Мадемуазель Шанель Гортнер Кристофер
— Нет.
— Это правда? — На этот раз он больше не заглядывал в досье. — У нас есть информация, указывающая, что на самом деле вы были участницей некой тайной операции, главной целью которой было обеспечение определенных интересов нацистов. И вы до сих пор ничего об этом не знаете?
— Разумеется. Наверняка знала бы, если бы участвовала в таком предприятии.
— Мадемуазель, — он направил на меня тяжелый ледяной взгляд, — сотрудничество с врагом сейчас рассматривается как преступное деяние. Мы уже посадили в тюрьму кое-кого из ваших друзей и активно разыскиваем еще некоторых. Советую вам, перед тем как отвечать на мои вопросы, хорошенько подумать.
— Вы просите меня о том, чтобы я предала своих друзей? — отпарировала я.
— Я советую говорить правду. Нам известно, что вы не во всем откровенны.
Я закинула ногу на ногу, поискала в сумочке портсигар.
— В таком случае вам следует меня арестовать, — сказала я, уже не в силах сдержать хотя бы намек на вызов. — Поскольку я рассказала вам все, что знаю.
— Минутку, пожалуйста. — Он встал, прихватил досье и вышел.
Оставшись одна, я не выдержала и издала сдавленный звук: непонятно, что это было — судорожный вдох или едва слышный всхлип. Я в ловушке. На этот раз мне не спастись. Меня арестуют, как арестовали Арлетти, бросят в тюремную камеру, потом потащат в суд, принимающий решения на скорую руку, там обвинят в коллаборационизме, далее обреют голову и проведут по улицам, где в меня будут кидаться камнями и грязью…
Наконец он вернулся.
— Мадемуазель, вы свободны, — коротко заявил он.
В какой-то жуткий момент я не смогла сразу встать. Ноги были как ватные, и мне пришлось ухватиться руками за стол, чтобы выпрямиться. Схватив сумку, я направилась к двери и, проходя мимо него, ощутила резкий запах дешевого одеколона.
— Вам повезло, мадемуазель, — тихо произнес он, — у вас оказались влиятельные друзья наверху… Впрочем, и внизу тоже. Но мой вам совет: хорошенько подумайте, оставаться вам в это непростое время в Париже или нет.
Я удивленно посмотрела на него:
— Я француженка. Это мой город, моя страна.
Он скользнул по моему лицу взглядом:
— Уже нет.
Я поймала такси и отправилась на улицу Камбон. Все мои страхи улетучились, но под ними кипела ярость, копившаяся еще с тех пор, как эти головорезы барабанили в мою дверь. Не обращая внимания на глупые расспросы сотрудников магазина, я вихрем поднялась в квартиру и дрожащим пальцем набрала номер телефона своего адвоката. Рене ответил не сразу, за это время меня чуть удар не хватил. Я тут же заорала в трубку, что мне нанесли страшное оскорбление, что лакеи нового правительства де Голля потащили меня в тюрьму, где учинили унизительный допрос, обвинили в сотрудничестве с немцами, а потом еще посоветовали, чтобы я, самая выдающаяся courtire Франции, покинула свой…
— Мадемуазель, — прервал он мою горячую тираду, — я думаю, вам следует прислушаться к их совету.
Несколько секунд я слушала собственное тяжелое дыхание.
— Вы — что?
— Ситуация только ухудшается, — грустно заметил он. — Меня тоже уже допрашивали, причем очень долго, о моих связях с режимом в Виши… Мою контору буквально разгромили, забрали коробки личных и профессиональных бумаг, включая, — добавил он, к моему ужасу, который вырос уже до немыслимых размеров, — папки, имеющие отношение к нашему делу против Вертхаймеров. Так что, считайте, вас предупредили. Сейчас у них против вас ничего нет, но они будут продолжать копать, пока что-нибудь не нароют.
— Эта гнида сказала, что у меня наверху влиятельные друзья! — воскликнула я, одновременно ощущая странное чувство потери ориентации, словно я падала в какую-то бездонную пропасть. — Значит, кто-то меня защищает.
— Да, но как долго? Они называют это puration savage, беспощадная чистка. Преследуют тысячи людей, признанных или подозреваемых в коллаборационизме. Де Голль готов пожертвовать ими ради своего дела. Он должен заверить силы союзников, что мы намерены оставаться с ними, когда падет Берлин. У нас нет выбора, мы должны уехать из страны.
— Но я не коллаборационистка! Я не сотрудничала с ними! Я делала лишь то, что должна была делать: спасала своего племянника и свой бизнес, спасала свою жизнь и жизнь своих друзей.
— Мадемуазель, вам нет необходимости оправдываться передо мной. Вы должны оправдываться перед ними, но боюсь, им это совершенно безразлично. Слава богу, сегодня за вас кто-то вступился. Однако не исключено, что завтра этот человек, кто бы он ни был, не сможет защитить вас. Если бы у меня была возможность, я бы тоже покинул Францию, но я зять министра правительства Виши, который одобрил депортацию евреев. У меня отобрали паспорт. Я не могу уехать. А вот вы можете… и должны.
Я повесила трубку и прижала ладонь к губам, чтобы не закричать. Неужели от меня ждут, чтобы я покинула страну, в которой родилась? Неужели для меня нет иного выхода, кроме добровольного изгнания?
Словно в тумане, я видела прекрасные, покрытые лаком ширмы, картины и книги — все это вот-вот исчезнет, как хрупкий мираж. Спотыкаясь, я подошла к рабочему столу и рванула на себя ящик. Пошарила и наконец нашла то, что когда-то оставила здесь. Я развернула носовой платок и поднесла часы к уху: они не тикали. Миниатюрные золотые стрелки застыли, показывая половину седьмого. Яростно крутанула колесико сбоку, чтобы завести, но кончики пальцев скользнули по насечке.
Стрелки не двигались. Часы Боя не тикали. Они больше не показывали время.
И тогда я с неумолимой ясностью поняла: мое время тоже вышло.
Как только я приняла решение, все стало просто. Не легко, нет, ни в коем случае. Зато просто. Все свое имущество, которое я не могла взять с собой, я сложила в квартире на улице Камбон. Проследила, чтобы магазин был закрыт, выплатила всем компенсацию в размере четырехмесячного жалованья, даже мадам Обер и Элен, которые умоляли меня чуть ли не на коленях, чтобы я оставила двери открытыми. Они обещали строго за всем присматривать и регулярно докладывать мне обо всем в Лозанну в Швейцарии, куда я решила уехать. Андре я уже отправила туда на частной машине; Катарина успела снять дом неподалеку от санатория, где он будет лечиться.
Но я не вняла мольбам своих сотрудников. Все кончено. Во Франции мне больше не жить.
Потом я сделала то, чего боялась больше всего: отправилась к Мисе.
Она встретила меня у двери с горестным плачем, и сразу стало понятно: она знает, зачем я явилась. Мися с порога сообщила, что они с Сертом собираются снова пожениться, и потащила меня в гостиную. Там мы устроились на продавленном диване, где столько раз сиживали прежде, сплетничали и смеялись, подшучивали над друзьями и высмеивали недругов, ссорились и снова мирились… Мы с ней были ближе, чем родные сестры, как никто из наших знакомых.
— Ты должна остаться, — сказала она, обхватив мои ладони, потирая их, словно они замерзли. — Кто теперь сошьет мне платье?
— Кто-нибудь сошьет.
— А Серж? Что будет с ним? Сейчас он в безопасности, но его уволили, он уже не возглавляет балетную труппу «Гранд-опера». Его вызывали на допрос в Комитет, занимающийся «чисткой». А Кокто — как он будет жить без тебя? Ты им нужна здесь. Ты нужна всем нам, очень нужна.
Мне пришлось закусить губу, чтобы не расплакаться и не изменить своего решения. Если расплачусь, думала я, то мне конец. Нас обеих просто уничтожат. Я отняла у нее руки, коснулась пальцами ее морщинистой еки:
— Ничего, Серж справится. Он ведь национальное достояние, один из самых выдающихся хореографов в мире. Его могут, конечно, заставить искупить вину, но пройдет немного времени, и он снова будет танцевать. Он больше ни в чем не разбирается, это его жизнь. И Кокто тоже, он должен писать. Что еще он умеет делать? И ты, моя обожаемая подруга, ты будешь жить и дальше. У тебя есть твой Жожо. Он единственный, кого ты по-настоящему любила.
Мися уже плакала так горько, что пришлось пожертвовать для нее носовым платком.
— Я не перенесу, — лепетала она, хлюпая носом в платок. — Просто не смогу.
— Это тебе только так кажется, — прошептала я, обняв и крепко прижав ее к себе, а сама смотрела ей через плечо на стоящего в дверях гостиной Серта. Его серое лицо было мрачно.
