Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай

Молодая картошка, обильно политая сметаной, усыпанная укропом, свежепросольные огурцы, холодное отварное мясо и большая трехлитровая банка молока.

– Хлебушек у нас очень вкусный. Наш пекарь хоть и армянских кровей, но выпекает его по нашим правилам. Кушайте, кушайте. Потом уговоримся, как дальше-то жить будем.

«Уговорились» вечером. Осип истопил баню. Никогда я так не мылась. У Варвары руки сильные. Она буквально истязала мое тело горячим веником. Прохаживаясь по бокам, ягодицам, приговаривала:

– Я – ядрена девка, молодцам услада, – и хрясть по попе.

Осип достал из подпола большущую бутыль с мутноватой жидкостью, Варвара накрыла на стол. Мы с Андреем в это время пили домашний квас на крыльце. Городок затих. Лишь изредка тишину нарушали лай собак и гудки пароходов на водохранилище.

– За постой я с вас буду брать по семьдесят копеек с каждого, – Варвара в доме была полновластной хозяйкой. – За стол, не обессудьте, по рублю. С огорода можешь (это уже персонально ко мне) брать зелень, огурец. В теплицу чтоб ни ногой. А то…

– Чего ты молодую пугаешь? – Осип выпил много, но был трезв и добр.

– Не пугаю. Просто они, городские, в нашем деле простаки. А недаром говорят: простота хуже воровства.

– Вот оно, – вскинулся Андрей. – Ты видишь, Тамара, какой глубинный смысл вложила эта женщина в слово «простота». Простота – это синоним неумения.

– Чего это он? – Варвара от удивления забыла проглотить кусок домашней тушенки и оттого прошамкала.

– Не обращайте внимания. Это бывает с ним.

Осип перекрестился:

– Ох, и тяжело тебе, милая, с больным-то.

Андрей как будто и не слышал их. Он продолжал экзальтировать. Лишь граненый стакан, великое изобретение корсаров, сунутый ему под нос, остановил поток словес пустопорожних. Ох уж эти «лирики»!

Итак, мы определились с бытом, мы выяснили, что собирать материал можно и не отдаляясь далеко от дома. Мы наконец успокоились и попросились спать. Мы – это, естественно, мой муж. Не я же!

Самогонка, настоянная на чесноке, сильна, черт возьми! Градусов пятьдесят. А то и больше.

Я спала одна. Андрея уложили в «холодке» в сенях.

– Проспится, умнее станет, – резюмировал его выступление Осип.

Я хоть и не филолог, обратила внимание, что эти люди употребляют обычные слова в необычном значении. Например, Осип говорил о своем напарнике в кузнице: «С утра он глуп как пень. Может и руку отбить молотом. После обеда он уже не круглый дурак. Сытость ему ума прибавляет. Но ежели в обед чарку примет, то и совсем поумнеет».

У Варвары корова умна, когда ее доят вовремя.

– Наша Пеструшка ума лишается, если я к дневной дойке не поспеваю. Наш Ванька пастух так и говорит: «Дура твоя Пеструшка».

Жизнь в провинции стала налаживаться. Утром следующего дня я оторвала листок календаря – 13 июня.

– Тамара, – с лицом, будто ошпаренным, и голосом трагика из театра Шекспира передо мною, лежащей на раскладушке посреди грядки с огурцами, стоит Варвара. – Тамара, твой-то чего учудил! Чего учудил-то!

– Изнасиловал дочь директора завода? – пошутила я.

– Хуже.

– Убил кого-нибудь?

– Все вам, городским, шутки шутить. Напился пьяным с биндюжниками с пристани и начал танцевать при народе голышом. Срам какой!

Вот вам и воспитание мамы-любовницы-тети.

– Где он?

– Его мужики скрутили и в сарае заперли. Иди, вызволяй мужа! Мужики говорили, я слышала, его в грязи изваляют и по улице поведут домой.

Мои чувства пришли в полный хаос. С одной стороны, все же Андрей муж мне, с другой – так хотелось, чтобы этот глубоко развращенный человек получил урок на всю жизнь.

Солнце печет. На небе ни облачка. Даже птицы укрылись от жары в ветвях деревьев. Мне так хорошо лежать в тени большого орешника. И так не хочется одеваться и тащиться куда-то вызволять мужа.

– Так пойдешь? – Варвара присела на перевернутое ведро и стала громко, смакуя каждый глоток, пить холодный компот. Она его варила каждый день из яблок-падалиц и сливы.

Идет время. Я лежу, она сидит. Забрехал наш цепной пес Есаул.

– Кто-то идет, – лениво говорит Варвара.

– Наверное, мужа приволокли на шесте.

– Это почему же на шесте?

– Так в Америке таскают воров. На шесте и вываленных в грязи и перьях. Я у Марка Твена читала.

– Индейцы и не на то способны, они с голов волосы с кожей снимают.

Есаул замолк. Значит, свои пришли. И тут же слышим голос Осипа:

– Эй, бабы, мужика принимайте!

Отбил Осип моего мужа. Не дал протащить по городу.

Как выглядел Андрей, говорить трудно, даже больно. Из одежды на нем – одни штаны. Чужие. Рваные и грязные. Торс в пятнах то ли крови, то ли краски. В волосах солома. Взгляд бессмыслен, рот открыт. Нижняя челюсть отвисла, а кончик языка высунулся и слегка подергивается.

Отступление.

С Андреем случилось то, что и должно было рано или поздно случиться. С детства он страдал приступами эпилепсии. Его лечили врачи-психиатры и неврологи. Год Виолетта Геннадьевна поила его разными отварами и настойками. Последние были на спирту. В результате со временем он пристрастился к алкоголю.

То, что произошло на пристани, было предтечей белой горячки. Малое умалишение. Никто из окружавших его в тот момент об этом не мог знать.

Мы с Варварой вымыли его тут же на грядках огорода. Одели в нижнее белье Осипа и уложили в сенях на жесткую лавку.

Андрей спал почти сутки. За это время я успела собрать вещи, выпить и поговорить с моими собутыльниками. Осипом и Варварой.

– Ехать тебе надо в Ленинград, пока он в себе, – так рассудили они.

Варвара добавила:

– Я тебе в дорогу дам отвару. Будешь поить его, он спать будет.

22 июня Осип вывел из гаража свой старенький «москвич» и повез нас в Завидово. Чтобы успеть к поезду Москва – Ленинград, мы выехали из Конаково на час раньше начала войны в 41-м.

Почти как собачка, урча, малолитражка со скоростью сорок километров в час повезла нас по знакомой мне дороге. Андрей через несколько минут после того, как выпил Варвариного отвара, уснул. В дорожной сумке у меня три литровые бутылки с этим «эликсиром».

К вокзалу мы подъехали за час до прибытия поезда. В кассе мне продали два билета на места в разных вагонах.

– Девушка, – говорила мне кассирша, изогнув шею и выглядывая одним глазом в маленькое окошко, – других мест нет. Что вы хотите, поезд из Москвы полным идет. Вам еще повезло, что в Калинине люди выходят.

– Не тушуйся, Тамара, – сказал Осип. – Мир не без добрых людей. Поменяешься.

Он долго махал своею большой рукой, и, казалось мне, вот так провожали на фронт. Едва сдерживая слезы. Их я успела заметить.

Мне удалось уговорить мужичка с массой котомок поменяться местами, и уже через пятнадцать минут я, напоив мужа-психопата Варвариным снадобьем, уложила его спать. День прошел спокойно. Когда Андрей просыпался, я его поила, и он опять засыпал. Наш поезд по расписанию прибывал в Ленинград в семь тридцать. За час до этого проводники будят пассажиров. Пора закрывать туалеты.

Начала и я поднимать моего спецпассажира. Андрей долго не мог проснуться. Хоть бы он никогда не просыпался. Что произошло в его мозгах за ночь, одному сатане известно. Ибо то, что началось, Божьим провиденьим назвать никак нельзя.

Глаза его округлились и начали вылезать из орбит. Изо рта пошла пена. Он завыл и стал биться головой о перегородку купе. Втроем – я и еще двое мужчин – с трудом связали его руки и ноги простынями.

Проводница побежала за бригадиром поезда. Через десять минут Обухово. Надо вызвать туда «скорую».

Явился бригадир.

– Я вас должен по правилам ссадить немедля. И не возражайте!

А я и не возражала.

Пассажиры по очереди подходили к нашему купе. Сильна в народе страсть к созерцанию уродства. Андрей мне рассказывал, как в древние времена на ярмарках выставляли для обозрения за плату разных уродов. Волосатые женщины ценились особо.

Не выдержала я и на куске какой-то серой бумаги черной тушью для ресниц написала: «Осмотр урода. 5 минут – 10 рублей». Вмиг отскочили. Жадные и доверчивые людишки.

В Обухово наш поезд простоял больше планового. Карета скорой помощи приехать-то приехала, но наш «больной» каким-то образом умудрился развязать себе руки и устроил такой дебош, что утихомирить его сумели лишь четверо сильных мужиков.

Проводница успела выкинуть наш багаж уже на ходу. На часах было ровно семь утра 23 июня.

Андрея поместили в отделение психиатрии в районную больницу. Дежурный врач долго осматривал его и в конце концов сказал:

– Его диагноз теперь мы установить не в состоянии. Нужны исследования. Вы езжайте домой. Мы вам напишем. Оставьте ваш адрес.

Отобрав вещи Андрея, я сдала их санитарке.

– Не изволь беспокоиться, милая, – сказала она. – Все в сохранности будет.

Хотя я видела, как она приглядывается к новым шерстяным брюкам и чистой шерсти джемперу.

Я шла по незнакомым и чужим до дрожи в коленях улицам города. Вот ведь как. Живу в этом городе с рождения, а о существовании этого Обухово узнала только сейчас. Оказалось, до Московского проспекта отсюда идет обычный городской автобус. За 5 копеек.

Меня разбудили на конечной остановке. На часах было тринадцать часов двадцать три минуты.

Я и мой чемодан оказались на мостовой у забора. Там, за забором, строили что-то посвященное защитникам города. Так писали в газетах. Народу мало. В этом месте нет магазинов, и некому здесь шастать. Как же мне добираться до Большой Пороховской? Мама родная!

Мой организм на пределе. Это я почувствовала лишь тут, на последней остановке автобуса.

– Вам, девушка, – и все-то я девушка, – надо идти на кольцо «третьего» трамвая. Он вас довезет до Невского, а уж оттуда – во все стороны.

И я с перекошенной фигурой и с понурой головой пошагала туда, куда мне указал мужчина в форме цвета антрацита и с серебряным кантом на фуражке.

Прошла метров сто. Моя рука уже почти вышла из плечевого сустава. Я готова бросить чемодан.

– Давайте, я помогу вам, – нагнал меня человек в черной форме. Она напомнила мне недавно виденный фильм о немцах.

– Да не бойтесь вы! Я железнодорожник. Иду со смены.

Идем. Он легко несет мой чемодан. А я сумку дорожную едва-едва. Он идет легко, а я еле передвигаю ноги.

– Вы с автобуса?

Молчу.

– Наверное, отдыхали в санатории?

– Не дай вам Бог такого санатория!

– У меня тоже был рейс – не дай Бог. В Обухово какого-то чудика ссаживали. Пришлось с ним сходить.

Лишь теперь я узнала бригадира поезда. Значит, меня он не узнал. Странно. А может быть, вполне закономерно. Мы все были так взвинчены, что немудрено не запомнить друг друга.

Опять идем и молчим. Народу на улице прибавилось. Вот и кольцо трамваев.

Я хотела поблагодарить и распрощаться, но бригадир предупредил меня:

– Мне тоже надо в центр. Вместе поедем.

Так и поехали. Он с моим чемоданом. Я с дорожной сумкой.

– Вам на автобус надо.

– Спасибо, я знаю. Все же я ленинградка.

Чудной этот железнодорожник. Донес мой чемодан до остановки автобуса № 22. Я так уже свыклась с тем, что мой чемодан несет этот крепкий мужчина, что, грех сказать, подумала, что хорошо бы, чтобы и до дома донес.

Автобуса все не было. Прошел час пик. Железнодорожник не уходит.

– Спасибо вам!

– Я вас до дома провожу. Все одно, делать мне нечего. Один я теперь, – лицо его выразило скорбь.

Заморосило. Автобуса все не было.

– У них в это время пересменок, – и опять молчим.

Так, молча, и приехали на Большую Пороховскую.

– А меня зовут Анатолием.

– А меня Тамарой, – вижу: не хочет он уходить. Стоит, переминается с ноги на ногу.

– Послушайте, пойдемте ко мне. Чаем напою. На больше рассчитывать нельзя. Я долго не была дома.

В квартире запах пыли, затхлости и еще чего-то кислого. Такое впечатление, что тут все это время никто не жил.

Мой гость как встал в дверях, так и шагу дальше не сделал. Я тоже, как овца в гурте, осталась на месте.

– Тамара, вы тут одна живете?

– Жила с мужем и свекровью. А что?

– Мне кажется, тут труп. Давнишний. Чувствуете запах?

Долго так стоять в дверях не можно. Надо было что-то делать. Опять мы молчим. Что за напасть такая с этим мужчиной.

Тик-так, доносится из кухни. Там настенные электрические часы. Гордость мужа.

– Стойте тут, а я пойду посмотрю.

Мне показалось, что не было его целую вечность. Вот такими словами из популярных книжек о любви, верности и измене мыслила я в тот момент.

– Тамара, идите сюда, – раздалось из кухни.

– Там, в дальней комнате, труп женщины. Мумифицированный. Весь месяц не было дождя. Вот он и высох.

Простите великодушно, но тут мне стало просто плохо. Я едва успела дойти до уборной. Но так как я не ела почти сутки, то и вырвало меня одной желчью.

– Что же делать? – задала я вопрос, после того как Анатолий отпоил меня холодной водой.

– Во-первых, скажите мне, кто эта женщина.

– Кто, кто? Разве не понятно? Моя свекровь.

– Вы же не видели труп, а так уверенно говорите.

– Не буду я смотреть. Хотите, чтобы и я тут окочурилась?

– Тогда хотя бы опишите ее.

– Нет нужды, – и полезла в шкафчик в прихожей. Достала пыльную коробку из-под моих сапожек.

– Смотрите, вот моя свекровь Виолетта Геннадьевна.

Долго смотрел на фотографию ВГ, сделанную на нашей свадьбе.

– Там лежит другая женщина.

– Такого быть не может потому, что просто не может быть.

– Чисто женская логика.

– А кто я, по-вашему?

– Простите. Я не хотел вас обидеть.

Я решилась:

– Вы со мною пойдите, пожалуйста. Я покойников боюсь.

В полумраке комнаты тело женщины казалось опущенным в некий туман. Анатолий взял меня за руку и подвел к кровати.

– Это не она, – тихо сказала я и уже хотела повернуться и уйти, как тут мой взгляд выхватил, как при фотовспышке, пясть левой руки. Это ее перстень. Тяжелый с янтарем. ВГ говорила о нем мне: «Мне подарил его один моряк из Риги. Очень сильно был мною увлечен. Но я отказала ему. Все ради Андрея».

Наверное, Анатолий почувствовал дрожь в моей руке:

– Что такое?

– Это она. Но как изменилась. Как изменилась.

Лицо ВГ было светло-коричневого цвета, его черты заострены до филигранности. Веки прикрывали по-врубелевски огромные глазницы. Лоб необыкновенно гладок и высок. Жутковатое и при этом в чем-то красивое зрелище. Мумия ранее знакомого тебе человека.

Анатолий увел меня. На этот раз я вытерпела и не стала пользоваться унитазом.

Крепкий чай без сахара окончательно привел меня в чувство. Анатолий не спешит уходить. Что за человек такой? Часы пробили пять вечера. И опять я задаю ему вопрос: что же делать?

– Знаете что, Тамара. Сегодня и вы, и я очень устали. Оставаться тут нет никакого желания. Возьмем такси и поедем ко мне. У меня нет таких хором, но где выспаться найдется.

– А я вот возьму и поеду.

– Вы как будто угрожаете мне, – лицо его серьезно, но я же вижу, что он смеется.

– Хватит смеяться надо мной!

И тут мы оба расхохотались. Так из нас выплеснулось нервное напряжение.

Оказалось, Анатолий живет от меня недалеко. В доме напротив Финляндского вокзала. Там, где, ну вы знаете, гастроном «Экспресс».

В трамвае мой новый знакомый рассказал о себе.

– Год, как схоронил я жену свою. Два года прожили душа в душу. Я с ней познакомился еще в железнодорожном училище. Окончили его и оженились. Ребенка родить не пришлось. Что-то там у нее по женской линии не так было. Мертвого родила и через пять часов сама отошла. Не знал я, что она до меня сильно хворала.

Трамвай проехал под железнодорожным мостом, когда по нему проходил товарняк. Я загадала желание. Анатолий же продолжал свою исповедь.

– Я до бригадирства-то служил, – он именно так и сказал – «служил», а не «работал», – машинистом электровоза, тепловоза. У меня высшая квалификация. Да вот после смерти Наташи стал злоупотреблять спиртным. Как у футболистов, дисквалифицировали на два года. Доверили бригадирствовать, и на том спасибо. Без людей я бы тоже, как ваша свекровь, покончил с собой.

Приехали. ВГ окончила жизнь самоубийством.

– С чего это вы такое взяли?

– Вот смотрите, – он вынул из кармана форменной тужурки какие-то пакетики.

«Демидрол», – прочла я.

– Это что?

– Снотворное. Я знаю. Жена моя такое принимала часто. Половину таблетки глотала и спала как убитая. Тут три упаковки. Слона можно усыпить.

Трамвай так завизжал на повороте, что я даже вздрогнула. Анатолий понял это по-своему.

– Не надо пугаться. На вас вины нет. Вот что я нашел там, в комнате у ее головы.

Он показал листок из блокнота, где ВГ вела записи о покупках, истраченных деньгах.

Четким почерком с небольшим наклоном вправо написано: «Ухожу сама. Бог простит. Не могу принять измены моего единственного любимого мужчины. Будь проклята она, твоя жена в грехе. Прощай, милый Андрей».

– Послушайте, Тамара, так это тот Андрей, что в психушку попал, а вы – его жена. Боже мой! Как же я вас сразу не признал!

– Я вас тоже сразу не признала. Там такая суматоха была…

Вот и объяснились. У меня как-то спокойнее стало на душе.

Покончила с собой свекровь. Муж надолго залег в больницу. Немного подожду и подам на развод. А там и квартиру разменяю. На фиг мне такая большая, а ученому-филологу хватит и комнаты.

В «Экспрессе» Анатолий накупил прорву всяческой еды. Опять распогодилось. На заводе закончилась первая смена, и магазин моментом заполнился мужчинами с запахом металла. Очередь в отдел «Спиртные напитки» вытянулась, изгибаясь, как змея, по всему залу. Мы с Анатолием с трудом протолкнулись к выходу.

– Пятница, – обронил Анатолий, – вот рабочий народ и спешит до дому достойно отметить ударное выполнение и перевыполнение пятилетнего плана ударной по голове выпивкой.

– Вы шутник. Дошутитесь.

– Шутка жить помогает. У меня на магнитофоне есть запись юмориста из Одессы. Миша, а фамилию позабыл. Вот он шутит. Не посадили. Пока.

Лифт поднял нас на пятый этаж. Дверь в квартиру отворилась, и я сразу увидела большую фотографию в рамке на стене. На меня смотрела моя школьная подруга Наташка Сизова.

Наверное, на моем лице отобразилось нечто такое, что Анатолий испугался:

– Что случилось? Тебе плохо?

От испуга он перешел на «ты».

– Это кто? – я постепенно приходила в себя.

– Жена моя. Наташа.

– Тебе жена, а мне подруга. Школьная, – не стала говорить, что болела Наташа туберкулезом, что в шестнадцать сделала аборт.

– Мир тесен. Значит, Богу было угодно, чтобы мы встретились.

Особая интонация, с которой он произносил слово Бог, навела меня на мысль, что этот сильный физически мужчина под давлением горя пошел к храму.

Я не верила в Бога. Я считала, что к Богу, к церкви обращаются люди, слабые духом, не способные сами решать житейские проблемы. Уходящие от них в церковь. Тут же передо мной с виду сильный мужчина. Мы долго сидели за столом на кухне с видом на вокзал. Приходили и уходили поезда электричек. Вот и вокзал замер. А мы все сидим. Говорим, говорим. Анатолий – хороший рассказчик, да и я умею говорить.

– Устала ты. Глаза слипаются. Я постелю тебе на диване, – мужчина потупил взор. – Сам я сплю на раскладушке. Никак не могу лечь на нашу с Наташей кровать.

Мне стало жалко его. Это плохой признак. Значит, тронул он меня за живое. Из огня да в полымя. Там был чудаковатый филолог, тут – верующий опальный железнодорожник. Чур меня, чур. Довольно экспериментов.

У меня проза жизни – похороны свекрови и больной психически муж.

Утро началось у меня с головной болью. Тело от пяток до загривка ныло. Что-то было? Или ничего и не было?

– Тамара, – голос Анатолия был бодр и весел. Не до веселья мне. – Тамара, завтрак готов. Прошу к столу.

Долго сказка сказывается…

Анатолий помог мне с кремацией, со всеми делами в органах. Я так и жила у него.

Хороший секс «излечил» его. Он больше не уповал на Бога. Его Богом стала я.

Через шесть месяцев Андрей вступил в наследство. Читай – я вступила. Оформить опекунство над умалишенным помог тот же железнодорожник. Он прошел освидетельствование, сдал квалификационные экзамены и вновь встал у рычагов управления локомотивом.

Подытожим. Квартира на Большой Пороховской, сбережения в сберкассе, наличные – те, что я обнаружила еще в первые дни моего замужества, и та брошь. Ее я надевала в особо торжественные дни.

Комнату в двухкомнатной квартире на углу проспекта Майорова и набережной канала Грибоедова после долгих и весьма неприятных объяснений («Папа, – убеждала я отца, – у вас с Наташей есть еще квартира. Я же осталась с носом и сумасшедшим мужем»). Я получила комнату в коммуналке.

Так завершился следующий, последний ли, этап решения моего квартирного вопроса.

На отрывном календаре остался один листок 31 декабря. Больше года продолжался этот процесс…

– Октябрьский районный суд, рассмотрев в открытом заседании иск гражданки Ининой Тамары Вениаминовны к гражданину Григориади Андрею Петровичу, постановил расторгнуть их брак в связи с невозможностью последнего по состоянию здоровья исполнять в полном объеме свои супружеские обязанности. Справка о состоянии здоровья в деле.

Молодая и очень симпатичная судья глянула в мою сторону и едва заметно улыбнулась.

Неделей раньше мы с ней сидели в маленьком ресторане в Петропавловской крепости, и она улыбалась широко и открыто. Тогда она мне сказала:

– Тамарочка, не думаю, что в суде возникнут какие-либо проблемы. У вас же с супругом имущественного спора нет?

– Какой там спор! У Андрея не осталось даже малой толики воли. Инъекции, по пять раз на дню, сильнейших депрессантов свершили то, что мне и нужно было. Личность растворилась…

Долго я сидела на скамье перед зданием нарсуда. Я не замечала мокрого снега. Я не чувствовала холода. В тот момент на меня напал некий ступор. В голове моей проносились картинки из моей жизни. Той, что оказалась за гранью этого только что прозвучавшего решения суда.

Было ли мне жалко Андрея? Была ли во мне хоть малая доля сочувствия к отцу? О матери нет и намека. Скорблю ли я о болезни брата? Не знаю, не ведаю.

Лишь сильный озноб вывел меня из этого состояния. Темно. Где-то в отдалении в Почтамтском переулке мелькали тени редких прохожих. До моих ушей доносились звуки города. Постепенно, капля за каплей ко мне возвращалось былое. Оно заполняло мой мозг, и от этого становилось трудно дышать. Экие сусли. Встряхнулась я и резко поднялась со скамьи. Засиделась. Вот так всегда. Утопила себя в чувствах. Погрязла в быте – вспомнила я слова Гадюки из одноименной повести графа Алексея Толстого.