шею, а правая рука крепко сжимала ее грудь. Вошедшая женщина опустила глаза и сдержанно сказала: «Добрый день. Я — Наталья Мегалова. Иду в свой кабинет в отдел продаж. Сегодня у меня первый рабочий день».

Со стороны могло показаться, что говорила она сама с собой. А торопливая походка и опущенный в паркет взгляд подтверждали ее смущение и растерянность. Но на нее никто не обратил внимания. И дело было не только в том, что парочка предавалась весьма приятному занятию, но и, скорее, в том, что нынешние москвичи очень быстро научились не замечать неизвестных и бесполезных людей. Госпоже Мегаловой вдруг пришла в голову неожиданная мысль: «А если меня станут обнимать и целовать прилюдно, запускать руки в лифчик?.. Смогу ли я позволить такое?» Ее раздумья прервал мужской голос. «А, привет тебе, Наталья! — услышала она своего шефа господина Бисваркина. — Вначале ответь мне на главный вопрос, а уж потом направляйся в свой отдел и начинай трудиться».

Директор Бисваркин был плотным, высоким человеком лет сорока. Спортивная упругая шея свободно держала огромную лысоватую голову с короткой стрижкой. Дорогой полосатый темно-синий костюм, туфли с вытянутым носом и на низком каблуке и крупный перстень с сапфиром выдавали в нем типичного менеджера российского среднего бизнеса с доходом в сто двадцать—сто пятьдесят тысяч долларов США в год. Он первым вошел в свой кабинет, уселся в кресло и бросил: «Присаживайся!» Она без слов повиновалась и устроилась напротив. «Помнишь наш уговор? У тебя испытательный срок два месяца. Прежде всего ты должна показать способности к торговле. Чтобы получать одну тысячу долларов в месяц, ты обязана реализовать товара как минимум на семьдесят тысяч долларов. Иначе ничего не получишь. Но это только на первых порах. Через квартал у тебя появляется жесткий план: с каждых тридцати тысяч оборота я буду отстегивать тебе пятьсот долларов. Но меньше, чем сто пятьдесят тысяч оборота, я не потерплю. Малоэффективные работники меня не интересуют. Это никудышный показатель для предприятия, плохой для самого сотрудника фирмы. Низкая рентабельность для меня как пощечина, как щелчок по носу. Я хочу наращивать обороты фирмы, стараюсь, чтобы мои помощники были самодостаточными людьми, а для этого они должны зарабатывать не менее двух тысяч долларов в месяц. Но это еще не все. Для того, чтобы “Шоко Он-лайн” имела успех на рынке розничной торговли, ты должна выполнять некоторые деликатные поручения. Чем больше жирка на теле предприятия, тем уютнее чувствует себя коллектив. Понимаешь, о чем я говорю?» — «Пока нет», — жалостно улыбнулась Наталья Никитична. «Как нет? Я же тебя об этом уже информировал при первой встрече! Ты женщина соблазнительная, свободная, насколько я помню. Иметь интимное общение с закупщиками нашего ассортимента и представителями административного ресурса еще в давние времена сам бог торговли настоятельно рекомендовал. Помнится, на первом интервью ты не возражала против рекомендаций Гермеса!» — «Прошу прощения, но такого открытого разговора между нами не было. Впрочем, я была вся в волнении. Видимо, не расслышала или не поняла вас». Она растерялась: ползучий румянец то опускался на шею, то окатывал щеки. «А что теперь скажешь?» — «Это обязательное условие? Иначе никак нельзя?» Тесная кофточка высоко вздымалась, отвлекая мысли главного менеджера. «Нет, по-другому бизнес не построишь. Пойми, если клиент с оборотом в двести, пятьсот тысяч, в миллион долларов или шишка губернаторского офиса пожелал тебя, а ты не захотела идти ему навстречу, то разве тем самым ты не ставишь всю коммерцию фирмы под угрозу банкротства? А что если он откажется покупать у меня товар — ведь рынок перегрет альтернативными предложениями! — или потребует немыслимые лицензии, другие разрешительные документы? Тогда усилия всего коллектива, направленные на увеличение оборота и размера прибыли, пойдут насмарку. Придется закрывать контору. Как, понятно? Усекла? Они потребуют не меня, не какую-то Варвару Петровну, а пальцем укажут прямо на тебя. И не шепнут на ухо, не напишут записку, а, глядя тебе в лицо, прогорланят: “Давай девку, Бисваркин!” Что мне делать? Ведь наши клиенты и административные начальники — обычные русские парни. Это тебе не немцы, не англичане, не американцы. Русские — совсем другая материя. Если они потребовали водки и женщину, то лучше немедленно все это предоставить, а то один черт знает, что произойдет. И не когда-то в далеком будущем, а сейчас же, немедленно. Тут придется прощаться не только с бизнесом… Согласна? Поняла? Не сутенер я, лапочка! Пойми: водка, секс, лелеяние административного ресурса и для меня, и для других предпринимателей России — всего лишь прикладные инструменты бизнеса. Без них никак нельзя! Ты должна это осознать. Жаль, что в университетах этому не учат. Другое дело, усвоит ли твой ум эти профессиональные особенности отечественного формата. Я не настаиваю, не принуждаю, я ставлю условия, чтобы понять, допускать ли тебя к старту трудовой деятельности или искать другую подходящую кандидатуру. Так что, начнешь? Попробуешь? Я заинтересован лишь в полном пакете отдачи своих сотрудников. Это специфика нашего предпринимательства. Когда-нибудь — через тридцать, пятьдесят, сто лет, — может, что-то изменится. Но сейчас — увы… Что скажешь, Наталка? Выбор за тобой!»

С нарастающим возбуждением она слушала его разглагольствования. Ей совсем не хотелось вырываться и бежать. «Неужели я буду так часто востребована?» — радостно и смущенно думала она. Госпожа Мегалова опустила голову еще ниже, так что подбородок касался груди. В ее воспаленной голове замелькало множество эротических фантазий. Спина повлажнела, поднялась температура, раскаленный язычок касался нёба как глоток кипятка. Она хотела сказать: «Да!» — но незнакомое, неизвестно откуда взявшееся волнение мешало ей. Такое волнение бывает у замкнутых людей от избыточной радости. Во взбудораженное откровениями хозяина сознание стали беспардонно лезть сексуальные сюжеты. У женщины были на то свои физиологические обоснования.

Господин Бисваркин поглядел на нее, почесал затылок и бросил: «Если ты направишься в свой отдел — я пойму, что ты согласна с условиями работы. Если повернешь к выходу — то прощай, детка. Перспектива у тебя сомнительная. Сегодня на рынке труда таких девиц уйма…» Тут с его языка слетело бранное словцо, лицо приняло безразличное выражение. Потеряв всякий интерес к Мегаловой, работодатель с вальяжной ленцой стал шагать по кабинету.

Наталья Никитична вышла и еще долго оставалась одна в коридоре едва знакомого офиса. Нет, не сомнения вынуждали ее стоять, почти не двигаясь, нервно покусывая губы. Откровенно бестактное, но заманчивое предложение хозяина завораживало сознание Мегаловой. Робость, смятение, страх, что она не будет востребована как женщина, проходили, исчезали, не оставляя следа. Новые возможности окрыляли ее, будоражили воображение. Она поняла, что совершенно неожиданно получила в подарок то, о чем так долго мечтала.

Придя в себя, она еле слышно стала продвигаться дальше к своему отделу, словно опасаясь, что громкие шаги разобьют ее сладчайшие грезы. Да, она еще не успела насладиться мужской лаской, но страстно о ней мечтала, хотела чувствовать прикосновение твердых рук на ягодицах и коленках, касаться язычком упругих пальцев, отдавать губы страстному поцелую, подставлять груди темпераментным ласкам, позволять телу сладостное изнеможение. Она как никто другой знала, что именно нравится мужчинам, чего они ждут от слабого пола, и хотела, клялась, божилась одаривать их всем этим в тройном, пятикратном размере. Архитектура тела уже была окончательно завершена, но в арсенале Мегаловой оставалось и множество других возможностей добиться мужского оргазма. Ох, как ей хотелось его принять! Его вкусить! Ощутить, словно от магического поцелуя, сладость во рту, размазать теплую материю по влажному мягонькому животику, по воспаленным, раскрасневшимся щечкам, у ноздрей. Ей хотелось сохранить в памяти своего тела мужские судороги, проникнуться их энергией, чтобы позже опять и опять упиваться страстью полового безумия. Ожидание сексуальной радости затмило почти полностью ее сознание. Она хотела получать ее повсеместно и ежеминутно, напоминая гибнущего от жажды человека, мечтающего лишь об одном: напиться!

Перед дверью в свой отдел она остановилась. Надо было освободить мозги от навязчивой идеи и приступить к работе. Заслон от сексуального вольнодумства — тот самый заслон, которым пользуются хорошо воспитанные, правда, порой слишком провинциальные граждане нашего столичного города, — она еще не выстроила; впрочем, она и не желала его выстраивать. «Хозяина интересует бизнес, наращивание продаж, высокая рентабельность. Понятно! Это чисто предпринимательская логика поведения. Но меня соблазняют любовные романы, психология нимфоманки руководит мной полностью. Из окружающего мира меня влечет лишь erecticus! В любых вариантах и количествах! Но обязательно с хорошей оборачиваемостью. Каждый день новый! Если Бисваркин печется об увеличении оборота кондитерских изделий, если его мечты — деньги, накопление, рост капитала, умножение материальных активов, новые рынки сбыта, то моя заветная цель — получать бурные ласки, радовать слух стонами радости, воплями оргазма, шагами новых любовников. Бедный гомо эректикус? пожилой? старый? — пожалуйста! Но лучше богатый, и не просто богатый, а с природной нескончаемой жадностью к страстным утехам. Одного мне никак не хватит. Господи, как неправильно жила я все это время! Мне нельзя было заводить семью…»

Она тряхнула головкой, поправила волосы, посмотрелась в зеркальце, несколько раз глубоко вздохнула, полностью взяла себя в руки и вошла в кабинет.

«Добрый день! Я — Наталья Мегалова, ваша коллега. У меня сегодня первый рабочий день». Две дамы поприветствовали ее взмахами рук, но тут же опять уткнулись в компьютеры. Несколько дней назад, во время первого интервью с Бисваркиным, она была уже в этом кабинете и виделась с ними. Но знакомство тогда не состоялось. Вот и сейчас — дамы явно не торопились представляться. Это обстоятельство ее нисколько не задело. Без всякого смущения Наталья Никитична села за рабочий стол и открыла памятную записку.

В этот момент в кабинет вошла молодая женщина и направилась прямо к ней, протягивая руку: «Ивонина, Ольга Ильинична Ивонина, начальник отдела продаж. Я принесла тебе списки неохваченных торговых точек и мелкооптовых предприятий уральских губерний. Наш ассортимент и цены ты найдешь в другой папке. Там указаны скидки и товарные кредитные линии. Начинай работать. Твое главное производственное орудие — компьютер. Телефоном пользуйся пореже, в самых необходимых случаях. Учись снижать затраты на собственную деятельность». — «О’кей», — с улыбкой сказала Мегалова. «А ты миленькая, и глаза у тебя страстные…» — указательным пальцем Ивонина дотронулась до ее губ. Потом палец медленно, казалось, с каким-то опозданием, пополз вниз, спустился по ямочке подбородка вдоль горла к груди. Тут Ольга Ильинична шепотом произнесла: «Очень спелая, а соски полны пьянящего дурмана, даже голова закружилась. Вечер проведем вместе, милочка. Что скажешь?» — «О’кей! У тебя тоже очень нежные руки. Их можно целовать всю ночь, а очнуться счастливой и бодрой, как после сказочного сна». — «Я в тебя влюбляюсь…» — Ивонина опять приложила палец к ее губам. Наталья его чмокнула, еще и еще раз. «Пока!» — Ольга Ильинична поцеловала ее в губы, потом провела язычком по кончику носа, по щекам, по открытым губам.

Когда начальник отдела шла к выходу, Наталья Никитична посмотрела ей вслед. «Стройная фигурка, тонкая талия, идеальные ножки, видна соблазнительная родинка на предплечье. Можно же, наконец, впервые попробовать заняться лесбийской историей?» — пронеслось в ее голове. Она взглянула на своих коллег, опасаясь, что они поймут направление ее мыслей. И была приятно удивлена увиденной сценой: ее соседки по кабинету лежали на полу в объятьях. Верхняя одежда была сброшена. Наталья Никитична опустила глаза. В этот момент ей в голову пришла мысль: «Ах, вот почему пациенты клиники советовали мне начать работать именно здесь, в этом оазисе ласки и нежности! — она усмехнулась нахлынувшим воспоминаниям. — Но, может быть, пока я лежала в больнице, все граждане столицы от взаимной ненависти и неучтивости перешли к любви? От обмана — к искренности? От поножовщины — к ласке? Или предприятие “Шоко Он-лайн” проводит эксперимент? Тотальная любовь! Сексуальный non stop! Шесть месяцев в клинике и в собственной домашней постели, а столько изменений!»

Госпожа Мегалова включила компьютер и хотела было начать работать, но протяжные стоны мешали ей сосредоточиться. Она передвинула стол, чтобы взгляд не натыкался на голые тела соседок, с трудом сочинила письмо-образец для отправки в торговую сеть новых регионов, указала ассортимент товаров, сроки доставки, цены и кредитные линии. Потом стала отсылать письма по интернету еще незнакомым фирмам. В какой-то момент на ее столе зазвонил местный телефон. «Как чувствуешь себя, дорогая? Я тебя целую!» — услышала она голос Ивониной. «Я тебя тоже целую, красотка!» — ответила Мегалова, но поспешила положить трубку.

Едва она успела завершить аквизицию с отправкой предложений в различные регионы Урала, как опять зазвонил телефон. Она подняла трубку. «Как дела? Трудишься?» — спросил мужской голос. Наталья Никитична признала своего шефа господина Бисваркина. «Отправила коммерческие предложения новым клиентам. Сейчас начну искать транспортную логистику. Надо изучить, чем дешевле доставлять товары — поездом или фурами…» — «Отлично. Зайди ко мне». Она вскочила и быстро направилась к выходу, стараясь не смотреть на коллег, уже успевших обосноваться за рабочими столами.

Секс, если он доступен, уносит в мир соблазнительных ожиданий. Незаметный в быту москвич надувает щеки, гордо вздергивает губу: иллюзия, что в любой момент он способен осчастливить партнершу, сокрушить ее неверное, заниженное представление о мужской мощи, укрепляет чувство собственной состоятельности. Если же секс по каким-то причинам недоступен, невозможен — человек предается унынию, корит природу и окружающий мир. Господин Бисваркин всякий раз старался доказать себе самому и окружающим его дамам, что он, дескать, совсем неплох и всегда востребован. Ведь пока еще ни одна из его сотрудниц не написала заявления об уходе, а это был основной аргумент в его размышлениях. Об этом в офисе было известно потому, что сам шеф, прощаясь с дамами, всегда говорил: «Если испытываете томление, всегда можете заглянуть в мой кабинет. Не может быть такого, чтобы у меня не оказалось времени для этого замечательного дела. Даже если я буду чрезвычайно занят, то всегда минутку-другую выкрою». Он, правда, редко когда дожидался прихода дам по собственной инициативе. Кроме Ладыниной, в его кабинет никто по этому делу не заглядывал. Это обстоятельство господин Бисваркин для себя объяснял своим высоким положением и воспитанностью женского коллектива. Правда, поговаривали, что несколько мужчин добровольно, но тайно заглядывали к нему, видимо, для этого мероприятия.

Когда госпожа Мегалова вошла, Алексей Бисваркин говорил по телефону. Увидев ее, он закрыл ладонью трубку и тихо бросил: «Прикрой дверь, опусти шторы и раздевайся». Потом рукой показал на диван и продолжил общение по мобильнику. Женщина повиновалась, возбужденно, но без возмущения. В комнате потемнело, но все было видно, как в первых сумерках. Она сорвала с себя всю верхнюю одежду, разбросав ее на кресле, присела, раскинула руки по спинке дивана, невольно или сознательно выставляя грудь, похожую на стопки вздутых оладий, и опустила глаза. Алексей Бисваркин закончил разговор, взглянул на нее и коротко, даже как-то небрежно бросил: «Снимай все!» — «Мне нельзя. Еще пару дней надо подождать». На ее лбу и по крыльям носа выступила испарина. Она застеснялась, потянулась за салфеткой и протерла лицо. «Волнуешься? — заметил он. — На диване французский вариант неудобен?» Она промолчала. Потом вдруг предложила: «А вы становитесь на стул. У вас же огромный рост». «Откуда я этот прием знаю, кто его подсказал? — тут же пронеслось в ее голове. — Желание управляет логикой поступков, само находит оптимальное решение», — утешила она себя. Предприниматель удивленно усмехнулся, давая понять, что этот прием был для него совершенно новым, скинул с себя обувь и одежду, забрался на стул, прислонился к стене и требовательно взглянул на нее, словно приказывая: «Начинай! Что тут ждать? Быстрее!»

Наталья Никитична, охваченная каким-то инстинктивным восторгом, теперь не хотела ничего видеть и слышать. Забыв, как выглядит его физиономия, его глаза, не желая слушать его слова, она отрешенно уставилась на его тело. Какая-то непреодолимая сила потянула ее к его плоти. Не просто потянула, а бросила с невероятной мощью. Так страстные натуры сломя голову бросаются в опасные авантюры, совершенно забывая о реальности и времени. Она, казалось, была полностью одурманена его плотью, ставшей ее заветной мечтой, высшей целью. С жаром она прильнула к erecticus, и сексуальные фантазии целиком захватили ее воображение. Интеллектуальные тормоза были полностью отпущены, и Наталья Никитична понеслась, полетела к своим грезам. Она уже ничего не видела и не хотела знать, ее идолом стал только он . Именно в нем умещался весь разум вселенной — упругий, гордый интеллектуал, он властвовал над ее сознанием, как профессор на университетской кафедре. Его мохнатое обрамление принималось ею как майское бархатное рапсовое поле, запах плоти — как дурманящий аромат. Эту несгибаемую эластичность ей хотелось чувствовать на груди, в руках, на языке, каждой клеткой своего тела. Поэтому она стала извиваться вокруг него, грациозно и самозабвенно, то подставляя спину, то лаская им шею, то сжимая его под мышкой, то опутывая его своими волосами, то прикладывая к уху, как диковинную раковину. Она видела в нем какое-то одушевленное существо. Она верила, что он обладает разумом, хотела с ним общаться, называть его «зайкой», «перепелом», «одуванчиком», «кремлевской башенкой». Он был таким сладким, таким желанным, таким всепоглощающим, что ни один кондитер мира не смог был предложить что-то более заманчивое на вкус. Ни один массажист Олимпийских игр не сумел бы так сказочно дотрагиваться до ее тела, ни одно войско не было бы способно так прочно удерживать ее в своем плену, ни один тюремщик не был бы в состоянии лишить ее свободы прельщаться его волшебством. На нем уже не осталось ни одного места без тысячи поцелуев, без нежных укусов, без сладострастной слюны. Ее язычок то царственно запутывался в erecticus, то опускался вниз, лаская пальцы ног. Этот лифт наслаждений будоражил сознание любовников. Это невероятное сладострастие, обостренное до потери сознания, приближалось к своему вожделенному концу, к тому мечтательному финалу, который основательно воспалял чувства, вырывался из груди стоном упоения, сжимал судорогами самодовольной одержимости всю восхищенную плоть, фонтанировал брызгами сока любви. Она ждала этого необыкновенного события, чтобы оказаться настолько зависимой, насколько может быть лишь безропотная рабыня. Наталья Никитична подставила лицо, чтобы умыться теплой влагой, упиться этой сладостью, зарядиться этой таинственной энергией, этим эликсиром жизни. Ей хотелось размазать его по лицу, по своей спелой груди, сделать несколько глотков, чтобы этот необыкновенный вкус надолго оставался во рту…

В кабинет зашел Яков Ваханя. Нисколько не смущаясь причудливостью занятия, за которым он застал присутствующих, он подошел к столу, положил на него пачку почтовых марок и сдачу — пару пятидесятирублевых купюр, взял несколько больших и малых конвертов, готовых к отправке, и осторожно, казалось, на цыпочках, вышел вон. Они не заметили его или не пожелали заметить, продолжая одержимо заниматься своим делом.

Когда его упругость сменилась апатией, на женщину это не произвело никакого впечатления. Она продолжала неистовствовать. Как штангист, потерявший чувство реальности, пытается поднять неподъемную штангу, так и она, всецело ушедшая в мир эроса, забыла об особенностях анатомии. Проявляя незаурядное упрямство, она одаривала его нескончаемыми поцелуями; настойчивость ее язычка, пытающегося совершить чудо, казалось, не знала границ.

Сексуальный мятеж Натальи Никитичны уже чрезвычайно тяготил господина Бисваркина. Он никак не был готов к подобной эротической одержимости. Вызывая новенькую перед обеденным перерывом, он всего лишь рассчитывал с помощью любовных утех улучшить свой аппетит. Не сомневаясь, что партнерша окажется малоактивной, скованной обстоятельствами женщиной, он полагал, что очень скоро все это закончится. А тут столько ласк и настойчивых требований!

«Что она демонстрирует свое мастерство? — несколько испуганно подумал он. — Или хочет выставить меня слабаком? Тут надо немного подождать, чтобы разговоров не было, а потом заявить, что, дескать, хватит! Хорош! Мне себя в порядок привести необходимо! Обед и половина рабочего дня еще впереди!» Наконец, мужчина сказал: «Надо делами заниматься. Подожди, я сойду…»

Но она не поняла смысла этих слов и продолжала упиваться своими чувствами. Все свое многолетнее эротическое ожидание, все свои сновидения и мечты, весь свой женский потенциал она выплеснула на польщенного господина Бисваркина, смутив его, однако, тем, что ему пришлось ощутить ограниченность собственных возможностей. Он даже не подозревал, что в этой миловидной женщине таится столько страсти. Нет, это было явно не совсем обычным свиданием. И он даже подумал, что больше не станет приглашать ее на сексуальный танец — уж очень многого она требовала. Такой необыкновенный аппетит молодой женщины не соблазнял, а конфузил Алексея Семеновича. Он спустился со стула и, не глядя на нее, заторопился в туалетную комнату принять душ. Закрывая за собой дверь, он небрежно бросил глухим голосом: «Возвращайся в отдел. Продолжай атаковать уральские регионы. Пока». А про себя подумал: «От этой женщины-бури, от этой женщины-цунами лучше держаться подальше. Но ее можно с огромной отдачей использовать. Я посоветую ее Кармаданову, закупщику системы “Девятое небо”, Марку Лолуа из сети “Сулугуни”, Пустомыслову, оптовику объединения “Гипер-Сейл”, другим из нашей тусовки. Пусть порадуются! А Марка проверим, как он девяносто минут с таким вихрем этимсамым заниматься сможет. Мне кажется, он трепач. Девяносто минут! Это ведь утомительно и скучно…» Потом вдруг, словно что-то вспомнив, сказал через дверь: «Да, позови ко мне из вашего отдела Алю Ладынину, она напротив тебя сидит». — «О’кей! А я не смогу помочь? Я мастер на любые услуги!» — «Нет, она нужна мне по другому вопросу. А ты продолжай работать. План у нас превыше всего!» Сам же подумал: «После этой бестии надо передохнуть. А у Ладыниной прекрасно получается язычком анус прочищать. И приятно, и щекотно, и гигиенично. Надо ей кинуть долларов тридцать: когда платишь, она с чувством работает, легко до простаты достает и массирует ее так нежно, что кажется, будто не язык у нее, а медовая конфетка, персидская нуга, турецкая пахлава, шакер чурек. Мозгов нет, но язычок — чемпион, лидер! Он помогает фирме наращивать обороты с торговой сетью “Дамтор”, с системой “Викмо”, с магазинами Павликов. Так что ее язычок несет золотые яйца. Интересно, что за удовольствие она при этом испытывает? Что тут может быть приятного? — остановившись, подумал он. — Может быть, еще самому придется этим делом заняться, а? Вот когда Виолетта пукает, я ведь всегда запах фиалок ощущаю…»

Дождавшись, пока молодая особа выйдет из кабинета, Бисваркин вернулся к своей одежде, вытащил из бумажника купюру в одну тысячу рублей, сжал ее в кулаке и опять вошел в ванную, но дверь оставил открытой.

«Кто из вас Аля Ладынина?» — спросила госпожа Мегалова. Она впервые пристально взглянула на коллег. Ей очень хотелось тщательно рассмотреть женщину, которая могла доставить шефу больше удовольствия, чем она сама. Она была уверена, что Ладынина имела какую-то свою тайную специализацию, связанную с ванной комнатой. «Чем же она его возбуждает? — мелькало в голове у Мегаловой. — Языком шампунь растирает по всему телу атланта? Или владеет тайнами массажа erecticus, от которого он вдруг вздымается, как печной дым в морозный день?»

«Это она!» — указала молоденькая дамочка лет двадцати трех на женщину справа.

