У обелиска (сборник) Кликин Михаил

– Тебя подобрали воздушно-десантники, их комбат сразу приказал тебя увозить. Позвонили уже из полка, с полкового медицинского пункта тебя к нам. Доктор теперь будет тебя лечить, выхаживать…

Капитан говорил почти бессвязно, тормозя на отдельных словах. Игнат перевел взгляд с его лица на майора и увидел, как тот кивнул. Вот так вот…

Он попытался прислушаться к себе, нащупать ставшую уже привычной теплую лунку в глубине своего разума – место, где был не умеющий говорить, но способный делиться с ним своими чувствами и мыслями двоюродный дед. Ничего, пусто. Только он сам, один, такой же, как всегда. В огромном теле, с болью в костях, и в груди, и в голове. С кровью на ладонях. Двадцатилетний. В 1943 году. А дед там, в 2013-м, среди ученичков «Академии», планирующих участвовать в веселом пиру на дележке остатков страны, как только чуточку подрастут. Сыном отца, занимающегося тем же самым уже сейчас, с большим усердием и абсолютным отсутствием противоречий с полученными в детстве… императивами, принципами, идеями?.. Он забыл слово и не сумел сразу вспомнить. Зато смешным показалось то, что дед Степан является теперь одновременно и двоюродным дедом и внучатым племянником самому себе. И что он будет теперь привыкать к имени «Игнат». Но ничего, разберется. Зная его характер, можно не сомневаться: он им еще покажет.

Он попросил помочь, и его приподняли в три пары рук, оперли затылком на колесо. Игнат криво улыбнулся, морщась от боли в разбитом лице – вероятно, приложился о прицел или во время тарана, или когда сажал разбитую машину в землю. «На землю» не скажешь, неправильно это будет. Надо же, и он что-то даже такое помнит. Доктор порадуется…

– Пистолет десантники забрали, – невпопад сказал техник, уже почти успокоившийся, уже больше улыбающийся, чем плачущий. – Ну и черт с ним, а? А документы твои все целы: и удостоверение, и письма, и все.

– Дай, – попросил Игнат, и тот осторожно протянул огромные руки, отодвинул мешающую ткань комбинезона с привинченным орденом. Отстегнул пуговицу нагрудного кармана гимнастерки, вынул пачку коленкоровых книжечек и бумажек.

На колени Игнату упал треугольник письма, в глаза бросилось написанное химическим карандашом слово «Москва». От мамы? Которая, о господи, прабабушка ему? Нет, фамилия другая, ничего не говорящая. Может, та девушка, о которой дед с гордостью упоминал.

Он развернул треугольник непослушными пальцами: почему-то это показалось важным, стоящим любых сил. Письмо принадлежало одновременно и деду, и как бы ему. Оно было довольно длинное, написанное плотным почерком во всю сторону серого шероховатого листа. Несколько мест вымарано фиолетовыми чернилами – что-то там углядела военная цензура. И вложенная фотокарточка. Лицо на ней он сразу узнал, хотя одежда была совсем другая. Лицо не изменилось совсем.

На обороте была надпись: короткая, сделанная наискосок. Зрение снова расплылось, и он потратил с полминуты, стараясь проморгаться и унять заколотившееся сердце. Ребята терпеливо ждали, поддерживая его с двух сторон.

«Дорогой Степан! Крепче бей врагов, защищай Родину! Встретимся после войны. С дружеским приветом, Инна. Москва. V/1943».

Игнат засмеялся. Да, вот так вот!

В полутысяче километров севернее засмеялся и второй Приходько, шагающий к станции метро. Шагающий по вечернему городу широким шагом высокого человека. Торопящийся на станцию, построенную им самим, где его могла ожидать девушка, назначившая встречу больше 70 лет назад и наверняка помнящая назначенное место до сих пор.