Однажды вечером в Париже Барро Николя
«Мы всей съемочной группой отправляемся на экскурсию по Монмартру. Не хотите присоединиться, Ален? – сказала она. – Это отличная возможность, сразу со всеми познакомитесь».
«Все» – то есть костяк команды Аллана Вуда, и все эти люди на следующий день ворвались к нам в кинотеатр. Операторы, осветители, гримеры, режиссер и ассистенты, личная ассистентка Солен Авриль и, разумеется, актеры. Список участников съемочной группы и актерский состав помещают в финальных титрах любого фильма, но чаще всего нам невдомек, какое великое множество людей принимает участие в съемках кинокартины и даже в нескольких ее сценах.
В тот первый вечер в непринужденно-веселой атмосфере, царившей во время нашего ужина с Алланом Вудом и Солен Авриль, мне представлялось, что киносъемки будут чем-то потрясающе увлекательным. Но теперь меня несколько пугала предстоящая суматоха, как, впрочем, со мной всегда бывало, если какие-то происшествия нарушали нормальное течение моей жизни.
В отличие от Робера, мадам Клеман и Франсуа, которые с нетерпением ждали великого события и связывали с ним определенные надежды, я решил, что в ближайшие дни постараюсь, если удастся, держаться от кинотеатра подальше.
«С 3 по 7 мая кинотеатр закрыт по случаю проведения киносъемок». Вот и это объявление я вешал на двери, испытывая смешанные чувства. Несколько прохожих остановились из любопытства, однако и без всякого объявления было ясно, что в кино творится что-то необычное. Часть узкой улицы перегорожена, сразу у входа припаркован автоприцеп, торчавший, точно уродливая пристройка среди старых домов, а за ним фургон кейтеринговой компании и машина с оборудованием.
В понедельник я намеревался ненадолго заглянуть в кинотеатр, чтобы со всеми познакомиться, – на этом настояла Солен, но от перспективы в воскресенье тащиться со всей киногруппой на многочасовую экскурсию, да еще на Монмартр, меня прошиб холодный пот.
Издали она еще более или менее ничего, эта пышная белая церковь, похожая на торт, возвышающаяся на знаменитом холме, на который можно подняться на фуникулере, маленькой канатной дороге. Но когда поднимешься туда и оглядишься, сразу поймешь, что Монмартр – довольно неказистое место, особенно днем. У подножия холма лепятся дешевые лавчонки, какие-то подозрительные типы роются там в нижнем белье, его продают прямо на улице, грудами навалив на столах. Выше большие туристические автобусы протискиваются по узким улочкам, где в каждом доме ресторан, а в каждом ресторане, не сомневайтесь, когда-то ел, пил или рисовал как минимум один великий художник, о чем спешат сообщить памятные доски, таблички и вывески.
На паперти церкви и на лестнице сидят влюбленные студенты и обвешанные фотоаппаратами туристы со всего света, малость разочарованные, потому что отсюда не видна Эйфелева башня.
Орды цыганок, как стаи голубей на площади Святого Марка в Венеции, налетают на тебя, едва зазеваешься, а что цыганкам нужно? – погадать по руке, или стащить бумажник, или заполучить подпись под какой-нибудь петицией либо все это разом. Большинство людей, которые поднялись на холм и бродят туда и сюда, с любопытством поглядывая по сторонам, слегка ошарашены и сбиты с толку, потому что все они – туристы; нигде в Париже они не бросаются в глаза так, как здесь. В окрестности церкви Сакре-Кёр легко может возникнуть впечатление, будто парижан здесь нет, кроме гарсонов и официантов всевозможных баров и ресторанов. И пожалуй, это впечатление недалеко от истины.
На живописной площади Тертр художники, пытаясь продолжать стародавнюю традицию, малюют более или менее удачные картинки. На самой площади всегда бурлит пестрый людской водоворот, а вокруг теснятся кабачки, ресторанчики, кафе, теснится и публика в них.
Ночью при свете старых фонарей, скрашивающих убожество, Монмартр и сегодня очень живописен, волшебство былых времен кажется нерушимым. Но при беспощадном свете дня он смахивает на ярко накрашенную бабенку, видавшую лучшие времена, которые теперь, увы, в прошлом.
Вид Монмартра днем меня угнетает, а я и так-то пребывал в меланхолии. Словом, я отказался, пожелав Солен Авриль получить побольше удовольствия от экскурсии.
Чуть позже позвонил Аллан Вуд и спросил, неужели я и правда не согласен поехать с ними на Монмартр. Погода-то просто как по заказу, идеальный денек для прогулки по Монмартру! В их распоряжении три машины с водителями, решено хорошенько обследовать квартал художников, и все уже пляшут от восторга в предвкушении удовольствий.
Представить себе идеальный денек для прогулки по Монмартру я, как ни старался, не мог, но, в конце концов, я не американский турист. Так что я вежливо промолчал.
– Солен Авриль живописала нам радужными красками, – продолжал Аллан Вуд, – какая там красота. – Он был полон энтузиазма, а я подумал, что после десяти лет жизни в США нежные парижские воспоминания кинозвезды, как видно, стали еще и ужасно сентиментальными. – Мы хотим посмотреть музей Монмартра, а потом зайдем перекусить в «Ле Консулат», ведь там рисовал сам Пикассо!
Я ухмыльнулся, поскольку насчет Пикассо не был уверен, но ресторан-бистро «Консулат» знал неплохо. Он находится на холме довольно высоко, там, где под острым углом сходятся две мощенные булыжником улочки. Возле дома есть крохотная терраса, на которой и я сиживал, смакуя луковый суп. Кстати, суп был отменный.
– Отличный выбор, – сказал я. – Не забудьте отведать лукового супа.
– Так вы действительно не поедете?
– Да, действительно не поеду.
Аллан Вуд никому не навязывает свою волю. Он для этого слишком умный человек.