Наталья Никитична нарочито медленно перевела взгляд на соседку. Шатенка с грубыми чертами лица и огромными глуповатыми глазами уставилась на нее. Ей было за сорок, может быть, даже за пятьдесят, — всегда трудно определять возраст плоских худючек. Груди у нее почти не было, шея начинала морщиться, а подбородок ломался на три складки. Так как головка едва выглядывала из-за экрана компьютера, можно было предположить, что она среднего роста или, пожалуй, даже ниже среднего. Пойманный молодой женщиной злобный взгляд Ладыниной сразу вызвал у Натальи Никитичны пакостное состояние. «Бррр, — про себя произнесла она. — Что это за уродина? Как его не тошнит при ее виде? Разве к такой жабе можно испытывать сексуальные чувства? Неужели она способна вызвать желание? Извращенец!» Отвернувшись в сторону, Наталья Никитична безразлично произнесла: «Вас просит зайти господин Бисваркин». — «А тебе завидно? Вижу, что изменилась в лице от разлива желчи! Да! Да! Я востребована! Кто знает меня, кто знаком с моими приемами, тот не променяет меня ни на кого на свете! — выпучив глаза, как при базедовой болезни, заявила Ладынина. — Мне достаточно лишь раз побыть с тобой, и ты больше ни одного мужика не пожелаешь. Спроси у Юльки! Не смотри, что я старше вас, я прекрасно знаю, как это делать! “Камасутра” — это начальный класс знаний по сравнению с теми, которыми я располагаю. От моих приемов не только тело — разум и душа оргазм испытывают!» Она вытащила из ящика стола какую-то странную, в мелких дырочках коробочку, по форме похожую на Ноев ковчег, и с высоко поднятой головой торжественно вышла из кабинета.

«Д-а-а-а! — протянула молодая женщина, видимо, Юлька. — Советую разрешать ей на время становиться хозяйкой твоего тела. О, она великий кулинар эротических блюд! Если хочешь взлететь на седьмое небо, разрешай все! Когда из твоей вагины языком выхлебывают французское вино, а из пупка вылизывают астраханскую белужью икру, когда с бедер сметают тончайшие кусочки королевских креветок в итальянском соусе майской мушмулы, а на десерт с сосков слизывают медовые щекочущие маковки — возникает ощущение, что оргазм становится непреходящим, и ты проваливаешься в него, как в сладчайшую вечность. Кайф, кайф тотальный! Дрожит каждая клетка тела, вибрирует каждый волос! Кажется, что тебя одновременно имеют все любовники! Что ты владеешь миром, что будешь жить вечно! Без Ладыниной, без ее язычка я уже и дня не могу прожить. Она мой наркотик, моя мания! Она владеет высшими рецептами сексуальной кухни. Мастер, чародей, профессор! Как есть эксперты живописи, как существуют критики литературы, как гордо прохаживаются по театрам обозреватели, как царят на музыкальных вечерах искусствоведы, так властвует и она, великий знаток своего ремесла… Впрочем, мне надо успеть продать питерской фирме трейлер полного ассортимента столичных конфет. План надо выполнять! Секс и работа — это вся моя жизнь. Деньги приносят мне свободу, половые связи — удовлетворение души и плоти. Разве существует что-то более востребованное человеком? К чему еще его может так сильно тянуть?» Она хотела было уже уткнуться в компьютер, чтобы продолжить продажи питерским фирмам столичных сладостей, как вдруг услышала голос Натальи Никитичны: «Не хочешь попробовать поласкаться со мной? Я подниму тебя куда выше, чем на седьмое небо. Так высоко взмывают только те, кто принадлежит к племени счастливцев, к роду упоенных. Твое тело обретет ту восхитительную пластичность, которая своей эротичностью сводит с ума, от которой подкашиваются ноги, а рот наполняется сладостной слюной. Твои груди нальются мизгой спелости, тело начнет источать аромат плоти, тот таинственный запах, который мы мечтаем чувствовать, чтобы кружилась голова, чтобы реальность уступала место грезам, чтобы тотальный эрос затмевал разум!» Мегалова требовательно всмотрелась молодой женщине в глаза и коротко, властно бросила: «Раздевайся!» — «Как, сейчас?» — «Да! Немедленно!» — «Мне надо продать в Питер продукцию фабрики “Снежный январь”. План! Что, разве нельзя позже?» — «О’кей! В другой раз. Но ты дискредитировала себя как современная женщина. Я всегда, каждую минуту готова тебя, любую другую заласкать. Подняться на лифте чувств в заоблачную высь. А ты? Ой, слаба… Ради секса я брошу все, забуду все обязательства, не стану признавать ни бога, ни родины, ни близких. Только он — смысл моей жизни, моя путеводная звезда. А что все остальное? Муть, моча! Поэтому давай договоримся: никогда при мне не хвали сексуального партнера. Меня это бесит. В этот момент я готова сойти с ума, изнасиловать говорящего, доказывая ему, всему миру: я самый страстный человек, я искуситель номер один! Разница в том, что в одном случае я делаю все это с любовью, в другом — с остервенелой сладостью. Но сила экспрессии в обоих случаях беспредельна… В истории мировой культуры остались памятники нескольким великим соблазниелям: Дон Жуан, Казанова существуют в письменном и устном воплощении, в камне и в сценических образах. Но почему нет женского имени? Разве я не достойна стоять рядом? У меня что, меньше пыла, меньше сексуальной магии, я обделена воображением, у меня дефицит этих желаний? Я мечтаю попасть на язык критикесс и критиков, на экраны ТВ и кинотеатров как Наталья Круч — Дон Жуан, Казанова в женском обличье, превосходящая легендарных искусителей стихией увлеченности, безбрежным морем ласк, количеством разнополых любовников и оргазмов, колдовством эротических наслаждений, неистовостью пыток радости! Ладно… Я тоже пойду поработать. Мне спустили план: оборот — три тысячи долларов в день. У тебя сколько? Кстати, а как твое полное имя?» — «Юля Бочарова. Мне приятно с тобой общаться. Ты не представляешь, какая ты прелестная милашка! Не обижайся, мы еще успеем поласкаться. Я еще дождусь твоих поцелуев, чтобы решить: голосовать за предоставление тебе статуса самой донжуанистой женщины или повременить. Наталья Круч, говоришь? Мне не очень нравится это имя, в нем нет магнетизма, колдовской притягательности. Возьми другое, короткое и сексуальное: Даша Давало. Или даже лучше — Давали. Ведь прекрасная парочка получается: Дон Жуан и Даша Давали! Первые буквы имени и фамилии сразу дают мощный сигнал любому: “Да, да! Я твоя! Да, да — ты мой!” И для иностранцев звучит красиво. Даша Давали — в этом имени уйма эротики. Уже открываются губы, чувствую, что сгибаются коленки, глаза застилает туман сексуальной отрешенности, тело несется на плаху любви, груди торопятся оказаться расцелованными, вагина вначале готова к ручному массажу, а потом уже, когда ягодицы забились в сладострастных судорогах, — музыка любви вызывает на сцену erecticus! Или lingua! Даже лучше lingua! А острее, длиннее, эластичнее и напористее, чем у Ладыниной, я еще не встречала! Хочу думать, мечтаю на практике убедиться, что твой лучше! Ой, ой, начинается долгожданное сумасшествие! Ой, ой! Так и хочется крепко обнять женщину с таким замечательным именем: Даша Давали, Даша Давали!.. Начнется парад ласк и поцелуев. Но — аминь! — Юля Бочарова, увидев возбужденные глаза Натальи Никитичны, ее позу хищницы, готовой к альковному прыжку, тут же призвала ее к сдержанности: — Стоп! — Юля резким движением отпрянула от Мегаловой подальше и поставила перед собой высокое рабочее кресло. — Придется подождать, ведь тема очень опасная. Боюсь, что мы переломаем мебель, оборвем провода модемной связи. Тут же техники на десятки тысяч долларов! Поэтому вернемся к служебным делам. Не обессудь, я люблю секс, но инстинкт самосохранения оберегает меня от хаоса чувств. Мы же не сможем просто ласкаться! В твоих глазах я увидела тайфун и испугалась. Ой, дай отдышаться, дай остыть. Мне бы сейчас льда…

Итак, ежедневно я должна продавать наших товаров на семь тысяч долларов. Но мой реальный оборот — более десяти. С фирменной наценкой в двадцать семь процентов я даю предприятию две тысячи семьсот долларов брутто прибыли в день. Если вычесть налоги, аренду, зарплату, другие производственные расходы, то получится около тысячи двухсот долларов в день! Ой-ой-ой, да! Но сколько удовольствия я тут имею! Открытая любовь с коллегами, вынужденный, но азартный, страстный кутеж с закупщиками, нежное обслуживание владельцев, их друзей и гостей фирмы. А рядом еще неистовая Ладынина. Ее беспощадный секс лишает ума! — Тут она, видимо, вспомнила грозное предупреждение Натальи и поспешила добавить: — Но я уже уверена, что ты самая жгучая любовница, чемпионка, божественная Даша Давали! Так что я довольна. Если весь девятнадцатый и двадцатый века наемный труд атаковал капитал, требовал увеличения тарифов оплаты труда, сокращения рабочей недели и тому подобного, то двадцать первый век начался с успешных атак капитала на трудовой ресурс. Наемный работник сдает свои позиции повсеместно. Коллектив “Боша” в Лионе испустил вспыльчивый пролетарский дух, персонал “Даймлер-Бенца” в Баден-Вюртемберге проглотил язык и принял новые условия, продиктованные капиталом, “Сименс” сократил бюджет заработной платы, увеличивая рентабельность собственника, “Аир Италия”, “Коммерцбанк”, “Торанг”, десятки, сотни владельцев крупнейших компаний штурмуют профсоюзы, чтобы урезать права работников и оптимизировать прибыль. Вначале я думала, что не выдержу тех требований, которые предъявило мне руководство предприятия. Но сейчас я уже согласна даже с сокращением зарплаты и увеличением рабочей недели, но одновременно — с повышением свободы доступа к удовольствиям. А главное — и это особенно отрадно! — ты получаешь их вдоволь, и нет никаких расходов и обязательств! Ни ревности, ни пунктуальности. Никто не требует преданности, благовоспитанного поведения, архаичной морали, за которой стоит лишь отсутствие самодостаточности!» — «Туалет у нас с душем?» — уставилась на нее Мегалова. «Да!» — «Пойдем! Ты первая!» — «Я же просила тебя отложить свидание. Зачем так торопиться? Успеем!» — «Боишься?» — «Опасаюсь!» — «Даша Давали возбуждена, чувства переполняют ее сердце!» — «Перед концом работы. За тридцать—сорок минут. Больше не приставай! Обижусь!» — «О’кей!»

Обе дамы уселись за компьютеры и начали продвигать сладости фирмы на Восток.

Госпожа Ладынина шла в кабинет босса. В ней не было ничего соблазнительного, зато недостатки сразу обращали на себя внимание. Выпученные, огромные, с какой-то едва уловимой злостью глаза, болезненная худоба верхней части тела и непропорциональная округленность нижней, острые черты лица, при определенном ракурсе даже несколько мужские, цепкие длиннющие руки и узкий лоб указывали на этническую мешанину в роду женщины. Казалось, это было смешение кавказского (международный этнографический термин, означающий принадлежность к европейскому типу; синоним представителя белой расы) и тянь-шаньского типов. К тому же сочетание черт упрямой и болезненной особы, лишенной природой женских форм, — с одной стороны, и хищницы, страдающей комплексом собственной неполноценности, а потому агрессивной и напористой, — с другой создавало странное и неприятное впечатление. У нее был мелкий, но быстрый шаг, — впрочем, как у всех низкорослых женщин.

Перед тем как открыть дверь шефа, она пристально взглянула на коробочку. Видимо, что-то в ней разглядела, потому что прошептала — очень злорадно, даже желчно: «Я еще посмеюсь, как взметнется твой самый гордый! Ха-ха-ха! Такой красавицы ты еще не видел, ты еще не познакомился с ее эротическими способностями, с ее дурманящим волшебством».

Она вошла в кабинет, услышала нудные звуки падающей воды в ванной и направилась к патрону. Увидев ее, господин Бисваркин тут же бросил: «Помой меня и взбодри erecticus. Ну, как обычно!» «Я так и думала, — пронеслось в ее голове, — он попробовал эту новенькую на вкус, а теперь страдает, что его гордец уныло прикорнул!»

Тут необходимо отметить одну яркую особенность Алексея Семеновича, впрочем, не совсем русскую, а скорее какую-то грузинскую, а может быть, даже азербайджанскую. Господин Бисваркин никак не хотел ощущать себя опустошенным после стремительного фонтана erecticus. Струйки душа прятали и скрывали эти его мрачные, нездоровые ощущения. Поэтому после этого, приятного, он тут же залезал под душ и вызывал свою сотрудницу Алю Ладынину, чтобы та различными манипуляциями и хитроумными технологиями вновь пробуждала самую гордую часть тела московского предпринимателя. И было совершенно неважно, где он сам в этот момент находился — в офисе или в каком-нибудь другом столичном месте. Ведь он являлся истинным хозяином своего российского бизнеса и своих столичных кадров! Правда, когда ему приходилось выезжать, ну, скажем, в Ростов или Челябинск, а уж тем более в голландский Утрехт или испанскую Кордову, он, чтобы не впасть в расходы, тайно брал с собой тот самый инструментарий, которым пользовалась госпожа Ладынина. Но не чужой, а свой собственный, бисваркинский, скрывающийся в специальном сейфе банка «Водочный». А когда этих причиндалов под рукой не оказывалось, ему на помощь приходил собственный lingua. Он выключал свет и пользовался им ничуть не хуже, чем сама его московская референтка. Да так умело и сладко, что еще долго не мог избавиться от смачного привкуса. Но эта была тайна за семью замками, о ней никто не знал, и никаких подозрений ни у кого не возникало, кроме самого мастера ремесла Али Ладыниной. Изучив своего босса, она чувствовала, что без ее рецептов он никак не найдет спокойствия и уверенности.

Итак, госпожа Л. сбросила одежду, встала под душ, накапала на язык шампунь, привычно и деловито опустилась на колени и стала намыливать самые чувствительные части тела своего хозяина. Нет, ни о гигиене заботилась женщина. Это была ее стихия. Страсть! В этот момент glossa становился совершенно необычной частью ее анатомии. По ее команде он мог оказаться бархатным и нежным, шершавым и колким, длинным и узким или широким и коротким, ядовитым и взбадривающим. У нее сохранилась методика тренировки собственного языка, которую она заимствовала в университетские годы у преподавательницы с лесбийскими наклонностями, проведшей в сталинские годы не одну пятилетку в Холмогорской женской колонии. Да, да, она тоже была великая мастерица глоссовских увлечений и причуд. Нигде в мире lingua не оттачивался, не шлифовался так тщательно, так фантастически причудливо, не имел способности так сладко угождать хозяину, так беспощадно губить, больно кусать, смертельно жалить, как в СССР. Поэтому и сегодня многие считают, что самая лучшая на планете школа мастерства lingua была в коммунистической империи.

Госпожа Ладынина овладела этим мастерством безукоризненно, ее способности расцветали и совершенствовались не только на практических занятиях с профессоршей, но и на комсомольских тусовках. О ее мастерстве говорили в курительных комнатах, в Сандуновских банях, в рюмочных, в «Матросской тишине» и в бутырских камерах. На фирме «Шоко Он-лайн» она была вне конкуренции. Если бы в Москве проводился чемпионат города по glossa-мастерству, то она могла бы претендовать на призовое место. Сказать за всю Россию сложно, но в столице она была лучшей.

Она мылила тело повелителя страстно, бережно, увлеченно. Самоотверженно взявшись за erecticus, она стала осыпать его ласками, с отрешенным самодовольством голубить его — уснувшего, сморщенного. Потом ее язычок начал счищать перхоть с головы, извлекать козявки из ноздрей, выкорчевывать шматки бельевого хлопка из пупка, серу из ушей. С коленок слизывать ссадинки, между пальцами ног старательно доставать соринки, счищать с пяток мозолевые наросты. Ее lingua срезал лишние волосы у паха, на спине, под мышками; старательно, как чистильщик в пятизвездочной гостинице полирует до блеска обувь, как горничная начищает бронзовые ампирные лампы, как ювелир перед продажей натирает бриллианты в золотой оправе, — именно так Ладынина готовила erecticus. Ее язычок мылил мошонку, глянцевал розовую шляпку, тщательно, с причмокиванием, чтобы нравилось хозяину, вылизывал анус.

Вдруг она услышала требовательный голос: «Что, не понимаешь, начинай главное! Говорю уже третий раз!» Она хотела сказать, что увлеклась, забылась, увязла в чувствах, не расслышала, но решила промолчать. Госпожа Ладынина выключила воду и полотенцем насухо вытерла все части тела. После этого достала флакончик с какой-то жидкостью, взяла ее на язычок и стала кончиком наносить на шляпку самого гордого органа, приговаривая самой себе: «Сейчас натру тебя, голубчик, напущу на тебя слабый раствор меда акации, подожду, пока ты пообсохнешь, чтобы легкая липучесть возникла, а затем посажу одно милое существо, которое тебя в должный порядок приведет».

Тут надо отметить, что госпожа Ладынина имела обыкновение разговаривать с erecticus, как с живым существом, имеющим слабый, ограниченный, но интеллект. Впрочем, не она одна: в нашем городе многие женщины, чтобы не докучать мужчинам болтовней, приспособились разговаривать исключительно с этим, часто задумчивым и не очень активным органом. Ее разговоры с ним нередко носили дискуссионный характер. И ей самой казалось, что он реагирует на ее критику и рекомендации. Что только не придет в голову сумасбродной москвичке!

Госпожа Ладынина вытащила из коробочки какое-то насекомое и посадила его на шляпку. Алексей Семенович закрыл глаза, тихо и коротко спросил: «Кто?» — «Новинка. Поющая цикада из Палеостоми. Наслаждение неописуемое! Крылья у нее оборваны, она сейчас начнет нежно крутиться по шляпке, потому что липучесть меда не позволит ей набрать скорость шажков для полета. Надышится пьянящим ароматом акации, ее любимого растения, и запоет протяжные песенки. Все это так возбуждает! Куда сильнее, чем самая откровенная порнуха! Всего несколько таких волнительных минут, и он поднимется. Еще древние греки пользовались подобными уникальными способами. Может быть, сам Платон или Аристотель. Какие имена!» У дамы было университетское образование. Она легко могла вбрасывать громкие имена в любую дискуссию, словно сердобольный повар, подкидывающий кости голодным, обездоленным собакам. Но если животные сразу определяли качество пищи, то собеседники столичного спеца по деликатным поручениям, как правило, не могли оценить ее высказываний. Кого сегодня интересуют великие имена прошлого? Столица увлечена лишь именами быстро меняющегося административного ресурса. Назовите студенту, аспиранту, ученому — физику или филологу, предпринимателю или бездельнику, путане или милиционеру имя любого главы районной администрации, любого префекта Москвы, главы управы, члена правительства, его заместителей или более мелких чиновников — они знают о них все! Имена любовниц, размеры взяток, крышу, потенцию, сексуальные предпочтения, лекарства, которыми пользуются во время этой потехи, и другие, даже самые мельчайшие подробности биографии и привязанностей. Что там Сократ, Аристотель или Кант? Разве с этими именами проживешь?

«Если вам не понравится поющая цикада, у меня приготовлено еще два сюрприза», — нисколько не отвлекаясь от поставленной задачи, бросила эксперт по мастурбации. «Нет, нет, — почти шепотом сказал Алексей Семенович. — Хорошо! Ой, прекрасно! Помолчи! Ой-ой-ой! Замечательно! Еще чуть-чуть! Чувствую, что он зашевелился, стал наполняться кровью, начал обретать желания, силу любви…» Господин Бисваркин в своем необычном состоянии ликовал — как умирающий от жажды, которому поднесли воду, как лапландец, оказавшийся в цветущем яблочном саду или на берегу пронизанного июльским солнцем моря, как сибиряк, обретающий бронзовый загар. Чем можно было бы сейчас заменить сказочный дурман южного насекомого? Какое другое чувство по своей энергии смогло бы превзойти эрос? Существовала ли музыка, способная заглушить волнующее пение цикады? Можно ли было найти в природе другие существа, которые своими шажками по шляпке плоти так бесподобно будоражили бы воображение? Нет, среди доступных человеку живых существ и неодушевленных предметов другого такого инструмента не было…

Вернувшись в кабинет, Аля Ладынина продолжила заполнение экспортных деклараций на отправку кондитерских товаров в Ташкент. Узбекский рынок развивался слабо. Местное производство восточных сладостей имело многовековые традиции, и внедрять в торговую сеть европейские бренды было затратным и хлопотным делом. Рабочую тишину нарушила вошедшая в кабинет Ольга Ивонина. Не обращая ни на кого внимания, она подошла к Наталье Никитичне. Поцеловав свой указательный палец, она приложила его к ее губам: «Меня посылают на переговоры с транспортниками. Железная дорога поднимает цены, и возникает необходимость поиска альтернативных перевозчиков. Трейлеры МЧС, военная авиация… Они тоже мечтают заработать. Все становится так дорого, что ума не приложу, как развивать бизнес. Как торговать с регионами? Каждый губернатор имеет местные правила по продаже “своих” и “чужих” товаров, мечтает сам полакомиться, и члены его команды на отсутствие аппетита не жалуются. Но я о тебе все время думаю. Ты такая милая! Вот записка, в ней указан мой домашний адрес и номер мобильного телефона. После восьми вечера я тебя жду. У меня прекрасная музыка, волнительные помыслы и открытое сердце. Приходи!» Палец Ольги коснулся ее бровей, прошелся по носу, подбородку, опустился к груди. Карие глаза хорошенькой Ивониной заблестели, выдавая непреодолимое желание тут же обладать Натальей Никитичной. Под натиском чувств Ольга стремительно опустилась на колени Натальи и надолго впилась в ее губы. Молодых дам связал не только поцелуй, да и можно ли было назвать их такое страстное слияние этим достаточно обычным словом? Сейчас их бросило друг к другу то необыкновенное магнетическое притяжение, противостоять которому человеческое естество не в силах. Нет, это не была любовь. Это рвались наружу вожделение, похоть, что не ведают ни стыда, ни сомнений, ни границ. Их желание обладать друг другом, мужчиной, женщиной, всеми вместе и сразу, всеядность их либидо выражались самым причудливым образом. Не душевные чувства двигали их поведением — плотский каприз властвовал над телами, бахвалясь собственным эротическим обжорством. Да, им обеим постоянно казалось, что этого мало, каждой хотелось большего, не в отдельные минуты, а всегда, вечно! Их бойкие, неистовые lingua совершенно не управлялись разумом, их движения возникали там, откуда берутся чувственные вспышки. Они встречались, чтобы ласкаться, сходились, имитируя борение влюбленных тел, расходились, чтобы опьяненно прикоснуться к нёбу. Один пылко гладил зубы, другой в ответ пламенно прижимался к десне, облизывал всю слизистую, наполнял ее собственным ароматом, охмелевший, словно в оргазме, доставал горло, упиваясь волшебством эроса.

Господь Бог так надолго отвел свой лик от граждан нашего замечательного мегаполиса, что они погрузились в неописуемое, всепоглощающее распутство и полную духовную опустошенность. Справедливо ли упрекать их в этом соблазнительном скитании по тропам прегрешений? Да и являются ли тропы таковыми? Впрочем, все претензии, пожалуйста, к церкви! Или к властям. Но лучше всего, чтобы окончательно определиться, спросить самих себя. Может быть, разгул плоти покажется вовсе не таким уж страшным грехом. А совершенно новой формой познания мира! Но тут необходимо отметить, что тотальный блуд охватил не только москвичей, но и молодую поросль многих городов Отечества. Не означает ли это, что мы, русские, нащупываем свой философский ответ на предостережение ученых, что, дескать, начался и прогрессирует шестой период естественного вымирания всех живых существ? Может быть, именно эта сладчайшая мания сохранит нас, спасет человечество от исчезновения? Правда, некоторые эксперты отмечают одну существенную особенность этого повального увлечения: бедность духовная является основной причиной, склоняющей людей к кипучему вожделению. Она быстрее и основательнее, чем бедность в карманах, изменяет моральные основы нескольких поколений. Но как связать тогда академические пророчества с эротическим бунтом наших сограждан? Когда в столице официально объявили о сборе за приличную плату использованных презервативов, так как несколько предприимчивых бизнесменов решили сделать эту продукцию многоразовой, когда начали проводить соревнования на дальность струи эротического фонтана, когда все желающие получили возможность по своему усмотрению увеличивать erecticus, объем груди, округлости бедер, украшать с помощью пирсинга язык и другие, гораздо более интимные места, под мышкой хирургическим способом подшивать стволы для сбора спермы, когда отдельные издательства стали выпускать пособия по национальным эротическим приемам — повальное увлечение сексом повсеместно возросло. Оно овладело умами россиян. Если бы священнослужители вовремя заметили эти тенденции и внесли бы изменения в свои библейские заповеди, то жители Москвы не так азартно и рьяно погрузились бы в нынешнее чувственное сумасшествие. Ну в какой стране можно встретить в супермаркетах мужчин, покупающих вишневое или персиковое варенье с той лишь целью, чтобы обмазать им erecticus и в полном одиночестве смаковать это лакомство? Не пионерами ли мы стали в борьбе с природой? Не нужно ли нам обеспокоиться, что приближается период исчезновения видов?..

