Тонкая серебристая нить Жеребцова Полина
Взяв ведро, где на самом донце плескалась мутная вода, я бросилась прочь с пригорка и каким-то чудом, под свист и грохот начавшегося обстрела, сумела добежать живой до подъезда.
Шесть ступеней, и вот она, спасительная коридорная ниша.
Мама и старуха забежали за мной. Старуху мы посадили на матрас, который служил нам постелью. Он лежал в коридоре на досках.
–Где живут ваши родные? – спрашивали мы незнакомку.
–В Микрорайоне! – ответила женщина, приходя в себя. – Я не ранена, не беспокойтесь. Меня Хадижей зовут.
Запах гари и едкого дыма наполнил дом: где-то на верхних этажах полыхал пожар. Разумеется, никто его не тушил. Часть квартир давно рухнула вниз, и в перекрытиях образовались провалы, из которых торчали диваны, кресла или останки шкафов, «вцепившиеся» в уцелевшие части стен…
–Поставим чай, – предложила мама.
–Мне бы воды, – сказала старуха, покосившись на принесенное мной ведро.
–У меня есть! – сообщила я. – Возьмите!
Снег, набранный ранним утром, растаял в кастрюльке, и получилась чашка воды, слегка горьковатой на вкус.
–Спасибо! – поблагодарила наша гостья, выпив пару глотков.
–Вы попробуйте поспать, – посоветовала мама. – А там видно будет…
Свернувшись калачиком, женщина закрыла глаза. Края досок, на которых лежал матрас, уходили в пролом бетонного пола, поэтому было похоже, что человек дремлет на дрейфующей льдине. Мы накрыли ее отсыревшим от холода одеялом.
–Тихо сиди! Дай несчастной поспать! – строго сказала мне мама.
Я кивнула и, поймав луч холодного света, сочившегося из пробоины в борту нашего корабля, открыла книгу, взятую в домашней библиотеке. Наша библиотека была собрана несколькими поколениями моих родственников и хранила в себе около десяти тысяч томов. Рядом с моим местом в коридоре всегда лежала стопка книг – это было последнее, что я хотела бы видеть перед смертью.
На этот раз мне попался рассказ Жана Гривы «Ноктюрн» о гражданской войне в Испании. Каждая его строка была короткой тропой, уводившей мою душу из одного ада в другой, где тоже страдали и любили, пытали и спасали, смеялись и плакали. Там тоже не было убежища, но был яркий свет сострадания, и, окунаясь в него, я забывала, что война бушует сейчас под моими окнами.
Город неспешно падал на дно ночи, и буквы на странице втиснулись в ее мрак и исчезли. Я отложила книгу. И услышала тишину. Второй раз за день!
Мама и Хадижа тихо перешептывались, словно боясь спугнуть это чудо.
–Приготовь чай! – сказала мне мама.
Выйдя из подъезда, я взяла пару досок, разрубила их топором и принялась разжигать огонь. Из кирпичей у нашей двери в подъезде была сложена маленькая печка. Флажки огня лихо заплясали, когда я сбрызнула сырые дрова керосином.
Вода, которую я процедила через марлю, начала нагреваться в кастрюльке. Бросив туда щепотку чайной заварки, я смотрела, как вода окрашивается в золотисто-коричневый цвет.
Внезапно воздух вздрогнул и завибрировал, и мы сразу узнали этот сигнал. Метнувшись в коридор, я обняла маму и старую Хадижу. Мы прижались к полу, но взрыв был такой силы, что волна воздуха подбросила нас, а затем ударила о матрас. Это была мина, которую мы окрестили «бабочкой». На подлете она издавала звучание, подобное шелесту тысячи крыльев.
Только минут через десять мне удалось встать на четвереньки и выползти из подъезда за кастрюлькой чая. Огонь уже потух.
–Чай! – радовались мы, разливая его в пиалы.
–Согреюсь, а затем уйду, – сказала Хадижа.
–Куда вы на ночь глядя? – удивилась мама. – Оставайтесь!
–У меня сестра рядом живет. Внуки! Искать будут.
–А что с вами утром случилось? – спросила я.
–Замолчи, бесстыжая! – махнула рукой мама.
Хадижа посмотрела на маму, а потом сказала:
–Страшно жить. Почему нас сразу не убьют? То, как мы живем, – жизнью назвать нельзя!
–Расстреливают по нескольку раз в день и нас, и наши жилища, – поддержала мама.
–Я хлеб пекла, – рассказала Хадижа. – И приносила ребятам, которые жили через улицу. Они воевали с русскими. Потом, когда обстрелы усилились, уже не могла прийти. Думала в село уехать, да дорога была закрыта. А ребята стали сами печь хлеб и мне сказаи больше не рисковать, в подвале сидеть у сестры. Моей сестре тоже за семьдесят. Дочь погибла. Четыре внука с ней. Старшему – десять лет!
–Никто не ранен? – спросила я, зажмурившись от боли. Осколки ракеты, уже несколько месяцев живущие в ногах, дали о себе знать.
–Нет, слава Аллаху, – сказала Хадижа. И продолжила: – Мука закончилась. Там, в отряде боевиков, семь человек. Двое старших, уже за пятьдесят, четверо молодых, а один – мой двоюродный племянник, ему только семнадцать исполнилось. Тоже пошел! Говорила, дома сиди, но он побежал родину защищать! Так вот, мука у них закончилась, а идти в дом напротив надо за мешком. Стреляли страшно. Дом трясся весь! Старшие сказали младшему: «Принеси мешок!» Он направился к дверям. А с ним еще один паренек пошел. И он возьми да скажи: «Сами не идете, потому что боитесь!» Пошутил так. Некрасиво.
Старший чеченец вскипел, приказал:
–Сидите тут! Я сам сейчас принесу!
Но другие возразили, мол, никто не боится. Любой пойдет. Спор начался. Поругались даже. В конце концов решили вместе идти.
Я говорю им: «Не оставляйте меня одну. Не идите!», а они: «Через две минуты вернемся!» Вышли. Зашли в дом напротив, а я у окна стояла. И такой взрыв! Бомба попала! Когда очнулась – лежу на полу вся в опилках. Как только смогла встать, сразу бросилась туда. А там… Никого в живых. Все погибли. Все семь человек. Понимаете?
Старуха рыдала.
«Так не бывает, чтобы все сразу погибли», – вспомнила я слова русского старика. Мы вместе с ним пережидали обстрел зимой 1995-го. Но, оказывается, бывает. Война на то и война, чтобы опровергать все прописные истины, скалясь из своего черного капюшона.
В нашу дверь постучали.
–Открыто! – крикнула мама.
–Бабушка Хадижа у вас? – спросил мальчик, а за ним показалась пожилая женщина в большом платке. – Мы у всех спрашиваем, сказали, что на первый этаж зашла.
–У нас! Заходите! – обрадовалась мама.
Хадижа, увидев родных, перестала плакать. Засобиралась.
–Завтра попробуем через Старую Сунжу в село попасть, брат приехал! – сообщила Хадиже сестра.
Они ушли.
За окнами продолжалась канонада.
Маленький Ангел
Станислав живет за железной дорогой в районе остановки «Березка». Он поселился в квартиру погибшего брата. Дом родителей найти не смог. Нашел только глубокую яму от полуторатонной бомбы и фрагмент забора, заброшенный взрывом на высокое дерево.
Вместо уличной стены в его новой квартире стоят друг на друге пластмассовые ящики, крепко связанные между собой алюминиевой проволокой. Ящики мужчина принес с рынка. Сверху на диковинную конструкцию наброшены ветхие одеяла, собранные по всей округе. Станислав говорит, это здорово помогает в ненастную погоду: дождь почти не попадает внутрь жилища.
На днях он рассказал историю своих нынешних соседей.
Давным-давно стоят здесь пятиэтажки. Их строили полукругом.
Теперь с внешней стороны они сильно разбиты, но с внутренней – во дворе – живут люди. В нашем подъезде трое: бабушка Вера с внучкой Любушкой да я. И всё, больше никого нет. Зато в других домах много жильцов: в одном подъезде четыре-пять семей! Есть дети.
Моя соседка Любаша – светленькая. У нее серые глаза. Косичек девочка не носит. Волосы вольно летят во все стороны и волной бьют по худым плечам. Наверное, как все дети, она любит мороженое и танцевать. Но кто оценит все эти движения рук, блеск глаз? Неожиданные повороты? Разве что мутное, разбитое зеркало?
Девочка часто простужается и болеет. Бабушка Вера лекарства отрицает, готовит отвары из трав. «Пенсию задерживают, а кушать – хоть так, хоть этак – надо», – повторяет моя старшая соседка. Сегодня она посадила под своим окном лук и сообщила, что на грядке есть и моя доля. Всегда эта женщина находит себе дело! Странная! Ежедневно убирает двор.
Мне тридцать три года. Я холостяк и безработный. Малыши нашего двора рассматривают меня молча. Только Любаша одолевает вопросами:
–Почему куришь? Там – яд! А где твои дети?
Бабушка шлепает ее и гонит.
Девочка ответов моих не ждет. Ее звонкое «Привет!» повторяется по двадцать раз за день. Ох! Надоела же она мне!
Только вот уже дня три не видно маленькой болтушки во дворе.
Здороваюсь с бабой Верой:
–А где внучка?
–Температурит, – вздыхает бабушка.
Вытаскиваю из кармана свой ужин – банку сгущенки. Соседка Вера кивает, благодарит. Скрывается в своей комнате.
Проходит одна неделя, другая… А на дворе пусто. Любы не видно.
Напрашиваюсь к соседям в гости.
–Заходи, – соглашается старушка.
Удивленно смотрю на узкую больничную кушетку. На ней полупрозрачная маленькая фигурка, словно укутанная невидимой ватой.
В руках у девочки фотографии.
–Это мама, это папа, это Сашка, мой старший брат, – Любаша внимательно смотрит на меня и молчит… Ждет, что отвечу.
–Не волнуйся! Они скоро приедут из беженцев! – говорю я ей, просто чтобы что-нибудь сказать.
–Нет, – качает головой Люба, – они в доме были. А самолет – у-у-у! Мы с бабушкой успели в подвал. Мама, папа и брат задержались, брали в подвал одеяла, еду…
Смутная догадка давит мне на плечи. Бабушка Вера не плачет, просто говорит:
–Напрямую попали. Я никого не нашла. Только лоскуты от платья невестки и пуговицы.
–Мне снился инопланетный корабль! – перебивает девочка. – Они все прилетели на землю. Огни! Свет красивый, он розовый и голубой!
Я киваю. Молча достаю последние сто рублей.
Вру, что заработал, путаюсь, говорю, что это задолженность по зарплате.
Через два дня Любаша умерла. Совсем незаметно, тихо, во сне.
Бабушку Веру увела к себе ее одинокая подруга.
В своем подъезде я остался один.
Орел
На Северном Кавказе в одном из чеченских сел жил искусный мастер по дереву.
Настолько чудесные вещи он создавал, что люди охали и ахали и понять не могли, как такое возможно! Бывало, притащит откуда-нибудь обыкновенный пень и занесет к себе во двор в мастерскую. Потом смотрят люди, а это уже и не пень вовсе, а прекрасный орел с распростертыми крыльями, который хватает добычу, словно живой.
Несколько часов работы – и рождался шедевр!
Столы и стулья мастер делал не менее великолепные. По мнению тех, кто видел работу мастера, все изделия можно было выставлять в музее!
Иногда богатые люди покупали что-то в свои дома: вырученных денег хватало мастеру на жизнь.
Но за большими деньгами или славой он не гнался. Обучал желающих своему ремеслу – искусной резьбе по дереву. От учеников отбоя не было!
Слава об этом человеке росла день ото дня, но пришла война.
Война заставила людей выживать: искать хлеб и воду, укрываться от обстрелов и бомб, хоронить родных.
Мастер любил родину и не любил захватчиков, пришедших с войной.
Однако, что бы ни случалось, он продолжал работу: кропотливо и мирно вырезал что-то в своей мастерской.
Однажды в 2000-х годах приехали в чеченское село на БТРах российские военные.
Кто-то из соседей, желая прислужить новой власти, указал на дом мастера и шепнул о том, что мастер патриот, мусульманин, а значит, «боевик».
Военные, разогнавшись на своем БТРе, снесли его забор и въехали на территорию домашней мастерской. Каково же было их удивление, когда они увидели мастера на своем рабочем месте: он, как обычно, трудился!
Командир российских военных, увидев вокруг мастера орлов, настолько похожих на живые оригиналы, сразу понял – перед ним явный талант.
–Ты ли это делаешь? – спросил командир, тараща глаза.
–Я! – сказал мастер.
–Нам сказали, что ты боевик.
–Завидуют. – «Хотят, чтобы убили меня», – понял мастер. – А я у себя дома живу, ни от кого не прячусь.
–Ясно, – отвечает российский командир. – Орлы красивые у тебя. Продай мне одного!
–Нет! Не продаю! – ответил мастер.
–Почему?! – опешил русский командир. – И мне не продашь?!
–Тебе подарю. Но с одним условием!
–С каким еще условием? – на удивление своих подчиненых, втянулся русский военный в беседу, залюбовавшись орлами.
–Это простое условие: вы ведь приехали, чтобы убить меня? Ведь так? Теперь вы посадите меня на БТР и повезите по всему селу. Я буду сидеть и кричать «Аллаху акбар!» После этого любого орла возьмешь в подарок!
–Хорошо! – засмеялся командир.
Посадили солдаты мастера на БТР, он на голову повязал зеленую ленту, едет и кричит: «Аллаху акбар!», «Аллаху акбар!», «Аллаху акбар!»
Соседи, которые указали, что он «боевик», убежали и спрятались. Другие жители не могли понять, что же это происходит среди белого дня?
Три раза проехал по селу мастер на российском БТРе, потом солдаты высадили его у дома.
Извинился русский командир за то, что забор ему снес, взял орла и уехал с компанией.
А мастер и поныне живет.
Дальше работает.
Дедушка Идрис
Я помню его, худощавого, скромного старика-ингуша, сидящего в обувной будке ярко– синего цвета. Ее было видно издалека – маленький живой маяк среди мертвой зыби неуклюжих, больших домов.
Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.
–Извините, – обычно говорила с поклоном мать. – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…
–Починю, – кивал с улыбкой дедушка Идрис. – Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но все же помогать людям…
–Вы нас очень выручите, – мать доставала из пакета ботинки, взглянув на которые, каждый бы понял: когда-то они просили каши, потом ее переели, и их стошнило…
–Ой-ой-ой, – качал головой седой Идрис, но, поймав печальный взгляд матери, кивал: – Подошву новую пришью. Починю.
Я крутилась неподалеку, зная наперед, что без конфеты от него ни один ребенок не уходит.
В темно-перестроечные времена получить ириску, а может быть, даже карамельку от кого-то из взрослых было для меня делом чести.
Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обменянный мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика.
Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, намного больше солнца, и чтобы дорисовать ее, пришлось зайти за угол синей будки…
Для своих шести лет я рисовала неплохо и очень гордилась тем, что под моим мелком на асфальте возникали целые сказки-картинки.
Но места для продолжения трудов не было – другой, не менее гениальный художник уже изрисовал асфальт позади будки сапожника, да и всю ее саму…
–Полина! Полина, ты где? – услышала я голоса взрослых.
–Тут я! – крикнула в ответ.
Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шел с большим трудом.
«С немцами храбро воевал. Герой…» – вспомнила я фразу кого-то из соседей.
–Чего ж ты убегаешь? – спросил он.
–Вот… – я показала на чужие рисунки. – Смотрите!
–Вижу, – дедушка Идрис нахмурился. – Опять скверные мальчишки нарисовали войну.
Я всмотрелась в чужое творчество.
На синей будке был нарисован белым мелом горящий дом. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные пунктиры, попадающие другим фигуркам в голову и сердце.
А прямо под ногами на асфальте расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, из которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…
Только этот был настоящим! С таким можно играть в «войнушку»!
–Придется опять смывать и чистить… – Идрис явно расстроился.
–Вам помочь? – спросила мама. – Я могу отмыть.
–Нет. Спасибо, Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.
–Почему плохие? – удивилась я. – Нарисовано здорово, мне бы так уметь…
–Нельзя, – он наклонился ко мне. – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети начинают рисовать войну или играют в нее – это самое страшное. Тогда война непременно случится!
–Значит, нельзя? – шепотом переспросила я.
–Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?
–Обещаю!
Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика, вручил настоящую жвачку!
Это была неслыханная роскошь.
От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала как заяц и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди свое сокровище в голубой бумажке с надписью «Love is…».
–Простите ее, – сказала мама, – она еще маленькая…
Прошло несколько лет. Война в нашем городе проросла в человеческую жизнь и стала неотделимой от внезапной и бессмысленной смерти.
Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник Великой Отечественной. Он лежал на операции, с язвой желудка.
Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.
–Так трудно теперь положить в гроб… – плакала мама.
Слезы текли, но она их не вытирала.
До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.
Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, все так же шутил, несмотря на бомбежки, кормил детей и подростков сушками и обещал:
–Война обязательно закончится! Ведь хорошие люди не хотят воевать…
А в мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках.
Руки и ноги его опухли и нагноились в местах, куда проникло железо.
Но он старался нам улыбаться и говорил:
–Я потерплю и не буду плакать!
Потом мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.
Многих соседей хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму, и копать недолго… И не страшно.
А страшно только, пока люди не умрут. Когда они кричат, потому что им очень больно от ранений, которые взрослые называют несовместимыми с жизнью…
6 августа 1996 года в нашем районе с новой силой начались бои.
К тому времени я считала себя большой – 11 лет…
Спросила взрослых:
–Что там, на улице?
Баба Настасья, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:
–Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют… Дали сорок восемь часов…
Судя по стрельбе, так оно и было.
Началась Летняя война.
Хотя ее нет в учебниках истории, но она унесла множество жителей из города Грозного во владения Смерти.
Только около нашего подъезда погибло более десяти человек от внезапно разорвавшегося снаряда.
Я как раз принесла с колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…
Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки.
Ее брату оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию.
Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:
–Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!
А моя мама накладывала ему жгут и приговаривала:
–Жить надо! У тебя трое детей маленьких и жена беременная. Придется жить! Потерпи…
Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты.
«Наверное, он хочет понять, – думала я, – почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас убивают, но Бог ничего не делает…»
–Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка. – Вдруг сейчас начнется пальба… Тебя убьют! Убьют!!!
Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом, чуть раскачиваясь в такт изуродованным осколками веткам над ним.
Русских жителей после первой войны было мало: кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать.
о в нашей четырехэтажке по-прежнему ютилось несколько семей.
Напротив квартиры Идриса жила тетя Валя с Аленкой.
Аленка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.
Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Аленки сгорел отец. Он кинулся на пожар – тушить – и задохнулся в дыму. Потом, в зиму 95-го, от голода и холода умерла ее бабушка Римма…
Соседи-чеченцы засматривались на их хорошо обставленную трехкомнатную квартиру, но не трогали. Предлагали даже продать по дешевке, но тетя Валя не захотела:
–Здесь могилы родные. Куда я поеду?
В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали и мы стали робко надеяться на некое подобие мира, случилось непредвиденное.
Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.
Это были чеченцы-боевики. Четверо.
Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.
«…Признать Валентину врагом чеченского народа за предательство и помощь федеральным войскам…» – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломаемой двери.
–Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил собравшимся соседям главный бандит. – А пострадавшему нашему брату Адаму переходит ее жилье и все вещи в качестве компенсации…
–Адаму? – спросил кто-то. – Из соседнего подъезда?
Читать бесплатно другие книги:
