Хевен, дочь ангела Эндрюс Вирджиния Клео

Мне снова явился образ мисс Дил. Вот она сидит передо мной, в своем красивом красном костюме, и улыбается, и очень гордится тем, что мы, о существовании которых никто другой и знать не хотел, вместе с ней. Я вспомнила о подарках. Интересно, прибыли они или нет? Может, они лежат у двери, и некому все это носить. Или съесть.

– Хевен, так какое мясо ты желаешь?

О господи, откуда мне знать? Я нахмурилась, сосредоточившись на запутанном меню. Тогда, когда нас приглашала мисс Дил, я ела ростбиф. И ресторан был примерно такой же красивый.

– Попробуй что-нибудь из того, что тебе всегда хотелось, но не было возможности, – подсказал Кэл.

– Так, – размышляла я вслух, – я ела рыбу, пойманную в реке рядом с нашим домиком, ела свинину, цыплят и один раз ела ростбиф, очень вкусный, но, я думаю, надо попробовать что-нибудь совсем необычное. Выберите мне.

Кэл засмеялся и заказал салат и телятину по-французски.

– Во Франции дети растут на вине, но, я думаю, мы подождем еще несколько лет.

Он посоветовал мне попробовать эскарго, и только когда я разделалась с этим блюдом, он объяснил мне, что я ела улитки в горячем чесночном сливочном масле. Кусочек французского хлеба, которым я промокала вкусный соус, так и застыл в моей внезапно задрожавшей руке.

– Улитки? – переспросила я, почувствовав тошноту и уверенная в том, что он надо мной подшучивает. – Даже самые последние люди в горах не едят такую отвратительную штуку, как улитки.

– Хевен, – произнес Кэл с теплой улыбкой во взоре, – это так интересно – открывать перед тобой мир. Только ничего не говори моей жене. Она у меня прижимистая и считает, что в ресторанах только деньги дерут. Ты можешь себе представить, с тех пор как мы поженились, ни разу не ели в ресторане, а только наскоро в забегаловках? Китти равнодушна к изысканной пище, она, собственно, и не понимает, что это такое. Но считает, что разбирается. Если она повозится с приготовлением еды полчаса, то, по ее мнению, это и есть изысканное блюдо. Ты не заметила, как быстро она готовит еду? Это потому, что она не любит канителиться со сложными блюдами. То, как она готовит, я называю «разогревать еду», вот и все.

– Но ведь до этого вы говорили, что Китти прекрасно готовит!

– Я помню. Так оно и есть, если тебе нравится ее утреннее меню. Вот это она делает лучше всего. Да еще всякие деревенские блюда, которые мне не нравятся.

С этого самого дня я начала влюбляться в городской образ жизни. Он был совсем не тот, что у нас в горах и даже в долине.

Едва мы успели войти в дом, как пришла Китти со своих вечерних занятий по керамике. По ее взгляду было видно: достаточно пустяка, чтобы она вышла из себя.

– И что вы оба делали целый день?

– Ходили покупать новую мебель, – спокойно ответил Кэл.

Китти подозрительно прищурила глаза:

– В каком магазине покупал?

Кэл ответил, и Китти нахмурилась:

– И почем же?

Когда Кэл назвал сумму, Китти схватилась за голову, явно ошарашенная сообщением.

– Кэл, дурак ты чертов, ей надо покупать только дешевые вещи! Она же не может отличить хорошее от плохого! Значит так: если меня не будет дома, ты отошлешь все обратно, когда привезут. Если же я буду дома, то я отошлю!

У меня сердце екнуло.

– Ничего ты не отошлешь, Китти, – сказал Кэл, собираясь подняться наверх, – даже если ты будешь здесь. И еще для твоего сведения сообщаю, что я заказал самый лучший матрас, лучшие подушки и постельное белье и даже красивое покрывало с кружевами под цвет занавесок.

Китти взорвалась:

– Дурак чертов, сто раз дурак!

– Хорошо, может быть, я и чертов дурак, который заплатил за все это свои деньги, а не твои. Спокойной ночи, Хевен. Пошли, Китти, ты, судя по всему, устала. В конце концов, это была твоя идея – поехать в Уиннерроу и подыскать нам дочь. Или ты думала, что она будет спать на полу?

Мне трудно было сдержать свою радость, когда два дня спустя привезли мебель. Кэл находился дома и командовал, куда и что поставить. Он выразил желание оклеить комнату обоями:

– Тошно от этого изобилия белого цвета. Но она никогда меня не спрашивает, какой цвет я предпочел бы.

– Все отлично, Кэл. Мне очень понравилась мебель.

Когда грузчики уехали, мы вместе застелили постель новенькими симпатичными простынями в цветочек, одеялами и поверх всего – чудесным стеганым покрывалом.

– Тебе нравится голубой цвет? – спросил Кэл. – Мне так надоел этот ярко-розовый.

– Мне очень нравится голубой.

– Васильково-голубой, как твои глаза.

