Обрученная с розой Вилар Симона

– Располагайтесь, сэр рыцарь, и вы, господа, – сказал дворецкий. – Вот полотенца. А вот здесь, – он подошел к стене и распахнул сундук с резными ланями на крышке, – свежее белье и одежда.

И он выложил перед Филипом наряд из серого дамаска с серебряными застежками, вышивкой и фестонами, а для его людей штаны и куртки из фландрского сукна и замши.

– Лорд весьма и весьма благоволит к вам, господа, – заметил дворецкий, после чего с поклоном удалился.

Когда он прикрывал дверь, Филип невольно отметил, как она прочна и надежна: дубовая, в ладонь толщиной и вдобавок окована железом. Затем он повернулся к своим людям:

– Что скажете?

– Чудные дела, – расшнуровывая поножи, ответил Гарри. – Если бы раньше знать, как гостеприимен лорд Фокенберг, не стоило бы нам, голодным, мокрым и измученным, весь день носиться по лесу. Клянусь слитком сарацинского золота, мне здесь так же хорошо, как если бы я оказался в Нейуорте.

Казалось, с этим были согласны все, и лишь Филип, не находя разумного объяснения, отчего им оказан такой прием, испытывал сомнения и тревогу. Он не верил Фокенбергу, поскольку не раз слышал о хитрости и коварстве этого вельможи. И хотя из-за своего удальства и бесстрашия тот был весьма популярен, все же поговаривали, что Фокенбергу недостает доброй толики благородства прямых потомков Невилей.

Филип осмотрел разложенную перед ним одежду. Все явно было приготовлено загодя и подогнано по размерам. Мало того, в глубине покоя виднелось широкое, покрытое роскошной шкурой черного медведя ложе, предназначавшееся, по всей видимости, для него, а немного в стороне – четыре удобные лежанки для его спутников.

К Майсгрейву приблизился Оливер.

– Сэр, нас явно ожидали. О нас знали все и подготовились.

– Вижу. Но не нахожу объяснения.

– Не может же быть, чтобы это было делом рук Алана.

– Мне кажется довольно странным, что до сих пор мы не встретили здесь мальчишку. К тому же, что означает смех его отца, когда я заговорил с ним о сыне. Что, собственно, столь смешного я сказал? Да, Оливер, слишком много вопросов…

Он взглянул на юношу, который уже успел натянуть новый камзол и выглядел весьма довольным. Остальные же, вволю наплескавшись у бадьи, примеряли одежду, дивились, что все пришлось впору, и торопили Филипа отправляться к столу. Имя Алана было у всех на устах.

Когда все были готовы, Филип пристегнул к поясу меч.

– О, сэр, разве мы не в гостях? – изумился Гарри Гонд.

Остальные тоже были немало озадачены. После бесконечных опасностей и тревог они впервые почувствовали себя легко и позабыли о привычной бдительности. Филип лишь мельком окинул спутников взглядом, и все молча взялись за оружие.

Когда они ступили в коридор, тут же явились двое слуг с факелами, чтобы сопровождать их. И снова их встречали приветливыми улыбками и почтительными возгласами. Челядь словно специально сбегалась поглядеть на них.

Но вот, распахнув очередную створчатую дверь, слуги с поклоном пропустили гостей вперед. Здесь царила тишина. Оглядевшись, гости невольно замерли, пораженные окружавшим их богатством и великолепием.

Зал, куда их ввели, был почти необъятен. Изящные колонны, увенчанные затейливыми капителями, поддерживали тонкие нервюры свода. Стены сверху донизу покрывали роскошные гобелены, искусно затканные золотой нитью. Стрельчатые арки громадных, ажурно переплетенных окон сияли чистыми красками витражей. Пол был выложен отполированными до глянца гранитными плитами. Причудливая резная мебель, статуэтки из слоновой кости, картины-складни – все это убранство ослепляло и радовало глаз. Множество факелов в бронзовых подставках освещало этот обширный покой, слепило пламя возвышавшегося в глубине готического камина из светлого ланийского мрамора, выступавшего из стены на добрых десять футов. Под его сводом поверх горы раскаленных углей пылала целая сосна, и отблески пламени падали на раззолоченный герб графа Уорвика, украшавший это монументальное сооружение.

