Субмарины уходят в вечность Сушинский Богдан

41

Апрель 1945 года.Германия. Берлин. Рейхсканцелярия. Бункер фюрера

Войдя в штабной отсек, фюрер решительно, с какой-то фанатичной подозрительностью, осмотрел присутствующих. В эти минуты здесь находились: начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал пехоты Кребс; командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг; гаулейтер Берлина и министр пропаганды Геббельс; генерал Бургдорф, призвание которого Гитлер в эти мгновения так и не вспомнил; его, фюрера, адъютант майор Йоганмейер, служивший связным-посыльным между ним и штабистами; еще какие-то офицеры, находившиеся здесь в ожидании то ли важных вестей, то ли дальнейших бессмысленных распоряжений…

Всем им казалось, что Гитлер явился с какой-то особой новостью, возможно, даже с долгожданным приказом об эвакуации его личного штаба и штаба сухопутных войск в Баварию, поэтому все напряглись, приняли стойку «смирно» и терпеливо ждали оглашения очередной воли фюрера.

— Геббельс, вы знакомы с телеграммой Геринга? — мгновенно развеял все их надежды раздосадованный голос «вождя арийского народа».

— Нет, мой фюрер, пока еще не знаком, — запинаясь, безнадежно дрожащим голосом проговорил Геббельс, сразу же вызывая подозрение в правдивости его слов. Тем более что даже самые преданные делу национал-социализма люди уже давно воспринимали его как штатного рейхслгуна. Причем многие даже не пытались скрывать этого своего убеждения.

— Что, действительно не знакомы? — повторил свой вопрос фюрер и недоверчиво оглянулся при этом на Бормана. — Разве рейхслейтер не дал вам возможности прочесть этот странный документ?

— Позвольте ознакомиться,- шагнул к нему обер-пропагандист рейха, однако тот уже успел протянуть бумажку Борману:

— Прочтите, Мартин, только вcлyx, вслух. А потом вместе подумаем, как быть дальше.

Читал Борман срывающимся голосом, путая ударения и сбиваясь, как нерадивый школьник на экзамене. Но, завершив чтение, не позволил Гитлеру и рта раскрыть:

— …Поэтому я и считаю, мой фюрер, — вновь обрел он актерский дар декламатора, — что мы не можем и дальше спокойно воспринимать подобные ультиматумы нашего, с позволения сказать, рейхсмаршала Геринга. Считаю, что реакция должна быть самой решительной. Мы не можем позволить ему самым наглым образом присваивать себе власть, данную вам как фюреру самим германским народом, самой историей, самими Высшими Посвященными! Да, и Высшими Посвященными — тоже! — уточнил он вспомнив при этом Человека в Зеленых Перчатках, который не давно встречался с ним в Потсдаме, на одной из чудом уцелевших конспиративных квартир.

Фюрер об этой встрече не знал. О ней вообще не знал никто кроме его, теперь уже единственного, но все еще довольно влиятельного союзника Геббельса.

Так вот, этот берлинский лама еще раз потребовал, чтобы фюрера окончательно локализовали в его бункере рейхсканцелярии. Нет-нет, с убийством вождя он не торопил: то ли понимал, что это крайне опасно для жизни Бормана и Геббельса, то ли решил продолжить игру, условия которой так до конца все еще не оглашал Возможно, стоявшие за ламой Высшие Посвященные опасались хаоса, в который может ввергнуть агонизирующий рейх несанкционированное исчезновение фюрера.

Словом, как бы там ни было, а речь шла только о надежной и окончательной локализации.

Борман прервал свою речь на самом высоком регистре и взглядом приговоренной к сожжению Кассандры осмотрел присутствующих. Кребс, Вейдлинг и Бургдорф стояли, опустив головы, словно в том, что здесь происходило, видели и свою собственную вину. Или попросту чувствовали себя неловко.

— Конечно же, это возмутительно, — первым нашелся Геббельс. — Именно сейчас, когда судьба Германии требует от нас наивысшего сплочения вокруг идей и личности фюрера!…

— Прекратите, Геббельс, — поморщился вождь и сам содрогнулся от осознания того, что ведь это первый случай в истории их взаимоотношений с «германским оракулом», когда он решился вот так вот, резко одернуть его.

Однако неожиданно ситуацию разрядил простаковатый генерал Вейдлинг, который в свойственной ему грубовато-солдафонской манере проворчал:

— Опять этот Геринг!… Какого черта ломиться в такое время в бункер со своими дурацкими телеграммами?!

Вейдлинг уже не раз отличался подобными выходками во время оперативных совещаний и здесь, в бункере, и в «Вольфшанце», но всякий раз это сходило ему с рук.

— Давайте ответим, что вы, мой фюрер, не предоставляете ему права наместника; указ от 29 июня 1941 года отменяете как устаревший и утративший актуальность, и продолжаете исполнять свои обязанности главы государства, — предложил Кребс, стоя над разложенной на столе армейской картой части Германии, охватывающей берлинское направление от Одера до Эльбы.

Даже произнося эти слова, он косил взглядом в сторону города Людвигсфельда, в районе которого, по его сведениям, все еще сохранялся небольшой коридор — его единственное и последнее спасение, и, подобно азартному игроку, решающемуся идти ва-банк, нервно потирал кончиками пальцев свой заостренный «испанский» подбородок.

— Нет, действительно, какого черта ломиться?! — не унимался Вейдлинг. — Есть фюрер, и есть все мы! Что тут непонятного?! Если Германия в опасности, то спасать ее нужно вместе, а не сваливать вину на кого-то одного. Хотя Геринг виноват в провале войны больше всех нас…

Генералу никто не возражал, однако же никто и не поддерживал. На него вообще не обращали никакого внимания, как не обращают внимания на городского сумасшедшего, произносящего свои бредовые монологи на городской площади или соборной паперти

Еще в течение какого-то времени фюрер стоял посреди комнаты с видом человека, провинившегося перед всеми остальными присутствующими, и, с этим же видом, неохотно возмутился:

— Понятно, что Геринг, как всегда, стремится к высшей власти. Это недопустимо. Мы не позволим ему создавать свое собственное правительство и вести переговоры от моего имени! Таких полномочий я ему не предоставлял.

— Вы слышали, господа? Геринг таких полномочий не получал! — заводил штабную братию Мартин.

— Так и ответьте ему, Борман, — наконец сдался Гитлер. Объясните ему, в конце концов, что сейчас не время для этих его дурацких выходок.

— Я готов. Уже иду отвечать.

— Впрочем, я сам, — заколебался вождь.

— Будет так, как вы решите.

— Однако все должны знать, что ответ мой будет жестким поучительным, — не очень уверенно, а потому недостаточно жестко заверил Гитлер и, еще немного поколебавшись, направился к выходу, намереваясь продиктовать телеграмму одной из своих личных секретарш.

— Я предлагаю, мой фюрер, — вновь взял инициативу в свои руки Борман, заставляя Гитлера остановиться уже у самой двери собственно в дверном проеме, — чтобы вы объявили Германа Геринга предателем, лишили всех чинов, постов и наград, а лучше всего — приказали казнить[73].

— Ну, это уж слишком, — проворчал все тот же Вейдлинг, который, вместо того чтобы заниматься обороной Берлина, не упускал ни одной возможности встрять в очередную бункерную склоку.

— Если вы не замолчите, Вейдлинг, — угрожающе надвинулся на главного спасителя Берлина доселе державшийся в стороне от полемики Геббельс, — мы начнем выяснять, почему вы здесь, а не там, на баррикадах, в кругу защитников Берлина.

— А действительно, — поддержал его генерал Кребс. — Согласитесь, это вызывает вопросы.

— Не смейте упрекать меня, — холодно и почти безразлично огрызнулся Вейдлинг.

— А кто запретит нам делать это?

— Если я откажусь руководить обороной Берлина, то завтра вообще некому будет командовать его гарнизоном.

— А что, сейчас этой обороной кто-то руководит? — подслеповато прищурился обер-пропагандист рейха. — А гибнущим гарнизоном кто-то командует?

— Представьте себе, Геббельс, командует, — закусил удила Вейдлинг. — Только поэтому мы с вами все еще пребываем в рейхсбункере, а не в одном из сибирских концлагерей.

— Жаль, что берлинцы не знают имени своего спасителя.

Прежде чем приняться диктовать секретарше текст телеграммы Герингу, фюрер возмущенно пожаловался ей:

— Не могу положиться ни на одного человека, фрау Турм, все меня предают.

— Я вас понимаю, фюрер.

— От этого я совершенно болен и постоянно страдаю.

— Нечто подобное вы говорили мне еще в марте, фюрер, — уставившись в клавиатуру пишущей машинки, проговорила исхудавшая, утратившая и без того не очень броскую красоту сорокалетняя блондинка.

— Разве? Как видите, пожаловаться мне больше некому.

фюрер тотчас же и помиловал его. Ну а приказ об аресте Геринга Борман издал, уже игнорируя волю вождя.

— Вы не жалуетесь, Адольф, — Турм принадлежала к тем немногим людям из окружения Гитлера, которые оставляли за собой право обращаться к нему как фюреру, не употребляя лебезящего «мой», или же просто называли его по имени. Чего Гитлер просто-таки терпеть не мог. — Вы уведомляете нас о своем душевном состоянии.

— Теперь это уже не имеет значения.

— Пока вы — фюрер, Адольф, значение имеет буквально все. Потому что на вас смотрит вся Германия. И потом, если помните, еще тогда, в марте, я сказала, что рядом с вами много преданных людей. И повторяю это сейчас[74]. Вот только вам не всегда удается вовремя распознать их.

— В моем окружении их почти не осталось.

— А почему только в окружении? Вспомните Бонапарта и крепитесь. Ему было нелегче.

— Я знаю, что вы — давняя и тайная поклонница великого корсиканца.

— Как и вы. И вовсе не тайная.

— Согласен, вы этого никогда не скрывали.

— «Вокруг одни бонапартисты! — мысленно вскипел Борман, вошедший в машбюро вслед за Гитлером. — Как получилось, что до них крематорная очередь концлагерей так и не дошла?! Явное упущение!»

— Вспомните, — не ведала его мыслей фрау Турм, — как Наполеон решительно выдвигал и приближал к себе новых людей. Ранее совершенно неизвестных. Именно эти люди оставались затем самыми преданными его последователями. Оглянитесь вокруг себя, фюрер. Разве в вашем окружении есть хотя бы один храбрый офицер, которого вы решительно выдвинули в маршалы или хотя бы в генералы? А сколько их было в окружении Наполеона: молодых, честолюбивых, талантливых и бесконечно преданных!

— Не отвлекайте фюрера непозволительными разговорами, фрау Турм, — не удержался Борман.

— Но ведь мы же говорим о… Наполеоне! — непонимающе пожала плечами машинистка, искренне верившая в то, что всякое упоминание имени этого французского полководца — свято. Тем более, в кругу военных. — Знаю, что вы, Борман, его не любите.

— Этого француза?! Я — германец.

— Вы вообще никого не любите, — обронила Турм, демонстративно перебирая какие-то бумажки у себя на столе.

— Сейчас мы говорим о Наполеоне, — язвительно напомнил Борман. — О французе, да к тому же корсиканце.

— Не огорчайтесь, Борман, будь вы где-то поблизости Бонапарта, он вас тоже не особенно жаловал бы.

— Оставим в покое тень Бонапарта, — решил фюрер, что за машинистку-бонапартистку пора вступиться. — И хочу, чтобы вы знали, фрау Турм, что вы — единственная в этом подземелье, кому я еще по-настоящему верю и кто способен успокоить меня, — лезвием прошелся он по самолюбию Бормана.

— Не будем об этом, фюрер. К тому же рейхслейтер ждет, как вы распорядитесь судьбой несчастного Геринга.

Вместе с фюрером она взглянула на Бормана. Тот ответил им взглядом, полным ненависти, и поспешил ретироваться. Когда в тексте своей телеграммы Гитлер дошел до смертной казни, которой заслуживает «государственный изменник» Геринг, секретарша вздрогнула, прекратила печатать и, повернув голову, осуждающе взглянула на… Бормана. Именно на Бормана, хотя руководитель канцелярии и секретарь фюрера пока еще по поводу телеграммы и звука не произнес, а молча и, как могло показаться, смиренно стоял у двери, дожидаясь, пока о нем снова вспомнят.

— Мне так и писать это — о «смертной казни»? — вполголоса уточнила она у Гитлера.

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что это… Геринг!

— Молите Бога, что не Бонапарт! — вполголоса съязвил Борман.

И все же замечание фрау Турм какое-то действие возымело. Фюрер нервно прокашлялся и уже более твердо и настойчиво проговорил:

— Пишите дальше: «…Однако, учитывая ваши, Геринг, многолетние заслуги перед НСДАП и государством, я дарую вам жизнь, хотя и лишаю вас всех постов. Гитлер».

Как только Турм отстучала последнюю букву, они вдвоем, словно пойманные на горячем заговорщики, оглянулись на Мартина Бормана.

— Возмутительно! — почти прорычал тот. — Нельзя миловать предателей! Не то время, чтобы проявлять снисходительность к таким врагам рейха, как Геринг.

Дождавшись, пока он выйдет, Адольф и унтерштурмфюpep СС Турм вновь растерянно переглянулись.

— Вы даже не представляете себе, что они способны натворить, — почти прошептала машинистка, — как только почувствуют, что ваш авторитет фюрера иссяк, а ваша воля к власти исчерпана. Обратитесь к Наполеону, фюрер. Вспомните, что вы начинали как ученик Бонапарта. Обратитесь же теперь к его духу. — Вы же видите, кто вас теперь окружает и на что они способны.

— Я чувствую это, — исповедально признан Гитлер. — Мне давно следовало покинуть Берлин. Надо было эвакуироваться вместе с Кейтелем или Герингом. Там, в ставке «Бергхоф», я все еще оставался бы для них всех великим фюрером Великой Германии.

— В Берхтесгадене — да, — сочувственно поддержала его лейтенант войск СС Катарина Турм. — Враги были бы еще далековато, к тому же уходить оттуда было бы легче: в горы, в Аргентину или в Южную Африку. Там у вас было бы много всяких самолетов, из тех, которые откуда угодно взлетают и куда угодно садятся.

— Самолетик, который куда угодно садится!… Вы правы: теперь нам нужен какой-нибудь легкий самолетик… — пробубнил фюрер, откровенно воспринимая слова машинистки, как подсказку. В эту минуту он подумал о летчике-испытателе Ганне Райч. Уж кто-кто, а она смогла бы выдернуть его отсюда, даже если бы русские уже были в двух кварталах от рейхстага. — Так может, действительно?…

— Вы подумали о ком-то, кто мог бы увезти вас отсюда? — как можно доверительнее спросила машинистка, но тоже вполголоса.

— Подумал.

— Я знаю, кого вы имели в виду.

— Не знаете, — покачал головой Гитлер. Он сидел рядом с ней, упершись локтями в колени, с низко опущенной головой, в позе беспредельно уставшего и окончательно разуверившегося человека.

— Ту летчицу, которую Вернер Браун чуть не посадил смертницей в одну из своих погибельных ракет.

— Браун действительно хотел это сделать?! — отшатнулся Гитлер, забыв, хотя бы ради приличия, уточнить, о ком она ведет речь.

— Нет, заставить Ганну Райч он не решился бы, но пытался сыграть на ее самолюбии.

— Странно. Почему я об этом не знаю? Я бы категорически…

— Вы многого не знаете, фюрер, — простодушно просветила его унтерштурмфюрер. — Слишком многого. Но, возможно, в этом ваше спасение.

— Наверное, так оно и есть, — неожиданно признал вождь.

— …Но в этом только ваше спасение, — храбро уточнила Турм, — а не спасение Германии.

Гитлер ничего не ответил, и Катарина с опаской взглянула на него, пытаясь выяснить, не слишком ли обиделся.

— Мне давно нужно было выбраться из Берлина, — почти ритуально молвил Гитлер, словно произносил заклинание. — Давно, давно надо было. Вместе с Герингом и всеми прочими… Там у меня было бы больше свободы для маневра, там я еще не чувствовал бы себя… руководителем страны, — запнулся он на слове «фюрером».

— А главное, в вашем распоряжении все еще оставался бы тот самый офицер со шрамами, который когда-то, и тоже в горах, спас Муссолини. А потом швырнул к вашим ногам труса и предателя, этого… венгра, — с какой-то особой, женской брезгливостью произнесла она это свое «венгра», — адмирала Хорти.

— Со шрамами, да… — машинально повторил Гитлер. — Обер-штурмбаннфюрер Отто Скорцени.

— Напрасно вы оттолкнули от себя этого офицера со шрамами, фюрер, — настойчиво избегала Турм слов «мой». — В страшные минуты жизни таких людей, как он, нужно держать при себе.

— Он выполняет мое задание.

— Значит, не то выполняет. У него теперь должно быть одно задание: спасти своего фюрера. Если кто-то в трудную минуту и способен выручить, так это они, такие решительные и отчаянные люди, как этот, со шрамами, — назидательно произнесла унтерштурмфюрер СС. — Вот кого вам следовало сделать своим фельдмаршалом, фюрер. Вместо некоторых других, продажных.

— Он тоже может предать, — так и не вдохновился ее доверием фюрер.

— Но ведь оставался же преданным в самые трудные минуты.

— Раньше — да, оставался. Тогда они боялись меня. А теперь, когда все почувствовали, что рейх оказался на грани краха…„

— Этот не предаст.

— Вы что, близко знакомы со Скорцени?

— Близко вообще не знакома. Газеты, радио, приказы… Словом, наслышана. Только я вам вот что скажу, фюрер: люди с такими шрамами, как у него, — не предают. Уж поверьте моему чутью.

Фюрер смотрел на свои дрожащие руки и молчал. Однако Турм почувствовала, что думает он сейчас не об офицере со шрамом. Скорее всего, вообще ни о чем не думает, просто замер в своем страхе, как в коконе.

— Еще не так уж и поздно, — вдруг решительно проговорил Гитлер, поднимаясь с приставного стула, сидя на котором, обычно диктовал машинистке. — Я немедленно вызову его сюда.

— Офицера со шрамами? — почему-то упорно не желала называть обер-диверсанта по фамилии.

— Почему… со шрамами? Генерал-полковника Грейма, — сказал Гитлер, глядя куда-то в потолок и уж явно обращаясь не к фрау Турм. Это были размышления вслух. — Его и Ганну Райч. Двоих прекрасных пилотов и полностью преданных мне людей.

Он опустил глаза и вдруг заметил, что, глядя на него, машинистка медленно покачивает головой.

— Что? — не понял он.

— Они не выпустят вас, — повела она подбородком в сторону двери.

— Кто… не выпустит?

— Они! Эти, которые сейчас вокруг вас: Просто так они вас отсюда, из своих рук, уже не выпустят, — едва слышно, почти не шевеля губами, произнесла фрау Турм.

— Почему вдруг вы решили, что не выпустят?!

— Приказ у них такой, — передернула плечами.

— Чей… приказ? — тоже шепотом спросил Гитлер. — Я спрашиваю, унтерштурмфюрер Турм: чей приказ? Гиммлера? Деница?

— Не их, вообще не наших.

— Я не выдам вас.

— …Не наших это приказ, фюрер, не германцев, и не земных. Очевидно, тех, кто когда-то отдавал нам приказы через вас, фюрер. Возможно, оттуда, из Антарктиды. Только я вам этого не говорила, фюрер. Я всего лишь секретарша, машинистка-стенографистка; я не могла знать такого…

Гитлер почти испуганно взглянул на нее и точно так же попятился к двери, как совсем недавно пятился Борман. Ему даже в голову не могло прийти, что эта выцветшая, увядающая блондинка обладает такими сведениями и способна выдвигать такие предположения.

Фюрер, конечно же, поверил ей; поверил искренне, с той обреченной отчаянностью, с какой обычно верят единственной сострадающей душе, случайно открывшейся в стане врагов.

Но именно эта доверительность и порожденный словами машинистки-эсэсовки страх перед Борманом и его единомышленниками заставили фюрера как можно быстрее, ни с кем по пути не общаясь, добраться до своего кабинета и тотчас же вызвать адъютанта Иоганмейера.

— Нам известно, где сейчас находится командующий 6-м воздушным флотом генерал-полковник Риттер фон Грейм?

— Так точно, в Мюнхене. Два дня назад он звонил по поводу поддержки его флотом армейской группы фельдмаршала Шернера, базирующейся в Богемии. Фельдмаршал недоволен тем, что Грейм выделяет все меньше машин для поддержки его группы армий с воздуха.

— Не о Шернере сейчас речь, майор.

— Яи говорю: Грейм объяснил фельдмаршалу, что, выполняя ваш приказ, он направляет свои эскадрильи на прикрытие подступов к Берлину с юга и юго-востока. Недоволен им и генерал-полковник Рендулица, командующий группой армий, дислоцирующихся в Моравии, который получает еще меньшую поддержку и считает…

— Достаточно, майор, — хлопнул ладонью по краю стола Гитлер. — Лучше бы эти группы армий находились сейчас здесь, под Берлином.

— Но перебрасывать их сейчас к Берлину уже невозможно, они потеряют прекрасные позиции…

— Я спросил вас, знаете ли вы, где в данный момент находится генерал Грейм! — заорал Гитлер. — Так знаете или нет?! Вы способны отвечать на мои прямые, элементарные вопросы?! Или отправить вас командовать штурмовой группой на окраину Берлина?

— Я сейчас же попытаюсь связаться с ним по радио, — понял свою оплошность Йоганмейер.

— И передайте мой приказ: во что бы то ни стало прибыть сюда на самолете. Как можно скорее.

— На самолете? — растерянно уточнил майор-адъютант, но тотчас же опомнился: — Впрочем, как прикажете.

— И пусть захватит с собой Ганну Райч.

— Не так-то просто будет найти ее сейчас.

— Я издаю приказы для того, чтобы их выполняли, а не комментировали. Вы слышите меня, адъютант, выполняли!

— Так точно, ой фюрер, — невозмутимо согласился Йоганмейер. — Приказ должен быть выполнен.

— Если фрау Райч оказалась рядом с Герингом, пусть Грейм немедленно отзовет ее в свой штаб.

Майор был уверен, что Гитлер давно и безнадежно влюблен в эту хрупкую с виду но беспредельно храбрую летчицу-испытательницу, а посему прекрасно понимал, что скрывается за его словами: «Если фрау Райч оказалась рядом с Герингом».

— Грейм отзовет ее, мой фюрер. Я так и передам. Райч не должна находиться сейчас рядом с предателем.

— И согласовывать свой прилет с Герингом генерал не обязан, точнее, вообще не должен.

— Не должен? Будет передано, мой фюрер. Я попыта… простите, я, конечно же, разыщу генерала.

Гитлер даже предположить не мог, что как раз в эти минуты Борман вызвал в свой отсек штандартенфюрера СС Цандера, который был его советником по связям с гестапо, военной разведкой и СД, и велел немедленно связаться со штабом войск СС в Берхтесгадене, чтобы передать приказ: Геринга, его штаб и начальника канцелярии ставки Ламмерса арестовать, предъявив им обвинение в государственной измене.

Записав этот приказ в свой блокнотик, Цандер на какое-то время впал в полное оцепенение. И не выходил из этого состояния, пока Борман не наорал на него.

Когда же о нем узнал Йоганмейер, то, вместо того, чтобы немедленно броситься к фюреру и доложить о происходящем, лишь саркастически хмыкнул. Теперь он прекрасно понимал, что фюрер понятия не имел о том, сколь близко подступилась к нему измена. Как со стороны Геринга, так и со стороны Бормана.

— Вы намерены доложить о моем приказе фюреру? — без обиняков поинтересовался Борман, узнав об этой случайной утечке информации.

— Наверное, не стану.

— Почему? — заинтригованно спросил рейхслейтер.

— Порой у меня создается впечатление, что фюрер слишком устал

— Что-что?! — подался к нему Борман с таким видом, словно услышал нечто совершенно немыслимое.

— Фюрер настолько устал, что, очевидно, не в состоянии воспринимать реальность всего происходящего даже здесь, в стенах рейхсканцелярии, не говоря уже о событиях за ее пределами.

— «Фюрер устал!» Прекрасно сказано, Йоганмейер, прекрасно! — повертел по-бычьи массивной головой Мартин Борман. — Стоит ли тревожить его по каким-то пустякам… нашего безнадежно уставшего фюрера?

И докладывать Йоганмейер действительно не стал. К чему беспокоить и без того уставшего фюрера?

42

Апрель 1945 года. Германия.Ставка рейхсмаршала Германа Геринга в Баварских Альпах,в районе Берхтесгадена

Около часа Геринг провел в изнуряющем, ожидании. Он уже несколько раз предпринимал попытку представить себе фюрера читающим его телеграмму; старался мысленно увидеть выражение его лица, услышать его голос, уловить его внутреннюю и внешнюю реакцию.

Однако после каждой такой провидческой попытки на душе у него становилось все тревожнее и тревожнее; какое-то внутренне чутье подсказывало ему, что у фюрера его верноподданническо составленная телеграмма вызвала совершенно иные чувства, нежели те, на которые он рассчитывал.

Рейхсмаршал пробовал перечитывать какие-то бумаги, которые случайно попали ему под руки, однако понять их смысл он так и не смог.

Несколько раз Геринг подходил к окну-бойнице, но теперь уже «горная гробница» не производила на него абсолютно никакого впечатления; затянутая плотной сероватой дымкой, она казалась невыразительно далекой и пронизывающе холодной.

Когда ожил телефон, Геринг в очередной раз оторвал взгляд от «горной гробницы» и метнулся к столу. Он был почти уверен, что звонят из рейхсканцелярии, возможно, на проводе сам фюрер. Однако не был слишком уж разочарован, когда услышал в трубке:

— Это майор Эрих Хартманн. Извините, что осмелился побеспокоить.

— Вы правильно сделали, что осмелились. Как вы там?

— Почти безнадежно. Я только что вернулся из задания, во время которого сбил свой 349-й самолет; кстати, это был новейший русский истребитель Як-11, и я сбил его уже в небе Берлина.

— Я рад за вас, Хартманн, и даже не стыжусь того, что откровенно завидую вам. Дай-то Бог выпить по рюмке коньяку за ваш сбитый 350-й. А вы, майор Хартманн, достойны такой победы, потому что вы -лучший пилот-истребитель Второй мировой войны.

— Мне приятно слышать это от лучшего германского пилота Первой мировой.

— Но всего лишь германского, как вы совершенно справедливо заметили, майор Хартманн. А вы — лучший истребитель вражеских самолетов Европы и всего мира. И это уже доказанный факт, хотя война еще не завершена. Но вы позвонили не только для того, чтобы сообщить о своей очередной победе в воздухе, правда?…

— Здесь, в штабе полка, всякое говорят… Вот я и решил убедиться, что у вас все хорошо, просто командуете теперь не из Берлина, а из Берхтесгадена. Но это еще ни о чем не говорит, так ведь, господин рейхсмаршал?

— Ни о чем, — рассеянно подтвердил рейхсмаршал. — Теперь моя ставка здесь. И это уже окончательно. Кстати, что именно… говорят, майор Хартманн?

Майор немного замялся. Геринг знал этого парня, как знал и то, что в кабине своего «мессершмита-109» он всегда чувствовал себя увереннее и смелее, нежели в кабинетах начальства. Он, Геринг, сам всячески пытался сблизиться с Хартманном, из уважения к его истребительскому таланту, от осознания того, что этот пилот очень напоминает его самого в начале его летной карьеры.

— Всякое говорят, господин рейхсмаршал, но в основном то, что вызывает опасение. Поэтому офицеры штаба и попросили меня связаться с вами. Так что будьте осторожны и еще… помните, что в горах пилоты чувствуют себя так же уверенно, как и в небе. Надеюсь, вы понимаете меня, — многозначительно произнес лучший ас рейха и, не попрощавшись, положил трубку.

«А ведь Хартманн позвонил только для того, чтобы предупредить, что по штабам воздушных армий уже гуляют слухи о моем аресте, — подумал Геринг, все еще глядя на телефонную трубку, словно ждал, что она вновь оживет. И намек на то, что в горах пилот чувствует себя не хуже, чем в небе, — тоже прозрачен. Это совет: пора бежать, пора скрыться где-то в горах. Рейхсмаршал Геринг — скрывающийся в одной из пещер Баварских Альп! Ничего не скажешь: достойное завершение карьеры лучшего аса Первой и главнокомандующего люфтваффе во Второй мировой!

Нет, на это я не пойду! Хотя прав был адъютант Инген: нужно было перебросить сюда несколько десятков моих авиаторов, чтобы уберечь себя от какой-либо неприятной неожиданности. Личная охрана рейхсмаршала люфтваффе, сформированная из лучших асов рейха: Герда Баркхорна, Гюнтера Ралля, Отто Киттеля, а еще — Новотного, Рудорфера, Штайнхофа![75] Уж эта ас-гвардия запомнилось бы миру надолго. И выглядело бы похлеще, нежели старая гвардия Наполеона. Впрочем, теперь уже вызывать кого-либо поздно. Поэтому, будь что будет!»

Если бы Хартманн вдруг позвонил еще раз, единственное, что он услышал бы от него, Герийга, — это пожелание продержаться еще пару недель, а значит, дожить до полного окончания войны.

«Хартманн, может, и дотянет до судного дня рейха, — поиграл желваками рейхсмаршал, — может, ему, везунчику, Богом хранимому, и на сей раз повезет[76], а вот что будет с тобой, Герман Геринг?»

Словно бы подтверждая его сомнения, в кабинете появился генерал Коллер.

— Господин рейхсмаршал, только что я беседовал с адъютантом фюрера.

— Вам это удалось?! — оживился Геринг.

— У нас с ним сохранились хорошие отношения. Он сообщил, что поначалу фюрер воспринял вашу телеграмму более или менее спокойно. Так, немножко побушевал по поводу вашей поспешности, однако в конце концов заявил: «Однако переговоры о капитуляции пусть Геринг все же ведет».

— В таком случае мы спокойно можем налаживать контакты с американцами, которые уже находятся довольно близко отсюда.

— Не все так просто, господин рейхсмаршал. Дело в том, что Борману не понравилась такая реакция фюрера, и он сумел убедить его, что за вашей телеграммой скрывается, как он выразился, предательская попытка захватить власть в свои руки, а сама телеграмма по существу является наглым ультиматумом, посредством которого вы пытаетесь вырвать власть из рук фюрера.

— Каким еще ультиматумом?! — перехватило дыхание у Геринга.

— Я всего лишь повторил то, что услышал от адъютанта фюрера, — раздраженно напомнил ему Коллер.

— Но там не содержится даже намека на ультиматум, — едва слышно проговорил Геринг, не опускаясь, а буквально падая в кресло, и в какое-то мгновение Коллеру вдруг показалось, что тучного, до предела побагровевшего рейхсмаршала вот-вот хватит апоплексический удар.

— Я согласен с вами, господин главнокомандующий люфтваффе, — как можно убедительнее произнес генерал, впервые за все время их знакомства опасаясь не гнева рейхсмаршала, а его беспомощности.

— Нет там никакого ультиматума! Вы ведь читали текст этой телеграммы, генерал Коллер! И доктор Ламмерс ее тоже читал.

— Однако предназначалась она не нам, а фюреру, который обязан был читать ее внимательнее нас всех, — безжалостно напомнил генерал, прекрасно понимая, что в эти минуты Геринг нуждается хоть в каких-то словах поддержки. — А еще ее читали Борман и, что самое страшное, Геббельс.

— Но вы-то объяснили адъютанту фюрера, что мою телеграмму следует воспринимать совершенно по-иному?

— В сложившейся ситуации он уже ничего не решает. Борман и Геббельс никого не подпускают к фюреру. У адъютанта сложилось впечатление, что они не позволят фюреру вырваться из бункера, пресекут любую его попытку выехать из Берлина.

— Он так прямо и заявил об этом?!

— Скорее намекнул. Но довольно прозрачно.

Геринг растерянно смотрел на генерала. Потеряв нить своей мысли, он не знал, как ему продолжить этот разговор, как реагировать на совершенно выбившее его из состояния равновесия сообщение Коллера.

— Итак, эти мерзавцы сумели убедить фюрера, что моя телеграмма — ультиматум и что, якобы, я пытаюсь захватить власть. Как вы думаете, последует какой-то письменный ответ фюрера?

— Последует, — отчеканил генерал. — Причем очень скоро. Они заставят фюрера излить в телеграмме весь свой гнев. Тем не менее я думаю, что вам не следует дожидаться появления телеграммы фюрера.

— Почему… не следует? Вы можете выражаться яснее, генерал?

— Когда она появится, у вас уже не будет времени на спасение.

— На спасение?! Речь уже должна идти о моем спасении?!

— Что вас так удивляет, господин рейхсмаршал?! Да, о спасении. Борман наверняка прикажет местному отделению гестапо или командованию местной части СС арестовать вас. Ему не нужен такой опасный конкурент на пост преемника фюрера, каковым являетесь вы. А посему я скажу вам то, чего не решался сказать раньше: вам вообще не следовало посылать эту свою телеграмму фюреру. Я дословно передал вам сказанное Гитлером в присутствии многих официальных лиц. Этого было достаточно, чтобы, имея юридическое толкование начальника канцелярии ставки Ламмерса, спокойно действовать в рамках полномочий наместника фюрера.