Целый мир внутри Бризин Корпс
– Не волнуйтесь, – с глубоким убеждением внутри глаз начал уверения мужчина. – Все скоро будет в порядке. – За его спиной послышались всхлипывания. Вильгельму захотелось обернуться и посмотреть, что там происходит, но, опережая это желание, господин в синем сюите сделал рукой легкое движение вперед и захлопнул дверь, после чего снова заученно улыбнулся.
– Садитесь, – пригласил он свою гостью, в то время как сам обошел взявшийся из ниоткуда стол и воссел за ним.
Сил на удивление уже не было.
«Просто пропустила тот кусок времени, в который мы шли до кабинета», – решила девушка, тем самым отметая глупые мысли о невозможном, непонятном. Слишком много всего странного уже случилось, чтобы называть странным что-либо еще.
Оглядываться и осматривать кабинет не было абсолютно никакого желания. В принципе, в этом не было также и смысла, ведь все одно и то же. Вот только мужчина напротив отличается от всех предыдущих: у тех не было бороды, а у этого она была чуть ли не месячной, к тому же в ней уже были заметны белые волосинки, являющиеся свидетельством того, что и возраст составляющего протокол сотрудника отличается от возраста опрашивающего, осматривающего и тем более психографирующего. Им всем было не больше двадцати шести, тогда как этому было уж точно за все сорок.
– Итак, – спустя какое-то время начал говорить он, рассеивая своим тягучим голосом какие бы то ни было мысли своей посетительницы. Встряхнув головой и направив взгляд в сторону только что рассматриваемого, Вильгельм заметил в его руках взявшиеся словно бы из ниоткуда листки.
– Что это у вас?
Мужчина поднял глаза и снова опустил их.
– Результаты ваших процедур, – пояснил он. – На основе этих данных я буду составлять протокол.
Девушка уже приготовилась к выслушиванию очередного «вы, как вы уже знаете, находитесь…», но ничего подобного она не услышала. Недоуменно вперившись в своего собеседника, она поинтересовалась, почему он не заладил ту же шарманку, что и его предшественники.
Мужчина улыбнулся. Так, что даже показалось, будто улыбка несла какие-то эмоции.
– Вы и так знаете, где вы находитесь. А что вас ждет, понятно уже из слова «протокол».
Это было верно, и Вильгельм только лишь кивнул в ответ на это утверждение.
Потратив еще несколько мгновений на изучение переработанных деревьев, пропитанных чернилами то тут, то там, сотрудник вскоре оторвался от своего занятия.
– Что ж, – наконец произнес он, слегка постучав стопкой бланков о свой стол и отложив их вправо от себя ровной кипой. Скрестив пальцы и глядя прямо в Вильгельмовские глаза, работник начал рассыпать слова: – Исходя из просмотренных документов, утверждаю, что вы, Прицкер Екатерина Алексеевна, семнадцати лет, метра и семидесяти одного сантиметра роста, семидесяти пяти килограммов веса сегодняшним утром в 8:23 были задержаны сотрудницей ОН по причине того, что пытались приобрести одну упаковку круассанов с карамельной начинкой и плитку шоколада. В этот же день, находясь в салоне автомобиля ОН, вы вели себя непристойно. Далее, в этот же самый день, в 8:33 вы назвались вымышленным именем, что позже, находясь в здании Корпорации в кабинете Опроса в 9:05 подтвердили, – как водится, он подождал возражений или вопросов. – Вы подтверждаете?
– Да, – автоматически выпалил рассекреченный лже-Вильгельм. – А что… – попыталась она задать свой вопрос, как вдруг услышала звук открывающейся-закрывающейся двери за собой и обернулась.
В кабинет вошел еще один человек. Этот был уже привычным типом данного места: такой же молодой и выбритый, хотя при ближайшем рассмотрении можно было заметить несколько морщинок на его, казалось бы, безупречном лице.
– Прошу прощения за задержку, – пролепетал он приятным голосом, быстрыми шагами приближаясь к столу своего коллеги и также быстро усаживаясь куда-то рядом с ним. – Как вы знаете там случилось нечто непредвиденное, – объяснил он, слегка махнув головой в ту сторону, откуда он только что явился. Он поднял глаза на девушку и улыбнулся ей: – Вы-то уж точно в курсе. Вед вы причина, – и, ничего не поясняя, он взялся за просмотр документов. Его компаньон уже вставал из-за стола.
– Простите, – наконец решилась Катя. – Я ничего не понимаю на самом деле. Чему я была причиной?
Бородатый остановился и, облокотившись на стол, скрестил руки на груди.
– Как бы вам сказать, – попытался он привести свои мысли в порядок. – Я не знаток в психографии, конечно, – будто извиняясь, прибавил он. – Однако даже я могу сказать, что внутри вашего мозга есть что-то такое, что свело не подготовленного к таким поворотам дел сотрудника с ума.
Катя оторопела.
– Вы шутите?
– Куда там, – вставил недавно пришедший, откинувшись в кресле и бросив взгляд на стоящего коллегу. – Вещь эта очень серьезная. Я какое-то время интересовался психографией, поэтому могу объяснить все от и до, если вам интересно, – он взял какой-то листик за краешек, выжидая ответа.
– Да, пожалуйста, – помня о вежливости, кивнула Катя и пододвинулась к столу. Составитель протокола тоже повернулся к, очевидно, выносящему Вердикт.
– Смотрите, – тот расправил листок на столе, развернув его так, чтобы его слушателям было удобно. – В человеческом мозгу есть много различных секций, отвечающих за то или иное: в одной части хранятся воспоминания, в другой – знания и умения, следующая отвечает за то, чтобы вы не свалились набок при ходьб… Да, эмоции и чувства тоже в мозгу заключены, – пояснил он, заметив взгляд Кати, оторвавшийся от «карты». – Там же они и блокируются. Вообще, заблокировать можно любую секцию. Главное – знать способ.
В вашем же случае блокирована секция снов. Эта секция, пожалуй, – самая занимательная из всех, но никакой особенно важной информации в себе она не несет. Сны – это сны, пережитки дня в иллюзорных образах. Ничего весомого. Примерно как детский мультик – интересно, красочно, но не заставляет задуматься. То есть эту секцию никто не блокирует как раз потому, что скрывать в ней нечего.
Однако…
Однако у вас под замком именно она. И, как бы ни был молод сотрудник кабинета Психографии, которого вы навестили некоторое время назад, он все-таки отличается тем, что к своим годам многое изучил и во многом теперь разбирается. И он взламывает замки на секциях с той же простотой, с которой вы откусываете от яблока.
Вообще-то его работа не распространяется на секцию снов и ему совершенно не нужно было взламывать ее у вас, но он все-таки сделал это. О чем и пожалел уже многократно. Он увидел то, что легким движением сдвинуло ему крышу в бок.
Спикер умолк, опершись на стол обеими руками и посмотрев на своих слушателей.
Бородатый одарил его взглядом.
– Ну и что он увидел? – спросил он, и в голосе его слышалась новая нотка. Непозволительная эмоциональность.
– Откуда же мне знать, – ухмыльнувшись, ответил его коллега. – Если бы я увидел то, что он, мне наверняка точно так же сдвинуло бы мозг. Я могу судить о данном явлении лишь поверхностно. Кто знает, в чем там дело? Единственное, что можно с уверенностью утверждать, так то только, что не кто иной, как она является первопричиной всего произошедшего, – и говорящий вскинул глаза вверх, сузив их на лице Кати. От такого взгляда ей вспомнилось, что она по-прежнему раздета донага, хотя виновнику ее конфузливого состояния, казалось, не было до сего факта абсолютно никакого дела.
На какой-то момент все вокруг замерло в молчании и невесомости. Не просто даже молчании, а вроде как в полнейшей тишине. Словно в комнате не было ничего. Нет, не так. Словно бы не было ничего вообще – и даже самой комнаты. Настолько стало тихо. В какой-то момент Кате показалось, что ее мысли звучат слишком громко, и что двое мужчин слышат их также четко, как она сама.
Впрочем, ее это не очень-то и волновало. Сейчас она не придавала особенного значения происходящему. Все было настолько смехотворно неправдоподобным, что не было смысла всерьез об этом размышлять.
– И что тогда с ней делать? – качнув головой в сторону Кати, спросил бородатый, будто речь шла не о живом человеке, а о вещи.
– Не знаю, – уклончиво ответил молодой, копаясь в бумагах на чужом столе. Арестантка поглядела в сторону старшего работника, но тому, очевидно, не казалось странным, что кто-то посторонний ведет раскопки на территории его рабочего места. «Наверное, у них общий кабинет» – подумала она и отпустила эту фразу восвояси, куда-то под потолок. Ничто не имело веса в данном случае, а особенно ее мысли были невесомы.
– Что выходит по Вердикту? – вновь задал вопрос бородач.
– Ей светит два дня голода и неделя курсов этики, – ответил молодой и поднял взгляд. – Человек, выносящий вердикт, узнав, что новая арестантка свела с ума нашего психографиста, поручил мне передать вам эту информацию. Однако, как вы знаете, это не в моей компетенции.
Спросивший не сказал больше ни слова. Его лицо не выдало никакой эмоции. Ему будто бы все равно было на ответ, а спросил он лишь потому только, что дар речи использовать хоть как-то и хоть где-то, но надо.
– Что ж, – снова обратился к заключенной молодой. – Мы будем заниматься вашим делом подробнее. Сами видели, что вы сотворили с нашим сотрудником, поэ…
– Но ведь в этом не моя вина! – не сдержалась Катя. Постепенно адаптируясь в этой безумной среде, она уже могла быстро реагировать на выносимые ей обвинения в различных нелепицах и даже вовремя вставлять свое слово.
– Вас никто не обвиняет, – словно прочитав ее мысли, спокойно парировал собеседник. – Просто как факт: по истечению недели, которую вы проведете здесь, в здании Корпорации, если мы не найдем никаких зацепок в представленном деле касательно секции сна вашего мозга, вы не выйдете отсюда.
– По какому…
– Вы не выйдете отсюда, – отрезал бородатый, медленно обходя свой стол и касаясь его поверхности лишь подушечками пальцев. – Покуда мы не разберемся с поставленной задачей, – его шаги эхом отдавались в ушах девушки, вторя стукам ее сердца. И слова его звучали как аксиома, которую никак невозможно оспорить. – Вы – явление новое и, вполне возможно, опасное нам. Мы не можем подвергать самих себя опасности. Как только мы со всем разберемся, мы уведомим вас о дальнейших планах, а пока…
– То есть я как болезнь, да? – хмыкнула Катя обиженно и горько.
– А пока, – снова послышались слова. – Вы можете пройти в палату. Одежду вам выдадут.
Он махнул рукой в сторону двери.
Спорить было бы глупо. Спорами делу не поможешь. Какой толк в сотрясании воздуха словами, если они ничего не способны исправить?
Прикусив язык, Катя встала с насиженного стула и двинулась в сторону двери. Уже открывая ее, она услышала что-то еще.
– Подави свои чувства. Твоя эмоциональность может лишь усугубить все, – голос принадлежал несомненно молодому сотруднику. И голос казался полным искренности.
Хотя вот сказанное им не допускало даже возможности предполагать что-то подобное.
6
– Ух ты, что это тут у нас? – прозвучало прямо над головой, и, прежде чем Катя успела тисками сжать свой блокнот, тот взметнулся вверх, не смея и не умея сопротивляться силе человеческих рук.
Рядом на стул село тело, которым являлась одна из Катиных знакомых, Лиза. Друзей у нее не было, да и вообще она особа, не поддающаяся каким-либо эмоциям. Или старающаяся свести любой импульс на ноль.
После нескольких неудачных попыток вернуть себе свою собственность, Катя махнула на эту затею рукой и продолжила ковырять свою картофельную запеканку в мрачном раздумье. Что может быть хуже, чем когда у тебя отнимают твою личную вещь? Тем более это не просто «вещь» – там записаны все ее мысли. А теперь эти мысли попали в руки другому человеку. Это не плохо, но от этого как-то чертовски противно. Будто у тебя отняли право на мышление на какой-то миг. Все равно что вторгнуться в чужое пространство. От этого не грустно и ничего подобного, но как-то неприятно, и этот факт нарушения спокойствия вокруг тебя – он сам по себе вызывает волну праведного гнева, закипающего внутри сердца и разливающегося по венам, артериям, капиллярам.
– Что это? – вскинула похитительница блокнота взгляд на его законную хозяйку. – Что это за «идеи»?
– Там написано, – не отрываясь от своего занятия, ответила Катя.
– Прекратить приравнивать старость к героизму. Не уступать старикам мест, не делать им льгот и поощрений. То, что они немощны и стары – их проблема, а не кого-либо еще… – воровка мыслей снова глянула в сторону своей знакомой, но та никак не отреагировала. – Серьезно? – попробовала она привлечь внимание к себе и снова посмотрела в блокнот. – То есть ты до такой степени не любишь уступать место в…
– Да дело не в месте в транспорте! – Катя даже стукнула вилкой по тарелке. Она обернулась и продолжила совершенно спокойно: – просто из старости делают культ. Стариков чтят за то, что они сделали когда-то. За их работу. За их подвиги какие бы то ни было. Им надо уступать эти дурацкие места по причине того, что они многое повидали в жизни и многое знают, – она не смогла сдержать презрительную ухмылку. – Но факт в том, что прошлое – оно уже было. Его больше нет. Это история. А история – не что иное, как просто сказки. Ничто, из того, что произошло, нельзя утверждать, потому что в нашем мире все можно подделать, – заметив изменение направления своих рассуждений, Катя поспешила вернуть их в прежнее русло: – Старость – это просто немощность. Это показатель того, что ты пришел в негодность. Таких надо утилизировать, как мусор. Они напрасно тратят нужный молодым воздух. Они напрасно потребляют нашу еду. И сами они напрасны и никчемны.
Она замолчала и, заметив, что ее подруга в полнейшем замешательстве, поспешно и ловко вернула себе блокнот и внесла в него еще одну идею:
Избавляться от людей, не несущих в себе никакого смысла.
Внимательно перечитывав написанное, Катя кивнула и закрыла блокнот. Глянув в сторону молчащей подруги, она вопросительно подняла бровь. Иногда жестами можно показать то, что слова не могут передать, а иногда просто лень открывать рот, вылепливать тягучие фразы губами и языком, так что куда проще заключить все высказывание, весь вопрос в одно емкое движение.
– Мысли у тебя какие-то… – начала объяснять Лиза, раскачивая головой из стороны в сторону, словно пытаясь собрать предложение из осколков слов. – Немного социопатией отдает, если честно.
Катя вздохнула и отвернулась.
– Это скорее способность видеть реальное положение дел и нахождения путей решения увиденных проблем, Иззи.
– Мудрено, – хмыкнула та.
Повисло молчание. Правда, только между ними, ведь вокруг все шумело и шевелилось, как в муравейнике.
Сейчас был завтрак, а в столовой во время завтраков и обедов находится наибольшее количество учащихся, и все они до чертиков любят поговорить, до безумия любят посмеяться и до невыносимого громко восклицать любую чушь, приходящую им в голову с ошеломляющей разум скоростью.
– И как давно ты ведешь этот блокнот? – подала голос Лиза, не желая так просто уходить от этой темы.
– Довольно-таки, – отмахнулась Катя, немного задумавшись. – Не вспомню уже, если честно, сколько – но года четыре точно.
– И много там… этого?
– Нет, всего несколько пунктов. Однако их больше в моей голове. Со временем я полностью заполню свой блокнот.
– Прямо свод законов каких-то, – хмыкнула Лиза и ощутила на себе взгляд своей собеседницы. Она словно прощупывала только что сказанное, и взгляд ее был очень серьезен, однако ни единого слова Катя не произнесла. – По этим записям можно, наверное, новое общество собрать, – продолжила Лиза, улыбкой намекая на то, что это шутка. – Только вот оно бы скоро распалось или вымерло бы…
– Почему это? – то ли проигнорировав иронию, то ли не замечая ее, спросила Катя. – Неужто ты думаешь, что должен существовать какой-то абсолютно прекрасный мир, где с небес сыпется манна, а люди дружелюбны, где нет ни ссор, ни какой-либо негативной энергетики вообще? Тебя ничему не научили книги? Ни «О дивный новый мир», ни «Мы», ни «1984»? Не только утопия не может существовать, но даже и мысль о ней. Если мир идеален, то что-то в нем не так. Все строится на принципах равновесия, иначе все рухнет…
– Но, – прервала тираду своей фанатичной знакомой Лиза. – Твои записи – это?..
– Мои записи – это не желание создать рай для всех и вся, – поняв вопрос на середине, ответила Катя. – Это желание создать рай для меня самой и для тех, кто на меня похож. И вообще, не такой уж он и плохой был бы, потому что в моих идеях есть своя доля смысла. Просто ты насквозь пропиталась нашим реальным миром, что не можешь принять ничего, что не сходится с утвержденными в нем правилами.
Катя снова прервалась. Ей даже расхотелось доедать эту запеканку, которая пару минут назад заставляла ее живот урчать, а рот полниться слюнями. Почему-то непонимание Лизой таких простых, как казалось, истин выбешивало и заставляло аппетит растворяться в кислоте желудка. Неужели совершенно все уже отравлены этими приевшимися догмами? Поэтому никто не способен принять идеи другого человека? Поэтому все они улыбаются и крутят у виска, встречая чье-то рассуждение, идущее вразрез с заповедями, конституциями и уставами?
Катя поморщилась в отвращении.
Неожиданно ей стало все противно: ученики, смеющиеся смехом умирающих гиппопотамов; воздух, пропитанный потом мелких детей, не имеющих представления о дезодорантах и их магических действиях; система обучения; прорва людей…
– Зачем только правительство говорит семьям заводить детей побольше? – процедила Катя сквозь зубы. – Такими темпами места не останется и планета рухнет во тьму.
– Почему ты тогда пришла в столовую, если тебя так раздражает пребывание здесь?
Катя пристально посмотрела на Лизу, словно желая понять, неужели она действительно ничего не понимает. Ведь это же так очевидно!
Она огляделась по сторонам.
– А ты не замечала, что везде народу хватает? Что весь мир ими заселен? Куда мне можно пойти? – Лиза не отвечала. – Это не риторический вопрос, – добавила Катя.
Лиза недолго помялась, пытаясь рассмотреть ответ на вопрос вокруг себя, и случайно ее глаза остановились на блокноте. Катя увидела это.
– Из мира, переполненного людьми, правила которого идут вразрез с твоими желаниями и нежеланиями; из мира, в котором все тебе осточертело и каждый тебе противен, можно уйти туда, где все соответствует твоему внутреннему идеалу, где каждая вещь радует глаз и где все тебе нравится, – девушка приподняла свою записную книжку и постукала ногтем по ее обложке. – Поэтому я творю для себя то место, куда могу сбежать отсюда. А пока оно не готово для меня любое место на этой планете – ад.
Она натянуто улыбнулась, резко встала, убрав «свод идей» в рюкзак, и быстрыми шагами вышла из столовой.
7
Катя вновь очутилась напротив какой-то двери. Это была несомненно та самая, куда ей следовало бы войти. Пускай девичьему уму еще не все тут известно, однако он не настолько прост, чтобы не понять, что любая дверь, перед которой оказывается подвластное ему тело, правильная.
Уже коснувшись ручки, девушка засомневалась и заволновалась. Ее сердце прыгало, как бешеное, и вполне могло бы вылететь из груди. В этом мире вообще нельзя быть в чем-то уверенным – тем более уж в законах обыкновенной, Земной физики… хотя это, вполне быть может, была та же самая Земля, просто по какой-то причине спятившая напрочь.
Окинув себя взглядом, Катя отметила, что она до сих пор голая.
– Ну и где же «одежду вам выдадут»? – недовольно проворчала она, закатив глаза. Но выбора все равно нет: вокруг ни души, перед ней дверь, и никакой альтернативы. Так что стоит просто попытаться проигнорировать свое нудистское положение и вести себя как ни в чем не бывало.
Повернув ручку и слегка толкнув дверь вперед, Катя сделала шаг внутрь.
Уже с самого начала комната показалась отличной от всех остальных, ею увиденных сегодня. Дверь не отворилась, как Катя ожидала, что она отворится (как то и положено – вовнутрь). Нет: с поворотом ручки белый цвет рассеялся в форме прямоугольника прямо перед девушкой, и ее глазам предстало совершенно иное помещение, нежели то, что она ожидала узреть…
Стены уже не были ослепляюще белыми, как в кабинетах работающего здесь люда, – они были странного переливчатого цвета, чем-то напоминающего тот, в который были покрашены стены Катиного колледжа. Комната была небольшой, но достаточно просторной ввиду отсутствия ненужной мебели по типу телевизора, компьютера и остального – тут стояло только самое необходимое, и этого вполне себе хватало. Судя по количеству кроватей, палата была рассчитана на четырех человек. Сами кровати располагались по правую и левую руку от входа, а за последними двумя стояли стол и стулья. Тут было чисто, постели идеально заправлены, пахло вкусно.
Кате на какой-то миг показалось даже, что она попала в лагерь: в ее воспоминаниях лагерные палаты выглядели чуть ли не точь-в-точь так же, хотя особенной чистотой и не отличались.
Она-то ожидала войти в темную камеру, воняющую потом и испражнениями; камеру, покрашенную в блеклый, депрессивный тон; камеру, полную головорезов и действительных правонарушителей, а не таких, как она, осужденных за пустяки. В общем, она ожидала попасть в обычную тюрьму – такую, в которой убивают и насилуют, а не это тихое и спокойное местечко.
Медленно пройдя внутрь, Катя обнаружила, что на одной из кроватей лежит комплект белья. Не умея подавить улыбку, она метеором подлетела и взяла униформу цвета морской волны. Оттенок успокаивал, и Катя вдруг совершенно перестала о чем-либо думать и вообще заботиться о происходящем вокруг. Ей стало спокойно, и мысли о несправедливости заточения здесь, о безумии всех вокруг – это отошло на второй план. Даже на третий. Может быть, даже куда дальше, потому что вскоре девушка уже и думать не смела обо всем, что напрягало ее нервы и мозг на протяжении всего того времени, что она провела в здании Корпорации.
Лежа на мягкой постели, Катя давала себе отдохнуть. Ей было просто хорошо, оттого что она наконец одета и никто к ней не пристает с расспросами, осмотрами и дознаниями. Пускай она и не понимала, почему она здесь. Зато здесь было хорошо. А если тебя все устраивает – тогда в чем проблема?
Где-то рядом что-то зашуршало, послышался звук шагов, и Катя в волнении открыла глаза, быстро сев на подушку.
В комнату действительно вошла еще заключенная. Одетая точно так же, как и Катя, она не создавала особенного контраста. Тем более, что и волосы, и глаза были абсолютно обыкновенных цветов, а не редких ярко-голубых или ярко-зеленых…
Вошедшая окинула Катю оценивающим взглядом. В ее руках были принадлежности для умывания: щетка, зубная паста и полотенце – это все она аккуратно сложила где-то под кроватью. Сев на свою постель, девушка еще раз оценила новоприбывшую, но разговор она, очевидно, начинать не желала, давая своей соседке полное на то право.
– Привет, – стараясь говорить громче, поздоровалась Катя. – Как тебя зовут?
– Карина. Но зови меня лучше Кэрри, хорошо?
Катя кивнула.
– Ты из-за чего здесь?
Ее собеседница хмыкнула и легла на кровать, уставившись в потолок.
– Из-за тупого закона, – она повернулась к Кате. – Ну нового. Недавно только подписан. Такая бредятина.
– А… что это за закон?
Кэрри приподнялась на локтях.
– Ты действительно не в курсе? – спросила она. Катя покачала головой в знак отрицания. – О, дорогая моя! – она засмеялась радостно и немного безумно. – Незнание закона – это ведь тоже нарушение. Отчасти, конечно, но… я имею в виду, если ты не знаешь закона, то ты его вполне можешь нечаянно нарушить. А в нашем мире, – Кэрри закатила глаза и горько усмехнулась. – В нем может быть принят, кажется, любой, даже самый немыслимый закон. И он был принят. По крайней мере, я считаю его абсолютно ненормальным! Среди всех остальных законов этот – самый идиотский, самый неправильный закон!
Каролина рассердилась настолько, что села на кровать и ударила кулаком в стену. Схватившись за голову, она боролась сама с собой и силилась не заплакать.
– Господи, это же надо додуматься… – шептала она срывающимся тихим голосом. – Надо же быть таким бесчувственным, таким ужасным человеком… надо же…
– Так что за закон-то? – не выдержала-таки Катя.
Кэрри подняла глаза. На ее лице было написано так много эмоций, что все их прочесть было невозможно. Это были и боль, и гнев, и потеря рассудка… Так сразу и не поймешь, что преобладает.
От увиденного Кате стало страшно, и она несознательно вжалась в стену.
– Закон, – так же тихо, как и до этого, прошептала Карина, отмеряя слога, словно выплевывая их ссохнувшимися губами. – В котором прописано, что человек равняется животному, – она подняла свой взгляд и буквально вонзила его в сетчатку глаза свой соседки, явно не понимающей всего ужаса только что сказанного. – Это значит, что человека можно продавать в зоомагазинах как домашнего зверька, его можно заказывать в ресторанах как блюдо… Это же просто катастрофа! – Кэрри вскочила в неистовстве и начала быстрыми шагами мерять комнату от стола до стены с невидимой с этой стороны дверью. – Сам человек признал, что ничем не отличается от животного! Это же просто безумие! Мы на несколько ступеней выше, мы на несколько порядков разумнее, и теперь мы просто списываем с себя все то, что нам принадлежит. Мы сделали так много: построили города, развили технику. У нас есть средства связи, мы можем передвигаться на самолетах, преодолевая гравитацию! И теперь ты можешь прийти в ресторан и, тукнув пальцем в меню, заказать себе испанца в собственном соку!
Она была похожа на умалишенную, хотя на самом деле ей было просто жутчайше больно от осознания того, куда скатился мир. Ей было неописуемо противно от того, что происходит. И она не хотела этого терпеть, хотя выхода и нет иного.
– Я не могу существовать в подобном мире, и поэтому я устроила марш протеста, поэтому я собрала таких же людей, кто не согласен. Нас всех отловили и посадили сюда, – Кэрри вновь села на свою кровать и посмотрела прямо на Катю своими полными слез глазами. – Происходит что-то странное. Издаются какие-то законы. Им все следуют… Но никто не знает, кто эти законы издает. Никто… Есть какой-то Главный, говорят… но кто его разберет…
Катя нервно сглотнула.
Она уже начинала понимать, что происходит. Но для уверенности не хватало еще нескольких деталей, поэтому пока что она не рискнула выдвинуть свое предположение. Тем более высказать его сейчас и в лицо той, кто ведет себя так несдержанно.
Сказать что-то резкое в данной ситуации было бы неправильно. Однако Катя не могла заставить себя кивнуть и этим самым подтвердить правильность доводов Кэрри.
– А то, что человек позволял себе убивать животных на протяжении столького количества времени – это нормально? – выдавила она из себя как можно более мило. Хотя со стороны это вряд ли звучало хоть сколько-нибудь дружелюбно. – Столько убийств произошло для того только, чтобы сожрать мясо, заполучить крокодиловый клатч, чью-то шубу или трофей на стенку! Им ведь это тоже вряд ли нравилось: животные не настолько глупы, чтобы не понять, что их убивают. Как иначе можно объяснить, что птицы в страхе улетают от нас при приближении? Что медведи начинают нападать, только увидев? Ничто не происходит без причины: теперь каждый чувствует, что человек – враг, и пытается его убить быстрее, чем он убьет кого-то другого.
Почему человек позволяет себя проливать невинную кровь для того лишь, чтобы повесить чью-то голову на обозрение гостям? Ты думаешь это правильно – из-за наличия оружия и слишком раздутого эго таким образом показывать себя природе, ставить себя надо всеми, шагая по трупам к вершине? – в Катиных глазах горела злость, а кулаки ее сжимались. – Да ничуть не бывало! Я считаю, что из всех этих законов (хотя я и не знаю их вообще) этот – самый правильный.
Она прервалась, и на какой-то миг повисло молчание. Не тягостное, но волнительное – словно преддверие чего-то.
Кэрри не стала плеваться слюной в желании доказать противнице свое личное мнение. Вместо пустых дискуссий она лишь поправила подушку неспешными движениями и так же неспешно легла на нее, снова направив взор на потолок.
– А ты здесь по какой причине? – поинтересовалась она, словно нехотя.
– Я хотела взять круассаны и шоколадку в неположенное время. И при аресте некультурно себя вела.
Кэрри не ответила. Ее мозг был занят чем-то иным. Мысли вырисовывали что-то в белой выси над головой.
Спустя четверть минуты она повернулась на бок лицом к стене, чтобы не видеть свою соседку.
– Пока кто-то пытается привести тиранов в чувства, кто-то тешит желудок, – расслышала Катя шипящие насмешливые слова.
Но Кате не стало стыдно. Она уже говорила, что хочет создать мир, подходящий лично для нее, а не для каких-то других людей. И вот пожалуйста.
8
Выйдя сегодня на улицу в магазин, Катя и не подозревала, что увидит что-то подобное…
Супермаркет, в котором обычно закупалась ее семья, был очень неудачно расположен. В принципе, ничего особенно катастрофичного из близкого соседства с церковью не происходило, однако эта тишина соблюдалась только в спокойные времена. Неудачным тут было лишь то, что эти спокойные времена, как стало очевидно, подошли к концу. «Много вас по весне оттаяло», – вспомнила Катя ненароком. «В Пасху всем вдруг припекло».
Даже издалека становилось очевидным, что около церкви (и магазина, соответственно) собралась тьма-тьмущая людей. Страшно подумать, что все они верующие, – из этого в данной обстановке ничего хорошего вытечь не могло, тем более для нерелигиозной личности, каковой являлась Екатерина.
Она осторожно подошла к толпе, предварительно вытащив из ушей наушники, и попыталась услышать или хотя бы увидеть причину несанкционированного собрания.
– Я не верю…
– Пусти!
– Да что ты делаешь!
– Иисус воскрес, а…
– Да отпусти!
– Женщина!
– Мужчина!
– Кто-нибудь, да оттащите вы ее!
Творилось что-то невообразимое. На первый взгляд казалось, что люди репетируют поведение в случае Апокалипсиса, но у них никак не получается не паниковать. С другой стороны, все происходящее до ужаса напоминало что-то среднее между давкой в автобусе и торгов на рынке.
– Что происходит? – спросила Катя у одного из более-менее спокойных персон. Мужчина резко повернулся.
– Пытаемся разнять вот.
– Кого?
– Как кого? – он хмыкнул. – Дерутся вон, – махнул головой в сторону особенной давки и громких выкриков. – Убьют, если не разнять.
– А причина?
– Все та же. Верующий столкнулся с неверующим. Кто-то на «Иисус воскрес» ответил, что не верит ни в него, ни в каких бы то ни было богов и вообще считает веру глупостью и ребячеством.
– По-моему, это всего лишь новозаветные сказки с еврейскими первоосновами, – хмыкнула Катя, наблюдая за толкающейся кучей впереди и стараясь не оглохнуть от ругани со стороны давки.
Мужчина одарил ее оценивающим взглядом.
– А то, – ответил он. Он замолк и начал активно прорываться вглубь, возможно, желая показать Кате, что он тоже является частью события.
Девушка проводила его до первой фигуры, после которой увидеть ушедшего уже нельзя было.
– Да прибудет с тобою Иисус, – хмыкнула она.
– Иисус воскрес! – услышала она над самым ухом и даже вздрогнула от неожиданности. Понимая, что опять сострила на религиозную тему, притом опять неудачно и в неподходящей обстановке, Катя осторожно повернулась в сторону возгласа. На нее смотрели чистые голубые глаза высокого молодого юноши, смотрящего сверху вниз с ожиданием и вдохновением.
Решив побыстрее удалиться, недошутница быстро отвернулась и уже шагнула вбок, как вдруг почувствовала прикосновение к своему плечу и повторенную уже в самое ухо фразу: «Иисус воскрес!»
«Для кого воскрес, а для кого и не существовал», – подумала она сердито, пытаясь вырвать плечо из рук святоши, однако тот не отпускал, то ли пытаясь заставить ее уверовать, то ли желая сломать неверной кости.
– Да иди ты со своим Иисусом… – разозлившись, буркнула Катя и прикусила язык. Она думала сказать это негромко, так, чтобы никто не слышал, но, очевидно, слышали эти слова не только она и вцепившейся в нее верующий, но и несколько других.
– Как ты смеешь!
– Зачем ты пришла?
– Как ты можешь без веры…
– Это неува…
Чувствуя себя не просто не в своей тарелке, но и вообще не в адекватной обстановке, Катя решила сходить в магазин как-нибудь в другой раз и понеслась прочь из толпы фанатиков, стремясь как можно быстрее от них отвязаться.
Пробежав достаточное расстояние по переулкам и тропинкам, она наконец смогла повернуть в сторону дома.
«Дурдом какой-то», – думала девушка по пути под защиту родной крыши. «Эти верующие когда-нибудь всех переубивают. Надо же додуматься – устроить такое. А ведь религия, наоборот, не позволяет подобного. Ну веришь ты, так верь себе, никто тебе не будет мешать – ведь у каждого в голове свои тараканы. Но что же устраивать беспорядки?» – Катя еще раз огляделась по сторонам, но все было тихо. Она пошла дальше. «У каждого человека есть право на то, исповедовать или не исповедовать какую-либо религию. Может, тот человек, которого рвали они перед церковью, и позволил себе высказать свою точку зрения, но он же не сжег иконы, не подтерся рясой. Он же просто-напросто не ответил „воистину воскрес“ – ну что тут такого феноменального и что тут такого ужасного?»
Тогда она записала в список идей новый пункт:
Искоренить веру в любого бога. Люди не должны вести себя как идиоты, их мозг должен быть чист и лишен подобного мусора.
9
Как ни старалась Катя забыться сном, это у нее не получалось. Мысль текла, рассуждения толпою штурмовали ее сознание, однако ничего, даже отдаленно напоминающего дремотное состояние, не было.
И это раздражало.
Иногда сон может помочь пережить что-то трудное или что-то неразрешенное и терзающее позабыть, и сейчас этот выход был самым что ни на есть подходящим, но – не получалось открыть эту дверь, не получалось выйти из этого мира, променяв его на другой по щелчку пальцев.
Отчего-то вспомнились слова работника Корпорации. Что-то он говорил такое про ее мозг и про отдел в нем, касающийся как раз-таки снов. Блокирует она этот сектор, так он сказал? Имеет ли это какую-нибудь связь с тем фактом, что ей не удается заснуть? Или это происходит потому только, что так много всего произошло и нельзя просто так уснуть после подобного безумия?
В озеро мыслей был брошен камень, по глади пошла рябь.
Катя попыталась уцепиться за ускользающую нить слов, однако совсем скоро вместо своего голоса, звучащего внутри ее головы, девушка совершенно ясно услышала чей-то другой, раздававшийся непосредственно извне ее внутреннего мира.
– …что это может значить так много! – возмущался один голос, по всей видимости, мужской.
– Будто ты не знаешь правил, – фыркнул кто-то еще.
– Знаю! Но я не могу согласиться с ними! Поэтому я…
– Поэтому ты и пытаешься произвести всякие околореволюции, – опять вставил второй.
– Пусть даже так, – подумав, согласился первый. – Но ведь если не начать, все так и будет продолжаться. Главное – надо сделать первый шаг, а то ведь никто так и не решится. Все трусят! Трусят! – он снова сорвался, но, откашлявшись, пришел в себя.
– Не строй из себя полководца. Ты не тот, кто мог бы своими словами тронуть патриотическую струну в душе каждого и повести его творить добрые дела во благо всего их народа, – голос говорил устало. Судя по всему, человек, его имеющий, не раз встречался с подобными «противниками закона». – Ничего нельзя изменить. Тебя все равно никто не послушал бы. Максимум, чего бы ты смог достичь, – того, чтобы некоторые, мыслящие в одном с тобой ключе, поддержали это «восстание», однако толпы людей за собой ты не увидишь, ты никого не поведешь вперед, потому что, пока людям не угрожает смерть, пока они могут дышать, они не станут рисковать жизнью во имя химеры, которую ты им готов преподнести на блюдечке с голубой каемочкой. Люди глупы лишь настолько, чтобы кому-то подчиняться и терпеть, терпеть, терпеть, но жить. Но они не настолько идиоты, чтобы рисковать ради невозможного.
– Если нас много, если каждый поймет и восстанет, то мы всего смогли бы достичь.
Его собеседник лишь рассмеялся.
– Ну конечно. Каждый человек внутри себя растит мечту на утопию, однако утопическое общество не выживет в любом случае. И только пока кто-то может подчинять себе, пускай жестоко, людей, только тогда они и могут чувствовать себя живыми.
– Бред какой…
– Не бред, а реальность, – фыркнул голос в ответ. – Ты придаешь значение свободе, только когда остро чувствуешь ее недостаток. Нас давят правилами – это видно не только тебе, это видно всем, однако только так ты можешь понять, что ты живой, только так у тебя внутри что-то скребется, скулит. Если дать тебе свободу, что ты будешь делать? Если дать тебе неограниченный простор?
Внезапно диалог прервался. Катя замерла, подумав, что она могла быть причиной тому.
Однако вскоре послышались какие-то шаги. Очевидно, разговаривающих прервало появление в комнате нового человека. Посчитав момент удачным, чтобы прекратить свой мнимый сон, Катя повернулась лицом в противоположную от стены сторону и, сев на постели, оглядела своих соседей.
На правой из сзади стоящих кроватей сидели двое и смотрели на севшую, не говоря ни слова. Одним из спорящих был виденный Катей сотрудник Корпорации, тот самый молодой человек, что объяснил ей, отчего сошел с ума психографист, и что рассказал ей о секциях в мозге. Сначала лицо его не выражало ничего, кроме настороженности, но потом оно озарилось улыбкой, показав, что парень узнал свою бывшую пациентку. Он, быстро что-то сказав своему собеседнику и хлопнув того по плечу, подошел к Кате и присел на ее кровать.
– Как чувствуешь себя? – спросил он довольно мило. Несомненно, его голос принадлежал тому, кто пессимистично отнесся к заявлениям своего оппонента в недавнем споре, который Катя нахально подслушивала.
– Я думала, что вам нельзя проявлять эмоции по отношению к кому бы то ни было… – промямлила девушка, путаясь в словах.
Юноша улыбнулся.
– Нет-нет, эмоции не запрещены. Запрещено лишь проявлять их чрезмерно. То есть, – он беззвучно пошевелил губами, пробуя слова на вкус перед тем, как их произнести. – Нельзя обременять кого-то своими переживаниями. Исключениями являются лишь те случаи, когда на это «обременение» тебе дается право.
– Да-да, припоминаю что-то подобное… – в задумчивости проговорила Катя и покраснела, практически ощутив, как по ее коже заскользили взгляды всех и каждого, кто был в этой комнате и кто слышал только что сказанное.
Сотрудник выжидающе смотрел Кате в глаза. Сначала она потерялась, не зная, отчего это вдруг в нее так пристально всматриваются? Ей стало неуютно, но вскоре это ощущение прошло, ведь ей удалось вспомнить, что недавно она проигнорировала заданный ей вопрос.
– Все в порядке, – поспешила заверить она столь дружелюбного парня. – Спасибо, что поинтересовались…
Читать бесплатно другие книги:
