Везет как рыжей Логунова Елена

Я вывернулась из мужних объятий, чмокнула благоверного в колючую щеку и помчалась на работу. Мои часы показывали половину десятого, стало быть, можно не сомневаться, что опоздаю я как минимум на полтора часа. Я не особенно беспокоилась: частенько так опаздываю! Если, конечно, с утра нет съемок или записи в студии.

Возле Нового рынка мне нужно было пересесть с маршрутки на трамвай, перейдя неширокую улицу с довольно оживленным движением. Ни светофора, ни пешеходной «зебры» в этом месте отродясь не бывало, но понимающие водители всегда заранее притормаживали. Встречаются, однако, совершенно ненормальные типы, которым и права-то давать нельзя! Один такой автопсих перепутал тормоз с газом как раз тогда, когда я перебегала ему дорогу. Даже не посигналил мне, уно кретино!

Выскочить из-под колес я успела, но краешек моего чудесного пончо зацепился за правое зеркальце машины, меня сильно рвануло, закрутило, и, не удержавшись на ногах, я шлепнулась на асфальт. Моя красивая обновка, едва успев изобразить собой развевающееся анархистское знамя, тяжелой тряпкой свалилась в лужу у тротуара!

– Что творять, антихристы! Среди бела дня людей давять! – возмущенно плюнув на тротуар, воскликнула какая-то старушка с кошелкой, полной отборного молодого картофеля.

– А разве темной ночью было бы лучше? – сердито возразила я, ощупывая себя на предмет повреждений и с неудовольствием косясь на собирающихся вокруг меня зевак. – Но и впрямь антихрист, я из-за него в грязи извалялась, новый чулок порвала и колено разбила. Про пончо и говорить нечего… А вы, бабушка, почем картошку брали?

– Чулок жалко, он больших денег стоит. А картошечку я по пятнадцать продавать буду. Возьмешь?

Пятнадцать рублей за кило молодой картошечки – вполне гуманная цена! В окружающей толпе началось движение, к старушке потянулись руки с пакетами. Я огляделась, отыскивая безвременно утраченное пончо, выудила его из лужи и задумчиво осмотрела: ладно, воду я выжму, грязь отстираю, а вытянувшийся угол обратно втянется или нет?

– Пропустите, пропустите меня! – Сквозь толпу ко мне энергично пробрался незнакомый мужчина с крайне озабоченной физиономией. Лет сорока, лысоватый, но вполне бодрый, румяный, упитанный. Да и как не быть упитанным, когда он даже на ходу что-то жует!

– Автографов не даю, – нелюбезно предупредила я.

– Куда без очереди? – прикрикнула бабка.

– Да я, бабушка, не к вам, я к девушке, – отмахнулся мужчина объедком шоколадного батончика. – Девушка! Вы в порядке?

– А похоже? – свирепо огрызнулась я, кое-как скручивая экс-пончо на манер шинели-скатки.

– Простите, ради бога! Давайте, я вам помогу. – Незнакомец засуетился вокруг меня: помог подняться, поддержал под локоток, снял с плеча пушинку и замер, глядя на нее с непонятным выражением.

Чего уставился? Я посмотрела: маленький клочок белого пуха, обычный привет от Тохи.

– Эй, что с вами?

Незнакомец очнулся, бросил в рот остатки шоколадки и решительно потянул меня на проезжую часть.

– Куда вы меня тащите?

– К машине, я вас отвезу куда скажете, – добрый самаритянин заботливо усаживал меня в автомобиль.

А, в самом-то деле, пусть подвезет: с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок! Тьфу, что-то меня на шерсти заклинило…

Я уселась в автомобиль и принюхалась:

– Ох, а чем это у вас тут пахнет? Полиролем, что ли?

Признаться, я ненавижу благоухание бытовой химии! Да и вообще к сильным запахам, если это не природные ароматы, отношусь без особого восторга – хотя какая-нибудь свежая бобровая струя тоже не лучший парфюм… В общем, на мой взгляд, лучший запах – это отсутствие всякого запаха. Впрочем, машина новая, понятно желание счастливого владельца щедро натирать ее всякой патентованной дрянью снаружи и внутри. Через сияющее лобовое стекло я уставилась на блестящий ультрамариновый капот: красивая синяя «десятка»…

Синяя «десятка»?!

– Секундочку! – с некоторым опозданием сообразила я. – Это разве не вы меня только что сбили?

– Простите, я не хотел. – Незнакомец потянулся ко мне с носовым платком. – Позвольте, у вас тут лицо испачкано…

– Еще бы не испачкаться! Ладно, вытирайте. – Зажмурившись, я подставила физиономию, и в следующее мгновение влажная вонючая ткань плотно прижалась к моему лицу, закрыв нос и рот.

Я дернулась, глубоко вдохнула резкий запах и отключилась.

– Совести у тебя нет, Тоха! – укоризненно сказал Колян, в хорошем темпе домывая оставшуюся после завтрака посуду. – Целыми днями дома сидишь, а пользы от тебя – ноль целых ноль десятых. КПД меньше, чем даже у паровоза братьев Черепановых! Ладно, положим, пылесоса ты боишься, стиральной машины тоже, газовую плиту включать не умеешь, и вообще, спички – кошкам не игрушка, но посуду-то мыть мог бы научиться, правда? Вон какие у тебя прекрасные меховые лапы, никакая мочалка не нужна!

– Мяу! – обиженно сказал кот из-под стола.

– Сам такой! – отозвался Колян, протягивая руку к завопившему телефону. – Слушаю.

– Доброго вам утречка! – ласково произнес незнакомый мужской голос с легкими старческими хрипами. – Мон ами, ради бога, извините за беспокойство, я только хотел бы узнать, вы котика не продаете?

– Миль пардон, самим мало, – любезно, в тон звонившему, ответил Колян.

Вежливый старичок тихонько кашлянул.

– Простите великодушно, мон шер, но вы совершенно уверены, что не хотели бы продать вашего зверька? Я предложил бы вам за него сотню американских долларов!

– Да вы что, сто долларов за Тоху?! Наглость какая, – искренне возмутился Колян, моментально утратив светский лоск. – Да он на развес дороже стоит! Мех, мясо! Шкварок нажарить!

– Милый юноша, вы только соблаговолите сказать свою цену, – ласково предложил собеседник.

– Не продается, – подытожил Колян и положил трубку.

Кот вопросительно мявкнул.

– Правда ведь, хамство, – продолжал громко негодовать Колян. – Сто баксов за кота! Персидского, с паспортом, с родословной! Да за него нужно брать сто баксов в час!

Тут он живо вообразил себя в роли кошачьего сутенера: на панели у «Интуриста», с толпой разномастных котов и кошек на сворке. Картинка вырисовывалась живописная, но домыслить ее Колян не успел, потому как телефон опять настойчиво зазвонил.

– Ну-ка! – Колян решительно взял трубку. – Ага, это опять вы? Знаете что, мон шер, вы мне своими фантазиями весь бон жур портите! Я своего кота никому не продам! – громко заявил он, косясь на Тоху. – И не только за сто, а даже за тысячу долларов! Ву компрене, мон ами?

– Тыща сто, мон шер! – еще громче сказала трубка.

Колян поперхнулся словом.

– Тыща двести! – вкрадчиво сообщил звонивший, расценив затянувшуюся паузу по-своему.

Колян надолго замолчал, глядя на кота как-то по-новому: отстраненно, оценивающе.

– Пардон, месье, но, по-моему, торг здесь неуместен! – кашлянув, заявил он наконец. – Зверь у нас непродажный, и на этом закончим! Шерше ля кот где-нибудь в другом месте!

Он снова положил трубку и вернулся к мойке. Выплескивая свое раздражение, энергично вытер тарелки.

– М-ма? – опасливо поинтересовался Тоха.

Колян обернулся и посмотрел на кота, прищурив глаза.

Тоха забеспокоился, прижал уши, невнятно буркнул и на всякий случай скрылся под диваном.

– А вот если кошачью ферму завести? – задумчиво обронил Колян, мечтательно глядя вослед Тохе. – Что, если размножать таких милых животинок и продавать задешево, по демпинговой цене – баксов по пятьсот за морду? Это какой же капитал можно сколотить?

Он аккуратно поставил в сушку последнюю тарелку и решил вечером поднять на семейном совете вопрос о размножении Тохи. Вполне совершеннолетний кот, а у него никакой личной жизни!

– Очень мило, – саркастически произнесла я, оглядевшись.

И тут же оглушительно чихнула: у меня аллергия на пыльцу растений, иногда распространяющаяся и на бытовую пыль, а пол, на котором я лежала, был преизрядно грязен. Плюс к тому же осыпающаяся известковая побелка на стенах, плюс роскошная паутина под потолком и по углам – в самом деле, премилое местечко!

Я села, потянулась рукой к гудящей голове и тут же влипла в монументальное творение паука, способного посрамить брабантских кружевниц. Спугнутый членистоногий автор поспешно удалился к потолку, украшенному тусклой лампочкой. Интересно, зачем мне оставили свет, если я все равно валялась без сознания?

Сбоку от меня что-то зашуршало, в испуге я подпрыгнула сидя: мало мне пауков, может, тут и змеи водятся?!

– Спокойствие, все остаются на местах, – сказала я сама себе: говорят, змеи нападают, как только потенциальная жертва шевельнется. Фигушки, не дождетесь, замру как истукан.

А может, это мыши? Мышей я не боюсь, даже люблю, они такие милые и потешные! Не поворачивая головы, я скосила глаза влево. Ага, вот и дверь обнаружилась! Запертая, конечно, иначе зачем кому-то просовывать бумажку в щелочку у пола.

Я машинально ухватила вползающий в каморку лист бумаги, вытянула его, потом встала на четвереньки и попыталась одним глазом заглянуть в узкую щель под дверью. Выскочившая оттуда шариковая авторучка едва не превратила меня в циклопа.

– Сдурели, что ли! – возмутилась я, перехватывая стило в миллиметре от своего глаза.

– Вы уже проснулись? Очень хорошо! – искренне обрадовался человек за дверью.

– Не уверена, – проворчала я. – Итак, я проснулась, и что дальше? Завтрак, кофе в постель?

– Завтрак вы проспали, – с укором сообщил мне мой собеседник. Подумал немного и добавил: – И обед тоже.

– Экономите на питании узников? А как же Женевская конвенция? – незлобиво попеняла я. – Ладно, бог с ним, с завтраком, будем считать, что у меня была сиеста. Теперь-то что?

– Теперь подпишите, пожалуйста, бумагу.

– Бумагу? Какую бумагу? – я огляделась, подобрала отложенный листок, посмотрела и нахмурилась: черным по белому в заголовке текста на полстранички было напечатано неприятное слово «завещание».

– Чтоб я сдохла! – ляпнула я, не подумав, и тут же прикусила язык: не ровен час накаркаю!

Ну-ка, почитаем… Вооружившись ручкой, я погрузилась в чтение, попутно машинально правя текст: не чье-нибудь завещание, мое собственное, стыдно будет, если останутся ошибки.

– Дорогой мой, у вас с пунктуацией проблемы, – закончив, злорадно заметила я. – Деепричастные обороты, чтоб вы знали, выделяются запятыми! А слово «шиншилла», между прочим, пишется с двумя «эль». Нет, такую безграмотную чушь я подписывать отказываюсь!

Я сунула исчерканный листок под дверь.

– Перепишу, – виновато сказал мой похититель.

Я прислушалась: шаги удалились прочь от моей тюрьмы и затихли. Так, сумка моя при мне или нет? Я огляделась: на полу вдоль стены сиротливо лежит сломанная швабра, длинной шеренгой стоят пустые винные и водочные бутылки, в углу каморки жалкой кучкой горбится несчастное пончо. Поворошив его, я обнаружила под ним свою сумку, мокрую и грязную. Ну-ка, ну-ка, где-то тут была у меня круглая стеклянная баночка от йогуртницы, а в ней котлетка на обед… Надо же, все цело!

Торопливо затолкав в рот омерзительно холодную котлетку – заодно и пообедала, – я освободила баночку, наскоро протерла ее выуженной из сумки бумажной салфеткой, приставила донышком к двери, приложила к отверстию ухо и прислушалась.

В некотором отдалении раздавалось характерное негромкое клацанье, похожее на цоканье маленьких коготков. О, это очень знакомый мне звук: его издает недорогая, а потому плохая – жесткая – компьютерная клавиатура. Потом натужно, как взлетающий самолет, взвыл матричный принтер, его я прекрасно слышала и без акустического прибора типа «баночка». Переписал, выходит, мое завещание, негодяй, сделал работу над ошибками, теперь распечатывает. Значит, сейчас снова мне на подпись принесет.

Я наклонилась, чтобы убрать стеклянную тару в сумку, и внезапно застыла как истукан: гениальная, хотя и несколько запоздалая мысль пронзила меня, словно приступ радикулита. Дура я, дура! У меня же сотовый телефон в потайном кармашке!

Жутко боясь, что в толчее одного из тех общественных мест, где я то и дело бываю по роду службы, у меня украдут во всех смыслах дорогой для меня телефон, я однажды не поленилась и собственноручно вшила в боковое отделение для складного зонтика маленький эластичный кармашек, в котором очень уютно размещается трубка мобильника. Правда, вытаскивать его оттуда страшно неудобно, и, пока я сражаюсь с тугой тканью, звонящие мне порой теряют терпение и отключаются, так что плюсы мобильной связи подчас теряются.

Трясущимися от волнения руками я расстегнула застежку двойного отделения, нащупала в потайном кармашке трубку мобильника и снова замерла. Надо бы сначала спровадить куда-нибудь моего стража, а то ведь не даст спокойно позвонить, зараза!

– Я все поправил, как вы сказали, подпишите, пожалуйста, – под дверь вползла новая бумажка.

Я профессионально быстро пробежала глазами текст: на этот раз ошибок вроде нет, ни грамматических, ни фактических. Надо же, похоже, все мое имущество перечислено: квартира, компьютер, бытовая техника, мебель, библиотека, даже персидский кот – и тот в списке! К чему бы еще придраться? Ага, придумала!

– Не годится, – громко сказала я. – Не буду я подписывать бумагу, отпечатанную как попало! Сами посудите, картридж в вашем принтере совсем сел, иные буквы едва видны. К примеру, вот тут справа вертикальная полоса, она явно светлее остального текста, и в результате кот персидский, шиншилла моя серебристая, еле-еле читается! Это завещание или что? Извините меня, но такую бумагу раз в жизни пишут, надо же серьезно подойти к процессу! Не хочу матричный принтер, хочу лазерный!

– Но у меня нет лазерного! – По голосу чувствовалось, что мой сатрап растерян и близок к панике.

Ага, то ли еще будет! Не знает мерзкий похититель, с кем связался! Будет ему и паника, и кожная сыпь на нервной почве, и расстройство психики и желудка, и еще какой-нибудь зловредный геморрой, или я не я буду!

– Это ваши проблемы, – стервозно уперлась я. – Лучше готовиться нужно было! Плохая организация губит любое начинание! Нет лазерного принтера – нет и подписи под завещанием!

Тюремщик, видно, всерьез призадумался, по ту сторону двери стало тихо. Похоже, я немного перестаралась. Вот не уйдет он из дому – и не смогу я спокойно позвонить…

– Ну ладно, подскажу вам, – я сделала вид, будто сжалилась над несчастным негодяем. – На Новом рынке, как раз там, где вы меня давили, есть контора, в которой делают ксерокопии и распечатки. Цены у них умеренные, качество меня вполне устроит, работают они… – я посмотрела на часы, – … до пяти. Если поспешите, еще успеете!

– Я быстро туда и обратно! – обрадовался негодяй.

Так, где моя акустическая баночка? Слушаем… Громко хлопнула дверь, очередью щелкнули замки – один, второй, третий. Ничего себе система безопасности! А, ладно, прорвемся! Подождав еще минуту – вдруг враг надумает вернуться, – я извлекла из тайного вместилища заветный сотовый и разочарованно охнула: трубка помаргивала красным. Разрядилась, зараза, хорошо, если хоть на один звонок хватит!

Коляну звонить рискованно, у него в отделе на одном служебном телефоне два кабинета, дюжина вечно замороченных граждан, пока разберутся, кого спрашивают, пока позовут, моя трубка и окочурится. Позвоню Ирке. Минутку, а что я ей скажу? «Привет, Ира, меня похитили, пойди туда, не знаю куда и спаси меня, будь так любезна»?

Нет, видно, пришла пора решительных действий! Я положила телефон на пол, отошла к стене, разбежалась, насколько позволили скромные размеры помещения, и ударила плечом в дверь. Плечо хрустнуло, дверь скрипнула. Я повторила процедуру, поменяв плечо. Ба-бах! В вихре пыли мы вырвались на оперативный простор коридора – я и дверь кладовки. Подхватив с пола сумку и вооружившись на всякий случай обломком швабры, я крадучись обошла двухкомнатную квартиру. Зачем крадучись, сама не знаю, ведь, если и был в доме кто живой, уже прибежал бы на шум!

Одна комната стандартной двушки-хрущевки была совершенно пуста, в другой имелась старая продавленная кровать, да еще прямо на полу стоял довольно древний компьютер – «тройка» с принтером. Так я и знала, совершенно допотопный агрегат!

– Компьютеризация на марше, – пробормотала я, легонько пошевелив носком туфли «мышь», обморочно – кверху пузом – валяющуюся прямо на несвежем линолеуме.

С телефонизацией дела обстояли еще хуже: соответствующего аппарата в интерьере не было. Вот это крайне огорчительно, хотя и вполне предусмотрительно со стороны моего стража!

Признаков жизни в квартире не обнаруживалось, за ее пределами что-то, конечно, было, но – увы! – я очень быстро выяснила, что входная дверь крепко-накрепко закрыта.

– Ну что же, в таком случае мы пойдем другим путем, – поразмыслив, постановила я.

Подергав шпингалет, открыла двойную застекленную дверь и вышла на открытый балкон. Нет, если уж не везет, так не везет: пятый этаж! Выше только крыша.

А, собственно, где я? Пора подытожить результаты беглого осмотра территории.

Итак, я нахожусь в малосимпатичной двухкомнатной квартире на верхнем этаже старой кирпичной пятиэтажки (общая площадь – около сорока квадратов, жилая – двадцать восемь, карликовая кухня, микроскопическая прихожая, санузел, правда, раздельный, да и кладовка ничего, довольно удобная, в этом я могла убедиться). Балкон, как уже было сказано, незастеклен, но в моей ситуации это скорее плюс, чем минус: проще будет покинуть негостеприимные апартаменты, если надумаю прыгать. Но хорошо бы, однако, и с районом определиться… А заодно и с парашютом…

Я цепко посмотрела по сторонам, потом стала на цыпочки, по-жирафьи вытянула шею и углядела впереди за домами вращающееся око глазной клиники. Замечательный ориентир! Теперь мне все ясно! Пора звонить в мою персональную службу спасения.

Я привычно набрала шестизначный номер.

– Алло-у-о-у? – сонным голосом, переходящим в зевок, сказала моя лучшая подруга.

– Спишь, соня? – упрекнула ее я. – А меня тем временем какая-то сволочь украла и взаперти держит!

– Какая сволочь? – не поняла Ирка.

– Редкая! – рявкнула я. – Не перебивай, слушай внимательно, у меня сотовый на последнем издыхании. Значит так, сейчас же приезжай к глазной клинике, повернешься к ней задом, к микрорайону передом, по левую руку впереди не то третий, не то четвертый дом. Подъезд или второй, или четвертый, не знаю, откуда считать, я на пятом этаже, стою на балконе, как Джульетта. Давай, спасай меня, пока не поздно!

– Ты только прыгать не вздумай, Джульетта, – предупредила Ирка. – Я тебя знаю! Сиди там, я тебя вытащу.

– Живее давай, негодяй может вернуться раньше!

Ничего больше я сказать не успела, потому что телефон отрубился.

Сева Панчуков по прозвищу Пончик сидел на полу и методично рвал на себе волосы.

– Не психуй, – сердито сказала ему жена Люся, торопливо перелистывающая страницы толстого журнала с надписью на обложке «Домовая книга-94». Возле распахнутого нижнего ящика мебельной стенки громоздилась большая куча подобных журналов с номерами от 85 до 02. – Мы найдем его. Их в основном кастрировали, так что к девяносто четвертому году пока есть только одна непресекшаяся линия.

– Я идиот, – в десятый раз скорбно объявил Пончик, но прореживать шевелюру перестал, выудил из коробки под диваном жесткую щетку и попытался ею причесаться.

– Идиот! – воскликнула Люся, отнимая у мужа щетку. – Сдурел, что ли? Это же кошачья!

Супруги Люся и Сева Панчуковы занимались разведением породистых кошек уже больше пятнадцати лет, руководствуясь сначала собственными вкусами Люси, а потом, когда хобби неожиданно стало довольно прибыльным бизнесом, уже рыночным спросом на четвероногих друзей. Сначала их питомцами были худосочные сиамские кошки, потом в моду надолго вошли мордастые персы – этих Сева тайно ненавидел, будучи вынужден регулярно пылесосить мебель и ковры, а также дважды в день по двадцать минут причесывать каждую меховую тварь специальной проволочной щеткой. Кошкам парикмахерские упражнения Севы нравились не больше, чем ему самому, они шипели, рычали, вырывались и царапались, нанося Севе увечья, иногда довольно серьезные. Поэтому появление кошек-сфинксов, более известных в народе как «лысые кошки», Пончик благословлял: голенькие зверьки практически не линяли и не нуждались в причесывании, так что осточертевшие кошачьи щетки с загнутыми металлическими коготками, деревянные гребни и коробочки с тальком ушли в прошлое, точнее – в отсек под диваном.

– Вот! – почти торжествующе произнес Пончик, вскакивая на ноги. – Я так и знал! Кошки тебе дороже, чем я!

Люся холодно посмотрела на супруга.

– Конечно, дороже! Котята Маргариты Сильфиды по пятьсот баксов за голову влет уходят!

– Да на черта мне твои летающие котята! – обиженно заорал Пончик, в сердцах сильно пиная коробку с кошачьими прибамбасами.

Промахнулся, угодил ногой в деревянную диванную ножку, пискнул и громко зашипел от боли.

– М-мя? – из своей комнаты заинтересованно откликнулась на шипение лупоглазая Маргарита Сильфида, откровенно скучающая в обществе пары подрощенных котят.

– Маргошечка, девочка моя милая, все хорошо, – повысив голос, ласково сказала Люся кошке и сердито посмотрела на приплясывающего на одной ноге Пончика. – Всеволод, сейчас же прекрати истерику! Ты пугаешь животное! Если бы не твоя собственная глупость, он уже был бы у нас! Ну скажи, зачем нужно было давать этим людям телефон клуба? Ты же прекрасно знаешь, что у меня там вся документация, полный учет и контроль! Боже мой, да не будь ты таким услужливым идиотом, мы могли бы найти его первыми! Да что там, только мы бы его и нашли, больше никто!

– Люсенька, ну не начинай все сначала, – сменив тон, кротко попросил Пончик. – Говорю же, я хотел как лучше. Тебя беспокоить не хотел, в этих талмудах копаться… Откуда я мог знать, что тут такие бабки завязаны?

– Зато теперь знаешь, – сердито буркнула Люся.

– Я идиот, – покаянно проговорил Сева.

– Эврика!

– Не издевайся, пожалуйста, – попросил Пончик, обиженно сопя. – Я уже признал, что я идиот.

– Это-то само собой, – отмахнулась супруга. – Эврика, потому что я нашла нужную запись! Вот, смотри сюда: в девяносто четвертом году их у нас было трое, все мальчики – Кир, Клавдий и Конфуций. Все ушли по полторы сотни баксов, всех зарегистрировали в клубе, всем сделали прививки, выдали паспорта и родословные. А вот тут у меня отмечено, что Кира и Конфуция хозяева кастрировали еще до года, а Клавдия – нет, но насчет его потомства никаких записей! И что это значит? Либо он, бедняга, так и остался неразвязанным, либо его котята не были зарегистрированы. А раз так, то в любом случае именно он последний дееспособный представитель рода с документами!

– Наследник Клавдий, – медленно произнес Пончик.

– Да нет, скорее всего, он вовсе и не Клавдий, – досадливо поправила его Люся. – Помнится, я, как обычно, сразу предупредила покупателей, что будет лучше называть котенка не той кличкой, которая записана в паспорте, а как-нибудь совсем иначе. Ну, чтобы он не подходил к посторонним, чтобы его не обидели, не украли. Так что на Клавдия этот кот наверняка не откликается, да и на «кис-кис» не реагирует.

– А на что же он реагирует? – Пончик на мгновение задумался, потом коварно улыбнулся: – Говоришь, некастрированный?

Люся кивнула, не отрывая глаз от толстой домовой книги.

– Дорогая, ты не будешь возражать, если мы с Маргаритой Сильфидой немножко прокатимся? – уже из прихожей спросил Пончик, торопливо напяливая куртку.

– Катись, катись, – рассеянно ответила Люся, снова закапываясь в бумажные развалы.

В ожидании Ирки я не дремала, наоборот, проводила время очень весело и с пользой. При повторном, более тщательном осмотре на колченогом столе в кухне, в целом такой же пустой, как вся квартира, обнаружился нехитрый продовольственный набор. В него входили надкушенный батон, непочатая бутылка лимонада, ломтик голландского сыра в пластиковой упаковке, целлофановый мешочек с корейской морковкой и небольшая бутылочка кетчупа. Батоном я побрезговала, сыр съела, а лимонад открыла, но не выпила, осененная блестящей идеей.

Скажите, кто, по-вашему, может войти в квартиру, не имея ключа? Ответ очевиден: или воры, или, наоборот, милиция. Криминальный мир беспокоить не будем, пока не поймем, с кем уже имеем дело, стало быть, остаются стражи порядка. Но поскольку сама я их вызвать не могу, за меня это должны сделать соседи!

Я посмотрела на часы: всего-навсего половина пятого, пенсионеры еще бодры и не приникли к экранам телевизоров.

– Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую, – негромко запела я, сгребая со стола в охапку недоеденный провиант в ассортименте и вынося его на балкон.

Этажом ниже на веревках сохло свежевыстиранное белье. Господи, прости! Ну, приступим! Я аккуратной струйкой вылила на белые простыни лимонад, и на влажной ткани тотчас расплылись омерзительные желтые пятна – рекламную тетю Асю хватила бы кондрашка. Снизу до меня донесся глубокий прерывистый вздох. Отлично!

– Что это вы там делаете?! – возмущенно закричала невидимая мне женщина. – Эй вы, сдурели, что ли, с балкона гадить?!

Ага, ей же меня тоже не видно! Я совершенно анонимный вандал! Ну-с, тогда продолжим.

Развязав узелок на целлофановом мешочке с острой корейской морковкой, я зачерпнула пригоршню истекающей соком оранжевой стружки и с большим вкусом покрошила ее на сохнущее белье, переставшее быть белым окончательно и бесповоротно. Ладно, если спасусь – подарю этой тетке новый комплект, не простой, а золотой…

– Ты, с-сволочь, я тебе глаза выцарапаю! – донеслось снизу.

Не дрогнув, я зачерпнула еще морковки и размашисто швырнула ее на лавочку у подъезда, в классическом стиле сеятеля, разбрасывающего облигации выигрышного займа.

Уже через минуту в дверь заколотили, а во дворе раздался возмущенный ропот. Чутким ухом я уловила первый неуверенный выкрик «Милиция!» и закрепила достигнутый успех, неприцельно вытряхнув на головы гуляющим внизу густой ароматный кетчуп. Пустая стеклянная бутылочка тоже сгодилась в дело: ее я шумно разбила о ствол ближайшего дерева. Вниз посыпались осколки, вверх понеслись ругательства. Не сомневаюсь, теперь добропорядочные граждане уж точно вызовут милицию!

Удовлетворенно кивнув своим мыслям, я прошла в ванную и тщательно вымыла руки, а потом вернулась в комнату, устроилась на полу перед компьютером и включила его. Пока дожидаюсь милиции, может, узнаю что-нибудь о моем похитителе?

– Вот гад, пароль поставил! – я почесала в затылке и отчаянно заколотила по клавиатуре, наугад набирая комбинации из четырех знаков.

Стоп-стоп, попробую сначала слова. Что мне приходит в голову? «Мама», «папа», «дядя», «бяка», «бука», «Тоха»… Ура! Заработало! Компьютер скушал очередное слово и соизволил загрузиться, и тут что-то обожгло мне ухо, экран с глухим «пых!» разбился, гудящий процессор заткнулся, и запахло паленым. Неужто пожар? Ой! А я тут взаперти!

Я мгновенно выдернула вилку из розетки, быстро метнулась в кладовку, подхватила с пола еще влажное пончо и набросила его на дымящийся разбитый монитор. Хорошее все-таки было пончо, такое многофункциональное, царство ему небесное…

А теперь разберемся, кто помешал моему общению с компьютером, царство небесное и ему тоже.

Возмущенная, я вышла на балкон, уперла руки в бока и грозно посмотрела во двор.

– Ленуська, привет! – громогласно заорала Ирка, при виде меня начиная размахивать руками, как ветряная мельница крыльями. – Ты жива еще, моя старушка? Слава богу! А где этот? Говорят, у вас там драка? Кто кого? Помощь нужна?

– Разве что неотложная медицинская, – хмуро сообщила я. – Представляешь, какая-то паскуда снизу заехала мне кирпичом по уху, боюсь, опухнет теперь, как вареник.

– Прости, – виновато сказала Ирка. – Я хотела всего лишь привлечь твое внимание.

– Это у тебя получилось, – желчно заметила я. – Мое внимание – твое внимание. И что мне теперь делать?

– Поберегись! – завопила подруга, судорожно семафоря руками.

– Не поняла, повтори? – я нагнулась, стараясь получше разглядеть Ирку и ее жесты, и чуть не вывалилась за перила: сверху, слегка промахнувшись мимо моей спины, на балкон свалился альпинист!

– Руки! – истерично завопила я, боясь, что это очередной гангстер.

Нет, не позволю к себе прикасаться, хватит с меня чреватых обмороками контактов!

«Гангстер» поспешно вздернул руки вверх.

– Ленка, не выбрасывай его, он хороший! – упреждая мои дальнейшие действия, закричала снизу Ирка. – Это спасатель!

– Да, знаем мы таких спасателей, – недоверчиво пробормотала я, плотно забиваясь в угол балкона, заставленный пустыми стеклянными банками и бутылками. Прекрасные метательные снаряды, если что – закидаю бандюгу стеклотарой!

– Конечно, знаете, – проворчал спасатель, снимая с головы вязаную шапочку и открывая взору ярко-рыжую шевелюру. – И я вас знаю. Вы Лена, да? С телевидения? А я Стас, помните, я вам интервью давал на открытии службы спасения в Екатеринодаре?

– А, это когда я, не выпуская микрофона, показательно поднималась по веревкам на дерево и перепутала все ваши помочи? Меня потом Женька, мой оператор, две недели называл не иначе как «человек-паук»! – Я невольно развеселилась. – Точно, теперь я вас вспомнила, здравствуйте, Стас! Зачем пожаловали?

Рыжий выпутался из своей упряжи и шагнул в комнату, что-то отыскивая взглядом.

– Позвонила какая-то женщина, сообщила, что ребенок заперт в доме один, изнутри дверь открыть не может, надо спасать. Чей ребенок-то? – он оглянулся на меня.

– Ребенок-то? Моей мамы, – ответила я, спешно заталкивая в сумку скомканное пончо и поудобнее пристраивая распухшую торбу под мышкой. – Послушай, Стас, тут ошибочка вышла. Дверь закрыта снаружи, изнутри мы ее не откроем. Поэтому твоя задача – вытащить меня отсюда, хоть вверх, хоть вниз, это ты сам решай. Справишься?

Я поглядела вниз: поруганное белье снято, веревки притянуты ближе к балкону. Это очень хорошо, не хотелось мне влипнуть в эту паутину, страшно представить, что сделала бы со мной разгневанная хозяйка испорченного белья, попадись я ей в руки!

Рыжий нахмурил брови, потом что-то сообразил, просветлел лицом и подмигнул мне:

– Это съемка, да? А где камера?

– Там, – я неопределенно махнула рукой куда-то в сторону противоположного дома.

– Скрытая? – с тихим восторгом спросил Стас.

– Как государственная тайна, – подтвердила я. – Так что, Тарзан, ты вытащишь меня или нет?

– Спустим вниз, это легко, – кивнул спасатель. – Тем более кое-какой опыт у вас уже есть.

– Даже больше, чем ты думаешь, – вполголоса проговорила я.

Однажды в ранней юности я пыталась прыгнуть с парашютом с вышки, но оказалась слишком легкой и повисла на полпути между небом и землей, не одолев противовес. Как выяснилось, чтобы совершить не только прыжок, но и приземление, нужно весить не менее пятидесяти кило. Я обманула инструктора, и высшие силы меня немедленно покарали, заставив марионеткой болтаться в воздухе. Помнится, очень мне было неуютно! И тогда меня тоже спускали вниз, причем круглый парашютный купол над головой закрывал от меня общую суету на вышке, и создавалось крайне неприятное впечатление, будто я покинута всеми на произвол судьбы.

На этот раз я прекрасно видела все происходящее. То есть вполне могла бы видеть, если бы не зажмурилась крепко-накрепко.

– Все, можешь открывать глаза, альпинистка моя, скалолазка моя, – сказала Ирка, принимая меня в объятия.

Я настороженно поморгала: рядом с подругой топтались два рослых парня с хмурыми мордами.

– Кто такие? – с подозрением спросила я.

Эх, меняется, меняется характер: сколько себя помню, я всегда была веселым и общительным персонажем, но еще чуть-чуть – и начну шарахаться от людей, как снежный человек!

– Чип и Дейл, – ответила Ирка, успокаивающе поглаживая меня по плечу. – В смысле, тоже спасатели.

– А где же девочка? – обеспокоенно спросил Чип.

Дейл, задрав голову, смотрел на балкон пятого этажа. Должно быть, ждал спуска ребенка.

– Кто скажет, что это мальчик, пусть первым бросит в меня камень! – вполголоса заявила Ирка, уводя меня в сторону от дома, к припаркованному неподалеку автомобилю.

И мы по-английски, не прощаясь, удалились со сцены.

Вован подошел к дому со стороны гаражей, один из которых со вчерашнего дня стал его летней резиденцией: машины там отродясь не бывало, гараж Вован купил в нагрузку к двухкомнатной квартире на пятом этаже кирпичной хрущевки в те далекие времена, когда у него были постоянная работа и стабильный доход, а тяги к спиртному еще не появилось. Строго говоря, Вован и сейчас не был пропащим алкашом, пил он только по выходным, но так, что после каждого уик-энда долго – аккурат всю рабочую неделю – маялся беспросветной амнезией. Ни личному счастью, ни карьерному росту дурная привычка не способствовала, но Вован предпочитал не замечать очевидного и нашел своим жизненным неудачам другое, весьма оригинальное объяснение.

Началось все с того, что, развернув как-то бульварную газетку, содержавшую в себе сочащуюся жиром янтарную таранку, Вован в промежутке между первой и второй кружечкой пива от нечего делать пробежал глазами интервью популярного певца Мутузова, осчастливившего своих фанатов изречением «Это наша жизнь, и мы ее живем!» Мысль Вовану понравилась глубиной и универсальностью формулировки, допускающей варианты, как то: «Это наша еда, и мы ее едим!», «Это наше пиво, и мы его пьем!» и «Эта наша мысль, и мы ее мыслим!» И вот, неспешно обдумывая эту самую мысль, Вован закономерно закручинился: а всегда ли именно мы живем нашу жизнь? И если уж на то пошло, то жизнь, которую мы живем, наша?!

В разгар Вовановых алкогольно-философских бдений неподалеку объявился интеллигентный забулдыга Эдуард Петрович, регулярно собирающий вблизи гаражей бесхозную стеклотару. Благодарно допив слитые ему остатки пива, Петрович мимоходом просветил Вована насчет теории существования параллельных миров. И Вован нутром почувствовал: истина где-то рядом! А тут еще собственный Вованов сыночек-подросток, умничая в укор папаше-простофиле, зачем-то поведал, что параллельные прямые, оказывается, очень даже пересекаются – где-то в бесконечности, что, мол, успешно доказал ученый математик Лобачевский!

Лобачевский оказался последней каплей. Вован прозрел: параллельные миры, для большинства сограждан пребывающие в состоянии нейтралитета, оказывается, то и дело пересекались непосредственно в жизни Вована! Обидно, конечно, но никто, кроме него, явных признаков пересечения параллелей не замечал.

Жить, впрочем, приходилось все больше в общей с народом реальности: в первую очередь так или иначе зарабатывать деньги на пропитание и пропивание. А поскольку работать Вован никогда не любил и не хотел, нужно было искать варианты.

Сдать на все лето свою двухкомнатную квартиру он решился не вдруг, а когда все же решился, потребовал от жильца рекомендаций и деньги вперед, но оставлять родные пенаты без чуткого хозяйского присмотра не собирался, понимая, что всегда найдется повод заглянуть на огонек. Сегодня, к примеру, Вован решил принять ванну, а уж после нее слегка принять на чисто вымытую грудь. Глядишь, и жилец поздравит хозяина с легким паром, завяжется непринужденная беседа, а поговорить Вован всегда любил. В подпитии он становился изумительно красноречив.

С мужской компанией, правда, не сложилось: еще только сворачивая к соседнему продовольственному магазину за выпивкой и закуской, Вован заметил красивый синий автомобиль своего жильца. Машина быстро удалялась в сторону центра.

– Куда денется? Вернется, – успокоил себя Вован и спокойно осуществил нехитрый шопинг.

Получасом позже, помахивая пакетом с сосисками, с игриво топорщившейся в брючном кармане бутылочкой кетчупа и плоской поллитровкой водки за пазухой, он подошел к своему подъезду и остановился, терпеливо ожидая, пока его пропустят на крыльцо две возбужденные бабы в цветастых халатах. Соседки оживленно разговаривали, пересыпая приличные слова родной речи неприличными в пропорции один к одному.

– И эти тра-та-ташные тра-та-та своей тра-та-ташной морковкой, тра-та-та ее в тра-та-та, тра-та-тахнули мое белье к тра-та-ташной матери! – брызгаясь слюной, сообщила одна баба другой.

– Круто, – уважительно сказал Вован, не только с ходу оценив виртуозное владение родным словом, но и моментально ухватив суть душераздирающего конфликта.

Говорливая баба замолчала и медленно, со скрежетом, повернулась к Вовану, как танковая башня.

– Ты, – без выражения произнесла она.

– Я, – вполне дружелюбно подтвердил Вован, с детским интересом ожидая продолжения.

Баба посмотрела на его прозрачный пакет с сосисками и уперла руки в боки.

– Что в кармане?

– Кетчуп, – простодушно ответил Вован.

– Кетчуп, значит, – зловеще повторила баба, мрачнея пуще прежнего. – Опять, значит…