Хевен, дочь ангела Эндрюс Вирджиния Клео

Биение сердец

Встреча с утренними лучами солнца происходила у меня в шесть часов. И в то утро я встала рано, чтобы начать свой трудовой день. В нижней ванной комнате я по-быстрому приняла душ, оделась в чистое и стала готовить завтрак.

Я уже думала, как пойду в школу и возобновлю там утраченную дружбу. Я обзавелась новехонькой одеждой, по моим размерам, но Китти об этом не знала. Кэл выложил изрядные деньги, и я носила обновы с соответствующей их цене гордостью. Я заметила, что теперь, когда моя фигура не была спрятана под безразмерной одеждой, мальчики глазеют на меня с большим интересом. Впервые в жизни я стала чувствовать некую силу, которую женщина имеет над противоположным полом только потому, что она женщина, да еще и хорошенькая.

В классе я терялась, слушая рассказы учителя о великих людях, оставивших свой след в истории. Может, учителя истории нарочно не упоминают ошибки и слабости великих, чтобы нацелить учеников на более упорную работу над собой? А я оставлю после себя след? А Том? Откуда у меня такое необузданное желание доказать, что я чего-то стою? Мисс Дил всегда показывала деятелей прошлого живыми людьми, подверженными ошибкам и слабостям, и это вселяло в нас с Томом надежду.

У меня завелись новые подружки, которые, как и старые, не могли понять, почему я не приглашаю их к себе домой.

– Что же у тебя за мамочка? Та еще кошечка, наверное. А папа у тебя – вот это мужчина!

– А чем не хорош? – отвечала я.

Учителя поначалу относились ко мне с особым вниманием. Похоже, Китти наговорила им, что я тупая девица, жила в горах, соображаю плохо. Занималась я как проклятая, чтобы доказать несправедливость ее слов, и вскоре завоевала уважение учителей. В машинописи я отличалась особенно. Я целыми часами печатала письма, пока Китти не было дома. Когда же она находилась дома, стук машинки вызывал у нее головную боль. Все вызывало у Китти головную боль.

Кэл позаботился, чтобы я стала обладательницей дюжины платьев, юбок, кофточек, брюк, шортов, купальников. Мы с Кэлом приобретали это вместе во время поездок за покупками в Атланту. Мои обновы Кэл держал в полуподвальном помещении, в своих запертых шкафах, про которые Китти думала, что там хранятся только его опасные машины и инструменты. Китти боялась его электротехники так же сильно, как боялась насекомых. В маленьком хозяйственном шкафу коридора рядом с пылесосом, среди швабр, щеток, ведер и тому подобных предметов, висела безразмерная одежда, выбранная и купленная Китти. В моей спальне имелся шкаф, но он держался запертым.

Хотя теперь у меня и было во что одеться, от приглашений пойти в гости мне приходилось по-прежнему отказываться, потому что я знала: мне надо бежать домой и делать уборку. Этот сплошь белый дом особенно нуждался в постоянном уходе. Домашняя работа съедала мою юность. Мне противны были сотни растений в доме, требовавшие к себе постоянного внимания, я ненавидела витиеватые столики в виде слонов, украшенные дурацкими искусственными камнями, и все это надо было тщательно мыть и полировать. Если бы хоть один стол не был заставлен всякой чепухой, то мне не составило бы труда протереть его тряпкой. Но нет, приходилось приподнимать и переставлять многочисленные предметы и при этом, не дай бог, не поцарапать поверхность стола. Потом надо было бежать сложить белье Китти, повесить ее платья и кофточки, положить полотенца на свои места в шкафу, да так, чтобы концы сложенного полотенца смотрели на тебя. Нужно было соблюдать тысячу правил, чтобы поддерживать дом в состоянии выставки, которой иногда приходили полюбоваться и поахать разве что «девочки» из ее салона.

По субботам мне особенно доставалось от Китти. Она не задумываясь, со злостью отпускала мне крепкие пощечины за малейшие ошибки и раздавала в мой адрес унижающие мое человеческое достоинство ругательства. Это была более чем солидная расплата за поездки в кино, изысканные обеды в ресторанах, посещение парков в солнечные дни. В зоопарке мы с Кэлом бросали арахисовые орешки слонам, кормили воздушной кукурузой диких уток, лебедей и гусей, собиравшихся к нам со всего пруда. Я всегда умела обращаться с животными, и Кэл восхищался моей способностью «разговаривать» с курами, утками, гусями и даже со слонами.

– В чем твой секрет? – допытывался он у меня, когда пугливая на вид зебра стала тыкаться носом мне в ладонь и выпрашивать угощение. – Ко мне они что-то так не торопятся, как к тебе.

– Я не знаю, – в задумчивости улыбнулась я, вспомнив, что и Том спрашивал меня об этом. – Я люблю их, и, возможно, они это каким-то образом чувствуют.

Потом я рассказала Кэлу о том, как мы воровали продукты и что на некоторых деревенских собак мои чары не действовали.

Настоящая осень пришла с резкими холодными ветрами, срывавшими листья с деревьев. Я стала задумываться о горах и о дедушке. Логан в письме сообщил мне адрес заведения, в которое отец пристроил дедушку, так что можно было написать ему. Сам он не умел читать, но я подумала, что кто-нибудь прочтет ему письмо. Мне было интересно – Фанни хоть раз заходила к нему? Отец теперь часто ездит в Уиннерроу и видит, наверное, и ее, и дедушку. Удивительно, что мысли мои то и дело возвращались в Уиллис, словно там прошла лучшая часть моей жизни.

