Петербургский сыск. 1874—1883 Москвин Игорь

После трапезы Полюстровский пристав поинтересовался:

– Не желаете взглянуть на труп?

– После того, как осмотрим место, где он найден был, – ответил Иван Дмитриевич.

Выехали через час, как раз начало светать.

Сперва Путилин хотел посмотреть место преступления, чтобы составить не только впечатление, а именно, нарисовать картинку, как произошло убийство, чтобы потом внести некоторые детали или вычеркнуть представляемое из памяти, чтобы по новому взглянуть.

Через поле проходила прямая дорога шириною в три —три с половиною аршина, по обе стороны вырытые в локоть канавы.

– Вот там, – становой пристав указал на рощицу, – тропинка через лесок идёт, вот у него и нашли женщину.

– Кто нашёл?

– Безбородька.

– Кто?

– Так у нас почитай вся деревня Безбородьки, после Манифеста всех этой фамилией записали.

– Понятно, так кто?

– Пантелей Безбородька, местный юродивый, ходит по округе, милостыню просит, кому в чём пособит, вот с хлеба на квас и перебивается.

– Как обнаружил?

– Вот мы с вами в деревню вернёмся, а я приказал, чтобы Пантелея до особого распоряжения не отпускали. С ним и поговорим.

Доехали до рощицы, вдоль деревьев вилась вытоптанная тропинка.

– В саженях десяти и нашёл он женщину, – указал рукой надворный советник Таварт, – там место ветками накрыто, не так ли, Николай Иванович?

– Так точно, – улыбался становой, не вылезая поперёд начальника.

Ветки убрал сопровождающий процессию полицейский. Ничего примечательного – вытоптанная за лето извивающаяся вдоль рощицы тропинка, с одной стороны к ней подходил невысокий кустарник, теперь в это время года ощерившийся тонкими чёрными ветвями, с другой – полоска пожелтевшей травы и далее вспаханное поле.

– Значит, найден труп на этом самом месте? – Иван Дмитриевич остановился перед ничем не примечательным местом.

Карл Карлович посмотрел на станового, который ответил:

– Именно здесь Пантелей ее и обнаружил, как только нашёл, сразу к старосте, а тот запряг коней и за мной, в Рыбацкую слободу, отослал сына.

– Вы прибыли сразу же?

– Через час, может быть, полтора.

– Таким образом вы первый представитель полиции, который оказался на месте преступления.

– Получается так.

– В каком положении была убитая?

– Ноги согнуты в коленях, руки раскинуты в стороны.

– На спине?

– На спине, глаза были открыты и смотрели в небо, шла в сторону мызы Окерваль, до которой от Полюстрава одна верста.

– Отчего такая уверенность?

– Вчера нами обнаружено, что убитая Анна Ивановна Дорофеева, крестьянка деревни, – становой полез в карман и достал маленькую книжицу в потертом кожаном переплёте, долго листал, но потом обрадовано прочёл, – вот, Анна Ивановна Дорофеева, православного вероисповедания, пятидесяти лет, крестьянка из деревни Мелково Рождественской волости Гжатского уезда Смоленской губернии, – Николай Иванович поднял глаза на Путилина, – я, – поправился, кинув взгляд на участкового пристава, – мы решили, что женщина могла идти из столицы, если в Полюстрове ее не знали, то в ближайшую деревню, так и оказалось в Окервале у нее муж, – он снова посмотрел в книжицу, – Зиновий Лазаревич, пятидесяти трёх лет, служит при купоросном заводе купца Анохина. Он опознал убитую.

– Превосходная работа, – похвалил станового Иван Дмитриевич, – вы, наверное, сами справились бы со следствием?

Николай Иванович промолчал, вместо него ответил участковый пристав.

– Вы ним льстите, господин Путилин, без вашей помощи мы не сможем распутать такой клубок. Выяснили личность убитой, а далее? Не арестовывать же ее мужа в подозрении? Далее какой путь выбрать, если не знаем, куда идти?

– Пойдём вместе, господин Таварт, – Иван Дмитриевич повернулся к Жукову, – ты всё записал.

– Да.

– Муж убитой Зиновий Лазаревич не сказал, откуда могла идти жена?

– Он показал, что с Дорофеева проживает по Екатерининскому каналу, в доме господина Фохтса, – становой, предвидя вопрос начальника сыскной полиции о месте проживания Анны Ивановны, назвал ее адрес в столице, – и шла, видимо, к нему.

