Поющая в репейнике Машкова Анастасия

– Помолчи и… поцелуй меня!

Она встала на колени, с силой прижалась к Трофиму, обхватила его руками, будто боясь, что он оттолкнет ее.

– Ну, обними же, обними меня, родной…

Трофим осторожно тронул ее подбородок, стараясь поднять и рассмотреть Манино лицо, залитое слезами, и стал целовать его нежно, с благоговением.

Холодильник вдруг охнул и затрясся, будто в предсмертном припадке.

Маня на миг оторвала свои губы от губ Трофима и, вдохнув как перед рывком, выпалила:

– Когда мы сделаем операцию и начнем обустраивать все в нашем доме, то первым делом выкинем этот жуткий агрегат.

– Да, да… – пробормотал Трофим и приник к ней нетерпеливым, требовательным поцелуем…

Маня решает пройти в свою комнату, чтобы прилечь: в последнее время ее одолевают сонливость и страсть к выпечке. Пончики она готова есть с утра до вечера. Встать, наесться пончиков и лечь, чтобы провалиться в блаженную дрему, в которой снова вокруг нее будут витать пончики, хворост и чак-чак.

Когда Маня приходила последний раз в женскую консультацию, ее отчитывала и пугала врачиха: «Ладно, сами растолстеете, хуже всего – ребенка раскормите, мамочка! Нужно вам – с ожиревшим ребенком мучиться? Куча болезней приплюсуется. А ведь это вполне возможно, учитывая наследственность. Вон какой папа у малыша полный, да и вы – не дюймовочка».

Конечно, за четыре месяца беременности Маня располнела, и ноги уже стали отекать – просто безобразие! Но что же поделать, если хочется сладенького? Маня вздыхает, смотрит на накрытую салфеткой пахлаву в вазочке и выходит в коридор. Она улыбается новым кремовым стенам, и светлому ламинату, и вешалке – солидной и яркой. «Хорошо… как хорошо и спокойно», – вздыхает Маня и слышит поскрипывание диванных пружин. Кажется, Трофим поднялся. Она заглядывает в спальню. Муж – заспанный, с отлежанной бордовой щекой, напоминающий огромного растерянного младенца, тянет к ней руки, сидя на постели.

– Ты так уютно посудой звякаешь. Как же хорошо дома… Отвык я, Манюнь, от большого пути.

Маня подходит к нему, обнимает и покачивает:

– И Бог с ним, с твоим большим путем. Извелась вся, пока тебя из рейса ждала. Ты еще палку не берешь! Куда это вообще годится? А если упадешь, поскользнешься?

– Ничего, палка не спасет. Я и без нее уже плясать могу, – Трофим хлопает себя по коленкам и осторожно встает. – Господи, привыкнуть не могу! Все кресло нащупать хочу.

Он прохаживается взад-вперед по комнате.

– Вот и ходи побольше, Трофим. Может, в самом деле, Бог с ним, с рулем? Придумаем тебе какую-нибудь мирную профессию? Я, когда тебя жду, так нервничаю, что еще больше сладостей ем. Смотри, какая толстуха! Скоро тебя в весе перегоню. Ну их, эти машины, а?

Она пытается заглянуть Трофиму в глаза, но он садится и прижимает голову к Маниному округлившемуся животу.

– Нет, Пенелопа моя, я только оживать начал, своим делом занявшись. Я сам себе его выбрал: независимость, свобода и движение. Важнее этого для меня только ты… и он.

Трофим настороженно прислушивается.

– Она, Тосик! Будет толстая девчонка, – смеется Маня. – И перестань давить на живот – все равно ничего не услышишь, рано еще!

– Да, молчаливое создание, не в маму, – вздыхает Седов.

– В папу будет – большая, благородная и умная.

Маня садится рядом с мужем. Трофим берет ее правую руку и качает сокрушенно головой.

– Опять кольцо сняла и бросила куда ни попадя. Какая же ты Пенелопа после этого?

– Ой, я убиралась на кухне… Тосик, с кольцом неудобно, ну, честное слово! И мало оно мне уже, – вырывает руку Маня.

– Я же говорю – никудышная Пенелопа, – вздыхает Трофим, с любовью глядя на свое тоненькое обручальное колечко.

– Знаешь, что, Трофим Евгеньевич?! Я, конечно, не ждала тебя двадцать лет из похода, но натерпелась за этот год побольше какой-то греческой богачки, которой к тому же и не существовало никогда.

Трофим подносит ее сжатую в кулачок руку к губам, потом к глазам.

– Ты – лучше всех сказочных и существующих женщин на свете. Ты… моя Маня. И я тебя никуда не отпущу…