Я посадила тюльпаны, нарциссы, ирисы, крокусы, и все с помощью Кэла. Китти же сидела в тени и присматривала:

– Делай как следует. За эти голландские луковицы я отдала шестьсот долларов, попробуй только испортить их, деревня чертова.

– Китти, если ты еще раз скажешь что-нибудь этакое, я вытряхну всех червяков, которых мы накопали тут, тебе на колени! – пригрозил ей Кэл.

Внезапно Китти вскочила и убежала в дом, а мы с Кэлом посмотрели друг на друга и расхохотались. Рукой в перчатке он погладил меня по щеке:

– А почему ты не боишься червей, тараканов, пауков? Ты и на их языке разговариваешь?

– Нет. Мне они противны так же, как Китти, но страха они у меня не вызывают.

– Ты обещаешь звонить мне на работу, если дела тут будут складываться не лучшим образом? Не позволяй ей издеваться над собой, обещаешь?

Я кивнула, и Кэл на мгновение прижал меня к себе, так что я услышала, как гулко стучит его сердце. Я подняла глаза и увидела, что Китти смотрит на нас из окна. Отстранившись, я сделала вид, будто Кэл хотел осмотреть мои израненные руки.

– Она смотрит на нас, Кэл.

– А мне все равно.

– Зато мне не все равно. Позвонить-то я могу, но, пока ты приедешь, она успеет снять с меня шкуру.

Он долгим взглядом посмотрел на меня, будто до этого не верил, что Китти способна на такое. Испуг за меня не прошел у него в глазах и тогда, когда, сложив садовый инструмент, мы вошли в дом. Китти мирно спала в кресле.

После дня наступала ночь. Теперь мне не надо было стараться не слышать происходящего за стеной, потому что Кэл прекратил всякие попытки уговаривать Китти, перестал отпускать ей страстные поцелуи, а только целовал в щечку, словно больше не испытывал к ней никакого желания. И я чувствовала, что его переполняют досада и возмущение. И меня тоже.

На День благодарения я приготовила первую в своей жизни индейку, купленную в магазине, и Китти получила возможность пригласить всех «девочек» из салона и похвастаться перед ними своими кулинарными способностями.

– Чего уж тут особенного? – то и дело повторяла она, когда они расхваливали, в каком образцовом порядке Китти содержит дом и как вкусно готовит. – У меня совсем не хватает времени. Правда, Хевен помогает немного, – любезно снизошла она до похвалы в мой адрес. Я тем временем прислуживала за столом. – Но ведь вы знаете, какие эти молодые девицы… Ленивые, у них только мальчики на уме.

Наступило Рождество, а с ним – скупые подарки Китти и дорогие, но по секрету от Кэла. Кэл и Китти часто ходили в эти дни по гостям, а я оставалась дома и смотрела телевизор. Только сейчас я наконец поняла, что у Китти были проблемы с алкоголем. Одна выпивка порождала у нее цепную реакцию, и ей требовалось пить все больше и больше; много раз Кэлу приходилось втаскивать Китти в дом, раздевать и укладывать в кровать, иногда с моей помощью.

Странное это было занятие – раздевать беспомощную женщину вместе с ее мужем. Интимность этого занятия ставила меня в неловкое положение. Нас по-прежнему связывали с Кэлом крепкие узы, которые не обрели никакого словесного выражения. Глаза Кэла встречались с моими, мои глаза встречались с его… Он любил меня, я точно знала, что любил. Ночами, свернувшись в своей постели, я чувствовала его незримое присутствие, охраняющее мой сон.

В хороший февральский субботний день мы праздновали с ним мое шестнадцатилетие. Уже год и чуть больше месяца я жила в доме Кэла и Китти. Я поняла, что Кэл относится ко мне не совсем по-отцовски и не как дядя, и вообще ко мне так не относился ни один мужчина из тех, кого я знала. Этот человек так же сильно нуждался в любимом друге и любимой семье, как и я. Он испытывал потребность в женской дружбе, а я была рядом. Он никогда не смеялся надо мной, никогда не критиковал, никогда не разговаривал со мной грубо, как это обычно делала Китти.

Мы с Кэлом были друзьями, и я любила его. Он давал мне то, чего у меня никогда раньше не было, – он стал первым взрослым мужчиной, который любил меня, нуждался во мне, понимал меня, и ради него я с радостью отдала бы свою жизнь.

Ко дню рождения он купил мне нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках, и, когда Китти отсутствовала дома, я стала учиться ходить на каблуках. Это было все равно что учиться ходить заново. Ноги стали какими-то другими, длинными. Теперь, в нейлоне и на высоких каблуках, я стала иначе чувствовать свои ноги, считала их красивыми и то и дело старалась выставить их так, чтобы посторонние могли полюбоваться ими. Кэл от этого смеялся. Разумеется, новые туфли и чулки мне приходилось прятать в полуподвале, куда Китти в одиночку заходить не решалась.

Весна в Атланту пришла быстро. Благодаря вложенному нами с Кэлом труду наш двор оказался самым красивым в Кэндлуике. Китти была лишена удовольствия наслаждаться садом во дворе, потому что над цветами жужжали пчелы, по земле ползали муравьи, а на паутинках раскачивались крошечные гусеницы, которые попадали ей в волосы. Однажды червячок упал ей на плечо, так она подняла такой визг!

Китти боялась темных углов, где могли прятаться пауки и тараканы. От муравьев на земле она впадала в панику, а от муравьев на кухне могла потерять сознание. Она визжала, когда муха садилась ей на руку, а если в спальне оказывался комар, она глаз не могла сомкнуть, поднимала всех нас на ноги и требовала поймать эту «проклятую тварь».

Темноты Китти боялась, червяков боялась, грязи, пыли, микробов боялась, заболеть боялась, и вообще чего она только не боялась!

Когда Китти становилась совсем несносной и слишком придирчивой, я скрывалась в своей комнате и доставала книги, которые взяла на дом из школьной библиотеки. И забывалась в мире Джейн Эйр и «Грозового перевала». Я читала и перечитывала эти две книги, а потом пошла в библиотеку и разыскала биографии сестер Бронте.

Потихоньку я стала оттеснять своими любимыми книгами выставку керамических зверюшек Китти. Принесла из полуподвала куклу и каждый день доставала ее из нижнего ящика туалетного столика и любовалась ее восхитительным личиком, все больше укрепляясь в решимости найти однажды родителей своей мамы.

Иногда я пробовала примерить наряды моей мамы, но они были старыми, потерявшими прочность, и я решила, что лучше им лежать на своем месте и ждать того дня, когда я поеду в Бостон.

Том писал мне длинные письма, Логан тоже писал, но в его письмах не было особых новостей для меня. Я продолжала время от времени писать Фанни, хотя она и не отвечала. Я жила в таком тесном, таком ограниченном мирке, что стала ощущать отсутствие живого контакта со всеми, кроме Кэла.

Но все-таки во многих отношениях жизнь моя стала легче. Домашняя работа, которая раньше пугала меня своей сложностью и обилием указаний, перестала быть такой давящей. Казалось, я родилась с миксером в одной руке и пылесосом в другой. Электричество теперь стало частью моей жизни, и, честно говоря, мне казалось, что так было всегда. С каждым днем я все больше привязывалась к Кэлу – моему спасителю, другу и наперснику. Он был моим воспитателем, моим отцом, моим напарником во время посещения кино и ресторанов. Мальчики в школе уже прекратили приглашать меня на танцы и в кино. Как я могла бросить Кэла одного, если он однажды сказал:

– Хевен, если у тебя будет напарник для походов в кино, то с кем же я буду ходить? Китти терпеть не может кинофильмов, а мне кино нравится. Китти не любит таких ресторанов, которые нравятся мне. Пожалуйста, не бросай меня ради каких-то там мальчиков, которые не оценят тебя по достоинству, как я. Позволь мне ходить с тобой в кино. Обойдешься без мальчиков, а?

Его вопрос вызвал у меня странное чувство вины, как будто я обманываю его уже одним тем, что думаю о таком человеке, с которым мне хотелось бы встречаться. Я все время считала, что Логан так же верен мне, как я ему. И тем не менее я не могла не сомневаться: а так ли это? На мальчиков я смотреть перестала, чтобы не подавать им надежды и быть верной своему единственному и надежному другу.

Мне не хотелось расстраивать Кэла, и я выполняла его просьбы: ходила с ним, куда он хотел, надевала то, что он выбирал, делала такую прическу, какая ему нравилась. И все время мое негодование поведением Китти росло и росло. Это из-за нее мне достается такое повышенное внимание со стороны Кэла. Конечно, Кэл был замечательным человеком, но мне иногда становилось не по себе (я даже испытывала чувство вины), особенно когда в глубине его глаз зажигался странный огонек, словно я ему очень нравилась.

Мои школьные подружки начали поглядывать на меня с непонятным любопытством. Может, они знали, что я хожу с Кэлом по кино, ресторанам и паркам?

– У тебя есть дружок на стороне? – спросила меня как-то Флоренс, моя лучшая подружка. – Расскажи-ка мне о нем. Ты позволяешь ему, как бы тебе сказать, все, что он хочет?

– Нет! – возмутилась я. – К тому же у меня никого нет.

– Ну-у, это уж чересчур! Ты вон даже покраснела!

Неужели покраснела?

Я пришла домой и принялась гонять пыль, поливать бесчисленные растения и заниматься прочими делами, которым не было конца, и все время у меня в голове неотступно крутился вопрос: почему я покраснела? Я чувствовала в себе какое-то необъяснимое волнение, мое тело словно просыпалось ото сна, испытывая в самые неожиданные моменты доселе ощущения незнакомые. Однажды в ванной, одетая в бикини, я посмотрела на себя в зеркало и от одного этого почувствовала в себе любовное томление. Я испугалась, потому что мне показалось нездоровым испытывать такие ощущения от вида собственного обнаженного тела.

Такой необъятной груди, которой гордилась Китти, у меня, конечно, никогда не будет, но и то, что я имела, вполне, похоже, соответствовало моему возрасту и росту. В талии я похудела до двадцати двух дюймов, а в росте, казалось мне, я никогда не буду выше своих пяти футов и шести с половиной дюймов. Вполне достаточно, говорила я себе. Больше не надо. Мне вовсе не хотелось быть гигантом наподобие Китти.

За несколько месяцев до своего, столь ненавистного ей, тридцать седьмого дня рождения Китти начала заглядывать в календари, страдая от надвигающегося среднего возраста. Этот факт поверг ее в глубокую депрессию. Когда же Китти впадала в депрессию, нам с Кэлом нужно было как-то реагировать, иначе мы рисковали быть обвиненными в черствости и безразличии. Кэл был подавлен тем обстоятельством, что, испытывая постоянное желание к Китти (она сама все время провоцировала его и дразнила), он неизменно наталкивался на ее отказ.

– Нет, нет и нет! – кричала ему Китти. – В другой раз… Завтра…

– Скажи уж лучше «никогда», и дело с концом! – кричал в ответ Кэл. Он сбегал от нее в полуподвал, хватался за электропилу и вымещал свою ярость на посторонних предметах, чтобы гнев не достался Китти.

Как-то я последовала за Китти в ванную – в надежде поговорить с ней как женщина с женщиной, но Китти занялась разглядыванием себя в зеркале.

– До чего же противно стареть! – простонала она, пристально вглядываясь в черты лица, освещенные мощным театральным светом ванной комнаты.

– Я не вижу у тебя никаких морщинок, мама, – вполне искренне сказала я.

В такие моменты, когда Китти была более-менее похожа на нормальное человеческое существо, она мне больше нравилась. Иногда, если я ошибалась и называла ее просто Китти, она не требовала, чтобы я поправила себя. Правда, каждый раз меня удивляло, почему это она вдруг не требует прежнего уважительного обращения к себе.

– Скоро надо домой поехать, – тихо произнесла она, еще внимательнее вглядываясь в зеркало. – Это неправильно, как я поступаю с Кэлом. – Китти изобразила на лице широкую улыбку и стала смотреть, нет ли пожелтевших зубов, как там десны, потом стала перебирать волосы в поисках седых волос. – Надо вернуться на родную землю, чтобы они там меня увидели, пока я еще хорошо выгляжу. Внешность – это не навечно, как я раньше думала. В твои годы я считала, что никогда не постарею. Я тогда о всяких морщинках и не задумывалась. А теперь только о них и думаю и ищу все время.

– Ты смотришь очень близко, – сказала я, испытывая жалость к ней. Одновременно мне было не по себе оставаться с ней в закрытом помещении. – Я думаю, ты выглядишь лет на десять моложе своего возраста.

– Но от этого я ведь не выгляжу моложе Кэла, правда?! – с горечью в голосе воскликнула Китти. – По сравнению со мной он выглядит вообще ребенком.

Что верно, то верно. Кэл выглядел моложе Китти.

Позже в тот же день, когда мы ели на кухне, Китти снова завела печальный разговор о своем возрасте:

– Когда я была моложе, я была самой красивой девушкой в городе. Кэл, согласись?

– Да, – согласился Кэл, с энтузиазмом налегая на яблочный пирог. Не зря же я несколько месяцев изучала поваренные книги, чтобы научиться готовить его любимые десертные блюда. – Ты, несомненно, была самой симпатичной девушкой в городе.

Откуда ему это знать? Он тогда не был знаком с Китти.

– Этим утром я обнаружила седой волос в бровях, – горестно сообщила Китти. – Я совсем разуверилась в себе.

– Ты шикарно выглядишь, Китти, абсолютно шикарно, – произнес Кэл, даже не взглянув в ее сторону.

Каким же ужасным рисовала она средний возраст, еще даже не вступив в него! Если честно сказать, то Китти, когда она была хорошо одета, с красивым макияжем, выглядела потрясающе. Ей бы еще и вести себя так, как она могла выглядеть.

Я прожила в доме Китти и Кэла два года и два месяца, когда она сообщила мне:

– Скоро, как только ты закончишь в июне занятия в школе, поедем обратно в Уиннерроу.

Я обрадовалась возможности попасть в места, где смогу вновь увидеть дедушку и Фанни. Меня заинтриговала перспектива увидеть странных жестоких родителей Китти, которых она ненавидела. По утверждению Кэла, это они сделали ее такой, какой она стала. И тем не менее Китти собиралась вернуться и жить в их доме.

В апреле она купила мне три летних платья, на сей раз моего размера. Это были дорогие платья из дорогого магазина. Еще она позволила мне самой выбрать себе по-настоящему красивые туфли, три пары – розовые, голубые и белые, к каждому новому платью.

– Не хочу, чтобы мои думали, будто я совсем не смотрю за тобой. Покупать одежду надо пораньше, иначе все хорошее расхватают. Все магазины начинают выбрасывать летнее зимой, а зимнее – с лета. Тут надо побыстрее шевелиться, иначе останешься ни с чем.

В некотором смысле ее слова испортили мне праздник от покупки новых красивых вещей, которые, оказывается, предназначались для того, чтобы доказать что-то родителям, которых она ненавидела.

Несколько дней спустя Китти во второй раз отвела меня в свой салон красоты и представила своим новым «девочкам» как свою дочь. Похоже, она гордилась мной. Салон расширился, приукрасился, появились новые хрустальные люстры, скрытое освещение – все там светилось и блестело. У Китти появились мастера из Европы, которые делали массаж и макияж в отгороженных кабинетиках, под увеличительными стеклами, позволявшими видеть малейшие изъяны на лице клиенток.

Китти усадила меня в розовое кресло, которое поднималось и опускалось, откидывалось назад и вращалось. Впервые в жизни мне вымыли голову в салоне, подровняли волосы, сделали укладку. Шею и плечи закрывала клеенчатая накидка, я смотрелась в широченное зеркало – и до смерти испугалась, когда вошла Китти. А вдруг она скажет, будто я скверно выгляжу, схватит ножницы и еще больше укоротит мне волосы. Я сидела в напряжении, готовая выпрыгнуть из кресла, если она начнет отхватывать «лишнее». Все восемь ее «девочек» стояли вокруг и любовались, как мастерски Китти управляется с волосами: она не стала их укорачивать, а аккуратно уложила, подровняла местами и, закончив дело, отступила назад, улыбаясь.

