Сэндвич с пеплом и фазаном Брэдли Алан

Райерсон яростно грыз нижнюю губу. Если такси не объявится в течение ближайших двух минут, ему понадобится наложить швы.

– Завтра я закажу цветы, – сказал он, – для вас обеих.

Невероятно! Что это, оскорбление? Или я ослышалась?

Дорси обратила на него медленный, леденящий змеиный взор, но в этот самый момент рядом с нами, разбрызгивая воду, резко затормозило такси.

– А! Вот и мы! – радостно сказал Райерсон, потирая руки – или выламывая пальцы, я не совсем поняла.

Рейнсмиты забрались на заднее сиденье, а мне пришлось сесть рядом с водителем.

Райерсон назвал свой домашний адрес.

– Мы приютим тебя на ночь, Флавия, – сказал он. – Слишком поздно, чтобы ехать в академию мисс Бодикот. Они давно уже закрылись.

– Ничего подобного, – объявила его добрая женушка. – У нас комната не готова, и с учетом того, что Мертон не в состоянии, сама я не справлюсь. Везите нас в женскую академию мисс Бодикот. Мы их разбудим.

Так все и вышло.

В зеркале заднего вида я видела, как Дорси Рейнсмит шевелит губами, на чем свет стоит распекая своего супруга. И в свете уличных фонарей, проникавшем сквозь залитые водой боковые стекла, лицо Райерсона как будто таяло.

Женская академия мисс Бодикот располагалась в тупике прямо за авеню Данфорт.

И выглядела совершенно не так, как я ожидала.

По обе стороны улицы теснились высокие дома, и их окна светились ярко и приветливо. Среди них огромным темным пятном на отдельном участке виднелась академия мисс Бодикот: высокая, огромная – несколько акров мрачной темноты под дождем.

Впоследствии я выяснила, что когда-то здесь был монастырь, но в тот момент я этого еще не знала. Райерсон сердито дергал колокольчик того, что я приняла за жилище привратника: что-то вроде готического окошка, вделанного в дверь арочного парадного входа.

К двери вела длинная каменная лестница. Дорси ждала в такси, а я стояла рядом с ее мужем на ступеньках. Райерсон заколотил кулаком в тяжелую дверь.

– Откройте! – закричал он в пустые окна без занавесок. – Это председатель! – и пробормотал себе под нос: – Это заставит их пошевелиться.

Где-то внутри загорелся слабый свет, как будто кто-то зажег свечу.

Райерсон расплылся в торжествующей улыбке, и я подумала: может, надо поаплодировать?

Спустя то, что показалось мне вечностью, а в реальности наверняка было меньше минуты, дверь чуть приоткрылась и нам явилось привидение в халате, очках с толстыми стеклами и в папильотках.

– Что надо? – вопросил скрипучий голос, и подсвечник приподнялся, освещая наши физиономии. А потом послышался придушенный вздох. – О! Простите, сэр!

– Все в порядке, Фицгиббон. Я привез новую девочку.

– А, – отозвалось привидение, описывая подсвечником широкий полукруг и приглашая нас войти.

Мы оказались в просторном гулком мавзолее, стены которого повсюду перемежались стрельчатыми раскрашенными закутками и альковами, некоторые из них в форме раковины. Такое впечатление, что когда-то здесь стояли религиозные изваяния, но бледные святые и девы были изгнаны и заменены медными бюстами кислолицых пожилых мужчин с бакенбардами в бобровых шапках, заложивших ладони за отвороты сюртуков.

Помимо этого я успела заметить только вытертые половицы, покрытые лаком и исчезающие во всех направлениях, и тут свеча погасла и мы остались в темноте. Пахло здесь, как на складе пианино: деревом, лаком и металлом, что намекало на тугие струны и старые лимоны.

– Проклятье, – прошептал мне кто-то на ухо.

Мы находились, как я предположила, в холле, когда внезапно загорелся электрический свет, и мы втроем заморгали.

Высокая женщина стояла наверху широкой лестницы, держа руку на выключателе.

– Кто там, Фицгиббон? – поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучали мед и сталь.

– Председатель, мисс. Он привез новенькую.

Я начала злиться. Не собираюсь стоять тут, как мебель, пока меня обсуждают.

– Добрый вечер, мисс Фолторн, – заговорила я, сделав шаг вперед. – Меня зовут Флавия де Люса. Полагаю, вы меня ждете.