— У них в Швейцарии даже хлеба приличного днем с огнем не сыщешь, — сказал он. — Тебе там вряд ли понравится. Помрешь от скуки.
— Да, — согласилась я, улыбаясь сквозь слезы, которые не могла уже больше скрывать. — Я знаю.
Когда я уезжала из Парижа, пошел снег. Мягкие снежинки кружили в воздухе, ходили волнами вокруг Эйфелевой башни, покрывая ее железную конструкцию, и опускались на землю. Ветер гнал белоснежные струйки по гравийным дорожкам парка Тюильри, под мерцающими маркизами на Елисейских Полях, засыпал мансарды художников и кабаре Монпарнаса, пятнами налипал на спирали литой из меди колонны на Вандомской площади. Снег засыпал тротуары, набивался в щели потемневших от возраста зданий, смягчая очертания города, который много повидал на своем веку, пережил и страдания, и страх, видел и радость, и процветание — как ни один другой город в мире.
Нежный, как рука, затянутая в перчатку, снег ласкал навес над фасадом магазина на улице Камбон. Плотно закрытыми ставнями он слепо уставился на отель «Риц» напротив. Снег задержался на полотне, белый, всего лишь чуточку белее самого тента, потом начал подтаивать, и капли падали мимо больших букв, которыми было написано имя, некогда столь желанное, столь знаменитое и столь экстраординарное, что одного только этого слова было достаточно, чтобы узнать, о ком идет речь.
Шанель.
Париж
5 февраля 1954 года
Ох, наконец-то раздаются аплодисменты, если, конечно, можно так выразиться. Приглушенные, вежливые, но довольно жиденькие; уже слышится скрип отодвигаемых стульев, шелест и шорох надеваемых пальто, звуки торопливых поцелуев, слова, в которых содержится обещание скоро встретиться за ланчем. Эти звуки сообщают все, что мне надо знать. Много лет я прожила за границей, и меня постепенно забыли все, кроме самых близких друзей, а я, в свою очередь, слишком долго игнорировала странности и причуды мира моды — и вот награда: приглашенные быстро и без лишних разговоров разъезжаются, и это надменное молчание для меня гораздо хуже, чем публичное осмеяние.
Они разочарованы. Разумеется, это именно так.
Стоит ли мне спускаться, чтобы раскланяться с ними, или оставаться здесь, пускай манекенщицы стоят там одни, пока толпа валит на выход?
Думаю, пока подожду. Они видели мои модели. Они ждали моего возвращения, спорили, разыгрывали удивление, сомневались, смогу ли я вернуть славу своей молодости. Я представила коллекцию вызывающе строгих платьев моих любимых цветов: черного, темно-синего, кремового и темно-коричневого; белые камелии на поясе и покатые плечи, а также плоские шляпки с лентой и еще костюм без воротника красного цвета. Ничего лишнего. Хотя Диор снова заставил женщин мучиться в его проволочных корсетах, километрах тюля и кринолинах, начинающихся от неестественно затянутых талий, отчего женщина стала похожа на перевернутый распустившийся бутон, я подчиняться этим стандартам отказываюсь.
С какой стати я, Коко Шанель, стану ради них меняться? Я продемонстрировала свою любовь к свободе и независимости, показала одежду для женщин, которым нужно двигаться, работают они или развлекаются. Со временем они сами поймут, что голливудские принцессы могут сколько угодно вальсировать в своих киношных фантазиях, вырядившись в фантастически нелепые диоровские творения, но это не для нормальной женщины. Так быть не должно. Мода и глупость — вещи несовместные.
Пусть делают что хотят. Я не стану жертвовать своими идеалами. И все же, стоя на самом верху лестницы, слушая, как они уходят, я чувствую их разочарование, чуть ли не слышу, как они перешептываются о том, что я утратила былую хватку. Впрочем, на что можно было надеяться после пятнадцатилетнего изгнания? На то, что мир нисколько не изменился, что он с нетерпением ждет, когда я снова приду и стану всех одевать?
И ужасное подозрение холодной змеей заползает в душу: мне начинает казаться, что в этом провале виновата моя деятельность во время войны, последствия этого работают против меня даже после стольких лет. Меня так и не привлекли к суду, но не осудили ли меня мои коллеги и люди моего круга? Если так, то это я просто должна игнорировать.