– Разве я не говорила вам, что у меня дочь – красавица? Ну, как я улучшила природу? О Барби, ты же видела ее, когда она пришла сюда в первый раз. Скажи, похорошела она? Разве так она была откормлена, ухожена? Это ж мой собственный ребенок. Мать не должна так хвастаться своим ребенком, но я просто не могу удержаться – это ж мое, все мое.

– Китти, – вступила в разговор старшая из сотрудниц, женщина лет сорока, – я не знала, что у тебя есть ребенок.

– Я не хотела, чтобы у вас появилось неуважение ко мне за то, что я выскочила замуж в таком юном возрасте, – заявила Китти с такой искренностью, которая бывает, когда говорят правду. – Это не Кэла, но разве она на него не похожа, как вам кажется?

Нет, я вовсе не была на него похожа. Я обиделась, и в пирамиде моих обид появился еще один кирпич. Когда-нибудь это здание не выдержит и обрушится.

По лицу сотрудниц я видела, что они не верят ей, но Китти продолжала утверждать, что я ее дочь, хотя до этого говорила другое. Позже, при первой возможности, я рассказала обо всем Кэлу. Он недовольно нахмурился.

– У нее умопомрачение, Хевен. Она живет в каком-то фантастическом мире. Ей представляется, что ты – это ребенок, от которого она избавилась. А тот ребенок был бы лишь чуть-чуть старше тебя, если бы она его оставила. Ты поаккуратнее насчет этого, смотри, как бы ее не понесло. Видит бог, она совершенно непредсказуемая.

Да, это было нечто вроде мины замедленного действия.

Что ж, подождем.

Тем не менее, после того как Китти привела в порядок мои волосы, я по-детски радовалась ее щедрости. Я чувствовала благодарность за малейшее добро, которое она делала для меня, по крупицам собирая эту доброту и стараясь сохранить ее, словно драгоценное сокровище. И за каждый мало-мальски человечный поступок я снимала со своей пирамиды целый блок обид, хотя очередная рана, нанесенная мне Китти, могла продолжить наращивание этой пирамиды.

В тот день я проснулась с мыслью, которая показалась мне превосходной. Я решила сделать что-нибудь приятное для Китти, может быть, для того, чтобы скрыть растущую с каждым днем высоту моей пирамиды. Теперь, когда в поведении Китти не было ничего зловещего, я боялась ее еще больше. Что-то таилось в ее бледных и более чем странных глазах.

Утром Кэл позвонил мне насчет вечеринки, которую мы хотели устроить для Китти в качестве сюрприза.

– Это много работы? – спросил он вначале. – Только по-настоящему делать из этой вечеринки сюрприз не надо, – добавил он с нотками недовольства в голосе. – Сюрпризов она не любит, и мне надо будет предупредить ее. Если Китти придет домой, а у нее не будет прически или лак на ногтях облупится, она ни мне, ни тебе никогда этого не простит. Она любит выглядеть идеально, надеть лучшее платье, сделать прическу. Ты уберись дома так, чтобы пятнышка не было, и тогда она, может быть, будет довольна.

Кэл набросал список гостей, включая всех сотрудниц Китти с мужьями, а также ее учеников по керамике. Он дал мне даже сто долларов, чтобы я могла купить ей подарок по своему выбору. На остатки я купила безделушек для украшения вечера – пустая трата денег, назовет это потом Китти, но я все-таки рискнула вызвать на себя ее гнев.

Вечер мы рассматривали в качестве подобия выпускному – для учеников ее кружка. Днем Кэл снова позвонил мне:

– Слушай, Хевен, не канителься с тортом. Я зайду в пекарню и куплю, все возни меньше.

– Нет-нет, – возразила я сразу. – В пекарне они не такие вкусные, как домашние. К тому же Китти так часто говорит, какие вкусные торты делала ее мать и как трудно приготовить настоящий торт. Она издевается над моими кулинарными способностями, а торт собственного производства кое-что докажет, правильно? К тому же я его уже сделала. Ты своим глазам не поверишь, когда увидишь розы розового цвета и зеленые листики, которые я пустила по верху торта и по бокам. Я бы сказала, это самый красивый торт, какой я когда-либо видела, и самый первый из тех, который я не только вижу, но и могу съесть.

Я вздохнула. У меня никогда не было вечеринок, званых обедов. У нас в Уиллисе их ни у кого не было. Даже дни рождения мы отмечали, глазея на выставленные в витринах магазинов Уиннерроу торты, сделанные, возможно, из папье-маше. Я снова вздохнула, восхищаясь красивым тортом.

– Надеюсь, что и на вкус он такой же, как на вид, – добавила я.

Мы оба рассмеялись, Кэл сказал, что уверен в этом, и мы повесили трубки.

Вечер был назначен на восемь. Кэл собирался перекусить в городе, Китти тоже, потом она прилетит домой, чтобы переодеться к вечеру-«сюрпризу».

Я пошла в свою комнату, достала мамину куклу-невесту и посадила ее перед собой на кровать, чтобы она могла понаблюдать, как я одеваюсь, натягивая через голову изумительное платье из жоржета василькового цвета. Для меня кукла олицетворяла маму, и сквозь эти стеклянные глаза с восхищением, любовью и пониманием смотрела душа моей мамы. И я не заметила даже, как начала разговаривать с ней, когда расчесывала волосы и укладывала их в новом, более взрослом стиле, надевала платье, новые туфли и чулки (все это было подарком Кэла к моему шестнадцатилетию).