В этот момент господин Ваханя внес в кабинет ящик с образцами готовой продукции. Вид охваченных манией эроса женщин не привлек его внимания. Чтобы никого не беспокоить, посыльный расставил (согласно служебной инструкции) новый ассортимент товаров на полках и молча удалился. Тем временем ласки молодых женщин подходили к концу. Одурманенные эросом дамы шептались, словно заговорщицы, клялись друг другу, как влюбленные перед разлукой. Они нехотя разжимали объятия, напоминая борцов на ковре поединка после свистка судьи. Наконец, Ольга Ильинична с трудом двинулась к двери. Ее шаг был неровным, каким он бывает у опьяненного человека. Бросив на любовницу счастливый взгляд, исполненный желания, Ольга исчезла. «Хороша! — пронеслось в голове Мегаловой. — Вкусна как мёд! Ее страстные поцелуи вызывают головокружение и оставляют приятнейшее послевкусие». Тут она окончательно уверилась в мысли, что если в ней перестанет бурлить, кипеть страсть, если ее чувства обретут успокоение и умиротворенность и жгучая потребность этого трансформируется в нормальный, рекомендованный медиками ритм влечений, то она кончится, погибнет, высохнет, как осенняя листва. Молодая женщина глубоко вздохнула, потерла виски, исподлобья огляделась — коллеги были заняты работой — и повернулась к компьютеру. Она передала деловую информацию в Нижний Тагил и Златоуст, вышла на связь с Челябинском, сообщила в Пермь условия скидок, которые зависели от объемов закупок, и тарифы премиальных, связанные со сроками оплаты заказанных товарных партий. Она еще сама до конца не понимала, почему за предоплату кофе фирма платила закупщикам семь процентов, а за грильяж в шоколаде и сирийскую халву всего лишь три. Впрочем, ее пытливый ум подсказывал, что через пару дней вся эта коммерческая арифметика будет ей ясна. Когда со всеми предприятиями, указанными в списке, первичная работа была завершена, Наталья Никитична взглянула на часы: было шестнадцать десять. До конца рабочего дня оставалось сто минут. «Самое время», — мелькнуло у нее в голове. Долгие минуты ушли на то, чтобы поймать взгляд полностью ушедшей в работу Юлии Бочаровой. Но когда их глаза встретились, какой-то волшебный мост тут же связал эти два существа. Даже не верилось, что молоденькие дамы всего секунду назад были глубоко поглощены работой. Можно было утверждать, что они только и ждали этого мгновения. Их взгляды вспыхнули таким ярким пламенем, их потянуло друг к другу таким сильнейшим магнитом, что, казалось, только полная отдача собственного «я» была способна погасить эту невероятную энергию чувств. Мегалова едва заметно кивнула головой, указывая на выход. Юлия в порыве нахлынувшего азарта бросила: «Теперь пошли! Быстрее!» — и, едва успев выключить компьютер, понеслась к выходу.

Лицо Натальи Никитичны выражало необыкновенное удовольствие. Глаза как-то сразу повлажнели, губы приоткрылись, румянец растекся по щекам, шее, груди… Пульс ускорил свой бег, участилось дыхание. Она медленно, однако решительно, встала из-за стола, послала воздушный поцелуй ревниво уставившейся на нее Ладыниной и уже торопливо вышла из кабинета.

Туалетная комната закрылась. На кафельный пол полетела одежда. Женщины не просто раздевались: они скидывали с себя одежду, как будто она горела, как будто жалила их смертельными укусами. Время, пространство и человеческие тела смешались. Страсти одной и другой столкнулись, как соприкасаются две грозовые тучи. Раздался похожий на летний гром раскатистый стон, исчезла душа, притаился, потух интеллект. Торжествовала энергия плоти. Слившиеся в объятиях женщины катались по полу, осыпая друг друга поцелуями. Холеные, изящные, непривычные к труду руки Натальи Мегаловой с необыкновенным очарованием, с упоительной выразительностью порхали по телу Юлии. Сплетенными в причудливый узор пальцами она сжимала каждый лоскуток ее плоти, с ласковым отрешенным мурлыканьем целовала все ее родинки, бугорки и округлости, шептала пьянящие слова нежности и любви. Потом все поменялось: она уже сама стала отдаваться объятиям Юлии Бочаровой, ее буйной сексуальности. Как кошка, нализавшись валерианки, нежится в пьяных фантазиях, так и Наталья Никитична, полностью забыв себя, переселилась в мир наслаждений.

Госпоже Бочаровой особенно нравилось, когда при прикосновении lingua к вагине у партнерши возникали судороги в ногах и ягодицах, сокращение мускулатуры в области пупка. Это продолжалось достаточно долго, так что Юлия успевала прижаться лицом именно к вздрагивающим частям тела партнерши, чтобы лучше ощущать эти приятнейшие конвульсии, этот выброс энергии, вызывающий у нее помутнение рассудка, доводящий ее до оргазма.

Наталье Никитичне сейчас хотелось услышать голос покоренной плоти. Один раз она его услышала и, одурманенная его волшебством, теперь мечтала о нем снова и снова. Это ожидание чарующего возгласа стало для нее наваждением.

Когда возбуждение нарастает, приближая фонтанирующий выброс энергии, перед самым оргазмом слышится вопль. Одни медики называют его vagitus uterinus, другие — «перистальтический крик кишок». Этот таинственный колдовской голос, вырывающийся наружу, казалось, из самой преисподней, воспламенял госпожу Мегалову сильнее всего. Когда возбуждение чувств стремительно росло, уходила, пряталась в тени беспутства личность, нарастала температура кипения страсти, Мегалова начинала нетерпеливо ждать этот чарующий голос. Ее суть настойчиво требовала его, как мазохисты ожидают вожделенных ударов кнута, без которых не будет достигнуто удовлетворение, как некоторые финансисты испытывают половой экстаз при шуршании купюр, как мечтающие о власти поллюционируют, получив высокое назначение. Наступает обостренный до крайности, до безумия момент, когда эротическая сила начинает бесноваться над бездной пространства, над зияющей пропастью времени. Ублаготворение, получаемое плотью от эротического экстаза, сильнее опийного мака уносит в сладострастное путешествие. Рассудок на время полностью оставляет двух женщин, он превращается в одно бескрайнее, проникновенное ощущение. Тут воспаление чувств становится выше напряжения разума!

Еще несколько аккордов блаженства можно было наблюдать в туалетной комнате. Потом, казалось, потух свет, все исчезло, провалилось, долго звучавший упоительный мотив пропал, и лишь пронзительный звонок, извещающий о конце рабочего дня, прервав счастливую близость, привел молодых дам в сознание.

«Ну, что скажешь?» — спросила Наталья Никитична перед самой дверью в отдел продаж. «Согласна! Ты самая лучшая! Бесподобная! Тебя не сравнить с Ладыниной. С такой изощренной нежностью я еще никогда не встречалась. Супер! Самая настоящая Даша Давали!» — лицо Юлии Бочаровой осветила улыбка. В ее глазах еще сохранялся след страстного томления. «А… Я же говорила! Скажи об этом своей старушке. Она должна знать и помнить об этом. Но пусть ко мне не лезет, в ней есть что-то отвратительное. Фу! Фу! Но ты хороша. Я всегда готова на свидание с такой милашкой, как ты, — госпожа Мегалова взяла ее за подбородок и поцеловала в губы. — Исповедуешься Ладыниной в мое отсутствие. Опусти ее! Ей место в зоопарке, пусть занимается скотоложеством — ей это больше подходит. Я побегу, у меня еще полно разных дел. До завтра! О’кей?» — «Я все сделаю. Пока!» — Юлия крепко обняла Наталью Никитичну, и они простились.

Секс в жизни граждан нашего мегаполиса, пробиравшийся сквозь ветхие завалы ортодоксальных традиций православия и горьких иллюзий коммунистической идеологии, вдруг мощным потоком хлынул на миражи патриархальных семейных устоев. Вначале голос эроса звучал стыдливо и приниженно, затем сдержанно, потом низко, но увлеченно. Разлом страны, вызвавший у москвичей ощущение вседозволенности, — если империя разваливается, то почему не должны исчезнуть прежние моральные обязательства? — усилил этот голос. Затем голос перешел в крик, потом — в вопль большей части жителей нашего замечательного города и приезжих. Блуд, беспутство, гульба, распущенность перестали вызывать в обществе тревожное осуждение, а короткое время спустя уже не возникало даже легкого трепета удивления. Нынче бунт тотальной вседозволенности вошел в сознание так основательно и прочно, что наглухо умолк малейший протест граждан великой Москвы. Порой кажется, а не erecticus ли закрыл рты нашим землякам? Надо же чем-то объяснить это загадочное, это преступное молчание! Авторы, щедро использующие в своих сочинениях ненормативную лексику, в давке выстраиваются перед камерами телеканалов. Спрос на них такой же рыночный и бойкий, как на путан, толкущихся по дороге в Шереметьево. Количество дам полусвета, ожидающих клиентов за отдельными столиками элитных столичных ресторанов, или молодых женщин и кавалеров, жаждущих случайного уличного знакомства для приятного времяпрепровождения, множится, достигая невероятных размеров. Модельеры гордятся, что мастерят сексуальные одежды, парикмахеры — что создают возбуждающие прически. Хирурги лепят силиконовые груди, эротично подтягивают ягодицы, увеличивают erecticus; косметологи, добиваясь сексапильности, улучшают эпителии. Чтобы эротизировать архитектуру тела, медики проводят липосакции; чтобы ножки выглядели аппетитнее, обувщики совершенствуют, вытягивают каблучки; для пролонгации орального секса дантисты ставят нежнейшие фарфоровые протезы; для усиления ощущения оргазма гинекологи имплантируют в самые сокровенные части тела причудливые щипы; сосками грудей и шляпкой erecticus массажисты нежат тела клиентов, улучшая их кровообращение и настроение. Половое распутство, торговля телом и обслуживание эроса стало у нас бытовой нормой, вполне приличным и обыденным, не вызывающим ни малейших возражений делом. Самовозрастающей манией. Поэтому, едва Наталья Никитична простилась со своей партнершей, она тут же вспомнила о еще одном любовном свидании — с госпожой Ивониной.

Было 17.45. Подходя к лифту, она развернула лист бумаги, исписанный рукой Ольги Ильиничны. Записка было короткой, нежной, но требовательной:

«Любовь моя! Роскошь моя! Бархатное покрывало мое! Хочу тебя обнимать, нежить в кружевах эротического пыла. Жду! Обязательно приходи. Мой адрес: Большая Спасская, дом 9, квартира 17. Ольга — твоя шахиня, а ты — моя богиня!

P. S. Приготовлю тебе 300 долларов, ведь зарплата только через месяц, а без денег человек такой зависимый! Нелюбимый! Жду! Не опаздывай! Ровно в 8 вечера. Впрочем, я уже с половины восьмого дома. Дверь будет открыта. Я в ванной. Жду! Ох, как нам будет хорошо!»

Мегалова улыбнулась, поцеловала записку и спустилась вниз. Выйдя из здания Академии наук, она села в свой «Пежо» и направилась за мелкими покупками: сначала по Косыгина, потом — через метромост к Усачевскому рынку. Вытащив из сумочки таблетку «Диане» и капсулу «Микрофоллина», она задумалась, помрачнела и с какой-то поспешностью проглотила их. Она ненавидела эти процедуры: они всякий раз возвращали ее в прошлое, которое она совсем не хотела вспоминать. Ей казалось, что она родилась лишь одиннадцатого февраля, после завершающей операции, что другой жизни у нее никогда не было.

Отказаться от своего прошлого у нее были весьма веские причины. Когда она очнулась после глубокого наркоза, в ее сознании стали сразу возникать картины совершенно новых удовольствий. Она ждала, она мечтала их иметь, ими наслаждаться! Когда она впервые встала, чтобы почистить зубы, ей мерещилось, что вместо щетки у нее в руках был долгожданный erecticus, он касался ее рта и доставлял неописуемое удовольствие. Вместо пасты ей хотелось чувствовать на зубах сладчайшую сперму. Наталья Никитична не знала ее вкуса, но была убеждена, что она окажется обязательно лакомой. Когда она принимала душ, ей грезилось, что она стоит не под струей воды, а перед фонтанирующим erecticus; когда причесывала волосы, ей мерещилось, что не расческа помогает ей в этом деле, а жесткие мужские руки, умело и с нежностью приводящие ее голову в полный порядок. Вместо больничного халата из хлопка она ощущала на себе прикосновение голого мужского тела, оно как бы захватило ее в плен и домогалось полного удовлетворения. Ей вдруг показалось, что это мужское требование — не фантазии, а реальное вожделение, что она должна немедленно принадлежать этому сладострастному мужу — но тут же она залилась горькими слезами, так как была вся перевязана и врачи до полного выздоровления категорически запретили ей этосамое, желанное. Первые послеоперационные дни она просила у врачей снотворное, чтобы сны наяву не возбуждали ее сознание, приводя к тому, что она вскакивала с кровати, забивалась в угол и готова была броситься на любую санитарку, чтобы удовлетворить свое неистовое половое влечение. Именно тогда госпожа Мегалова стала мечтать не только о недоступных в ее состоянии мужчинах, но и о женщинах.

Больничный период жизни вообще оказался для нее особенно тяжелым. Лишенная секса, она находилась в постоянном поиске не только партнера, но и способов мастурбации. Первым ее изобретением был мешочек. Из штапельной больничной наволочки она скроила похожую по форме на пенал торбочку, вывернула ее с изнанки на лицевую сторону, чтобы спрятать шов, и лихорадочно начала запихивать в нее все, что оказалось под рукой и было похоже размером на erecticus — карандаш, пару шариковых ручек, фломастер, зубную щетку, тюбик пасты, — после чего торопливо ввела ее в анус. Но тщательные старания возбужденной госпожи Мегаловой себя не оправдали: конструкция оказалась непригодной. Не хватало ни эластичности, ни округлости. Все предметы ерзали внутри пенала, и никак не получалось собрать их вместе. Наталья Никитична не сдалась: отчаяние вынудило ее спешно искать решение этого деликатного вопроса. Ей пришло на ум выпотрошить торбу, вынуть из тумбочки бинт и перевязать свою коллекцию в единый, упругий продолговатый столбик, чтобы затем опустить его в чехол, ввести в анус и начать сходить с ума. Тут ее дыхание опять участилось, закатились глаза, приоткрылись губы, пересох язычок… Но вторая попытка тоже провалилась: округлости столбика не хватило. Дама буквально взвыла! В гневе она бросила подушку в окно, ногой опрокинула шкафчик, кулачком застучала по стене палаты. Немного успокоившись, она опять стала ломать голову, что предпринять. Затем взяла со стола батон хлеба, очистила мякоть от корки, размочила ее в воде, натянула марлю на чашку, взяла расческу и принялась ею растирать по марле хлебную жижу. Постепенно чашка наполнилась клейстером, которым она стала обмазывать марлевый столбик, чтобы он возмужал и обрел правильные формы. Потом взбалмошная дама опять вложила его в чехол, выключила свет и в попытках вправить чехол в свое сокровенное место начала стонать и плакать — но не от удовольствия, а от тщетности своих попыток. Левая рука и зубы госпожи Мегаловой в отчаянии скоблили стену. Вконец обессилевшая, Наталья Никитична провалилась в сон. Утром, когда рассвело, оказалось, что обои у кровати были разодраны, а ноготки на пальцах левой руки обломаны.

Но мания тотальной эротики началась у Натальи Никитичны значительно раньше.

В одно обычное супружеское февральское утро ей — тогда еще Борису Никитичу Мегалову — вдруг пришло на ум, что жить с женщиной ему наскучило. Хотелось чего-то совершенно нового. Сумасшедшего! Как же можно жить в таком замечательном мегаполисе без оригинальных и сумасбродных идей? Тут, конечно, надо отметить, что нынче нередко современному москвичу приходят в голову самые несуразные мысли. Слава богу, что не пришло ему в голову стать президентом, потому что почти каждый житель нашего города мечтает как раз об этом. А президент ведь может быть лишь один! Или заиметь нефтяные вышки, и не пару десятков, а на четверть всей российской тайги, а еще лучше — даже несколько побольше. Чего уж там мелочиться! Проснуться министром финансов или председателем Центрального банка. А сколько москвичей мечтают стать олигархами? Ну, почти каждый второй! Впрочем, обычно бывает так, что человеку взбредет в голову какая-то никчемная идея, пофантазирует он вдоволь, пройдет пара минут, остынет сердце от обид и волнений — а ее уже и след простыл. И наши земляки мечтают уже совсем о другом: как бы пивом накачаться да какую-нибудь известную даму в собственной постели увидеть.

Но с Борисом Никитичем произошло все наоборот: он так сильно, так глубоко, до самых потайных коридоров души загорелся этой затеей — превратиться в женщину, — что буквально ни о чем другом размышлять уже больше не мог. Попытавшись понять неуемную силу, потребовавшую от него поменять пол, он вспомнил, что эта мысль поначалу пришла ему в голову как бы даже случайно. Борис Никитич был совершенно уверен, что она тут же исчезнет. Но нет! Она не просто задержалась, а стала буквально сверлить его рассудок, настойчиво требуя, чтобы он немедленно приступил к желанной трансакции. И это отступничество от своего мужского естества было вызвано не какими-то физиологическими трудностями, а неистребимым любопытством — узнать, что есть женщина, что именно господствует в ее сознании. В этом не было ничего чрезвычайного: сексуальная вседозволенность приобретала в городе невероятный размах. В двадцатисемилетнем возрасте вдруг стать дамой! Господин Мегалов даже убеждал себя, что такая замечательная мысль пришла лишь ему в голову и все станут хвалить его необыкновенную фантазию: дескать, какие мы, москвичи, оригинальные! Вон, наш Борис Никитич захотел поменять — нет, не квартиру, нет, не автомобиль, нет, не один государственный портфель на другой, нет, не мешок рублей на пачки долларов, нет, не дачу в Барвихе на кабинет в Кремле, — господин Мегалов твердо решил изменить пол! Как, звучит? Изменить пол! Лихо, это ведь чисто по-московски: получить сразу все и в большом количестве! «Так в момент знаменитым станешь», — подумывал тогда он. Но когда он стал интересоваться проблемами трансформации одного пола в другой, то был по-настоящему сконфужен: оказалось, что транссексуалами мечтают стать тысячи его земляков, а больницы переполнены пациентами. Он устыдился своей идеи, но отказываться от нее все же не захотел, а начал ломать голову, как построить свое женское будущее, чтобы не просто стать одной из дам великого города, а сделаться необыкновенной, всеми востребованной, одержимой любовью и сексом женщиной. Дамой не для кого-либо одного, мужчины или женщины, а для всех и каждого. После таких мыслей уже никакая огромная очередь на операционный стол микрохирурга больше не смущала его. Борис Никитич мечтал слыть самой доступной особой и добиться в сексе выдающегося мастерства. Он искал альтернативу господствующей в мегаполисе мании власти. И почему-то был уверен, что найдет ее в фантазиях эроса.

Разговор с собственной женой он откладывал. Майя Пинакина была тусовочная москвичка, то есть человек, совершенно не готовый к мелодраматическим сценам и патетической лексике. Поэтому Борис Никитич начал путь в женщины с поиска хирурга.

Поговаривали, что самым большим экспертом в этом деле был Месроп Папазян — медик чрезвычайно аккуратный, прекрасный профессионал и сердобольный патриот Москвы. Патриотизм его был известен далеко за пределами нашего города по следующей причине: он делал операции в долг. Дело немыслимое в медицинской практике! Кому же без особого интереса придет в голову кредитовать операции столь деликатного свойства: erecticus вворачивать вовнутрь тела и с помощью тончайшего хирургического мастерства творить из него вагину! Редчайшие порывы души демонстрировал столичный медик Папазян. Как будто чья-то таинственная рука через его талант и склонность к благотворительности старалась осуществить преступный замысел: перелицевать как можно больше москвичей, спутать демографическую картину и полностью завоевать гигантский мегаполис. Ведь всем известно множество случаев банкротства богатейших компаний, умело подготовленного административным ресурсом разных этажей государственной или финансовой власти. Не было ли это звеньями одной цепи? Ведь банкротство фирм можно смело сравнить с банкротством личности, пожелавшей вдруг превратиться из мужчины в женщину или наоборот. Но в последние годы слишком много невероятного происходит в нашем городе, так что многие, совершенно не задумываясь, принимают подбрасываемые внешними силами идеи как собственные прозрения — и неплохо, к слову сказать, живут! Во всяком случае, смело, даже несколько вызывающе, афишируют подозрительные капиталы, половую распущенность, кичатся своей бездуховностью, нарядами от всемирно известных производителей и лексикой, бездарно приправленной матерщиной. Но, с другой стороны, что еще нужно москвичу? Разве всего этого не хватит, чтобы жить в свое удовольствие? Ведь эпоха нынче рыночная, а значит, потребительская! А век расходов имеет свои законы, свою ментальность. Тут экономика формирует нравы субъектов рынка. Поэтому поэзия, симфоническая музыка, художественная литература, христианские заповеди канули в Лету. Они мешают иметь ежегодный рост валового продукта. Умнейшими книгами бюджет страны не пополнишь. Нужен массовый товар, а таким феноменом, удовлетворяющим массы потребителей, может стать лишь полная свобода, но свобода не политическая, не экономическая, а внутренняя. Однако при отсутствии интеллектуального багажа и духовных потребностей она становится лучшим катализатором роста для тотальной распущенности. Видимо, именно поэтому Борису Никитичу пришла мысль стать не Наполеоном, не Эйнштейном, не Шолоховым, а любвеобильной Натальей Никитичной. И никто не имеет права осуждать его за столь индивидуальное решение. Человек завоевал право стремиться к самовыражению не по рекомендациям церковников, не по лекалам социологов и прорицателей, не по манифестам партийных активистов, а исходя из собственной фантазии и воли. Имеет ли кто-нибудь право помешать людям сделать свой выбор? Кто же именно? А может, совесть заставит человека призадуматься? Но она зиждется на фундаменте знаний. И чем выше культура, тем безупречнее нравственность! А если осведомленность о мире уступает место любопытству не обремененного знаниями интеллекта, разве позволительно осуждать поиск человеком самого себя? В любом его выражении! Поэтому нет никаких веских оснований порицать выбор своего места в жизни каждым из нашей породы. Человек, иди куда хочешь! Мир в своем многообразии ждет тебя! Открой его! Познай его! Возьми его! А если по каким-то причинам не можешь жить в нашем замечательном мегаполисе — измени самого себя, внутренний мир всегда богаче, чем внешний!

Госпожа Мегалова остановилась у рынка, чтобы купить несколько персиков. Они достаточно быстро выводили шлаки из организма, поэтому молодая дама предпочитала именно эти фрукты.

Конечно, изменив свой пол, Наталья Никитична обрела совершенно новые привычки и бытовые пристрастия. Если раньше в ее мужских карманах находились деньги, сигареты, зажигалка, мобильник, перочинный ножичек, которым чистились ногти, штопор, которым открывались винные бутылки, то сейчас она вообще не имела никаких карманов. В ее дамской сумочке можно было найти совершенно другие аксессуары: клизмочку, чтобы перед этим самым изумительным делом задний проход был всегда безупречно чист, презервативы, вместо перочинного ножика — пилочку и лак для ногтей, тушь, кошелек, две-три смены нижнего белья, гигиенические салфетки и другие типично женские вещички. С недавних пор госпожа Мегалова даже персики предпочитала есть без шкурки, нарезанными ломтиками, — одним словом, по-женски.

У нее еще оставалось достаточно времени до свидания с Ивониной. Поэтому она заехала на Плющиху в ресторанчик «Багратион», чтобы выпить кофе и съесть очищенные фрукты.

В начале седьмого вечера в питейном заведении было пустынно. Одиночество и тишина вызвали у молодой женщины поток воспоминаний…

Если доктор Папазян проводил завершающую транссексуальную операцию, то всю предварительную работу вел другой врач, со странной фамилией Захожий.