– Ну хорошо, Аллэн, – сказал он. – Тогда приходите вечером, посидим в баре «Хемингуэй», выпьем клубничного дайкири. О’кей?
– О’кей. – Почему бы и нет.
Вот так получилось, что в воскресенье вечером я сидел с Алланом Вудом в баре «Хемингуэй». Тихо наигрывал джаз, вокруг, куда ни глянешь, всякое охотничье и рыболовное снаряжение, и довольно неожиданно у нас завязался доверительный мужской разговор.
Вернее, сначала мы решили кое-какие организационные вопросы, связанные со съемками, а потом Аллан Вуд вдруг наклонился вперед и внимательно посмотрел мне в глаза:
– You are so blue[28], Аллэн. Что с вами? У вас раздавленный вид. – Он пошевелил пальцами, как бы нащупывая слово. – Раздавленный – это правильно?
– Подавленный. – Я немного смутился и сделал изрядный глоток дайкири. Но что толку-то? Подавленный был, подавленный и остался. – Э, чепуха. – Я пожал плечами. – Просто немного устал.
– Нет-нет, Аллэн. Вы раздавлены. Я такие вещи замечаю. – Режиссер покачал головой. – Последний раз, когда я вас видел, за нашим веселым ужином в «Рице», вы были радостный и счастливый. А теперь вы абсолютно переменились. Я с вами очень комфортно себя чувствую, Аллэн, правда, вы мне нравитесь. – Его карие глаза смотрели на меня озабоченно. – Вы не хотите сказать, что с вами? Может быть, я могу помогать?
– Едва ли. Дело довольно сложное.
– Позвольте мне угадать. Это женщина.
Я молча кивнул.
– Очень красивая женщина?
Я вздохнул и опять кивнул.
– Вы влюблены?
– Да, меня порядком шарахнуло.
– На вашу любовь не отвечают?
– Не знаю. – Я скинул в дайкири земляничку с края бокала и смотрел, как она опускается на дно, это был третий бокал за вечер. – Сперва я думал, она отвечает на мои чувства. Все казалось совершенным. Неповторимым. В моей жизни еще не было ничего подобного. – Я горестно засмеялся. – Неповторимым и стало на самом деле. Она не пришла на свидание и с тех пор вообще ни разу не позвонила и не появилась. Иногда мне кажется, что все происходило только в моем воображении. Такое чувство, как будто в реальной жизни ее никогда не было, понимаете?
Он смотрел сочувственно.
– Да, – сказал он просто. – Очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Oh, boy, этого я и опасался. Это очень типично. Она такая очаровательная. Такая удивительная. И вдруг она изменяет отношение к тебе, бросает, просто раз – и все. – Он щелкнул пальцами. – Вот и беднягу Карла она точно так бросила. – Аллан Вуд грустно отхлебнул дайкири.
Я удивился:
– Карл? Кто это – Карл?
Карл Зуссман – оператор. У него были черная борода, бразильское происхождение и короткий бурный роман с Солен Авриль. Она бросила Карла, влюбившись в техасского латифундиста по имени Тед Паркер. «Карл, – сказал Аллан Вуд, – воплощение мужественности. Но как только на горизонте появлялась красавица Солен, он делался мягче воска. Карл ужасно страдал. Однако теперь, поскольку Тед Паркер безвылазно сидит на своем ранчо в Техасе, у Карла снова появились надежды».
В странном оцепенении, уже малость захмелев, я слушал многословное повествование, которым Аллан Вуд надеялся меня утешить.
– Но вы, Аллэн, ради бога, не относите все это к себе, – завершил он свой рассказ. – Солен очень соблазнительная женщина, и ей это отлично известно. Уж такая она, какая есть. Но вы, Аллэн, ей нравитесь. Я знаю. Она была очень разочарована сегодня, когда вы не поехали с нами. – Он поднял голову, поглядел вокруг. – Н-да. Надо же! Здесь ведь все началось несколько недель назад. Oh, boy… Мне очень жаль, старина. – Он покачал головой.
Я смотрел на него в растерянности. О чем это он?
– Послушайте, Аллан… Мне кажется, вы что-то неправильно поняли… Солен и я…
– Не бойся! Я молчать как могила. Солен не знает, что я все знаю.
– Но я же не о Солен говорил, – сказал я. – Я влюбился в Мелани.
Аллан Вуд вытаращил глаза:
– Мелани? Кто это – Мелани?
Я рассказал ему все. С самого начала. Слушая, режиссер беспокойно снимал какие-то пушинки со своего вельветового пиджака и часто прерывал меня короткими восклицаниями: «Ах вот оно что!», «Да, это и правда странно!»
– А я думал, вы влюбились в Солен, – сказал он, когда я закончил. – Вот так история!
Потом я рассказал о составленном мной полном списке фактов и о бесплодных поисках маленького антикварного магазина, и Аллан Вуд опять посмотрел на меня с состраданием:
– Oh, boy, это и правда очень сложно. – Он подозвал официантку и заказал еще два дайкири. – Что же вы намерены предпринять?
– Не имею ни малейшего представления, что тут можно предпринять. – Я откинулся на мягкую спинку дивана и тупо уставился в одну точку.
Аллан Вуд тоже молчал. Вот так и сидели мы, бок о бок, двое мужчин в баре, молча пили, думали каждый о своем и понимали друг друга без слов.
Хемингуэю эта картина наверняка бы понравилась.
– А вы когда-нибудь думали, что, возможно, есть связь между киносъемками в вашем синема и исчезновением этой женщины? – спросил вдруг Аллан Вуд, присоединив свой голос к звучавшим в эту минуту последним тактам «Spring Fever»[29] Эллы Фицджеральд.
Я вздрогнул, очнувшись от покойно-безразличного оцепенения, в котором пребывал уже довольно долго.
– Что?
– Э-э… я хотел сказать… разве все это не странно? Мы появляемся – и совсем скоро женщина бесследно исчезает. Не может ли быть, что это как-то связано?