Он стоял посреди моей маленькой комнаты, похорошевшей сверх моих ожиданий, и казался слишком большим и сильным рядом с изящными предметами, которые он выбрал. Я суетилась, торопясь рассмотреть другие купленные им вещи, про которые я не знала: несколько тяжелых медных уток – подпирать книги на полке (книги вместе с одеждой лежали в подвале у меня в одном шкафу со щетками), блокнот, стакан для ручек и карандашей, авторучку, набор карандашей, настольную лампу, картины в рамках. Кэл столько всего накупил, что меня это растрогало. И снова слезы навернулись на глаза.

Меня едва хватило на «спасибо», потом я уже не могла говорить и разревелась вовсю, дав волю слезам, накопленным за целые годы. Я плюхнулась ничком на узкую кровать, такую чудесную, а Кэл, испытывая неловкость, сел на краешек и стал ждать, когда я успокоюсь, потом прокашлялся и произнес:

– Мне надо вернуться на работу, Хевен, но, прежде чем я уйду, вот тебе еще один сюрприз. Кладу его тебе на стол, и ты порадуешься ему после моего ухода.

Услышав его удаляющиеся шаги, я перевернулась на спину, села на кровати и еще раз успела крикнуть вдогонку Кэлу:

– Спасибо вам за все!

Я услышала, как отъехала его машина, но все продолжала сидеть на кровати. Потом мой взгляд упал на письменный стол.

На синем блокноте лежало письмо, одно письмо.

Я не помню, как, рванувшись, схватила его. Но помню, что села и долго смотрела на свое имя, написанное на конверте. Мисс Хевен Ли Кастил. В верхнем левом углу я увидела имя и адрес Логана. Логан!

Он меня не забыл! Он помнит обо мне и вот написал! Впервые в жизни я воспользовалась ножом для вскрытия писем. Какой красивый почерк был у Логана.

Дорогая Хевен!

Ты представить себе не можешь, как я волновался за тебя. Слава богу, ты написала мне, и теперь я могу спокойно спать, зная, что с тобой все в порядке.

Если б ты знала, как я по тебе скучаю! Когда небо яркое и голубое, я почти вижу твои глаза, но от этого я скучаю по тебе еще больше.

Сказать честно, мама попыталась спрятать письмо и я никогда не прочел бы его, но однажды я нашел его в ее письменном столе, когда искал марки, и в первый раз в жизни моя мать по-настоящему разочаровала меня. У нас состоялся неприятный разговор, и я заставил ее признаться в том, что она спрятала твое письмо от меня. Теперь она признает, что была не права, и попросила меня и тебя простить ее.

Я часто вижу Фанни. У нее все в лучшем виде, она ходит королевой. Фанни ужасная воображала, и, если быть честным, я думаю, преподобный Вайс недооценивает, какой груз взвалил на себя.

Фанни говорит, что ее не продавали! Говорит, что твой отец РАЗДАЛ всех своих детей, чтобы спасти их от голодной смерти. Не хочется верить в продажу, хотя ты меня никогда не обманывала и уж тебе-то я верю.

Отца твоего я не видел, зато видел Тома. Он приходил в аптеку и спрашивал, нет ли у меня твоего адреса, он хочет написать тебе. Твой дедушка живет в доме для престарелых в Уиннерроу.

Ничего не могу придумать, как тебе помочь разыскать Кейта и Нашу Джейн. Пожалуйста, пиши мне. Я пока что не встречал никого, кто нравился бы мне так же, как ты, Хевен Ли Кастил.

И пока я не встречу тебя, не собираюсь и искать.

Моя любовь всегда с тобой.

Логан

Я почувствовала себя такой счастливой, что опять разревелась.

Вскоре после получения письма от Логана мне исполнилось пятнадцать лет. Я предпочла не привлекать к себе лишнего внимания и ничего не сказала ни Китти, ни Кэлу, но Кэл каким-то образом проведал о моем дне рождения и сделал мне немыслимый подарок – новенькую пишущую машинку.

– Это поможет тебе делать домашние задания. – Он широко улыбался, довольный тем потрясающим впечатлением, которое произвел на меня его подарок. – Ходи на занятия по машинописи в школе. Уметь печатать – никогда не лишнее.

Но машинка, как она ни понравилась мне, оказалась не самым большим сюрпризом на мое пятнадцатилетие. Отнюдь. В эти дни я получила большую поздравительную карточку с милыми стихами, шелковый шарф и письмо от Логана.

Мне по-прежнему не терпелось узнать о Томе. У него теперь есть мой адрес, почему же он не пишет?

В школе у меня завелись две подружки, которые то и дело приглашали меня к себе домой. Обе никак не могли понять, почему я все время отказываюсь. К моему великому сожалению, эти девочки, обиженные моими отказами, постепенно стали отдаляться от меня. Разве я могла им объяснить, что Китти запрещает мне водить дружбу с кем бы то ни было, так как это будет отвлекать меня от выполнения каждодневных работ по дому? И мальчикам, которые приглашали меня погулять, я тоже должна была отказывать, правда совсем по другой причине. С кем бы я хотела видеться, так это с Логаном, а не с ними. Я хранила себя для Логана и не раз задавалась вопросом: ведет ли он себя так же?