Руслан Олегович Захожий был невысокий, щупленький мужчина лет пятидесяти: впалые щеки, обведенные темными кругами глаза, никотиновая желтизна на посветлевших усиках. Он облысел еще в студенческие годы — остались лишь небольшие островки седых волос за ушами. У господина Захожего были маленькие, всегда смеющиеся глазки, готовые выпрыгнуть из орбит от неожиданных желаний пациентов. Хоть он сам был русским человеком, москвичом, ему было куда легче общаться с пациентами других национальностей, потому что русские, в отличие от всех прочих, всегда требовали (чисто московские замашки!) самых невероятных превращений. Тут фантазии били через край. Например, у него почти ежедневно появлялись пациенты — нет, не выпившие, а совершенно трезвые, в здравом уме и твердой памяти, — мечтающие получать erecticus через анус, но чтобы он поллюционировал в вагину. Вот пожелание какое, а? Или пришел как-то один известный повар и задал ему каверзный вопрос: «Смогли бы вы приготовить поросенка так, чтобы он оставался цельным, но одна половина была бы зажарена, а другая — отварена?» Глаза Захожего уже готовы были вылезти из орбит, но тут повар ошарашил его идеей еще более задиристой: «А я могу! Поэтому плачу вам любые деньги за операцию, чтобы одна моя сторона как есть, так и оставалась бы мужской, а вторая превратилась бы в женскую. Сможете? Один день я был бы предан своей жене, другой день — становился бы женой будущего суженого. Ведь интересней жить было бы, а? Одна ночь — ты мужик, следующая — ты баба!» Или как-то пришел один предприниматель и говорит: «Слушай, старик, у меня бизнес, я шью бюстгальтеры. Помоги увеличить оборот. Будешь у меня в доле». Захожий удивился: «Как я, врач, могу тебе помочь в коммерции?» — «Прекрасно можешь! С твоей помощью мое производство станет выпускать в два раза больше продукции. Начнем с моей жены. И мне приятней будет. Согласен?» — «Никак не пойму, что мне прикажете делать?» — совсем растерялся врач. «И чего все врачи такие бестолковые? На спине груди надо отращивать! И секса больше, и оборот выше. Представляешь, какой стороной женщина к тебе ни повернется, ты всегда можешь обнять ее груди. Одной рукой те, которые рядом, другой — которые на спине. И ей хорошо, и тебе в кайф. Но тут второй бюстгальтер покупать надо… И бизнес расцветет, и деторождаемость увеличится. Мы же нация с отрицательным демографическим показателем и слаборастущей экономикой…» Или вот другой пациент, который уже давно донимал Захожего: «Помоги, — говорит, — увеличить erecticus до таких размеров, чтобы не искать себе партнеров. Чтобы я сам с собой занимался оральным сексом. Зачем полезную организму сперму другим отдавать? Время нынче рыночное, экономить ресурсы учит. Да и цены на это дело выросли. Если за такой сервис другим платить, то быстро разоришься, улетишь в тартарары, как “Муба-банк”. Шутка ли, девки за это дело стали аж сто долларов требовать! За такие деньги не грех себя самого удовлетворить!»

Но не только мужчины донимали господина Захожего. У женщин в последние годы тоже крыша поехала. Приходит одна и говорит Руслану Олеговичу: «Доктор, я хочу мужу своему на erecticus замок и счетчик поставить, чтобы орган под фискальным контролем держать». — «Какой замок, что за счетчик, любезная? При чем тут фискальные функции? Это не ко мне, я медик!» — вскричал ошалевший господин Захожий. «Те самые замок и счетчик, которыми налоговые органы акцизы стерегут, те, что они устанавливают на бензиновых насосах, на водочных трубах и винных шлангах. Вы уж тут не прикидывайтесь, что ничего не знаете. У меня есть информация, что муж своим пенисом торгует, а в дом деньги не приносит. Скажите, разве такую несправедливость терпеть можно? Сколько возьмете, доктор? Может, поможете получить у вас кредит на фискальные имплантанты? Если бизнес пойдет, то я быстро рассчитаюсь». Или еще другая дама, отстояла в очереди и говорит: «Я так давно мечтаю о ребенке, а мой муж никак не хочет использовать для этогодела известный еще нашим пращурам метод. Его интересуют только мои груди. Он сжимает их вместе и поллюционирует только в их промежность. Я заплачу любые деньги, чтобы провести трубу, по которой сперма от груди смогла бы спускаться вниз, к uterus. Чтобы быстрее наступила долгожданная беременность. Но, пожалуйста, поместите ее под брюшной полостью. Если труба будет проложена поверху, то, может, он уже не захочет и моих грудей…» Как тут глаза из орбит не вылезут?

Так что, когда в кабинете врача появился молодой господин Мегалов с достаточно обычной просьбой помочь ему стать женщиной, Руслан Олегович не только ничуть не удивился, а был даже чрезвычайно рад такому здоровому человеческому желанию нового пациента. Чтобы окончательно убедиться, что перед ним, наконец, появился нормальный москвич, потребовавший услугу из перечня его профессионального сервиса, он лишь спросил: «Обычной женщиной, с традиционными гениталиями?» — «Нет! — бросил господин Мегалов. — То есть, да! Я должен стать красивой женщиной, а не какой-то там обычной, которая с полными кошелками толкается в общественном транспорте. Размер груди — третий номер, с высокими ягодицами, тонкой талией, бархатной кожей, одним словом — я должен иметь идеальные, соблазнительные женские формы и красивую физиономию. Чтобы молниеносно вызывать у мужчин признание в любви, одним своим видом провоцировать их желание. При встрече со мной их брюки должны расходиться по швам от возбужденного erecticus. Скажите, это возможно? Сможете ли вы все это сделать? Любезный доктор Захожий, я ведь за ценой не постою!» Последняя фраза могла бы показаться неординарной в любом регионе России, но в столице она уже стала крылатой: так выражалось чувство уважения по-московски. Да, главный город Отечества любил, требовал, обожал деньги, как ни один город России, как ни один мегаполис мира. Идолами настоящего здесь прочно утвердились власть, деньги и секс! Как будто цивилизация ничего другого не знала и ничего другого не изобрела, или если что-то и открыла, то венцом всего могли стать лишь эти три вечных фетиша!

«Все это сделать можно, но насколько вы этого по-настоящему желаете? — вкрадчивым голосом начал медик Захожий. — У нас бывают случаи, когда пол уже почти изменен — и вдруг слышишь истерические просьбы вернуть все обратно. Пациент потратил последние деньги, чтобы стать женщиной, а потом вдруг как рассвирепеет, расплачется, с угрозами, с мольбами требует вернуть все назад. У нас ведь не портняжная мастерская. Я хочу, чтобы вы это понимали. И дело это не дешевое. Тысяч на двадцать в долларах потянет. Как, есть у вас такие суммы? В Нью-Йорке за такое перевоплощение пятьдесят тысяч потребуют. Это я для того вам говорю, чтобы вы разброс цен знали. Конечно, в Сызрани или Таганроге могут и тысячу, а то и двести долларов затребовать. Это уж ваше дело выбирать. Вам же нужна настоящая грудь, а не цыганские надувные шарики! К тому же чистая, без растительности, без мускулов у ключицы. Или щечки — не как у азербайджанца, щетинистые, или ноги — не как у армянина, кривые, или нос — не грузинский же, с горбинкой. Вы ведь сами требуете все идеальное, соблазнительное. А это все стоит немалых денег! Вернуться к прежним формам тоже возможно, но затраты значительно возрастут. Иностранцев в этом случае испугала бы карусель женской и мужской ментальности. Им бы пришлось тут очень худо. Но для нас, москвичей, это дело весьма привычное. Вся наша жизнь — это чередование двойных стандартов. В одном вопросе честен, в другом — последний враль. Борешься со взятками, но себе самому позволяешь ими вдоволь баловаться, огнем и мечом охраняешь национальную целостность, но другим не даешь о ней даже думать, черный цвет у нас один день синий, другой день желтый. Так что наша жизненная философия оградит от проблем при частой смене пола. Это тот же московский феномен двойных стандартов. Он остался у нас от коммунистов, но, к сожалению, это скверное наследие не только никак не может окончательно выветриться из сознания столичных жителей, но все больше набирает силу. Без двойных стандартов в Москве ты — последний человек, тебе грош цена. Невостребованный винтик. У меня наблюдаются десятки пациентов, ежегодно меняющих свой пол. Но у них есть на это деньги или связи. А как у вас?» — и Руслан Олегович отвел глазки в сторону, словно этот вопрос смущал его основательно. «С деньгами у меня совсем неплохо, — гордо заявил господин Мегалов. — Со связями в федеральных структурах тоже все в порядке. Что, нужна помощь министра здравоохранения? А чем он может помочь?» — «Если вы рассчитываете на свой капитал, то подобная помощь вам вовсе не нужна, ну а если имеете мысль оплатить свое перевоплощение из бюджета, то без связей в этом ведомстве никак не обойтись. Вы гражданин России? Тогда есть шансы». — «Да, кстати, прекрасная мысль! Как я сам об этом не подумал! Ведь все можно оплатить из кассы Министерства здравоохранения. Им и бюджет на 2005-ый год прибавили. А на какие отступные они обычно рассчитывают?» — очень заинтересованно спросил господин Мегалов. «Тут все зависит от связей. Сколько деятелей в цепи вашего дела выстроится. Если один поручит другому, а тот — третьему, а потом четвертому и пятому, то лучше этим каналом вообще не пользоваться, операция дороже обойдется. Но если за перевод бюджетных денег будет ответственен один, ну, два чиновника, тогда игра стоит свеч. Вы на пятьдесят процентов сократите свои расходы. Открою вам секрет: они там за перевоплощение из мужчины в женщину преференции дают, ну, как бы даже поощряют», — совсем перешел на шепот врач Захожий. «А им-то от этого какая выгода?» — искренне удивился Мегалов. «Не понимаете?» — «Да нет!» — «Правда?» — «Что, они получат право в любое время бесплатно пользоваться нашими прелестями?» — «Это мне неизвестно. Но я знаю, что у них какой-то там секретный формуляр имеется, чтобы перевоплощение поощрять. Кто у нас во власть лезет? Кто командовать городом, губернией, страной хочет? Мужики… А если их меньше станет, кому от этого хорошо? Кто выиграет? Кто конкурентов лишится? Теперь понятно?» — хитрющим взглядом посмотрел на Мегалова столичный врач. «А заработать на этом можно?» — в раздумье спросил Борис Никитич. «Кому?» — «Мне!» — «Этого я совсем не знаю. Так, значит, у вас есть желание стать женщиной. Скажите, пожалуйста, это мимолетное желание или убежденность? Ведь мы имеем дело с совершенно разными понятиями!» — «Я твердо решил стать женщиной». — «Когда именно решили?» — несколько повысил свой низкий голос медик Захожий. «Да пару дней назад. А что?» — «Это несерьезно, молодой человек. Приходите через месяц-другой, тогда потолкуем». — «Как так? Я уже готов завтра, нет, пожалуй, сегодня на операционный стол! Ждать мне никак нельзя!» — «Почему? Подождать, подумать всегда полезно, особенно перед таким серьезным решением — изменить пол!» — «Вы что, решили цену поднять? Она ведь уже объявлена — двадцать тысяч долларов! — лукаво улыбнулся пациент. — Со мной не поблефуешь, батенька. Я людей насквозь вижу!» — «Ошибаетесь, молодой человек. Я о вас думаю! Значит, хотите немедленно стать женщиной. В вопросах финансирования я вам не советчик. Хотите — платите из своего кармана, если есть связи — финансируйте перевоплощение из бюджетных средств. Почему вы решили поменять пол? Вы испытываете сексуальные чувства к мужчинам или вы ощущаете себя женщиной? Может, вам стоит пообщаться с геями? Тогда можно поточнее поставить диагноз: оставаться вам с ними или перевоплощаться». — «Нет, геи меня не интересуют. Повторяю: я хочу стать обворожительной женщиной. Мечтаю взглянуть на мир другими глазами. Все!» — «С кем вы живете?» — «С женой». — «Она знает о вашем решении?» — «Пока нет. Но я собираюсь ей во всем признаться». — «Вы никак не сможете жить с женой в одной квартире и перевоплощаться в женщину. Это неэтично». — «А как все это происходить будет? Посвятите в детали, доктор…»

В этот момент Наталья Никитична взглянула на часы. Было уже семь. Она подозвала официантку, рассчиталась и вышла к автомобилю.

Тридцати минут вполне хватило, чтобы от «Багратиона» доехать до Зубовской площади, там свернуть налево и по Садовому добраться до клиники Склифосовского, затем опять свернуть налево и выехать на Большую Спасскую. Поравнявшись с памятником Льву Толстому, она вдруг вспомнила Ольгу Ильиничну и, подумав о предстоящей встрече, усмехнулась: «Зачем она мне триста долларов приготовила? Видимо, испугалась, что не приду. Стимулирует мой визит деньгами, а не эросом. Эх, Ивонина, Ивонина, не с теми людьми ты в любовь играла! Да я сама за близость с тобой готова доллары платить. Секс — моя мания, а она деньги не признает, ей они совершенно чужды. Ох, как же я обожаю свои пристрастия!»

«Пежо» свернул на кольцо и покатил в толчее машин на север. «Эхо Москвы» передавало новости. Эксперты анализировали итоги второго тура выборов украинского президента. Говорили много, но неискренне и неумно. Видимо, побаивались за свою карьеру. А как же иначе? Ведь карьера нынче — что сама жизнь. Эта публика чем-то очень напоминала господина Ваханю. Он от страха за свою жизнь помалкивал, они же, испытывая те же чувства, пустозвонили.

Молодая женщина совершенно не интересовалась политикой. Однако, словно боясь одиночества, выключать радио не стала и продолжала думать об эротическом вечере, который ее ожидал. «Что же больше всего в этих наслаждениях меня интересует, мне нравится? Когда, в какой момент я испытываю при этом наибольшее упоение? Оргазм? Нет! Послевкусие? Нет! Обнаженность чувств? Нет! Отрешенная увлеченность, или лучше — отрешенное погружение в эрос! Да! Именно так! Самое большое удовольствие я испытываю во время этого самого в отрешенном погружении в эрос. Когда ничего не слышишь, не видишь, забываешь себя настолько, что собственное “я” напрочь исчезает, проваливается в бездну, переходит в новую, магическую субстанцию, которая оказывается вне разума, вне реальных ощущений, по ту сторону жизни столичного мегаполиса. Вот что я ищу! А оргазм — это всего лишь выход из потрясающего времяпрепровождения, из полнейшего отрешения. Оргазм — это обида, это пощечина, это выкидыш! Шлагбаум, мешающий мне пребывать в той космической погруженности, которая спасает от реальности!»

Наталья Никитична поднялась на третий этаж. Дверь в квартиру номер семнадцать была не заперта. Она медленно вошла. Парфюмерные ароматы указывали на то, что здесь живет женщина с престижным вкусом. Света не было. В сумерках уходящего дня, оставляющего слабый след в прихожей, госпожа Мегалова нащупала английский замок и закрыла за собой входную дверь. Она прислушалась, пытаясь определить, из какой части квартиры доносится шум льющейся воды. Обнаружила ванную, сбросила прямо на пол свои одежды и вошла внутрь. На мгновение наступила тишина — казалось, вся вода вылилась, — потом раздался радостный крик, переходящий в полифонию охов и вскриков, стонов и поцелуев…

Час спустя обессилевшие от необузданных ласк дамы, облачившись в махровые халаты, пили на кухне чай. Глаза их слегка припухли, губы пересохли, волосы были спутаны мелкими узелками, а лица покрыты темноватыми следами страстных поцелуев.

«Чем теперь займемся? — спросила Ивонина. — Посмотрим видеокассеты, телевизор, напьемся, поспим, чтобы опять все повторить сначала? И так — вечность?» Наступила пауза. Наталья Никитична не торопилась с ответом. Наконец негромко произнесла: «Передохнем часок, а потом можно съездить на “Веранду”. Там легко встретить богатых, оригинальных мужчин. Как? Поддерживаешь идею тотального секса?» — «А почему нет? Поехали! Образ жизни не хочу менять. Только румяна наложить надо… Деньги возьмешь?» — «Потратим их этим вечером. Я в них не нуждаюсь. Согласна доложить свои за ресторанный счет».

Некоторое время спустя «Пежо» уже нес их по Рублево-Успенскому шоссе в «Веранду».

Они уселись между восточными подушками в ковровых наволочках. Красивые, молодые, независимые, в дорогих декольтированных платьях, жадно глядящие на окружающий мир, готовые пуститься в самые необыкновенные любовные приключения. Половая разборчивость не была и не стала их кредо. Они хотели всех и всегда, жажда эротических наслаждений преобладала в них над всеми другими желаниями. Поэтому в их томных, открытых взглядах сейчас можно было легко прочесть: «Эй, где вы, кавалеры?» И те тут же откликнулись.

Первым, без слов и церемоний, подсел мужчина лет сорока, крупный, с густыми бровями и улыбкой повесы. Он не торопился обращаться к молодым дамам с приветствием, он даже не стал рассматривать их, как это обычно делают провинциалы или недалекие типы, не знающие психологию современных женщин. Он уселся как хозяин, как владелец этих миловидных женщин, как будто обо всем было уже давно договорено и все всем ясно, и требовательным движением сильной руки подозвал официанта: «Слышишь, принеси нам все, что нужно к ужину, но не заставляй стол тарелками со всякой всячиной, а тащи только самое лучшее. Начни с графина компота, и не скупись на лед. Из вина принеси “Сан Эмильон” девяносто седьмого года». Только после этого он обратился к дамам: «Еще что-нибудь? Что я забыл? Плачу премию в тысячу долларов той, которая укажет, что я еще не назвал!» — «Вы сами сказали “принеси все”. Что же можно запамятовать, если требуешь все?» — улыбнулась Ивонина. «Выкладывайте тысячу долларов. Я скажу, что вы забыли!» — расхохоталась Наталья. «Пожалуйста, — мужчина полез за бумажником. — Так что же я упустил из виду?» — «Чего тебе еще хочется?» — спросила приятельницу Ольга. «Он забыл назвать себя! Доллары на стол!» — «Один—ноль в вашу пользу! Вы правы. Меня зовут Виктор Казарезов, я действительно не представился. Вот тысяча долларов. Возьмите!» — «Деньги оставьте на столе. Ими будет оплачен наш ужин. Если их не хватит, мы добавим, — заливаясь смехом, бросила Мегалова. — Казарезов — это кличка или фамилия?» — «Фамилия…» — «О’кей, очень приятно! Меня зовут Даша Давали, мою подругу — Ольга». — «Я бываю здесь довольно часто, а вас вижу впервые. Но уверен, что вы москвички. Почему раньше не бывали на “Веранде”?» — «Мужчины в Москве гуляют, а женщины трудятся. Тут все просто!» — заявила Ивонина. «Именно так!» — добавила Наталья Никитична. «Что за такая каторжная работа, лишающая красивых женщин возможности приятно проводить время?» — «Мы трейдеры. Продаем по России сладости!» — отпив компота, сказала Ольга. «В буквальном смысле? Или…» — «Все точно, фирма “Шоко Он-лайн”», — помогла своей приятельнице госпожа Мегалова. «Не слышал. Да бог с ней! Давайте начнем оказывать друг другу всякие приятные услуги». — «О’кей!» — «Разливайте вино». — «Положите мне ложку трюфелей». — «А мне парочку улиток и кусочек тунца…» — «За что выпьем?» — спросил Виктор Казарезов. «За праздник!» — отозвалась Наталья. «Какой?» — удивился он. «Праздник нашего знакомства!»

В этот момент к столу подошел мужчина чуть постарше, чем Казарезов, облокотился на стол и обратился к Виктору: «Вам четвертый не нужен? Готов предложить оригинальные идеи». — «Тогда нужен!» — вмешалась Наталья. «Это мой приятель Эдуард Крепелин. Может, не следует так сразу интриговать женщин?» — бросил Виктор. «А я мечтаю быть втянутой в паутину козней! Даже готова стать жертвой хитроумной игры или одной из исполнительниц сногсшибательного сюжета, — парировала Наталья. — Рассказывайте, что у вас на уме».

Какая-то таинственная сила всякий раз толкала ее ко все новым эротическим историям. Она не просто шла за ними — она неслась впереди, всегда готовая дать намного больше, чем от нее ожидали.

Господин Крепелин не сразу приступил к главному. Хотя что именно является наиглавнейшим, обе стороны отлично знали. Но он еще даже не решил, какую из заманчивых идей своего арсенала предложить.

Основную часть публики, собирающейся в ресторане «Веранда», можно было отнести к баловням судьбы и хозяевам жизни. В поиске приключений здесь собиралась вся знать столицы. Совершенно оторванные от мирских забот, эти люди целиком были поглощены новыми знакомствами и романами, а широкий мир заманчивых возможностей держал перед ними свои ворота всегда открытыми. Их не интересовала просто выпивка — они могли снизойти лишь до самых дорогих марок вин и коньяков. Их не интересовала просто одежда — они одевались только «от кутюр». Их совершенно не увлекали просто деньги, заработки, гонорары — их внимание можно было привлечь лишь восьми-девятизначными цифрами в долларах. Они отказались бы от любой пищи, если бы считали, что она не привезена специально для них с Соломоновых островов, или не выращена в аквариумах из золота, или не поймана в озерце перед Белым домом, или не подстрелена для них Брюсом Уиллисом, или не прожарена самой Мадонной! Если им нужен был транспорт, они все равно никогда бы не сели в какой-то там «Опель», «Форд», «Рено» или «Тойоту». Они пропустили бы деловое свидание, не приехали бы на свадьбу дочери или брата, не прибыли бы на похороны члена семьи, если бы перед ними не стоял «Феррари», «Мазаратти», «Роллс-Ройс» или «Бентли». Поморщившись, проклиная все на свете, они еще сели бы в шестисотый «Мерседес» или в семьсот пятидесятый «БМВ»! Роскошная, влюбленная женщина, с идеальной фигурой, с талантливыми мозгами, с хорошими манерами не смогла бы их соблазнить. Они хотели иметь и женщину, и легенду, и мировую историю в одном сюжете, чтобы несколько дней хвалиться своей доблестью. Или задумали бы такую невероятную интригу, чтобы хохотать целый вечер!

Да, такие люди собирались на «Веранде». Их было много, но еще больше стремилось в эту элиту попасть. Почти все молодые люди столицы другой жизни не представляли и не хотели иметь. Они росли с убеждением, что мир должен принадлежать им. А кому же еще? И как иначе?

Вот и сейчас: господин Крепелин предложил молодым женщинам сугубо столичный вариант развлечения. Жители Воронежа или Ростова, услышав такое, предположили бы, что они общаются с сумасшедшим; граждане Самары и Казани подумали бы, что слышат извращенца; а обитателям малых провинциальных городов почудилось бы, что они оказались на чужой планете, населенной загадочными существами. Но две московские дамы отнеслись к идее Эдуарда Крепелина с полным восторгом и тут же выразили горячее желание участвовать в этом ночном спектакле. Мужчины взялись за телефоны и начали обзванивать фирмы, сдающие в аренду легковые автомобили.

Чтобы праздник души и тела состоялся, им нужно было арендовать восемнадцать машин с водителями. Каждой паре — по девять. Два автомобиля должны были быть класса «люкс». Все транспортные средства необходимо было застраховать, чтобы большую часть расходов оплачивало страховое общество. Подачу машин назначили на ноль часов. Место встречи: крытые теннисные корты у Москвы-реки на Ильинском шоссе. Еще надо было вызвать две машины милицейских автоинспекторов и четыре автомобиля охраны от ЧОПа «Тишина». Только несведущему человеку эта затея могла показаться очень дорогим мероприятием. Чтобы не искушать граждан других городов России гаданием о столичных ценах, можно обнародовать калькуляцию: два шестисотых «Мерседеса» (один день аренды) — по 350 долларов плюс по 100 долларов за страховку; шестнадцать автомобилей «Харизма» — по 120 долларов за сутки плюс по 60 долларов за страховку; плюс всем восемнадцати водителям по 200 долларов за необычную работу. За два милицейских экипажа нужно было заплатить по 500 долларов; четыре бригады охранников, или восемь человек, — по 250 долларов в кассу и по сто долларов каждому в карман. Вот и все расходы: 11180 долларов. Смешная сумма для такого грандиозного мероприятия — если лишь одна бутылка вина «Петрюс» 1993 года в ресторане тянет на десять тысяч долларов! А дама полусвета из элитной тусовки столицы, свободно сидящая на «Веранде», за одну ночь профессионального счастья может затребовать сумму значительно выше. Тут тоже критерии достаточно оригинальные: если она одаривает нежностью владельца фирмы среднего бизнеса, ну, скажем, с годовой прибылью в пять миллионов долларов, то смело может потребовать тысячу долларов, а то и полторы. Если проводит ночь с владельцем крупной компании, с годовым доходом в двадцать миллионов долларов, то стоимость ее очаровательных ласк возрастает до трех—пяти тысяч долларов. Если дарит свою благосклонность федеральному министру, скажем, образования или культуры, — то не меньше семи тысяч; если же федеральному министрму экономического блока — то все десять. А если уж это один из силовиков — то тариф возрастает до пятнадцати, в случае же, если силовик заказывает ее часто, — то все двадцать, а то и двадцать пять тысяч. Куртизанки, обслуживающие крупнейший бизнес, чьи ставки выше пятидесяти тысяч, рестораны не посещают: они отсиживаются в укромных подмосковных особняках. Под присмотром собак породы «фила бразильера» и вооруженных охранников.