Филип и его ратники какое-то время стояли, дивясь всему этому великолепию, и не сразу заметили человека, сидевшего неподалеку от камина в кресле под пышным балдахином. Лишь когда тот встал и сделал шаг вперед, они узнали его и поклонились.

Сэр Томас Фокенберг, незаконнорожденный сын лорда Уильяма Невиля, дяди Уорвика, после смерти своего престарелого отца стал наместником графства. Внешне он отличался от рослых и жилистых Невилей тем, что был коренаст, плотен и ширококостен. И все же это был воин – настоящий воин, с длинными ловкими руками, да и ширину его груди вряд ли можно было счесть за тучность. Его круглая голова крепко сидела на могучей шее, подбородок резко выдавался вперед, нос был короток и мясист, кожа нечиста. Но глаза, как и у всех Невилей, были ярко-зеленые, чуть скошенные к вискам, с живым, проницательным и властным взглядом. Одет Фокенберг был богато, как для пира или приема важных гостей, – в голубой, рубчатого бархата камзол, опушенный мехом и расшитый золотыми птицами. Рукава камзола, разрезанные от плеча, ниспадали до земли, открывая узкие шелковые рукава нижнего камзола, застегнутые до локтя на множество мелких рубиновых пуговиц. Голову лорда покрывала изысканная французская шляпа – шапо-де-флер.

– Рад приветствовать в Уорвик-Кастл столь прославленного рыцаря, – провозгласил Фокенберг.

Филип учтиво поклонился. Он не спешил поддержать разговор и был настороже. Фокенберг отметил это и слегка улыбнулся.

– Сейчас в Англии неспокойные времена, – сказал он. – Вновь возобновляются распри, и каждому приходится решать, какой партии отдать свой меч. Но в вас-то, сэр, Эдуард Йорк может быть уверен. Более преданного воина ему не сыскать. Видимо, поэтому он и выбрал вас, дабы отправить с тайным посланием к графу Уорвику за Ла-Манш.

«Откуда ему это ведомо?» – изумился Майсгрейв, невольно потянувшись к письму в футляре, с которым никогда не расставался. Оно и сейчас было при нем, прикрытое широким поясом, и рука его скользнула мимо, сжав рукоять меча. От Фокенберга это не укрылось.

– Вам незачем подозревать в нас врагов, сэр. Более того, после той неоценимой услуги, которую вы оказали Невилям, в Уорвик-Кастл вы всегда пребудете самым желанным гостем.

– Буду весьма признателен, если ваша милость напомнит, о какой услуге идет речь.

– О, об этом вы узнаете в свое время! Сейчас же, я думаю, настала пора отужинать. Ведь со вчерашнего вечера, насколько мне известно, вы не имели возможности подкрепиться, а путь проделали немалый. Прошу к столу, благородные господа.

Он указал на длинный, ломящийся от яств стол. Изголодавшиеся путники давно поглядывали на него и теперь с удовольствием приняли приглашение, даже Майсгрейв на какой-то миг отбросил свою настороженность и с наслаждением осушил кубок за здоровье лорда Фокенберга.

В Уорвик-Кастл не слишком строго соблюдались требования поста: огромный жареный каплун с золотистой корочкой, тушенная с гвоздикой, перцем и миндальными зернами говядина, пышный пирог с начинкой из гусиной печенки, зажаренная на вертеле мелкая дичь, черный кровяной пудинг и бычий хвост под пряным соусом украшали стол. В высоких кувшинах плескались тонкие вина всевозможных сортов и выдержки, которые расторопные виночерпии то и дело наливали в золоченые кубки и бокалы из зеленоватого венецианского стекла. На десерт подавали печенье, орехи и засахаренные зимние груши.

Изголодавшиеся люди с завидным аппетитом поглощали все эти блюда. Лорд Фокенберг также не отставал от них. Жир обильной пищи стекал у пирующих по пальцам, а острый вкус яств заставлял все чаще припадать к бокалам с вином.