Я по десять часов в сутки, словно рабыня, наводила в доме порядок и чистоту, но приходила Китти, и порой от этого порядка не оставалось и следа. Растения, которые я поливала, удобряла, вытирала с них пыль, от слишком большого внимания к ним стали местами привядать, и Китти кричала на меня, что я дура.

– Уж за растениями-то ухаживать может любая дура, буквально любая!

Она обнаружила-таки, что я поливала ее искусственные растения, и влепила мне пощечину, обозвала идиоткой, деревенщиной, безмозглой девицей.

– Только о мальчиках и думаешь, по глазам твоим вижу! – шумела она, когда, неожиданно заявившись домой днем, застала меня за ничегонеделанием. – Нечего тебе делать в гостиной, когда нас нет дома! И когда ты одна, то к телевизору чтобы не прикасалась. Делами занимайся, понятно тебе?

Каждый день я вставала рано, чтобы успеть приготовить завтрак. Вечером Китти редко приходила раньше семи-восьми, и мы с Кэлом ели одни. Но это почему-то не волновало ее. Она с облегчением падала на стул в кухне и задумчиво смотрела на свою тарелку, пока я не подносила еду. Она поглощала ее с волчьим аппетитом за несколько секунд, даже не успевая оценить труда, который я вкладывала в приготовление любимых Китти блюд.

Перед тем как идти спать, мне надо было прибраться на кухне, проверить все комнаты и убедиться, что там все на месте и в должном порядке, что никакие журналы не разбросаны по столам или на полу. По утрам я торопливо убирала свою кровать, потому что Китти приходила и проверяла, а потом бежала вниз готовить завтрак. Перед школой я запихивала белье в стиральную машину и включала ее, а тем временем заправляла их постель, ставила посуду в посудомойку, протирала мебель и посуду, чтобы удалить отпечатки рук, пятна, точки и прочее, и, только когда я запирала за собой дверь и направлялась в школу, начинала чувствовать себя свободной.

Теперь я хорошо питалась, была тепло и по сезону одета, и, однако, временами мне так не хватало дома. При этом я забывала о голоде, жутком холоде, лишениях, которые, очевидно, оставили во мне навечно глубокий след. Я так скучала по Тому, что порой это было просто невыносимо. Я переживала за Нашу Джейн и Кейта, за дедушку и даже за Фанни. Я скучала по Логану, но его письма помогали мне переносить разлуку с ним.

Каждый день стали идти дожди, и в школу я ездила на автобусе. Китти не хотела покупать мне плащ и сапожки или подходящие ботинки. «Скоро лето», – говорила она, словно весна была не в счет. С приближением весны у меня еще сильнее развилась тоска по дому. Весна в горах была волшебным временем года. Жить становилось легче, склоны гор покрывались цветами, и наступала такая красота, которая Кэндлуику и не снилась. В школе я налегала на учебу с куда большим старанием, чем другие ученики. После школы торопилась домой – окунуться в уборку, стирку, готовку.

Обилие телевизоров в доме служило для меня постоянным соблазном. Часто пребывая в одиночестве, я, несмотря на запрет Китти, скоро пристрастилась к «мыльным операм». Герои сериалов снились мне по ночам. О, у них случались проблемы куда серьезнее, чем у Кастилов. Правда, среди их проблем не было финансовых, а все наши так или иначе были связаны с деньгами, по крайней мере так это мне виделось теперь.

Каждый день я заглядывала в почтовый ящик в ожидании писем Логана, которые приходили регулярно, и Тома, который пока не подавал признаков жизни. Однажды, вконец расстроенная отсутствием весточки от Тома, я написала мисс Дил, объяснила ей, как мы все были проданы, и попросила ее помощи в поиске братьев и сестры.

Миновало несколько недель, а от Тома по-прежнему не поступало вестей. Письмо, которое я отправила мисс Дил, вернулось со штампом «Адресат неизвестен».

А тут еще и Логан перестал писать! Первой моей мыслью было – у него завелась другая девушка. Мучимая догадками, я прекратила писать ему. Проходили дни без писем от Логана, и я стала думать, что никому-то я по большому счету не нужна, никто меня по-настоящему не любит, один только Кэл. Он был моим спасителем, единственным другом на свете, и все мое существование все больше и больше зависело от него. Тихий дом с появлением в дверях Кэла оживлялся, включался телевизор, и работу по дому можно было забыть. Около шести вечера я, уже приготовив обед, начинала с нетерпением ждать его, чтобы накрыть на стол. Я вовсю старалась, чтобы украсить стол, приготовить его любимые блюда, уже не думая, растолстеет или не растолстеет Китти от мучной пищи, которая ему нравилась и мне тоже. Когда часы на камине отбивали шесть, у меня навострялись уши и я ждала шума знакомого автомобиля. Я подбегала к двери из гаража, принимала у него пальто, и мне нравилась церемония приветствия, которая каждый день была одной и той же:

– Привет, Хевен. Что нового?