Такие тарифы, согласно столичной ментальности, имеют свою железную логику. Ведь ценится не только сама по себе ночь с обворожительной гетерой — гораздо выше оценивается преданная гласности история! «Вчера я был с дамой N. Прекрасная женщина! До меня ее имел господин В. Или министр G. Или губернатор F. Руководитель думской фракции R.». Вот что главное для определения тарифа услуги! Поэтому перед тем, как принять предложение, кокотка обязательно подробно расскажет о своих замечательных друзьях, чтобы кавалер знал ей цену.

Итак, две пары прибыли к паркингу теннисных кортов с небольшим опозданием. Все уже были в сборе, оставалось дать последние рекомендации: кто, как, куда, с кем. Господин Крепелин, выбравший себе в подружки Наталью Никитичну, с пачкой денег вышел из машины. Он раздал их участникам спектакля, объяснил роль каждого, указал ночной маршрут: через Петрово-Дальнее на Новорижское шоссе до 65-го километра и обратно. Затем пересадил свою даму в «Мерседес» (господин Казарезов с Ольгой сделали то же самое, обосновавшись в другом «Мерсе»), и кортеж из первых двенадцати автомобилей понесся по пустым подмосковным дорогам. Выждав пятнадцать минут, вторая дюжина потянулась следом.

Первыми ехали охранники, затем милиция, после них — «Мерседес» с двумя партнерами по празднику тела, потом — друг за другом — восемь японских автомобилей. Кортеж замыкала вторая машина охранников. Водитель «Мерседеса» включил музыку — джаз наполнил салон динамичными ритмами. Одежда скидывалась быстро, вериги не отягощали тела. «Ты помнишь наш уговор? — спросил господин Крепелин. — Ни ты, ни я сами не двигаемся. Нас приводят в движение удары автомобилей. Этот прием я называю “воспитанием чувства сдержанности”. Хочется ускорить темп — даем команду водителям, они увеличивают частоту столкновений, учащают удары автомобилей друг о друга. Тут мой erecticus начнет стрекаться, словно майская крапива, вонзаться, как гвоздь под ударами молота, пока не раздастся истерзанный крик удовлетворения. Пока не лишат нас чувств барабаны оргазма». Раздевшись, он, словно шах, развалился сзади между подушками автомобиля, а она уселась на него, упершись руками в передние сидения. Кортеж получил команду каждые две секунды сталкиваться. Шоферы начали выполнять команду. Госпожа Мегалова была без ума от этой оригинальной идеи. Праздник чувств на ночной дороге начался! Власть эроса сейчас не имела никаких границ. Это была полифония нескончаемых сладострастных ощущений, приводящая в итоге к упадку сил. И именно тут, чтобы продлить свое опьяненное состояние, госпожа Мегалова впервые задумалась, как найти или изобрести какой-нибудь допинг, способный пролонгировать энергию секса. Не только своего, но и партнера, чтобы, вопреки физиологии, все это длилось бесконечно долго. «Надо создать станок, — тогда эта мысль впервые мелькнула в ее воспаленном сознании. — Техника сможет компенсировать, оправдать несовершенство человеческой активности. Ее явно не хватает, а она так необходима…»

Автомобильный эротический марафон закончился под утро. Около половины пятого Наталья Никитична заснула в спальне своей квартиры на Красной Пресне.

Будильник прозвенел в восемь тридцать. В десять нужно было быть на работе. Времени вполне хватало, чтобы успеть. Но никаких сил вставать, приводить себя в порядок и ехать на фирму «Шоко Он-лайн» не было. Наталья Никитична попыталась снова заснуть, но сон никак не шел. Она набрала номер мобильного телефона Ивониной, чтобы объяснить ей свое состояние и отпроситься у нее как у шефа отдела до двенадцати часов дня. «Мне бы еще часок-другой поспать, милая! — взмолилась госпожа Мегалова. — Я отработаю пропущенные часы в вечернее время». Оказалось, что Ольга Ильинична находилась в таком же состоянии. «Я позвоню на фирму и скажу, что мы до тринадцати часов полемизируем с транспортниками. Спи. А в двенадцать заезжай ко мне. Выпьем по чашке кофе и помчимся в офис. По дороге я успею рассказать тебе о темах переговоров с ними. Пока!» — и Ивонина отключилась.

Наталья Никитична встала, налила стакан воды, запила свои таблетки «Диане» и «Микрофоллин» и опять легла в постель. «Чудесный день выдался вчера! Столько разных эротических сюжетов пережила, просто замечательно! Но неужели от этого многообразия мне так худо? Не может быть! Просто, видимо, недоспала. Ведь не больше четырех часов сна! Это очень мало».

Она хотела включить телевизор, но перед самым нажатием кнопки передумала. Уткнувшись в подушку, Мегалова закрыла глаза, пытаясь заснуть, но вместо сна погрузилась в воспоминания о минувших днях. Опять перед мысленным взором возник Захожий с его низким доверительным голосом и гладкой головкой. «Почему он так долго отговаривал меня стать женщиной? И к геям хотел меня направить… Может, он сам этим делом увлекается? Нет, видимо, он человек старых времен. Они построже нынешнего поколения. А мне-то, собственно, что? Я свое дело сделала и никакого сожаления не испытываю. Мне бы сейчас найти свой ритм жизни, чтобы на многое сил хватило. Чем больше эротических удовольствий — тем безмятежнее будет душевное состояние, сильнее жажда жизни. Этот Руслан Олегович имел странную манеру общения. С какой-то сердечностью он не раз говорил: “Вкусив необыкновенную радость близости с мужчинами, вы должны стараться одаривать своих партнеров этими же прекрасными чувствами. Иначе они отвернутся от вас навсегда. Для вас это губительно…” Может, моя сексуальная ненасытность этим и объясняется? Без эротической агрессии я труп. Чем еще я смогу заполнить себя? Ведь никакого другого дела, способного увлечь меня, не было и нет. Я же не осуждаю геев, лесбиянок, морфинистов, шулеров, людей, имеющих другие, чем я, наклонности. Да, я стала женщиной! Кому от этого плохо? Общественному сознанию? Чепуха! Я сексуально агрессивна только с теми, у кого глаза выдают нетерпеливое желание поиметь меня. Я же не пристаю без повода! У меня управляемая мания. Это чисто московское заболевание. А у них всех? Что, они без изъянов? Ведь почти все охвачены манией обогащения, манией угодничества, манией власти, манией собственной значимости. У нас в мегаполисе становится все меньше людей, не имеющих гипертрофированных чувств. Москвичи просто не могут не реагировать на неприятных им людей, спокойно проходить мимо них, жить своей жизнью, — они обязательно должны их ненавидеть, активно и жестоко. Они не в состоянии любить так, как это было веками. Если они любят, то до полного сумасшествия, до лишения своего возлюбленного всех прав. Если они пьют, то до бессознательного состояния. Если играют в казино, то проигрывают все, даже совесть и жизнь. У нас полностью потеряно чувство умеренности, уравновешенности, рациональности, потому что мы все инфицированы манией. Я стала женщиной, чтобы полностью сломать себя, забыть прошлое, погрузиться в секс и отрешиться от столичной реальности, чтобы не оставалось времени задумываться над логикой существования. Но я же законопослушная, чтящая ценности цивилизации, и ничто человеческое мне не чуждо!» — расфилософствовалась госпожа Мегалова.

Впрочем, в этих ее рассуждениях не было ничего необычного для граждан нашего замечательного города. Они любили рассуждать, и если про себя, то с незначительными фрагментами самокритики, а если публично, то обязательно с самодовольной напыщенностью и патриотическим пафосом. Говорят, что жители других мегаполисов мира имеют иные странности. Но в российской столице об этих чужеземных причудах мало кто знал, а тем более ими интересовался. Многим казалось, что за чертой города жизнь вовсе заканчивается, а если она и существует, то лишь в виртуальном, телевизионном мире. А зачем задумываться над тем, что неизвестно где?

Тут в сознании Натальи Никитичны опять всплыл образ Захожего. Обходительный мужчина, несмотря на огромное количество пациентов, всегда находил время на приватные дискуссии. Когда он понял, что переубедить клиента Мегалова нельзя, что стремление к изменению пола у него — не пьяный порыв, а одержимость, плод сложных, еще непонятных ему размышлений, врач предложил известный медицинский курс перевоплощения. В его рекомендациях не было ничего индивидуального. Разве что он посоветовал снять отдельную квартирку, запастись провизией, стараться не выходить из дома и лишь раз в месяц поглядывать в зеркало. Медик даже несколько раз повторил: «Пожалуйста, как можно реже смотрите в зеркало. Так будет безопаснее! Береженого бог бережет!» Борис Никитич гадал тогда, почему нельзя уделять больше времени наблюдениям за собственными изменениями. И какая в этом сугубо личном занятии таится опасность?

Он снял небольшую однокомнатную квартирку на Зоологической улице, купил себе десяток килограммов различных круп, несколько пачек спагетти, сухих супов и полдюжины ящиков минеральной воды. Хотел было купить женскую одежду, но быстро понял, что еще не до конца понимает, в чем именно будет нуждаться. Поэтому приобрел несколько спортивных костюмов, маек, пару кроссовок и успокоился. Когда бытовая часть подготовки к путешествию в транссексуалы была завершена, он решился на разговор со своей супругой Майей Михайловной Пинакиной.

Госпожа Пинакина служила в риэлторской компании, что однозначно определяло линию ее повседневного поведения: без участия во всевозможных тусовках трудно было бы заработать. Ведь тусовки придуманы бизнесом для победы над сердцами и волей клиентов! Ей платили около процента от каждой сделки, или двадцать процентов от всего гонорара, получаемого маклерской студией. В месяц она продавала около двух тысяч квадратных метров жилой площади, за что получала около тридцати тысяч долларов, десять из которых декларировала в налоговых органах. В двадцать пять лет иметь такой приличный доход суждено далеко не каждому. Ее муж имел свой довольно прибыльный бизнес и деньгами жены совершенно не интересовался, поэтому Майя Михайловна тратила все только на себя. Она одевалась в элитных бутиках столицы, всегда наряжаясь в самые модные декольтированные платья. Имея филологическое образование, она легко могла поддержать разговор в любом обществе, очаровывая клиентов своей изысканной классической лексикой и модным сленгом. В первое время, посещая вечеринки, она даже пыталась показать свою начитанность и декламировала стихи признанных поэтов — Мандельштама, Тютчева, Фета, Рильке, Бернса, Шекспира. Но покупатели недвижимости в столице — а это были в основном мужчины самого разного возраста — интересовались совсем другим. Одни пристально рассматривали ее груди, другие за пачку денег предлагали поднять юбку, чтобы полюбоваться коленками и бедрами. Третьи выкладывали приличный гонорар за ее отказ от каблучков — Майя Михайловна была высокого роста, все 180 сантиметров, — чтобы не выглядеть рядом с ней коротышками. Четвертые, рассказывая о своих миллионах и виллах на Лазурном берегу, настойчиво приглашали в гости. Пятые были готовы тут же подарить ей любую марку автомобиля, выбранную по каталогам, которые валялись в их спальнях. Шестые навязывали каких-то сценаристов и режиссеров, чтобы снять фильм с ее участием в главной роли. Одним словом, это были традиционные столичные вечеринки денежных людей с привычными предложениями. Так что очень скоро поэзия, которую так хорошо знала Пинакина, стала забываться, пикантные предложения, получаемые ежедневно от клиентов маклерской студии, перестали ее возмущать, чуть позже она стала к ним привыкать, прислушиваться, а уже потом и принимать. Но принимала она их от отчаяния и безвыходности. К этому времени она уже поняла свою обреченность: оставаться независимой в нашем замечательном мегаполисе совершенно невозможно. На какой этаж власти, денег, возможностей ни попадешь, в каком сословии ни окажешься — мания секса придавит любого самым жестоким образом.

Вначале руководство фирмы держало ее на зарплате, но заметив, что она вызывает определенный интерес у состоятельной клиентуры, ей предложили новые, более заманчивые условия, связав их с эффективностью работы с покупателями. Потом еще раз повысили доходную часть молодой женщины, но уже настоятельно потребовали послушания во всех закулисных отношениях. «Это не измена супружеству, — уговаривала ее главный офис-менеджер, — можно ведь развлечься, побалагурить, потусоваться, если клиент вываливает миллионы долларов нашей фирме. Переспать, наконец. Это ли не патриотично по отношению ко всем нам, к твоему коллективу, который тебя воспитал, вывел в люди? У меня дети, муж, но я никогда никому не отказываю, если покупатель требует».

После первой истории, когда ее буквально силой получил один богатей с Урала, хозяин какого-то угольного бассейна, ее гонорар сразу подняли до 0.7 процента от сделки. После следующего случая ее ставка еще раз поднялась — уже до 0.75 процента. А когда она, заплаканная, вернулась из Монако, куда фирма направила ее к клиенту, купившему сразу пять этажей элитного дома на Остоженке, то ей еще прибавили. Она стала получать 0.9 процента. Никто не спрашивал, как было на Лазурном берегу. По слухам, ее имели сразу три кавалера. Именно после этой истории она подумала, что человечество деградирует. Потом она совсем потерялась: счет кавалерам, гонорарам, тусовкам, бессонным ночам, приставаниям уже не велся. Все смешалось в ее жизни: карусель бизнеса набрала такие обороты, что у Майи Михайловны не было времени думать о себе, своем муже, своем капитале, своих близких. День начинался с осмотров квартир, этажей, домов, дач, особняков, вилл, участков леса; потом она везла клиента в офис на подписание купчей, вечером он вез ее в ресторан, приглашал в гостиницу. И так каждый день. Она не заметила, что стала редко встречаться с мужем, забывать семейные даты. А он, казалось, и не интересовался ею. Поэтому, когда госпожа М. М. получила записку, что муж хочет с ней встретиться, она остановилась. Она опомнилась. Ей показалось, что он станет упрекать ее, заявит о разводе. Она любила Бориса и растерялась. «Он прав, — подумала она. — Разве можно быть праведной женой в нашей Москве? Супругой, воспетой поэтами прошлого? Я не имею права настаивать на продолжении брачного союза. Да и разве у нас союз!»

Он ждал ее в саду «Эрмитаж». Перед ним стоял стакан, наполненный водой; рядом — бутылка «Аква Минерале». «Странно, — подумала она, встретившись с ним взглядом, — он так потерян, что перестал пить. Видимо, я во всем виновата. Сейчас лучше напиться. Я угощу его “Хеннеси” и выпью сама».

Он встретил ее дружелюбно, казалось, совсем не готовый к разбору семейных завалов. Она присела к нему за стол, смущенная, чужая, как будто встретилась с человеком из прошлого. Никто не торопился говорить. Она хотела что-то сказать, но никак не могла собраться с мыслями. Он отпил глоток воды и спокойным голосом начал разговор: «Дорогая Майя! Я уезжаю, исчезаю навсегда. Я разочарован. Жизнь не приносит мне никакой радости. Ничего не получилось. Пустота! Не могу найти ошибку в своей жизни, но, видимо, как мужчина я проиграл. Прости меня… Я разделил нажитый капитал на равные доли. В банке, на моем… нашем общем счету ты найдешь семьсот тысяч долларов. Это половина того, что я имею. Другая половина понадобится мне в моем далеком путешествии. Прощай! Навсегда! Я любил тебя, ты была прекрасной женой… Но это уже все в прошлой жизни! Жаль!» — «Куда ты едешь?» — «Далеко. Откуда не возвращаются». — «Мне нельзя знать? Ты бежишь от меня? Жизнь в этом проклятом городе вконец испортила наше супружество… Я знаю, что виновата. Я корю себя…» — она тихо зарыдала. «Нет, нет! Все было прекрасно. Я всегда гордился тобой!» — «Может, возьмешь меня с собой? Начнем все сначала? — она с мольбой уставилась на него заплаканными глазами. — Я готова переносить любые лишения. Вырви меня из столичной жизни! Прошу тебя…» — «Не могу. Ты должна искать свой путь». — «Ты уезжаешь с другой женщиной?» — «Нет!» — «Тогда что?» В этот момент он подумал: «А почему я должен скрывать свои намерения? Ведь если я признаюсь, ей станет легче! — и, собравшись с духом, медленно начал: — Чтобы понять себя, взглянуть на окружающий мир под другим углом зрения, хочу стать женщиной…» — «Прости, не поняла?» — «Хочу стать женщиной, транссексуалом. Если ты действительно хочешь бежать от себя, последуй моему примеру. Стань мужчиной… Это не шутка! Подумай, открой в интернете сайт “Перевоплощение”. Он поможет понять…» — «И что, тогда мы будем вместе?» — перебила она. «И такое может случиться…»

Борис Никитич встал, оставил на столике десять долларов и, не прощаясь, быстро направился к выходу. У него на мгновение мелькнула мысль, что предположение Майи Михайловны может еще сбыться.

Он принимал медикаменты уже четвертую неделю. В своем добровольном заточении Борис Мегалов должен был провести шесть месяцев. Только после этого могла состояться завершающая операция. Он обещал Захожему лишь раз в месяц разглядывать себя в зеркале. Почему так редко, он еще не понимал, но решил четко выполнять инструкции. Врач планировал посещать его раз в декаду. Он снабдил его несколькими книгами по женской анатомии, физиологии, психологии и настоятельно рекомендовал изучать эту литературу. Первый месяц Мегалов принимал ежедневно по две таблетки «Диане» и одной «Микрофоллина». Со второго месяца доза «Диане» снизилась, и он должен был принимать уже по одной в день. На пятнадцатой неделе Бориса Никитича ждала несложная операция — удаление двух нижних ребер, чтобы врачи могли создать идеальную женскую талию. Он уже чувствовал, как меняется структура кожи, он видел, как с рук, ног, груди постепенно пропадают волосы, он ощущал, что в теле появляется женская мягкость, исчезает легкий жирок на поясе. Он ежедневно наблюдал за своей грудью и уже на четвертой неделе заметил, что она стала приобретать женские очертания. Ему хотелось постоянно трогать едва заметную округлость, словно чтобы убедиться, что это не бред. Но она действительно была!

Только тут он понял, почему лучше реже смотреть на себя в зеркало: чтобы не травмировать психику слишком медленными результатами, томительным ожиданием. Поэтому, когда прошло семь недель, Борис Никитич взял себя в руки, накрыл зеркало ненужной уже мужской одеждой и спрятал его в кладовку. Он решил не глазеть на себя еще с месяц. Чуть позже он стал чувствовать, что лицо буквально за один-два дня вдруг совершенно очистилось от бороды и усов. Волосы просто выпали! Их можно было видеть на подушке, на одеяле, по всей комнате. После этого изменения в архитектуре тела господина Мегалова стали набирать скорость и объемность. Стала меняться форма ног, на всем теле исчезла мускулатура, расширились бедра. Еще через недельку он почувствовал, что лицо сузилось, приобрело овальную форму, подбородок подтянулся, обрел женские очертания. Всякая острота суставов на локтях, лодыжках, коленях, кистях сменилась округлостью, волосы на голове стали волнистыми, погустели, грудь налилась спелостью. Он все дальше отходил от всего мужского и все глубже погружался во все женское. Изменение чувств и сознания давалось ему легко, без мучительных стараний. Когда через четырнадцать недель он стал готовиться к операции по удалению двух ребер, то впервые за долгое время позволил себе взглянуть в зеркало.

Вначале он хотел открывать лицо, потом тело лишь частями, но в последний момент почему-то передумал. Полный отчаянной решимости, он выставил из кладовки большое зеркало, сбросил с него мужские одежды и, нетерпеливым взглядом окинув себя с ног до головы, чуть не лишился разума. Его охватило недоумение; растерянность мешала ему осмыслить, кого же он увидел перед собой в зеркале. Что за дама в спортивных брюках, с голой грудью и миловидным лицом удивленно смотрит на него? Но шок длился недолго. Ему на смену пришел истерический смех: эти две малюсенькие беленькие таблетки совершили такое невероятное превращение! Был мускулистый мужчина среднего роста, сознательно — под итальянский стиль — небритый, с резкими чертами лица, с короткой стрижкой. Но вот прошло чуть больше двух с половиной месяцев — и такое великое чудо! Он уже почти перевоплотился в даму, изменил свою природу — и сделал это без душевных и физических катаклизмов, без боли в суставах, читая книги, листая газеты, слушая «Эхо Москвы». «Как это все просто, — с горькой усмешкой подумал Борис Никитич. — Антиандроген разрушил, подавил мужской гормон, а андрокур обогатил женский. Мужские признаки исчезли, уступив свое законное место женским. Теперь они начнут расцветать, радуя мою новую сущность. Но с перелицовкой мускулистой, жесткой фигуры в нежное, соблазнительное женское тело будет меняться и моя ментальность». Он быстро подсчитал: за семьдесят пять дней он выпил семьдесят пять таблеток «Микрофоллина» и сто пять «Диане». Итого — сто восемьдесят таблеток. Каждая из них весит не больше полутора граммов. «Выходит, — стал размышлять он, — что какие-то двести пятьдесят граммов обладают такой невероятной силой, что способны вызвать потрясающие метаморфозы: мужчина стал женщиной! Чего стоит тогда сам пол? Мужская честь? Женская преданность? Человек? Что стоит сама жизнь? Мы знаем, что если сегодня для перевоплощения надо принять двести пятьдесят граммов в течение трех месяцев, то через пять лет и одного месяца будет достаточно, а через десять—пятнадцать лет на всю трансакцию уйдет всего лишь десять дней. Спустя двадцать пять лет эта сказочная трансмутация продолжится всего лишь пять—десять минут. Если нынче перевоплощение стоит десять—пятнадцать тысяч долларов, то через десять лет его стоимость сократится до тысячи, а через тридцать — до стоимости стакана вина или таблетки аспирина. Вот тогда карусель завертится! Понравился мужчина — стал женщиной, влюбилась в женщину — трансформируешься в мужчину. Фирма ищет сотрудника — женщина перерождается в мужчину и нанимается в работники, а в случае другого требования — наоборот! Пол при этом становится двухсторонней верхней одеждой. Как хочешь, так и носи. Разве человечество не само стремится через тотальную манию секса уничтожить себя, видоизмениться настолько, чтобы представитель двадцать третьего века совершенно не признавал бы в жителе века двадцатого своего сородича? Ведь не все считают, что неандерталец является нашим предком. Наш современник решительно утверждает: “Мы совершенно другие! Мы возникли по воле Божьей!” И что тут поделаешь, если сама материя человеческая меняется? Не станешь же воевать с природой, а ведь именно она толкает нас к этим превращениям. Ей, видимо, выгодно, чтобы на земле обитали многополые, поломеняющие существа. И чтобы менялись они не по указанию с небесной выси, а по собственной прихоти. Именно по ее, природы, наущению готовится новый материал, чтобы радикально изменить демографию на планете. Это ее кураж! Так покуражимся и мы в обнимку с природой!»

Он чувствовал, что расставание с собственным полом доставляет ему истинное наслаждение. Он еще не мог полностью ощущать себя женщиной, потому что главная хирургическая операция была впереди. Но если первые пару недель он принимал таблетки с долей скепсиса и еще до конца не верил, что все произойдет так успешно, то теперь, после осмотра себя в зеркале, вдруг заторопился. Нижние ребра были уже удалены, его талия могла вызвать зависть многих молодых женщин, черты лица приобрели ту мягкость и красоту, которая так нравится кавалерам. Он с замиранием сердца слушал слова доктора Захожего, который убеждал его, что через пару недель «он вообще станет красавицей». Одним словом, у него менялся не только внешний вид, — в нем рождалась и стремительно росла женская ментальность. Он стал смотреть на мир совершенно другими глазами, его начали занимать вещи, о которых он раньше не думал, он предавался фантазиям, о которых прежде не имел никакого понятия. Широкий мир заманчивых возможностей уже не вызывал у него никаких эмоций и желаний. Он поставил перед собой лишь одну главнейшую задачу: уйти из опостылевшего мира нашего замечательного мегаполиса, но не в кружок сомнительных диссидентов, а в пленительный женский образ, опьяняющий сознание сексом. Однако мотивировал он свое стремление к перевоплощению иначе: желанием познать человеческую природу обоих полов.

Он попросил врача купить ему морскую свинку. Это было первое животное, которое он держал в руках. Потом дал денег на покупку рыжего пекинеса и певчих щеглов, приобрел разноцветные бантики, чтобы украшать свою собачку с пушистым хвостиком. Господин Захожий по его просьбе приносил ему женские журналы и книжечки с женскими историями, доставил ему весь набор элитной женской косметики с четкими рекомендациями, как использовать этот арсенал по уходу за кожей. Борис Никитич уже тщательно следил за своими руками, красил ногти, делал педикюр, подводил брови, научился на спине застегивать лифчик, с удовольствием заплетал косички и накручивал волосы. С каждым днем он становился женственнее, его душа обретала мягкость, у него появилась брезгливость к неухоженности и неряшеству. Сам он никуда не выходил, поэтому просил своего доктора приобрести то пушистые комнатные шлепанцы, то шелковый халат, то колечко с сапфиром на безымянный палец, золотую цепочку с бриллиантовым кулоном на шею, серьги с жемчугом. Такой разброс ювелирных изделий говорил лишь о том, что он еще не выработал собственного стиля. Но Мегалов хотел иметь все больше украшений, все чаще пользоваться косметикой, все реже вспоминать о своем прошлом. Он уже практически не снимал женского платья. Мужская одежда и туалетные принадлежности давно отправились на помойку. Именно в это время он старался употреблять поменьше жидкости, чтобы сократить посещения уборной и как можно реже видеть собственный erecticus. Он для Бориса Никитича больше не существовал. Когда ненароком господин Мегалов его чувствовал, то краснел, как юная барышня. Поэтому считал часы, ожидая, когда произойдет самая важная трансакция.