– Муж ждал вчера прихода жены?

– Нет, для него стало не приятным известием, если можно так назвать, сей трагический случай.

– Мне хотелось бы с ним поговорить.

– Непременно, – сказал Николай Иванович.

– Здесь более смотреть нечего, – Путилин прошелся около места убийства, ни мусоринки городской, ни следа, только то, что дала земле природа – пожухлая трава, утоптанная земля, скинутые деревьями жёлтые и красные листья, – теперь к нашей убиенной.

– Зачем выезжали? – Шепотом спросил Ивана Дмитриевича Миша. – И так всё ясно.

Путилин красноречиво окинул помощника грозным взором.

Убиенная лежала на полу ледника, крытая рогожкой. Седые волосы выбивались из—под цветастого платка, глаза с неумением уставились в тёмный потолок, вокруг шеи петлёй вилась верёвка. Путилин опустился на корточки и повертел в руках конец орудия убийства, как сухо пишут в протоколах. Прищурил глаза, осматривая багровый след на мёртвой коже. Покачал головой, поднялся на ноги, задумчиво уставился в стену, словно что—то прикидывал или вспоминал.

– Теперь к мужу, – сказал Иван Дмитриевич, выходя из холодного помещения, не обращая внимания на выражение лиц полицейских, которые хоть с интересом, но с некоторым недоумением взирали на действия сыскного начальника.

Зиновий Лазаревич оказался высоким мужчиной с седоватой щетиной на впалых загорелых щеках. Бросались в глаза его большие уши, которые стояли торчком и их не скрывали убелённые временем волосы.

Дорофеев смотрел тусклыми глазами в стену и не мигал, словно на него опустилась не то оторопь, не то крылья беды.

– Мне не известно, почему она среди недели решила меня навестить? – Покачал головой. – Не знаю… Жили мы врозь, она место нашла в городе, я – здесь. Ей далеко отсюда идти, мне оттуда, вот и виделись только по воскресным дням и то, не каждый раз.

– Всё—таки должна быть причина ее столь спешного прихода к тебе? – Допытывался Иван Дмитриевич.

– Ну, не знаю я, не знаю.

– Скопленные деньги, где ты хранил? – Подходил Путилин с другой стороны.

– Так у меня, ну часть в деревню я посылал.

– Могла ли она получить некую сумму денег и нести тебе?

– Да вроде бы, – он задумался, – когда она сюда приходила, то приносила, то пять, то десять рублей, а один раз и двадцать пять.

Иван Дмитриевич обратился к становому.

– При Анне найдены деньги?

– Нет, ни копейки.

– Может быть ее, – и мужчина заплакал, невысказанное повисло в воздухе.

– Когда она собиралась к тебе или ты к ней?

– На следующей неделе она ко мне.

– Что—нибудь ценное она носила, кольцо там, цепочку, крестик, иные золотые или ценные вещицы?

– Откуда у нас? – Размазывая внезапную слезу по щетинистой щеке сказал Зиновий Лазаревич. – Крестик золотой, доставшийся от бабки, и тот на кожаном шнурке, да и колечко такое с красным камешком тоже от бабки.

– Крестика не было, – произнёс тихо Николай Иванович, – и колечка тоже.

– Ограбление? – Уже на улице спросил пристав Полюстровского участка.

– Не исключено, – ответил в задумчивости Путилин.

– Что далее?

– В вашей заботе опросить всех деревенских, в особенности мальчишек, – Иван Дмитриевич напутствовал полицейских, – эти бегают повсюду, может, видели незнакомцев в этих краях. Всякое бывает.

– Опросим, – хмуро ответил становой.

– Куда теперь? – Всё пытал начальника сыскной полиции пристав Таварт.

– Поговорить с юродивым и в столицу, мне кажется, оттуда началась трагическая история и там должна завершиться.

– Вы рассчитываете поймать убийцу?

– Служба у нас такая, когда получается, защищать город от злоумышленников, а когда опаздываем, как сейчас, то в нашей обязанности задержать и представить пред очи судьи того, кто поставил себя над законом Божеским и человеческим.

Местный юродивый оказался не таким юродивым, как о нём говорил становой пристав. Да, был Пантелей каким—то невзрачным, увидишь на улице, отвернёшься от него и позабудешь, как выглядит.