Его улыбка озаряла мою жизнь, его шутки вызывали у меня смех. Он был для меня светом в окошке, я забывала все его слабости, связанные с Китти. Что мне в нем особенно нравилось, так это то, что он слушал, действительно слушал меня, когда я говорила с ним. Я видела его как бы в роли отца. Именно такого отца, который не только любил бы меня, но и высоко ценил. Кэл меня никогда не критиковал и всегда, в любом случае, был на моей стороне. Хотя, когда дело касалось Китти, это никогда особенно не помогало.

– Пишу и пишу, а Фанни не отвечает, Кэл. Пока я здесь, я отправила ей пять писем, а она хотя бы открыточку в ответ. Вот вы бы могли так со своей сестрой?

– Нет, – печально улыбнулся он. – Но, кстати, из моей семьи никто не пишет мне, ну и я им не пишу. С тех пор как женился на Китти. А Китти ни с кем не хочет делить мою любовь.

– И Том что-то тоже не пишет, хотя Логан дал ему мой адрес.

– Может быть и так, что Бак Генри не оставляет ему времени на письма. Или вообще не хочет, чтобы Том с кем-нибудь переписывался.

– Но Том наверняка нашел бы способ…

– Потерпи. В один прекрасный день ты увидишь письмо от Тома в нашем почтовом ящике, я уверен.

За одну эту фразу его можно было полюбить. Я любила Кэла за то, что благодаря ему я чувствовала себя хорошенькой, за то, что он хвалил мои кулинарные способности и ценил работу по дому. Китти – та вообще ничего не замечала, пока я не делала какой-то ляп.

Прошли недели, в течение которых мы с Кэлом становились все ближе друг другу, как настоящие отец и дочь. Тем более что Китти часто не появлялась дома до десяти-одиннадцати часов. Я считала, что лучше Кэла в моей кэндлуикской жизни никого нет. Для Кэла мне хотелось сделать что-то особенное. Он имел пристрастие к необычным блюдам из яиц, и впервые в жизни я собралась приготовить для него то, о чем он часто просил Китти, – сырное суфле. Восхитительная женщина по телевидению научила меня многому, например как готовить изысканные яства.

Самым лучшим днем для этого была суббота, перед тем как ехать в Атланту в кино.

Я нимало не сомневалась в том, что мое начинание, как и большинство других, провалится. Как же я была удивлена, неся свое изделие от духовки к столу, что оно получилось! Высокое, легкое, золотисто-коричневого цвета! Прекрасно удалось! Если бы я могла в этот момент поощрительно похлопать себя по спине, то сделала бы это. Я подошла к шкафу с фарфором, желая подать это блюдо на тех королевских тарелках, каких оно заслуживало. Потом я спустилась на полпролета в полуподвал, поклонилась и объявила насколько могла сдержанно:

– Кушать подано, мистер Деннисон.

– Немедленно иду, мисс Кастил, – ответил Кэл.

Мы сели в гостиной. Он с восхищением смотрел на удавшееся мне сырное суфле – пышное, аппетитное.

– До чего же красиво, Хевен. И вкусно, – сказал Кэл, попробовав суфле и закрыв глаза от удовольствия. – Мне мама, бывало, делала такое сырное суфле. И охота тебе было возиться с ним?

Почему он чувствовал себя как-то неловко в собственной столовой, словно он никогда тут не обедал? Я огляделась по сторонам: неловкость Кэла передалась и мне.

– Ну, теперь тебе много тарелок мыть. Помоешь – и едем в город, развеемся.

Ах, вот в чем дело…

Быстрее меня в эти минуты двигаться было невозможно. Я поставила красивые фарфоровые тарелки в посудомойку, а пока машина работала, слетала наверх ополоснуться и переодеться. Кэл был готов к отъезду и ждал меня. Он улыбался, довольный, видимо, тем, что музейный порядок в гостиной восстановлен. Я уже готова была на выход, но вспомнила…

– Одну минуточку, сейчас я вернусь. Не хочу, чтобы Китти пришла, а ее фарфор будет не на месте.

Я закончила свои дела, но Кэл решил спуститься в полуподвал, убрать свой инструмент. И вдруг зазвонил входной звонок. У нас так редко бывали гости, что звонок заставил меня вздрогнуть. Я быстро подошла и открыла дверь. Там стоял почтальон и улыбался.

– Заказное письмо для мисс Хевен Ли Кастил, – приветливо произнес он.

– Да, это я, – нетерпеливо ответила я, разглядывая пачку писем у него в руках.

Он протянул мне дощечку с приколотым к ней листком. Дрожащей рукой я поставила корявую подпись. Когда дверь закрылась, я тут же опустилась на пол. Через красивое ромбовидное окно у дверей луч солнца упал на конверт. Я была уверена, что письмо от Тома. Но нет, почерк оказался незнакомым.

Дражайшая Хевен!

Надеюсь, Вы не в обиде на мою фамильярность и простите мне ее, когда прочтете добрые вести. Моего имени Вы не знаете, и подписать это письмо своим именем я не могу. Вам пишет та самая женщина, которая приезжала к вам, чтобы стать матерью Ваших чудесных сестренки и братишки.