Когда доктор Месроп Папазян принял его на операционный стол, то прежде всего спросил: «Как вас зовут, пациент?» — «Борис Мегалов!» — смущенно ответил он. «Как, вы еще не забыли об этом? Я не оперирую мужчин. Вы явно ошиблись адресом. Уберите ложного пациента! Мне женщину на стол!» — «Она оговорилась, — пришел на помощь Мегалову доктор Захожий, — ее имя — Наталья Никитична Мегалова». — «Это так?» — сердито посмотрел на пациента Месроп Гургенович. «Да! Да!» — уверенно прокричал Борис Никитич: он жутко испугался, что его не прооперируют. «Тогда возьмемся за благородное дело. Делайте даме анестезию!»

Чародей-хирург сделал все так мастерски, что в будущем, если бы Наталье Никитичне пришлось обратиться к гинекологу, тот никогда бы не догадался, что перед ним перевоплощенка. Вагина была так ювелирно, так предельно точно сотворена, ее анатомический рисунок так походил на оригинал, что заподозрить, предположить, что тут что-то не то или не так, было бы просто нелепо.

Конечно, хирургический профессионализм Месропа Гургеновича был безупречным, но и сама природа как будто предвидела эволюцию сознания человека. Если erecticus искусно ввернуть вовнутрь, удалить его ненужную для новых задач внутреннюю полость, облагородить ворота косметическими ухищрениями, сохранить эротические зоны, то он станет классической вагиной, способной к чудесам оргазма. Но известный в мегаполисе армянин был не только врачом, но и художником. Он поднял ягодицы пациента на необходимую высоту и округлил их так изящно, что дамская попа стала очень соблазнительной для охотников за эротическими удовольствиями. Так что после этой, уже последней, трансакции Бориса Никитича с легкой руки медика Захожего все стали называть Натальей Никитичной. И выглядела она самой сексуальной дамой в столичной клинике микрохирургии во Фруктовом переулке, 11.

Здесь она пробыла около трех недель, со многими перезнакомилась и узнала уйму интересного. Но что самое главное — у нее не возникало больше таких мыслей, что вот, дескать, если бы я оставалась мужчиной, то поступила бы так-то и так-то, но поскольку я теперь женщина, то поведу себя совершенно другим образом. Картины прошлого почти стерлись из памяти. Не сохранился в сознании и фантом эрекции, не осталось воспоминаний о влечении к женщине. Совершенно новые чувства и желания стали открываться для Натальи Никитичны. Если раньше, в другой жизни, Борис Никитич видел красивую женщину, то обязательно смотрел ей вслед. Теперь же Наталье Никитичне если и приходилось оборачиваться, то лишь для того, чтобы взглянуть, какое впечатление она производит на мужчин своей грациозной фигурой. Впрочем, для полного завершения женского образа у нее оставалась подытоживающая всю историю формальность: необходимо было получить новый, на женское имя, паспорт.

Паспортные столы в нашем замечательном мегаполисе загружены. Кого там только не встретишь: таджиков, переписавшихся в русских; отвергнутых отечеством месхетинцев, ожидающих идентификационных удостоверений, чтобы как можно быстрее отправиться на новую родину в США; молодоженов, меняющих фамилии; пенсионеров, пришедших за новыми паспортами — иначе пенсии не выдавались; демобилизованных, жаждущих документов; ожидающих регистрации зарубежных индивидуальных туристов — это чисто по-нашему: людей, приехавших на пять дней в Москву, заставить три дня простоять в очереди на столичную прописку!

Увидев такую пеструю, огромную очередь, Наталья Никитична охнула. Она эффектно выделялась в этой сутолоке: привлекательная, прекрасно одетая, с гордым взглядом независимой женщины, попавшей в бюрократическую западню. К ней подошел мужичок неопределенного возраста — что-то между тридцатью и пятьюдесятью — и прошептал: «Дамочка, продаю очередь. Третья стоит десять долларов, седьмая — пять долларов, одиннадцатая — два доллара. Что будете брать?» Тут же подошел другой — покрупнее, помоложе, в более приличной одежде, с деловой папкой в руках. «Отойди! — бросил он первому. — Это моя клиентка!.. С чем пожаловали, какие проблемы нужно решить?» — улыбаясь, обратился он к ней. «Я пришла поменять фамилию». — «Сто пятьдесят долларов — и через пять дней придете за паспортом. Подходит? Без моего участия у вас уйдет на это месяц-полтора, как, а? Если паспорт нужен завтра, придется раскошелиться на двести пятьдесят долларов», — без смущения, даже несколько задиристо сообщил он. «Пожалуй, придется согласиться…» — начала было госпожа Мегалова.

В этот момент мимо проходил майор милиции. Молодой человек с деловой папкой в руках сразу исчез, а милиционер, пристально оглядев Наталью Никитичну, сухо спросил: «Что за проблемы?» — «Вы это мне?» — удивилась она. «Да, а кому же еще?» — он говорил раздраженно, глядя в сторону. «Хочу поменять фамилию…» — «Через пять минут зайди ко мне, в кабинет начальника», — и, расталкивая очередников, он зашагал дальше.

Все произошло так неожиданно и быстро, что Наталья Никитична даже растерялась, а два типа, предлагавшие ей свои услуги, больше не показывались. Выждав чуть больше пяти минут, она стала протискиваться к кабинету начальника паспортного стола. Хорошо, что он не вел прием, иначе очередь не пропустила бы.

«Здравствуйте, это я, Наталья Мегалова». — «А, проходи, бедняга!» «Почему бедняга?» — недовольно подумала она. «Значит, фамилию меняешь, замуж вышла… Ну, как муж, довольна?» — «Да нет…» — она хотела продолжить, но он перебил ее: «В нашем округе на десять браков восемь разводов приходится. Так что не завидую тебе: сегодня фамилию поменяешь, через месяц опять придешь с просьбой вернуть прежнюю. Лучше меня эту ситуацию никто не знает. У меня есть молоденькие дамы, два-три раза в год меняющие фамилию, а потом возвращающие старую. Разводы мешают нормальной работе и ЗАГСов, и паспортных столов. Чтобы облегчить положение дам, я не возражаю заключать с ними устный договор на эксклюзивное обслуживание. Ха-ха-ха!» — тут он почему-то рассмеялся и уставился на нее, словно ждал какого-то вопроса. Молодая дама совершенно не представляла, о чем может идти речь, но, подозревая, что майор, как и те двое в приемной, намекает на гонорар, раскрыла сумочку, вытащила бумажник и хотела было достать пару сотен долларов. Однако он подошел к ней, взял за руки и шепнул на ухо: «У меня есть с кого брать, мне нужно нечто другое». Взглянув в ее недоумевающие глаза, он добавил: «Сама подумай, что. Паспорт будет готов немедленно!» Тут он поцеловал ей руку, видимо, давая понять, о чем идет речь.

Наступило молчание. Это было первое предложение, которое она получила от мужчины. Женщина несколько растерялась. Направляясь в паспортный стол, она и думать не могла, что тут ее могут ожидать такие сюрпризы. «Грустно, — мелькнуло у нее в голове, — первый кавалер — и такая пошлая история! Но он так, ничего, обычный столичный мздоимец. Что же мне, ждать принца? Да и встретится ли он? Пора становиться женщиной!»

«Где все это должно произойти?» — успокоившись, спросила она. «Что, согласна договор заключить?» — уставился он на нее. «Да!» — «Я тоже думаю, что тебе это выгодно будет… Да что тут мешкать? Сейчас закрою дверь — и прямо тут, на стуле». — «Как на стуле? Я так не могу! Да и светло у вас…»

Он не стал ее слушать: запер дверь и начал снимать форму. Она взглянула на него и ахнула: среднего роста, ничуть не выше, чем она сама, он был совершенно гладкий, без волос. Даже ноги были лишены растительности! Какая-то диковинного цвета майка, застиранные, потерявшие вид трусы почти до колен. Носки, смердящие прогнившей капустой, растрепанные, сальные волосы. «Боже мой, — подумала она, — и с этой мусорной кучей я должна это делать? Несчастные женщины! Ох, непроста, очень непроста их участь! Надо сойти с ума или быть маньячкой, чтобы получать от таких типов удовольствие. Неужели я смогу? Но ведь они все такие. Пора привыкать!»

«Можно на столе. Я сейчас мигом уберу документы! Ох, а сколько тут скрепок, — почему-то вздохнул он. — И документы некуда класть… Может, орально?» — «Вы когда мылись?» — «Пару дней назад, а что?» — «Вымойте свой… Иначе я не смогу». — «А у меня воды тут нет…» Он искренне удивился странному требованию молодой дамы, но про себя отметил: «Такой чистюли у меня еще не было. Вот это женщина!» Затем задумчиво произнес, словно рассуждая вслух: «Портвейном ополоснуть, что ли, или сухим вином? Это у меня есть. Бутылка водки тоже стоит. Но боюсь, жечь будет. “Московскую” лучше выпить. Хочешь? — извиняющимся тоном промямлил он, а сам подумал: — Надо кружку наполнить одним из напитков, в ней ополоснуть это самое , а когда она уйдет, содержимое кружки тоже можно выпить. Чего добру пропадать!» Мегалова бросила: «Спасибо. Я не пью. А вы мойте свое хозяйство портвейном! — Себе же сказала: — Надо пройти через все эти унижения, чтобы стать, наконец, женщиной! Иначе в Москве не получится!» И тут она окончательно решила отвергнуть всякие замысловатые доводы, благоразумие, логику, заставляющие ее противиться этой неожиданной, несуразной ситуации.

Наталья Никитична вряд ли смогла бы объяснить, что с ней произошло, но в ее ощущениях возникли какие-то невероятные перемены. Этот запах гнилой капусты, исходящий от ног майора, показался ей вдруг весьма эротичным и сильно возбуждающим ароматом. Чувство неприятия убогой обстановки кабинета мелкого милицейского чина мигом прошло, брезгливость и сомнения — принять ли предложение этого гнусного типа — улетучились, фиксация реальности исчезла. Появилась какая-то детская веселость — молодая дама даже рассмеялась и вскинула руки, демонстрируя восторженное состояние. Но буквально тут же мимика и выражение глаз стали скорбными и печальными, слепое, немотивируемое желание секса захватило ее сознание в удручающий плен. Ей предстояло впервые взять собственными руками, коснуться собственным glossa, ощутить ртом этот твердый, чувствительный, воспаляющий сознание, будоражащий либидо, хоть и опортвейненный, но манящий erecticus. Началось головокружение… Неумолимая неизбежность половой связи обрушилась на нее с таким ожесточением, что она набросилась на него, как в гневе бросаются на ненавистную жертву… Через какое-то время сперма текла по ее губам, словно мороженое у подростков.

Впоследствии Наталья Никитична старалась не вспоминать свой первый эротический опыт, а если и вспоминала, то исключительно его смешные детали, хотя, кроме портвейна, ей, в общем-то, ничего не приходило в голову.

Вернувшись с паспортом на имя Мегаловой Натальи Никитичны, она открыла интернет, чтобы изучить рынок вакансий. Сделав несколько записей, она начала натыкаться на провокационные сайты сексуального характера. По мере погружения в новый мир она постепенно, шаг за шагом, стала открывать в себе сумеречное желание раствориться в мире эротических грез. Ей показалось, что у нее поднялась температура. Измерение показало, что она была чуть выше нормальной, однако госпожа Мегалова ощущала настоящий жар — и почувствовала повышение Libido sexualis. (Сноска: повышенное половое влечение) Рот сделался сухим, участился пульс, ее начало захлестывать желание получать удовольствия не короткие и простые, а безмерные, непреходящие. В воображении молодой женщины стали возникать вереницы самых разных эротических сцен. Болезненное нетерпение разрушало ее волю и настоятельно толкало к мастурбации. Торопливо и беспорядочно молодая дама стала искать что-нибудь, похожее на erecticus. Вначале она схватила нож, но вовремя поняла, что он тут не помощник; потом нервным, лихорадочным движением вынула из кухонного шкафа деревянную скалку, с помощью которой раскатывают тесто, — но ее диаметр оказался чрезмерным, пугающим; вытащила из кармана связку ключей — они показались ей слишком короткими и острыми. Нарастающее желание толкнуло ее взять из ящика обычную порожнюю бутылку «Пепси-колы» и, не раздумывая, направить ее в вагину. Тут вспышка полового возбуждения возникла, словно по волшебству. Обманные чувства, искажающие реальность, полностью затмили сознание. Приоткрылся рот, задергался язычок, сузились, как от яркого света, глаза, пот выступил на крыльях носа, разум притаился, укрывшись в тени. Лихорадочные движения правой руки, таза и ног сопровождались судорогами всего вспотевшего тела. Рука дергалась, словно палочка барабанщика, отбивающая джазовые ритмы, в корчах оргазма наступала агония смертельного по силе неистовства секса. Стоны, обычно сопровождающие скорее истязания, чем эротические фантазии, долго звучали в ее апартаментах. Все случившееся походило на furor maniacalis. Наконец, страсть утихла, дурманящие судороги угасли, пот медленно, огибая спелые груди, потек к бедрам, светлые волосы прилипли к щекам и подушке. Воцарилась полная тишина, скрывающая уснувшую энергию эроса.

Когда Наталья Никитична пришла в себя, первым ее желанием было познать настоящий разгул страстей человеческих, в полной мере вкусить половое безумие, мистическую страсть, отторгающую человека от реальности. Глубочайшая озабоченность эросом позвала ее на улицу, открывающую возможность встретить мужчину, который был бы способен утолить горячечную возбужденность. Наталье Никитичне захотелось быть со всеми, кто взглянет на нее томными глазами, кто скажет комплимент, кто оглянется на нее и бросит себе под нос: «Ох, хороша девица!» Она натянула на голое тело платье, подхватила легкую кофточку и высочила на улицу.

Вечерело, было около восьми часов. Зоологическая улица не отличается многолюдностью, и найти кого-нибудь поблизости от дома было немыслимо. «Пежо» она еще не купила, а «Вольво» был оформлен на мужское имя. У нее не было пока никакой идеи, куда направиться. Ей мечталось встретить партнера, которому можно было бы предложить свою открытость, свою готовность отдаться. Госпожа Мегалова была убеждена, что каждый мужчина, взглянув на нее, влюбится немедленно. Эта мысль возбуждала ее не меньше, чем ожидаемое общение с кавалером. Казалось, молодой особе было все равно, окажется ли он принцем или нищим, старым или молодым. Она мечтала, наконец, предстать перед ним во всем своем великолепии: молоденькая, хорошенькая, сексуальная, с красивыми глазами, полуоткрытой грудью, тонкой талией, модной прической, готовая влюбиться в первого встречного. Но вокруг никого подходящего не было. Улица была почти пуста. Несколько женщин с авоськами медленной походкой возвращались домой, а автомобили появлялись редко и проносились мимо. Она прошла мимо католического собора, свернула налево, одолела еще сотню метров, но ничего не происходило. Ее пыл начинал остывать.

В этот момент Наталья Никитична увидела вереницу припаркованных дорогих машин. С обеих сторон улицы плотно стояли последние элитные марки. Все автомобили были черного цвета. В глаза бросилась скромная вывеска: ресторан «Марио». Она слышала об этом дорогом заведении, но не знала, что оно так близко. Сердце заколотилось с новой силой. «Возможно, здесь мне кто-нибудь встретится! Где же вы, мужчины? Куда в нашей Москве подевались кавалеры? Или для того, чтобы понять, что их осталось очень мало, надо стать женщиной? — с искренним удивлением подумала она. — Если остановиться у ресторана, ко мне никто не подойдет. Каждый будет думать, что я кого-то жду. Если стать дальше, то меня никто не увидит. Они подъезжают прямо ко входу. А если зайти? Может, кто подсядет? Попробую…» С этими мыслями она вошла в «Марио».

«Вы одна?» — спросил метрдотель. «Да!» — «Прошу прощения, вы кого-нибудь ждете?» — «Нет!» — «Вы сядете за столик одна?» — «Да! Что, у вас это не принято?» — «Нет, что вы! Пожалуйста, проходите». Он подвел ее к столику в центре зала, отодвинул для нее стул и щелкнул пальцами. Тут же подбежал официант и протянул молодой женщине меню. «Желаю вам приятного вечера!» — поклонился метрдотель. «Спасибо!» Ей хотелось добавить: «Мне нужен кавалер!» — но она сдержалась и лишь громко рассмеялась. На нее тут же оглянулись несколько из присутствующих в зале мужчин. «У вас так классно мужчины реагируют на женский смех! Хочется надеяться, что им импонируют не только дамские голоса, но и сами женщины!» — дерзко обратилась она к метрдотелю. «Эффектные дамы всегда интересуют мужчин, — дипломатично заметил тот. — Готов оказать вам любую помощь, а что касается меню, официант Геннадий к вашим услугам», — и метрдотель, поклонившись, отошел в сторону.

«Что-нибудь на аперитив?» — спросил официант. «Пожалуй, принесите-ка мне кампари со свежим апельсиновым соком, а я тем временем взгляну на ваше меню, — громко, чтобы на нее опять обратили внимание, сказала госпожа Мегалова. — Мне говорили, что в московском “Марио” прекрасный повар». Последнюю фразу она бросила для того, чтобы все поняли, что она не москвичка и пришла одна. «Может, кто-то клюнет?» — мелькнуло у нее в голове. Действительно, на нее опять стали посматривать со всех сторон. Впрочем, это продолжалось недолго. Гости ресторана опять уткнулись в свои тарелки и бокалы. Официант принес кампари, наклонился и тихо сказал: «Один мужчина просит вас пересесть за его стол. Это третий стол от колонны вправо. Вы можете взглянуть». — «И смотреть не буду. Сколько их сидит за столом?» — спросила она, стараясь справиться с волнением. «Четверо. Одна дама и трое мужчин». — «Если он желает со мной познакомиться, то скажите ему, что может сесть рядом. Я туда не пересяду». — «Спасибо. Я понял». «Можно открывать счет, — подумала молодая дама. — Но как он выглядит? Не могу же я его рассматривать!» — пронеслось в ее голове. Опять подошел официант: «Мужчина интересуется вашим именем и просит встретиться за нейтральным столом. Он предлагает второй от клумбы слева. Что ему передать?» — «Я — Наталья Мегалова. Передайте ему мое условие: первой за тот стол сажусь я. Сейчас поворчу, что, дескать, стол, за которым я оказалась, мне не очень нравится, а вы громко скажите, что есть возможность занять более комфортное место. О’кей?» — «Конечно». — «Здесь очень открытое место. Это создает неудобства», — громко бросила она. «Пожалуйста, вы можете пересесть за другой стол, например, за этот…» — сказал официант в полный голос и указал в сторону клумбы. «Совсем неплохо!» — опять-таки громко отозвалась Наталья Никитична. Она встала и грациозно прошла на новое место. Официант взял ее кампари и последовал за ней. «Здесь действительно намного лучше», — во всеуслышание закончила она свой сюжет.

Едва она выпила пару глотков, как из-за спины появился полноватый мужчина. Ему было около пятидесяти. Среднего роста, с несколько скошенным подбородком, редкими волосами и примятыми, как у борцов, ушами. «Если вы не против, я расположусь с вами. В нашем замечательном городе местные дамы остерегаются одни занимать столик в ресторане. Не возражаете продолжить общение?» — «Я не против, чтобы вы посидели за моим столиком, но возражаю против ваших московских шаблонов. Что это значит: женщина не имеет права сидеть в ресторане одна? Это же перверсия! Вы хотите меня убедить, что в столице России царит дух средневековья? Что за женщинами следит инквизиция? Мне думается, как раз наоборот: ваш замечательный мегаполис утрет нос любой исторической эпохе — шумеры и атланты, древние египтяне и греки, римляне и европейские империи не знали такого разгула нравов. Они могли бы позаимствовать у москвичей много совершенно нового. Впрочем, жаль, что не было тогда видеокассет, на которых могли бы сохраниться причуды их времяпрепровождения».

Мужчина совершенно не ожидал встретить такую разговорчивую молодую особу — в столице многословие считается дурным тоном. «А вы, значит, приезжая?» — «Нет, просто у меня привычка говорить о Москве отстраненно, чтобы абстрагироваться от местных шаблонов — например, от того, который вы недавно продемонстрировали». — «Забудем этот незначительный эпизод. Могу ли я вас чем-нибудь угостить?» — «Кроме красивой истории и смелого предложения, мне ничего не хочется».

В этот момент к столику подошел официант и, наклонившись к мужчине, сказал ему на ухо: «Здесь все места заказаны. Сейчас подойдут люди. Пожалуйста, освободите стул». — «Как это? Дама не возражает, а кто еще, кроме нее, может командовать? — удивился мужчина. Его лицо не выражало беспокойства, только некоторое недоумение. — Вы же не против, чтобы я общался с вами?» — обратился он к Наталье Никитичне. «Нет, оставайтесь. А в чем, собственно, дело?» — взглянула она на официанта. Теперь Геннадий наклонился к ее ушку: «К вам человек торопится. Мы же договорились! А это не тот человек, который сделал вам предложение пересесть, — тот, из-за третьего стола от колонны справа, рядом стоит, ждет, чтобы представиться». — «Ах, а я подумала, что это он и есть», — она глазами указала на мужчину, сидящего с ней за столом. «Нет, я его не знаю! Не о нем я с вами говорил, — еле слышно произнес Геннадий. — Что делать будем? Я передал ваши слова о согласии с ним познакомиться. Он был рад этому. Как же быть? Он очень влиятельный человек, это же сам Маниколопов, Петр Петрович Маниколопов!» — «Ну, зовите его. Пусть располагается рядом. Объясните ему, что я приняла одного за другого. Ошибка! Но мы все исправим. Конкуренция мешает только слабым и неуверенным! Пусть присаживается! — и обратилась уже к мужчине за столом: — Кстати, как ваше имя? Хочу представить вас нашему гостю Петру Петровичу». — «Наум Завада! Торгую элитными часами и антиквариатом». — «Прекрасно, — улыбнулась Мегалова. А сама подумала: — Этот тип так и смотрит на мои груди. С ним можно хоть здесь и сейчас начинать! Но взглянем на второго».

Прикрывшись ладонью, она быстро мазнула губы едва заметным блеском, заколола у висков волосы, открывая лицо, поправила грудь, которая упругими розовыми сосками просвечивала сквозь льняное платье.

В этот момент к столику подошел господин Маниколопов — высокий, около 185 сантиметров, элегантный, спортивного сложения мужчина лет сорока пяти. «Дорогая, у нас гости?» — спросил Маниколопов, давая понять, что он за столом хозяин. «Да, Петр Петрович, прошу познакомиться: Наум Завада, негоциант, эксперт по антиквариату». — «Весьма интересно, — мужчина поклонился, но на господина Заваду не взглянул. — Маниколопов!» — бросил он еле слышно и присел за стол. «Петр Петрович, расскажите нашему гостю, чем вы занимаетесь. Может, какой совместный бизнес получится? — сверкая глазами, предложила Мегалова, а сама подумала: — Скорее, скорее предлагайте амурные сюжеты! Я согласна! У меня квартира рядом! А этот, Петр Петрович, хорош! Да, впрочем, я и с Завадой тут же на все соглашусь. Быстрее, дядьки! Что-то вы долго подступаетесь к женщине, которая давно согласна!»

«Площадка моего бизнеса так узка, что мне нет необходимости искать партнеров, — начал Маниколопов. — Я торгую морской водой! Туапсе, Черное море, причал, колея, вагоны, насос. В день наполняю и продаю пятьдесят вагонов — три тысячи тонн воды. Со всеми потребителями России знаком, моя специализированная консалтинговая структура воспитывает новых. Что тут можно придумать? Может, господин Завада расскажет о своем антикварном бизнесе?» — «А кто же морскую воду покупает?» — искренне удивилась Наталья Никитична. «Из трех тысяч тонн две триста я продаю в Москве, а семьсот — в Екатеринбурге. По нашим расчетам, уже в 2005-ом году реализация возрастет на сорок процентов, а в 2006-м — на все сто». — «Можно вопрос? А почему вы доставляете воду из Черного моря? Балтика ведь ближе», — вступил в разговор господин Завада. «Да!» — присоединилась молодая женщина. «Ближайший к Москве порт на Балтике — Выборг. До столицы — девятьсот километров. От Туапсе — одна тысяча четыреста. Вы правы, что ближе из Балтики. Но балтийская вода содержит мало соли — около семи десятых процента, а черноморская — около четырех. Она более стойкая при транспортировке и хранении. И более полезная». — «Прошу прощения, а куда она идет?» — спросила озадаченная молодая дама. «В бассейны и ванны богатых клиентов. Один литр — один доллар. Три тысячи тонн — это три миллиона литров, умножаете на один доллар… Скромный бизнес для одного предпринимателя». — «Значит, в день вы зарабатываете три миллиона долларов?» — «Нет, не зарабатываю, а оборачиваю три миллиона сто сорок тысяч долларов. В Екатеринбурге морская вода стоит дороже. К тому же из оборота необходимо вычесть затратную часть: налоги, транспорт, зарплату, другие расходы. Но все равно на жизнь хватает». — «С такими доходами вы легко сможете содержать гарем! Сколько может стоить одна провинциалка в нашем замечательном мегаполисе? Пятьсот долларов в месяц? Тысячу долларов с квартирой и питанием? Пусть две тысячи с квартирой, питанием, одеждой. Тридцать наложниц, на каждый день новая или все тридцать девиц в день, — это всего лишь шестьдесят тысяч долларов в месяц. При доходах, как минимум, в полтора миллиона в день, или сорок пять миллионов долларов в месяц… Шестьдесят тысяч ведь для вас смешная сумма, не правда ли?» — «Быстро считаете, как аудитор с Неглинки! Ха-ха! У меня таких заработков нет, — признался господин Завада. — Больше семи миллионов в год я не зарабатываю». — «Давайте сменим тему! Публичный подсчет своих или чужих денег не вызывает у меня положительных эмоций. Можно ведь поговорить о любви. По вопросу платных отношений я скажу следующее: у меня к ним особый вкус! Я от них никогда не отказываюсь. И от групповой гульбы, кстати, тоже!» — «Коллективной, патриотической?» — прищурив глаза, искоса глянув на Мегалову, спросил господин Завада. «При чем тут патриотической? — искренне удивилась Наталья Никитична. — Говорят, только испанки в любовных чудачествах плачут, что партнер не соотечественник, — а сама подумала: — Совсем неплохая мысль насчет коллективной любви! — И тут же продолжила: — Если нравятся сразу несколько человек, то что мешает заняться групповой любовью? Если бы со мной произошло такое, я бы не колебалась». — «В этом нет ничего удивительного, наш город живет в чувственном поле, — ухмыльнулся господин Маниколопов. — Зачем иметь свой гарем, если мы все живем в гареме?»

Тут необходимо прокомментировать загадочные слова Петра Петровича, чтобы жителям других городов стало понятно, что имел в виду коренной москвич.

Для многих жителей Москвы столица была одним огромным гаремом, но гаремом не восточным, где женщины в кружевах и шелковых платьях под звуки арфы ублажают хозяина, предлагая подносы с пахлавой и кальяны, наполненные душистыми травами. Московский гарем — структура более изощренная. Что там Содом и Гоморра! Что там улица красных фонарей в Амстердаме или злачные места Реппербана в Гамбурге! В нашем замечательном мегаполисе каждый имеет каждого! Как в круговом танце, где нет первого и последнего; где в тесноте кольца каждый поллюционирует на ближайшего соседа; где в сферическом эросе пинок в зад воодушевляет на приставание к находящемуся впереди. Не пожертвуешь своей невинностью, честью — не получишь, не возьмешь другого! А не имея другого, разве можно утвердить себя? Блеснуть благородством и мужеством? Нет, никак! Немыслимо! Именно такой закон существования царит в замечательном нашем мегаполисе. Именно это и имел в виду коммерсант Маниколопов.

«Так что если есть желание, — продолжал Петр Петрович, — могу предложить гостиничные апартаменты, а меню ресторана “Марио” доставят нам на подносе прямо в постель». — «Соблазнительное предложение!» — захлопала в ладоши Наталья Никитична. «Я тоже хотел бы поучаствовать в этой любовной оргии, — вступил в разговор господин Завада. — Вы не будете возражать, если я приглашу в номер виртуоза-скрипача из консерватории Игоря Кушелева-Безбородько, который своим мастерством поднимет тонус наших чувств? В таких пикантных ситуациях я с удовольствием слушаю Паганини. Кроме того, у меня есть обыкновение приглашать на эротические посиделки сочинителя текстов Юрия Васильевича Кашёнкина. Этим писакой я всегда пользуюсь, его запредельные тексты злят и отвлекают. А во время этого дела отрешенность мне необходима. Есть у меня еще один замечательный прием. Когда это самое начинается, то по моему заданию ко мне поминутно входит рассыльный Ваханя. Один раз он принесет сообщение о крупных сделках, другой — предъявит банковские уведомления о поступлениях на счет долларов, третий — известит о планируемых посещениях моих антикварных салонов сильными мира сего. Молчун Яков Михайлович — очень старательный малый. Мне импонирует, что жизнью вокруг себя он никогда не интересуется. Какой-то старый тип россиянина! Впрочем, может, и сегодня таких людей тоже предостаточно. Полное отсутствие у них желания понять мир напоминает мне сосредоточенность монахов во время ночных бдений». — «У вас необычный характер либидо, господин Завада! Я совсем не возражаю против такого эксперимента. Что только не придумает человек для радости плоти! Целое море эротической изощренности! Браво! Мне нравится! А вам, Петр Петрович?» — спросила Мегалова. «В таком случае я бы тоже придумал чего-нибудь этакое. Ведь если подходить к делу творчески, с фантазией, то быстрее приходит тосамое прекрасное вдохновение!» — и глаза торговца морской водой наполнились задумчивой нежностью.

«Двое мужчин — и столько великолепных идей! Какая прелесть! Я уже хочу бежать, раздеваться, прыгать в постель. Взглянем, какими приемами настоящие мужчины покоряют женщин! Каким чудотворчеством могут одарить их! А я устрою этим господам, с их невероятными эротическими причудами, самую настоящую феерию эроса. У меня два любовника сразу. Два erecticus одновременно. Какая прелесть!» — Мегалова наслаждалась предвкушением, как радуются сладчайшим наваждениям.

Тут необходимо заметить, что во многих утонченных женщинах нашего великого столичного города живет мечта об эротических развлечениях. Жители каких мировых мегаполисов могут похвастаться таким невероятным богатством? У них слабый пол шевелит мозгами по поводу того, где найти работу, как устроить быт, когда выйти на митинги протеста, чтобы защитить свои гражданские права. Наши женщины в основном предаются чувственным фантазиям, восторгам плоти, заняты интригами в погоне за перспективными знакомствами. Так кому же лучше живется? Ведь когда-то еще сам Христос обратился к человечеству: «Блаженны алчущие…»

«Куда едем, господин Маниколопов?» — «У меня в постоянной аренде номер-люкс в гостинице “Украина”, седьмой этаж, апартаменты 723 с видом на Белый дом. Это ведь тоже эротический фактор! Имею немало приятелей, которые вместо голых женщин охотнее разглядывают Белый дом. И возбуждаются! Поехали!» — бросил Маниколопов. Все трое вскочили из-за стола и направились в «Украину».

Люди становятся совершенно беззащитными перед раскрепощенностью эротических чувств. Секс для жителей нашего города стал нынче чем-то вроде установки высших генетических инстанций. В восемнадцатом веке при Петре Первом россиян было четырнадцать миллионов, а при Екатерине Великой — девятнадцать, и, чтобы люди могли получать милости и щедроты от властей предержащих, генетика породила почти во всех подданных экстаз преданности, страстное желание лобзать руки императоров, хотя в душе к ним мало кто питал симпатии. В девятнадцатом при Александре Первом нас было тридцать миллионов, а при Николае Втором — уже девяносто пять, и чтобы облагородить национальную экспансию на восток и юг мусульманского пространства, воздать хвалу божественной помощи во всевозможных войнах, возникли мутации, которые вызвали у россиян настоятельную потребность в пышных балах в ампирных залах губернских городов, конных выездах с разодетыми членами огромного царского семейства или их приближенными, хотя почти никто не хотел участвовать в этих войнах и шампанским триумфа заглушали боль утраты близких, униженного положения народа в собственной стране. В двадцатом веке при Сталине нас стало уже двести миллионов, при Брежневе — двести восемьдесят, а при Горбачеве — триста восемь, и, чтобы показать преданность идеям всемирной революции, лозунгу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», подданные евро-азиатской империи носили на лацканах одежды образы коммунистических вождей, хотя почти никто не листал их сочинений, ни умом, ни сердцем не принимал их мыслей, в душе отвергал их нечеловеческие идеи, становясь жертвой собственного двуличия. Уже при Ельцине от Балтики до Тихого океана нас осталось всего сто сорок пять миллионов, а в начале двадцать первого века — и того меньше. Глашатаи секса, соблазняющие жителей нашего замечательного мегаполиса крикливой похотью, откровенной доступностью и звуками эротических стонов, взяли последовательный курс на тотальное изменение самого вида московского этноса, бросили столичных граждан в омут всепоглощающего эроса. Ведь там, где секс заслоняет интеллект, где эросом наркотизируется сознание, где разгул пьянящих чувств побеждает духовное самосовершенствование, — там снижается уровень знаний, культуры, разлагается личность, затушевывается борьба за собственные права, истощается сырье для активной интеллектуальной жизни, не остается энергии подняться к вершинам духа и творчества.

Госпожа Мегалова вошла в гостиничные апартаменты, и ей показалось, что сами стены раздались перед ней: мир полностью открылся ее чувственным фантазиям. Она скинула платье и, совершенно голая, быстренько улеглась на широченную кровать. Это не было ложе для двоих влюбленных — Наталье Никитичне казалось, что на нем могла уместиться вся эротическая столица. Широченная кровать ассоциировалась в ее воспаленном сознании с целой цепью образов, страстных и чувственных. Ей уже грезились не два любовника, она мечтала не о нескольких оргазмах, — молодой женщине мерещились тысячи кавалеров, она начинала остро ощущать настойчивое проникновение erecticus в самые сокровенные места своего тела. Она ведь так долго всего этого ждала! Ох, сколько всего она сейчас надеялась получить! Ее эротический накал был настолько велик, что она была готова разорвать одежды медлительных мужчин, почему-то задумавших вначале выпить, потом поесть, потом опять выпить, дождаться фигурантов эротического спектакля, получить половой энергетический заряд и лишь только потом приступить к главнейшему .

В этот момент в апартаменты внесли яства из ресторана «Марио». Радетели столичной безнравственности тут же принялись распивать вино и тешить желудки кулинарными изысками. Источающее пленительную податливость, тщательно осоляренное, цвета раскрывшегося миндаля тело госпожи Мегаловой нисколько не волновало партнеров. Они упорно не хотели замечать его, отгородившись от гостьи разговорами о гастрономических тонкостях. По дороге в гостиницу цветистое многословие господ из столичной тусовки поражало воображение молодой дамы, она буквально ликовала в ожидании сексуальных утех. Поэтому немудрено, что теперь, вконец раздосадованная, наблюдая за нескончаемой наигранной деловитостью завсегдатаев ресторана «Марио», Наталья Никитична вскочила с широченной кровати и понеслась в ванную для самолюбования, рассчитывая исключительно на собственную любовную щедрость.

Статистика, видимо, по политическим мотивам, чтобы не вызвать коварных демографических планов у приграничных соседей на востоке, неодобрительного смешка на юге и открытого злорадства на западе, абсолютно умалчивает, сколько минут, а то и часов, необходимо гражданам столицы, особенно ее мужской части, на возмущение плоти. К примеру, Петр Петрович Маниколопов за пятнадцать минут до этогосамого дела натирал свой erecticus специальной немецкой мазью, содержащей новокаин. Неудобство заключалось лишь в том, что тайный медикамент можно было применять только тогда, когда начинался треск по швам брюк, и никак не раньше. Если применить данное чудотворное средство раньше, когда самая основная часть тела находится в задумчивости, в забытьи или дремлет, то разбудить ее в ближайшие дни, а порой и целые недели окажется абсолютно невозможно. Тут никакие приспособления не помогут! Ни подъемные башенные краны, с помощью которых преображается дорогущая столица беднейшей страны, ни насосы, которыми Петр Петрович успешно закачивает морскую воду в целые составы, направляющиеся к элитным клиентам, ни толпы красоток, терпеливо поджидающих свои жертвы на Ленинградском шоссе, — ничто не даст желаемого результата. Поэтому со сказочной мазью господин Маниколопов обращался с некоторой опаской, как сапер со взрывным устройством. Что же могло возбудить Петра Петровича? Какое такое чудо могло поднять его тонус? Какая музыка или сюжет были способны пробудить его сексуальное любопытство? Ведь мужчину с таким огромным состоянием на мякине не проведешь! Ему надо было что-то самое обескураживающее, самое сногсшибательное, такое, что обычному жителю России и в голову не придет!

Так вот, попивая красное винцо, Петр Петрович заулыбался, потер подбородок, почесал затылок, — это был первый признак, что он придумал какой-то свой очередной оригинальный трюк для возбуждения. По мобильному телефону он набрал чей-то номер и бросил: «Саныч! Привет, дружище. Скажи-ка мне, шеф-повар заморский, какие продукты вызывают вздутие живота и громовой выхлоп газов? Затеял я тут кое-что». — «Дай подумать, Петрович. Тут много чего можно предложить. Ты что, хочешь шокировать публику залпами воздушной артиллерии?» — «Несколько другая идея. Но гром мне нужен гаубичный, как перед концом света. Чтобы вся “Украина” слышала! Говори, старина, слушаю». — «А кто будет главным артиллеристом? Вопрос не праздный: к примеру, ваша спортивная комплекция оглушающего эффекта не даст. Нужен крупный мужик с огромным животом». — «Понял! Найду я такого. А продукты-то какие?» — «Ну, допустим, бобы и отвар невымоченной фасоли с кусковым сахаром протяжные залпы вызовут. Свежий чеснок со сладким печеньем отравит все помещение зловонным душком; дыня с красным жгучим перцем уже через пятнадцать минут зазвучит настоящей канонадой; сырая капуста с вареньем из крыжовника оглушат автоматическими залпами. Хватит?» — «Нет, дружок, продолжай. За полезный совет счет мне выставишь». — «Как прикажете, Петр Петрович! Молоко с огурцом потянут за собой громовые перекаты, селедка с сиропом из молдавской сливы оглушит танковыми залпами, засахаренные головки репы вызовут оружейные выстрелы, настоящий атомный взрыв можно услышать, съев квашеной капусты с ржаным хлебом, а киви с репчатым луком создаст запах, от которого никакой противогаз не спасет. После чернослива и кураги будет стоять боль в ушах, как после снарядов установки залпового огня “Град”». — «А в какой позе лучше всего стрелять? Впрочем, не поварское это дело…» — «Чтобы всех оглушить?» — «Да! Чтобы лопались барабанные перепонки». — «Надобно согнуться, чтобы ничего не мешало выбросу газов. — „Понял! Ты перечислил девять загазованных блюд. Сколько сможешь подать? За скорость плачу тройной счет“. — „Минут через двадцать… Все, что закажете“. — „Двадцать минут на тройной счет не тянут“. — „Через пятнадцать!“ — „Договорились. Есть ли у тебя толстопузые повара, помощники? За спектакль плачу каждому по пятьсот долларов“. — „Двое имеются… А можно мне быть третьим?“ — „Справишься?“ — „В полковой столовой мой желудочный голос звучал громче всех“. — „Давай, накинь себе еще тысячу зеленых“. — „На сколько человек готовить?“ — „На двадцать порций! Рекрутов набрать несложно — в гостинице толпы толстущих охранников. Скажи-ка, а бабы тоже стреляют?“ — „Звук не тот, но вони много“. — „Сумеешь ты по тем же тарифам прихватить двух женщин с полными тарелками свежего чеснока с печеньем и киви с репчатым луком? И себе гонорар добавь“. — „Найду, есть у меня такие: без кулинарии воздух так поганят, что дышать нечем! А если им наши деликатесы предложить, то придется вызывать войска химической защиты, иначе задохнемся“. — „Вот и отлично! Такая азартная охота обязательно тонус поднимет, — многозначительно ухмыльнулся Маниколопов. — Сам наберешь добровольцев или мне позвонить в охрану?“ — „Не беспокойтесь, через пятнадцать минут все артиллеристы будут в ваших покоях“, — заторопился шеф-повар. „Жду! С большими ложками. И обязательно с оголенными задницами, повернутыми в мою сторону. Устрой мне салют из распада плодов земледелия и ароматов умирающей материи. Надо же найти хоть какой-то смысл жизни в нашем замечательном мегаполисе! Не так просто, дружок, его встретить, уж поверь. Вот, приходится ломать голову!“

Наум Завада, человек менее значительный в рамках корзины потребления, по-своему готовился к празднику тела. Он унаследовал от отца антикварный бизнес, небольшой капитал и смуглый цвет кожи. Но если его папаша торговал с рук, посещая любителей старины еще по советским адресам, то господин Завада уже лет десять как открыл свой первый магазин, и не где-нибудь, а на Старом Арбате. Потом он открыл еще один, на Петровке, совсем рядом со столичным милицейским управлением, но уже без яркой таблички. Потом — в Рахмановском переулке, под самым носом федерального налогового ведомства, с едва приметной, размером в карманную книжицу, рекламой. Через короткое время запустил еще один торговый объект в Леонтьевском переулке, перед зданием Московской мэрии, где вывески вообще никакой не было, а была лишь приклеена величиной со школьную тетрадь картонка с многообещающими словами: «Взгляд в историю». Вроде вообще не магазин, тем более не антикварный, а какой-то скромный консалтинговый офис. Помня отцовские домашние лекции, негоциант фасадные стекла всегда держал пыльными, дверные ручки висели на волоске, а витрин вообще не было: вместо них пожелтевшие плакаты коммунистического режима уныло смотрели на редких прохожих.

Коммерсанту новой российской генерации использовать такие неприметные места для открытия антикварных салонов и в голову не пришло бы. Каких клиентов занесет в полуподвальные помещения Леонтьевского или Рахмановского узких переулков, где и яблоку упасть негде — все пространство заставлено автомобильными развалюхами? Но Наум Абрамович знал душу и сердце своего клиента, как никто другой. В каждом из своих салонов он держал помощниц. Нет, не красивых молодых женщин с прекрасными фигурами, а скромных с виду старушек, которые передвигались только с помощью трости. Говорили они коротко, сухо, без улыбок. И на это были свои коммерческие причины. За каждой из старушек стояла История. И слова свои они берегли потому, что стоили их устные комментарии по поводу предметов антиквариата больших денег. Ну, где вы в нашем замечательном мегаполисе точно узнаете, из какой эпохи потрясающий веерообразный сплэт с резными элементами: времен Георга Второго или королевы Виктории? Кто вам определенно и гарантированно скажет, кем был собственноручно вышит каминный экран восемнадцатого века (а вышивка и шитье были в числе регулярных занятий благородных дам того времени) — леди Буллингтон или баронессой Пойнингс?

Умненький господин Завада открыл свои неприметные магазинчики рядом с офисами востребованных чиновников. Ведь кто сегодня в нашей великой столице имеет свободные капиталы для приобретения дорогих аксессуаров? Милиционеры, фискалы, бюрократы городских и федеральных структур. Если ему звонил старший инспектор или начальник неприметного отдела и спрашивал полихромное зеркало из Южной Германии барочной резьбы с амальгамным нанесением конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века, то Наум Абрамович рекомендовал обратиться к докторам искусствоведческих наук — тем самым старушкам. Лишь они — конечно, через него — могли помочь в таком приобретении. Если ему звонили старшие инспектора, начальники ответственных отделов, начальники управлений, а то и департаментов, то он несся сам, чтобы обслужить значительных лиц по самому высокому тарифу.

Господин Завада знал, с кого и какие по величине суммы брать. Например, один и тот же графин работы Фаберже он продавал главному инспектору за пять тысяч долларов, начальнику отдела — за семь тысяч, начальнику управления — за десять, шефу департамента — за пятнадцать, ну а самому министру или его заместителю — за тридцать тысяч долларов. Такие странные цены сложились в нашем замечательном мегаполисе. Впрочем, тут существовала и другая, параллельная, арифметика: чтобы закрыть уголовное дело, провести по официальным бумагам сокрытие налогов или оформить пролонгацию арендного договора столичной недвижимости в городских службах, главный инспектор брал взятку в пять тысяч долларов. Начальник отдела — в семь, начальник управления — в десять, шеф департамента требовал уже пятнадцать, а заместитель директора федеральной службы или сам министр ожидали как минимум все тридцать. Система ценообразования в Москве не имела себе равных во всем мире.

Еще одну особенность можно было заметить за Наумом Абрамовичем. Продавая дорогую вещицу, ну, скажем, геридон из патинированной бронзы семнадцатого века из коллекции Чьюрицци, он никогда не заворачивал его в богатую подарочную бумагу, а обязательно упаковывал в потрепанные газеты или в страницы из старых журналов. Во всем была своя тайная профессиональная логика!

Тут необходимо заметить, что во всех своих поступках антиквар вообще строго придерживался семейных традиций. Но Абрам Завада никогда с сыном Наумом о сексе не говорил, потому что его отец тоже никогда не обсуждал с сыном эту тему. Так и помер тайный советский коммерсант, не дав Науму Абрамовичу отцовского наказа остерегаться этого столичного зла.

Пока молоденькая дамочка пребывала в ванной, а Петр Петрович давал распоряжения по телефону, антиквар нетерпеливо прохаживался по апартаментам короля морской воды, дожидаясь скрипача Игоря Кушелева-Безбородько. Первым должен был появиться именно он, потому что находился почти рядом, на Большой Никитской, в консерватории. Чуть позже должен был прийти Юрий Васильевич Кашёнкин, чья беллетристика помогала антиквару продлевать это самое главное удовольствие.

Есть люди, умеющие одновременно думать о разных вещах: Наум Абрамович, размышляя о своей команде поддержки, не переставал перебирать в памяти те великолепные вещицы, которые можно было бы предложить Петру Петровичу. Клиент с таким состоянием смог бы проглотить весь товарный остаток. «Что ему тридцать миллионов долларов! — покусывая пальцы, думал антиквар. — Важно щель для торговли найти, а там составами продавать можно», — вспомнил он любимую поговорку собственного папаши. Власть коммерческой магии над господином Завадой была сильнее ожидания эротической оргии. Поэтому он старательно перебирал в памяти не способы удовлетворения плоти, не картинки предстоящих удовольствий с миленькой дамочкой в индивидуальном и групповом сексе, а всевозможные комбинации выгодного бизнеса с господином Маниколоповым. В мире купли-продажи существовали и плодились свои, малоизвестные публике виртуальные оргазмы; особенно в этом преуспевали столичные нелегитимисты. Любая сделка с нарушением закона вызывала у них поллюции, и чем изощреннее негоцианты издевались над рыночными постулатами, тем безудержнее оказывалась струя вдохновенной радости.

Тут, видимо, Наум Абрамович поймал какую-то толковую мысль, потому как вдруг засверкал глазами и стал поглядывать на часы. «Пора, пора уже быть тут. За что я деньги только плачу? И немалые суммы! — заговорил он сам с собой. — Сколько этот скрипач за концерт получает? Ну, двести долларов, пусть даже триста. Или этот писатель, делающий служебную карьеру. Кто его рукопись прочтет, кто, кроме меня, слушать станет? Но меня-то не порядок слов интересует, не образы и мысли, а совсем другое…»

Не успел он до конца самому себе высказаться, как в апартаменты вошла толпа огромных мужиков. «СОБРовцы, что ли? — изумился испуганный господин Завада. — Кого арестовывать пришли? Не меня ли? — тут же мелькнуло у него в голове. — Но я ведь только задумал бизнес с Петром Петровичем! И первого шага еще не сделал, а они уже тут. Или это за старые дела?» Впрочем, напряжение тут же спало, когда антиквар услышал, как один из вошедших обратился к Маниколопову: «Петр Петрович, вся команда собрана, проинструктирована, перед приходом в ваш номер огромные тарелки вылизаны — ни крошки не осталось, так что через три минуты начнем раздеваться и выстраиваться. Вопрос: вдоль какой стенки установить батареи?» — «Я об этом тоже думал. Я стану у окон, выходящих на Белый дом. Вы должны расположиться напротив, как бы расстреливая меня, а вместе со мной наш замечательный мегаполис. Такой, Саныч, сценарий. Но и вот еще что: во время выстрелов ты должен командирским голосом регулярно выкрикивать следующие слова: “Стреляй в богатея Маниколопова! Уничтожай капитализм в России! Бей его наповал! Расстреливай его приспешников в Белом доме! Разнеси его предстательную железу в пух и прах, чтобы ни одной капли спермы у него не осталось, чтобы не плодила таких кровососов земля русская. Пусть лучше зарастет она мандрагорой! Мандрагорой”. Эту последнюю фразу повтори три раза, как заклинание!» Если бы доктор Руслан Захожий присутствовал при этом разговоре, он наверняка бы задумался, а не первые ли признаки мазохизма проявляются у Петра Петровича. Действительно, преуспевающий московский бизнесмен чуть-чуть, ну самую малость, был поражен этим недугом. А кого в нашем городе не коснулась эта экзотическая хворь? Разве есть такие граждане?

Одним словом, как только Наум Абрамович услышал причудливые приказы постояльца гостиницы «Украина», от сердца отлегло. Тут другая торговая идея пришла ему в голову, и он сразу даже несколько болезненно оживился и зашагал по залу апартаментов, как землемер прошлого по непаханому полю для прокладывания межи в свою пользу.

Тем временем господин Маниколопов продолжал: «Господа! Объявляю премию. Чей залп окажется самым мощным, тот получит три тысячи долларов. Чей залп станет самым долгим, может рассчитывать на пять тысяч. Чей залп представится самым раскатистым, будет вознагражден семью тысячами. Десять тысяч долларов получит тот, кто своим выстрелом расколет оконное стекло. Понятно?!» Тут между артиллеристами шеф-повара ресторана «Украина» и Петром Петровичем возник тот контакт, который понятен лишь находящимся на съемочной площадке актерам батальных сцен и режиссеру. Если для первых эта гармоничная связь завершалась приличным гонораром, то для второго — внутренним согласием с самим собой, полным удовлетворением совершенным чудом.

Впрочем, в нашей великолепной столице проживают не только люди, увлеченные экстремальным сексом, — нередко встречаются пройдохи всех мастей; особенно много таких среди уволенных в запас офицеров специальных служб. Так вот, когда один из них услышал о призе в десять тысяч долларов за разбитое стекло, то тут же полез за пояс, чтобы вытащить из нижнего белья резинку. Справа от него другой артиллерист, заметив расторопность соседа и, видимо, поняв его намерения, торопливо прошептал: «Я прикрою тебя справа. Моя доля — двадцать процентов». — «Согласен! Молчи!» — ответил смекалистый претендент на высшую премию. Но в этот момент их коллега слева с растерянным бегающим взглядом, но с принципиальным желанием увеличить свой доход, вклинился в разговор: «А можно и мне получить кусочек пирога?» — «Какой еще пирог?» — насторожился первый. «Вы же что-то наметили поделить. Может, для меня какое-нибудь задание найдется?» — «От возможного пирожка тебе начислим сто долларов. Но главное требование — закрой рот, и еще: сделай четверть шага вперед и прикрой меня слева! Замолкни!» — «Есть!» — по-армейски ответит тот. Уступчивость организатора бизнеса вызвала у него слезы умиления. Он почти поверил, что наш замечательный мегаполис заселен лишь благородными гражданами. Кулинарный артиллерист был даже готов вступить в бой за свои убеждения, такими благодарными чувствами наполнилось его сердце.

В это время в апартаменты вошел высокий худой мужчина лет сорока со скрипичным футляром. Он был лысоват, с тонкими усиками и вытаращенными глазами и больше походил на бедного юношу, исхудалого студента, чем на солиста столичной консерватории. Увидев столько публики, он растерялся и, не зная, что сказать, стал кивать головой во все стороны, словно оказался на сцене после успешного концерта.

Тут артиллеристы замахали руками, что, дескать, необходимо срочно начинать стрельбу. Шеф-повар Саныч моментально оглядел строй и отдал первую звучную команду: «Снять штаны!» Брюки расстегнулись и упали на ботинки. «Снять трусы!» — последовал следующий приказ. Разноцветный текстиль накрыл брюки. «Согнуться задницей к Петру… к Белому дому!» — «Нет, нет, дружок Саныч, все правильно, согнуться задницей к Петру Петровичу! Продолжай!» — «Залп!» — гордо бросил шеф-повар.

Тут началась такая канонада, что, казалось, мощные звуки сотрясали стены. Опрокидывались стулья; несколько ваз с розами грохнулись на пол, и белые лепестки королевы цветов запорхали в воздухе, как снежинки во время вьюги; упал и разбился торшер; со стола свалилась фруктовница, и по паркету покатились апельсины, ягоды клубники и черники. Ошарашенный скрипач, не понимая, что происходит, на всякий случай упал на пол. Наум Абрамович, напрочь забыв о коммерческих авантюрах, плотно прижался к колонне. Но тут пошел такой едкий смрадный запах, что все стали закрывать носы, жмурить глаза. Господин Завада, хорошо знающий законы физики из школьной программы, опустился на колени и начал хватать воздух у самого пола. Он так кривил физиономию, что стал походить на человека, продающего под лезвием кинжала пасхальное яйцо Фаберже из коллекции дома Романовых за кусок мыла, за тюбик горчицы, за ломтик лимона, за глоток свежего воздуха. Лишь один господин Маниколопов, распластав руки, гордо стоял у центрального окна. Его лицо было восторженным, глаза сверкали патриотизмом, он чувствовал себя так, будто на баррикадах российской демократии августа девяноста первого защищает своим мощным телом Белый дом. Канонада воздушной артиллерии нарастала. Залпы усиливали свою мощь, частота выстрелов переходила в сплошной тяжелый гул.

В этот момент в зал вошла Наталья Никитична. Свежая, роскошная, в махровом розовом халате, с приоткрытой грудью, с мокрыми, гладко зачесанными назад волосами, эротично босая — с ее загорелых ног еще скатывались капли воды, — она, словно споткнувшись, остановилась на пороге. Смрад вынудил ее задержать дыхание, непонятные в первый момент разрывы заставили влажными ладонями закрыть лицо. В какое-то мгновение ей даже захотелось сбежать. Но счастливый вид Маниколопова, восхищение его атлетической фигурой на фоне атакуемого Белого дома, бросающаяся в глаза решимость задержать наступление голодранцев, впечатляющий образ мифического борца со злом, в котором предстал сейчас перед ней Петр Петрович, заставили молодую женщину остановиться. К тому же ее чувственная натура уловила, что в воздухе апартаментов, помимо вони, возник плотский аромат эроса. «А не оригинальная ли это попытка соблазнить меня? — вдруг пронеслось в ее голове. — Такой сумасбродной интриги я даже не представляла! Эти воздушные залпы, эта всепроникающая вонь, эти кружева белых лепестков роз, носящихся по залу, огромные задницы, выставленные как бы на продажу, — разве все это не апофеоз сексуальности самой атмосферы? Ох, хочу Петра Петровича! Требую его срочно!» Жаждущая эротики госпожа Мегалова бросила своему поклоннику взгляд, полный любви, и понеслась к Маниколопову. Она представлялась себе именно той женщиной, которую с нетерпением ждал кавалер. Наталья Никитична целовала художника эротического спектакля, оставляя синячки на мочках ушей, на подбородке, на шее, на руках.

Госпожу Мегалову отличали качества, присущее истинным гражданкам нашего замечательного мегаполиса: она домогалась секса с маниакальным упорством, она требовала близости, не дожидаясь взаимности, она не обращала никакого внимания на вид, пол и сословие эротических партнеров. Молодая женщина расставалась с любовниками без слез, угрызений совести, душевных усилий и поиска поводов для дальнейших встреч. Ее жизненным кредо стала эротическая всеядность и сексуальная свобода. Она стремилась к этому, как художники тянутся к гармонии красок, как политики — к лести, как артисты — к сцене.

Господин Маниколопов остановил ее страстные порывы возгласом: «Дорогая Наталья! Возьмемся за руки, чтобы защитить наши идеалы! Пусть бунтари знают: мы отстоим наш великий город! Нас не устрашат ни артиллерийские залпы, ни химическая атака, ни рукопашный бой. Мы готовы стоять стеной! No pasaran!»

В этот момент молодая дама услышала голос артиллериста: «Стреляй в богатея Маниколопова! Уничтожай капитализм в России! Бей его наповал! Расстреливай его приспешников в Белом доме! Разнеси его предстательную железу в пух и прах, чтобы ни одной капли спермы у него не осталось, чтобы не плодила таких кровососов земля русская. Пусть лучше зарастет она мандрагорой, мандрагорой, мандрагорой…» Наталья Никитична вначале растерялась: услышать такое! Впрочем, она быстро пришла в себя, проглотила горькую слюну, опустила руки, сжала губы и стала плечом к плечу с Петром Петровичем. «Вот это мужчина!» — мелькнуло у нее в голове. Для нее он был не мудрец, не красавец, не богатырь, — для нее он был erecticus! И больше ничего. Ей ничего не хотелось ни знать, ни помнить о нем: ни сословия, ни состояния. Только erecticus покорял ее! Она мечтала сейчас лишь об одном: о безоглядности страсти.

Тут она снова посмотрела на двадцать воздушных пушек, продолжающих палить изо всех орудий. Их калибр был огромный, вид пугающий, звук сотрясал стены. «Что это значит? — опять подумала она. — Он хочет предложить какой-то экзотический способ любви? Вспоминаю, что парагвайские плантаторы возбуждались при виде открытой пасти кайманов, камбоджийские кхмеры — при расстреле безвинной публики, туркестанские басмачи распалялись, заглядывая в глаза гадюкам, грузинские кавалеры перед ночными танцами ложками уплетали аджику, но этот маниколоповский спектакль мне совершенно незнаком. Что за диковина — голые зады? Для чего их выставили с такой пышностью? С таким размахом? И при чем тут Петр Петрович? Впрочем, я готова на все ради тотального секса! Никакие ухищрения меня не сконфузят! Где вы, мужики?»

Тут она обратила внимание на лежавшего под огромным диваном господина Заваду. Он еле дышал, его смуглая кожа покрылась бледностью, бойкие глаза потускнели, фигура сморщилась в окурок. «А, Наум Абрамович, поднимайтесь! Что, вас смущает скверный душок? Да, он отвратителен! Но ради генитальной радостной близости можно потерпеть. Вас беспокоит гром и треск неординарной батареи? Ее снаряды безобидны, они лишь пугают! Вылезайте, голубчик, как бы ни развивался сценарный план дальше, впереди у нас только групповая любовь. Или вы прячетесь от эроса?» — с иронией спросила Наталья Никитична, впрочем, демонстрируя искреннее изумление. «Становитесь рядом с нами, антиквар! — крикнул Маниколопов. — Вам тоже есть что защищать! Если молодчики расстреляют Белый дом, то ваш бизнес закончится! — А про себя подумал: — Возмущение плоти началось! Еще чуть-чуть! Ох, как я сейчас начну с этой дамой бесноваться! Фирма “Майерс” должна мне в этом помочь. Я буду и так и этак…»

«Господин Завада, я жду вас рядом с собой!» — смеясь, бросила молодая дама.

Наум Абрамович искривил лицо гримасой покорности, поднялся, медленно подошел к партнерам и заявил: «Если дела обстоят именно так, то я буду с вами спасать наши общие ценности. Конечно, с треколором я выглядел бы более выразительно! — А про себя подумал: — Мой бизнес никогда не закончится. Что бы ни случилось с Белым домом, Кремлем, Зимним дворцом, какой бы флаг в моих или чужих руках ни оказался. Бизнес есть бизнес! Завада далек от политики, Наум Абрамович — человек торговли и хочет заявить: в этом мире единственная вещь, имеющая вечный статус, — это доход! Без него сама цивилизация несостоятельна! — Тут антиквар повернулся к скрипачу: — Эй, скрипач, может ли классическая музыка заглушить этот жестокий бой? Попробуйте, авось ей удастся освежить отравленную атмосферу апартаментов? Начинайте играть, Игорь! Согласен, сцена для вас необычная, но работа есть работа! Подарите нам “Дьявольские трели” Паганини; его отец тоже был торговцем старой мебелью». Мысль, что после скрипки музыканта и беллетристики Кашёнкина у него должно появиться это самое желание, не давала покоя господину Заваде. Он и хотел этого дела и страшно боялся, что вдруг у него публично ничего не получится. Очень не хотелось осрамиться. К тому же это несуразное представление, устроенное Петром Петровичем, вконец расстроило его и без того не совсем уравновешенную натуру. «Не думаю, что можно будет что-нибудь услышать, — небрежно бросила Наталья Никитична. А себе призналась: — Не повезло с кавалерами, их опять не туда тянет. В кровать, быстрее в кровать, мужики!»

Господин Кушелев-Безбородько раскрыл футляр, вынул инструмент и начал играть. «Дьявольские трели» заглушались артиллерийской канонадой. Но чуткий слух Наума Абрамовича улавливал эротичность музыки: он начинал чувствовать, что желанное состояние совсем близко.

В этот момент в апартаменты влетел прозаик Юрий Кашёнкин. С трубкой во рту, с растрепанной шевелюрой, он с порога бросил: «Ужасная вонь в коридоре! Взрывы каких-то снарядов натолкнули меня на мысль срочно позвонить в милицию. Где у вас тут телефон? Бесланская осень 2004-го года приучила нас к бдительности». Но когда перед ним открылась картина происходящего, он запнулся, приложил палец ко рту, порылся в своей папке, достал из нее глянцевую рукопись и начал громко читать перед самым ухом господина Завады:

«Небо было пасмурным и желтовато-синим. “Странный цвет, — подумал Осьминкин, — вот если бы оно было серым, то пошел бы дождь, а ведь так хочется вымокнуть, чтобы заболеть! Тогда не надо будет шагать на работу, а то эта девица опять начнет приставать. Почему она всегда требует, чтобы я целовал стельки ее обуви и внутреннюю байку ее перчаток, а еще лифчик, правда, с лицевой стороны, а шарфик с изнанки? Чтобы облизывал ее заколки, шпильки и резинки на трусиках, и то не по всему кругу, а только с задней стороны? И следит за мной с таким пристрастием, как будто я могу проглотить ее бюстгальтер, сжевать ее юбку и съесть заколки. Подозревает, что я в результате всего этого начну испытывать оргазм? А где выучиться этим способностям? Ведь негде же! Вот если бы она разрешала мне целовать ее попочку, или ласкать ее пяточки, или откусывать ее ноготки, а уж тем более брить ее красивые, стройные ножки! А еще лучше — кормить ее с ложечки грибным супчиком, кончиком язычка касаться ее носика, ее длинных бровей, а еще милее — вылизывать ее тарелочку; если бы мне такое было позволено, то я никак не мечтал бы о простуде, а бился бы в поллюциях, любовался бы напряжением собственного erecticus. Надеялся бы на солнечную погоду, чтобы быть здоровым. Какое счастье облизывать все уголки тела этой женщины!”»

Наум Абрамович внимательно прислушивался к новому рассказу литератора и продолжал возбуждаться; брюки медленно стало распирать по швам.

Главный из трех заговорщиков-артиллеристов, решивших разбить окно, чтобы выиграть главный приз, приготовился к стрельбе: он слегка пригнулся и стал прицеливаться, натягивая резинку, в которую зарядил собственный металлический зубной протез, так как ничего другого найти не мог. «Протез триста долларов стоит, но приз-то могучий! Опосля можно и золотой поставить!» — мечтательно размышлял он.

Петр Петрович ничего этого не знал, у него была своя мелодия, но, почувствовав, что настало время обмазать самое важное место новым немецким кремом, шепнул Наталье Никитичне: «Я мигом вернусь», — и направился в туалетную комнату.

Из детского опыта он хорошо запомнил, что хлеб, намазанный вареньем или маргарином, тем вкуснее, чем толще верхний слой. Поэтому и сегодня экономить новый заморский крем не стал и вместо того, чтобы просто протереть свой erecticus импортным зельем, как было рекомендовано в инструкции, обмазал его жирным слоем, чтобы все сработало еще лучше, чем даже сами немцы задумали. «Даже какой-то большой получился!» — удивляясь, радостно признался себе торговец морской водой. Чтобы сохранить иностранный крем в сохранности, брюки на себя он надевать не стал, а набросил халат и вышел из туалета.

Как раз в этот момент раздался треск разбитого стекла, ставший апофеозом всего праздника. Усилилось движение воздуха, его мощные потоки вырвали из рук беллетриста листы рукописи, которые закружились вместе с лепестками роз по всему залу, вызывая турбулентность чувств у всех присутствующих. Орудийные залпы стали постепенно смолкать, зловоние рассасываться, артиллеристы не спеша натягивали штаны. Предчувствие подсказало госпоже Мегаловой, что это самое время наступает. Ее сердце начало ликовать, махровый халат сползать с тела, ей уже мерещились усиливающиеся судороги плоти.

Господин Маниколопов вытащил две пачки долларов и передал их шеф-повару: «Отлично поработали. Вот, возьми деньги и как председатель жюри раздай всем премии. Потом передо мной отчитаешься. А теперь пошли все вон!» — «Как, и мы тоже?» — спросил Заваду Юрий Васильевич. «Он дал приказ своей команде! Вас это не касается!» — иронично заметил антиквар. «Можно мне собрать мою рукопись? Читать дальше?» — «Да, продолжай! Все как обычно. Когда я начну это самое, главное, меняй текст на спокойный сюжет». — «Может, прочесть отрывок из романа “Рыба рвется на свободу”?» — «Пожалуй… Там что-то о водопаде?» — «Именно! Как форель пытается подняться по ниспадающему потоку воды». — «Прекрасно!» — закатил глаза господин Завада.

Тут необходимо кое-что пояснить. Чтобы задержать оргазм, Наум Абрамович во время этого самого дела очень нуждался в отвлечении. У него для этого были самые разные трюки и ухищрения. Если скрипка оставалась всегда в своем жанре, то прозаик Кашёнкин в понедельном цикле выполнял самые разные поручения. Например, на прошлой неделе, чтобы задержать оргазм Наума Абрамовича, он во время этого дела должен был регулярно покрикивать: «Хозяин, тут принесли отличную антикварную вещицу! И хотят за нее две копейки». Такая интригующая информация отвлекала господина Заваду от этого самого , и таким образом он избегал быстрого семяизвержения. На позапрошлой неделе Юрий Васильевич пробовал другой вариант: во время этогосамого он постоянно посвистывал в милицейский свисток и грубым басом орал: «Держите мошенника!» А три недели назад он использовал еще один сценарий, который очень отвлекал господина Заваду. Столичный беллетрист составил рейтинг самых успешных предпринимателей столицы и монотонно зачитывал его в это самое время, вынуждая Наума Абрамовича особенно прислушиваться, совершенно забывая о своем занятии:

«На текущей неделе в нашем замечательном мегаполисе больше всех заработал господин Качуевский — производитель мороженого, владелец хладокомбинатов, кстати, интересуется антиквариатом; его доход составил сорок три миллиона долларов. На втором месте — господин Химушин, землевладелец, проявляет интерес к уникальным, от семи карат драгоценным камням; заработал тридцать восемь миллионов долларов. На третьем месте — господин Плющиха, строитель; его хобби — современная живопись. Он прибавил к своему капиталу тридцать пять миллионов. На четвертом месте — господин Судейкин, бюрократ, начальник ведущего разрешительного департамента, проявляет повышенный интерес к ампиру; получил тридцать миллионов долларов взяток. На пятом месте — господин Голутвин, банкир, имеет любовницу, которая интересуется гобеленами шестнадцатого века; разбогател на фондовой бирже на двадцать шесть с половиной миллионов долларов…»

Именно с помощью таких ухищрений столичный антиквар задерживал эякуляцию. Своим же дамам Наум Абрамович объяснял присутствие на любовных встречах господ Кашёнкина и Кушелева-Безбородько большой загруженностью, напряженным графиком, неотложными делами, заставляющими его совмещать деловое с плотским. Женщины верили ему и горевали, что современная жизнь требует от любовника таких великих жертв.

Наталья Никитична сбросила халат и прыгнула в постель. Петр Петрович спросил господина Заваду: «Ваши люди останутся с нами?» — «Мне без них сложно. Я спонсирую известного прозаика Кашёнкина и должен прослушать его новый роман. Ведь другого времени совершенно нет. Вы не против?» — «Мне все равно! — Маниколопов устроился на кровати и шепнул молодой женщине: — Хотелось бы орально, вы не против?» — «Прекрасно! Замечательно!.. А вам что нравится?» — обратилась она к Науму Абрамовичу. «А что свободно?» — «Петр Петрович пригласил меня на оральный танец. Все остальное пока не занято!» — «А как мне пристроиться к вашей паре? Только чтобы никого не обидеть. После артиллерийских залпов наступила такая приятная тишина, что боюсь ее нарушить». — «Ложитесь так, чтобы смотреть мне в затылок. Всегда сможете раскаленные слова нежности на ушко шепнуть, спину расцеловать». — «А, ну да!» — «Господин Маниколопов, что это с вашим егесticus? От него земляникой тянет!» — «Гигиена, парфюмерия, натуральные ароматизаторы, приятный вкус почувствуете. Новые веяния, все для женщины! Москва стала столицей мировой моды». — «Вы прямо меня закормить собрались! По мне так лучше голой натуры ничего нет. Естественные запахи возбуждают по-настоящему. А что ваша искусственная ягода, даже если ее доза удвоена?» — «Нет, первый раз давайте так, меня соблазняет любопытство к новинкам культуры. Сегодня в столице без крема фирмы “Майерс” не обходится ни один любовник. Вот и я решил испробовать», — Петр Петрович старался быть аргументированным и обходительным. «О’кей!» — вздохнула госпожа Мегалова, будто прощаясь с иллюзиями. Однако насмешливость в ее взгляде тут же погасла: молодая дама ушла в свою стихию вдохновенно, быстро, как игроки фондового рынка включаются в торги. Ей хотелось принадлежать этому крупному, мускулистому мужчине. Его егесticus, хоть и был вымазан каким-то земляничным заморским кремом, интриговал ее до безумия, взывал к откровенному признанию своего волшебства. С чарующей нежностью, смешанной с яростным упорством, она прильнула к нему, ничуть не забывая при этом второго кавалера. Ухватив его левой рукой, Наталья Никитична притянула антиквара к себе за спину. Больше уже ничего не существовало для нее. Мания чувств завладела ею без остатка. Началось отчаянное соперничество между двумя ощущениями — оральным и генитальным. Ей хотелось везде поспеть, раздвоиться, одаривая лаской одного и другого, вызывая у каждого из них самозабвение, а пожалуй, и зависть. Для еще большего триумфа половой близости она стала мечтать о третьем, четвертом, пятом любовниках. Ведь еще был свободен анус, две руки были способны мастурбировать, чтобы обливаться спермой, — самое желанное для нее удовольствие. Воспитав себя для эроса, как некоторые готовят себя к сцене или к партийной карьере и депутатству, Наталья Никитична погружалась в восхитительный мир своих грез.

В этот момент в апартаменты вошел посыльный Яков Ваханя. Очевидно, выполняя полученные ранее от антиквара инструкции, он внес большую фотографию в рамке под стеклом и поставил ее перед Завадой. Измученные лица арестантов ГУЛАГа сквозь тюремную решетку уныло глядели на происходящее. Тут лицо Якова Михайловича приняло страдальческое выражение, — было, однако, совершенно непонятно, заключалось ли в этом пожелание господина Завады или посыльный сам по себе всем своим видом давал понять окружению, что сознание для него является величайшим несчастьем. Не обращая внимания на Ваханю, Кушелев-Безбородько стал играть Паганини, прозаик Юрий Васильевич — выразительно читать главы из нового романа; новокаин, содержащийся в креме фирмы “Майерс”, начал действовать. Эякуляция задерживалась: искусственная пролонгация активности превосходила все ожидания. Все больше покоряя молодую женщину силой мужских убеждений и доводов, фавориты получили дополнительную возможность показать свое мастерство. Они стонали, ерзали, метались в любовной страсти по всей широченной кровати. Тут каждый мог блеснуть своим высоким стилем, незаурядными способностями, натренированными движениями извивающегося в судорогах тела, неистовой силой благоухающего эроса. Ведь секс в нашем замечательном мегаполисе давно перестал быть праздником чувств. Он стал тусовочным мероприятием. Мир меняется достаточно быстро, основательнее, чем кажется на первый взгляд. Но не таится ли в этих переменах некий страшный смысл? Не являются ли они причиной начавшейся деградации нашей некогда помпезной имперской нации? Затмения чести и совести, накопленных предыдущими поколениями? Нынешний бюрократ-выжига, постовой милиционер, политик так же похожи на русских прошлого, как зритель — на рекордсмена, как директор Дома музыки — на композитора, как министр федерального правительства — на национальную культуру.

Наталья Никитична почувствовала, что ей не хватает воздуха. Еще толком не понимая, что происходит, молодая женщина вначале даже порадовалась, как ей показалось, избытку эроса. Однако уже в следующую минуту она ощутила, что ее губы, щеки, язык стали неметь; она начала терять обоняние, осязание, вкус, затуманилось даже зрение. Но самое главное — она перестала ощущать излучаемую Петром Петровичем энергию страсти. Во рту становилось все холоднее, противнее, наконец, она совсем перестала чувствовать его: рот стал вне ее существа, он словно переселился по неизвестному адресу. Женщина слегка, нежной рукой, отстранила от себя мощный таз Маниколопова, чтобы спросить его, что это с ней происходит. Но, к своему удивлению, сказать ничего не смогла: язык с трудом вывалился изо рта, а возвратиться на свое прежнее место уже никак не мог. Он увеличился в размере как минимум в два раза. Петр Петрович взглянул на свою даму и ахнул: где те изящные губки, подтянутые щечки, смеющиеся глаза, где та замечательная улыбка и прекрасное личико? На него смотрела опухшая, неузнаваемая физиономия с высунувшимся изо рта огромным, покрытым молочным налетом языком.