Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай

– А кто сунется? Тут меня боятся. Чуть что в кутузку на пятнадцать суток. У меня не заржавеет.

Как у него не «ржавеет», я смогла убедиться очень скоро.

– А соседи не услышат? – спросила я Леху.

– Пошли они к маме Бениной. Ори, сколько хочешь. Меня это подстегивает.

Куда уж больше подстегивать. Но всему приходит конец.

Я осваиваю профессию. Младший инспектор он и есть младший. Какой с него спрос? Ошибаешься. Большой с меня спрос. Кто ни придет с делами, так и норовит пригласить меня попить чайку.

Думаете, я привираю? Себе цену набиваю. А зачем мне это? Это в кино путь на киношный олимп лежит через постель режиссера. В худшем случае оператора. Тут все иначе.

Вот случай. Обработала я уголовное дело в семи томах. Составила опись. Скрепила печатью и пошла на подпись к начальнику.

Не заметила, как несколько листов оказались не прошитыми. Майор как встряхнет тома, будто пыль сбивает. Они возьми и вывалились.

– Товарищ младший лейтенант, вы бы тщательнее и ответственнее готовили дела для сдачи в архив. За этими делами жизни человеческие. Заниматься архивом это вам не в кровати кувыркаться почти со всем личным составом оперативных работников.

– А вы свечку держали? – мне нечего терять, кроме двух на оба плеча маленьких звездочек.

– Встать! – как заорет майор. – Смирно! Вы что себе позволяете. Объявляю вам выговор.

– Может быть, лучше чайку вместе попьем, – я стебаюсь напропалую. Чудеса в природе. Мой майор тут как-то обмяк, лицо его расплылось подобно жидкому блину.

– Вольно. Ступайте на место. В обед зайду. Решим, что с вами делать будем.

Меня так и подмывает сказать: «Чего решать? Меня полюбить надо. И все вопросы решены».

Освоение профессии продолжалось. Я набиралась опыта в архивном деле. В свободные минуты с карандашом в руке штудировала УК и УПК РСФСР. В трамвае читала «Комментарии» к ним. Если кто и хотел бы со мной кадриль станцевать, вы понимаете, что я имею в виду, то, глянув на название книги, тут же уходил за площадку вагона. Охладить жар сердца своего.

Мама успокоилась и уже не вздрагивала при виде меня в форме милиционера. Папа весь в трудах. Аспиранты требуют внимания. Мне посчастливилось, и я увидела аспирантку Свету. Годков ей лет двадцать пять. Грудаста. Я понимаю папу. Попаста. Туда же. Ноги немного кривоваты, так это же только удобнее. Сама я не знаю. Один парень говорил.

Я «застукала» их, когда они выходили из столовки на Кировском проспекте. Хорошая столовая. И папа хорош. Экономит. Я не стала им лезть под нос. Чего смущать влюбленных. Это такое дело, деликатное. По своему опыту знаю. Впрочем, я не о том.

Я о том, что жизнь моя устаканилась. В прямом и переносном смысле. Больше стакана – ни-ни. Работа – прежде всего. Майор после двух «сеансов» чайку попить ко мне благоволит.

– Через пару лет дам тебе характеристику и выйду с ходатайством о направлении тебя в Высшую школу милиции, – он давно уже говорит мне «ты».

Что за язык у этих начальников! Не «буду ходатайствовать», а «выйду с ходатайством». Выпендреж.

Мне два года плющить попу тут не с руки.

Живу, опять же и в прямом, и переносном смысле активно. Начальство к октябрьским праздникам меня отметило в приказе. Выдали премию. Двадцать пять рублей. Отвлекусь. Что можно купить на эти деньги? Предположим, что я люблю коньяки на все деньги, сдурела, куплю коньяку. 25 разделить на 4,10. Сколько бутылок получится? Правильно, шесть. Это мне при экономном расходовании на две недели. Можно посчитать и на водку. Все одно. Больше двух недель не выходит.

Я на эти двадцать пять рублей устроила родителям праздничный стол. Знайте, мол, что ваша дочь не профура какая-нибудь. Офицер милиции!

Папа, слегка опьянев, стал петь мне дифирамбы: «Славлю тебя, бог Дионис!»

Мама молча поглощала севрюгу и кету.

Наш праздничный обед закончился тем, что папу мы с мамой отволокли в спальную. Мама навострилась пойти к подруге. Женщине в сорок три года надо поддерживать форму. У нее на работе, пусть и в музее, мужчины тоже «водятся».

Я допила водку и глубоко задумалась.

Есть о чем подумать. Есть же, господа присяжные?

Семь месяцев я ношу форму. Откровенно говоря, это мне порядком надоело. Скажите, какое время остается молодой женщине побыть в гражданской одежде? Я не имею в виду ночную рубашку или пижаму. А так, что напялить платьице. Кофтюлю какаю. Юбчонку. Да повыше колежек этак сантиметров на пятнадцать. У меня в «арсенале» вполне приличные трусики.

Вот и получается, что в будние дни моя цивильная одежда – это ночная рубашка. В выходные только и переоденешься. А куда пойти во всей этой красе?

У оперов жены, дети. Им иначе нельзя. Служба такая. Они и в партии все. Они чтят и соблюдают Моральный кодекс строителя коммунизма.

Конечно, бывает, и они, как могут, отдохнут. Но тоже минуты.

Начала примерять свои наряды. Кручусь перед зеркалом. Мама моя родная! Мне бы на сцену. Хороша же! Фактурная.

Затрезвонили в дверь. Как была в юбке мини, полупрозрачной блузу, без лифчика, подчеркну, пошла открывать. Мне бы спросить, кто там. Нет! Открыла настежь.

– Товарищ Инина! Это что за наряд? – майор мой в форме цвета хаки. – Быстро переодевайтесь и марш за мной.

– Чего это?! Выходной же.

– Общегородская тревога. Я мимо еду, вот и пришел за тобой.

– Что американцы войну начали? Вот здорово, – я, конечно, шучу, а самой страшно. Только сейчас я окончательно осознала, что я военнообязанная и давала присягу.

Милицейский уазик, тарахтя и воняя, повез нас к месту службы. Гляжу в окошко. Ничего особенного. Все, как всегда. Людишки шастают. Вон пьяные рвутся в магазин без очереди. Водку «дают». Парень девицу прилюдно взасос целует. Кино французского насмотрелся. Я тоже посмотрела «Мужчину и женщину». Там мужик тетку, как бы это поприличнее сказать, делает при красном свете. Меня торкнуло.

– Будешь работать со мной, – это о чем же он? Тревога же. Вот идиотка. Кто о чем, а вшивый о бане.

– Я горжусь этим.

– Хватит, дуреха, – майор никогда не позволял таких вольностей. – Не до шуток. Даю вводную. Под городом Пушкино в одной из войсковых частей убит солдат срочной службы. У него отобрано оружие. Автомат Калашникова и два полных рожка. Соображаешь. Это же страшная сила. Есть словесный портрет, – майор напыжился так, что, кажется, вот-вот лопнет, – мужчина тридцати – тридцати пяти лет. Рост метр семьдесят тире метр семьдесят пять, – так и сказал «тире», – волосы русые, короткие. Одет в куртку из парусиновой ткани серого цвета, – он еще говорит что-то, а я думаю. Таких молодых людей в городе и пригородах сотни тысяч.

– У нас с вами какая задача?

– Верно ставишь вопрос, товарищ младший лейтенант. Мы с тобой поставлены на пост в райкоме партии. Сейчас получим оружие и на пост. Подробные инструкции от зама по оперативной работе. Соображаешь, – мой майор скорчил такую рожу, что мне стало страшно за него. Так и ласты склеить можно.

Оружейник выдал мне пистолет Макарова и обойму к нему: «Ты когда в последний раз в руках-то его держала?»

– На прошлой неделе в тире, – вру я. Я из ПМ стреляла два раза и то по три патрона на раз. Одно ощущение. Руку так выворачивает, что, кажется, еще немного и оторвет ладонь.

Наплечная перевязь больно впилась мне в плечо. Четыреста граммов металла бьют под мышку. Надо терпеть.

– Ваша задача, товарищи офицеры, – у меня чуть слезы из глаз не брызнули, – обеспечение безопасности сотрудников райкома. Будьте предельно бдительны. Преступник вооружен, нагл и пойдет на все. Мы предполагаем, что его целью являются учреждения, связанные с хранением денег. Это первое. Но не исключено, что он просто провокатор. В преддверии праздника устроить такое, – подполковник потер красный нос, шмыгнул им, как ребенок, и продолжил: – У меня есть приказ, при сопротивлении стрелять на поражение, – опять его нос подвергнут экзекуции. – Но кто же с ходу скажет, кто преступник, а кто просто человек, пришедший с обидой в райком. Майор, вы человек опытный. Сообразите.

Ни в одной из сводок по городу и области не было отмечено – в семнадцать двадцать пять на входе в Калининский райком партии в результате боестолкновения между сотрудником милиции младшим лейтенантом Ининой Т. В. и неизвестным последний был смертельно ранен и скончался до прибытия скорой помощи.

Почем я знала, что в его руке был не автомат, а тубус с чертежами. В толчее уходящих, словно с тонущего корабля сотрудников райкома, трудно точно определить. Я вскинула руку и нажала на спусковой крючок. Ей богу, я не целилась. Одного боялась, как бы не попасть в райкомовского начальника.

Смеху-то было. Они все как по команде рухнули на пол. И что характерно. Никто не орал. Партийцы же!

Потом их всех загнали обратно. Меня отвезли в отдел и мой майор напоил меня чаем, сколько в этом чае было чаю, я не знаю. Крепкий чай был. Градусов под тридцать.

Как я заснула, не помню. Разбудил меня капитан. «А где майор?» – первое, что спросила я.

– По твоей милости майор дает показания в прокуратуре.

– Стреляла же я.

– Он старший. С него и спрос первый. Тебя приказано доставить домой под домашний арест. Но сначала надо снять стресс.

Он, пожалуй, прав. Напряжение надо же снять. Дома отец и мать. Они не поймут.

– А ты наш парень. Вряд ли кто из наших смог бы так. С ходу и в яблочко.

– Я ему куда попала?

– Аорту перебила. Никаких шансов не оставила студенту. Он же пришел встретить мать. Уборщицу в райкоме. Тоже волновался.

Я, как могла, привела себя в порядок, и мы поехали ко мне домой. Тот же уазик. Водитель всю дорогу зевал и материл какого-то помтеха.

Вениамин Алексеевич даже не вышел из спальни. Мама глянула на капитана, хмыкнула и тоже удалилась: «Дожили. Квартиру в околоток превратила».

– Чаем напоишь? Мне спать никак нельзя.

– Это, что же, ты тут ночевать собирался.

– Приказ. В твоих же интересах. Начальство опасается, что ты в петлю полезешь. Не каждый день человека убиваешь.

– Тогда и я спать не буду.

И не спали. Не знаю, слышали ли родители мои стоны. Я старалась быть тихой, как мышка.

Я полностью вошла в профессию. Еще как «полно». Через три недели в женской консультации тетка сказала: «Поздравляю».

Было бы с чем. А где аборт делать?

Дела житейские. Прокурорские признали мои действия оправданными. Начальство представило мои документы на очередное звание. Дало внеочередной отпуск и премировало в размере должностного оклада.

Хватило на билет до Сочи и на проживание там. Хотя бы десять дней.

Море штормило. Отды хающие – все с Севера. Им, во-первых, надо одно. Выпить. И, во-вторых, выпить. И в третьих. Диву даюсь. Надо же лететь через всю страну, чтобы тут под шум прибоя пить все подряд.

Одно хорошо. Тихие они. Эти буровики. Ни к кому не пристают.

На третий день один хмырь из соседнего санатория в очках предложил вместе съездить в Гагры.

– Там, Тамарочка, вы почувствуете настоящие субтропики. Как там благоухаю магнолии.

Тоска жуткая. Врачиха сказала, что мне месяц нельзя: «Поберегитесь от прямого контакта».

Хотела я спросить, а в какой «контакт» мне вступать можно, но не стала. Кривой, что ли? Так это как?

Видно было, что она входила в «контакт» один раз. В первую брачную ночь. Зачем потом-то? Ребенка выносила и хватит. Я же не отмороженная.

Уехали мы с хмырем на электричке в семь часов тридцать минут утра. Вагон полупустой. Стекла тут же запотели. Как же иначе. Пьют все же. И отпускники, и местные. Вот и отпотевают стекла.

Сели мы с хмырем в уголок и он с ходу начал обхаживать меня.

– Дорога, – говорит, – долгая. Я же утром так волновался, что толком и не поел. А вы?

Что ему ответить? Что у меня еще не прошла тошнота? Что по утрам в меня ничего не лезет. Кроме кофе.

Он раскладывает прямо на сиденье жрачку. Все вкусно. Хочешь не хочешь, а есть надо. У меня живот подтянуло к хребту, а попа скукожилась, словно урюк. Кому такой «фрукт» нужен.

Проехали границу с Абхазией. Речка Псоу пересохла так, что ее можно перейти, не снимая ботинок. Русские мужики тащат через нее бидоны с брагой. На абхазском берегу перегонят ее в самогон. Там это не считается преступлением. Народный промысел. Не зря же живем мы в Союзе нерушимом.

В Гантиади электричка стоит долго. Пропускает пассажирские поезда и нефтеналивные составы.

– Тамарочка, – хмырь по имени Володя подсел ко мне и трется бедром об меня, – вы очаровательны, вы обаятельны, вы, – дальше букв не хватает.

– Слушайте, Володя, а вам не жарко? От вас уже так потом воняет, что хоть нос затыкай.

– Фу, как грубо, – но отсел. В окно вперся и молчит.

Поехали. Красота! Море спокойно. Сосны так причудливо изгибаются. На горизонте как будто застыл белый лайнер. Промелькнула надпись – «Гребешок».

– А вы знаете, почему это место так названо? – «проснулся» моих прелестей страдалец. – По преданию, тут проезжала царица Тамара. Решила искупаться. Обронила гребешок. Отсюда и название – Гребешок.

Поезд вполз, словно червяк в тоннель. Враз потемнело. Кто-то в конце вагона заверещал. Неужели успеет, подумала я, и поезд затормозил у платформы между выездом из одного тоннеля и въездом в другой.

Вспомнила я свою первую поездку на юг. Художника Федю, его руки. Где-то он сейчас? И так стало мне тоскливо, хоть вой. Зачем я поехала с этим хмырем? Он ведь определено надеется на то, что трахнет меня. А у меня в этот момент идиосинкразия на мужские гормоны. От него же прет и прет.

– Тут выйдем, – встал, поспешая, и пошел к выходу. Я за ним. Он из вагона, я его подтолкнула, а сама осталась. Двери хлоп и закрылись. Новые вагоны. Спасибо Рижским вагоностроителям.

Увидела, как Володя-хмырь ручками затрепыхал, словно птица. Рот открывает, но я не слышу.

На следующей остановке пересела на электричку в обратную сторону. Зачем обманывать человека?

В Сочи тут же на вокзале взяла билет до Ленинграда и на следующий день уехала.

Не стучите колеса, кондуктор нажми на тормоза… Еду я не с зоны, и не к мамочке родной, и вполне здоровой и сытой.

За все часы в пути я ни разу не покинула вагон. Выйду на перегоне в тамбур. Открою дверь и дышу свежим воздухом через фильтр сигареты. Гляжу. Мелькают картинки – перелески, переезды с обходчиками и их желтыми флажками, с коровами и лесополосами. Винегрет. А что вы хотите? Мозги мои разжижились без тренировки-то. Пора собирать их, как говорят в Украине, до кучи, гоп.

– Гражданка, не советую, – что за советчик и чего он волнуется.

– Вам-то что? – я о куреве. Он о другом.

– Убиться насмерть не убьетесь, а калекой станете.

– Это смотря как прыгнуть. Надо рассчитать так, чтобы головой в столб. Верняк.

– Какой опыт.

– Шутите. Если бы у меня был такой опыт, то не говорили бы с вами.

Разговорились. Тимофей Игнатович возвращается из отпуска, который провел в санатории МВД СССР. Подполковник. Заместитель начальника штаба главка.

– Я по сравнению с вами старик замшелый. Я хорошо помню похороны Сталина.

– При чем тут Сталин?

– Не знаю. Так просто сорвалось. Вы где учитесь?

– Теперь нигде. А раньше училась в ЛИТМО, потом в ЛГИТМиКе. Теперь, как и вы – милиционер. И звезд у меня столько же. Они маленькие такие, – мне становится от чего-то весело, – не то, что у вас. Вчера были большие, но по пять рублей, – это я слышала на концерте юмориста.

– Ильченко и Карцев у нас выступали. Смешно. Но многое пусто как-то. Нет глубины. Я с большим уважением отношусь к Михаилу Жванецкому.

Дует. Понесло гарью.

– Пойдемте в купе. Чаю у Вали попросим, – я еду уже сутки, а как зовут проводника, не знаю. Он знает. Ему и положено. Он в штабе служит.

Вы не замечали, как люди ходят по вагону поезда на ходу. Вот и нас с подполковником бросает от одной стенки к другой. Будто напились мы пьяными. Его купе – в середине. Мое – у туалета. Улавливаете разницу? Если сами не ездили рядом с туалетом, то нет.

– Мои попутчики, прошу, – рукой повел, – Петр Петрович, Иван Петрович, – смеется надо мной? Но нет. – Я не шучу. Они братья. Служат в цирке. Вольтижеры.

– Это что такое, – мне нечего смущаться. Я девчонка по сравнению с ними.

– Мы выступаем в цирке. Но мы не наездники. Мы акробаты.

– Так бы и говорили, – ладони у обоих сухие и сильные.

– Четвертого попутчика нет, – Тимофей Игнатович уже хлопочет у столика, – вот и «нет билетов».

– Подсадят еще, – кто это сказал, не поняла. Братья на одно лицо.

– Через пять минут Изюм. Стоянка – десять минут, – проводник Валя улыбается во весь рот. Ей можно. С такими-то зубами.

– Предлагаю произвести вылазку силами братьев, – Тимофей Игнатьевич тоже улыбается. У него половина рта в золоте. – Купите, братцы, чего-нибудь свеженького.

Мне так и подмывает попросить купить пива. Но не могу. Этот подполковник сковал мою волю. Я – кролик перед коброй. Он читает мысли: «Пивка бы хорошо раздобыть. Завтра очень даже понадобится».

В Изюме изюма братья не купили. Простите за плоский каламбур. Купили они овощей и фруктов. Много. Много. И пиво не забыли.

Мелькают за окном все те же перелески да переезды. Нам уже не до них. За Изюмом, следуя географии, последовала Балаклея. Опять каламбурчик. Чик-чик. Не подумайте, что я сошла с ума. Мне просто весело, как никогда. Тимофей Игнатьевич «травит» анекдот за анекдотом. Я до боли в животе смеялась над историей, где наш Брежнев закусил шашлыком из американского президента.

– В Харьков прибудем в двадцать три тридцать, – объявила проводница.

Кстати, Валя практически не выходила из нашего купе. Братья вольтижеры начали укладываться спать на верхние полки. Фигурами они – Колоссы Родосские, а натурой – слабаки.

– Тамара Вениаминовна, может быть, и вы желаете отдохнуть до бывшей столицы Украины?

– Прогоняете?

– Избави бог. Мое место – в вашем распоряжении.

Меня так и подмывает съязвить: «Тесно же будет нам на узкой полке».

– Я в тамбуре покурю, – опережает меня Тимофей Игнатович.

– И я с вами. Спать не хочется, а бока давить на жесткой полке не по мне.

Сильная струя уже прохладного воздуха обдувала наши с подполковником лица. Очень кстати. Не знаю, как у него, а у меня лицо горело. И от выпитого, и проснувшегося чувства. Того, что толкает нас, женщин, в объятия мужчин. Что ту поделаешь!

– А вы не чувствовали угрызений совести после того, как застрелили того малого. Он же к маме шел.

– А хоть бы к папе. Мне приказали стрелять на поражение, а меня приказы исполнять научили, – никто мне не давал такого приказа. Но как он узнал о моем «подвиге»?

– Исполнение приказа – это норма. Исполнение приказа творчески – это талант. Нам нужны творческие люди.

– Послушайте, товарищ подполковник, наша встреча случайна?

– Ничего случайного в этом мире не бывает. В данном случае наша встреча в поезде Сочи – Ленинград случайна, – у Тимофея Игнатьевича обворожительная улыбка. Ее не портит и золото во рту. – Что же касается обусловленности такой встречи, то это факт. Днем раньше, днем позже, но это произошло бы.

Замелькали огни пригородов Харькова.

– Предлагаю выйти.

– Надо бы переодеться.

– Я подожду.

Пинг-понг словесный. Что-то сковало нас. Кто скажет, что происходит в такие моменты между мужчиной и женщиной.

Привокзальная площадь Харькова в этот час малолюдна. Только в зале ожидания нет свободных мест. Стоит тяжелый застоявшийся запах человеческих, долго не знавших ни воды, ни мыла, тел. Да у буфета толкутся ночные любители пива.

– Было бы время, обязательно сводил бы вас к дому Корбюзье. Удивительно, но во время войны, когда Харьков переходил от нас к немцам и от них к нам, это здание не пострадало.

– Товарищ подполковник, вы производите на меня странное впечатление. Ваш внешний вид подобен урке. Этакому пахану с пятью ходками, а речь человека образованного.

– Вы тоже производите противоречивое впечатление. С первого взгляды ты, – вот и на «ты» перешли, – обыкновенная ночная бабочка. Я же знаю, из какой ты семьи. Мама твоя – известный в своих кругах искусствовед. Отец – так тот вовсе дока.

– Мимикрия.

– Эй, хамелеон мой прекрасный, поезд через минуту отойдет, – крепка рука подполковника.

Побежали. Поезд-то уже тронулся. Надо бы бежать в хвост, а он тянет меня в «голову». Забыл, что ли, что из Харькова он уходит в обратную сторону. Успели впрыгнуть в предпоследний теперь вагон.

– Старый дурак, – отдышавшись, говорит подполковник, а руку мою не отпускает. Я как та птичка, у которой коготок увяз.

– Может быть, пойдем в наш вагон? – я не пытаюсь сбросить его руки с моих бедер. – Там нас, наверное, уже потеряли.

Над громыхающими металлическими переходами, покачиваясь, мы пошли. Очередным вагоном был вагон-ресторан.

– Предлагаю поужинать.

– Так закрыто же.

– Айн момент, фройляйн, – Тимофей Игнатович скрылся за узкой дверью. Слышу бормотание и через минуту почти радостное: «Как прикажите, гражданин начальник».

Еще минута и из этой двери выскочил тип. Рожа красная и помятая. Бегом, бегом он накрывает на стол. Тащит закуску и выпивку.

Суетится и все время поглядывает на Тимофея Игнатьевича. Как собака на хозяина. Что-то стыдное и унизительное в этом. Не удержалась и спросила: «Чего это он так прислуживает? Прямо человек из трактира при царе Горохе».

– Послужи с мое. Я его десять лет назад упаковывал на пятнадцать строго режима. Насильник-педофил. Не думал, что вернется. Таких на зоне не жалуют. Вот, видишь, выжил и даже преуспел. Вагоном-рестораном заведует.

– Тимофей Игнатьевич, милости прошу вас и даму за стол. Все, как вы велели. Ежели что, я у себя. Мигом, – попятился. Отошел таким макаром шагов на пять и только потом повернулся.

– Вам не противно видеть такое?

– Нет, – подполковник посуровел. – Приеду в Ленинград, дам поручение ОБХСС провести проверку этого дельца, – выпил залпом рюмку водки. – Засажу.

Учись, Тамара, учись. В твоей новой жизни нет места жалости, сочувствию и прочим нежностям.

Когда мы наконец-то вернулись в наш вагон, братья вольтижеры спали крепким сном.

– А ты волновалась, что они будут волноваться. Железные парни.

Железные парни не услышали нас. Нас и те звуки, что мы невольно издавали. Дорожный роман. Под стук колес.

Орел, Брянск, Смоленск и вот уже Белорусский Витебск.

Я еду подобно особе из королевской семьи. Меня чуть ли на руках не носят. Сплю я на нижней полке в своем купе. И сплю я, велик русский язык, тоже на нижней полке, но в купе подполковника. Братья циркачи в это время курят в тамбуре. И пусть это не ночи, но все же, как они, эти часы были упоительны.

Песней Глиэра встретил нас Московский вокзал. Носильщики стоят, подобно солдатам почетного караула, встречающие все, как будто чем-то испуганы. Их глаза бегают туда-сюда, туда-сюда. Георгины и астры уже обтрепались. Значит, ждут долго.

Поезд номер двенадцать сообщением Сочи – Ленинград прибывает с опоздание на час.

– В понедельник вызову к себе, – Тимофей Игнатьевич стоит у открытой двери «Волги» с милицейскими номерами, – жди.

Машина фыркнула, в заднем окне мелькнул бритый затылок подполковника, я осталась стоять на краю тротуара с чемоданом в руке.

– Укатил, лыцарь хренов, – два Петровича стоят и улыбаются.

– Что рожи раскатали? Валите в свой цирк, – отвалили.

Почти час я ждала в очереди машины такси.

– Отец, – мама как будто бы и рада моему возвращению, – дочка приехала.

Вениамин выходит из спальни в «семейных» трусах.

– Хороша! Хороша! Вот что значит морской воздух и здоровый образ жизни.

– Папа, ты бы оделся.

– Миль пардон, сударыня.

– Если «миль пардон», то не «сударыня», а мадемуазель.

Я глядела на моих родителей, и мне отчего-то становилось их жалко. Кажется, нет и причины для такого чувства, а жалко. Мама все так же красива. Говорят, возраст женщины выдает ее шея. У матери она без морщин. Волосы густы. Грудь крепка, объемна и высока. Да и отец в форме. Подтянут. Плечи прямы и широки. Но все же жалко их.

Скрылся за дверью отец, нн ходу бросив: «Выучил на свою голову».

Я не удержалась, что за характер: «Скорее попу».

Мама и отец от души посмеялись. Нет, что ни говори, а клевые у меня родители.

Вернулась я домой с южными гостинцами. Настоящее домашнее вино, инжир и груши. Пока родители приводили себя в порядок, я скоренько накрыла на стол. Расставляла тарелки и фужеры и думала, как же они живут. Что это? Обоюдный адюльтер? Она изменят ему со старшим научным сотрудником Музея этнографии народов СССР, он – с аспиранткой Светой. И при этом они остаются страстными любовниками. Этакий конгломерат чувств и взаимоотношений. Какой же кариотип, то есть набор хромосом, и от кого из них передался мне?

Вспомнила Тимофея Игнатовича. Тоже своеобразный уникум. Внешность по Ламброзо преступника, а интеллект ученого и творца.

Как он сказал мне на подъезде к приграничному Белорусскому городку Невель: «Уж, если медь, гранит и море не устоят, когда придет им срок. Как может уцелеть, со смертью споря, краса твоя – беспомощный цветок».

Я запомнила эти стихи так точно, потому что проводница Валя объявила в тот момент, что в Невеле продают вкусную копченую рыбу, и я попросила подполковника повторить декламацию.

– Какая прелесть, – мама в легком сарафанчике, тонкие бретельки которого врезались в гладкие плечи от тяжести бюста.

Начали трапезу. Папа выпил фужер вина, и я увидела, что этот напиток не по нему. Мнется, а сказать не может. Не хочет меня обидеть.

– Вениамин Алексеевич, да не пей ты эту кислятину. Тащи из холодильника водяру.

С какой радостью бросился выполнять мое распоряжение отец. Он не алкоголик. Нет, но выпить водочки стаканчик другой не прочь.

Вышли мы из-за стола, когда за окнами было совсем темно.

Меня сморило, и я ушла спать.

Не дано мне было слышать родительский разговор. Итог его плачевен. Вениамина Алексеевича отвезли в травмпункт с рассеченным лбом. Долго и как-то суетливо потом мама убеждала меня, что он сам свалился со стула. Папе наложили шов длиной пять сантиметров. С повязкой «шапочкой» он выглядел несколько смешно. В таком виде я застала его утром сидящем у открытой двери балкона на кухне. Он пил мое вино и курил сигарету за сигаретой.

– Надо разъезжаться, – обращаясь к тополиным ветвям, произнес он.

Я молчу. Что мне ему ответить? Что их жизнь в последнее время настоящий разврат? Что даже в «Декамероне» такого не прочтешь?

– Я ни с кем из вас жить не намерена, – ответила я.