К шести часам я уже была готова к вечеру. Мне стало забавно, что я оделась так рано, словно ребенок, которому не терпится надеть обнову. Еще раз прошлась по дому и придирчиво все осмотрела. Люстру в столовой я украсила веселыми разноцветными ленточками, а Кэл привязал там утром, после ухода Китти, надувные шарики. Дом выглядел очень нарядно. От ничегонеделания и скучного ожидания гостей я стала уставать. Вернувшись в свою комнату, посмотрела в окно: вечерело сегодня очень быстро, потому что подкатили грозовые тучи и закрыли солнце, а вскоре стал накрапывать и мелкий дождик. В дождливую погоду меня вечно тянуло в сон. Я аккуратно прилегла на кровать, так чтобы не помять платье, потом взяла в руки куклу-невесту и незаметно заснула, встретив в сладком сне маму.

…Мы бежали с ней в горах, и на ветру развевались ее блестящие светлые волосы, развевались и мои, длинные и темные. Потом у нее волосы сделались темными, а у меня светлыми, и я не понимала, кто я. Мы беззвучно смеялись, затем все стало постепенно замирать и замерло…

Я вздрогнула и проснулась. Первое, что я увидела, – это выпученные желтые глаза очередной лягушки, подставки под растения. Что же меня разбудило? Я обвела глазами комнату, не поворачивая головы. Не эта ли золотая рыбка? Не этот ли слон-стол? Все некрасивое керамическое барахло, которое нельзя было продать или даже показать гостям, попало в мою комнату. И все эти уродцы почему-то стеклянно вылупились на меня.

Раздался мощный раскат грома. Почти тут же новая вспышка молнии осветила комнату и снова прогремело. Я крепче прижала к себе куклу.

Внезапно небо разверзлось. Привстав, я смотрела сквозь помутневшие стекла, как потоки воды побежали по улицам, а дома напротив стали такими расплывчатыми и далекими, словно находились в ином мире. Я снова прилегла на постель и свернулась клубочком, забыв о своем жоржетовом платье. С мамой-куклой в руках я снова погрузилась в дрему.

Дождь отчаянно барабанил за окном, заглушая все прочие звуки. Гром над головой гремел так, словно великан из сказки катал огромные шары и они со страшной силой сшибались друг с другом, вызывая громовые раскаты и мощные электрические всплески, которые с перерывом в несколько секунд озаряли темноту. Как волшебный кинорежиссер, я воплощала все природные шумы в своем сне…

…В тумане сна, более красивого, чем реальность, мы танцевали с Логаном в тени зеленого леса. Он стал постарше, и я тоже. И что-то рождалось между нами, меня пронизало каким-то электричеством, отчего сердце забилось быстрее, громче…

Из темноты вдруг вынырнула фигура, не в белом, как призрак, а в огненно-алом. Китти!

Я села в кровати и протерла глаза.

– Так, – процедила Китти неприятным тоном, и буря за окном моментально притихла. – Вот что тут делает это отребье с гор! Разоделась и валяется на кровати.

Китти смотрела на меня с таким видом, будто в божественном гневе собиралась объявить о конце света. Что я сделала такого ужасного?

– Ты меня слышишь, идиотка?

На этот раз, когда она меня ударила, я вскочила. Как она может так относиться ко мне, когда я целый день вкалывала, чтобы приготовиться к ее вечеринке? Все, хватит мне этого! Надоело, в конце концов, слышать все эти ругательства, обзывания, все, я сыта этим по горло! Хватит бояться, пора быть сильной! Нет, я тебе не отребье с гор!

Дух восстания разгорелся во мне гигантским пламенем. Возможно, потому, что она смотрела на меня таким злым взглядом, который напомнил мне все случаи, когда она без всякого повода била меня.

– Да, я слышу тебя, горлопанка!

– Что ты сказала?

– Я сказала: горлопанка, я слышу тебя!

– Что?! – переспросила Китти громче и угрожающе.

– Китти-горлопанка, Китти-горлохватка. Каждый день слышу, как ты за стеной орешь мужу «нет». Что с тобой, Китти, ты от старости лишилась всякого аппетита на мужчин?

Но она меня не слышала. Ее отвлек предмет, который я держала в руках.

– Что там такое? Вот я тебя и поймала. Так ты мне все врешь! Я сколько раз тебе говорила, чтобы не носила в дом разный хлам наподобие этого!

Она выхватила куклу у меня из рук, быстро включив свет в комнате, и уставилась на нее. Я вскочила с кровати, чтобы спасти свою куклу.

– Это она! Она! – взвизгнула Китти и швырнула мое незаменимое, драгоценное наследство об стену. – Это проклятый ангел Люка!

Я бросилась спасать куклу, чуть ли не заплетаясь в собственных ногах, так как забыла про высокие каблуки. Слава богу, кукла не разбилась, только вуаль спала.

– А ну-ка, дай-ка мне эту штуку! – приказала Китти и сделала шаг ко мне. Но тут ее снова кое-что отвлекло, на сей раз мое платье. Ее глаза прошлись по мне сверху донизу, она обратила внимание на нейлоновые чулки, серебристые босоножки. – Где ты взяла это платье? А туфли?

– Я украшаю торты и продаю соседям по двадцать долларов за штуку! – с вызовом соврала я, настолько меня разгневало, что она швырнула мою куклу об стену, попытавшись сломать самую дорогую для меня вещь.

– Ты мне не ври. Что ты мне тут плетешь всякую чепуху?! И дай-ка сюда куклу.

– Нет! Не дам я тебе эту куклу.

Китти уставилась на меня, явно ошарашенная моей дерзостью, и жестким тоном приказала:

– Никаких «нет» чтобы я от тебя не слышала, грязная деревня, и на этом закончим.

– Я сказала, Китти: нет! И на этом закончим. Хватит издеваться надо мной. Больше я тебя не боюсь. Я теперь подросла, окрепла и стала смелее. Я не такая уж и слабенькая. И за это тебе спасибо. Но отныне не смей больше касаться этой куклы.

– И что будет, если я коснусь? – спросила она низким, угрожающим голосом.

В ее глазах я узрела такую звериную жесткость, что лишилась дара речи. Китти осталась неизменной. Все это время, пока мы жили мирно, в ней кипела ненависть. И вот теперь она выплескивалась наружу во взгляде этих бледных глаз.

– Так в чем дело, грязная деревня? Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу, Китти.

– Что ты сказала?

– Я сказала: да, Китти, я тебя слышу.

– Что?! – переспросила она более требовательным голосом.

С вызовом, не желая больше изображать смирение и беспомощность, я, гордо вскинув голову, бросила ей в ответ:

– Ты мне не мать, Китти Сеттертон Деннисон! Я больше не буду называть тебя матерью. Китти – вполне с тебя хватит. Я очень хотела и пыталась полюбить тебя и забыть те ужасные вещи, которые ты вытворяла надо мной, но больше не могу. Ты способна быть человечной и доброй лишь короткое время. Надо же, ведь это я по своей глупости придумала этот вечер, чтобы сделать тебе приятное, дать повод выставить весь твой фарфор и хрусталь. На улице гроза, и у тебя в душе гроза. Это потому, что ты не умеешь вести себя как мать. Теперь опять пошло по-старому. Я вижу это по твоим водянистым глазам. В них горит злость. Неудивительно, что Бог не дал тебе детей, Китти Деннисон. Бог – Он знает, что делает.

Бледное, побелевшее лицо Китти осветила вспышка молнии. Она произнесла, с трудом переводя дыхание:

– Приезжаешь домой, чтобы приготовиться к вечеру, и что тут застаешь? Лживое, хитрое, зловредное существо, грязную деревенскую девицу, которая не ценит ничего, что я сделала для нее.

– Я ценю все хорошее, что ты сделала для меня, поэтому я и придумала этот вечер, но ты сама выбиваешь из меня все добрые чувства к тебе. Ты хочешь сломать все, что принадлежит мне, я же делаю все для того, чтобы сохранить принадлежащее тебе. Ты мне причинила столько зла, что можно помнить всю жизнь, Китти Деннисон! Я не заслужила наказаний. Кто-то спит на боку, кто-то на животе, но никто не считает это грехом, только ты. Кто тебе сказал, как правильно спать, а как неправильно? Бог?

– Не смей так разговаривать со мной, пока находишься в моем доме! – визгливо закричала Китти, выходя из себя. – Скажи: да, виновата. Ты нарушаешь заведенные мною правила. Ты знаешь, что я запрещаю тебе спать на боку и… Но продолжаешь по-прежнему!

– И что тут плохого – спать на боку? Скажи мне! До зарезу хочется узнать. Должно быть, это как-то связано с твоим детством и с тем, что с тобой случилось! – выпалила я таким же злым и агрессивным тоном, как Китти.

– Ах ты, умница какая! – произнесла в ответ Китти. – Считает, что она выше меня, потому что получает отличные отметки в школе. Тратит мои деньги на одежду, и ради чего? Что ты собираешься делать в будущем? У тебя же нет никакого таланта. Готовишь ты кое-как, ничего не умеешь, только убирать в доме да поддерживать в нем порядок. А тоже мне, считает себя выше, потому что я дальше пятого класса в школу не ходила. Это все Кэл наговорил тебе, знаю я.

– Ничего мне такого Кэл не говорил. А если ты не окончила школу, то, я уверена, только потому, что не могла дождаться момента, чтобы переспать с мужчиной и сбежать с первым попавшимся, который предложит тебе пойти за него, – как делают все девицы из разряда горных отбросов общества. Даже если ты и росла в Уиннерроу, все равно ты ничем не лучше тех девиц.

Это Китти была виновата, а не я, когда Кэл начал поглядывать на меня, заставляя забывать, что он находится на положении моего отца, моего попечителя. Только Китти виновата. Мое негодование быстро нарастало. Это она крадет у меня в этом мужчине то, что он давал мне раньше, – настоящие отцовские чувства. Первой пришла в себя Китти.

– Он рассказал тебе, я знаю! – воскликнула она высоко и пронзительно. – Ты обсуждала меня с моим собственным мужем, наговорила ему лжи и добилась того, что он не любит меня, как раньше!

– Мы не говорим о тебе, это слишком скучное занятие. Мы стараемся делать вид, что тебя вообще не существует, вот и все.

Подбросив в костер «новых дров», я решила, что он уже хорошо разгорелся и теперь можно валить в него все гнилье, припасенное с первого дня моего появления в этом доме. Я не забыла и не простила ни одного грубого слова, ни одной пощечины, ни одного разбитого в кровь носа, ни одного синяка под глазом. Сейчас все это скопилось и взорвется искрами.

– Китти, я больше не собираюсь называть тебя мамой, потому что ты никогда не была и никогда не будешь моей мамой. Ты – Китти-парикмахер. Китти – учитель по псевдокерамике.

Я повернулась волчком на каблуке серебряной босоножки и показала пальцем на ряд полок и тут же залилась смехом, причем смеялась я искренне, словно получала от этого удовольствие. Хотя удовольствия на самом деле было мало, так – показная бравада.