Если Вы помните, я обещала писать Вам и поддерживать контакт с Вами. Я помню Вашу любовь и заботливое отношение к брату и сестре и глубоко уважаю Вас за это. Оба ребенка в полном порядке, привыкли, я полагаю, к нашей семье и не так уже скучают по семье в горах.

Ваш отец не хотел давать мне Ваш адрес, однако я настояла, считая, что должна сдержать свое обещание. Наша Джейн, как вы привыкли называть ее, перенесла операцию – у нее была грыжа диафрагмы – и сейчас полностью восстановилась. О грыже Вы можете прочесть в медицинской энциклопедии и тогда поймете, почему ребенок был таким хилым и болезненным. Вы будете счастливы узнать, что сейчас она набирает вес и ест с большим аппетитом. Теперь она здоровая и нормальная, как любая девочка семи с половиной лет. Каждый день они с Кейтом пьют фруктовые соки, какие только пожелают. В их спальнях на ночь я оставляю гореть ночник. Они ходят в хорошую частную школу, в школу и обратно их отвозят на машине. У них масса друзей и подруг.

Кейт проявляет большой художественный талант, а дорогая Джейн любит петь и слушать музыку, и ей дают уроки музыки. У Кейта есть собственный мольберт и все необходимое для рисования и живописи. Особенно ему удаются животные.

Надеюсь, что я ответила на все Ваши вопросы и сообщила достаточную информацию, чтобы Вы не беспокоились. И муж, и я любим этих детей, как если бы они были нашими собственными. И я верю, что они отвечают нам той же любовью.

Ваш отец говорит, что отдал всех детей в хорошие дома, и я молюсь за то, чтобы это было так.

В отдельном конверте я посылаю Вам фотографии Ваших брата и сестры.

С наилучшими пожеланиями,

Р.

Вот так она и подписала письмо – одним лишь инициалом. И никакого адреса. Сердце у меня бешено колотилось. Я снова посмотрела на конверт, пытаясь обнаружить на нем какие-нибудь намеки на адрес. На нем стоял штемпель Вашингтона, округ Колумбия. Что это могло означать? Что они переехали из Мэриленда? О, слава богу, врачи разобрались, что беспокоило Нашу Джейн, и вылечили ее.

Я долго сидела и размышляла о Кейте и Нашей Джейн. И о том, что это за женщина, которая сдержала свое обещание и написала мне. Я снова и снова читала письмо, то и дело вытирая слезы с лица. Это было так замечательно – узнать, что Наша Джейн здорова и счастлива и что у них с Кейтом есть все. Но мне неприятно было прочесть, что они забыли нас с Томом, очень неприятно.

– Хевен, – окликнул Кэл, подойдя ко мне, – ты как, будешь целый день сидеть на полу и читать письмо или же мы пойдем в кино?

Я тут же вскочила, показала ему письмо, с жаром пересказала содержание и даже дала прочесть. Похоже, что Кэл был рад не меньше моего. Потом он стал просматривать свою почту.

– О, здесь еще один конверт для мисс Хевен Ли Кастил, – промолвил он, широко улыбнувшись, и передал мне тяжелый коричневый конверт.

В нем лежала дюжина моментальных снимков и три фотопортрета, сделанные в фотоателье.

О господи, здесь были снимки Кейта и Нашей Джейн, играющих в саду на травке на фоне большого и красивого дома.

– Это снято поляроидом, – пояснил Кэл, разглядывая снимки через мое плечо. – Какие красивые детишки!

Я смотрела на своих милых братика и сестричку в дорогих костюмчиках, играющих в песочнице под ярким навесом. Позади них виднелся бассейн, столы и стулья, расставленные на вымощенной плитами площадке. Тут же стояли и те самые мужчина с женщиной, ласково улыбающиеся Кейту и Нашей Джейн. Там, где они фотографировались, лето! Лето! Где это? Флорида? Калифорния? Аризона? Я стала внимательно рассматривать другие фотографии. Вот смеющаяся Наша Джейн сидит на качелях, а Кейт ее раскачивает. Другие фотографии были сделаны в красивой спальне Нашей Джейн, с куклами и игрушками. Вот она спит в изящной кроватке под красивым одеялом, а сверху натянут розовый полог. Вот Кейт в своей голубой комнате, полной всевозможных игрушек и альбомов для раскрашивания. Раскрыв большую и красивую картонную книжечку, я увидела портрет Нашей Джейн, одетой в выходной костюм из кисеи со складками. Она улыбалась, глядя в объектив. Я смотрела на ее вьющиеся волосы и думала, что такую девочку можно увидеть только в кино. На другом портрете был Кейт – в прелестном голубом костюмчике, при галстуке. На третьем портрете их сфотографировали вместе.

– Такие портреты стоят хороших денег, – сказал Кэл. – Посмотри, как они одеты. Хевен, их любят, заботятся о них, эти дети счастливы. Да ты посмотри, как светятся их глаза. Несчастные дети не могут изобразить такую улыбку. Что ж, в некотором роде, ты должна благодарить Бога, что твой отец продал их.