– М-м… Какая же тут может быть связь? Скромному владельцу маленькой киношки улыбнулась удача, и за это он расплачивается потерей большой любви? Вы это хотели сказать? Повезло в карты – не повезет в любви? – Я пожал плечами. – Неисповедимые силы судьбы карают меня за то, что в кассе наконец зазвенели монеты?
– Нет-нет. Я не это имел в виду. Неисповедимые силы судьбы – нет. Я сейчас не о справедливости, которая что-то дает, а что-то другое отнимает, или о Немезиде. – Он задумался, как бы получше выразить свою мысль. – Вот что я хочу сказать: может быть, эти события, два события, как-то связаны, одно и другое. Есть ниточка, понимаете? Или вы думаете, все – чистая случайность?
– М-м… В этом направлении я еще не думал… Но ведь много чего случается одновременно, разные вещи… прекрасные и страшные. И, как правило, они не имеют отношения друг к другу. Ни малейшего. Потому что так все устроено в этом мире. – Я вдруг впал в философский тон, уподобившись своему другу Роберу. – У кого-то день рождения… И в этот самый день умирает его отец. Или у человека угоняют автомобиль, и в тот же день он крупно выигрывает в лотерею. Американский режиссер прилетает в Париж снимать картину в маленьком кино… а девушка, которую зовут Мелани, в которую влюбился – да, в эти самые дни – хозяин кино, исчезает. Бесследно. – Я наклонился вперед, сжал руками виски. – Может быть, между тем и другим существует взаимосвязь, но я ее не вижу. – Я устало улыбнулся, а потом глупо пошутил: – Разве что американский режиссер и есть большая любовь этой женщины. Она его потеряла, а теперь вот они нашли друг друга и не знают, как признаться в этом мне. – Я засмеялся. – Но все-таки, мне кажется, слишком велика разница в возрасте.
Аллан Вуд долго смотрел на меня и молчал. Я испугался – уж не обиделся ли он на мою неуклюжую шутку.
И тут он сказал:
– А если этот режиссер – ее отец? Что тогда?
Сначала я подумал, ну вот, теперь он шутит. Наверное, Аллану Вуду захотелось пофантазировать. Как-никак у творческих людей это в порядке вещей, иной раз они просто не способны совладать со своей фантазией. Но, как прекрасно заметил в свое время сэр Артур Конан Дойл, если ты исключишь невозможное, то, что останется, – это и есть правда, какой бы невероятной она ни оказалась.
– Что вы хотите сказать?
– Именно то, что сказал. – Сняв очки, Аллан Вуд принялся их протирать неторопливо и тщательно. – Ваша Мелани могла бы быть моей дочерью.
– А-а! Чисто теоретически, да? – Я решительно не понимал, куда он, собственно, ведет. Должно быть, на него накатила стариковская сентиментальность, вот он и фантазирует: ах, боже мой, она же мне в дочери годится…
Но Аллан Вуд покачал головой:
– Нет. Вполне серьезно. I mean it[30].
Я уставился на него недоверчиво:
– Все-таки шутка?
Он надел очки.
– Не шутка. – И глубоко задумался, положив руку на спинку дивана и постукивая по ней пальцами. – Моей дочери сейчас должно быть двадцать пять лет. Она живет, насколько мне известно, в Париже. В тот раз, помните, я сказал, она мне не простила, что я бросил ее мать, но я слишком деликатно выразился. Она меня ненавидит. Однажды я хотел ее навестить – в этой конюшне на Луаре, которую держит ее матушка, помешавшаяся на лошадях. И что же? Она удрала. Три недели пропадала неизвестно где. Не верится, да? Тогда ей было шестнадцать. С тех пор мы виделись только один раз. Однажды вечером в этом баре. Встреча закончилась катастрофой. – Он обреченно вздохнул. – Дочка – вылитая Элен. Такая же упрямая и самонадеянная. И такая же красавица. У нее огромные карие глаза, глаза ее матери.
Аллан Вуд умолк, погрузившись в воспоминания, и во мне зашевелилось сомнение: не слишком ли много дайкири, уж не знаю, сколько их там было, – для него, такого субтильного и немолодого?
– И… что? – довольно нетерпеливо напомнил я о себе. – Какое отношение все это имеет ко мне? И к Мелани?
– О! – Он встрепенулся и удивленно поднял брови. – Разве я не сказал? Извините, мысли что-то путаются. Ее зовут Мелани. Дома все мы звали ее короче, Мела. Вот потому я не сразу сообразил… Настоящее-то имя – Мелани. А полное имя моей дочери – Мелани Бекассар.
В тот вечер мы порядком засиделись в баре. Аллан Вуд рассказал мне о давно минувших событиях из своего прошлого, которые, как выяснилось позднее, действительно имели самое непосредственное отношение к моей истории.
В расцвете сил – думаю, он хотел сказать, когда ему было лет сорок, – потерпев крах со своим первым браком, он, отдыхая в Нормандии, познакомился с Элен Бекассар. Неукротимая Элен, с буйными каштановыми локонами, развевающимися на ветру, упала к его ногам – в буквальном смысле слова! Она свалилась с белого жеребца: на широком песчаном пляже Перламутрового берега конь вдруг понес и сбросил наездницу. Последовал страстный, но полный всяких сложностей роман, от этой связи родилась девочка, Мелани, которую все звали Мелой. Девочка росла робкой и отличалась чрезмерно богатым воображением. Ее своенравная, не очень-то молодая мамаша, родившая в тридцать девять лет первого ребенка, происходила из старинного дворянского рода, ей достался в наследство маленький замок на Луаре. Больше всего на свете она любила природу, была страстной наездницей – и типичного городского жителя Аллана Вуда это безмерно восхищало, на первых порах.
Но она становилась все упрямей, все строптивей, вдобавок была в плену предрассудков относительно американцев, она не соглашалась даже недолго пожить в большом городе и все чаще уезжала кататься верхом, прогулки становились все дольше, и в конце концов обидчивый и деликатный Аллан сбежал.
– Понимаете, Аллэн, это решение далось мне нелегко. Но я вырос в таких местах, где никаких лошадей не было, я понятия не имел, как к ней подступиться, такой громадине с длинными желтыми зубами… Лошади внушали мне ужас, Аллэн. – Он передернул плечами. – И вообще, дело было не только в лошадях. Уже утром, за завтраком, все начиналось… Понимаете, я не мог спокойно почитать газеты – она трещала без умолку о каких-то арабских жеребцах, которые были ей нужны, чтобы покрыть кобылу. Кобылу звали Флер. Ух, зверюга… С первого взгляда невзлюбила меня, я понял это по ее хитрющим глазам. И страшно ревновала ко мне Элен. Однажды я по неосторожности подошел к чертовой Флер сзади – лягнула! Вот прямо сюда копытом. – Аллан прижал руку к животу и болезненно скривился.
Звезды не благоприятствовали Элен и Аллану, и случилось то, что должно было случиться. Они оставались вместе, но каждый жил своей жизнью, они все больше отдалялись друг от друга, причем в буквальном смысле слова. А под конец их разделял Атлантический океан, и не только: им стало не о чем говорить друг с другом.
Когда Меле было уже восемь лет, ее отец однажды зашел в Бэттери-парк на Манхэттене, сел на скамейку – сидел и рассеянно смотрел на воды Гудзона. И там, на этой скамейке, овеваемой свежим весенним ветром, с ним заговорила очень словоохотливая молодая женщина. Как вскоре выяснилось, она преподавала литературу в Колумбийском университете в Нью-Йорке и, что было просто замечательно, питала глубокое отвращение к лошадям. Вообще, сказала она, природа в слишком больших количествах ее нервирует, тут они с Алланом мигом нашли общий язык. Разговаривая и смеясь, они вместе вышли из парка, направились дальше по улицам Манхэттена, и Аллан, который за годы жизни с бессловесной лошадницей почти разучился разговаривать с людьми, сделал чудесное открытие: все что угодно обретает новизну и свежесть, если рассказываешь об этом молодой красивой женщине, чей интерес, казалось, был неиссякаем.
Возбуждение и раскаяние сменяли друг друга, в конце концов победило возбуждение – ума и тела. Аллан Вуд оставил Элен, с которой они, кстати, не состояли в официальном браке, и женился на Люсинде. Она была на тринадцать лет моложе Аллана. Вскоре у них родился сын.
Элен пришла в неописуемую ярость. Встряхивая каштановой гривой, она злобно поклялась, что не увидится с ним никогда в жизни. И уехала на несколько месяцев в Индию, где удалилась в один из ашрамов. Мелу отдали в интернат, но Элен успела привить дочери ненависть к предателю-отцу.
Аллан Вуд с виноватой улыбкой опустил глаза, добравшись до конца своей истории.
– Конечно, все это было не очень-то красиво, – сказал он. – Но, знаете, друг мой, постарев, начинаешь больше размышлять о жизни и однажды постигаешь, что она длится совсем не так долго, как тебе казалось раньше, и осознаешь, что это поистине дар небес – если ты можешь разделить жизнь с молодой подругой… снова насладиться той беспечностью и легкостью, которые сам за долгие годы растерял, но о которых никогда не переставал мечтать.
Я кивнул. До поры до времени эти мысли не находили во мне отклика.
Аллан Вуд остался верен своей теории о даре небес. Несколько лет назад он расстался с преподавательницей литературы. Теперь он был женат в третий раз.
– И вы думаете, Мела, то есть Мелани, может быть, и есть женщина в красном плаще? – спросил я, чувствуя, как засосало вдруг под ложечкой.
– Я считаю, что это не исключено. Мела всегда отличалась большой импульсивностью. Должно быть, она узнала, что я прилетел в Париж и снимаю картину в вашем кинотеатре. Вот она и удрала.
– Но… Откуда же… То есть каким образом…
Аллан Вуд высоко поднял брови:
– Все газеты писали, что картину я буду снимать в Париже, в «Синема парадиз».
От волнения я задергался, с ужасом вспомнив, о чем разливался соловьем в интервью, которое дал Анри Патиссу, – я же говорил, в каком я восхищении от Аллана Вуда, и какой он удивительно симпатичный человек, и что с самой первой встречи с ним я почувствовал, что беседую с добрым другом.
«Аллан и Ален – лучшие друзья!» – озаглавил журналист ту статейку и был безумно горд, что заглавие получилось с намеком на известный кинофильм[31].
Если разобраться, Мелани действительно исчезла, скрылась с горизонта моей жизни именно в тот момент, когда на нем появился Аллан Вуд. Сотни мыслей разом пронеслись в моем мозгу. Имя и возраст те же! Красивые карие глаза – да, и у моей Мелани такие! А вроде бы Аллан Вуд что-то говорил раньше, в тот первый вечер, и о прямой осанке, о походке, как у балерины. Я лихорадочно искал в памяти: что еще совпадает? И спросил:
– А волосы? У нее темно-русые волосы, цвета карамели?
Аллан Вуд призадумался.
– Э-э… Да ведь женщины, они, знаете… – сказал он. – Они любят менять цвет волос. В детстве волосы у Мелы были каштановые, как у ее матери. Потом вдруг стали черными. Когда я видел ее последний раз, она была блондинкой, то есть у нее были волосы не совсем цвета карамели. – Он улыбнулся. – А вы превосходно замечаете детали, Аллэн. Я подумал об этом, когда вы рассказывали о вашем списке фактов. Знаете, мне тогда еще одна вещь бросилась в глаза. Вы сказали, Мелани вам говорила, что ее мать не носила украшений. Так вот Элен тоже не носила. «Моя привлекательность другого рода, моя нежная кожа не выносит ничего металлического» – вот буквально ее слова. Я-то хотел подарить ей браслет. – Он усмехнулся. – Понятное дело, обручальное кольцо она бы согласилась носить, уж это точно. – Он задумчиво покрутил в бокале соломинкой. – Она ведь через несколько лет вышла замуж. Но, насколько мне известно, они вскоре разругались, и детей в том браке не было.