Я прочитала имя директрисы на рекламном проспекте академии, присланном отцу. Мне оставалось только надеяться, что женщина на лестнице – действительно директриса, а не просто какая-то прислужница.

Она медленно спустилась по лестнице; поразительно светлые волосы снежным нимбом окружали ее голову. Одета она была в черный костюм и белую блузку. Большая рубиновая булавка сверкала у шеи, словно капля свежей крови. Крючковатый нос и темный цвет лица делали ее похожей на пирата, бросившего море ради карьеры в образовании.

Она окинула меня изучающим взглядом с головы до пят.

Должно быть, она была удовлетворена осмотром, потому что наконец произнесла:

– Возьмите ее вещи.

Фицгиббон открыла дверь и подала знак таксисту, и через минуту мой багаж, влажный от дождя, был свален в фойе.

– Благодарю вас, мистер Рейнсмит, – промолвила она, отпуская председателя. – Очень мило с вашей стороны.

Довольно краткая благодарность человеку, который провез меня через всю Атлантику и половину Канады, но, возможно, сейчас просто слишком поздно.

Отделавшись кратким кивком, Райерсон Рейнсмит исчез, и я осталась наедине со своими пленителями.

Мисс Фолторн – теперь я была уверена, что это она, поскольку она не поправила меня, – неспешно обошла вокруг меня.

– Есть ли у тебя сигареты и алкоголь при себе или в багаже?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну и?

– Нет, мисс Фолторн, – сказала я.

– Оружие? – поинтересовалась она, разглядывая меня вблизи.

– Нет, мисс Фолторн.

– Что ж, очень хорошо. Добро пожаловать в женскую академию мисс Бодикот. Утром я оформлю тебя должным образом. Отведи ее в комнату, Фицгиббон.

С этими словами она выключила свет и слилась с темнотой.

Фицгиббон снова зажгла свечу, и мы двинулись по лестнице, сопровождаемые отблесками и тенями.

– Тебя поселили в «Эдит Клейвелл», – проскрипела она наверху лестницы, выуживая связку ключей из немыслимых недр своего халата и открывая дверь.

Я сразу же узнала имя. Эта комната была посвящена памяти героини Второй мировой войны Эдит Клейвелл, британской медсестры, убитой немецкой расстрельной командой за то, что помогала бежать военнопленным. Я вспомнила ее знаменитые слова, сказанные перед смертью и выбитые на ее памятнике около Трафальгар-сквер в Лондоне: «Патриотизма недостаточно. Я не должна испытывать ненависть и горечь по отношению к кому-либо».

В этот самый миг я решила, что отныне это будет мой личный девиз. Самые подходящие слова.

По крайней мере, в настоящий момент.

Фицгиббон поставила подсвечник на маленький деревянный столик.

– Задуй свечу, когда будешь ложиться спать. Никакого электрического света – уже наступил комендантский час.

– Могу я разжечь камин? – спросила я. – Я очень замерзла.

– Камин не разрешается до пятого ноября, – ответила она. – Такова традиция. Кроме того, уголь и дерево стоят денег.

С этими словами она ушла.

И я осталась одна.

…Я не стану описывать эту ночь, скажу только, что матрас, судя по всему, был набит осколками камней, но я спала как убитая.

Я оставила свечу гореть. Только она давала хоть какое-то тепло в комнате.

Хотелось бы мне сказать, что мне снились Букшоу, отец, Фели и Даффи, но нет. Вместо них мой утомленный мозг полнился образами ревущих морей, хлещущего дождя и Дорси Рейнсмит, превратившейся в альбатроса, который, взгромоздившись на верхушку мачты несомого бурей корабля, кричал на меня диким птичьим криком.

Я выбралась из этого беспокойного сна и обнаружила, что на моей груди кто-то сидит и сердито лупит меня кулаками по голове и плечам.

– Предательница! – рыдал чей-то голос. – Ты грязная мерзкая предательница! Предательница! Предательница! Предательница!

До рассвета было еще далеко, и слабого света уличного фонаря, просачивавшегося в комнату, было недостаточно, чтобы я могла разглядеть того, кто напал на меня.

Я собралась с силами и сильно дернулась.

С ворчанием и глухим ударом кто-то тяжело рухнул на пол.

– Черт тебя дери, ты что творишь? – завопила я, хватая подсвечник со стола. В качестве оружия он был лучше, чем ничего. Мерцающий огонек вспыхнул ярче.

Некто со свистом втянул воздух. В этом звуке мне послышалось удивление.

