Рапсодия гнева Янковский Дмитрий

14 ИЮНЯ. РАССВЕТ

Жара подкрадывалась к городу уже третий день, но все никак не могла набрать полную силу. То легкий морской ветерок сорвет с асфальта душное марево, то разразятся дождем нежданно возникшие тучи.

Но нынешний рассвет обещал день особенно жаркий.

Солнце медленно и величаво поднималось над плоскими крышами типовых пятиэтажек, а чуть заметные штрихи перистых облаков бессильно растворялись в светлой акварели небес. И в свежей тишине еще не разбуженного спокойствия казалось, что поток небесного огня рвется с востока подобно бурливой реке, и только белоснежные стены домов способны приостановить почти ощутимое давление света, подарить людям хотя бы подобие спасительной прохлады.

Сегодня вышло так, что следственная бригада городского Управления работала почти рядом – четыре минуты ходьбы от дома, так что Владиславу Петровичу, следователю районного отдела, даже не подумали предоставить машину. Вечная напряженка с горючим… А вот оперативники прикатили на видавшем лучшие дни «уазике» – вместо брезента клепаное железо, на крыше допотопная мигалка брежневских времен.

За сквером уже сновали люди в легоньких милицейских рубашках, а то и просто в футболках.

Лето.

Но Владислав Петрович из принципа футболок на работе не признавал да и форму надевал крайне редко. Он был уверен, что сотрудник его – ранга не должен выглядеть броско и не имеет ни малейшего права на неряшливость, поэтому поверх довольно старенькой, но опрятной серой рубашки надевал легкий летний пиджак чуть более темного цвета. Брюки, в тон пиджаку, рассекали воздух безупречными стрелками, а сквозь вырезы ухоженных сандалий явственно виднелись простенькие синие носки. Владислав Петрович не замечал несуразицы – в городе так ходили многие. Он был уверен, что выглядит вполне солидно. Правда, в самую жару пиджак все же перекочевывал на сгиб локтя, но пока тени деревьев цепко держали утреннюю прохладу, его можно было не снимать. Опять же скорее для солидности, чем для сохранения тепла.

За этой напускной солидностью следователь будто прятал истинное лицо души, а сетка морщин вокруг серых глаз выдавала затаенную, давно накопленную усталость. И лишь самые близкие друзья, а их было мало, видели его без привычной душевной маски, лишь они знали, что она скрывает.

Владислав Петрович прошел через сквер, наслаждаясь последними секундами спокойствия. Когда-то тут жили белки, но то ли шумно стало, то ли с едой тяжко – теперь только жирные голуби лениво разбегаются из-под ног. Воркуют. Хлопают крыльями.

Высокий курчавый милиционер при форме и новеньких капитанских погонах приветливо помахал рукой, присев на передний бампер «уазика».

– Владислав Петрович! – позвал он. – Без вашего совета никак!

– Что тут такое, Эдик? – для проформы спросил Владислав Петрович, хотя прекрасно знал, из-за чего его вызвали.

Прямо посреди тротуара лежал труп. Лежал лицом вниз, бессильно раскинув руки в падении, пальцы скрючились, обломав ногти о залитый маслом асфальт. Под тем, что. осталось от головы, огромная лужа высохшей крови, с десяток мух уже устроили на ней отвратительный пир. Мужчина, но возраст сказать трудно, одет по погоде, но как-то особенно. Не сказать, что броско, просто в каждом шве белоснежной рубашки и брюк виднелась недостижимая для простых магазинов добротность. Носки, кроссовки – за километр видать, что брались не на толкучке. Даже валявшаяся в полуметре синяя бейсболка сделана на совесть – с яркой желтой вышивкой вместо набитой через трафарет краски. У нас таких нет. А если и попадаются, то чаще у тех, кто приехал «оттуда».

Владислав Петрович присел и, наклонив голову, прочел надпись на кепке. Безупречная гладь шелковых ниток сложилась в английские слова – «The Mission of Hope». Ого! Даже не их ширпотреб. Заказная, чуть ли не именная.

– Смотрели? – поднимаясь, указал он Эдику на никому уже не нужный головной убор. – Не удивлюсь, если там начертано его имя.

– Как раз имя мы только что выяснили… – отмахнулся Эдик, вставая с бампера и отряхивая форменные брюки. – А вот причина смерти неординарнейшая. Сережа, поди сюда!

Молоденький светловолосый лейтенантик подбежал с готовностью официанта в дорогом ресторане, у него даже маленький блокнотик был, как у официанта. Еще бы полотенце через руку и милицейскую форму сменить на белый костюм…

– Знакомься, это наш следователь, – кивнул ему Эдик. – Рассказывай, только не сильно умничай, а то от твоих речевых оборотов меня иногда мутит. Честно. Но ничего, недельки через две вся книжная заумность из тебя выветрится и будешь ты нормальным, образцово-показательным ментом.

Сергей недовольно скривился, но смолчал. Он уже считал себя вполне образцово-показательным, но говорить об этом, не прослужив после училища и недели, наглости не хватало.

– Владислав Петрович, – представился следователь, глянув мимо лейтенанта на встающее солнце.

Надо бы уже снять пиджак, но пока еще терпимо. Хотя сегодня день будет жарким на редкость.

Он вопросительно глянул на лейтенанта Сережу. Тот раскрыл блокнотик и произнес с сухой официальностью судебного протокола:

– Ну… Мы установили, что смерть предположительно наступила вследствие получения травмы, не совместимой с жизнью, – потом опомнился и добавил уже спокойнее: – Голову ему снесло. Да… Позже медэксперты определят тонкости. Но вот что интересно… Голова разлетелась от пули.

– Ого! – не выдержал Владислав Петрович. В городе стреляли не часто. – Калибр? Дистанция?

– Вот то-то и оно! – У Сергея аж глаза загорелись. – Никаких соединений азота, образующихся при выстреле, никаких следов ожога. Стреляли с расстояния более чем пятнадцать-двадцать метров. А вот калибр… Мы нашли пулю. Даже старания особого не понадобилось – влетела вон в ту стену. Известняк! Повезло, можно сказать, почти целая.

Сергей с гордостью извлек из брючного кармана прозрачный пакетик.

Огромный кусок свинца растопорщился обрывками омедненной оболочки, а вперед, словно блестящее жало механической осы, выдавался толстый стальной сердечник.

– Двенадцать и семь миллиметра… – многозначительно шепнул лейтенант. – Как вам? Точно такие же в крупнокалиберных пулеметах, что на танках стоят.

– На БМП, – поправил его Владислав Петрович. – Да, такой с собой не потаскаешь… Линию огня просчитали?

– Конечно! – кивнул Эдик. – Очень четкий угол вхождения в известняк. Погрешность на поражение цели, глубина входа. Нехилая глубина, скажу я вам! Нехилая. Еле выбили зубилом. Конечно, неизвестна длина ствола, кривизна баллистической траектории, но это все позже узнаем. По моим прикидкам, учитывая рост погибшего, выстрел мог быть произведен с того края сквера, но…

Владислав Петрович оторвал от пули недоуменный взгляд.

– Дело в том, что стреляли с большой высоты – пожал плечами Эдик. – Таких деревьев в сквере нет. Домов с той стороны тоже.

– Не с самолета же! Сколько, кстати, было выстрелов?

– Один! – с воодушевлением поведал Сергей. – Точно в середину затылка.

– Да, – подтвердил Эдик. – Пуля на траектории была очень стабильна. Оружие явно не самодельное. Тем более такого калибра.

– Что у нас насчет армейских образцов? – поинтересовался Владислав Петрович. – Про зарубежные не спрашиваю, потом покопаемся. Что из отечественной техники?

– КПВТ, – глянул в блокнотик Сергей. – ДШК. Многоствольные зенитные устройства. Вроде все.

– Громоздко, – скривился Владислав Петрович. – Но чудес вроде не бывает на свете.

Он бросил пристальный взгляд над деревьями сквера, но ничего особо приметного не разглядел. Чистое небо. Бред какой-то. Солнце, медленно раскаляясь, величаво поднималось над крышами, на лбу робко блеснули первые капельки пота.

– У кого-нибудь есть бинокль? – неожиданно для самого себя спросил Владислав Петрович. – Так давайте!

Сергей ветром унесся в «уазик», в утренней тишине гулко хлопнула дверь, и лейтенант тут же возник, как чертик из коробочки, с биноклем в руках.

– Хорошая оптика. Двенадцать на сорок, – похвастался он.

Владислав Петрович молча взял бинокль, придвинул к глазам и принялся вертеть окуляры настройки.

– Так… Что?! – Он оторвал взгляд от оптики и воззрился Эдику в глаза. – Самим посмотреть было трудно?

– Ну что там? – нахмурился Эдик.

– Труба! Кочегарка третьей городской бани.

– Но ведь до нее километра три… Черт… Снайпер? Что-то я о снайперских винтовках такого калибра и дальности действия не слыхивал. Вот денек… В нашем захолустье осталось только снайперу объявиться. Для полного счастья.

Эдик зло опустился на корточки и снял с пояса рацию.

– Пятый, я Пятьдесят восьмой… Пятый, Пятьдесят восьмому на связь!

Рация ответила невнятным шипением.

– На связи пятый… – прервал шипение голос дежурного.

– Вызывайте бригаду из области. У нас тут… э-э-э… особая ситуация. И пришлите труповозку из госпиталя, а то народу сейчас соберется больше, чем мух.

– Пусть пригласят Фролова, – посоветовал Владислав Петрович. – Он кое-что смыслит в этих делах.

– И оружейного эксперта вызывайте, – кивнул Эдик.

– Но он… – Сквозь шипение помех в голосе дежурного послышалось осуждение.

– Я знаю, что он гражданский! Пусть приходит в кабинет дежурного следователя. К десяти. Конец связи.

Он прищелкнул рацию к поясу и, не вставая, потянулся.

Владислав Петрович ухмыльнулся – маленький городок и все вокруг такое же мелкое, будто живет по своим собственным законам. В Москве на такое убийство выехали бы все мыслимые и немыслимые спецслужбы, от журналистов уже бы отбою не было, а тут бригада из области – наивысшая крутизна. Хотя, если что-то раскопают, может, приедет толпа клерков из Киева. Трясина. Но в этом есть свои плюсы – можно держать руку на пульсе. В Москве бы к такому делу гражданского эксперта на нюх бы не подпустили, хоть он триста раз спец и сто лет до этого прослужил в милиции. А тут дежурный поморщился, но все равно сделал так, как сказал оперативник. Иначе и быть не может. И за себя следователь не беспокоился – от дела не отстранят. Что может тут областная комиссия, а тем более государственная? Только брюшками потрусить да добыть сведения, выходящие за рамки города. Все информаторы и все связи в руках местных структур. Так что область только поможет, чем сможет, да по окончании дела всю славу себе приберет. Как всегда…

– Н-да… Веселая неделька нам обеспечена, – сощурившись на солнце, сказал Эдик. – Навалилось все разом. Уже слышали про назревающий конфликт Украины с Россией из-за Крыма?

– Мельком… – припомнив утреннее радио, ответил следователь. – Нашли из-за чего перецапаться. Думаешь, далеко зайдет?

– А черт его знает. Сколько раз уже было? Но дальше, чем в девяносто четвертом, еще не заходило. Помните, как хохляцкие «СУ-27» на штаб ЧФ боевые заходы делали?

– Хохляцкие… На себя посмотри, – улыбнулся Владислав Петрович.

– А что я? – вставая, улыбнулся Эдик. – Я полукровка.

– Да все мы тут полукровки, – махнул рукой следователь. – Не в этом поколении, так в предыдущем. Если вдруг что, не дай бог, так не разберемся, кто враг, а кто друг. Но если серьезно, Эдик, то мы МВД Украины, как ты помнишь. И прежде всего должны соблюдать законы государства.

– Вы это серьезно?

– Совершенно.

Эдик неопределенно пожал плечами, щелчком сбив с рубашки обнаглевшую муху. Иногда следователь откровенно его раздражал. Хотя бы такой вот плакатной правильностью, больше присущей дрянному коммунистическому листку, нежели живому человеку.

– Эх, Владислав Петрович, а вам не интересно узнать личность убитого?

– Узнаю в управе…

– Да нет. Я про ваш личный интерес. Неужели не любопытно узнать, кого грохнули таким необычным способом?

– Не тяни…

– Ха! – вставая, улыбнулся Эдик. – Это, между прочим, гражданин Соединенных Штатов Алекс Бертран. Служащий так называемой «Миссии надежды». Проповедник, можно сказать. Они пару комнат снимают в кинотеатре «Москва», читают проповеди, учат детей английскому. Задаром, между прочим. Так что личность, коль соблюдать закон государства, со всех сторон положительная и, по всей видимости, связей, порочащих его, не имел.

– Да? – бесстрастно спросил Владислав Петрович. – Сейчас это модно. Ты свою Анюту туда устроить не пробовал? Английский с тринадцати лет – самое время. Тем более учиться у носителей языка. Ну и задаром. С нашей-то зарплатой.

– Устраивал! – отмахнулся Эдик. – Толку нет. Во-первых, жена взвыла. Чего, мол, дитю будут голову иноземной верой забивать. Они же там охмуряют по полной. Хотя лично мне без разницы, какой поп ей втирать будет – бородатый или с белым воротничком. Кто-нибудь когда-нибудь все равно до нее доберется. У нас хоть Церковь от государства и отделена, а каждое утро по телику все одно твердят о спасении души. Но сама Анюта пару раз сходила, и ни в какую! Скучно, говорит. Зачем, говорит, мне этот английский, если через пять лет весь мир будет по-русски говорить?

– Водает! – усмехнулся Сергей, пряча пулю в карман. – Прямо уж весь? Нам бы из дерьма хоть немного вылезти, а не рыпаться бестолково. Пошла у молодежи новая мода – на Америку бочку катить. Мол, там они плохие, а тут вообще… От ума ли такая мода? У Америки учиться надо! Причем всему, чему только можно. Они ведь нас по всем статьям обошли! Одежду они нам шьют, машины нам делают, компьютеры эти… У них дети чуть ли не с пеленок во всей этой технике разбираются, с пяти лет в Интернете мультики смотрят.