Я уже поворачиваюсь, чтобы ретироваться в ателье и поразмышлять о своем неясном будущем, как вдруг слышу внизу чьи-то шаги и неуверенный голос:
— Мадемуазель…
Я поворачиваюсь более резко, чем следовало бы, в груди словно зияет рана, вызванная равнодушием публики, но я понимаю, что не должна показывать это. Внизу стоит хорошенькая женщина в прекрасно сшитом костюме. Модель не моя, автоматически отмечаю я, и при этой мысли не могу удержаться от хриплого смеха. Да откуда на ней может быть моя модель? Ей наверняка не более двадцати.
— Да? — Я улыбаюсь, хотя у меня такое чувство, будто губы мои кто-то разжимает ножом.
— Я… помощница Беттины Баллард, главного редактора журнала «Vogue», — говорит она, и дрожь в ее голосе приносит мне удовлетворение. Интересно. Эта девица, оказывается, прекрасно знает, с кем разговаривает. Похоже, мое имя все еще имеет вес. — К сожалению, мисс Баллард нужно было срочно уйти. Она опаздывала на встречу, которую назначила у нас в офисе, но мы… мы думали…
Я продолжаю пристально изучать ее. Значит, начальница оставила подчиненную приставать ко мне с разговорами, а сама отправилась по делам. Вряд ли это демонстрирует хороший вкус.
— Полагаю, вы говорите об американском «Vogue»?
Она краснеет и утвердительно кивает. Кожа лица прозрачна, как, впрочем, и его выражение.
— Продолжайте. — Я делаю неопределенный жест рукой.
После сегодняшней катастрофы, лавиной обрушившейся на меня, разве имеет значение еще капелька унижения?
Видимо ободренная, она доверчиво поднимается по лестнице ко мне, останавливается на ступеньку ниже, в одной руке крепко сжимая портфель, какие обычно носят мужчины, и уравновешивая его большой и довольно безобразной сумкой в другой. Сумка из стеганой кожи очень похожа на какую-то модную модель, которую создала я, но невооруженным глазом видно, что это лишь беспомощная имитация. Глядя на нее, я ловлю себя на мысли, что неплохо было бы усовершенствовать и мою собственную сумочку, дополнив ее ремешком, увитым золотой цепочкой.
— Мисс Баллард, — лепечет эта девица, — считает, что ваша коллекция… — Тут она снова замолкает, словно обо что-то споткнулась. Я подавляю желание закатить к небу глаза, а она смотрит мне в ноги, испытывая мое терпение. — Мисс Баллард считает, что ваша коллекция могла бы иметь успех в Соединенных Штатах! — вдруг выпаливает она. — Она бы хотела представить ее в февральском номере. Интервью, фотографии новых моделей. Особенно обновленный красный костюм и черное вечернее платье ярусами, украшенное камелиями. Мы думаем… то есть если вы не возражаете, конечно…
Мой пристальный взгляд, похоже, лишает ее присутствия духа. Она чуть не отпрыгнула, когда я достала сигарету. Пустив струю дыма у нее над головой, я наконец отвечаю:
— Вы хотите ознакомиться с моей коллекцией поближе? Прямо сейчас?
— Да, пожалуйста, если вы будете так добры. Мы можем зайти к вам позже, уже с фотографом.
Я веду ее в ателье, она торопливо семенит за мной.
— У нас прекрасный фотограф, — лепечет она, — один из лучших профессионалов в нашем деле. Мисс Баллард считает, что для этой съемки он подойдет просто идеально.
Значит, американский «Vogue» желает пропеть мне хвалу, как он всегда это делал. И если Америка примет меня в свои объятия, то Франция и подавно. Все мои клиенты снова вернутся ко мне. Женщины слишком умны, чтобы пренебрегать здравым смыслом.
Я подавляю торжествующую улыбку. Итак, Шанель вернулась.
Легендарная Шанель возродилась и отправилась в новый полет. И я желаю ей долгой и счастливой жизни.
Послесловие автора
В 1954 году, после возвращения Коко Шанель в Париж и показа ее новой коллекции, французские критики моды разнесли эту коллекцию в пух и прах, обвиняя автора в старомодности, в неспособности следовать духу времени. Тогда в моде всецело господствовал так называемый стиль New Look[50] Кристиана Диора, вернувшийся к такому образцу женственности, когда модной одеждой можно было любоваться, но носить ее было совершенно неудобно. Коко же отказалась признавать корсеты, которые снова стали считаться стильными, и представила простые, не стесняющие движений платья, отсылающие нас в прошлые времена. Тем не менее американское издание журнала «Vogue» — кстати сказать, всегда выступавшее в защиту ее работ — оценило ее твердость и дар предвидения, а также ее поистине чарующую интерпретацию выполненных в одном стиле ансамблей из юбки, жакета и шляпки. Со временем костюм Шанель станет нестареющей классикой, которую копировали и которой подражали буквально все вплоть до нашего времени.
Мися Серт умерла в 1950 году, через пять лет после Хосе-Марии Серта, который скончался от сердечного приступа, когда писал фрески в Виши. В качестве прощального жеста, ради женщины, которая, без сомнения, была ее самым близким другом, Коко вернулась в Париж, чтобы приготовить тело Миси к погребению.
Андре Палас до конца своих дней страдал от болезней, полученных во время пребывания в лагере на территории Германии, и в конце сороковых годов умер в Швейцарии. Вера Бейт-Ломбарди пережила последствия своего фиаско в Мадриде и при содействии ведомства Черчилля вернулась в Рим; она умерла в 1948 году. После двухлетнего запрещения работать во Франции за сотрудничество с нацистским режимом Серж Лифарь снова возглавил балетную труппу «Гранд-опера» и отправился в триумфальное турне по Америке, покоряя зрителей своим виртуозным искусством. В 1958 году, в самый разгар возобновившихся преследований, ему пришлось уйти в отставку. Он умер в 1986 году и был похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Уже после кончины Лифаря были опубликованы его мемуары. Жан Кокто стал одним из самых выдающихся художников Франции, его обширное творческое наследие включает в себя стихи, произведения изобразительного искусства, романы, пьесы и фильмы. Он умер в 1963 году. Уже после окончания Второй мировой войны британцы арестовали Ханса Гюнтера фон Динклаге; в 1949 году, после нескольких безуспешных попыток, он получил право въезда в Швейцарию, где снова сошелся с Коко. В том же году она появилась в Париже и предстала перед следственным комитетом, чтобы дать свидетельские показания на суде над бароном де Вофреланом, французским подданным и предателем, агентом германской разведки, который пытался впутать ее в свое дело. Все обвинения в свой адрес она отрицала, и против нее не было найдено никаких улик. В 1953 году Шанель продала виллу «Ла Пауза», куда частенько ездила отдыхать летом, иногда вместе со Шпатцем. Он удалился на один из Балеарских островов, где в последние годы жизни писал эротические картины. Шпатц умер в 1976 году.
По иронии судьбы отношения Коко с Пьером Вертхаймером продолжались до самой ее смерти. Вернувшись после войны во Францию, Вертхаймер вернул себе контроль над ее парфюмерной компанией, что привело к серии судебных разбирательств. Они закончились в 1947 году, когда он достиг с Коко соглашения, в результате которого она чрезвычайно разбогатела. Пьер в конце концов стал одним из самых надежных ее менеджеров, финансистов и конфидентов.
После показа коллекции 1954 года Коко продолжала работать и представила еще несколько коллекций, зачастую обновляя характерные для нее силуэты моделей. Восстановив свой международный авторитет, она стала принимать у себя друзей и знаменитых клиентов, у нее было еще несколько любовников, словом, Коко бросала вызов всем, кто надеялся, что она скоро отойдет от дел. Так продолжалось до самой ее кончины. Смерть настигла Шанель в воскресенье, 10 января 1971 года, в ее апартаментах в отеле «Риц». Ей было восемьдесят семь лет. Она покинула этот мир без сожалений. Последними словами ее были: «Значит, вот так и умирают».
Шанель похоронили на кладбище в Лозанне, в Швейцарии, на ее могиле стоит мраморное надгробие, на котором изображены пять львиных голов; этим символом объединены навек ее знак зодиака и заветное число, которое было ее талисманом.
Ни один другой модельер в мире не оставил такого глубокого следа в области моды и в сознании людей.
Этот роман, пожалуй, как ни один другой из написанных мной, доставил мне истинное удовольствие во время работы над ним. Впервые образ Шанель очаровал меня, когда я был еще подростком; у меня пробудился интерес к моде, и я решил связать с ней свою профессиональную судьбу. Надеясь стать модельером, я поступил в Институт дизайна и мерчандайзинга в Сан-Франциско, но во время учебы обнаружил, что многие студенты, мои сокурсники, обладают гораздо большим талантом в этой сфере. Я сразу сменил специализацию на маркетинг и двенадцать лет проработал по этой профессии, мотаясь из Сан-Франциско в Нью-Йорк и обратно в качестве закупщика, внештатного журналиста, менеджера магазина винтажной одежды и координатора показов мод кутюрье-авангардистов.
В середине восьмидесятых прошлого века я перестал работать в этой индустрии, однако мое восхищение миром моды и теми людьми, которые ее создают, не ослабело. И я решил написать роман о легендарной Коко Шанель, чье стремительное восхождение к славе и полная драматизма личная жизнь оставили неизгладимый след не только на ее эпохе, но и на всех последующих. И вот моя мечта осуществилась.
Исполнением этой мечты я обязан многим людям. Прежде всего моей подруге Мелиссе, которая первой убедила меня отодвинуть в сторону увлечение XVI веком и рискнуть. Моему агенту Дженнифер Уэлтц, которая горячо приветствовала мою авантюру и умелым руководством помогла мне избежать множества подводных камней и рифов, неизбежно встречающихся на пути смельчаков, отважившихся пуститься в плавание по волнам еще не написанного романа. Моему редактору Рейчел Кахан, с энтузиазмом решившей попытать со мной счастья — я давно уже лелеял мечту работать вместе с ней, — и всему коллективу издательства «William Morrow», который радушно принял меня и работал со мной с невероятным усердием. Не могу выразить, насколько глубоко я им всем благодарен.
Во всех моих начинаниях меня неизменно поддерживает мой партнер. Он стойко переносит мои долгие часы уединения за письменным столом, терпит все мои взлеты и падения, связанные с писательским трудом, как, впрочем, и в нашей ежедневной рутине, которой я, уж признаюсь в этом, бывает, и пренебрегаю в минуты, когда меня посещает муза. Мои кошки Бой и Момми каждый день дарят нам свою бескорыстную любовь, а также напоминают своим существованием, что за пределами виртуального пространства компьютера тоже есть жизнь. Друзья, близкие и не очень, такие как Сара Джонсон, Линда Долан, Мишель Моран, Робин Максвелл, Маргарет Джордж и Донна Руссо-Морин, мешают мне стать затворником, как и мои учителя йоги из центра «Excelsior Yoga», которые помогают мне держаться в форме. Я благодарю своих друзей из «Фейсбука» и почитателей моего творчества за искренний юмор и поддержку, а также своего веб-мастера Рея Моне.
Но больше всего я благодарен тебе, мой дорогой читатель: что бы я значил без тебя?
Именно ты даешь мне тот сердечный жар, без которого невозможно работать со словом.
Воссоздавая личную жизнь Коко, я пользовался самыми разными источниками. Ее жизнь до сих пор полна противоречий и загадок, окружена ореолом некой тайны, как, впрочем, и обстоятельства ее смерти. Но каждая книга о ней — это еще один штрих, дополняющий яркую, колоритную картину ее жизни. В своей работе я пользовался главным образом источниками, приведенными в списке ниже. Но прошу вас иметь в виду, что данный список — лишь часть огромной библиографии, посвященной такой уникальной личности, как Шанель.
Baillen, Claude. Chanel Solitaire. New York: Quadrangle, 1974.
Chaney, Lisa. Coco Chanel: An Intimate Life. New York: Viking, 2011.
Galante, Pierre. Mademoiselle Chanel. Chicago: Henry Regnery Company, 1973.
Haedrich, Marcel. Coco Chanel: Her Life, Her Secrets. New York: Little Brown, 1971.
Haye, Amy de la. Chanel. London: V&A Publishing, 2011.
Lifar, Sergi. Ma Vie. New York: World Publishing Company, 1970.
Madsen, Axel. Chanel: A Woman on Her Own. New York: St Martin’s Press, 1990.
Mazzeo, Tilar J. The Secret of Chanel No. 5. New York: HarperCollins, 2010.
Mazzeo, Tilar J. The Hotel on the Place Vendme. New York: HarperCollins, 2014.
Morand, Paul. The Allure of Chanel. London: Pushkin Press, 2009.
Picardie, Justine. Coco Chanel: The Legend and The Life. London: HarperCollins, 2011.
Riding, Alan. And The Show Went On. New York: Alfred A. Knopf, Inc. 2010.
Roux-Charles, Edmonde. Chanel. New York: Alfred A. Knopf, Inc., 1975.
Vaughan, Hal. Sleeping with the Enemy. London: Chatto & Windus, 2011.
Читать бесплатно другие книги:
