Свидание на Аламуте Резун Игорь

AA + 2

Заратустров тогда кинул еще один взгляд на черно-серую шапку пожара, объявшую треугольный остров виллы, и, скрипнув зубами, рыкнул:

– Пошли отсюда. Все. Быстро!

Для Лунь Ву даже не потребовалось перевода – она все поняла и так.

Скользя по покрытой ночной росой траве, компания покинула свой «наблюдательный пункт» и скатилась по противоположной стороне насыпи. Здесь, на бульваре Камелина, оцепление уже было снято (китаянка прорвалась последней, устроив перебранку с патрулем), и только редкие автомобили проезжали мимо, а их водители таращились на клубы дыма, ползущие над насыпью. У тротуара стоял синий фургончик «ситроен», в котором и прикатил полковник, – с эмблемой французской телекомпании на боку. Шкипер, Лис, Медный, Майбах, китаянка и сам Заратустров забрались в машину, с грохотом задвинули дверцу и очутились в тишине, противно пахнущей какой-то химией продезинфицированного салона. На столик шлепнулись книга и карта Парижа.

– Шифр! – выдохнул Заратустров, судорожно доставая из нагрудного кармана кожаной куртки сигариллу с мундштуком, в целлофане. – Надо его раскрыть, ребята… Лунь Ву, как догадались, что это катрены?!

Китаянка только пожала плечами. Полковник обратился к ней на русском, но она поняла смысл вопроса.

– Это номера катренов, точно! – воскликнула Лис, и глаза ее заблестели.

А Шкипер уже молча шуршал бумагой. Лунь Ву сбивчиво объясняла, что она только по наитию остановила свою машину возле букинистического киоска на набережной и схватила эту книжку – как выяснилось, русское эмигрантское издание катренов в переводе Мережковского и Гиппиус, тысяча девятьсот двадцатого года. Слеповатый шрифт, неровные строчки…

Шкипер нашел катрен IX-91 и с выражением прочитал:

В небольшом фургончике-коробке воцарилась тишина. Полковник, яростно жуя сигару, скомандовал:

– Ребятушки, напряглись! Мозговой штурм! Что такое эти Перинф, Никополь, Амфиополь?

– Древнегреческие топонимы, – первым подал голос Медный. – Это… это нынешние Греция и Турция. Восток.

– Отлично! Кто такой Антуан?!

Китаянка, услышав только одно знакомое слово, разразилась тирадой по-французски, и полковник кивнул.

– Антуан Бурбон, отец Генриха Наваррского, скорее всего… Что было в ту эпоху, шестнадцатый век? Крестоносцы…

– Бурбоны были главнокомандующими войск крестоносцев, – тихо отозвалась Лис. – Черт… точно!

– Отлично. Значит, некий Антуан вторгся в Восточную область, пораженную чумой… и явно оказался не на высоте. Лунь Ву, – полковник перевел для нее, – что скажете?

Китаянка-комиссар бесцеремонно закурила, достав из кармана пачку крепких американских сигарет, несмотря на тесноту и духоту фургончика, стряхивая пепел себе на босые ноги. Она выпустила клуб дыма в сторону работающего кондиционера и сказала:

– Крестоносцы – это полиция. На эмблеме спецподразделений Иль-де-Франс – крест! Антуан – это Неро. Все ясно. Я умоляла его отказаться от штурма. Он его начал…

– Тэк-с! Хорошо. Чума – это то, что мы видели…

– На средневековых гравюрах чума изображалась в виде адского огня, идущего из земли, – тихо подсказал Шкипер. – Андрей Юрьич, читай дальше. Глава четвертая, стих сорок пять…

При последних словах Лунь Ву хрипло вскрикнула. И тонкой рукой обхватила макушку бритой головы.

Полковник наблюдал за ней прищуренным, колючим взглядом.

– Savez-vous quelque chose, madame?[17]

– Oui… oui, c’est ca! O, merde![18]

Она объяснила: спецподразделения МВД имеют позывные по именам европейских городов и провинций. Отряд, затребованный Неро, носил позывной «Пьемонт» и был усилен спецотрядом «Париж-12».

– А Мендозус?

– По-латински – извращенный, порочный… – пробормотала Лис. – Похоже, это…

– C’est Aristide Nereaut. Il est gay[19], – отрывисто бросила китаянка, отреагировав на латинское слово.

Ее последнее слово тоже поняли. Майбах, до того угрюмо молчавший, крякнул:

– Ага. В общем, свою империю он получил! Вилла захвачена… А он давал приказ о прекращении операции?

Лунь Ву кивнула. Это был странный диалог – из всех присутствующих иностранцев только полковник, Майбах и Лис понимали по-французски. Но значение сказанного удивительным образом, минуя лингвистические перегородки, проникало в каждую голову.

– Когда люди уже начали гореть, он дал приказал отходить. Я слышала его на полицейской волне. Следующее читайте!

Теперь прочел Майбах, придвинувший книгу к себе:

Окончив чтение, он воскликнул:

– О, черт возьми! Берберский террор – это мусульманская угроза! Тогда их называли берберами…

– Ладно! – перебил его Заратустров, уже изжевавший зубами пластиковый мундштук. – Это понятно. Меня интересует Норларис… и тот факт, что его оставили позади! Немного позади… Ну-ка, давайте карту!

Зашелестела расстеленная на столике карта города. Кончиком незажженной сигариллы Заратустров начал водить по ней – от района Малакоф, уже очерченного жирной линией красного маркера.

Тем временем всезнающая Лис подсказала:

– Норларис – анаграмма слова Лотарингия. Где тут Лотарингия? Надо ее искать.

Все сразу посмотрели на китаянку, вытянувшуюся, как истукан, на краешке сидения, сплетя голые гибкие ступни замысловатым узлом. Та поняла, наморщила белый лоб и что-то произнесла, а издатель с нехорошей ухмылкой перевел:

– Наша милая Лунь Ву говорит, что областью, принадлежащей нынче тринадцатому и четырнадцатому округу… это справа от кладбища Монпарнас… вот, на карте… владели в шестнадцатом веке Гизы, выходцы из Лотарингии. Эта земля принадлежала им.

– Где?!

– Вот тут. Если следовать от Малакоф вверх, в сторону Ванва… Это шестой округ. Сад Люксембург.

– А почему именно туда? – вдруг спросила Лис.

– Merde! В самом деле… Если правее – то это к Итальянской площади, если левее… – пробормотал Заратустров, рассыпая по карте сигарные крошки и сердито стряхивая их. – Давайте следующий катрен! Что там – АХ18. Странный номер…

– «А» – это буква замены! – резко возразил издатель. – У нас в издательстве мы так обложки обозначаем… Черт, ерунду какую несу! Но подумайте, может, это так?

Тем временем Шкипер уже нашел восемнадцатый стих десятой главы и прочел:

Снова тишина сковала фургончик; в этой тишине Лис шепотом переводила китаянке. Та согласно кивала, а потом торопливо забормотала. Все в ожидании посмотрели на Лис.

– Она говорит, – медленно произнесла девушка, – что вряд ли все это относится к месту… Высокий – это Неро. А низкий – это его командир спецназа Калабри. Он… он, как она говорит, назначен сейчас руководителем операции. Вместо Неро.

Она подождала, пока Лунь Ву закончит, и с печальным торжеством произнесла:

– А Калабри может проводить облавы только… в прилегающих кварталах. Но они уже покинули эти места. Вопрос в одном – куда может выводить подземный ход? Эта шифровка предназначалась тем, кто должен был подобрать группу обитателей виллы и переправить дальше.

– Что ж, – вздохнул Майбах, – осталось два последних катрена – I I I 2 и AA + 2. Начнем со второго стиха третьей главы.

Заратустров зашевелился обеспокоенно. Выкинул в угол фургончика, мимо урны, искромсанную сигариллу. Что-то его мучало, какая-то догадка. Он забормотал:

– Дерево… в центре города? Воины в небе… Лунь Ву, ваш выход, черт подери. Ни черта не понятно.

Китаянка вскочила, опершись худющими руками о скрипнувший столик, потом длинным тонким пальцем начала водить по карте, что-то поясняя по-французски.

– Дерево, – сонно переводила Лис, – это метро. Они называют его линии «деревьями»… наверно, как у нас говорят, «ветка метро»… Речь, видимо, идет о какой-то старой заброшенной линии, ведущей в центр города. Подземный ход уходит в нее от виллы. Они не смогли бы прокопать слишком далеко. Да, но куда все-таки эта линия ведет?

Внезапно ее перебил издатель. Он молча кусал ногти, обнажив золотые запонки в манжетах. Стуча ногтем в зеленое пятно на карте, он горячо возразил:

– Ребята, главное, главное! Монарх Адрии – это же римский император Адриан, с которым сравнивали Генриха Четвертого… Генриха Четвертого! Король Наваррский… удар мечом Равальяка на улице Медников четырнадцатого мая тысяча шестьсот десятого года… Тогда все понятно с последней строчкой: плюс два – это тысяча шестьсот двенадцатый год.

Все замолчали. Мимо фургончика, завывая сиренами, пронеслись два реанимобиля. Над поредевшей дымной шапкой, грохоча, кружились полицейские вертолеты…

– В тысяча шестьсот двенадцатом году Мария Медичи, не желая жить после смерти мужа в Лувре, приобрела особняк герцога Люксембурского, на месте которого Соломон де Брос выстроил для нее дворец. Это же прямой намек на Люксембургский сад!

Полковник поднялся первым. Выпрыгивая из машины, он потянул за руку китаянку:

– Мадам Ву, давайте за руль! Срочно туда…

И, пока женщина перебиралась за руль «ситроена», Заратустров хмуро прибавил:

– Остается понять, что такое «головня в лицо». Хотя я, кажется, уже догадываюсь.

С грохотом закрылась дверь. Фургон рванул вперед, и Лис повалилась на колени Майбаха.

Через десять минут гонки через кричащие сигналами перекрестки автомобиль ворвался на дорожки Люксембургского сада – с рю д’Ассе. Деревья застучали по крыше фургончика. А через несколько секунд он вылетел на зеленый газон. Это было одно из глухих мест, расположенное далеко от флигелей дворца. Тут не оккупировали траву парочки, тут было сыро и тихо. На полянке темнела черная лысина – раскрошенная земля, выжженная трава, небольшой провал. И сидел около нее странный человек, молодой, почти голый, в свисающих и обожженных лохмотьях; сидел, укрыв коротко стриженную голову в ладони.

Полковник выскочил первым, бросился к нему; следом высыпали из фургона остальные. Заратустров, стоя на коленях около этого человека, уже отлеплял его ладони от лица и бормотал растерянно:

– Андрюша, Андрюшка… Как? Ты отбил, отбил, да?

Медный поскользнулся на мокрой траве – он вдруг узнал это лицо, искромсанное зловещими шрамами сгоревшей кожи, багрово-красное, словно сваренное в кипятке, на котором среди отвратительных бугров пересаженной и плохо прижившейся кожи выделялись только жгучие глаза. Узнал не сразу, но подсказала интуиция – это тот самый парень, который метался рядом с упавшей на траву девчонкой в сквере у Оперного театра; это тот самый спутник Невесты Старца и одновременно – загадочный мотоциклист; это тот, кто горел в перевернутом «уазике»…

Парня подняли и увели в микроавтобус. Полковник, забрав у француженки мобильный телефон, разговаривал с каким-то врачом, часто повторяя: «Глаза… Все очень серьезно, поймите!» Лунь Ву, склонившись над ямой, исследовала ее; белые узкие ступни стали черными от пепла сгоревшей травы. Медный тупо смотрел на все это и соображал, какая же шаровая молния разорвалась здесь, уничтожив каждую травинку под кончик, оставив только маслянистый прах. В небе над тихим Парижем плыли облака…

Рядом оказался Зарастустров – он уже пыхтел сигарой. Так же, как и китаянка, поворошив ногой сгоревшую траву, которая жестяно хрустела, он пояснил:

– Они ушли с виллы через подземный ход. Потом по старой ветке метро, строительство которой было прервано в семидесятые… после алжирских терактов – вот вам обрубленная ветвь! – пробрались сюда. Андрей наш, видимо, выследил их на ментальном уровне – ОНА его звала, звала… А они по нему шарахнули своей «молнией». Сгустком энергии. Хорошо, парень уже научился отбивать эти атаки… Вот вам и головни в лицо! Только все равно я боюсь, что у него начнется отслоение сетчатки, – даром такие вещи не проходят… Ладно, Андрей Юрьевич, пойдемте. Нам тут делать нечего. С минуту на минуту приедет полиция, а у нас всего лишь частная миссия.

Доставив Андрея в небольшую, но очень современную частную клинику в районе Вожирар, они отправились пить. Банально и вполне по-русски. Их гидом по многочисленным кабакам выступал Майбах, выучивший гастрономический и винный Париж, как «Отче наш», назубок. Он и сошел с дистанции раньше всех. А в бистро «У Ришара», на старой улице Тампль, тридцать семь, они уединились на третьем этаже, где стойка покоилась на простых тесаных камнях, а стулья перед ней представляли собой вентиляционные трубы с дощатым верхом. Тут и провели вечер, к концу его переместившись в угол зала, на жесткие стулья из вагонов парижского метро. Разудалые официантки носили кальвадос, кофе и коньяк. Майбах, проснувшись, заигрывал с ними, а потом начал открыто флиртовать с Лунь Ву. Потом они вдвоем исполнили на потеху посетителям знаменитый твист из «Криминального чтива», и длинные босые ступни Лунь Ву не уступали ногам знаменитой Умы Турман. Потом снова пили. Медный, раздобыв где-то гитару, исполнил несколько своих песен; Майбах спел французскую застольную… Танцевали на столах, втащив туда официанток. Медный пил анжуйское с ноги Лунь Ву, пародируя другой фильм Тарантино, а полковник мастерски играл на губной гармошке.

Это им было необходимо, для выхода эмоций…

Медный проснулся утром. Ощущение дежа вю пришло к нему сразу, как только он уперся открытыми глазами в беленый потолок. Потом он перевел взгляд на окно – те же плотные, мохнатые шторы, что и у него в квартире. Посмотрел прямо – тут ощущения сбились, растерялись, ибо глаза наткнулись на художественно нарисованную на стене вагину; красно-розовые и малиновые оттенки выглядели очень естественно. И, только приглядевшись, он понял, что это рекламный мегапостер работы Энди Уорхолла к одноименному спектаклю. А когда Медный совсем скосил глаза, не в силах пошевельнуть телом, в котором свинцом залегла неподвижная, неподъемная тяжесть, то увидел белое, очень грациозное обнаженное тело, лежавшее к нему спиной. Видны были только узкие, худые плечи, трогательный позвонковый пересчет на спине между худыми лопатками; широкие, с крутым изгибом кости таза, подогнутые под себя ноги с красноватой пяткой и татуировка под левым ухом – черная змейка, кусающая свой хвост. Кто это?

Женщина повернулась, сладко застонав во сне. Медный шарахнулся. Конечно! Как он сразу не догадался? Его взгляд сам собой нашел три родинки, сложившиеся в правильный треугольник чуть выше бесстыдно оголенного, едва прикрытого рыжеватым пухом лона.

Медный зажмурился и оцепенел. Интересно, как они вчера общались, если он по-французски ни бельмеса? А когда он открыл глаза, рядом уже никого не было. Только за стеной шумел кран – казалось, сама вода резвилась и отфыркивалась. Потом и этот звук затих.

Медный лежал под одеялом, боясь пошевелиться. Он только сейчас сообразил, что на нем тоже ни лоскутка одежды. Вот стеклопластиковые нити в проеме разошлись, впустив Лунь Ву. На китаянке было только полотенце с красно-золотыми драконами, обвивавшее бедра. Медный, как будто впервые, уставился на ее выпуклую острую грудь с большими малиновыми сосками. Китаянка улыбнулась ему, последовав к той самой скабрезной картинке. Только тут он сообразил, что это не стена, а стойка, отделявшая крохотную кухню от комнаты. Лунь Ву отвернулась от него, показывая худую спину, чем-то звякнула и спросила:

– Est-ce que tu a dormi bon? Veux-tu un caf?[20]

– М-м-дааа… – промямлил Медный.

Отлично. Значит, он переспал с этой китайской француженкой. Хорошее продолжение их «движняка» на Мадлен! Самым поганым было то, что он не мог припомнить ни единой детали – ни ее прикосновений, ни слов, если они были, ни движений тела, вне сомнений, изумительно гибкого. От досады Медный чуть не застонал в голос: черт, провести ночь с такой шикарной азиаткой и совершенно ни черта, ни малейшей секунды не помнить! Вполне по-русски.

Тем временем Лунь Ву уже приготовила кофе. Аромат его моментально заполнил всю комнатку, как чашку, до краев. Очевидно, вся нехитрая аппаратура для еды, потребная для европейца: тостер, кофеварка и микроволновка, – скрывалась за этой стойкой. Через минуту китаянка появилась оттуда, вновь показав свое символическое красно-золотое одеяние, и, приблизившись, легко присела на постель, при этом полотенце соскользнуло, и на глаза Медному вновь попались все те же три родинки пониже пупка.

Так могла сесть только женщина, не стеснявшаяся уже ничего и связанная со своим любовником долгими узами. Медный снова содрогнулся, подумав, что же было между ними этой ночью.

Он судорожно сглотнул. Взял чашку.

– Qu’est-ce que c’est? Tu es triste?![21] – обеспокоенно спросила Лунь Ву.

Медный с трудом подобрал слова.

– Non… tu es bonne… tu es tres jolie…[22] – растерянно выдавил он.

Лунь Ву рассмеялась. Она забралась на кровать с ногами, и теперь ее узкие голые ступни с длинными, приплюснутыми на кончиках пальцами и по-азиатски широким промежутком между большим и указательным, находились в тридцати сантиметрах от лица полулежащего Медного. Он торопливо прижал к губам чашечку с кофе.

– Tu a t tres furieux… je pensai, que tu avais t un tigre![23] – хрипловатым голосом произнесла она, блестя своими черными, подобно маслинам, глазами.

– Oui… je ne comprend pas franais…[24]

– Oh! Tu m’a pris comme un animal… c’est formidable… quand tu m’a pris au cheveux et donne ton coup au planchet, au-derriere… – промурлыкала француженка – O! C’est comme in tour gigantesque, qui ma ecrase…[25]

– Oui… pardone-moi… que j’ai vous derange…[26] – сконфуженно пробормотал вконец растерявшийся Медный, припомнив фразу из наспех прочитанного русско-французского разговорника.

Лунь Ву снова рассмеялась и расплескала кофе на свои голые коленки, на ноги. Она обтерла их пальчиком, а Медному захотелось слизнуть эту коричневатую влагу.

– O-la-la! Que’est-ce que nous ferons aujourd’hui? – поинтересовалась она и, сообразив, что ее спутник ничего не понял, наморщила лобик, с трудом подобрав слова. – Что ест делить сичас? Pochmeli? C’est mon ami Maybach, qui m’a apprend de ce non – «pochmelie»… Un-deux trink?

Из всего сказанного Медный уловил только два слова – «похмелье» и «дринк». Энергично закивал головой. Лунь Ву допила кофе одним глотком, встала и, обойдя кровать, принялась одеваться у шкафчика. Медный следил, как одежда скрывала ее обнаженное тело. Сверху сел тонкий красный джемпер, на голое тело. Бедра украсили трусики черного цвета, а затем скрылись под черными бесформенными брюками. Смотрясь в зеркало, висевшее на дверце шкафа, Лунь Ву достала из тряпок какой-то тяжелый на вид, длинноствольный пистолет и легко спрятала его сзади, между ремешком брюк и черной полоской трусиков.