– Ну… – Эдик качнул головой. – Не только мультики, надо сказать. Всему без разбору я ни у кого бы учиться не стал. А тем более детишек учить. Пусть сами выбирают свой путь.

– Выбрали уже… – махнул рукой Сергей, направляясь к «уазику». – Теперь живем, как в яме с дерьмом, и выхода не предвидится. Знаете, на кого похожи наши тинейджеры, взявшие моду хаять Америку? На Моську, что лает на слона. Тяв, тяв… А у самих в карманах ветер… Да и в голове тоже. Вон поглядите – вся Европа уже американизируется! Одни мы в хвосте.

– Ладно, поехали в управу, – хмуро прервал его Эдик, открывая заднюю дверцу «уазика». – Садитесь, Владислав Петрович.

Они уселись на потертые кресла, а Сергей, впрыгнув на сиденье водителя, нервно повернул ключ зажигания. Двигатель затрясся, как старая кофемолка, фыркнул, под днищем что-то стрельнуло, и лишь потом мотор завелся, чихая и кашляя на каждом такте. Сергей сплюнул в окно и со скрежетом вогнал первую передачу.

– Чтоб его… – ругнулся он. – Старая кастрюля… Ну разве не пример? Они там на «джипах-чероки» разъезжают, а мы в этих душегубках… Нет уж! Если вдруг когда-нибудь начнется война с Америкой, так я первым сдамся в плен. На фиг! Надоело все хуже горькой редьки.

Машина тронулась нервным рывком, между ногами оперативников перекатилась пустая бутылка из-под пепси, а под водительским креслом брякнула облупленная жестяная канистра. Но Владислав Петрович успел ухватиться за матерчатую петлю над дверцей.

– Как-то позорно звучит – плен, – пожал он плечами. – Не кажется?

– Господи, – устало покачал головой лейтенант. – Что значит – позорно? Вы, извините, представитель старого поколения, которое еще помнит ужасы войны. Это таким, как вы, сталинская пропаганда вдалбливала совершенно ужасные «истины», что лучше умереть, чем сдаться.

Сергей вывернул на главную улицу и, включив мигалку, поддал газу.

– Умереть… Вслушайтесь в само слово! – взволнованно продолжил он. – Жуть! Это и говорит о нашей ненормальности, неужели не ясно? Готовы умереть за родину, за идею, за вообще непонятную честь, словно дикари-самураи во временем затертых веках. Мы тут все психи… В большей или меньшей степени. Да и от таких условий свихнуться немудрено. А вот американцы совершенно нормальны, для них человеческая жизнь бесценна. Они и во Вьетнаме, и в других заварушках запросто сдавались в плен, их потом освобождали, и никто даже не думал судить. А у нас по десять лет несчастным давали. В лучшем случае! Не пойму только, зачем они возвращались на эту поганую родину?

– Открой ветровик, – попросил его Эдик. – Жарко, спасу нет. И заканчивай свои проповеди, лейтенант. Не знаю почему, но они меня злят. Вроде слова все правильные, а внутри аж клокочет.

– Вы просто привыкли к тому, что американец – враг, – скривился Сергей. – И что идеология их нам чужда. Ни фига! Их идеология создала и распространяет по свету общечеловеческие ценности.

– Какие? – не выдержал такого напора Владислав Петрович.

– Ну… – Сергей немного замялся. – Понятие о бесценности человеческой жизни в первую очередь. Потом понятие о том, что никто лучше тебя самого тебе не поможет. Вообще, они все умеют упростить до нормальности. И подставить под это идеологическую базу. Мы тут усираемся, создаем какую-то маразматическую мораль, основанную на чести, достоинстве и прочем, чего сами себе объяснить не можем. А они всю мораль упростили до Фрейда. И разве не правы? Человек – это просто разумный зверь. Из этого и надо исходить, они из этого и исходят. Материальный достаток – основа благополучия. Разве с этим поспоришь? У них вся мораль идет от простого и понятного доллара, а у нас от каких-то заоблачных сфер. Идиотизм…

Он вырулил на брусчатку и, придавив скрипучий тормоз, начал спускаться с крутой горы.

Эдик, нахмурясь, глядел в окно, а Владислав Петрович пытался обдумать сказанное. Мальчишеский бред, конечно… Юношеский максимализм. Поиски истины. Все мы проходили через это. Но у нас была своя истина, а у них своя. Мораль, упрощенная до доллара. Первое слово, которое просится на язык в данном случае, – это примитивизм. Но они его не боятся. Они на сто процентов уверены, что не стоит ничего усложнять, что мир прост и предсказуем, как стакан воды. Нужно лишь подойти и выпить его одним глотком.

Владислав Петрович усмехнулся, пытаясь определить свое отношение к американцам. Во-первых, нельзя говорить за всю нацию. Есть и хорошие американцы, и не очень, а уж о правительстве и вовсе лучше молчать. То же самое и с русскими, и с любой другой нацией. Это главный постулат. Но все же… Мораль может быть хорошей и плохой, развивающей или отупляющей. И если она преобладает в стране, то рано или поздно завладеет большинством умов нации. Тут уж ничего не попишешь. Иногда это вызывает раздражение, иногда даже непонятную злость. И все же… Это не повод для того, чтобы убивать. Не повод.

– Приблизительный мотив убийства не прикидывали? – спросил он Эдика.

– Точно не ограбление, мы у этого Алекса полторы штуки баксов в кармане нашли. Так что, может быть все что угодно. От ревности до американофобии. Вам разбираться, Владислав Петрович, в своем районе вы как рыба в воде. Сами ведь знаете, что областная бригада – это скорей для солидности, а прокуратура все равно будет опираться на вашу работу. Зайдите в кинотеатр, побеседуйте с коллегами покойного. Наверняка что-то всплывет. А может, вообще случайно под пулю подвернулся…

– Под такую пулю случайно не подвернешься, – скривился следователь. – Стрелял явно мастер. Надо с Фроловым переговорить, он силен в стрельбах с дальней дистанции. Ну и в кинотеатр, само собой, зайду. Кстати, Сережа, выкинь меня на площади. Я пешочком пройдусь.

«Уазик», хрипло урча, полез в гору, солнце раскалилось уже до оттенка расплавленной стали, заливая город лавиной жаркого света. И это только утро…

Брусчатка вывела на площадь, пестревшую цветочными клумбами. Сергей вдавил педаль тормоза, и Владислав Петрович ухватился за переднее сиденье.

– Ладно, Эдик, – открывая дверцу, сказал он. – Встретимся в управе. Часам к десяти буду точно, а то и раньше. Если что, пусть Фролов подождет.

14 ИЮНЯ. УТРО

Кинотеатр «Москва» был когда-то крупнейшим кинотеатром города. Владислав Петрович прекрасно помнил время, когда огромные толпы собирались в кассах, чтоб купить заветный билетик на Жерара Депардье, Алена Делона или Пьера Ришара. Иногда в город попадали и американские ленты, тогда в кассах творилось нечто совсем непотребное, а удачливые спекулянты спихивали билеты за тройную цену. Что тогда шло? «Золото Маккены», «Вожди Атлантиды», «Великолепная семерка». Город визжал от восторга и пересказывал ленты в троллейбусах… Было.

Но зарождающееся видео доказало, что смотрим мы все же не то. Жалкие постреливания в «Золоте Маккены» и «Великолепной семерке» оказались сопливой мелодрамой в сравнении с настоящими американскими боевиками, герои которых рвали экраны телевизоров в кровавые клочья. Перипетии сюжета, сомнения и находки героев быстро свелись к банальной борьбе тех, кто любит Америку, и тех, кто ее ненавидит. На героях боевиков, казалось, висели незримые таблички – «хороший» или «плохой». Без всяких сомнений. Сиди и смотри!

Хотя для русского зрителя такие таблички были и остались некоей условностью. В этих фильмах качество героев определялось отнюдь не по их действию, поскольку все герои делали лишь одно – убивали. Плохого от хорошего можно было отличить лишь по этой вычурной авторской метке, когда все, начиная от наружности и кончая привычками, указывало на то, что герой плох. Хороший же определяется еще проще – он убивает плохих.

Да, американцы действительно умеют упрощать. Что такое воспетая в Европе любовь? К чему эти страдания, сопли и слезы, если в начале и конце есть только секс? Чистый и приятный. А главное, безответственный. Он-то и стал одним из наиболее заезженных разбавителей непрерывного убийства в голливудском кино. Хотя далеко не все ленты усложнялись даже до этого.

Любовь – это сложно. Зачем усложнять мир? Зачем страдать, зачем нести ответственность за любимых? Американцы доказали, что есть лишь влечение полов, а любая неудовлетворенность является причиной страданий. Долой ее! Красочно, интригующе, возбуждающе. Видео это может…

Запустение и перепрофилирование – вот участь кинотеатров маленьких городков. Зачем платить три гривны за билет, если можно за пятьдесят копеек взять любую кассету? Да, американцы задели нужную струнку в душах людей. Путь наименьшего сопротивления. Чистая физика. Вот и все. Такое перебороть в себе сложно. Не все даже думают, что с этим стоит бороться.

И хотя бум кинобоевиков тихо утонул в мерцающем свете домашнего видео и настойчивого телевидения, фасад кинотеатра запущенным не смотрелся. На первом этаже яркая реклама видеопроката, справа увешанная искусственными цветами решетка пивного бара, а за зеркальными стеклами второго этажа мебельный салон. Это хорошо, когда коммерсанты вкладывают часть денег во внешний вид занимаемых зданий. Хоть наружность нормальная. До сути ли сейчас?

Владислав Петрович толкнул прозрачную дверь видеопроката и с наслаждением окунулся в прохладу кондиционированного воздуха.

– Здравствуйте! – поздоровался он с симпатичной девушкой, стоящей за стойкой с кассетами.

За ее спиной притаился небольшой телевизор, на экране которого мужчина и женщина занимались любовью. Полутьма комнаты, мятые простыни. Звука не было, но Владислав Петрович почувствовал себя неудобно.

– Доброе утро! – улыбнувшись, ответила девушка. – Дать список или вам нужно что-то конкретное?

Сзади мягко прошелестела открывшаяся дверь, и следователь с содроганием услышал задорный мальчишечий голосок:

– Мама, мама! Вон на той стойке все кассеты с мультиками! Давай чего-нибудь купим! Ой, смотри как дядя в кино тетю мучает! Он что, маньяк? Давай возьмем этот фильм! Смотри, как она лицом кривится…

– Рано тебе еще такие фильмы смотреть! – смутившись, ответила богато одетая женщина лет тридцати. – Пойди лучше посмотри, какие сегодня мультики есть. Давай, давай! А это для взрослых.

Она вплотную подошла к стойке и шепнула девушке:

– Тут же дети ходят! А вы порнографию крутите. Не знаю, как вам, а мне перед сыном стыдно.

– Это не порнография! – заученно парировала девушка. – Это эротика. Разбираться надо! Она у нас уже давно законом не запрещена. Все же культура и до нас добирается, хоть и медленно. Что нам, на одних мультиках бизнес делать?

Женщина безнадежно махнула рукой и пошла к сыну, любопытно глазевшему из-за стойки с кассетами на экран телевизора. Он уже, видимо, понял, что дядя тетю не мучает.

Владислав Петрович ждал, что столь откровенная сцена сменится чем-то другим, но половой акт длился неестественно долго, словно рекорд времени был его единственной целью.

– Хотите что-нибудь в таком духе? – проследив за его взглядом, спросила девушка. – У нас есть и гораздо круче. Сама я пересмотрела все, так что могу посоветовать. Вас какие моменты интересуют?

Владислав Петрович почувствовал, что щеки заливаются краской. Но девушка расценила это по-своему и снова ободряюще улыбнулась:

– Вот тут у нас есть обычная эротика, но это уже устарело…

– Что значит – устарело? – приходя в себя, спросил он. – Оно вроде вечное…

– Ну… В Америке такое уже не смотрят. Приелось. Вот тут у нас есть со сценами насилия, тут гомосексуальные сцены, есть даже новые, с мастурбацией. Без всякой порнографии, между прочим. Просто красиво. У нас даже работала специальная комиссия из мэрии. Все утвердили.

Владислав Петрович внутренне содрогнулся. Вот оно как! Обычная эротика американцев уже не интересует. Может, и приелась, конечно, но, скорее всего, дело в другом… Просто чувства, как и мозги, имеют свойство притупляться от бездействия. Заменив чувство любви ОЩУЩЕНИЕМ, сексом, они сами стали на этот путь, прямиком ведущий в тупик. Теперь им, как наркоманам, живущим одними лишь ощущениями, нужен наркотик все более сильный. Эротика? Фи! Разве может возбудить зрителя обыденное совокупление? Надо двигать культуру вперед! Больше экстрема, больше дремучих инстинктов, меньше дурацких моральных запретов. Сейчас уже сцены сексуального насилия и гомики, с наслаждением рвущие друг другу анус, а завтра что? Что-нибудь придумают…

– Нет, спасибо, – собрался с мыслями следователь. – Не сейчас. Скажите, где тут располагается «Миссия надежды»?

Улыбка медленно сошла с лица девушки. Она явно почувствовала себя неловко.

– Извините… – тихонько сказала она. – Я не знала, что вы религиозны… Они на втором этаже. Левее мебельного. Извините, пожалуйста!

– Все нормально, – кивнул Владислав Петрович.

Он обернулся и хотел уже потянуть дверь, но замер, расслышав голосок мальчика.

– Хочу «Том и Джерри»! – канючил ребенок.

– Ну сколько можно? У нас уже три сборника! – пыталась противостоять мама. – Одна кассета еще ладно… Хотя мне не нравится. Колотят друг друга почем зря. Глупость какая-то.

– Сама ты глупость! Это же смешно! А то бабушка поставила мне «Морозко»… Уснуть можно!

Владислав Петрович распахнул дверь и вышел в духовочную жару набиравшего силу дня. На душе медленно нарастало что-то похожее на бессилие, но и оно быстро затаилось под привычной маской солидности. Или безразличия? Но что можно сделать? Бетон головой не проломишь!

Последнее время он все чаще стал замечать, что внешний вид здорово искажает внутреннее содержание. Это самый настоящий обман, когда за красивой этикеткой прячется низкосортный товар, а за ухоженным фасадом крутят разрешенную мэрией порнографию. Хотя нет… Это эротика. Читали же лекцию в управе, чтоб милиция не кидалась задерживать торговцев разрешенной продукцией. Получается приблизительно так, что эротика – это показ интимных отношений людей, а порнография показывает не только это, но делает упор на показ физиологических состояний, фаз возбуждения, оргазма и эякуляции, а половые органы показывает нарочито крупно.

«Да, разница серьезная… Интересно, а изменения лица при половом акте не показывают стадию возбуждения и оргазм? Старею… Становлюсь старым бурчливым перцем. Понемногу проходит гормональная обусловленность желания, вот и бурчу. А молодым это все интересно. Может, даже полезно… Так говорят. Только я никак не могу взять в толк, в чем же, собственно, польза».

Почему-то у русских так повелось, что все сказанное «зарубежными специалистами», особенно американскими, безоговорочно принимается на веру. Ну хоть кто-нибудь задумался, в чем конкретная польза от просмотра таких фильмов? Зачем… Американцы смотрят, значит, это уже признак культуры. И мэрия с чистой совестью дает разрешение. Чего стесняться? Весь цивилизованный мир смотрит! Глупо выглядеть дикарями.

Он прошел несколько ступенек по ведущей на второй этаж лестнице и брезгливо сморщил нос – снизу отчетливо воняло застарелой мочой. На жаре особенно мерзко. Вот вам и ухоженный фасад…

«Упрощаем, упрощаем… Тридцать метров от пивбара до уборной нет сил пройти, гадим прямо под лестницей. Путь наименьшего сопротивления, чего уж тут. Н-да… Если Сергей прав и американская культура построена на упрощении, то я против ее распространения. Категорически. Вот только кто меня спросит?»

Он остановился и сковырнул пальцем облупившуюся краску перил.

– И все же это не повод для убийства, – вслух сказал он. – Где тут эта миссия? Пока найдешь, рабочий день кончится…

Лестница вывела на второй этаж, сверкавший чистотой. Подъем напомнил о том, что пиджак уже явно лишняя деталь туалета, и Владислав Петрович привычно закинул его на сгиб левого локтя.

Миссия занимала две комнаты, когда-то бывшие подсобными помещениями. Тесновато, но проповеди тут явно проводятся в кинозале. На лакированных дверях красивые таблички из зеленого стекла озолоченными буквами – «Миссия надежды». На двух языках.

Стильно.

На стене меж дверей красуется яркая афишка на глянцевой бумаге, рассказывающая о программе миссии. Розовощекий Иисус ведет за собой толпу счастливых детей.

Впечатляет.

Бесплатный английский, рисование, современные танцы, курсы кройки и шитья на куклу Барби. Проповеди, конечно. Ого! Курсы компьютерной грамотности. Н-да… Это явно в цель. Многие увлекаются. Хорошая работа. А это что? С августа, после проповедей, выступления городских рок-групп и сексуальное воспитание для детей с четырнадцати лет. Это уже интересно. Не повод для стрельбы, но хоть какая-то зацепка к расследованию.

Над дверной ручкой ярким прямоугольником блестела пластиковая наклейка: «Coca-Cola» – тяни на себя».

«Упрощаем… Зачем думать? Все написано! Что пить, куда тянуть. Где-то я такое уже слышал, что свобода выбора – источник страданий. Интересно, американцы придумали эти таблички для себя или только на экспорт?»

Тянуть за ручку с такой надписью было глупо, толкать бесполезно. Владислав Петрович вздохнул и постучал в дверь.

– Войдите, открыто! – ответил приятный женский голос с едва заметным иностранным акцентом.

Владислав Петрович не был упрямцем и сам удивился тому, что дверь открывать не стал. Несколько лет уже не шел на принцип, а тут зацепила такая мелочь. Или все накапливается до некоей критической массы?

Он снова постучал, и дверь с легким щелчком отворилась, вылив в вестибюль целый поток нежной прохлады.

За порогом стояла очень симпатичная женщина лет сорока – короткая стрижка темных волос, кремовая сорочка заправлена в такого же цвета брюки. Мило. Привлекательно. Хотя полноту в животе и бедрах можно назвать излишней. Кремовый пиджак висел на спинке внушительного кресла с гидроамортизатором. Круто. На столе огромный экран компьютера мягко светит разноцветьем заставки – ночной вид на статую Свободы.

– Доброе утро! – заученно улыбнулась женщина. – К сожалению, до августа у нас набор детей прекращен. Приходите с первого числа, будет новая программа, расширенная и улучшенная.

– Я в курсе, – немного смутился следователь. – Но пришел по другому делу.

Женщина изумленно подняла брови, сделала шаг в сторону, и он с дежурной улыбкой шагнул в кабинет, плотно прищелкнув за собой дверь.

– Вообще-то, я из милиции. Вы в курсе, что Алекс Бертран погиб сегодня ночью? Точнее, утром.

– Да, нас известили, – сухо кивнула она, не снимая с лица улыбку. – Вы что-то хотели узнать?

– Конечно! – с легким сарказмом ответил Владислав Петрович. – У нас в стране принято расследовать убийства.

– Да? – с не меньшим сарказмом наклонила голову женщина. – И это приносит какой-то результат?

– Иногда. Меня зовут Владислав Петрович, я следователь районного отдела внутренних дел. – Он достал и раскрыл удостоверение.

– Я – Марта Кори. Старший научный консультант миссии. Что вы хотите узнать?

Ее русский был великолепен, куда лучше, чем у большинства горожан. Разве что легкий акцент, заметный в звуках «р» и «т».

– В первую очередь хотелось бы посмотреть ваши организационные документы, просто чтобы понять, чем конкретно вы занимаетесь.

Она выразительно пожала плечами, кивнула на стоящее в углу кресло и протянула пластиковую папку. Зеленую. С красивыми золотыми буквами на двух языках.

Так… По документам выходит, что они вообще не существуют. Почти. Зарубежная миссия под крылышком детского отделения Фонда мира. Некоммерческая организация, а значит, почти все взятки с них гладки. Есть только устав и задачи. Примерно то же, что и на афишке при входе. Некоторые права и никаких обязанностей. Нет даже банального «по существующим законам государства». В принципе верно, ведь контора с явно религиозным уклоном, а значит, на законы государства теоретически ей чихать. Главное, чтоб не практически.

– Нашли что-то интересное? – не смогла сдержать любопытства Марта.

– Нет. Составлено грамотно.

– У нас хорошие юристы.

– У вас в Америке вообще все самое лучшее. Так считают очень многие, – неопределенно улыбнулся Владислав Петрович.

– Поэтому мы и здесь. – Женщина легко переключилась на благожелательность. – Помочь вам чем можно, поддержать психологически, а порой и материально. Нас тут любят. Хотите посмотреть книгу отзывов?

– Нет, спасибо. Я верю.

Владислав Петрович наконец-то понял, что такое «голливудская улыбка в тридцать два зуба». Да, у Марты все зубы были на месте. Ровные, белые, богатые. Но явно искусственные, ввинченные в челюсть по технологии имплантации. Интересно, они все подвергают себя этому или только те, кто работает за рубежом и у телекамер?

– Вас не удивляет, что Алекса убили? – внезапно спросил он.

Женщина несколько смяла улыбку, но мышцы лица настолько привыкли к этому стандартному положению, что полной серьезности ей достичь не удалось.

– Конечно, удивляет. У нас ведь нет врагов.

– Совсем? Оставьте вы свою книгу! Я говорю совершенно серьезно. Неужели все настолько довольны, что и упомянуть не о чем? Я, например, слышал о случаях, когда дети не желали ходить к вам после первых занятий. Поясните, пожалуйста.

У Марты в глазах появился нехороший огонек, настойчиво пробивающийся через служебную маску доброжелательности.

– А вы знаете, что такое русская лень? – тихо спросила она. – Когда дети тупо не хотят воспринимать преподаваемые им ценности, считая их скучными и ненужными? Вы видели опустившихся троечников в русских школах, которым наплевать совершенно на все? Какой там английский или рисование! Им бы только впустую перемещаться по улицам и пить мерзкое вино в подвалах.

Почти в точку… Если бы Владислав Петрович не знал Эдикову Аннушку с пеленок, он бы даже поверил. Сник бы глазами и согласился. Но Аня не была ленивой. Даже близко. Яркий, живой тринадцатилетний ребенок. Огонек.

– А других версий нет? – спокойно спросил он.

Марта запнулась. Она поняла, что шутки кончились.

– Я знаю, – продолжил следователь, – что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Теперь поясните мне внятно, что вы даете ВМЕСТЕ со своими занятиями. Мне нужна истинная причина присутствия вашей миссии в моем городе. И не думайте говорить о чистом альтруизме. В организационных документах есть строчка, по которой я, проявив формализм, могу вашу миссию прикрыть. Слушаю.

– Я уже сказала вам все как есть, – упрямо сжала губы женщина.

– Ладно… Значит, миссия пока прикрывается. Для вашей же безопасности. Будьте любезны предоставить мне списки детей, посещающих группы.

Она неохотно отперла ящик стола и протянула новую зеленую папку. Куда толще первой.

– Готовьтесь к прекращению деятельности, – вставая, сказал Владислав Петрович. – Сегодня или к понедельнику будет готово официальное постановление. Опечатывать помещения я не буду, поскольку вы, кажется, и проживаете здесь. Но пришлю участкового, чтоб проследил за выполнением моей резолюции. Вам же лучше, если вы пока сошлетесь на технические причины прекращения занятий. Я попрошу участкового быть в гражданской одежде, чтоб не сильно вас подставлять.

Марта встала и включила роскошный электрический чайник.