Я вспомнил про кольцо с розочками на руке у Мелани и вдруг засомневался. Мелани же сказала, что это кольцо – память о ее матери. Покойной матери!
– А Элен жива? Вы это знаете? – спросил я, боясь услышать ответ.
Аллан Вуд вздохнул и горестно покачал головой:
– Она была такая упрямица. В шестьдесят с лишним ей вздумалось оседлать норовистого жеребца и пуститься вскачь. – Он нахмурился, а у меня отлегло от сердца, но после пережитого волнения все поплыло перед глазами.
Итак, все сошлось. Мать Мелани скончалась, Мелани носит кольцо Элен – единственную вещь, которая у нее осталась в память о матери. У нее нет ни сестер, ни братьев. И то, что она ни словом не обмолвилась об отце, меня уже не удивляло, потому что теперь я знал, по какой причине она молчала.
– Сколько раз я говорил, что эти твари опасны. Но ей же всегда надо было настоять на своем… Она получила перелом основания черепа. Несчастный случай. Два года назад. Мне прислали сообщение… Но уже спустя несколько недель после несчастья. И после похорон, на которые пришли только самые близкие родственники. Я к ним, конечно, уже не отношусь. Для Бекассаров я персона нон грата. – Он отхлебнул дайкири. – Но с Мелой я все же хотел бы увидеться. Может, мы бы нашли какой-то путь, чтобы заключить мир. В конце концов, я ее отец. – Голос его звучал горестно.
– Я тоже хотел бы увидеться с вашей дочерью, – сказал я и почувствовал, как сильно забилось сердце. Голова вдруг стала ясной. Все было настолько невероятно, настолько безумно радостно, я не мог привыкнуть к мысли, что после всех напрасных усилий и безрезультатных поисков напал на след Мелани.
Так бы и обнял этого славного старика в круглых роговых очках, который в этот вечер стал, можно сказать, моим родственником!
– У меня нет желания сильнее, чем увидеть Мелани, – повторил я. – Аллан, поможете мне?
Аллан Вуд улыбнулся и протянул мне руку:
– Я найду Мелу. Даю слово.
19
Съемки начались. Назад пути не было. Мой старый кинотеатрик превратился в деловой, сумасшедший гудящий микрокосмос, почти неуправляемый и в высшей степени взрывоопасный конгломерат бесконечно длинных кабелей, ослепительно-ярких юпитеров, раскатывающих туда-сюда камер, щелкающих хлопушек, командных выкриков и напряженной тишины. Это был совершенно особенный мир, в котором причудливо перемешались банальное человеческое тщеславие, непримиримое соперничество и высочайший профессионализм.
В понедельник, когда я пришел в кинотеатр и перебрался в фойе через два ряда кресел, нагроможденных друг на друга и поставленных так, что они загородили вход, я понял, что в моем «Парадизе» не осталось камня на камне. Колоссальные, потрясающие перемены постигли «Синема парадиз». Даже царь гуннов Аттила, некогда ураганом пролетевший со своим войском по равнинам Паннонии, не учинил бы более жутких разрушений.
Вне себя от изумления я застыл посредине фойе – вокруг был хаос. Взмокший от пота рабочий, шумно отдуваясь, тянул по полу тяжеленный кабель и едва не сбил меня с ног. Шагнув в сторону, я чуть не грохнулся, натолкнувшись на штатив осветительного прибора, отчего тот угрожающе закачался.
– Осторожно, мсье! С дороги! – Два парня, кряхтя, протащили мимо меня громадную люстру и уволокли в кинозал.
Я еще отступил в сторону и тут натолкнулся на некое существо в ярком цветастом одеянии. Мадам Клеман.
– О боже, о боже! Мсье Боннар! Это вы, наконец-то! – Она неистово жестикулировала. – Бог мой, что за неразбериха! – Щеки у мадам Клеман горели, глаза сверкали. – Вы уже видели, во что они превратили мое помещение? Мсье Боннар, я ничего не могла поделать, эти люди из кейтеринговой компании решительно ни с кем не церемонятся, да еще поставили свой громадный фургон прямо перед входом! – Она с негодованием взмахнула рукой, указав на стойку кассира. Там все было загромождено ящиками с напитками, картонными стаканчиками, пластмассовой посудой. На столике, где всегда стояла касса, шипела и плевалась кипятком кофеварка. – Остается лишь уповать, мсье Боннар, что они, когда сделают свое дело, приведут помещение в порядок. Бог мой, что за неразбериха! – повторила она.
Я обреченно вздохнул. Да, мне тоже оставалось лишь уповать, что мой кинотеатрик уцелеет в этом тайфуне и не понесет больших потерь.
– А вы уже видели Солен Авриль? – поинтересовалась мадам Клеман. – Обворожительная особа. Она сейчас в вашем кабинете, там гримерная, – с важностью пояснила она. – А Ховард Галлоуэй в будке Франсуа освежается. Он недоволен своей ролью, хочет, чтобы ему дали больше текста. – Она пожала плечами. – Я отнесла ему туда кофе с молоком. Он пьет с тремя кусками сахара.
Мадам Клеман сияла от восторга, а я подумал: интересно, как это «освежаются» в будке киномеханика? Но предпочел не приподнимать завесу тайны, тем более что я уже уставился во все глаза на официанта: в длинном белом переднике, на каждой руке по огромному подносу с горами сэндвичей и тартинок, он шагал спокойно и легко, взяв курс на раскладной стол, который занял один из углов фойе. Потом я увидел, как среди усилителей и мотков кабеля лавировал высокий лысый человек, он прокладывал себе путь с уверенностью лунатика и на ходу записывал что-то в блокнот, направляясь к помещению, еще недавно служившему мне кабинетом. Теперь там разместилась гардеробная. Я с опаской заглянул внутрь.
На длинной вешалке, вроде тех, что в магазинах, висели на металлических плечиках платья, жакеты, шали. За ней я обнаружил бельевую корзину, в которую кто-то свалил папки и скоросшиватели. На письменном столе не осталось ничего – его очистили, вернее сказать, смели с него все дочиста, зато теперь на нем теснились баночки, кисточки и тюбики, пуховки и баллончики со спреем, а в центре важно высился пластиковый парикмахерский манекен с нахлобученным париком. Над столом повесили гигантских размеров зеркало, и у меня промелькнула мысль: а куда подевались две симпатичные акварели с видами мыса Антиб?
Солен сидела перед зеркалом, спиной к двери. Вокруг актрисы хлопотали две дамы, занимавшиеся ее волосами. Солен меня не заметила. Меня тут вообще никто не замечал, не считая, конечно, мадам Клеман, которая, как видно, уже чувствовала себя своим человеком в съемочной группе.
Спотыкаясь на каждом шагу, я перебрался в кинозал, где сразу окунулся в тропический зной и на секунду ослеп от света. Снова открыв глаза, я увидел высокого бородача, стоявшего возле кинокамеры.
– Чуть правей, Жасмин! Так. – Он ставит свет, сообразил я. – Вот теперь полный порядок. – Бородач поднял левую руку и посмотрел в видоискатель.
Прямо перед моим носом, спикировав откуда-то сверху, вонзилась в пол отвертка. Я отскочил и поднял голову. Наверху высокой стремянки стояли двое, те самые, что минуту назад проволокли через фойе огромную люстру, теперь они, забравшись под потолок, демонтировали мои старинные светильники. Как видно, ностальгический шарм, присущий интерьеру «Синема парадиз», решено сделать поярче раз эдак в двадцать.
Впереди, где были убраны первые ряды кресел, стояли камеры и мощные юпитеры. И там же я увидел щуплого коротышку в темных очках, который с жаром убеждал в чем-то красивого господина с темно-русыми волосами, аристократической физиономией и брюзгливым выражением, – вскоре выяснилось, что красавец – не кто иной, как Ховард Галлоуэй. Коротышка радостно взмахнул рукой, заметив меня.
Аллан Вуд, мой друг, человек, подчиняющий своей воле весь этот чудовищный хаос.
– Эй, Аллэн, сюда, сюда! – закричал он, просияв широкой улыбкой. – Ну что, разве это не великолепно – мы же преобразили ваш маленький дворец киноискусства! – Он взмахнул рукой, указывая на потолок, там угрожающе покачивалась титанических размеров люстра. – Вот теперь интерьер приобрел ауру неподдельной старины, а вы как думаете?
Спустя три часа человек, подчиняющий своей воле чудовищный хаос, нервно вытирал платком лоб. От радостной широкой улыбки на его лице не осталось и следа. Судя по всему, терпение его было на пределе. Кто-то сказал мне, что в период съемок бывают дни хорошие и плохие. И еще бывают очень-очень плохие дни.
Как видно, сегодня выдался один из очень-очень плохих дней.
– Так, все еще раз с самого начала. Соберитесь! Внимание… мотор… начали! – скомандовал Аллан Вуд.
Он стоял рядом с оператором Карлом и, подперев рукой подбородок, следил за съемкой. Снимался уже девятый дубль. Это была сцена неожиданной встречи героев – Жюльетт и Александра – в зале кинотеатра. Через несколько секунд режиссер, нетерпеливо замахав рукой, остановил съемку:
– Нет, нет, нет! Это никуда не годится. Солен, обернуться ты должна раньше. И, будь добра, побольше удивления! Ты же не видела Александра несколько лет и была уверена, что он давно умер. А ты смотришь на него так, как будто он отлучился на минутку в туалет. Ясно? Сделаем еще дубль, но – с чувством! – Он несколько раз нервно промокнул платком взмокший лоб. – Ах да, текст! Твой текст: «Я вовсе не забывала тебя, Александр». А ты что говоришь? «Я каждую секунду думала о тебе, Александр» – не то! Дальше. Сказала – и сюда смотри, в камеру. Крупный план… Cut[32].
– Знаете что? У меня есть идея! – воскликнула Солен. Причем таким тоном, словно она открыла по меньшей мере секрет вечной молодости.
Все, кто был в этот момент на съемочной площадке, закатили глаза. Солен Авриль давно славилась тем, что своими «идеями» в одну секунду сводила на нет всю проделанную работу.
У Аллана Вуда задергалось правое веко.
– Нет! Солен, нет. На сегодня новых идей хватит. Режиссер я, и решения принимаю я.
– Ах, ну пожалуйста, прошу тебя, не будь таким педантом chri! – Солен очаровательно улыбнулась. – Мы просто переделаем всю сцену. «Я думала о тебе каждую секунду, Александр!» Это звучит гораздо лучше, ты не находишь? Звучит так красиво, так… сильно! Что тебе стоит изменить текст?
Аллан Вуд замотал головой:
– Нет, нет, это совершенно… пойми, это же совершенно нелогично. Ну как же ты не понимаешь? – Он вздохнул. – Ты не видела Александра тринадцать лет. Не могла ты думать о нем каждую секунду.
– Конечно! Она каждую секунду думает о своем Теде, – подал язвительную реплику оператор Карл.
Солен бросила сердитый взгляд на бородача в синей рубашке:
– Очень интересно! Не подозревала, что ты умеешь читать чужие мысли! Я думала, ты читаешь только чужие эсэмэски, которые не тебе адресованы! – Она капризно надула губки, Карл угрюмо уставился в пол. – Во всяком случае сегодня никаких крупных планов. Это невозможно. Категорически! Я всю ночь не сомкнула глаз, – сказала Солен.
Карл зажмурился.
– В этом виноват только чертов тупица-ковбой, – проворчал он. – Какого дьявола ему понадобилось звонить среди ночи? Не дошло до него, что ли, что в Париже другое время, чем в его родном Техасе!
– Ну, знаешь ли, Карл, довольно. Сколько можно! Вечные придирки. Мешает тебе Тед?
Карл покачал головой:
– Не мешает, пока безвылазно сидит на своем треклятом ранчо.
Солен рассмеялась:
– Вот этого не могу тебе гарантировать, stupid[33]. Но ты, конечно, сделал все возможное, чтобы убедить Теда: лучше ему сидеть в Техасе, чем лететь в Париж.
– Вы не могли бы выяснять ваши отношения в другое время? Меня это нервирует. – Ховард Галлоуэй со скучающим видом изучал свои идеально наманикюренные ногти. – Может быть, продолжим? А то уже есть хочется.
– Нам всем хочется есть, chri, – возразила Солен. – Не все время тебе быть в центре, даже если ты тут самый красивый мужчина. А что ты самый красивый – это же само собой разумеется! И поэтому ты воображаешь, что у тебя должен быть самый большой текст и тебе…
– Тишина! Абсолютная тишина! Прошу тишины! – Аллан Вуд раскачивался с пятки на носок; я заметил, что он быстро кинул что-то в рот, уж не таблетку ли от боли в желудке? Он поднял руку, требуя внимания. – Ну, соберитесь же, наконец! Еще один дубль, потом – перерыв на кофе.
Он оглянулся и поманил Элизабет. Гримерша, для всех попросту Лиз, добродушная толстушка с веселым круглым лицом, которой, казалось бы, место не на съемочной площадке, а в деревне, на ферме, легко и ловко орудуя кисточками и пуховкой, мигом наколдовала розовую свежесть на щеках рассерженной актрисы и подкрасила ей губы.
Вскоре все снова встали по местам. Сцену сняли, на сей раз обошлось без пререканий и неточностей, и Аллан Вуд перевел дух.
– О’кей, дети мои. Перерыв, – объявил он и снова кинул в рот маленькую таблетку.
Солен уже знала. Улыбаясь с видом заговорщицы, она привела меня в бывший мой кабинет, указала на табурет и плотно закрыла дверь, сама села напротив, взяла со стола картонный стаканчик с горячим кофе и посмотрела на меня:
– Ах, какая история! – Глаза Солен восхищенно заблестели. – Потрясающе. Хозяин кинотеатра влюбляется в таинственную незнакомку, а она, именно она – поссорившаяся с отцом дочь режиссера, который в этом кинтеатре снимает свой фильм. Это посильнее любого кино! Ха-ха-ха! – И она искренне расхохоталась.
Я кивнул, с удивлением заметив, что ее звонкий серебристый смех мне уже полюбился. Капризная, жизнерадостная, носившаяся со своими потрясающими идеями Солен успела поселиться в каком-то уголке моего сердца.
– Да, – сказал я. – Случай действительно невероятный. Дочь Аллана Вуда! Вернее, я хочу сказать, надо еще выяснить все окончательно. – Я мысленно вернулся в бар «Хемингуэй» и, вспомнив рассказ Аллана Вуда о его отношениях с Элен и дочерью, озабоченно добавил: – Хоть бы он нашел Мелу. Наверняка известно только то, что на улице Бургонь женщина по фамилии Бекассар не проживает, я обратил бы внимание на такую фамилию[34].
– Конечно, он ее найдет, – сказала Солен, поправляя локон, выбившийся из высокой прически. – Не беспокойся, Ален, найдет. – Она положила руку мне на плечо. – В конце концов, ведь все мы хотим, чтобы драма в финале превратилась в комедию, не правда ли?
– Все? – переспросил я. – А кто еще знает?
Солен поправила на шее нитку жемчуга.
– О, только Карл. Я не могла не рассказать ему, а как же иначе? Мы с ним были когда-то очень близки. Ну и Лиз рассказала, конечно. У нее страстишка – запутанные любовные истории, она находит их необычайно романтичными. Между прочим, я тоже. – Солен улыбнулась и так проникновенно посмотрела мне в глаза, что я решил сменить тему и спросил:
– А с чего Карл так разъярился?
Карл Зуссман – блестящий оператор, несколько раз получавший премию «Оскар» за свою работу. И в то же время, если верить Солен, величайший идиот, какого когда-либо видело небо Франции.
От Аллана Вуда я уже знал, что бородатый гигант категорически не желал смириться с тем, что легкомысленная звезда, считая их роман законченным, обратила свою благосклонность на техасского латифундиста. А с тех пор как группа собралась в Париже для съемок «Нежных воспоминаний…», пылкий Карл не отходил от Солен ни на шаг. Он стащил ее мобильник, прочитал сообщения, присланные Тедом Паркером, все удалил, а техасцу отправил ответ: «Не суйся к Солен, ковбой. Она моя невеста».
Разумеется, актрисе пришлось вправлять мозги разъяренному техасцу, изнывавшему от любви на своем ранчо. Крепко влетело от нее и Карлу. Она даже пригрозила, что добьется замены оператора, если Карл не научится держать себя в руках. Но гневные отповеди не произвели впечатления на бородача.
«Мы созданы друг для друга, corazn»[35], – твердил он, пытаясь вернуть Солен при помощи красных роз и пылких признаний. Карл был не из тех, кто мирится с отставкой. Он ходил по пятам за Солен, когда она покупала себе туфли на улице Фобур, а вечером явился в «Риц» и забарабанил в дверь ее номера. Солен сказала: «Все, хватит, Карл, я не хочу! Пойми ты, наконец» – и думала, что он этим удовольствуется. Как бы не так, он очень решительно заявил: «Молчи, женщина! Будешь делать то, что я скажу!» – и сжал ее в объятиях. Она действительно замолчала, поддавшись порыву страсти – в последний (и единственный) раз.
– Ну, да… Карл такой мужественный, такой настойчивый, и потом, мы же выпили несколько «Маргарит», – смущенно призналась она. – Но зачем он, идиот, ответил, когда ночью зазвонил мой мобильник?
Вместо нежного сопрано Солен техасский затворник услышал густой бас бразильца Карла, а тот и не думал уклоняться от идентификации своей личности. «Карл слушает!» – пробасил он в трубку. И тут разразился грандиозный трансатлантический скандал. Катастрофа просто идеальная. Карл сиял от удовольствия, Солен кипела от ярости, а техасский Отелло, который, сидя на своем ранчо, со всей возможной дотошностью изучал разнокалиберную французскую прессу, дабы следить за событиями, так или иначе связанными с киносъемками в Париже, пришел в сильнейшее волнение.
Уверения Солен, что трубку взял зашедший в номер официант, который, дескать, в четыре часа утра принес ей сэндвич, разумеется, не убедили Теда, тот соображал туговато, однако слабоумным не был.
– Одна надежда у меня, что Тед все-таки успокоится. Понимаете, он очень импульсивный. – В глазах Солен появилось мечтательное выражение. Потом она наклонилась вперед и снова посмотрела на меня.
Огромные голубые глаза, небесно-голубое шелковое платье по моде пятидесятых годов, с пышной кружевной нижней юбкой, вздымавшейся над узкими коленями, – невинная Офелия, на которую возвели чудовищную напраслину. Наконец, легонько вздохнув, она сказала:
– Ох уж эти ревнивцы, сколько их вокруг. Это очень утомительно, правда, Ален, можете мне поверить. – Солен грациозно откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу. И, подмигнув, задорно ткнула меня в колено острым носком синей туфельки. – В другой жизни я, пожалуй, предпочла бы симпатичного французского интеллектуала. Как вам такая идея?
20
Все было как в сказке. Ведь это в сказках число три обладает магическим значением. Прекрасной дочке мельника даются три попытки, чтобы отгадать имя Румпельштильцхена. Заколдованная принцесса три раза является ночью королю. Золушка трижды трясет дерево на могиле своей матушки, чтобы получить красивое платье, в котором она поедет на бал.
Три дня прошло после того, как Солен сказала: «Не беспокойся, Ален. Он ее найдет», – и мое заветное желание, казалось, начало исполняться. В сказках вести приносит скачущий во весь опор гонец, в моей реальности начала двадцать первого века роль гонца досталась прозаическому мобильному телефону.
Вопреки обыкновению, Аллан Вуд сразу перешел к существу дела.
– Я знаю, где она живет, – объявил он.
Я издал радостный вопль, подпрыгнул и вскинул вверх руку со сжатым кулаком, ни дать ни взять футболист, забивший последний решающий гол.
Все это было на углу улиц Вьё Коломбье и Ренн. Выходившая с красивым бумажным пакетиком из ювелирного магазина и удовлетворенно улыбающаяся дама взглянула на меня с любопытством, и я в ту же минуту почувствовал, что должен поделиться с кем-нибудь своим счастьем.
– Он ее нашел! – крикнул я, ошарашив даму.
Она, впрочем, развеселилась и, подняв брови, ответила с юмором:
– И это великолепно.
– Он ее нашел! – сообщил я спустя пару минут Роберу, который спешил на лекцию, но еще не выключил мобильник.
– Великолепно, – сказал и мой друг. – Давай созвонимся после обеда.
Четверг, позднее утро, мир был лучшим из миров[36]. Аллан Вуд, знаменитый режиссер, великий детектив, а с недавних пор мой друг и союзник, достиг цели. Нашел, он нашел ее – свою дочь, женщину, которой я отдал сердце.
Поначалу дело шло не слишком удачно, потребовалась целая серия непростых переговоров с родственниками Элен, которые жили в замке на Луаре, и все как один швыряли трубку, стоило им услышать, что звонит Аллан Вуд. Но наконец нашелся некий троюродный племянник, проявивший сочувствие к бывшему невенчанному супругу покойной тети Элен и согласившийся сообщить глубоко взволнованному Аллану Вуду адрес его дочери.
Выяснилось следующее: около года назад Мела, после, должно быть драматического, расторжения своего брака с французом – парень был родом откуда-то из южных провинций, ничего более конкретного племянник о нем не мог сказать, – перебралась из Арля в Париж. И теперь она живет под своей девичьей фамилией в квартале Бастилии, недалеко от площади Вогезов, а на какой улице, племянник, к сожалению, не знал. Но все-таки он дал Аллану Вуду ее домашний телефон.
– Я уже навел справки, – гордо доложил режиссер. – Она живет на улице Турнель. Там действительно проживает кто-то по фамилии Бекассар.
– Это сенсация! – завопил я в телефон, и проходивший мимо японец с большим фотоаппаратом испуганно вздрогнул и сердито поджал губы. Я почувствовал себя на верху блаженства, однако в следующий миг мне вспомнились мытарства в доме на улице Бургонь. Я вздохнул. – Мой бог! Аллан, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Надеюсь, что на сей раз это действительно она.
– Это она. Я уже позвонил.
– Что?! И то она сказала?
– Ничего. Вернее, она, как принято, назвалась, сняв трубку. – Голос Аллана Вуда звучал смущенно. – У меня не хватило духу заговорить с ней, я просто повесил трубку. Но это она. Голос Мелы, никаких сомнений.
Я задергался, как от неслабого удара током. Первым моим побуждением было нырнуть в метро и ехать к Мелани. Однако Аллан Вуд возразил, сказав, что надо действовать более осмотрительно.
– Не будем бросаться туда сломя голову, друг мой. День-два сейчас уже не имеют значения, а нам нужно выработать хороший план. – В его голосе звучал самый настоящий страх.
Читать бесплатно другие книги:
