Конкурс киллеров Логунова Елена

Шестипудовый Слава ласточкой полетел в дальний угол, занятый студийной выгородкой программы «Будем здоровы!». С магнитной доски вперемежку с ненадежным крепежом посыпались бумажные полоски с названиями рубрик. Взбешенный Слава отмахивался от них, как от назойливых мух.

– Пациент скорее жив, чем мертв, – прокомментировал Алеша.

Режиссер снял с плеча листочек с надписью «Берегите нервы!» и возмущенно засопел, готовясь вновь взорваться.

Короткой паузой воспользовалась Наташа.

– Саша, верни суфлера, – поднеся к губам снятую было с лацкана радиопетличку, попросила она.

Видеоинженер в аппаратной за стеклом кивнул и потянулся к пульту.

– Посмотри, – Наташа привлекла мое внимание к монитору.

Я всмотрелась в череду бегущих буковок и засмеялась. Потом захохотала в голос.

– Два раза, – с нескрываемым удовлетворением констатировал Алеша и посмотрел на Славу.

– Славик! Ты сам-то этот текст читал? – я обернулась к режиссеру, выбирающемуся из угла, как разъяренный гризли из берлоги.

– Нет! Но я его писал! – Слава остановился посреди студии, выхватил из нагрудного кармана бумажный листок и с выражением прочитал: – Дорогие друзья, турфирма «В добрый путь!» приглашает вас своими глазами увидеть увитые плющом руины древнегреческих храмов. Размещение на выбор: в комфортабельных отелях на побережье или на уединенных виллах в горах!

И он остро сверкнул окулярами в Наташину сторону:

– Что здесь смешного? Нормальный рекламный текст!

– Нормально дебильный, – кивнула я. – А телетекст суфлеру кто набивал? Макс? Тогда и претензии не к Наташе, а к нему! Ты посмотри, он же умудрился сделать в твоем тексте две орфографические ошибки, да какие! Слово «виллы» с одной буквой «эл» и руины, увитые не плющом, а плюшем! Ты представляешь себе эту картину? Уединенные вилы в горах, увитые плюшем?

Слава задумчиво скосил глаза в угол с разоренной выгородкой медицинской программы и через мгновение неуверенно хохотнул – раз, другой…

– Что и требовалось доказать! – удовлетворенно кивнув, я покинула студию.

И двинулась по коридору на поиски стажера-оператора, которому выпало счастье начать свою работу на телевидении с таким мудрым и добрым человеком, каким я чувствовала в данный момент себя.

Обычное заблуждение клинических идиотов!

Трамвай плавно прошел поворот и подкатил к остановке. Передняя дверь открылась прямо перед нами.

– Заходишь в вагон и сразу начинаешь снимать, – в десятый раз проинструктировала я стажера. – Сделай быстренько несколько общих планов, пока граждане не очухаются и не начнут отворачиваться от камеры или, еще хуже, приветственно махать в объектив ручками.

– Да понял я, все понял, – сквозь зубы проворчал утомленный моими наставлениями парень, с камерой на плече ныряя в открытую дверь.

Я быстро пробежалась вдоль вагона и успела заскочить на заднюю площадку.

Так, что тут у нас? С трамваем повезло, народу в вагоне немного, в проходе никто не стоит, оператору не мешает. Одуревшая от жары кондукторша лениво поглядела на Вадика и безразлично отвернулась, понимая, что платы за проезд с нас не взять. Мой стажер, покачиваясь и не отрывая глаза от видоискателя, беспрепятственно брел по проходу. Без штатива, да… Представляю, какая чудесная будет картинка…

Я отогнала несвоевременные мысли и внимательно оглядела сидящих: ну, кому тут хуже других?

Отправляясь на съемку, я провентилировала вопрос в городском центре медпрофилактики и получила статистическую сводку, свидетельствующую о том, что именно пассажиры общественного транспорта в это августовское пекло являются группой риска по части тепловых ударов. Оставалось найти кого-нибудь хоть отчасти ударенного.

Ага, вот я вижу прекрасный экземпляр пассажира полуобморочного обыкновенного!

– Вадик, сними этого типа, – возбужденно шепнула я стажеру. – Общий план, несколько крупняков, особо – капли пота на затылке. А потом я попробую привести его в чувство, за шкирку потрясу, что ли, или по мордасам похлопаю для экспрессии в кадре…

Мужчина в светлых брюках и белой рубашке, поникнув головой, сидел в последнем кресле по левому борту. Лица его я не видела – человек не то спал, не то действительно находился в обморочном состоянии. Рыжие волосы парня ерошил гуляющий по вагону сквозняк, одна рука лежала на коленях, другая безвольно свешивалась вниз, оттягиваемая массивными часами. Похоже, настоящий «Лонжин», с удивлением отметила я, странно, что обладатель столь дорогой вещицы ездит в трамвае! По идее, этот фирменный хронометр должен идти в комплекте с «Мерседесом».

– Подвинься, – стажер бесцеремонно оттолкнул меня в сторону, и я едва удержалась на ногах: трамвай как раз вошел в поворот.

Объект съемки тоже покачнулся, но с кресла не свалился, только голова его запрокинулась, но и этого оказалось достаточно, чтобы мне стало понятно: парень безнадежно мертв!

В груди несчастного, посередине левого кармана, торчала рукоятка не то ножа, не то отвертки. Кажется, это называется «заточка». Странно, а рубашка по-прежнему белая, крови не видно совсем…

Вадик прерывисто вздохнул, опустил камеру и уставился на меня округлившимися глазами. Я стряхнула с себя оцепенение.

