Путешествия и приключения капитана Гаттераса Верн Жюль

30. ТУР

Этот характерный для полярных стран феномен продолжался три четверти часа, следовательно, медведи и песцы могли вдоволь поживиться. Съестные припасы как раз в пору подкрепили этих зверей, изголодавшихся за время суровой зимы. Изодранный могучими когтями брезент саней, разбитые, с высаженным дном ящики с пеммиканом, опустошенные мешки с сухарями, рассыпанный на снегу чай, бочонок с рассевшимися клепками, ив которого вытек драгоценный спирт, лагерные принадлежности, изорванные и разбросанные в беспорядке, — все свидетельствовало о ярости диких зверей и об их ненасытной жадности.

— Вот несчастье! — воскликнул Бэлл, глядя на печальную картину.

— И, как видно, непоправимое, — добавил Симпсон.

— Первым делом надо определить размеры урона, — сказал доктор, — а там уж потолкуем.

Гаттерас, не говоря ни слова, подбирал разбросанные ящики и мешки. Собрали пеммикан и годные для пищи сухари. Потеря целого бочонка спирта была очень чувствительна, потому что без спирта не будет горячих напитков — ни чая, ни кофе. Доктор составил опись сохранившихся припасов, установив потерю двухсот фунтов пеммикана и ста пятидесяти фунтов сухарей. Итак, если они будут продолжать путь, то придется довольствоваться половинными порциями.

Стали обсуждать, как быть дальше. Не вернуться ли на бриг, с тем чтобы потом предпринять новую экспедицию? Но не обидно ли потерять пройденные сто пятьдесят миль? Если они вернутся без спасительного топлива, это произведет на матросов удручающее впечатление. И кто после этого отважится пуститься в новый поход по льдам?

Итак, благоразумие требовало идти вперед, чего бы это ни стоило.

Доктор, Гаттерас и Бэлл стояли за продолжение похода, но Симпсон советовал вернуться на бриг. Здоровье его расстроилось во время тяжкого похода, и он день ото дня слабел; но так как никто не разделял его мнения, то Симпсон молча встал перед упряжкой, и отряд тронулся в путь.

В течение трех следующих дней, с 15 по 17 января, путешествие протекало все с тем же однообразием. Отряд подвигался медленно, путешественники быстро уставали и испытывали слабость в ногах; собаки с трудом тащили сани. Еды явно не хватало, и люди и животные быстро слабели. Погода была по-прежнему непостоянна, сильная стужа внезапно сменялась сырым, пронизывающим туманом.

18 января ландшафт резко изменился. На горизонте выросло множество пирамидальных гор; их острые пики вонзались в небо. Местами из-под снега проступала земля; почва, как видно, состояла из гнейса, сланцев и кварца, кое-где прорезанных пластами известняка. Путешественники, наконец, вступили на твердую почву. По всем данным, это был остров Корнуолл.

Доктор от удовольствия даже топнул ногой о землю; до мыса Бельчера оставалось всего сто миль. Но дорога стала гораздо труднее в этой пересеченной местности, где то и дело встречались острые утесы, крутые уступы, расщелины и пропасти. Предстояло проникнуть в глубь страны, перевалить через прибрежный хребет и пробираться тесными ущельями, в которых снег достигал тридцати — сорока футов глубины.

Тут путешественники невольно пожалели о сравнительно ровной и легкой дороге на ледяных полях, столь удобных для санной езды. Приходилось напрягаться из последних сил. Измученные собаки не могли уже одни справиться с санями; люди припрягались к животным и, помогая им, выбивались из последних сил. Иной раз приходилось даже выгружать из саней продукты, чтобы подняться на крутой холм, на обледенелых склонах которого не за что было уцепиться. Иногда за час удавалось пройти всего каких-нибудь десять футов. Таким образом, в первый день прошли только пять миль по земле Корнуолла, которая вполне оправдывает свое название, так как в точности воспроизводит неровности, острые пики, крутые хребты и хаос скал на юго-западной оконечности Англии.

На следующий день поднялись на вершину хребта. Вконец измученные путешественники уже не в силах были построить себе снежный домик; пришлось ночевать в палатке, кутаясь в буйволовые шкуры и просушивая на груди мокрые чулки. Последствия таких «гигиенических» условий скоро дали себя знать. Термометр ночью опустился до -44F (-42C), и ртуть замерзла.

Здоровье Симпсона вконец расстроилось: сильная простуда, жестокий ревматизм, нестерпимые боли во всем теле подкосили его, и ему пришлось лечь в сани, которыми он уже не мог управлять. Место его занял Бэлл, ему тоже нездоровилось, но он еще держался на йогах. Даже доктор начинал испытывать последствия тяжелого путешествия и влияние суровой зимы; впрочем, у него не вырывалось ни единой жалобы. Он шагал впереди, опираясь на палку, указывая дорогу, и, как всегда, первый бросался на помощь товарищам. Гаттерас, невозмутимый, непроницаемый, нечувствительный к стуже, здоровый, как в первый день путешествия, молча шел за санями.

20 января стояла такая лютая стужа, что малейшее движение вызывало у путников упадок сил. Дорога стала еще трудней, и Гаттерас с Бэллом припряглись к собакам; от сильных толчков передок саней сломался, пришлось его чинить. Такие задержки повторялись по нескольку раз в день.

Путешественники шли по глубокому оврагу, по пояс в снегу, обливаясь потом, несмотря на жестокий мороз. Все молчали. Вдруг Бэлл, шедший рядом с доктором, с ужасом взглянул на соседа, ни слова не говоря, схватил горсть снега и начал сильно растирать ему лицо.

— Да ну вас, Бэлл! — кричал, отбиваясь, доктор.

Но Бэлл продолжал изо всех сил растирать ему лицо.

— Слушайте, Бэлл! — вопил Клоубонни, у которого рот, нос и глаза были залеплены снегом. — Да вы с ума сошли! В чем дело?

— Дело в том, — ответил Бэлл, — что если у вас еще цел нос, то этим вы обязаны мне.

— Нос? — переспросил доктор, ощупывая лицо.

— Да, доктор, он у вас уже начинал отмерзать. Взглянул я на вас и вижу: ваш нос стал белый, как мел. Если бы я не тер его изо всех сил, вы наверняка бы потеряли это украшение; положим, оно не очень-то удобно во время полярного путешествия, но в жизни без него не обойдешься.

Действительно, еще несколько минут, и доктор отморозил бы себе нос. Однако благодаря энергичному растиранию Бэлла циркуляция крови была вовремя восстановлена, и нос был спасен.

— Благодарю вас, Бэлл, — сказал доктор. — Я не останусь у вас в долгу.

— Буду надеяться, доктор, — ответил плотник. — Дай бог, чтобы с Нами не приключилось чего-нибудь похуже.

— Увы, Бэлл, — сказал доктор, — вы имеете в виду Симпсона! Бедный малый ужасно страдает!

— Вы боитесь за него? — с живостью спросил Гаттерас.

— Да, капитан, — ответил доктор.

— Чего же вы боитесь?

— Жестокой цинги. У него уже пухнут ноги и появляются язвы на деснах. Бедняга лежит под одеялами на санях полузамерзший, тряска каждый миг причиняет ему ужасную боль. Мне очень его жаль, но помочь я ничем не могу.

— Бедный Симпсон! — пробормотал Бэлл.

— Следовало бы нам остановиться на денек или на два, — сказал доктор.

— Остановиться! — вскричал Гаттерас. — Это в то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!

— Однако… — начал было доктор.

— Слушайте, доктор, и вы, Бэлл, у нас осталось продуктов всего на двадцать дней! Можно ли терять хоть минуту?

Доктор и Бэлл ничего не отвечали, и сани после короткой остановки тронулись дальше.

Вечером остановились у подошвы ледяного холма. Бэлл быстро вырубил в нем пещеру, где и приютились путешественники. Доктор всю ночь напролет не отходил от больного; цинга уже оказывала свое губительное действие, боли были ужасны, и с распухших губ больного то и дело срывались стоны.

— Ах, доктор, доктор!…

— Мужайтесь, друг мой! — утешал его Клоубонни.

— Конец мне приходит, чует мое сердце. Нет больше моих сил! Лучше уж умереть…

На эти безнадежные слова доктор отвечал неустанными заботами. Измученный за день, он ночью готовил для больного успокоительное питье. Но лимонный сок уже не действовал, а растирания не могли остановить течение болезни.

На следующий день несчастного уложили в сани, хотя он и умолял, чтоб его бросили в пещере, оставили одного, дали бы спокойно умереть. Затем отряд продолжал свой опасный путь, преодолевая все новые препятствия.

Морозный туман пронизывал путников до мозга костей; снег и крупа хлестали в лицо; они трудились, как вьючные животные, и были постоянно голодны.

Дэк, подобно своему хозяину, несмотря на усталость, вел себя молодцом. Неутомимый, всегда бодрый, он инстинктом находил самую удобную дорогу, и путешественники полагались на его удивительное чутье.

Утром 23 января стоял непроглядный мрак: было новолуние. Дэк побежал вперед. Несколько часов он не появлялся; Гаттерас начал было уже беспокоиться, тем более что на снегу виднелось множество медвежьих следов. Он не знал, что предпринять, как вдруг послышался звонкий лай.

Гаттерас подогнал собак и вскоре увидел своего верного пса на дне лощины.

Дэк стоял как вкопанный и громко лаял у подножия тура, сложенного из обледенелых глыб известняка.

— На этот раз, — сказал доктор, развязывая ремни лыж, — мы не ошиблись — перед нами настоящий тур!

— А нам-то что за дело? — возразил Гаттерас.

— Если это тур, Гаттерас, то там может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Быть может, там спрятаны продукты. Из-за этого одного тур стоит тщательно исследовать.

— Но кто же из европейцев заходил сюда? — спросил Гаттерас, пожимая плечами.

— Если тут не было европейцев, — ответил доктор, — то разве эскимосы не могли устроить здесь тайник и оставить в нем свою добычу после удачной охоты или рыбной ловли? Насколько мне известно, они нередко это проделывают.

— В таком случае разберите тур, Клоубонни. Но боюсь, что ваши труды пропадут даром.

Доктор и Бэлл, вооружившись кирками, направились к туру. Дэк продолжал бешено лаять. Глыбы известняка, крепко спаянные льдом, от нескольких ударов кирки разлетелись на куски.

— Верно, там что-нибудь да есть, — сказал доктор.

— Думаю, что так, — ответил Бэлл.

Они быстро разобрали тур и вскоре обнаружили тайник, где находился лист промокшей насквозь бумаги. У доктора бурно забилось сердце. Он схватил бумагу, но подбежавший Гаттерас вырвал ее у него из рук и прочитал:

— «Альтам… „Порпойз“, тринадцатого дек… тысяча восемьсот шестьдесят… двенадцать градусов долг… восемь градусов… тридцать пять минут шир…»

— «Порпойз»! — воскликнул доктор.

— «Порпойз»! — как эхо, повторил Гаттерас. — Я никогда не слыхал, чтобы судно с этим названием плавало в здешних морях.

— Несомненно, однако, — сказал доктор, — что с месяц назад здесь прошли путешественники или, быть может, моряки, потерпевшие крушение.

— Так оно, верно, и было, — согласился Бэлл.

— Что же нам теперь делать? — недоумевал доктор.

— Идти дальше, — холодно ответил Гаттерас. — Не знаю, что это за корабль «Порпойз», но я знаю, что бриг «Форвард» ждет нас.

31. СМЕРТЬ СИМПСОНА

Отряд снова тронулся в путь; у каждого в голове роились новые, неожиданные мысли, ведь всякая находка в полярных странах имеет очень важное значение. Гаттерас тревожно хмурил брови.

«Порпойз»? — спрашивал он себя. — Что это за корабль? И чего ему надо так близко к полюсу?"

При этой мысли мурашки пробегали у него по спине. Доктор и Бэлл, размышляя о последствиях, какие может повлечь за собой находка документа, пришли к выводу, что придется или им спасать других, или же другим спасать их самих.

Но трудности, препятствия на пути и усталость вскоре заставили их думать лишь о собственном весьма плачевном положении.

Здоровье Симпсона все ухудшалось, и признаки близкого конца не могли ускользнуть от доктора. Но помочь больному Клоубонни был не в силах; он сам страдал жестокой офталмией, которая могла окончиться слепотой, если бы доктор не принял нужных мер. Полярные сумерки давали достаточно света, но этот отраженный свет жег глаза. Трудно было уберечься от него, ибо стекла очков, покрываясь слоем льда, становились непрозрачными. А между тем необходимо было зорко следить за малейшими преградами на пути и обнаруживать их по возможности еще издали. Волей-неволей приходилось пренебрегать офталмией. Доктор и Бэлл, прикрывая глаза капюшоном, попеременно управляли санями.

Полустертые полозья саней плохо скользили, тянуть их становилось все тяжелее, а между тем дорога была все так же трудна, ибо отряд находился на земле вулканического происхождения, усеянной острыми утесами и пересеченной крутыми хребтами. Приходилось порой подниматься на высоту тысячи пятисот футов, чтобы перевалить через горный хребет. Стояла лютая стужа; свирепствовали бураны и метели. Несчастные путники выбивались из сил.

Путешественники страдали также от окружающей их белизны. Блеск снегов вызывал тошноту, своего рода опьянение, обмороки. Почва, казалось, уходила из-под ног. Ни одного ориентира на беспредельной снежной пелене! Человек испытывал такое же ощущение, как во время сильной качки, когда палуба ускользает из-под ног. Путешественники никак не могли освоиться с этим. Через некоторое время у них начала кружиться голова. Конечности коченели, путниками овладевала сонливость, и нередко они шли, погруженные в дремоту. Внезапный толчок, неожиданный ухаб или падение выводили их из оцепенения. Но через несколько минут они снова начинали дремать.

25 января отряд стал спускаться по крутому обледенелому склону. Приходилось напрягать все силы; один неверный шаг, и путешественники стремглав полетели бы в пропасть, на дно ущелья.

К вечеру яростный буран разразился над снежными горами. Невозможно было устоять на ногах; приходилось ложиться на землю, но мороз был так жесток, что при этом люди рисковали быстро замерзнуть.

Бэлл с помощью Гаттераса не без труда построил снежный домик, где и приютились злополучные путники. Каждый съел по горсти пеммикана и выпил несколько глотков горячего чая. Оставалось всего четыре галлона спирта, на котором приготовляли горячие напитки. Не следует думать, что снег может заменить воду: его на этих широтах необходимо предварительно растопить. В умеренном поясе, где ртуть редко опускается ниже нуля, снег можно без вреда употреблять вместо воды, но за полярным кругом дело обстоит совершенно иначе: снег там до того холодный, что дотронуться до него рукой так же опасно, как схватить кусок раскаленного добела железа, хотя снег и плохой проводник тепла. Разница между его температурой и температурой человеческого тела так велика, что, если проглотить снег, можно сразу задохнуться. Эскимосы предпочитают терпеть самую жестокую жажду, чем утолять ее снегом, который ни в коем случае не может заменить воду, — он скорее усиливает, чем уменьшает жажду. Итак, путешественникам приходилось превращать снег в воду, а для этого необходимо было жечь спирт.

В три часа утра, в самый разгар бури, доктор встал на вахту. Он прикорнул было в уголку хижины, как вдруг стоны Симпсона привлекли его внимание. Он вскочил на ноги, причем сильно стукнулся головой о ледяной свод; не обращая внимания на ушиб, он наклонился над Симпсоном и стал растирать его распухшие и посиневшие ноги. Через четверть часа он хотел было подняться, но снова стукнулся головой о потолок, несмотря на то, что стоял в это время на коленях.

— Странно, — сказал он себе.

Он поднял руку над головой: оказалось, что потолок хижины значительно опустился.

— Боже мой! — воскликнул доктор. — Вставайте, друзья мои!

При этом окрике Бэлл и Гаттерас быстро вскочили и в свою очередь стукнулись головой о потолок. В хижине стояла непроглядная темнота.

— Сейчас нас раздавит! — крикнул доктор. — Наружу! Наружу!

И все трое поспешно вытащили наружу Симпсона. И вовремя, потому что плохо прилаженные глыбы с треском обрушились на землю.

Несчастные путешественники очутились без крова среди бурана, на жестоком морозе. Гаттерас попытался было разбить палатку, но укрепить ее было невозможно: буря разорвала бы ее в клочки. Путешественники приютились под полотнищем, которое вскоре покрылось слоем снега; по крайней мере снег не выпускал наружу тепло и предохранял людей от замерзания.

Буран улегся лишь на следующий день. Запрягая голодных собак, Бэлл заметил, что три из них уже начали глодать свою ременную сбрую. Две собаки, видимо, были совсем больны и еле передвигали ноги.

Несмотря на это, отряд кое-как продолжал свой путь. До цели оставалось еще шестьдесят миль.

26 января Бэлл, шедший впереди, вдруг позвал своих товарищей. Они тотчас же подбежали к нему, и плотник с изумлением указал им на ружье, которое стояло, прислоненное к льдине.

— Ружье! — воскликнул доктор.

Гаттерас взял ружье; оно было заряжено и в полной исправности.

— Экипаж судна «Порпойз», вероятно, где-то недалеко от нас, — сказал доктор.

Осматривая ружье, Гаттерас заметил, что оно американской марки. Руки его дрогнули и судорожно сжали обледенелый ствол.

— Вперед! Вперед! — глухо выдавил он на себя.

Отряд продолжал спускаться по склонам гор. Симпсон, казалось, был без сознания и слишком слаб, чтобы стонать.

Буран не унимался; сани двигались все медленнее. За сутки отряд проходил всего по нескольку миль. Несмотря на строгую экономию, припасы заметно убывали. Их еще хватило бы на обратный путь, но Гаттерас настойчиво шел вперед.

Двадцать седьмого числа под снегом нашли секстант и флягу, которая содержала водку, или, вернее, кусок льда, в центре которого весь спирт собрался в виде снежного шарика. Водка была никуда не годной.

Очевидно, Гаттерас шел по следам какой-то катастрофы, по единственно возможному пути, подбирая обломки крушения. Доктор напрасно старался обнаружить новые туры.

Печальные мысли приходили ему в голову. В самом деле, если бы он повстречал этих несчастных, те какую помощь мог бы им оказать? Он и его товарищи сами во всем нуждались: одежда на них изорвалась, провиант приходила к концу. В случае, если бы потерпевших крушение оказалось много, то все погибли бы от голода. Гаттерас, видимо, набегал роковой встречи. Но не был ля он прав? Он обязан был спасать свой экипаж. Имел ли он право привести на бриг посторонних людей, ведь, чтобы их прокормить, придется урезать питание своим!

Но эти посторонние — все-таки люди, ваши ближние и, быть может, соотечественники! Неужели можно было лишить их последней надежды на спасение, как ни слаба была эта надежда? Доктор захотел узнать мнение Бэлла по этому поводу, но тот ничего не ответил: сердце его ожесточилось от страданий. Не решаясь задать этот вопрос Гаттерасу, Клоубонни предоставил все на волю провидения.

27 января, вечером, Симпсона, казалось, покинули последние силы. Его опухшие, окоченелые конечности, прерывистое дыхание, сгущавшееся вокруг его головы в виде пара, судорожные вздрагивания — все предвещало близкий конец. Лицо его выражало ужас и отчаяние; он с бессильной злобой поглядывал на капитана. В глазах его можно было прочесть немые, но красноречивые и, быть может, справедливые упреки.

Гаттерас не подходил к умирающему, избегал его и был, как никогда, молчалив, сосредоточен и погружен в свои думы.

Следующая ночь была ужасна; буря удвоила свою ярость и три раза срывала палатку; метель заметала несчастных путешественников, залепляла им глаза, леденила их и колола острыми ледяными иглами, подхваченными с окрестных льдин. Собаки жалобно выли. Симпсон лежал на открытом воздухе, страдая от жестокой стужи. Бэллу удалось снова поставить палатку, которая, если и не защищала от холода, то по крайней мере предохраняла от снега. Но яростный порыв ветра в четвертый раз опрокинул палатку и с зловещим свистом умчал ее в снежные поля.

— Ох, какие мучения! — вырвалось у Бэлла.

— Мужайтесь, мужайтесь! — ободрял его доктор, хватаясь за плотника, чтобы не свалиться в расселину.

Симпсон хрипел. Вдруг, собрав остаток сил, он приподнялся, протянул сжатый кулак к Гаттерасу, который пристально смотрел на умирающего, издал страшный вопль и упал мертвый, так и не выговорив своей угрозы.

— Умер! — воскликнул доктор.

— Умер! — повторил Бэлл.

Подошедший к трупу Гаттерас подался назад под напором ветра.

Итак, Симпсон, первый из его экипажа, пал жертвой убийственного климата, первый нашел смерть вдалеке от родины; первый, после невыразимых страданий, поплатился жизнью за непреклонное упорство капитана. Умерший считал Гаттераса своим убийцей, но тот не поник головой под тяжестью этого обвинения. Однако из глаз капитана выкатилась слезинка и застыла на его бледной щеке.

Бэлл и доктор со страхом смотрели на Гаттераса. Он стоял, опершись на длинную палку, на яростном ветру, под снегом, и казался каким-то гением гиперборейских стран, страшным своей неподвижностью.

Не трогаясь с места, он простоял до самого рассвета, отважный, упорный, непреклонный, и, казалось, вызывал на бой ревущую вокруг бурю.

32. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БРИГ

Буран стих к шести часам утра. Ветер внезапно подул с севера и разогнал облака; термометр показывал -33F (-37C). Первые проблески рассвета посеребрили небо над горизонтом; через несколько дней эти отблески должны были принять золотистый оттенок.

Гаттерас подошел к своим печальным товарищам и мягким, грустным голосом сказал:

— Друзья мои, мы находимся еще в шестидесяти милях от места, указанного Эдуардом Бельчером. Припасов у нас хватит только на обратный путь. Двигаться дальше — значит, идти навстречу неминуемой гибели, без всякой пользы для других. Придется вернуться назад.

— Вот это благоразумное решение, Гаттерас, — сказал доктор. — Я готов следовать за вами, куда бы вы нас ни повели, но силы уходят с каждым днем. Мы едва таскаем ноги. Я приветствую ваше намерение вернуться на бриг.

— Вы, конечно, не станете возражать, Бэлл? — спросил Гаттерас.

— Не стану, капитан, — отвечал плотник.

— В таком случае, — сказал Гаттерас, — мы отдохнем здесь два дня. Это не слишком много. Сани требуют основательной починки. Я думаю, нам нужно построить себе домик, чтобы как следует отдохнуть.

Приняв это решение, путешественники усердно взялись за постройку. Бэлл принял все меры, чтобы на этот раз постройка была прочной, и вскоре довольно сносный домик вырос в приютившей их долине.

Только после огромной внутренней борьбы Гаттерас принял решение прервать путешествие. Сколько трудов и лишений — и все напрасно! Этот неудачный поход стоил жизни одному человеку! И вдобавок приходилось возвращаться на бриг без куска угля! Что станется с экипажем? Что еще выкинут матросы по наущению Ричарда Шандона? Но Гаттерас уже не мог продолжать борьбу.

Итак, он со всем усердием занялся приготовлениями к обратному пути. Сани были починены; кладь их, которая значительно уменьшилась, весила всего двести фунтов. Починили также одежду, потрепанную, изодранную и затвердевшую на морозе. Новые мокасины и лыжи заменили старые, пришедшие в негодность. Все эти приготовления заняли целый день 29-го и утро 30-го числа. Впрочем, путешественники не слишком торопились, стараясь собраться с силами для обратного пути.

С тех пор как они прибыли сюда, Дэк был сам не свой, его необычные повадки очень удивляли доктора. Собака то и дело бегала, описывая круги, которые, казалось, имели общий центр; это было возвышение или бугорок, образованный наслоениями льда. Кружась около этого места, Дэк тихонько лаял, нетерпеливо вилял хвостом, посматривал на своего хозяина и, казалось, обращался к нему с каким-то вопросом.

Доктор объяснял тревожное состояние собаки присутствием покойника, которого товарищи еще не успели похоронить.

Итак, он решил в тот же день совершить этот печальный обряд, так как они должны были выступить в поход на рассвете следующего дня.

Бэлл и доктор, захватив кирки, спустились на дно лощины. Бугор, указанный Дэком, был подходящим местом для могилы. Но труп необходимо было зарыть поглубже, чтобы предохранить его от медвежьих когтей.

Доктор и Бэлл быстро счистили верхние слои рыхлого снега и стали разбивать кирками лед. С третьего удара кирки доктор наткнулся на какой-то твердый, разлетевшийся вдребезги предмет. Он подобрал куски. То были осколки стеклянной фляги. Бэлл нашел замерзший мешок, в котором находились остатки еще свежих сухарей.

Что это? — пробормотал доктор.

— Что все это значит? — спросил, в свою очередь, Бэлл, бросая работу.

Доктор позвал Гаттераса, который немедленно явился.

Дэк громко лаял и разгребал лапами толстый слой льда.

— Неужели мы напали на склад провианта? — воскликнул доктор.

— Возможно, — ответил Бэлл.

— Продолжайте, — сказал Гаттерас.

Вскоре они обнаружили кое-какие остатки продуктов и четверть ящика пеммикана.

— Если это кладовая, — сказал Гаттерас, — то до нас в нее наверняка наведались медведи. Как видно, этой провизией уже пользовались!

— Да, — ответил доктор, — и можно опасаться, что…

Он не докончил фразы; его прервал крик Бэлла. Отбросив довольно большую глыбу, тот указал на окоченелую человеческую ногу, торчавшую из-подо льдин.

— Труп! — воскликнул доктор.

— Это не тайник, а могила, — заметил Гаттерас.

То был труп матроса лет тридцати; он прекрасно сохранился. На нем была одежда, какую носят мореплаватели в полярных странах. Доктор не мог определить, давно ли он умер.

Вслед за этим трупом Бэлл нашел второй, человека лет пятидесяти, на лице которого еще видны были следы убивших его страданий.

— Эти трупы не были похоронены! — воскликнул доктор. — Несчастные были застигнуты смертью в том виде, в каком мы их нашли.

— Вы правы, доктор, — ответил Бэлл.

— Продолжайте, продолжайте! — сказал Гаттерас.

Но Бэлл колебался. Кто мог сказать, сколько еще трупов находится под этим ледяным холмиком?

— Эти люди погибли от несчастного случая, который едва не погубил нас самих, — сказал доктор, — на них рухнул снежный домик. Посмотрим, не остался ли в живых кто-нибудь из них.

Быстро расчистили место, и Бэлл нашел еще тело человека лет сорока. Он еще не успел окоченеть, как остальные, и не походил на мертвеца. Доктор наклонился над незнакомцем, и ему показалось, что тот еще подает признаки жизни.

— Он жив! он жив! — воскликнул Клоубонни.

Бэлл и доктор перенесли тело в снежный домик, между тем как неподвижно стоявший Гаттерас смотрел на обломки рухнувшего жилья.

Доктор раздел донага выкопанного из-подо льда человека. На его теле не было ни малейших признаков ушибов. С помощью Бэлла Клоубонни стал растирать несчастного пропитанной спиртом ватой и вскоре заметил, что жизнь начала к нему возвращаться. Он находился в полном изнеможении и не мог говорить; его язык пристал, точно примерз, к небу.

Доктор обыскал его карманы. Они были пусты. Никаких документов! Он попросил Бэлла продолжать растирание, а сам вернулся к Гаттерасу.

Капитан уже успел исследовать развалины домика, тщательно осмотрев его пол, и шел навстречу Клоубонни, держа в руке обгорелый клочок конверта, на котором можно было прочесть следующие слова.

"…тамонт,

…орпойз,

…ью— Йорк".

— Альтамонт! — воскликнул доктор. — С корабля «Порпойз»! Из Нью-Йорка!

Гаттерас невольно вздрогнул:

— Американец!

— Я спасу его! — заявил доктор. — Ручаюсь вам! И мы добудем ключ к этой ужасной загадке.

Он вернулся к неподвижно лежавшему Альтамонту, а Гаттерас, погруженный в раздумье, остался на развалинах снежного домика. Благодаря заботам доктора к злополучному американцу вернулась жизнь, но не сознание; он ничего не видел, ничего не слышал и не говорил, но, во всяком случае, был жив.

На следующий день утром Гаттерас сказал доктору:

— Однако пора в путь!

— Я готов, Гаттерас. В санях много свободного места, мы положим на них этого беднягу и повезем его на бриг.

— Можете это делать, — отвечал Гаттерас. — Но давайте сперва похороним мертвых.

Трупы двух неизвестных матросов положили под развалинами снежного домика; труп Симпсона занял место, на котором нашли Альтамонта. Все трое в краткой молитве помянули своего товарища и в семь часов утра тронулись в путь.

Так как две упряжные собаки околели, то Дэк добровольно впрягся в сани и исполнял новые обязанности с усердием и выносливостью гренландской собаки.

В течение двадцати дней, с 31 января до 19 февраля, обратный путь сопровождался такими же трудностями и препятствиями, как и продвижение вперед. Путешественники невероятно страдали от стужи, но, на счастье, не было ни метелей, ни ветров.

Солнце выглянуло в первый раз 31 января и с каждым днем все дольше задерживалось над горизонтом. Бэлл и доктор окончательно выбились из сил; они почти ослепли-и к тому же охромели; плотник не мог идти без костылей.

Хотя Альтамонт был жив, но по-прежнему без сознания. Приходилось опасаться за его жизнь. Однако разумный уход и крепкая натура одержали победу над смертью. Достойный доктор и сам нуждался в лечении, так как здоровье его пострадало от непомерных трудов.

Гаттерас все думал о «Форварде», о своем бриге. В каком состоянии он его найдет? Что произошло за это время на судне? Справился ли Джонсон с Шандоном и его единомышленниками? Стояли жестокие холода. Неужели уже сожгли злополучное судно? Хоть бы пощадили его корпус и мачты.

Размышляя об этом, Гаттерас шел во главе отряда, словно желая еще издали первым увидеть свой «Форвард».

24 февраля, утром, он вдруг остановился. В трехстах шагах пред ним показался красноватый отблеск, над которым колыхался громадный столб черного дыма, растекавшегося в сером туманном небе.

— Дым! — воскликнул Гаттерас.

Сердце у него забилось с такой силой, что, казалось, готово было разорваться.

— Посмотрите! Вон там! Дым! — сказал он подошедшим товарищам. — Мой корабль горит!

— Но мы находимся еще в трех милях от брига, — ответил Бэлл. — Это горит не «Форвард».

— Нет, «Форвард», — возразил доктор. — Скрадывая расстояния, рефракция приближает к нам судно.

— Бежим! — крикнул Гаттерас, обгоняя своих товарищей.

Его спутники, оставив сани под охраной Дэка, бросились вслед за ним.

Через час они были в виду брига. Ужасное зрелище! Горящий бриг плавал среди растаявших вокруг него льдов. Пламя охватило весь корпус; южный ветер доносил до слуха Гаттераса зловещий треск.

В пятистах шагах от пылавшего судна какой-то человек с отчаянием поднимал к небу руки; он стоял беспомощный перед пожаром, в пламени которого погибал «Форвард».

Этот одинокий человек был старый боцман. Гаттерас подбежал к нему.

— Мой бриг! Мой бриг! — не своим голосом кричал он.

— Это вы, капитан! — отозвался Джонсон. — Остановитесь! Ни шагу дальше!

— Что такое? — спросил Гаттерас с угрозой в голосе.

— Ах, эти мерзавцы! — воскликнул Джонсон. — Они подожгли бриг и ушли два дня назад.

— Проклятье! — вскричал Гаттерас.

Вдруг раздался страшный взрыв; земля содрогнулась; айсберги осели на ледяных полях; столб дыма взвился под облака, и «Форвард», разлетевшись на куски от взрыва пороховых запасов, исчез в огненной пучине.

Доктор и Бэлл подошли к Гаттерасу. Охваченный отчаянием, капитан вдруг встрепенулся.