– А в этих запертых шкафах находятся готовые формы, профессиональные, Китти, тысячи купленных тобой форм. На ящиках, которые присылают, стоят грузовые отметки. Так что ты не создатель этих животных! Ты покупаешь формы, заливаешь глиной – и готово. Потом демонстрируешь эти изделия как свои авторские, а ведь это подделка! За это на тебя могут и в суд подать.

Китти сделалась неестественно спокойной.

Это должно было послужить мне предупреждением замолчать. Но я больше двух лет копила в себе возмущение этой женщиной, и теперь оно вырывалось из меня наружу, как будто Китти была комбинацией отца со всем тем, что отравляло мне жизнь.

– Это Кэл рассказал тебе, – мертвенно-спокойным голосом произнесла Китти. – Кэл… предал… меня.

– Нет. – Я полезла в ящик своего стола и вытащила оттуда маленький медный ключ. – Я нашла его, когда убиралась в этой комнате, и не могла не открыть и не посмотреть в шкафах, которые ты всегда держишь запертыми.

Китти улыбнулась, да такой милой улыбкой, что милее нельзя:

– Да что ты понимаешь в искусстве, деревня несчастная? Формы – их делала я. И отсылала хорошим клиентам. А закрытыми держу, чтобы никто вроде тебя не украл моих идей.

Мне-то какое дело?

Пусть хоть небо обрушится на землю, пусть океан вспухнет от дождей и смоет с лица земли Кэндлуик, утащит его на дно океана и оставит навеки рядом с Атлантидой – мне-то какое дело до всего этого?! Теперь, когда погода теплая, я могу уехать отсюда. Могу добраться на попутных машинах. Выживу. Я теперь крепкая. Так или иначе я доберусь до Уиннерроу, а там вырву у преподобного Вайса Фанни, разыщу Тома, спасу Кейта и Нашу Джейн. Я придумала, как мы можем выжить.

И чтобы доказать свою силу и решительность, я засунула подальше под кровать куклу, потом нарочно завалилась на кровать и легла на бок, потом взяла подушку и обняла ее. И тогда до меня дошло – раньше я об этом не думала, – я поняла, что за грех подозревала за мной Китти. Девочки в школе иногда говорили о таких вещах – как они доставляют себе удовольствие, и я дурашливо закинула ногу на подушку и стала тереться об нее.

Это длилось пару мгновений.

Сильные руки подхватили меня под мышки и сдернули с кровати. Я завизжала и попыталась вырваться из рук Китти, стараясь извернуться и достать до ее лица или нанести какое-нибудь другое повреждение, из-за которого она выпустила бы меня. Но это была борьба котенка, попавшего в лапы к могучему тигру. Китти поволокла меня вниз по лестнице, в столовую, которую я украсила к вечеринке, потом подняла меня и бухнула на твердый стеклянный стол.

– На столе останутся отпечатки пальцев, – с насмешкой промолвила я, до идиотизма бесстрашная перед лицом самого злейшего врага, какой у меня когда-либо был. – Все, хватит мне полировать твои столы, хватит готовить тебе еду, хватит вылизывать твой дурацкий дом, в котором собралось стадо этих аляповатых зверей.

– Замолчи!

– Не хочу молчать! Должна же я когда-то все сказать! Я ненавижу тебя, Китти Деннисон! А я могла бы любить, если бы ты дала мне хоть минимальное основание для этого. Я ненавижу тебя за все, что ты делала со мной! Ты никому не даешь шанса полюбить тебя, даже собственному мужу. Если кто любит тебя, ты делаешь человеку такие гадкие вещи, что восстанавливаешь его против себя и он воспринимает тебя такой, какая ты и есть, – ненормальной!

– Помолчи. – Удивительно, насколько спокойно она это произнесла. – Не двигайся со стола, сиди здесь. Я сейчас приду.

Китти исчезла.

Теперь можно бежать. Выскочить за дверь и сказать «прощай» дому в Кэндлуике. На магистральном шоссе я могу сесть на попутную машину. И тут же у меня перед глазами возникли фотографии из утренних газет – две девушки у автострады, изнасилованные и убитые.

Проглотив застрявший в горле комок, я замерла в нерешительности, сожалея – слишком поздно – о сказанном. Однако я не стану проявлять трусость и сбегать. Я буду сидеть, чтобы показать Китти, что не боюсь ее. Пусть делает что хочет. Хотя она вряд ли сможет сделать хуже, чем уже сделала.

– Поедем домой, посетим Уиннерроу, – сказала Китти неприятно монотонным голосом. – Съездим, ты увидишь свою сестру Фанни и деда. А я взгляну на свою сестру Мейзи, на брата Дэнни. Поеду прикоснусь к своим корням и снова повторю свою клятву: не быть такими, как они. Тебя покажу. Я не хочу, чтобы ты была некрасивой, словно я тебе не уделяю никакого внимания. Ты выросла и стала даже красивее, чем я думала. Тамошние парни, вся эта грязная деревенщина, будут стараться добраться до тебя. Так что я думаю спасти тебя от самого плохого, что есть в тебе. Но знай, что с нынешнего дня и дальше ты не должна выходить из повиновения мне. Чтобы больше ни разу этого не было. А если ты захочешь узнать, где твоя сестричка Наша Джейн и что случилось с братиком по имени Кейт, будешь делать, как я скажу. Я знаю, где они и у кого они.

– Ты знаешь, где они? Ты вправду знаешь? – Я пришла в возбуждение, забыв обо всем, что наговорила тут Китти, чтобы разозлить ее.