Не помню, сколько я плакала, пока Кэл не прижал мою голову к своей груди и не вытер мои слезы.

– Успокойся, успокойся, – ласково приговаривал он, держа меня в объятиях и подавая мне свой носовой платок. – Теперь ты можешь спокойно спать ночью, не плакать и не произносить во сне их имена. Еще осталось получить письмо от Тома – и весь мир для тебя посветлеет. Знаешь, Хевен, таких, как Китти, мало в этом мире. Мне очень жаль, что ты попала в ее руки и страдаешь от нее. Но я здесь. Я сделаю что могу, чтобы защитить тебя от нее.

Он прижимал меня все сильнее к себе, так что я всем телом чувствовала его. Меня охватила тревога: правильно ли это? Что мне делать – отстраниться? Но раз Кэл так делает, значит это правильно, иначе не делал бы. Отталкивать его было неудобно, и я, зареванная, улыбнулась ему и отвернулась, освободившись из его объятий. Можно было ехать. Но предварительно я как следует спрятала письмо и фотографии. По определенной причине я не хотела, чтобы Китти видела, какие красивые были у отца эти два ребенка.

Нынешняя суббота выделялась среди остальных. Теперь я могла радоваться, зная, что Наша Джейн и Кейт не страдают в новом доме. А в один прекрасный день я получу весточку и от Тома.

Вернулись мы с Кэлом из Атланты в половине одиннадцатого, оба уставшие, потому что мы постарались сделать слишком много: смотрели трехчасовой фильм, пообедали в ресторане и сделали кое-какие покупки. Кэл не хотел, чтобы купленную мне одежду и обувь видела Китти.

– Я эти твои туфли тоже не переношу, но все же не показывай ей новые, – предупредил он меня, прежде чем мы въехали в гараж. – Тапочки хороши для занятий спортом. А та обувь, которую она тебе купила ходить в церковь, слишком детская для тебя. Я запру это в один из своих рабочих шкафов, а тебе дам второй ключ. И еще я на твоем месте постарался бы, чтобы моя жена не увидела этой куклы и вообще всего, что когда-то принадлежало твоей маме. Мне стыдно сознавать, что Китти испытывает ненормальную ненависть к бедной девочке, давно покойной, за то, что та, ничего не подозревая, отняла человека, которого Китти по-настоящему любила.

Это было неприятно, крайне досадно слышать. Я грустно посмотрела на Кэла:

– Кэл, она вас любит, я это точно знаю.

– Нет, не любит, Хевен. Иногда она испытывает во мне некоторую необходимость, любит показать меня в качестве своего «трофея» – вот, мол, какого я подцепила, с университетским образованием. «Мой мужчина» – так она меня часто называет. Но любить она меня не любит. В этой преувеличенно женственной фигуре скрывается маленькая и холодная душонка, которая ненавидит мужчин… Всех мужчин. Может быть, это твой отец довел ее до такого состояния, не знаю. И мне жаль ее. Я несколько лет пытался помочь ей залечить раны детства, молодости. Отец Китти бил ее, мать тоже била, заставляла сидеть в горячей воде, чтобы убить плоды грехов, приковывала ее к кровати, чтобы она не убежала с каким-нибудь парнем. Потом, улучив момент, она сбежала с первым попавшимся мужчиной. Теперь я бросил свои попытки. Я так, просто нахожусь при ней. Однажды я не выдержу всего этого и уйду.

– Но вы же говорили, что любите ее! – воскликнула я, удивленная. Неужели жалость – это то же самое, что и любовь?

– Пойдем в дом, – хриплым голосом сказал Кэл. – Вон машина Китти. Она уже дома, сейчас начнется ад. Ты ничего ей не говори, оставь это мне.

Китти расхаживала взад-вперед по кухне.

– А, вот они! – закричала она, когда мы вошли через заднюю дверь. – И где это вы были? А чего это у вас такой виноватый вид? Что вы делали?

– Ходили в кино, – ответил Кэл, проходя мимо Китти и направляясь к лестнице. – Пообедали в заведении, похожем на ресторан, – это то, что ты терпеть не можешь. А теперь мы собираемся спать. Полагаю, тебе нужно пожелать спокойной ночи Хевен, которая устала, как и я, она же весь дом снизу доверху вычистила.

– Она не исполнила кое-что из моего списка! – выкрикнула Китти. – Она уехала с тобой, а дом оставила в беспорядке!

В одном она была права: я не так уж много убиралась сегодня, потому что и без того все кругом было чисто, да и Китти редко брала на себя труд проверять, убиралась ли я.

Я попыталась было проследовать за Кэлом, но Китти рванулась и схватила меня за руку. Кэл не обернулся.

– Ты, чертова девка, – прошипела она, – ты зачем ставила мой лучший фарфор в посудомойку? И ты разве не знаешь, что я достаю свой «Ройал Дэлтон энд Ленокс», только когда к нам приходят гости? Это посуда не на каждый день! Там края у тарелок отбились, у двух тарелок! И чашки ты составила так, что отбила ручку у одной! А другая вообще разбилась! Я разве тебе не говорила, чтобы ты не ставила чашки, а вешала их?!