– Прекрати таращиться, – тихо зашипела я, боясь раньше времени привлечь чье-нибудь внимание. – Хватит тут и одного пучеглазого! Отомри! Ты что, покойников никогда не видел?

– Вот это вилы! – пробормотал мой практикант, бледнея на глазах.

– Уединенные вилы в горах, увитые плюшем, – машинально отозвалась я.

Злосчастные вилы виделись мне, как наяву: на их острых рожках торжественно и печально трепетали траурные черные ленточки…

– Он же м-мертвый! – вернул меня к действительности Вадик.

– Покойники все мертвые! – оборвала я разболтавшегося стажера. – Живо снимай, или ты сейчас тоже таким будешь! Убью немедленно собственными руками!

Вадик сглотнул и водрузил камеру на плечо. Чтобы загородить оператора, я обошла его с фланга и застопорилась в проходе, схватившись обеими руками за спинки кресел с двух сторон. Поймала безразличный взгляд кондукторши и с намеком заморгала ей. Сонная баба посмотрела на меня сначала с недоумением, потом с медленно растущим интересом.

Слезет она со своего постамента или нет?!

Слезла! Тяжело ступая, кондукторша подошла ко мне.

– Добрый день, в вашем вагоне труп, – с ходу сообщила я. – По-моему, еще свеженький. Есть у вас какие-нибудь инструкции на этот счет? Что надо делать?

Баба молча протолкалась к покойнику, внимательно посмотрела сначала на него, потом на меня, кивнула и заорала:

– Граждане пассажиры! Трамвай неисправен, дальше не пойдет! Просьба покинуть вагон!

Ворча и ругаясь, пассажиры сошли на остановке.

– А вы останьтесь, – строго сказала мне кондукторша. – Я пока сообщу, куда надо.

Она удалилась по проходу в сторону кабины водителя.

– Она же не думает, что это мы его укокошили? – забеспокоился Вадик.

– Думать будут другие, – ответила я, ныряя рукой в карман джинсов.

Какая я все-таки умница! Не зря прихватила с собой запасную кассету!

– Вадик, быстро замени кассету и сделай дубль! – Я торопливо сунула маленькую коробочку в руку стажеру. – А отснятую дай мне и попробуй только проболтаться, что она существует!

– Понял, – сказал Вадик, ловко производя замену и приступая к работе.

Пожалуй, из парня все-таки получится оператор!

Я покосилась в сторону кондукторши – она стояла к нам спиной и ничего не видела. Вздохнув, я опустилась в пластмассовое кресло по другую сторону прохода и посмотрела в окошко. Позади нас медленно, но верно скапливались трамваи. На остановке толпились возмущенные пассажиры. Милиции пока не было видно, но я не сомневалась в том, что она скоро появится.

Вот интересно, где я могла видеть этого мужика? Личность убитого отчего-то казалась мне знакомой. Такие приметные уши, просто крылья летучей мыши… И эти рыжие волосы, и белозубый оскал…

И тут я подпрыгнула в твердом кресле, чувствительно ударившись задницей о гладкий пластик! Вспомнила! Та морда на утреннем газетном развороте! Клянусь, на нем был наш покойник!

А что это была за газета? Черт ее знает! Какое-то иллюстрированное бульварное издание, развлекательное «желтое» чтиво, которое покупают в дорогу. Названия я не видела, мне достался центральный разворот, даты выхода газеты я тоже не знаю – и не узнаю, разве что ворвусь в киоск «Роспечати» и переворошу все подобные издания. Но где гарантия, что нужная газета не продана, скажем, неделю назад? Да и поезд, из вагона которого спланировала на меня бумажка, вышел вчера утром из Питера, может, это было какое-то местное издание?

Я обреченно вздохнула. Похоже, выход у меня один: сразу, как только разделаюсь с милицией, бежать на вокзал и потрошить давешнюю мусорную урну.

Простая мысль о том, что можно оставить все как есть и не лезть не в свое дело, почему-то вовсе не пришла мне в голову!

Кассету с видеозаписью милиционеры у нас, разумеется, конфисковали, распространяться о случившемся в эфире категорически не велели, но я к этому была готова. Едва вагон с опергруппой и трупом укатил и движение транспорта наладилось, мы с Вадиком отважно взяли на абордаж другой трамвай. Там никаких криминальных жмуриков не было, и Дмитрий Палыч получил-таки ожидаемый сюжет в вечерний выпуск.

Сдав шефу готовую работу, я ускользнула в гардеробную и залезла в самый дальний шкаф, забитый неликвидным барахлом, которое экономному Алексею Петровичу жаль было выбросить на помойку. Среди прочего хлама в куче тряпья нашлись совершенно новые, но дивно безобразные комбинезоны из веселенькой ткани ярко-красного цвета, фактурой напоминающей дерюжку. Не знаю, за какой надобностью эти одеяния вообще у нас завелись, не иначе все тот же Алексей Петрович на всякий пожарный подгреб какую-нибудь гуманитарную помощь. Я ни разу не видела никого в подобном наряде на просторах родной телекомпании! К комбинезонам – безразмерным, но снабженным массой застежек-липучек для подгонки их по фигуре, – прилагались еще оригинальные головные уборы из той же кумачовой рогожки: нечто вроде широкого матерчатого обруча с двумя козырьками. По моим прикидкам, носить их можно было, как минимум, двумя способами: ориентировав козырьками соответственно на лоб и на затылок или же прикрыв этими крылышками уши. Я примерила чепец на второй манер и нашла, что здорово смахиваю на спаниеля!

Затолкав один комплект обмундирования в специально принесенный пакет, я покинула гардеробную, прихватила из редакторской свою сумку и пошла на вокзал – грабить помойку на перроне.

Сначала я думала дождаться темноты, но побоялась, что могу опоздать. Вдруг мусорный бачок опорожнят раньше? Кроме того, вокзал – это стратегический объект, ребята из линейного отделения транспортной милиции постоянно несут там караул, и в потемках они будут особенно бдительны. Не хватало еще, чтобы меня задержали за таким странным занятием!

Первым делом я прошла на стоянку, заплатила по счету за парковку Иркиной машины, предупредила, что отъеду через пару минут, и оставила в салоне свою сумку. Потом через здание вокзала проследовала на перрон, оттуда прошла прямиком в дамский туалет и, уединившись в кабинке, натянула на себя прямо поверх джинсов и майки помятый красный комбинезон. На голову водрузила форменный чепчик, максимально затенив лицо козырьком. Сунула в карман освободившийся пакет, глянула на себя в зеркало и содрогнулась! Ну и видок! Эх, почему меня не видит Крис де Бург, спел бы мне в утешение свое знаменитое «Леди ин ред»!

Я мужественно поборола горячее желание вернуть себе нормальный облик и покинула место общественного пользования, проигнорировав сдавленный окрик служительницы, решительно не помнящей, чтобы этакое чучело в красном входило в заведение, и, вероятно, желающей еще раз содрать с меня плату за пользование сортиром.

В процессе одевания манипуляции с липучками я опустила, поэтому комбинезон сидел на мне куда менее изящно, чем самое корявое седло на самой неграциозной корове. Да и измят он был дальше некуда, так что рядом с мусоркой я смотрелась вполне органично. Но нужный бачок я нашла только с третьей попытки, причем мне едва не помешали – не стражи порядка, как я боялась, а собратья-бомжи: две такие же бесформенные фигуры, одетые, правда, гораздо менее броско.

– Че ты тут делаешь, падла? – визгливо заорала невесть откуда взявшаяся потрепанная мадам в прозрачном пластиковом дождевике поверх ветхой ночной сорочки и с фингалом на пол-лица. – Серега, держи гадину!

– А ну, шука, вали отшедова! – поддержал свою леди щербатый босоногий джентльмен в брезентовых штанах на помочах из бельевого шнура, замахиваясь на меня сломанным зонтом. – Ща как дам по хребтине!

Я торопливо выхватила из благоухающей гнилыми фруктами емкости вожделенный газетный ком и поспешила ретироваться, спасая упомянутую хребтину от жестокой расправы. Очевидно, нарушителей конвенции здесь не жалуют!

– Ходют тут всякие, куска хлеба лишают, – продолжала верещать неотступно следующая за мной тетка.

Я прибавила шагу, потом почти побежала. Благо Иркина машина стояла метрах в пятидесяти, а в беге на короткие дистанции я могу посостязаться и с зайцем.

Быстро открыв дверцу, я швырнула газетный ком на заднее сиденье, плюхнулась на водительское место и отъехала со стоянки. Поотставшие бомжи остановились, отдуваясь.

– Ну ни фига шебе! – хлопнув себя по грязным брезентовым коленкам так, что в воздух взметнулись два клуба серой пыли, возмущенно воскликнул шепелявый Серега. – Да шо же она там такое выкапывает, ешли на швоей машине по помойкам еждит?

– Небось не пьющая, – с завистью сказала бомжиха и, посуровев, отвесила мелкорослому спутнику крепкий подзатыльник.

Я открыла дверь и сразу поняла, что в квартире без меня кто-то побывал: в помещении витал стойкий запах рыбы. Я обычно не использую в качестве ароматизатора воздуха сельдь иваси!

Оставив на тумбочке в прихожей сумку и пакет с газетой, я прошла в кухню и вздохнула: все ясно, приходил Колянов дядя, знатный рыболов-любитель, принес мне гостинец, чтобы я не оголодала в отсутствие мужа. И, смотрю, добрая душа, пытался подкормить не только меня!

В кошачьей миске на полу высилась заиндевевшая голова гигантского толстолобика с остекленевшими красноватыми очами. Перед миской с таким же отмороженным видом сидел зеленоглазый кот, на морде которого явственно читалось глубочайшее замешательство. Рыбья голова своими размерами превышала кошачью почти вдвое и выглядела совершенно неприступной.

– Давно так сидишь? – поинтересовалась я, распахивая окно.

Кот неуверенно оперся передними лапами о монументальный череп толстолобика и опасливо посмотрел сверху вниз.

– Переход Суворова через Альпы, – прокомментировала я.

Тоха издал протяжный негодующий крик и пошел в обход миски, неприязненно косясь на неприступную рыбью голову и нервно подергивая пушистым хвостом. Я присела рядом и успокаивающе погладила возмущенное животное.

Достав из-под мойки специальную кастрюлю, я перевалила в нее серебрящуюся, словно цельнометаллическую, голову, залила ее водой из-под крана и поставила на огонь. Тоха, все еще обиженно вякая, забрался на табурет, обвил лапы хвостом, насупился и замер в ожидании ужина.

– Стереги, чтобы не убежала, – предупредила я, уходя в комнату.

Мне не терпелось развернуть газету и узнать, кем же был трамвайный покойник. Оказалось – только представьте себе! – он был мирным чудаком – ботаником!

Статья без начала и конца, оставшихся, увы, на других страницах (идиотский принцип верстки!), повествовала об успехах некоего ученого ботаника Владимира Усова в деле борьбы за экологическую чистоту кубанских водоемов. Оказывается, этот самый Владимир однажды зачем-то выплеснул в чан с мыльной жижей воду из аквариума, рыбки в котором еще до того благополучно сдохли. Очевидно, господин Усов был не большой аккуратист. Оставив помои в тазу, он отбыл в месячный отпуск, а когда вернулся, нашел в ржавой емкости не гнилое вонючее болото, как следовало ожидать, а чистейшую воду, покрытую толстым слоем мясистых зеленых листьев. Экзотическое растение эйхорния, не доеденное безвременно усопшими рыбками в аквариуме, не только радостно прижилось в мыльном болоте, но и расплодилось, и даже отфильтровало воду до ключевой чистоты!

Воодушевленный ботаник принялся вдохновенно экспериментировать, и его дальнейшие опыты подтвердили уникальные способности эйхорнии по части очищения грязных водоемов. Так, выгребная яма во дворе усовской дачи превратилась в прозрачное озерцо за неделю. Вонючий пруд, за много лет безнадежно загаженный стоками птицефабрики, очистился за два летних месяца настолько, что в нем теперь не только купаться можно, но даже и принимать воду из него внутрь без всякой предварительной обработки!

Владимир Усов уверил корреспондента газеты в том, что посадочного материала у него уже достаточно, чтобы за оставшиеся теплые месяцы – август и сентябрь – очистить еще пару городских водоемов. Причем с наступлением холодов чудодейственная эйхорния попросту вымрет, и всю зеленую массу можно будет выгрести на берег баграми и пустить на корм скоту. Кубанский скот еще, правда, не знал о грядущем изменении в своем рационе, но священные индийские коровы, по словам ботаника, трескали эйхорнию за милую душу.

Дочитав до этого места, я спохватилась, что еще не покормила своего собственного скота, тьфу, кота, и побежала на кухню. Как раз вовремя! Вода в кастрюле с рыбой закипела, вспенилась шапкой и едва не потекла на плиту. Встревоженный кот начал орать, я шикнула на него, доварила толстолобика, вытряхнула его в раковину и, дождавшись, пока мертвая голова остынет, разобрала ее, отделив съедобное от несъедобного.

Кот азартно чавкал на полу, а я сидела над расправленной газетой, смотрела на портрет счастливого Владимира Усова, победно потрясающего перед камерой пучком мясистой зелени, и думала: кому мог помешать мирный ботаник? Может, в наших краях появилось какое-нибудь агрессивное антиэкологическое движение? Такой Гринпис наоборот?

Так ничего и не придумав, я аккуратно вырезала статью из газеты, поискала, куда бы ее деть, и вспомнила про зеленый конверт, который всучила мне Галка-Осения. Я положила в него газетную вырезку и сунула конверт на полку между книгами.

Про кассету с видеозаписью я не забыла, просто не могла ее сейчас посмотреть. Съемка велась профессиональной цифровой видеокамерой, и обыкновенный бытовой видик для просмотра готового материала никак не годился.

– Ладно, приду завтра на работу пораньше и там посмотрю, – сказала я сама себе.

Потом наскоро прибрала на кухне и быстренько сбегала на помойку, чтобы без почестей захоронить в мусорном баке бренные останки толстолобика. Вернулась домой, сложила в небольшую дорожную сумку кое-какие личные вещи, сунула под мышку сонного наевшегося зверя, плотно закрыла окна, заперла дверь и поехала в Пионерский микрорайон – сторожить Иркины хоромы в компании кота Тохи и собаки Томки.

Бурная радость, выказанная овчаркой при моем появлении, была просто умилительна! Том скакал вокруг меня на задних лапах, как дошколенок вокруг новогодней елки – до полноты сходства ему не хватало разве что маски зайчика. Растроганная, я от души накормила пса говяжьей тушенкой из Иркиных стратегических запасов, побегала с ним по просторному двору за мячиком, устала как собака и так же, как сам Томка, вывалив язык, вползла на высокое крыльцо: отсиживаться и отдыхать.

Постепенно стемнело, в черном небе, не засвеченном городскими огнями, дрожа, засияли крупные августовские звезды. Я вынесла на крыльцо блюдо с обнаруженной в холодильнике жареной курицей, водрузила его себе на колени и, мечтательно поглядывая на бархатное небо с просверками падающих звезд, неспешно обкусывала куриную ногу. По правую руку от меня устроился пес, по левую кот. Я то и дело поочередно выдавала им порции мяса, которое звери уплетали быстро, но благовоспитанно. В общем, мы проводили время с толком и с большой приятностью.

Идиллию нарушил телефонный звонок.

– Да? – произнесла я, рассеянно поднеся к уху полуобглоданную куриную конечность.

Том укоризненно гавкнул.

– Ах, да, – я отложила курицу, вытерла жирные руки о мохнатую собачью спину и отстегнула с пояса мобильник. – Алло?

– Кыся, привет! – сказала трубка голосом любимого мужа. – Ты почему дома не ночуешь? Я звоню, звоню – а там никого!

– Правильно, мы с Тохой поселились у Ирки, – объяснила я. – Они с Моржиком укатили в Сочи, а я тут буду за сторожа. Скучно, зато еды навалом! Можно ничего не готовить!

– Лентяйка, – добродушно попенял супруг. – Небось сидишь там, плюшками балуешься?

– Курицей, – поправила я. – Тут у меня чудесная жареная курица…

На секунду замолчав, я прислушалась: за моей спиной раздавалось торопливое чавканье на два голоса. Я оглянулась: кот и пес, презрев расовую вражду, дружно склонились над блюдом и наперегонки лопали жареную птицу. От их хороших манер не осталось и следа!

– То есть у меня была курица, – поправилась я.

– Слушай, курица, – ласково сказал Колян. – Ты почту когда-нибудь проверяешь?

– Вчера только заглядывала в ящик, ничего там нет, кроме рекламных проспектов!

– Электронную почту!

– А-а, – виновато протянула я. – Совсем забыла. Ты же знаешь, не люблю я этот способ коммуникации. А что там у нас, в почте?

– Это ты мне завтра скажешь. Я позвоню вечерком. У тебя все в порядке?

Рассказать ему про жмурика или не надо? Пожалуй, не буду.

– Все спокойненько, как на кладбище!

Тьфу, чуть не проболталась!

– Тогда пока! – Муж не заметил сомнительной фразы. – Мы с Масянькой в порядке, целуем, скучаем, привет животным!

Я выключила телефон, отложила трубку в сторону и с укором обернулась к зверям:

– Сожрали птичку, троглодиты? Совести у вас нет!

Том протяжно вздохнул и сунул голову мне под мышку. Кот помял лапами мое колено и свернулся на нем уютным калачиком.

– В пионерском лагере «Солнышко» объявляется отбой, – вполголоса сказала я.

Действительно, имело смысл лечь спать пораньше: день был довольно напряженный, а назавтра я хотела явиться на работу до прихода коллег, чтобы без помех просмотреть припрятанную кассету.

Ночью мне не спалось, мучили кошмары. Главным образом мне снился трамвайный жмурик, очень пугающего вида – весь в зеленой тине и с четками из гагатовых скарабеев в посиневшем кулаке. Страшно шамкая бескровным ртом, он грозился дать мне по хребтине, а потом открыл глаза – и оказалось, что зрачки у него треугольные.

– Апокалипсис! – загробным голосом взревел усопший.

Вопль сделался невнятным и пронзительным, разделился на два голоса и превратился в визг.

Я села в постели, попыталась спустить ноги на пол, не смогла, слепо поползла в темноту в поисках края безразмерного ложа и благополучно свалилась с него головой вниз. Сверху на меня накатило что-то продолговатое, одновременно и мягкое, и увесистое, и ударило-таки по хребтине! Я вскрикнула, отбросила предмет в сторону, вскочила и снова растянулась на полу, беспомощно суча ногами, спеленутыми сбившейся простыней на манер мумии. Совершенно случайно зацепила рукой вычурный светильник на высокой ножке, сенсор сработал, и в спальне мгновенно разлился мягкий розоватый свет.

Тяжело дыша, огляделась, соображая, где я и кто я. Рядом со мной гигантским постаментом высилась кровать, поодаль на ковре вытянулась подушка-валик, вполне сопоставимая по размерам с моим трепещущим от пережитого ужаса телом. Надо полагать, это она со мной дралась…

Под потолком еще носились отголоски пугающего вопля. Но, прошу заметить, я не орала! Тогда кто?

– Спокойствие, только спокойствие! – дрожащим голосом сказала я себе.

И тут снова раздался пронзительный крик, от которого волосы встали дыбом по всему телу!

Выпутавшись из простыни, я обежала суперкровать в поисках тапок, не нашла их, плюнула с досады и босиком помчалась на звук, часто шлепая по стенам ладонями в поисках выключателя.

Источник звука обнаружился в саду за окном. Там в зарослях мяты изваяниями застыли два кота, один незнакомый черный, другой белый – мой Тоха. Вылез, зараза, в какую-то из бесчисленных форточек! Отвернув головы в стороны и не глядя друг на друга, звери периодически начинали орать слаженным дуэтом, в развитие музыкальной темы переходя от басов к сопрано и дальше в ультразвук.

Оценив ситуацию, я прошлепала на веранду, там сунула ноги в первые попавшиеся онучи и вышла в росистый сад. В вольере сбоку от дома заворочался разбуженный пес.

– Тоха, иди сюда! – строго позвала я, тем самым невольно форсировав события: с громкими боевыми кличами на устах коты бросились в руко… нет, в лапопашную.

Черно-белый клубок, идеально повторяющий эмблему янь-инь, катался в мятных джунглях, безжалостно сминая растения и фонтанируя клочьями разноцветного пуха.

– Пр-рекратите безобр-разие! – гневно рявкнула я, коршуном падая сверху.

Клубок распался. Черный кот канул во тьму, а Тоху я ухватила за задние лапы, получив пару раз по физиономии дергающимся хвостом. В вольере с претензией взлаял Том, явно недовольный тем, что веселье разворачивается без его участия. Плененный Тоха рычал, как тигр.

– Всем молчать! – велела я, волоча упирающегося кота за антиблошиный ошейник.

Затащила его в дом, на веранде сунула в плетеную корзину с какими-то луковицами, чтобы не вылез, придавила крышку перевернутой табуреткой и пошла искать форточку, через которую зверюга выбрался наружу. Нашла, закрыла, выпустила пленника на свободу, погасила всюду свет, забралась в кровать, уронила голову на подушку и заснула как убитая.

И приснился мне убиенный Владимир Усов, совсем как живой: демонически хохоча, он швырял в меня из окна движущегося трамвая бумажные комья. Один комок попал мне в лицо, сам собой развернулся и оказался большим зеленым конвертом.

– Проверь почту! – повелел гулкий голос с небес, а потом снова раздался пугающий вопль.

Я подпрыгнула в постели, сбросив на пол устроившегося под боком кота. Тоха возмущенно мявкнул и заткнулся. Нечеловеческий вопль продолжался: звенел многофункциональный телефон «Русь», в режиме будильника заведенный мной на половину седьмого утра. Успокоившись, я перевела дух, стерла испарину со лба, похвалила себя за выдержку и хладнокровие, и тут проклятый телефон тематически заиграл бородинское «Славься!».

Пришлось вылезать из постели и выдергивать патриотично настроенный аппарат из розетки. Наконец-то стало тихо, я уснула, проспала урочный час и закономерно опоздала на работу.

По дороге в телестудию я рассуждала следующим образом: очевидно, ботаника Усова убили незадолго до нашего появления. Не раньше, чем за одну остановку: как раз перед этим трамвайные пути делали такой крутой поворот, что даже вполне живые граждане цеплялись за кресла, чтобы не упасть. Если бы Усова перевели в разряд жмуриков раньше, на тряском повороте он не удержался бы в пластмассовой мыльнице трамвайного кресла. Далее. Я, конечно, не специалист, но полагаю, что покойники не имеют обыкновения потеть, а ведь затылок Усова был покрыт мелкими капельками. Причем в вагоне гулял сквозняк, стало быть, пот должен был быстро высохнуть.

Получалось, что Усова убили на перегоне между остановками «Вещевой рынок» и «Стадион «Кубань». На рынке из трамвая наверняка вывалила целая толпа потенциальных покупателей, в общей суете убийца мог действовать с большим удобством. А вот у стадиона в дни, когда нет футбольных матчей, мало кто выходит и садится, значит, покинуть вагон можно без помех. Совсем рядом абсолютно пустой подземный переход, скрывайся – не хочу…

Короче говоря, я надеялась, что камера успела запечатлеть убийцу. Действительно, в кадр попали два мужика и одна хрупкая девушка, сошедшие на остановке через заднюю дверь, а потом в ту же дверь лихо запрыгнула я сама. Причем из всех заснятых на пленку граждан самое решительное и даже угрожающее выражение лица было именно у меня! Потом вагон тронулся, и Вадик пошел по проходу, снимая сидящих пассажиров.

Я перемотала кассету к началу и буквально покадрово рассмотрела запись, запечатлевшую людей, которые вышли из вагона на остановке «Стадион «Кубань». Это ничего не дало, потому что из тех троих никто не крался к выходу со зловещим выражением на морде, никто не озирался по сторонам и не вытирал о подол окровавленные руки, так что опознать убийцу, если он там и был, мне не удалось.

Я вздохнула и тут же услышала громкий вздох позади себя. Это еще кто?! Время – без четверти девять утра, в телекомпании, кроме меня и охранника, никого не должно быть!

Я обернулась: никого! По спине пробежал холодок. Может, это призрак убиенного Усова пришел помочь мне разобраться в криминальной ситуации? Так и помог бы, чего вздыхать попусту!

– Чур меня, – пробормотала я, поворачиваясь к экрану.

Позади раздался долгий протяжный скрип. Я не выдержала, выбралась из кресла, обозрела помещение редакторской с высоты своего роста и успокоилась: на диване в плохо освещенном углу комнаты, завернувшись в некомплектную штору, мирно спал Семен. До сих пор он не шевелился и в полумраке был принят мной за кучу тряпок.

Я приглушила звук телевизора, чтобы не мешать человеку спать. Ему всего-то осталось подремать с четверть часа, скоро здесь будет полно народу и начнется обычный бедлам. Вот бедняга! Он явно опять дежурил в ночь, вторые сутки на работе, надо же такое выдержать!

Впрочем, дома Семену приходится гораздо тяжелее. У него жуткая теща, просто кошмар ночной, а не женщина! Мужественный Сема не жалуется, но совершенно случайно я в курсе его семейной драмы. Дело в том, что Семена угораздило жениться на младшей сестре мужа моей старой приятельницы Тани Болотниковой. Таким образом, его тещей стала Танькина свекровь, а уж рассказов о ней-то я в свое время наслушалась!

Виолетта Михайловна – настоящий монстр в образе человеческом. Она беспрестанно изводит окружающих, требуя к себе повышенной заботы и внимания, хотя у нее лошадиное здоровье, позволяющее шестидесятилетней бабе затевать многочасовые словесные баталии и неизменно выходить из них победительницей. Виолетта Михайловна с кровожадной радостью доводит до скандала любую житейскую ситуацию. Скажем, на любезное предложение детей поужинать вместе с ними вздорная баба язвительно отвечает, что на ночь глядя нажираются только свиньи, а картошка с мясом страшно вредна, в особенности людям, которые, как ее бестолковый сын, со дня на день обзаведутся язвой желудка, чего бессовестная невестка не учитывает либо по природной своей глупости, либо в надежде поскорее овдоветь. Дрянь, паскуда голозадая, не иначе на наследство зарится!

При этом противная тетка непрестанно упрекает окружающих в душевной черствости и ставит им в пример плаксивых и слюнявых персонажей мексиканских сериалов. А поскольку смотреть полезные и назидательные латиноамериканские «мыльники» молодое поколение категорически не желает, предпочитая им динамичные голливудские фильмы, коварная Виолетта Михайловна имеет обыкновение врываться в комнату детей в неурочное время и без проволочки врубать телевизор, как раз выдающий в эфир ночную порцию «мыла». А молодые супруги в этот поздний час либо мирно спят, либо наслаждаются тесным общением друг с другом! Право, есть от чего стать импотентом и мизантропом!

В общем, неизменная готовность Семена торчать на работе днями, ночами и сутками меня лично нисколько не удивляет. У нас тут, конечно, довольно беспокойно, но дома у бедняги просто бесконечный, как «Санта-Барбара», кошмарный ужастик!

Сочувственно вздохнув, я отвернулась от спящего и сосредоточилась на просмотре.

Вот что, значит, мой стажер называет «крупным планом»! На весь экран расплылся топорщащийся рыжей щетиной потный затылок, потом фокус вовсе пропал и нашелся уже на уровне кармана с торчащей из него рукояткой орудия убийства. Камера нервно вздрогнула, помешкала и рывками поехала вниз, являя взору невнятные картины, а именно: кусок костлявого запястья с массивным браслетом и дорогим хронометром; колено, обтянутое брючной тканью крупного плетения; полоску бледной волосатой кожи в просвете между вздернувшейся штаниной и коротким бежевым носком; наконец, стопы в летних штиблетах с прорезями.

Ну-ка, ну-ка, а это что такое? Я остановила картинку и пригляделась. Носки на ногах покойника производили впечатление двухцветных: светлый верх, более темный низ. Никогда не видела мужские носки подобной расцветки! От резинки до щиколотки – песочного цвета, а ниже – тоже цвета песка, но не сухого, а мокрого!

Ой! А ведь он, похоже, просто промочил ноги!

Я задумалась. День вчера был жаркий, дождей в городе не случалось уже больше недели, обычная августовская погода. От луж на дорогах не осталось и следа, водосточные канавы сухи, как горло похмельного алкаша, – так где же усопший бродил перед смертью?

– Леночка! Спасай! – На стул рядом со мной неожиданно рухнул взъерошенный Дмитрий Палыч.

Я поспешно нажала кнопку «стоп», убирая с экрана изображение.

– В вечерний выпуск нужен спецрепортаж! – сообщил шеф.

– Очень нужен? – все еще думая о мокроногом покойнике, поинтересовалась я.

– Позарез!

Я вздрогнула. С подозрением покосилась на шефа, вынула из видика кассету и спрятала ее в карман.

– Я тебе Андрюшу в операторы дам, – заискивающе сказал начальник. – И машина свободна…

– Машина – это хорошо, – согласилась я. – А Андрюшу не надо, пусть с Наташей работает. Я возьму Вадика.

Оператор он, конечно, аховый, закончила я про себя, но зачем посвящать в криминальную историю лишних людей! Куда ехать за спецрепортажем, я сообразила сразу: конечно, на очищенный усовской эйхорнией пруд птицефабрики!

Впрочем, этот пруд мне пришлось еще поискать. Я-то наивно полагала, что птицефабрика в окрестностях города одна-единственная, а оказалось, что их аж четыре. Что и говорить, кубанцы уважают нежное куриное мясо и питательные яйца!

Последовательно объезжать все места обитания несушек и бройлеров мне не хотелось. Вспомнив, что эйхорния – растение экзотическое, в природных условиях произрастающее в Индии, я сообразила, кто бы мог помочь мне в поисках места ее дислокации.

Оставив Вадика нетерпеливо дожидаться моего возвращения, я спустилась по лестнице на первый этаж, в редакцию газеты «Живем!» и прошла прямиком к верстальщикам.

За «Макинтошем» в углу просторной комнаты виднелась коротко стриженная, почти бритая белобрысая макушка.

– Петька там? – указав на этот блондинистый скальп, спросила я ближайшего работника мыши и клавиатуры.

– Пирепон-то? Там, куда ему деться!

Я удовлетворенно кивнула и проследовала в нужный угол.

– Петя, привет! – сказала я белобрысому юноше за «Макинтошем», без приглашения плюхаясь на свободный стул. – Ответишь мне на один вопрос?

Не снимая рук с клавиатуры, Петя посмотрел на меня большими голубыми глазами ласковой сиротки и кивнул.

Вот, всегда-то он такой молчаливый и благостный! И, что удивительно, при этом именно Петя Пирепон регулярно становится причиной самых жарких редакционных скандалов!

Дело в том, что душка и обаяшка Петя Суслачев придерживается нетрадиционных для нашего региона религиозных воззрений. Петя убежденный кришнаит. Внешне это выражается в том, что Петюша носит на шее деревянные бусики, волосы стрижет «под машинку», оставляя тоненькую, как крысиный хвостик, косичку на затылке, и никогда, повторяю – никогда! – не теряет благодушного настроения. Кажется, кришнаиты все такие миляги и душки, неизменно улыбчивые и всем довольные. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у меня после посещения какого-то развеселого кришнаитского праздника в краевой филармонии. Мужчины там щеголяли в свободных одеяниях прелестных абрикосовых тонов, женщины – в потрясающих ярких сари, все приветливо улыбались и друг другу, и посторонним, пели мелодичные песни, усердно били в бубны и угощали гостей праздника восточными сладостями. Даже всем с собой на выходе давали крошечные пакетики с пирожными, похожими на знакомую нам «картошку». В общем, лично мне они очень по душе.

Однако главный редактор газеты «Живем!» относится к кришнаитскому благодушию совершенно иначе. По его мнению, в наших широтах оно катастрофическим образом ложится на почву отечественного «пофигизма». А скомпроментировал всех кришнаитов оптом в глазах уважаемого редактора все тот же Петя. Пребывая в уверенности, что все к лучшему в этом лучшем из миров, он то и дело допускает редкостные по глупости опечатки в статьях и заголовках, которые ему поручается набрать и сверстать.

Помню Петиных рук дело – дивной прелести подзаголовок к одной из новостных статеек: «Старушки получат пенисии!» Не пенсии, а именно пенисии! Петя допустил очаровательную опечатку, корректор Витя Трофимов ее проворонил, и газета так и вышла в свет. Право, я ожидала, что наутро под дверью редакции соберутся игриво настроенные бабушки, пришедшие истребовать обещанное! А главный редактор, отплевавшись кипятком, демонстративно прикнопил на редакционную доску объявлений вырезку со злосчастным заголовком «Старушки получат пенисии!», снабдив ее собственноручной припиской: «Которые будут отрезаны непосредственно у Суслачева и Трофимова в случае повторения подобного безобразия!»

Был еще случай, косвенно затронувший и нашу телекомпанию: Петя сверстал программу телепередач на февраль и напрочь позабыл, что в нем только двадцать восемь дней. Дотянул программу аж до тридцатого февраля! А когда сразу два главных редактора – газетный Сан Саныч и наш Дмитрий Палыч – примчались снимать с олуха стружку, Петя поднял на них лазоревые глазки и с подкупающим простодушием вопросил: «А что, должно было быть и тридцать первое?» После чего онемевшие главные рука об руку удалились глотать антистрессовый коньяк.

Что до прозвища Пирепон, то его славный парнишка Петя Суслачев получил после того, как набрал и даже сверстал маленькую заметочку, в которой рассказывалось об эксперименте в одном из европейских зоопарков. В ней была, в частности, такая фраза: «В одной клетке живут утка, шимпанзе и трехлетний пирепон». Вся редакция гадала, кто такой этот пирепон, даже к нам в телекомпанию бегали за советом. Предполагали разное: пирепон – это питон, пирепон – это кто-то перепончатый, а в итоге выяснилось, что Петюша банально не разобрал почерк журналистки, от руки набросавшей заметочку, и ничтоже сумняшеся окрестил пирепоном неразгаданного им тигренка.

– Петенька, – улыбаясь своим воспоминаниям, сказала я. – Скажи мне как кришнаит кришнаиту, где в окрестностях нашего города может произрастать экзотическое индийское растение?

– Ты не знаешь? – тихо удивился Пирепон. – Рядом с трассой Екатеринодар – Темрюк есть пруд, где растут индийские лотосы. Уникальное место, другого такого в России нет!

– Лотосы – это хорошо, – кивнула я, довольная тем, что не ошиблась адресом, нашла сведущего человека. – Лотосы – это просто замечательно. Но! Не лотосом единым жив кришнаит! Меня сейчас интересует эйхорния!

– Старушки получат пенисии! – неправильно истолковав мои слова, глумливо захохотал верстальщик за соседним компом.

– Слушайте, граждане, обуздывайте свое воображение! – возмутилась я. – Я понимаю, слово «эйхорния» для слуха русского человека звучит неприлично, но не до такой же степени!

– Эйхорния, эйхорния, – как ни в чем не бывало забормотал Пирепон. – Та, которая очищает воды священного Ганга?

– В том числе и их, – кивнула я. – А по осени ее скармливают священным индийским коровам.

– Так это возле НИИ птицеводства, – кивнул Петя. – На выезде из города, километрах в десяти по ростовской трассе. Я слышал об этой эйхорнии от наших, но сам еще не видел, хотя надо бы, конечно, съездить на экскурсию…

– Спасибо тебе, Пирепончик! – поблагодарила я, вставая. – Я рада, что в тебе не ошиблась.

Продолжая мило улыбаться, Петя смущенно потупил голубые глазки.

Итак, искомая птицефабрика на самом деле оказалась никакой не фабрикой, бери выше – настоящим Институтом птицеводства. Правда, у них там был опытный цех, и пруд тоже имелся – симпатичное такое озерцо, густо заросшее мясистыми зелеными листьями.

– Эйхорния! – победно воскликнула я, разглядев экзотического вида растительность в окошко автомобиля.

– Чего ругаешься? – характерно отреагировал на незнакомое слово Вадик, обернувшись ко мне с переднего сиденья.

– Саша, останови, пожалуйста, машину! – не ответив стажеру, попросила я водителя.

Вокруг простиралась абсолютно безлюдная местность: ни тебе гуляющих, ни рыбаков с удочками… Впрочем, откуда они тут возьмутся, одернула я себя, степь да степь кругом, до города километров десять, общественный транспорт сюда не ходит, сотрудники НИИ, наверное, приезжают на работу на личных авто. Да еще у них небось тут есть вахтенный автобус…

– Хорошая водичка, – сообщил Вадик, пробившийся к пруду черед камышовые заросли. – Просто удивительно! Такая чистая! Лучше, чем в бассейне! Может, искупаемся?

– Не сейчас, – ответила я, оглядываясь. – Не время. Первым делом, первым делом – самолеты, в смысле, птички.

Стажер безропотно повернул назад.