Фамилию свою юродивый получил от бывшего хозяина. Когда объявлен был Манифест 19 февраля 1861 года бывшим холопам давали фамилии тех, чьими крепостными они являлись, вот половина деревни и стала Безбородьками.

– Иду я, значится, вдоль рощи, а впереди, словно тряпья куча, ну я, значится, к ней, а это баба, руки раскинула, ноги подогнуты. Я, значится, подумал, что вина что ли перепила, за плечо тормашу, а она ни звука и на шее верёвка, ну я, значится, к старосте. Говорю, значится, так и так, на усадьбенных полях баба лежит, значится, мертвее не бывает.

– Никого рядом не видел?

– Не—а, значится.

– Может. Телега какая или коляска?

– Не—а, я бы сразу сказал, значится, никого не видел.

– Бабу признал?

– Не—а, как звать, значится, не знаю, а что в Окервале видел, так это точно.

Сколько не пытался Путилин из юродивого что—нибудь ещё вытащить, но в деле не преуспел, хоть это и то хлеб.

– В столицу, Иван Дмитриевич.

– Да, я думаю там больше узнаем, чем здесь.

– Ой ли, – покачал головой становой пристав, увидев взгляд Карла Карловича и поэтому решился задать вопрос статскому советнику Путилину, пользующемуся благоволением государя.

– Вы здесь местных расспросите, кто—то что—то мог видеть, а мы, – Путилин указал на поощника, – начнём со столицы. Дорофеева там проживала и оттуда шла, следовательно, что—то толкнуло ее на приход сюда. Вот этим мы и займёмся, чтобы продолжить следствие с двух сторон, ведь преступник не сидит на месте и нас не ждёт.

– Понятно, Иван Дмитриевич, – Таварт поправил пенсне.

– О самом важном предупредите нас телеграммой.

– Несомненно.

– И если понадобится наше присутствие, то мы всегда к вашим услугам.

В тот же день вернулись затемно, уставшие от разговоров и переездов, хотя расстояние невеликие, но тряска не добавляла физических сил.

Следующим утром Жуков направился по адресу, где проживала Дорофеева. Оказалось, Анна работала прачкой при бане, там же и проживала, не сколько из—за удобства, сколько из—за экономии денег.

– Вот ее угол, – указал рукой управляющий на аккуратно застеленную кровать, представляющую из себя нары, на которые брошен тонкий ватный тюфяк, одеяло, небольшая подушка.

– Какова была Дорофеева? – Спросил Миша, а сам вытащил из—под кровати деревянный сундук.

– Какая? – Почесал затылок. – Какая? От работы не уклонялась, делала всё, что требовалось. А более мне и не надо было.

– Понятно, – Жуков открыл сундук. Там лежали исподние бельё, какие—то кофточки, юбки, платья и никаких украшений и денег. – кто к ней приходил или с кем Дорофеева приятельствовала?

– Слежу за порядком и чтобы лишних людей здесь не бывало, а чем они заняты за дверьми. – управляющий указал на выход, – меня не беспокоят их дела.

– Но…

– Молодой человек, – с кривой улыбкой начал управляющий.

– Господин Жуков, – оборвал Миша, ему не нравились такие люди, которые от всего отрекаются, что идёт в ущерб им и их работе, – или можно Михаил Силаньтевич.

– Господин Жуков, – побагровел и тяжело задышал собеседник.

– Я думаю, не стоит ссорится с полицией, тихим голосом произнёс путилинский помощник, – вы служите при бане, мы служим государю и стоим на защите закона. Надеюсь, я ясно выражаюсь.

– Ясно, – ответил на Мишин выпад управляющий, а сам подумал, что околоточный, которому он платит, мелковат по сравнению с чинами сыскного отделения, поэтому не стоит портить отношения.

– Я вижу здесь ещё две кровати, можно побеседовать с их хозяевами.

– Сейчас позову, – не выдержал управляющий и прошипел сквозь зубы.

Первой вошла женщина лет пятидесяти, волосы закрыты платком, лицо раскрасневшееся от работы.

– Меня зовут Михаилом Силантьичем, я из сыскной полиции. Вы, наверное, уже слышали о Дорофеевой?

– Гроша медного наша жизнь не стоит, – посетовала женщина, теребя фартук.

– Господь даёт жизнь и ее же забирает. Как вас кличут?

– Марфа.

– Скажите, вы хорошо знали Анну?