– Нет, вы мне про вешать не говорили. Говорили, чтобы я не ставила их друг в дружку.

– Нет, говорила! Я тебя предупреждала! Не делай того, чего тебе не велено!

И пощечина. Потом еще и еще.

– Сколько можно тебе говорить?! – И снова пощечины. – Я же тебе говорила, чтобы ты вешала чашки на крючки, там, под полкой!

Крючки я, конечно, видела, но не знала, для какой они цели. И никакие чашки не висели на этих крючках. Я пыталась объяснить, попросить прощения, обещала заплатить за разбитое. Она презрительно взглянула на меня:

– Из каких денег, дуреха? Эти тарелки стоят восемьдесят пять долларов за комплект на одну персону. Где ты возьмешь такие деньги?

Я была потрясена. Восемьдесят пять долларов! Откуда я могла знать, что красивые тарелки в стеклянном шкафу в столовой – это только для того, чтобы смотреть на них, а не есть из них?

– Ну что ты за дура такая! Надо же, мою лучшую посуду! Все чашки, блюдца, тарелки и прочее – это же такие деньги! Взять и разбить! Вот идиотка! Деревня! Сволочь!

Она больно схватила меня за руку. Я попыталась вырваться.

– Я больше не буду, мама. Клянусь, больше не буду!

– Еще бы! Только попробуй еще раз!

И сильный удар. Кулаком. В лицо. Потом еще и еще.

Я отпрянула, пошатнулась, теряя равновесие, и почувствовала, как глаз наливается, а нос начинает кровоточить после ее боксерских ударов.

– А теперь давай наверх и сиди в своей комнате весь завтрашний день. Дверь я запру. В церковь не пойдешь. И есть не получишь, пока не спустишься и не попросишь прощения – да так, чтобы я поверила, – за то, что испортила мою самую хорошую посуду, которую надо мыть вручную.

Всхлипывая, я бросилась вверх по лестнице, скорее в комнатку, обставленную мебелью, которую выбирали мы с Кэлом. За спиной у меня раздавались отборные ругательства. Китти поливала самыми ужасными словами «деревенскую нечисть», и мне казалось, что эти слова навечно врежутся в мою память. В коридоре я столкнулась с Кэлом.

– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?

– Я попортила ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…

Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах:

– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой! Она старается сделать все как можно лучше.

– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.

– Нет, люблю.

– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.

– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.

– Кэл… я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности неплохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.

Происходившее в их спальне – о господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.

В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.

Это следующее утро было воскресным, и Китти простила мне поврежденные тарелки, простила отбитую ручку чашки и испорченный дорогой нож – после того как ей удалось удержать Кэла под каблуком. Однако, когда мы с Кэлом оказались одни в машине – Китти в это время проверяла, что я сделала и чего не сделала, – он обратился ко мне, не глядя на меня:

– Я обещал сделать все, чтобы помочь тебе разыскать Тома. А когда ты будешь готова к поездке в Бостон, чтобы найти родителей твоей мамы, я проведу кое-какую разведку или заплачу другим людям, чтобы они провели поиск этой семьи. Это, должно быть, очень богатые люди. Сужу по тому, что, как я слышал, портретные куклы Таттертона стоят несколько тысяч долларов. Хевен, покажи мне когда-нибудь эту куклу – в тот день, когда ты сочтешь, что полностью доверяешь мне.

Чтобы доказать Кэлу, как велико мое доверие к нему, в тот же день, когда Китти поднялась наверх поспать, я позвала Кэла с собой в полуподвальное помещение. Вначале я загрузила в стиральную машину белье Китти, а затем открыла свой драгоценный чемодан и с нежностью извлекла из него куклу.

– Отвернитесь, – приказала я, – мне надо поправить ей платье… А теперь смотрите. И скажите, что вы думаете.

Он опешил, глядя на куклу-невесту с серебристо-золотыми волосами, и на некоторое время, похоже, лишился дара речи.

– Ой, да это же ты, только блондинка, – наконец произнес Кэл. – Какая же красивая у тебя была, должно быть, мать. Да и ты такая же хорошенькая, как…

Я торопливо завернула и убрала куклу. Мне почему-то стало не по себе. Почему Кэл, увидев куклу, посмотрел на меня такими глазами, словно никогда до этого не видел?!

И вообще, я столь многого не знала! И ночами я не могла заснуть в этой комнатке, забитой вещами Китти, которая и не думала убирать их. А за стеной Китти и Кэл ругались из-за меня.

– Сколько я буду слышать от тебя «нет»?! – тихим, но твердым голосом говорил Кэл. – В предыдущую ночь ты сказала, что хочешь меня каждый день, каждую ночь. А теперь ты снова отталкиваешь меня. Я, в конце концов, твой муж.

– Ну я не могу. Она же рядом. Это ты захотел, чтобы она там была.