Воины Майсгрейва сидели по одну сторону стола, а Фокенберг и Филип – напротив. Время от времени высокородный бастард склонялся к соседу и дружески его потчевал:

– Отведайте этого поросенка, сэр. Он вскормлен одними желудями, и мясо его так и тает во рту. К тому же наши повара сдобрили его перцем, шафраном и имбирем, что придает мясу поистине отменный вкус. Попробуйте и вот этого вина – полиньи. Его привозят с юга Франции, оно отлично утоляет жажду, но не дает тяжелого похмелья.

Филип медленно выпил бокал розового вина, смакуя его восхитительный вкус. Едва он поставил бокал на стол, как его вновь наполнили до краев. Филип покосился на Фокенберга. Тот хоть и ел наравне с гостями, но пил умеренно, лишь порой пригубляя вино, в остальное же время с самым благодушным видом любовался его цветом.

Между тем все насытились и охмелели. Тут же были поданы тазы для омовения пальцев. Почести, какие оказываются лордам, были отданы и простым латникам, что позабавило последних. Они принялись перешучиваться, не стесняясь присутствием Фокенберга. Гарри даже осмелился спросить у лорда, не ведомо ли его светлости, где находится их славный приятель Алан Деббич, которого им очень недостает. Выслушав эту речь, Фокенберг заверил гостей, что вскоре они смогут встретиться с ним. При этом он весьма странно усмехнулся.

Филип оставался молчалив и сумрачен. Ему не нравилось все, чему он не мог найти объяснение, а вопросов у него накопилось уже предостаточно. Его заинтересовало сообщение об услуге, якобы оказанной им Невилям, и насторожило явное стремление Фокенберга подпоить гостей. Рыцарь откинулся на спинку кресла, следя, как слуги торопливо уносят остатки ужина, оставляя на столе лишь десерт и вина, и отметив, что рядом с ним сервирован еще один прибор – для нового лица.

В это время в дальнем конце зала отворилась располагавшаяся на некотором возвышении узкая двустворчатая дверь и в ее проеме возникла дама в ослепительно белом одеянии. Свет не достигал туда, и никто толком не разглядел ее поначалу, но, поняв, что перед ними знатная особа, все поднялись.

Медленными скользящими шагами дама преодолела высокие ступени. Шлейф ее платья поддерживали двое пажей, легкая вуаль слегка колыхалась, ниспадая почти до пола с верхушки богатого эннана.[49]

И чем ближе подходило снежное видение, тем сильнее менялись в лице Майсгрейв и его люди. Простое любопытство сменилось легким недоумением, затем растерянностью и, наконец, испугом и крайним изумлением.

Дама приблизилась. Ее одеяние из узорчатого атласа посвистывало тугими складками при каждом движении. Низ платья и лежащий на плечах воротник из серебряной парчи сверкали из драгоценных каменьев узорами. Когда она изящно присела в низком реверансе, повеяло нежным ароматом мускуса. Она по-прежнему держалась отрешенно, даже не поднимая глаз. Лорд Фокенберг шагнул вперед и, взяв даму за кончики пальцев, возвестил:

– Сэр благородный рыцарь, и вы, господа, позвольте представить вам мою племянницу, леди Анну Невиль, графиню Уорвик.

Дама подняла лицо – и засияли лучистые изумрудные глаза красивого миндалевидного разреза. Она по очереди взглянула на каждого из присутствующих и закусила губу. Казалось, немалых усилий ей стоило не расхохотаться.

И впрямь вид воинов был забавен. Они переглянулись между собой и во все глаза воззрились на стоявшую перед ними красавицу. Одна и та же мысль вертелась у всех в мозгу, но никто не решался высказать ее вслух. Алан? Но не мог же он и в самом деле оказаться этой благородной леди?! Мальчишка с арбалетом, с исцарапанными в кустарнике щеками, шатающийся от усталости в седле, отчаянно рвущийся в любые передряги – и эта величественная, роскошная дама, от которой так хорошо пахнет, у которой такие изысканные манеры…

В этот миг дама произнесла:

– Рада вновь встретиться с вами, господа, в стенах моего родового поместья. Надеюсь, вас приняли достойно и вы простили мне мое дерзкое бегство там, у леса?

Что она говорит? Не может быть!.. Но голос – такой знакомый, низкий, с мальчишеской хрипотцой голос!..

Анна больше не могла сдерживаться. Ее словно прорвало. Откинув голову, она звонко рассмеялась.

Сомнений больше не было. Так мог смеяться один лишь Алан Деббич.

Оливер залопотал было что-то невнятное и без сил стал оседать. Если бы Фрэнк Гонд не подставил ему плечо, тот и впрямь бы рухнул. Гарри потрогал багровый рубец на щеке, оставшийся от удара хлыстом Алана.

– Ради Бога, не шутите так, миледи! Этого не может быть.

– Может, мой славный Гарри! Это я собственноручно оставила след на твоей щеке. Но ты ведь рискнул преградить дорогу графине Уорвик в ее собственных владениях.

Тут Гарри расплылся в ухмылке.

– Что ж, тогда поделом. Зато я горд, что все эти дни имел честь ухаживать за вашей лошадью, миледи.

Шепелявый Джек стоял, выпучив глаза. В его голове неотвязно вертелось, что сегодня он вскинул арбалет, целясь в мчавшегося прочь Алана.

– О, простите меня, ради Бога, ваша милость! Умоляю, простите!

– За что ты просишь прощения, Джек? Или ты вспомнил, как едва не подрался со мною на линкольнском заезжем дворе?

В голосе ее слышалось лукавство. Она не знала о пущенной сегодня в ее сторону стреле. Но ее слова вызвали в памяти воинов целый рой воспоминаний, от которых щеки этих грубых рубак запылали, как у молоденьких девушек. Кто припомнил сальные прибаутки, что частенько сыпались в ее присутствии, кто иное, когда они, не стесняясь, на виду друг у друга справляли нужду, рыгали или издавали неприличные звуки. Оливер глядел на эту прекрасную леди сияющими от восторга глазами, и в памяти его вставал тот час, когда душа его разрывалась от горя и он рыдал у нее на плече, а она утешала его, гладя по волосам, вытирая струящиеся из глаз слезы.

Анна повернулась к Майсгрейву:

– А что скажете вы, сэр Филип? Ведь все эти дни вы были очень строги и взыскательны со мной.

Рыцарь, коротко вздохнув, склонил голову.

– Меня можно понять. Алан Деббич был мальчишкой непокорным, избалованным и упрямым. Но держался он все же молодцом.

Анна смотрела на него с тихим весельем, но щеки ее были темны от румянца. И Филип понял, что она помнит ту ночь, когда он уснул, обнимая ее. Сделав шаг вперед, он опустился на колено.

– Простите, миледи. Мой грешный язык не в силах передать все то, что пережил я в сей миг. Но знайте: отныне я ваш верный слуга, и я восхищаюсь вами.

Он склонился и поцеловал край ее платья. Анна глядела на его склоненную голову, на эти чудные кудри и вновь, как и раньше, испытывала невыносимое желание коснуться их, запустить в них пальцы. В этот миг она жалела, что она не Алан Деббич, который мог запросто дотрагиваться до своего рыцаря, врачевать его раны, скакать с ним бок о бок по ухабистым дорогам. Ее охватила грусть. Глубоко вздохнув, она подняла свой бокал.

– Сейчас, когда опасности позади, я хочу отдать дань памяти тем, кто начинал с нами путь, но кто не дожил до этой минуты. Тем, кто пал in medio vitae,[50] как гласит Священное Писание.

Все выпили и молча сели за стол. Лорд Фокенберг с бокалом в руке отошел в сторону и опустился в кресло у камина.

Поначалу за столом царила напряженная атмосфера. Никто не знал, как держать себя со столь знатной особой. Испытывала это чувство и Анна, пока ей не пришло в голову, что стоит отчасти возродить прежнего Алана. И она принялась вспоминать все, что произошло с ними в пути за эти дни. Слишком многое теперь объяснилось, слишком многое выглядело в ином свете. И вскоре поднялся хохот до слез. Но порой смех стихал, когда они вспоминали погибших товарищей или когда Анна рассказала, как покойный Бен Симмел единственный разглядел в ней женщину и предложил свою поддержку.

Сидя рядом с Анной, Филип не мог отвести от нее глаз. Анна чувствовала это и боялась повернуться к нему. Она шутила с Гарри и Джеком, собственноручно наливала вино в бокал Фрэнка, ласково улыбалась Оливеру, но к Филипу обращалась лишь мельком. Она ощущала его взгляд, который явственно разнился с тем, каким обычно рыцарь глядел на Алана Деббича. Это и пугало, и было необыкновенно приятно. Странное чувство. Возможно, именно этого она и добивалась, долго и тщательно выбирая платье и драгоценности, нервничая и браня служанок, требуя, чтобы они убрали под эннан ее рассыпающиеся, коротко обрезанные волосы, подвели брови и наложили на скулы румяна, чтобы придать лицу восхитительный оттенок утренней зари. Она долго стояла перед большим венецианским зеркалом, придирчиво осматривая себя, прежде чем сойти в зал трапез. Но теперь она была довольна.

А Филип Майсгрейв, глядя на это полное грации, оживленное и приветливое создание, вновь и вновь задавался вопросом – как мог он не распознать под грубой мужской одеждой всей этой очаровательной женственности и прелести? Рассматривая ее маленькую, как бы даже прозрачную ручку, он невольно вспоминал, как твердо эта рука управляет конем, как ловко обращается с арбалетом, как туго накладывает повязки на раны, и невольно дивился тому, сколько в ней силы. Святые угодники, да кто бы не ошибся, видя, как смело она держится во время любой схватки, как, приподнявшись на стременах, с гиканьем гонит коня, как по-мальчишески задорно шутит, насвистывает или как в дыму и копоти помогает бороться с огнем?

«Она удивительна», – подумал он.

Анна обратила к нему лицо. Ее чудесные глаза словно соперничали с блеском изумрудов на шее и длинных алмазных подвесок, вспыхивающих светлыми огнями.

«Она прекрасна», – решил он, вспоминая, как, обняв ее, засыпал при угасающем свете костра. Его сердце было переполнено нежностью.

В камине догорали угли, и лорд Фокенберг распорядился добавить дров. Все это время он держался в стороне, не мешая племяннице веселиться со своими спасителями. Разумеется, он считал поведение Анны предосудительным, совершенно немыслимым для девицы столь высокого положения, но делал скидку на то, что коль скоро она вынуждена была пойти на все эти уловки, чтобы спастись от Йорков, то пусть уж в последний раз потешится со своими попутчиками. Лорд Фокенберг пошел ей навстречу почти во всем, зная, как баловал и любил ее сам Уорвик. Но в голове его уже зрел план. Из беседы с племянницей он уяснил, что Майсгрейв везет тайное послание короля к графу во Францию. Что же это за послание, если Эдуард не решился отправить его с королевским курьером, окружил такой таинственностью и, кроме того, вверил рыцарю, который слывет лучшим бойцом в королевстве? Поначалу все это вызвало у Фокенберга лишь недоумение и жгучий интерес, но затем у него зародилось дерзкое намерение: заполучить письмо, узнать его содержание и самому решить, как поступить дальше. Как знать, не сможет ли он с помощью этого послания влиять на обоих могущественнейших людей Англии, глав враждующих партий – Делателя Королей и самого короля? Ну, а если ничего подобного в письме не обнаружится, то он всегда сможет представить это как стремление оградить высокородного кузена от праздных хлопот. В глубине души Фокенберг даже пытался убедить себя, что тем самым исполнит свой долг.

Он приблизился. Все невольно притихли, словно лишь сейчас заметив, что лорд-бастард все это время пребывал в зале.

– Час поздний, племянница, и, я полагаю, пришла пора вспомнить свое звание. Ступай к себе. Нам же с гостями предстоит еще беседа.

Первым побуждением Анны было подчиниться. Фокенберг исполнил все, о чем она его просила, и, хоть ей вовсе не хотелось спать, она была готова уступить. Она поднялась и уже хотела удалиться, как вдруг заметила взгляды, какими обменялись лорд Фокенберг и Майсгрейв. Взгляд дяди был пристальным и сосредоточенным, а Майсгрейв весь напрягся и взгляд его стал настороженным и острым, как клинок.

«У Филипа всегда такое лицо перед схваткой, – подумала девушка. Она покосилась на дядю. – Сегодня, когда я рассказывала ему о нашем нелегком пути, он страшно заинтересовался письмом, которое везет Фил. Я ничего не сумела толком объяснить, а он все выпытывал и выпытывал… Но что ему до этого письма? Ведь оно предназначено отцу. Неужели дядя что-то затевает? Нет, не может быть! Он же поклялся, что не причинит им ни малейшего вреда, наоборот – щедро вознаградит и обласкает».

Она колебалась.

– Я не собираюсь уходить, – наконец решилась девушка.

Фокенберг укоризненно покачал головой:

– Ты поступаешь как неразумное дитя, Нэнси.[51] Нам предстоит чисто мужская беседа.

– Ничего. Я еще не совсем отвыкла чувствовать себя Аланом Деббичем и желаю остаться.

Фокенберг возвел очи горе и вздохнул. В его планы вовсе не входило посвящать в свои планы эту взбалмошную девчонку. Однако ни на какие его увещевания Анна больше не реагировала. Она упрямо мотала головой, вцепившись в подлокотники кресла, словно желая показать, что ее не так-то просто отсюда выпроводить.

– Хорошо! – сердито отрезал Фокенберг. – В таком случае я попрошу вас, сэр Майсгрейв, уединиться со мной в дальнем конце зала, ибо некоторые юные леди не желают понимать, что бывают разговоры, не предназначенные для их ушей.

Филип молча поднялся и последовал за лордом в глубь зала, в сумрак, где они опустились в оконной нише в удобные покойные кресла. Фокенберг начал:

– Из слов моей милой племянницы я заключил, что вы являетесь тайным посланцем Эдуарда Йоркского и вам вверено письмо от него во Францию к моему кузену. Признаюсь, меня поразила такая секретность. Поразила и смутила. Что такого в этом письме, если оно препоручено вам, а не обычному гонцу? Я должен это узнать, ибо являюсь наместником графа и творю его волю, пока он за морем. Посему я настаиваю, чтобы вы вручили мне это письмо, а я уж решу, как с ним поступить. Что вы на это скажете?

Филип лишь скупо улыбнулся.

– Милорд, это говорите не вы. Вы ведь разумнее ваших слов, и я уверен, что как дворянин и человек благородной крови вы сознаете, насколько немыслима ваша просьба. Я исполню повеление Эдуарда IV, и ничто не может принудить меня нарушить данное королю слово.

Фокенберг нахмурился.

– Король Эдуард лишь узурпатор, силой захвативший трон. Долг каждого честного дворянина – помочь вернуть корону законному государю, томящемуся ныне в неволе Генриху VI Ланкастеру, чем и занят сейчас мой кузен, великий граф Уорвик. А вы, сэр рыцарь, успели неплохо ему послужить, умыкнув из-под самого носа Йорков и доставив сюда леди Анну. Уж они-то не простят вам этого, и вам придется дорого заплатить за свой проступок. Так не лучше ли продолжить цепь славных дел под стягом Алой Розы, содействовать делу которой вы вольно или невольно уже начали? Отдайте мне это послание, и, если оно не содержит ничего, что потребовало бы срочных действий здесь, в Англии, вы продолжите свой путь к графу Уорвику, причем письмо передадите ему с припиской моей рукой о том, что я настоял на передаче мне его. К тому же я дам вам надежный эскорт и прослежу, чтобы ваш дальнейший путь протекал сколь можно более гладко.

Фокенберг говорил еще и еще. Он приводил множество доводов в пользу того, что письмо должно быть вскрыто. Однако рыцарь оставался непреклонен. У Фокенберга начала нервно подергиваться щека. Он исчерпал почти все аргументы. Наконец, подавшись вперед, он негромко сказал:

– Не столь давно в подарок графу Уорвику некто прислал роскошную Библию, достойно изукрашенную знаменитыми Лимбургами.[52] К счастью, еще до того, как мой брат коснулся ее, книгу стал листать какой-то любопытный паж. Через несколько минут мальчишка начал задыхаться, лицо его пошло пятнами, и он умер в мучениях. Оказалось, что страницы Священной книги были пропитаны страшным ядом. В ином случае к столу подали фрукты, и граф лишь чудом не притронулся к ним. Зато один из находившихся в это время у него с визитом французских вельмож съел персик и к ночи скончался, причем тело его тут же почернело и распухло, как бывает при отравлении. Почем мне знать, не содержит ли и это послание в себе нечто подобное? Я знаю, что Йорки способны на все.

Филип усмехнулся.

– В таком случае, милорд, искренне заботясь о вашем здоровье, я бы не советовал вам так жаждать его распечатать.

Фокенберг побледнел, щека его запрыгала.

– Сэр Филип Майсгрейв, видит Бог, я хотел избежать крайних мер. И я в последний раз требую, чтобы вы добровольно вручили мне письмо.

Майсгрейв поднялся.

– Милорд, я дал слово моему королю, что вручу это послание в собственные руки Ричарда Невиля, графа Уорвика, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы оно не попало ни к кому другому. Вам ничего не добиться от меня иначе, как средствами, недостойными благородного рыцаря и мужчины.

Какое-то время они неотрывно глядели друг на друга. Затем Фокенберг трижды хлопнул в ладоши. Тотчас дверь с шумом распахнулась, и целый отряд вооруженных стражников, громыхая доспехами, ворвался в зал.

Фокенберг поднялся.

– Клянусь святым именем Господним, я сделал все, чтобы избежать крови. Вы же пренебрегли моими усилиями.

Он повернулся к своим людям:

– Этот человек подослан Йорками. Схватить его!

Но едва воины сделали первый шаг, как Филип прыгнул в сторону, рывком опрокинув стол, за которым они только что вкушали трапезу. Зазвенела посуда, стол опрокинулся, загородив на миг дорогу воинам Фокенберга. Тем временем Майсгрейв и его люди успели обнажить мечи и занять удобную позицию между камином и стеной, обеспечив себе тем самым тыл.

– Это безумие, сэр Майсгрейв! – выкрикнул Фокенберг. – Мои люди сомнут вас, как былинку.

Филип сжимал в руках меч.

– Мы сумеем умереть, если на то будет воля Господня, но никто не скажет, что мы плохо служили своему королю и покрыли себя бесчестьем.

– Взять их!

Но едва воины сделали шаг, как перед ними, словно снежное видение, возникла дочь Уорвика.

– Остановитесь! – вскричала она, поднимая руку. – Эти люди – мои гости, и никто не имеет права причинять им зло.

Воины замерли. Анна повернулась к Фокенбергу:

– Что это означает, милорд? Так-то вы чтите закон гостеприимства, что так свят под этим кровом? Так-то вы желаете отплатить добром этим людям за то, что они спасли от беды и доставили сюда дочь вашего сеньора и родича?

Фокенберг смотрел на нее с закипающей яростью.

– Эти люди – шпионы Эдуарда Йорка! – прошипел он. – К тому же они везут письмо, которое ради продолжения дела вашего отца я просто обязан заполучить.

– Эти люди такие же шпионы, как и я. А что касается письма, то вас, милый дядюшка, вовсе не должно интересовать то, о чем Эдуард Йорк пишет моему отцу.

Юное существо бесстрашно глядело в глаза лорду-бастарду. У того дергалась щека, глаза бешено сверкали. Но Анна не боялась его.

– Именем Пресвятой Девы заклинаю вас, милорд, не злоупотребляйте вашей властью и дайте им уйти. Они мои гости, и я многим обязана им.

– Ты всего лишь несмышленое дитя, Нэнси. И поступаешь так, словно и не кровь Невилей течет в твоих жилах.

– Я поступаю так, как поступил бы в этом случае и мой отец. А вот вы, лорд Фокенберг, наоборот – позорите честное имя Невилей! Видно, и впрямь сказывается нечистая кровь!

Фокенберг задохнулся от ярости.

– Увести ее! – рявкнул он, но никто не тронулся с места. Всем было известно, что Анна – любимая дочь графа и, будь она постарше, не Фокенберг, а она стала бы законной властительницей в Уорвик-Кастл.

– Увести ее! – вновь взревел лорд и, видя, что никто не рискует сделать это, сам ринулся к Анне.

– Не сметь прикасаться ко мне! – взвизгнула девушка, но дядя, заломив ей руку, потащил к выходу.

Анна упиралась изо всех сил, царапалась и кусалась, но лорд Фокенберг был куда сильнее ее. Он легко справился с девушкой и мигом втащил ее по ступеням на возвышение. Здесь Анна внезапно вырвалась и сама бросилась прочь из зала, захлопнув дверь перед самым его носом. Лорд Фокенберг, тяжело дыша, обернулся и кивнул в сторону Майсгрейва:

– Начинайте!

Закованные в броню солдаты бросились на пятерых вооруженных одними мечами воинов. Клинки с лязгом скрестились. Позиция людей Майсгрейва была более выгодной – к ним нельзя было подступиться ни с тылу, ни с флангов. Слева в камине пылало пламя, и Филип твердо решил при первой же возможности предать огню письмо короля. Он понимал, что так или иначе долго им не выстоять против закованных в сталь латников Фокенберга, но Филип так часто встречался лицом к лицу со смертью, что сейчас не испытывал страха. Только грусть, что все кончилось так скоро и странно, ощущал он в сердце, да еще ярость оттого, что с ним обошлись столь бесчестно.

«Если мне сегодня и суждено погибнуть, то я уйду из этой жизни не один», – решил он, и его длинный меч засвистел подобно мечу архангела Гавриила.

В этот миг где-то высоко вверху распахнулась дверь, и на хорах, которые тянулись вокруг всего зала выше оконных арок, появилась Анна. В ее руках был арбалет.

– Лорд Фокенберг, остановите схватку!

Она прицелилась в него. Но вельможный бастард, державшийся все время в стороне, взглянув на нее, даже бровью не повел. Тогда Анна блестящим выстрелом сбила с него шляпу. Он и тогда не пошевелился. Зато его люди невольно замерли, не зная, что и подумать. Этой минуты было достаточно, чтобы Анна, метнувшись по балкону, склонилась над своими попутчиками и, протянув руку, воскликнула:

– Сэр Филип, письмо!

Майсгрейв не колебался ни минуты. Он верил Алану Деббичу. Выхватив из-за пояса послание, он перекинул его через перила к ногам девушки.

– Прекрасно задумано, Нэнси, – заметил Фокенберг. – Теперь письмо у нас.

Анна подняла письмо и, выпрямившись, с невозмутимым видом положила на плечо арбалет.

– Разумеется, дядюшка. Послание Эдуарда Йорка у меня, а значит, вам незачем убивать этих людей.

Она ослепительно улыбнулась.

– Но иной вопрос, захочу ли я передать его вам.

– Захочешь. Тебе ведь не понравится, если их казнят по моему приказу и голова этого рыцаря будет вывешена на воротах Уорвик-Кастл? Я предлагаю – письмо в обмен на их жизнь и свободу.

– О нет, милорд! Пока письмо находилось у них, вы еще могли оправдать свои разбойничьи действия желанием заполучить послание Эдуарда Йорка и их отказом. Но теперь, когда письмо у меня, я хочу лично передать его отцу, не впутывая вас в эту историю… Вот и выходит, что вы напали на людей, спасших меня и к тому же пользовавшихся гостеприимством Уорвик-Кастл. Итак, вы дважды погрешили против рыцарской чести. Добрая же слава пойдет отныне о Томасе Фокенберге! Не знаю даже, пожелает ли мой отец и далее оставлять вас наместником в своем графстве. – Она улыбнулась. – Что ж, любезный дядюшка, вот вам мое условие. Эти люди неприкосновенны. Только в этом случае я не стану говорить о случившемся с отцом. Как знать, может, и письмо со временем я решу отдать вам. А пока что я скрою его в одном из своих тайников, ибо отныне не верю ни единому вашему слову, лорд Фокенберг.

И, склонившись в грациозном поклоне, она исчезла с балкона.

Фокенберга била крупная дрожь. Он глядел на опустевшие хоры, скрипя от ярости зубами. Больше всего на свете ему хотелось сейчас отдать приказ уничтожить этого проклятого Майсгрейва и тем самым отомстить племяннице. Но теперь, когда у рыцаря не было письма короля, он и в самом деле неизбежно опозорил бы себя подобным приказом.

Он резко обернулся и встретился взглядом с Майсгрейвом. Лицо того было совершенно спокойным. Выдержка ни разу не покинула его, и это спокойствие еще сильнее разъярило Фокенберга. Он опустил голову, он не мог его видеть.

– В башню их! – рыкнул он. – И глаз с них не спускать!