– Не то, чтобы хорошо, зачастую человек сам себя не может понять.

– И всё—таки?

– Бок о бок жили года три.

– Довольно большой срок, можно узнать соседку по кровати.

– Анна немногословна была, разговаривала мало, а ещё меньше о себе рассказывала.

– Что—то же говорила?

– Как все мы, приехала из деревни с мужем, устроиться могла здесь, он где—то в уезде. Виделись они редко, большей частью она к нему ходила и всё пешком. Привыкла, говорила, да и трат меньше. Все деньги копили на домик и живность, детей им Бог не дал.

– Муж обижал ее?

– Честно скажу, не знаю и чтобы бил, по крайней мере следов не видела.

– Как часто она к мужу ходила?

– Раз – два в месяц.

– Ценное что—нибудь носила? Кольца там, серьги?

– Не видела, нет, постойте, – женщина поднесла ко рту полу фартука, – кольцо носила с камнем, но не знаю, насколько ценное.

– К Анне кто—нибудь захаживал?

– Нет, хотя постойте, третьего дня заходил к ней мужчина.

– А имя?

– То ли Прокофий, то ли Порфирий, не помню.

– Как он выглядел?

– Да обычный, – женщина пожала плечами. – в рабочей куртке.

– Заводской?

– Железнодорожник, вот здесь, – она показала рукой на место, где на куртках пришиты петлицы, – их знаки.

– Железнодорожник, значит. Ранее заходил когда—нибудь?

– Может и заходил, но я внимания не обращала.

– Что он хотел?

– Не знаю, но вечером Анна засобиралась к мужу.

– Ясно, лицо у него какое, у железнодорожника этого.

– Какое? Круглое, борода козлиная, словно человек хочет выглядеть солиднее, да природа не даёт, картуз надвинут был чуть ли не на глаза. Да, руки тёмные, словно отмыть не может от грязи, въевшаяся такая.

– Угольная?

– Может, и угольная, но приметного больше ничего. Если только сапоги.

– Что сапоги?

– Каблуки разные, один низкий, второй высокий, словно ноги у него, этого железнодорожника, разной длины.

– Лет сколько железнодорожнику?

– Не знаю, но может лет тридцать, хотя лицо такое, ну, не знаю, уставшее чтоли.

– Как встретила Анна незнакомца?

– Сперва удивилась.

– Потом?

– Глаза ее забегали, не знаю, от испуга ли, а может по иной причине, не знаю.

Вторая соседка по кроватям ничего нового не добавила, только указала, что на железнодорожнике была чёрная куртка, а вот брюки, заправленные в сапоги, синего цвета, как у городовых, и глаза серые, выцветшие, какие—то безжизненные, лицо худое, изнеможённое, словно болен чем—то не лечимым.

Возвратясь в сыскное, Миша послал телеграмму становому, чтобы тот разузнал у Дорофеева, есть ли среди знакомых Прокопий или Порфирий, и служит ли кто на железной дороге. Сам же доложил об узнанном Путилину.

– Так, так, становится теплее, – начальник сыскной полиции выхаживал по кабинету, – не одна отправилась к мужу, путь—то неблизкий.

– Даже очень, – подхватил мысль Ивана Дмитриевича и, повернув голову в сторону остановившегося Путилина, произнёс, – Дорофеева, когда ходила сама, то непременно пешком, а со знакомым могла проехать на дрожках.

– Вот именно, ты, Миша, проверь, конечно, в стоге иголка, но поспрашивай у извозчиков. Если номерные, то мы непременно его найдём. Слух, как ураган пронесётся и явится голуба наша, а вот если из деревни.

– Иван Дмитрич, из деревни рановато, эти по первому снегу в столицу приезжают на заработки, а ныне погода посмотрите какая? У них у самих делов дома много.

– Возможно, ты прав, Миша, так что ступай, времени всё меньше, а преступник, может быть, далече.

Среди извозчиков в обычае быстро распространялись новости, артели всегда стремились помочь Путилину, который не один раз он вытаскивал их из не совсем приятных историй.

Николай Иванович, становой пристав, ответил на телеграмму после разговора с Дорофеевым. Коллежский асессор Стыров не мог в нескольких словах послания поведать, что Зиновий Лазаревич сперва покраснел лицом, потом без перехода побледнел, схватился за сердце и хриплым заикающимся голосом спросил:

– Порфирий?

В телеграмме было сказано, что Дорофеев ничего не поведал, хотя что—то скрывает.

– Вот что, Миша, – после прочтения Путилин протянул бумагу с двуглавым орлом помощнику, – расспроси—ка Дорофеева сам. Чую, здесь зарыто что—то.

Когда уехал Жуков, прибыл извозчик, который поведал Путилину, что отвозил женщину и человека в железнодорожном сюртуке к полюстровской дороге, что именно, мужчина настоял на пешей прогулке, и что перед этим заехали по дороге в трактир «Смоляне, где мужчина, которого женщина звала Филей, выпил косушку водки, стал мрачным и неразговорчимым. Женщина пошла с ним по доброй воле, он ее не тащил и не заставлял.

Жукову не надо долго разъяснять, что полезно следствию, а что будет во вред. Путилинский помощник сразу же направился в Окерваль для разговора с Дорофеевым, не стал Миша заезжать за становым, ибо по опыту знал, что человек закроется, как улитка, отгородится стеной и ничем не прошибить, а вот с незнакомым, пусть хотя бы и сыскным агентом, может разговориться

Для беседы Жуков спросил у управляющего купоросного завода предоставить любое мало—мальски приспособленное помещение, чтобы никто не мог помешать.

Ссутулившийся Зиновий Лазаревич сидел на краешке стула, за день настолько сильно изменился – волосы торчали в разные стороны, лицо вытянулось, скулы торчали сквозь почти прозрачную кожу, глаз не поднимал, но чувствовалось, как он смахивал слёзы, одна за другой текли по впалым щекам.

– Вы, наверное, меня помните? – Начал Миша.

Мужчина скользнул по Жукову взглядом, но вновь уставил глаза в пол.

– Третьего дня мы с вами разговаривали.

Дорофеев покачал головой.

– За это время выяснилось несколько новых подробностей и хотелось бы, чтобы вы помогли в них разобраться.

– Да чем же я, – и умолк.

– Тяжело говорить, но без вашего разъяснения нам не продвинуться дальше. Вы же хотели, чтобы убийца понёс наказание?

– Не только, – тяжело задышал, – я бы, – и вновь замолчал.

– Вам тяжело говорить?

Тяжёлый вздох вырвался из груди старика.

– Вам знаком кто—либо по имени Порфирий?

Зиновий Лазаревич закрыл глаза рукою и по плечам Миша отметил, что старик безутешно плачет.

– Мы нуждаемся в вашей помощи.

– Я говорил, что когда—нибудь он сделает что—то худое нам с Аней.

– Кто он? Порфирий?

– Порфишка, – зло сказал Дорофеев, – родная кровь наша, сын наш единственный – Порфирий Зиновьевич.

– Это он был с Анной Ивановной в день, – Миша остановился.

– Скорее всего.

– Он к вам не заходил?

– Нет.

– Чем он провинился?

– Чем, – горестно ухмыльнулся старик, – до двадцати лет он семь раз побывал в тюрьме. Вы понимаете это, семь раз, – Зиновий Лазаревич уставился на свои руки, мы не знали, что нам делать, через него мы лишились дома и когда чаша терпения переполнилась до такой степени, что я готов был поднять руку на собственного сына. Мы решили сдать Порфишку полиции, тем более, что находился в розыске уже не за кражу, а за то, что убийцей стал. Благодаря моему указанию, полиция арестовала его и товарищей, я прослышал на суде, он поклялся нам, тем, кто даровал ему жизнь, отомстить. Мы уехали из деревни и успокоились, хотелось просто пожить без прихода среди ночи пьяных компаний, без постоянных драк, без угроз.

– Порфирий отбыл наказание?

– В октябре он должен был выйти.

– Значит, он в столице?

– Видимо, начал мстить старикам, – Дорофеев закрыл глаза, – мне—то больше ничего не надо, поймайте этого злодея, прошу вас, поймайте. Мне жизни не жалко, сколько ее осталось—то?

– Вы не знаете, где он мог остановиться в столице?

– По притонам, где ж ещё?

– Почему вы о нём нам сразу не сказали?

– Забывать о нём мы стали в последнее время, словно не было его в нашей жизни.

– Стало быть, вы поможете его изловить?

– Чем я могу? – Дорофеев выставил узловатые руки вперёд.

– Вы говорите, что Порфирий сюда не приезжал, так?