– А ты вообще положила ее к нам в кровать! Что касается меня, то мне кажется, что она по-прежнему лежит между нами!

– Я проверяла: стены очень тонкие. Лежу и думаю, что она все слышит.

– Вот почему надо выкинуть оттуда всю твою чепуху. И тогда мы могли бы поставить ее кровать к другой стене, гораздо дальше, чем сейчас. У тебя в классной комнате есть же большая печь для обжига. И всю прочую ерунду тоже надо будет убрать.

– Никакая это тебе не ерунда! Перестань называть мои вещи ерундой.

– Хорошо, не ерунда.

– Единственно, когда мне хочется позлить тебя, – это когда ты ее защищаешь…

– Вот уж не думал, что раздражаю тебя этим.

– Ты дразнишь меня. Ты вечно дразнишь меня, когда говоришь, что знаешь, чего я добиваюсь.

– Нет, клянусь Богом, я не знаю, чего ты добиваешься. Но хотел бы знать. Ой, как хотел бы знать, что за мысли кроются под этими рыжими волосами…

– Какие они тебе рыжие?! Каштановые. Тициановские, – горячо запротестовала Китти.

– Ладно, называй как хочешь. Только я знаю одно: если ты еще раз ударишь Хевен и я, придя домой, увижу у нее разбитый нос, или лицо в кровоподтеках, или синяк под глазом – я уйду от тебя.

– Кэл! Не говори таких вещей! Я люблю тебя, поверь! Не заставляй меня плакать. Я без тебя не смогу жить. Я больше не трону ее, обещаю тебе, не трону. Я и не хотела…

– Так почему же?

– Сама не знаю. Она хорошенькая, молоденькая, а я старею. Скоро мне будет тридцать шесть, а там уж рукой подать до сорока. Кэл, ведь после сорока – это уже не жизнь, ничего хорошего.

– Жизнь как жизнь. – Кэл стал говорить нежнее, с пониманием. – Ты красивая женщина, Китти, и с каждым годом становишься все красивее. Да тебе ни дня больше тридцати не дашь.

Китти взвизгнула:

– А я хочу быть на двадцать!

– Ладно, спокойной ночи, Китти, – произнес Кэл недовольно. – Я, например, уже не буду снова двадцатилетним, однако не печалюсь по этому поводу. Ну и что хорошего было в твои двадцать лет со всей их неустроенностью? А теперь ты знаешь, что собой представляешь. Разве тебе от этого не легче?

Для празднования столь травмировавшего психику Китти тридцатишестилетия Кэл заказал номера в чудесном отеле на берегу моря, и в августе, месяце Льва, мы все трое оказались под зонтиком на пляже. Китти, в своем предельно маленьком розовом бикини, вызывала повышенный интерес купающейся и загорающей публики. Однако она упорно не желала покидать тени яркого в полоску зонта.

– Кожа – вещь деликатная, легко сгорает… Вы-то идите, Хевен, Кэл. Не обращайте на меня внимания. Посижу тут, помучаюсь, а вы идите развлекайтесь.

– А почему ты не сказала мне, что не хочешь ехать на побережье?

– А ты и не спрашивал.

– Но я-то думал, тебе нравится купаться, загорать.

– Вот так-то, ты фактически ничего не знаешь про меня.

Если Китти не получает удовольствия, то и у других ничего не выйдет. Праздник пошел кувырком, а ведь могло быть так весело, если бы Китти пошла с нами в воду. Но она превратила свой день рождения в пытку для нас.

В тот день, когда мы вернулись с моря, Китти усадила меня за кухонный стол, поставила на него большую коробку с принадлежностями для маникюра и начала давать мне первый в моей жизни урок маникюра. Мне было стыдно за свои короткие поломанные ногти, и я восхищалась ее длинными и идеально ухоженными, без единого изъяна, ногтями. Я навострила уши, когда началась лекция Китти на тему о том, как содержать ногти в таком же порядке, что и у нее.

– Перестань кусать ногти, учись быть женщиной. Из деревенской девчонки стать настоящей женщиной – это не так просто. Чтобы стать женщиной, чтобы нравиться мужчинам, нужны время и тренировки, большое терпение.

Тихо, убаюкивающе шумел кондиционер, а Китти продолжала:

– Все они, знаешь, одинаковые, даже самые сладкоречивые. Вроде Кэла. Всем им нужно одно. Ты девочка с гор, ты знаешь что. Им важно залезть тебе под юбку, а когда добились своего и у тебя начинает расти живот, то, оказывается, им не нужен ребенок. Начинаются разговоры, что это не их, даже если на самом деле – их. Им плевать, если они наградят тебя какой-нибудь заразой. Так что усвой мои советы и не слушай даже самого красноречивого парня или мужчину. Включая моего.

Китти закончила покрывать мне ногти ярко-розовым лаком:

– Вот теперь они выглядят куда лучше. Теперь ты не касаешься стиральной доски, не берешь в руки хозяйственное мыло. Косточки на пальцах избавились от красноты. И лицо у тебя выглядит ухоженным. Разве я тебе навредила чем?