– Ты не Пинкхэм! – заявил голос во мраке.

– Конечно, я не Пинкхэм. Я Флавия де Люс.

Голос задохнулся.

– Де Люс? Ты новенькая?

– Да.

– О, проклятье! Боюсь, я совершила ужаснейшую ошибку.

Послышался какой-то шорох, и на потолке загорелся свет.

Передо мной, моргая от яркого света, стояло самое удивительное крошечное создание, которое мне только доводилось видеть: глаза удавленника, как выразилась бы Даффи, длинные, как у ящерицы, ноги, обтянутые мешковатыми черными шерстяными колготками под синей юбкой, составляющей часть помятой школьной формы. Ее тело, совершенно теряющееся на фоне этих длиннющих кривых ног, напоминало плоский шмат теста – небрежно слепленного имбирного человечка.

– Кто ты, черт возьми, такая? – возмущенно спросила я, перехватывая контроль над ситуацией.

– Коллингсвуд П. Э. П. Э. значит Патриция Энн. Боже мой, надеюсь, я тебя не слишком разозлила. Я думала, что это Пинкхэм. Правда! Совсем забыла, что ее переселили в «Лору Секорд» вместе с Бартон, потому что ей снились кошмары. По специальному разрешению.

– А что такого натворила Пинкхэм, чтобы заслужить подобное избиение? – я не собиралась позволить ей так легко отделаться.

Коллингсвуд покраснела.

– Я не могу тебе сказать. Она убьет меня.

Я заморозила ее фирменным голубым взглядом де Люсов – хотя на самом деле мои глаза имеют фиолетовый оттенок, особенно когда я сержусь.

– Колись, – потребовала я, с угрожающим видом поднимая свечу и делая шаг к своей гостье. В конце концов, я теперь в Северной Америке, стране Джорджа Рафта[4] и Джеймса Кэгни[5] – в краях, где говорят по-простому.

Коллингсвуд разразилась слезами.

– Полно тебе, детка, – сказала я.

Полно тебе, детка?

Мои уши не могли поверить тому, что произнес мой рот. Всего пара часов в Канаде – и я уже изъясняюсь, словно Хамфри Богарт. Тут что-то в воздухе, что ли?

– Она наябедничала на меня, – призналась Коллингсвуд, утирая слезы школьным галстуком.

Они и правда тут так говорят. В конце концов, все эти послеобеденные часы с Фели и Даффи в кинотеатре в Хинли не прошли даром, как заявлял наш отец. Я выучила свой первый иностранный язык, и выучила его неплохо.

– Наябедничала, – повторила я.

– Директрисе, – добавила Коллингсвуд, кивая.

– Мисс Фолторн?

– Жене висельника, как мы ее называем. Только не проболтайся ей. Она творит совершенно невообразимые вещи, знаешь ли.

– Например?

Коллингсвуд глянула за спину, перед тем как ответить.

– Люди исчезают, – прошептала она, сжимая пальцы в пучок и затем быстро и широко раскрывая их, словно фокусник, демонстрирующий пустую ладонь. – Пуфф! Вот так! Бесследно.

– Ты дуришь меня, – сказала я.

– Да ну? – промолвила она, глядя на меня огромными влажными глазами. – А что же случилось с ле Маршан? Как насчет Уэнтворт? А что с Брейзеноуз?

– Разумеется, они все не могли просто так исчезнуть, – возразила я. – Кто-то должен был хоть что-то заметить.

– В том-то и дело! – воскликнула Коллингсвуд. – Никто не заметил. Я делала записи. Пинкхэм застала меня за этим. Вырвала записную книжку у меня из рук и отнесла ее мисс Фолторн.

– Когда это было? – спросила я.

– Вчера. Думаешь, они меня убьют?

– Конечно, нет, – ответила я. – Люди ничего такого не делают. По крайней мере, в реальной жизни.

Хотя я совершенно точно знала, что делают. И, по моему опыту, намного чаще, чем можно предположить.

– Ты уверена? – уточнила Коллингсвуд.

– Еще как, – соврала я.

– Обещай, что никому не скажешь, – прошептала она.

– Клянусь, – сказала я, по какой-то совершенно непонятной мне причине делая знак креста в воздухе.

Коллингсвуд нахмурилась.

– Ты католичка?

– С чего ты взяла? – спросила я, желая потянуть время.

На самом деле она угодила в точку. Пусть даже мы делали вид, что исповедуем англиканскую веру, мы, де Люсы, были католиками с тех пор, как Рим был не более чем семью живописными холмами в итальянской глуши. Даффи говорит, что душа необязательно находится там же, где и сердце.

– Вообще-то да, – добавила я.

Коллингсвуд присвистнула сквозь зубы.

– Я так и думала! Наши соседи дома в Ниагара-он-те-Лейк, Коннолли, они тоже католики. Они так же шевелят пальцами, как и ты только что. Это знак креста, верно? Мне так говорила Мэри Грейс Коннолли. Что-то вроде магии. Она заставила меня пообещать, что я никому не скажу. Но послушай! Что ты здесь делаешь? Мисс Бодикот…

– Я знаю, – перебила я. – Она была настолько англиканка, что ей хватило бы кухонной табуретки, чтобы вознестись на Небеса.

Где же я это слышала? Никак не припомню. От тетушки Фелисити? Наверняка не от отца.

– Но ты не должна так говорить, – сказала мне Коллингсвуд. – Иначе тебя освежуют заживо.

– Мы, католики, были мучениками со времен изобретения огня, – отозвалась я. – Мы привыкли.

Наглость с моей стороны, но я не могла сдержаться.

– Твой секрет умрет вместе со мной, – поклялась Коллингсвуд, зашивая себе губы невидимыми иголкой и ниткой. – Его не вырвут из меня и дикими лошадьми.

Последнее предложение прозвучало как-то вроде: «Мугу не мымрут ым мэмэ и мымымы мымымы».

– Это не секрет, – ответила я. – На самом деле мы этим гордимся.

В этот самый миг в дверь загрохотали с такой силой, что я подумала, вот-вот щепки полетят, и чуть не дала дуба от страха.

– Открой! – повелительно приказал голос – голос, который я впервые услышала совсем недавно, но уже хорошо запомнила.

Мисс Фолторн.

– Выключи свет, – прошептала Коллингсвуд.

– Бесполезно, – прошептала я в ответ. – Дверь все равно не заперта.

– Нет. Я закрыла ее, когда проникла внутрь.

Она на цыпочках прокралась к выключателю и погасила лампу. Я задула свечу, и мы погрузились во мрак.

Ну, почти во мрак. Через несколько секунд я обратила внимание, что с улицы в комнату проникает слабый свет.

– Что мне делать? – спросила она. – Нам не разрешается ходить друг к другу в комнаты после наступления комендантского часа. Меня накажут.

Я осмотрела комнату в неверном свете электрических сумерек. Если не считать очевидные места – кровать и шкаф, прятаться было негде, если только она не может просочиться за обои.

Однако надо отдать Коллингсвуд должное – она сообразительна. Одним прыжком она влетела в камин, скорчившись под каминной полкой, и каким-то образом пролезла в трубу. Только ноги мелькнули, эти длинные ноги ящерицы, затянутые в черное, они наступили на металлическую подставку для дров и исчезли в дымоходе.

Я бы не поверила, если бы не видела это собственными глазами.

Отчаяние творит чудеса.

– Открой! – повторил голос. – Я знаю, что ты там.

Дверь сотряс новый шквал стука – еще более громоподобный, чем в первый раз. Если вся академия до сих пор не проснулась, сейчас это точно произошло.

Наверняка дюжины девочек сели в своих кроватях, подтянув простыни к подбородкам и широко распахнув глаза в темноте.

Воцарившееся следом мертвое молчание внушало еще больший ужас, чем сам стук.

– Немедленно открой дверь! – приказала мисс Фолторн. – Или я позову мистера Тагга и он снимет петли!

Я на цыпочках подошла к двери, повернула ключ и распахнула дверь.

– Что такое? – спросила я, моргая и протирая глаза. – Пожар? Я спала.

– Бесполезно, девочка, – объявила мисс Фолторн. – В комнате горел свет. И здесь кто-то разговаривал.

– Мне приснился кошмар, – сказала я. – Наверное, дело в том, что я далеко от дома и всякое такое. Я часто разговариваю во сне.

– Неужели, – промолвила мисс Фолторн. – А еще ты включаешь электрический свет во сне?

– Нет, – ответила я. – Но я не поняла, где нахожусь, когда проснулась. Я была сбита с толку.

Очень смело пытаться пробовать новые трюки, когда тебя поджаривают на сковороде, но я была в отчаянии. «Сбита с толку» – это предлог, которым однажды воспользовалась Даффи, застигнутая отцом на месте преступления, когда она пыталась своровать рождественский пирог из кладовой.

«Я была сбита с толку», – заявила она, и отец ей поверил. На самом деле поверил ей!

Я бросила быстрый взгляд за спину, включая лампу, и комнату залил резкий яркий свет.

– Никакого электричества! – сказала мисс Фолторн, потянувшись рукой мимо моего лица и немедленно выключая свет. – Комендантский час означает, что свет выключен, глупышка!

Это была последняя капля в чаше моего терпения. Как в случае с Райерсоном Рейнсмитом, обозвавшим меня мокрой крысой, эта соломинка переломила хребет верблюду. Неделя вдали от дома – и список кандидатов на отравление уже вырос до двух человек – даже троих, если считать унылую Додо.

Мисс Фолторн откуда-то извлекла коробку бумажных спичек. Серьезно глядя мне в глаза, она зажгла одну и поднесла к свече. Довольно впечатляющий пример координации глаз-рука.

– Итак, – произнесла она, пронзая меня взглядом, будто бабочку, приколотую булавкой к коробке с образцами. – С кем ты разговаривала?

Я поняла, что мы будем торчать тут, пока не взойдет солнце или пока я не отвечу. Мисс Фолторн определенно из людей такого склада.

– С собой, – призналась я, отводя взгляд в сторону. – Боюсь, иногда я разговариваю сама с собой, когда расстроена. Это мой ужасный недостаток. Я пытаюсь приучить себя не делать этого.

Я зря сотрясаю воздух, и это я поняла, еще не договорив.

Теперь мисс Фолторн медленно осматривала комнату, по-совиному вращая головой. Я лениво подумала, при каком градусе поворота она щелкнет и отвалится.

Весьма невеликодушно с моей стороны, но я надеялась на это.

Я не осмеливалась взглянуть в сторону камина, чтобы не выдать Коллингсвуд. Я скромно уставилась на свои ноги.

– Посмотри на меня! – скомандовала мисс Фолторн, и я медленно подняла взгляд, встречаясь с ней глазами.

Кажется, я на грани того, чтобы разрыдаться.

Следующие ее слова шокировали меня до глубины души.

– Бедная малышка Флавия, одинокая и несчастная, – сказала она, приподнимая мой подбородок указательным пальцем, ласково глядя в мои глаза и криво улыбнувшись.

Что я могла подумать? С тем же успехом она могла залепить мне пощечину. Тогда я хотя бы знала, как поступить.

Но это неожиданное сочувствие застало меня совершенно врасплох. Потопило мой корабль, так сказать. Кажется, это морской термин. Я не знала, что ответить.

Когда я поднимала голову, чтобы взглянуть ей в глаза, мой сверхъестественно острый слух, унаследованный от Харриет, моей матери, уловил шорох в камине. Даже не глядя в ту сторону, я определила по звуку, что на каминную решетку падает сажа. Тренированное ухо определит это без ошибки.

Мисс Фолторн – хвала всем святым! – ничего не заметила. Ее органы слуха были старше моих и явно стали менее чуткими со временем.

Я вознесла немую благодарственную молитву за мое избавление, но тут внезапно раздался шум и пронесся порыв холодного воздуха. Из каминной трубы что-то вылетело и грохнулось посреди комнаты с тошнотворным глухим ударом.

Свеча погасла, и мы снова оказались в темноте.

Мисс Фолторн, надо отдать ей должное, снова зажгла ее за считаные секунды. Должно быть, она не успела убрать спички в карман.

На ковре, распростершись, лежала Коллингсвуд, ее лицо и руки были черны, как у трубочиста, а распахнутый красный рот и белки глаз делали ее похожей на демона, исторгнутого из ада.

Рядом с ней нечто, сначала показавшееся мне обгорелым бревном, все еще продолжало медленно катиться в нашу сторону, разворачиваясь, словно рулон туалетной бумаги. Это был выцветший и покрытый сажей «Юнион Джек», в который было что-то завернуто.

Должна заявить, что я совершенно не боюсь оказаться в темноте в одной комнате с трупом. На самом деле, скорее наоборот. Я дрожу не от страха, а от возбуждения.

Когда сверток развернулся, из него выкатился череп, остановившись у моих ног.

В свертке оказалось почерневшее и иссохшее человеческое тело, и я сразу же поняла, что человек мертв уже какое-то время.

Довольно продолжительное.