Уловка «Прометея» Ладлэм Роберт

Глава 18

В десять утра в Зале карт, в цокольном этаже Белого дома, собралась «импровизация» – происходящая не по расписанию встреча глав агентств и их заместителей. Это было одно из тех нерегулярных совещаний, которые созывали, дабы решить, как справляться с чрезвычайной ситуацией, как тушить пожар. На подобных совещаниях сообща вырабатывались решения, определяющие политику и доктрины государства.

Стремительно развивающиеся события требовали стремительного реагирования, а жизненно необходимой согласованности действий можно было достичь лишь на таких свободных от формальностей встречах, не отягощенных вялотекущей бюрократической писаниной, внутрикабинетной грызней и бесконечными предположениями нерешительных аналитиков. Чтобы исполнительная ветвь власти действовала успешно, требовалось господство одного, основного принципа. К президенту нужно было идти не с проблемами, а с методами их решения. И именно на подобных импровизированных встречах – они могли протекать как в Белом доме, так и в соседнем здании сената – и выковывались эти методы решения.

Вокруг длинного стола из красного дерева стояло восемь стульев, и перед каждым на столе лежал блок бумаги для записей. У одной из стен стоял диван, обтянутый розовой камчатной тканью; над ним в рамочке висела последняя стратегическая карта военных действий, которой пользовался президент Рузвельт, руководивший из этого кабинета действиями Америки во Второй мировой войне. На ней от руки была подписана дата: 3 апреля 1945 года. Рузвельт умер чуть больше недели спустя. В последующие годы бывший сверхсекретный командный пункт был превращен в складское помещение. И только при нынешней администрации эта комната без окон снова начала активно использоваться. Но даже теперь отзвуки истории придавали заседаниям некую торжественность.

Ричард Ланчестер сидел в конце стола. Он с любопытством оглядел коллег.

– Я до сих пор не знаю сегодняшнюю повестку дня.

Послание, которое я получил, было очень настойчивым, но малоинформативным.

Первым отозвался директор АНБ, Джон Корелли.

– Я думал, что в данный момент вы лучше всех нас способны оценить значение произошедшего, – произнес Корелли, встретив спокойный взгляд Ланчестера. – Он вышел на связь.

– Он? Простите? – Ланчестер приподнял бровь. Всю ночь Ричард провел в самолете – возвращался из Брюсселя и перед совещанием едва успел принять душ и побриться. Осунувшееся лицо советника президента красноречивее любых слов свидетельствовало о его напряженном рабочем графике.

Мортон Куллер, один из старших офицеров АНБ, проработавший там уже двадцать лет, переглянулся со своим боссом. Редеющие волосы Куллера были зачесаны назад и закреплены гелем; из-за толстых стекол очков «авиатор» не мигая смотрели синевато-серые глаза.

– Николас Брайсон, сэр. Мы говорим о визите, который он нанес вам в Брюсселе.

– Брайсон, – повторил Ланчестер, сохраняя бесстрастное выражение лица. – Вам известно, кто он такой?

– Конечно, – отозвался Куллер. – Все происходит в точности так, как мы предполагали. Видите ли, все это вполне в его стиле. Он рвется прямиком к вершине. Он пытался шантажировать вас? Угрожал вам?

– Все было совсем не так! – возразил Ланчестер.

– Но вы все же согласились встретиться с ним наедине.

– Любой человек, ведущий общественную деятельность, постепенно обрастает своего рода защитным слоем, преторианской гвардией, состоящей из личных представителей, специалистов по связям с прессой и прочих функционеров. Но Брайсон прорвался через эти преграды. Он привлек мое внимание, упомянув кое о чем, что известно лишь немногим из нас.

– И вы выяснили, чего он от нас хочет?

Ланчестер помолчал.

– Он говорил о Директорате.

– Итак, он показал, что верен им, – дотошно уточнил директор ЦРУ, Джеймс Эксам.

– Напротив. Он говорил о Директорате как о всеобщей угрозе. Складывалось впечатление, что наше нежелание предпринимать какие-либо эффективные меры просто выводит его из себя. Он намекал на некий глобальный обман, на закулисную наднациональную организацию. По большей мере это звучало как бред сумасшедшего. Но все же... – Ланчестер на мгновение умолк.

– Что – все же? – подтолкнул его Эксам.

– Честно говоря, часть того, что он рассказал, звучало осмысленно. Очень осмысленно. Это пугает меня.

– Он – мастер на такие штучки, сэр, – сказал Куллер. – Он великолепно умеет сплетать истории. Гений манипуляции.

– Похоже, вам часто приходилось иметь дело с этим человеком, – резко произнес Ланчестер. – Почему вы не поставили меня в известность?

– Именно это мы и собираемся сделать, сэр, – отозвался Корелли. Он кивнул двоим мужчинам, лица которых были незнакомы участникам совещания. – Разрешите представить: Теренс Мартин и Гордон Волленштейн, члены разведывательной спецгруппы, которую мы создали для работы над этой задачей. Я пригласил их сюда, чтобы они рассказали о текущем положении дел.

Теренс Мартин оказался высоким мужчиной лет тридцати пяти, сдержанным и суховатым. В его речи явственно слышался акцент уроженца штата Мэн, а выправка свидетельствовала, что в прошлом он был военным.

– Николас Брайсон. Сын Джорджа Брайсона, американского офицера, незадолго до смерти получившего звание бригадного генерала. Джордж Брайсон побывал в Северной Корее в составе сорок второго механизированного батальона, позднее служил во Вьетнаме, во время первой фазы боевых действий. Полный вещмешок боевых наград. Блестящие характеристики и отзывы на протяжении всего срока службы. Единственный ребенок Брайсонов, Николас, родился сорок два года назад. Джордж Брайсон регулярно получал новые назначения, в разные точки планеты. Его жена, Нина Брайсон, была талантливой пианисткой и преподавательницей музыки. Тихая, скромная женщина. Всегда следовала за мужем. Маленький Николас в детские годы успел перебывать в добром десятке стран. Был даже такой период, когда за четыре года Брайсоны переезжали восемь раз: Висбаден, Бангкок, Марракеш, Эр-Рияд, Тайбэй, Мадрид, Окинава.

– Звучит, как готовый рецепт изоляции, – произнес Ланчестер и медленно кивнул. – В таком калейдоскопе культур недолго и затеряться. В результате человек уходит в себя, замыкается в своей скорлупе, отдаляется от окружающих.

– Но здесь-то и начинается самое интересное! – вежливо воскликнул Гордон Волленштейн. Это был рыжеволосый мужчина с красноватым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Вид у него был какой-то встрепанный, я только спокойная наблюдательность выдавала опытного психолога. Именно его докторская диссертация – о новых методах психологического профилирования и создания психологических шаблонов – впервые привлекла к нему внимание соответствующих специалистов из спецслужб. – Вы получаете ребенка, которого, стоит ему только где-то прижиться, снова срывают с места. Внезапно, практически без предупреждения. Однако при каждом переезде он получает из первых рук знание культуры, обычаев и языка очередного народа. Не военной базы, не американской армии – обитателей той земли, где он сейчас живет. Предположительно, это происходит через общение со слугами, работающими в доме. Четыре месяца спустя он приезжает в Бангкок и к восьми годам бегло, без малейшего акцента говорит на тайском языке. Они переезжают в Ганновер, и вскоре никто из немцев-одноклассников даже не догадывается, что Николас – американец. То же самое происходит с итальянским языком. Китайским. Арабским. О господи – даже с языком басков! Речь идет не просто о литературном языке, но и о разнообразных местных диалектах. О языке телевизионных программ и детских площадок. Может сложиться впечатление, что ребенок всю жизнь прожил именно здесь. Это губка, человек-хамелеон, обладающий потрясающей способностью... скажем так, становиться местным.

– Мы с уверенностью можем заявить, что Николас всегда демонстрировал отличные результаты в учебе, всегда был в числе лучших учеников, – вставил замечание Теренс Мартин. Он раздал присутствующим листки с кратким резюме. – Выдающиеся умственные и физические данные. Не природная аномалия, но что-то вроде того. Однако ясно, что в юности с ним что-то произошло.

Мартин кивнул Волленштейну, давая ему знак продолжать.

– Приспособляемость – занятное явление, – произнес Волленштейн. – Мы называем это «кодом переключения», когда люди вырастают многоязычными – со способностью без затруднений думать и говорить на разных языках. Но способность принимать и отбрасывать разные системы ценностей уже внушает большее беспокойство. Смена одного кодекса чести на другой. А что, если между приспособляемостью и безнравственностью не существует четкой грани? Мы полагаем, что Брайсон изменился после убийства его родителей – ему тогда было пятнадцать лет. Связь с родительскими ценностями была разорвана, резко, одномоментно. Юношеское бунтарство и незаметное руководство, производимое нашими противниками, превратили Николаса в очень опасного человека. Мы говорим о человеке с тысячью лиц. О человеке, способном долго таить обиду на власти, которые некогда управляли его жизнью. Его отец всю жизнь служил своему народу. Николас же может подсознательно винить правительство Соединенных Штатов в смерти отца. Я никому не пожелал бы иметь врагом такого человека.

Мартин кашлянул.

– К несчастью, мы лишены такой роскоши – выбирать своих врагов.

– А в данном конкретном случае, похоже, он выбрал нас. – Волленштейн помолчал. – Человек, чья необычайная способность к адаптации в чем-то уже граничит с множественной шизофренией. Честно говоря, я всерьез об этом задумывался. Но мы с нашей группой чем дальше, тем больше убеждаемся, что именно множественность – ключ к Николасу Брайсону. Иметь дело с ним – совсем не то, что иметь дело с обычным человеком, обладающим устоявшимися чертами характера и кругом привычек. Считайте его, если хотите, консорциумом из одного человека.

– Это очень важно – чтобы вы осознали то, что говорит Гордон, – сказал Мартин. – Все имеющиеся доказательства заставляют предположить, что Николас Брайсон действительно стал очень опасным человеком. Мы знаем о его причастности к некой организации, именуемой Директоратом. Мы знаем одно из имен, под которыми он действовал, – Кольридж. Мы знаем, что он получил отличную подготовку...

– Я вам уже говорил: Брайсон рассказал мне о Директорате, – оборвал его Ланчестер. – Он сказал, что пытается уничтожить эту организацию.

– Классический образец дезинформации, – заявил Корелли. – Он и есть Директорат. Он разделяет все их цели и намерения.

Теренс Мартин открыл большой конверт из манильской бумаги, достал оттуда несколько фотографий и передал их участникам совещания.

– Некоторые из этих фотографий расплывчатые, некоторые – почетче. Эти снимки сделаны современным спутником-шпионом. Я прошу вас обратить внимание на фотографию под номером 34-12-А.

На этой фотографии был изображен Николас Брайсон. Он находился на борту какого-то корабля-контейнеровоза.

– Спектрографический анализ свидетельствует, что Брайсон держит в руках кварцевый контейнер с так называемой красной ртутью. Это чрезвычайно мощная взрывчатка. С ней любят иметь дело русские. Редкостная дрянь.

– Можете расспросить об этой взрывчатке жителей Барселоны, – заметил Корелли. – Именно она была использована при недавнем взрыве, который там произошел.

– Фотография 34-12-Б не очень четкая, но я думаю, вы можете разглядеть, что на ней изображено, – продолжал Мартин. – Она была сделана скрытой камерой, установленной на вокзале Лилля. Здесь снова изображен Брайсон.

Он продемонстрировал еще одну фотографию – аэроснимок местности, расположенной примерно в десяти милях восточнее Лилля. Перекрученные рельсы, валяющиеся в беспорядке вагоны, полный хаос – как будто ребенок, устав играть, расшвырял прискучившие игрушки.

– И снова данные следствия подтверждают, что для взрыва использовалась красная ртуть. Примерно десяти кубических сантиметров хватило, чтобы пустить поезд под откос.

Мартин предъявил следующую фотографию: Брайсон в Женеве.

– Как вы видите, он находится посреди оживленной улицы, перед Тампль де ла Футери.

– Мы считали, что он держит потайной счет в одном из женевских банков, – сказал Мортон Куллер. – Но он приехал туда не только за этим. А мы узнали об этом лишь несколько часов назад.

– Мы ни о чем не подозревали, пока не узнали о вспышке сибирской язвы в Женеве, – пояснил Мартин. – И началась она именно в том районе Старого города, где мы сфотографировали Брайсона. Вероятно, у него имелись сообщники, но не исключено, что они не были посвящены в истинный смысл происходящего. Дирижирует всем именно Брайсон – в этом нет сомнений.

Ланчестер откинулся на спинку стула. Лицо его осунулось.

– И что вы хотите мне сказать?

– Назовите это как угодно, – заявил Корелли. – А я говорю, что этот человек – воплощенный вирус всемирного террора.

– И чьи же приказы он выполняет?

Взгляд Ланчестера был устремлен куда-то в пространство, но голос звучал твердо.

– А вот это вопрос на триллион долларов, – произнес Эксам с обманчивой вялостью урожденного южанина. – Тут мы с Джоном расходимся во мнениях.

Джон Корелли взглянул на Мартина, словно желая что-то ему подсказать.

– Я нахожусь здесь потому, что адмирал Корелли пригласил меня сюда в качестве советника, – сказал Мартин. – Но я не делаю секрета из моих рекомендаций. Как бы ни был опасен Брайсон, он не может действовать в одиночку. Я предлагаю втайне следовать за ним и посмотреть, куда он нас приведет.

Он улыбнулся, продемонстрировав белоснежные мелкие зубы.

– А потом пустить в ход огнемет.

– Ребята Джона советуют подождать до тех пор, пока мы не узнаем побольше, – с изысканной любезностью отозвался Эксам. Он потянулся через стол и взял фотографию, на которой было изображено крушение поезда «Евростар». – А вот мой ответ.

Внезапно его тон сделался жестким и суровым.

– Медлить дальше чересчур опасно. Прошу прощения но мы не на какой-нибудь чертовой научной выставке. Мы не можем допустить новой бойни лишь ради того, чтобы дать парням из АНБ время дорешать кроссворд. И я думаю, что в этом вопросе мы с президентом занимаем одинаковую позицию.

– Но если предположить, что Брайсон – наша единственная ниточка к сердцу заговора... – начал было Корелли.

Эксам фыркнул.

– Можно подумать, что если вы узнаете седьмое слово по вертикали, то разгадаете десятое слово по диагонали. Пять букв, первая Е... – Он мрачно покачал головой. – Джон, Теренс, я уважаю ваши охотничьи порывы. Но вы вместе с вашими отличными ребятами позабыли одну простую вещь. У нас больше нет времени.

Ланчестер повернулся к Мортону Куллеру, ветерану АНБ.

– А вы как считаете?

– Эксам прав, – тяжело произнес Куллер. – Если не возражаете, я выскажусь более определенно. Брайсона следует немедленно взять под арест. А если арест по каким бы то ни было причинам сложно будет произвести, Брайсона следует уничтожить. К этому делу нужно привлечь подразделение «Альфа». И сформулировать задание таким образом, чтобы оно не вызывало ни малейших сомнений. Мы говорим не о парне, задолжавшем библиотеке за просроченные книги. Речь идет о человеке, на котором лежит ответственность за массовые убийства и который, похоже, затевает нечто еще более крупное. И потому до тех пор, пока Брайсон жив и находится на свободе, никто из нас не имеет права утрачивать бдительность.

Ланчестер поерзал на стуле. Ему явно было не по себе.

– Подразделение «Альфа»... – тихо произнес он. – А ведь предполагается, что его не существует.

– Его и не существует, – отозвался Куллер. – Официально.

Ланчестер положил руки на полированную крышку стола.

– Послушайте, мне необходимо знать, насколько вы уверены в этих данных, – произнес он. – Потому что всех здесь присутствующих я – единственный, кто встречался с Брайсоном лично. И, как я уже говорил, он не вызвал у меня подобного впечатления. Он показался мне человеком чести.

Ланчестер умолк на несколько секунд, потом продолжил:

– Впрочем, мне в своей жизни уже случалось обманываться.

– Нам следует немедленно отправить «Альфу» на задание, – сказал Мортон Куллер и подождал, пока его коллеги не закивают, соглашаясь с его предложением. Разногласия развеялись, и совместное решение было выработано. Все участники совещания понимали истинное значение этого приказа. Подразделение «Альфа» состояло из тренированных убийц, равно поднаторевших и в снайперской стрельбе, и в рукопашном бою. Отправить их по следу какого-либо человека – это было все равно что подписать ему смертный приговор без права обжалования.

– О господи! Взять живым или мертвым, – мрачно произнес Ланчестер. – Все это как-то нехорошо напоминает Дикий Запад.

– Мы все знаем вашу щепетильность, сэр, – произнес Куллер. В его голосе проскользнула нотка сарказма. – Но это – единственный способ, позволяющий выйти из сложившейся ситуации. Слишком много жизней поставлено сейчас на карту. Этот человек способен убить и вас не моргнув и глазом, стоит лишь ему решить, что это может послужить его целям. Насколько нам известно, именно это он и может попытаться проделать.

Ланчестер медленно кивнул. В его взгляде появилась задумчивость.

– Это решение из тех, которые нелегко принять. Возможно, на мое суждение влияют личные впечатления. И меня беспокоит...

– Вы делаете именно то, что нужно сделать, сэр, – быстро произнес Куллер. – И давайте же надеяться, что мы не опоздали.

Глава 19

Ночной клуб прятался в крохотном переулке, отходящем от Тверского бульвара – неподалеку от Бульварного кольца. Он действительно был замаскирован: словно американский бар времен сухого закона, где тайком продают спиртное. Впрочем, в отличие от незаконной точки торговли спиртным, клуб «Черная птица» прятался не от глаз служителей правопорядка, а от глаз быдла, от простонародья. Ведь «Черная птица» была задумана как оазис изобилия и порока для элиты, для избранных: богатых, красивых и хорошо вооруженных.

Клуб размещался в нескладном кирпичном строении, напоминающем заброшенную фабрику – чем оно, по сути, и являлось: в дореволюционные времена здесь выпускали швейные машинки «Зингер». Окна здесь были затемнены; в здании имелась лишь одна дверь – деревянная, крашенная черной краской, укрепленная изнутри металлом. На двери виднелась выведенная старинной вязью осыпающаяся надпись «Швейные машины». Единственным признаком того, что здесь может что-то находиться, служил длинный ряд черных «Мерседесов», выстроившихся вдоль узкого переулка. Роскошные автомобили выглядели как-то неуместно, словно они дружно ошиблись адресом.

Вскоре после прибытия в аэропорт Шереметьево-2 Брайсон, для виду зарегистрировавшись вместе со своей разношерстной туристской группой в гостинице «Интурист», позвонил одному своему старому другу. Тридцать минут спустя к «Интуристу» подкатил полуночно-синий «Мерседес»-седан, и шофер в форме кивнул Брайсону на заднее сиденье, где лежал аккуратный конверт.

Уже спустились сумерки, но по Тверской тек сплошной поток машин. Водители-лихачи резко перемещались с одной полосы на другую, игнорируя все и всяческие правила движения и даже выскакивая на тротуар, лишь бы обогнать менее быстроходные автомобили. С тех пор, как Брайсон последний раз бывал здесь, Москва успела превратиться в безумное, хаотичное, яростное место. Хотя большая часть прежних строений осталась на месте – высотные здания сталинских времен, смахивающие на свадебный пирог в готическом стиле, и гигантский Центральный телеграф, – но старые магазины и рестораны, типа Елисеевского гастронома или «Арагви», в прошлом – единственного приличного ресторана в городе, изменились разительно. Вдоль некогда мрачной улицы, именовавшейся до крушения социализма улицей Горького, теперь сверкали витрины дорогих магазинов: «Версаче». «Ван Клиф и Эрплз», «Вэйчерон Константин», «Тиффани». Но наряду с явственно видимыми признаками богатства плутократии повсюду заметны были свидетельства ширящейся нищеты, последствия рухнувшей социальной системы. Увечные солдаты открыто просили милостыню старушки торговали всякой мелочью или овощами-фруктами, а цыганки приставали с предложениями погадать. Крашеные проститутки держались даже более нагло, чем ранее.

Брайсон вышел из машины, достал из конверта специально оставленную для него пластиковую карточку и вставил ее в щель висящего на невзрачной деревянной двери прибора, смахивающего на автоматический счетчик. Дверь с жужжанием отворилась, и Брайсон вошел в абсолютно темное помещение. Как только дверь за ним закрылась, он принялся разыскивать вторую дверь, которая должна была здесь находиться, как объяснил ему на ломаном, едва понятном английском шофер. Нащупав холодную стальную ручку, Брайсон толкнул ее и очутился в причудливом, кричаще ярком мире.

Пурпурные, красные, синие лучи света перемещались, пронзая клубы белого дыма и выхватывая из полумрака то алебастровые греческие колонны, то гипсовые римские статуи, то черные мраморные стойки и высокие стулья на ножках из нержавеющей стали. Прожектора подсветки висели где-то высоко вверху, в темных нишах. Грохотала рок-музыка какого-то совершенно незнакомого Брайсону типа, должно быть, какой-то русский техно-поп. Запах марихуаны мешался с запахом дорогих французских духов и скверного русского лосьона.

Брайсон заплатил входную плату, примерно около 250 долларов, и принялся осторожно пробираться через плотную, двигающуюся по кругу толпу уголовников с золотыми цепями и огромными, безвкусными «Ролексами», как-то умудряющихся при здешнем грохоте вести разговоры по мобильнику. Их сопровождали любовницы и прочие женщины, которые то ли и вправду были проститутками, то ли старались выглядеть, как они. По крайней мере, короткие юбки и сильно декольтированные блузы оставляли мало простора воображению. Крепко сбитые бритоголовые телохранители сердито зыркали по сторонам; охранники клуба держались вдоль стен зала: они были наряжены под ниндзя и вооружены милицейскими дубинками. Над этой хаотичной, судорожно подрагивающей толпой располагалась стеклянная галерея, откуда зрители через прозрачный пол могли наблюдать за творящейся внизу свистопляской, как если бы это был некий диковинный террариум, принадлежащий иному миру.

Ник поднялся по винтовой металлической лесттнице на галерею; здесь все выглядело совсем иначе. На этом этаже главным аттракционом являлись стриптизерши, по большей части платиновые блондинки. Впрочем, некоторые отличались кожей цвета эбенового дерева. Их груди явно были обязаны своими размерами силикону. Стриптизерши танцевали в ярком свете прожекторов, установленных вдоль галереи.

Брайсона остановила хозяйка – в откровенном наряде из полупрозрачной ткани, с сотовым телефоном в руках – и быстро произнесла несколько слов по-русски. Ник ответил без слов, сунув ей несколько двадцатидолларовых купюр, и хозяйка провела его к банкетке из стали и черной кожи.

Едва Брайсон уселся, как официант тут же поставил перед ним несколько тарелок с закуской: маринованный говяжий язык с хреном, блины с черной и красной икрой, заливное с грибами, маринованные овощи, селедку. Хотя Брайсон и был голоден, закуски на вид не показались ему особо аппетитными. На столе возникла бутылка шампанского «Дом Периньон» – «подарок от хозяина», как пояснил официант. Еще несколько минут Брайсон просидел в одиночестве, наблюдая за толпой, потом заметил наконец подтянутую, изящную фигуру Юрия Тарнапольского. Юрий скользнул к столу, разведя руки в преувеличенно радушном приветствии. Тарнапольский появился внезапно, словно возник из воздуха, но Ник уже успел понять, что на самом деле хитрый бывший кагэбэшник просто вошел на галерею через кухню.

– Добро пожаловать в Россию, дорогой Кольридж! – радостно воскликнул Тарнапольский. Брайсон встал, и они обнялись.

Хотя Тарнапольский и выбрал для встречи столь неприятное место, сам он отличался изысканным вкусом и склонностью к дорогим вещам. Бывший агент КГБ был как всегда, одет в английский костюм, сшитый на заказ, и фуляровый галстук. С тех пор, как им с Брайсоном довелось работать вместе, минуло уже семь лет, и хотя теперь Тарнапольскому изрядно перевалило за пятьдесят, его загорелое лицо не было изборождено морщинами. Русский всегда тщательно следил за собой, но вот гладкой кожей, пожалуй, он был обязан услугам какой-то дорогой косметической клиники.

– Ты выглядишь даже моложе, чем раньше, – заметил Брайсон.

– Ну, за деньги можно купить все, что угодно, – отозвался Тарнапольский. Как обычно, в его речи сардонические нотки причудливо переплетались с искренним весельем. Он жестом велел официанту разлить шампанское, а также наполнить рюмки грузинским вином, белым «Цинандали» и красной «Хванчкарой». Как только Тарнапольский поднял бокал, собираясь произнести тост, рядом с их столом возникла стриптизерша. Юрий сунул ей парочку крупных купюр и вежливо подтолкнул женщину к соседнему столику, за которым сидели бизнесмены в темных костюмах.

Они с Брайсоном вместе работали над несколькими особо важными заданиями, которые Тарнапольский всегда считал чрезвычайно прибыльными; последним из таких дел была операция «Вектор». Международная группа инспекторов, невзирая на упорные слухи, не сумела найти доказательств, которые подтверждали бы, что Москва действительно незаконным образом производит биологическое оружие. Сколько раз инспектора ни пытались устроить «сюрприз», без предупреждения нагрянув в лаборатории «Вектора», все было безрезультатно. Их «неожиданные» визиты не были неожиданностью ни для кого. И потому инспектора Директората сообщили Брайсону, что для того, чтобы добыть веские доказательства работы русских над микробиологическими приемами ведения войны, он должен проникнуть в центральную лабораторию «Вектора», находящуюся в Новосибирске. При всей изобретательности Брайсона эта перспектива его пугала. Ему необходима была помощь на месте, и он обрел эту помощь в лице Юрия Тарнапольского. Тарнапольский недавно вышел в отставку и, простившись с КГБ, занялся частной деятельностью – то есть готов был работать на того, кто больше заплатит.

Тарнапольский доказал, что стоит каждой копейки своего непомерного жалованья. Он добыл для Брайсона чертежи лабораторного оборудования и отвлек наружную охрану, организовав сообщение об ограблении резиденции губернатора. Запугав внутреннюю охрану института своим кагэбэшным удостоверением, Тарнапольский провел Брайсона к холодильным камерам с тройной степенью защиты, где Ник сумел отыскать нужные ему ампулы. Затем Тарнапольский устроил вывоз ампул из страны по кружному маршруту, спрятав их на корабле с мороженой бараниной, отплывающем на Кубу. Так Брайсон – и Директорат в его лице – сумел доказать то, что не удалось множеству международных наблюдателей: что «Вектор» – а значит, Россия – причастен к производству биологического оружия. Они получили неопровержимые доказательства в виде семи ампул очень редкого штамма преобразованной для военных целей сибирской язвы.

Тогда Брайсон искренне гордился своим успехом и блестяще проведенной операцией. Тед Уоллер очень хвалил его. Но после сообщения о вспыхнувшей в Женеве эпидемии сибирской язвы – возможно, того самого штамма, который он похитил в Новосибирске, – у Брайсона словно что-то перевернулось внутри. Его просто тошнило от осознания того, как ловко им манипулировали. Можно было не сомневаться, что для теракта в Женеве была использована та самая культура сибирской язвы, которую он украл много лет назад.

Тарнапольский широко улыбнулся.

– Как тебе нравятся наши темнокожие красотки из Камеруна? – поинтересовался он.

– Надеюсь, ты понимаешь, что о моем визите не стоит никому рассказывать? – вопросом на вопрос откликнулся Брайсон и сам едва расслышал свои слова – они тут же утонули в царящем шуме.

Тарнапольский пожал плечами, словно говоря: «Естественно».

– Дорогой друг, у каждого из нас имеются собственные тайны. Как ты можешь догадываться, и у меня в том числе. Но раз уж ты объявился в нашем городе, не будет ли нескромностью предположить, что ты приехал не ради осмотра достопримечательностей, в отличие от прочих членов вашей группы?

Брайсон объяснил суть того деликатного дела, на которое он желал подрядить Тарнапольского. Но стоило лишь Брайсону упомянуть имя Пришникова, как на лице бывшего кагэбешника отразилось искренне беспокойство.

– Кольридж, друг мой, я не из тех людей, которые смотрят дареному коню в зубы. Как тебе известно, мне всегда нравились наши совместные предприятия. – Он окинул Брайсона мрачным взглядом, в котором даже чувствовалось некоторое потрясение. – Но этого человека боятся даже больше, чем премьер-министра. Видишь ли, о нем ходят разные истории... Пойми – это не американский бизнесмен. Даже если тебе и удастся собрать компромат на Пришникова, ты не сделаешь на этом состояния. Куда более вероятно, что ты закончишь свой жизненный путь свежезалитом фундаменте одной из его фабрик. Или появишься в продаже в качестве красящего компонента губной помады – помаду он тоже производит. Знаешь, как называется бандит, который при помощи взяток и вымогательства прибрал к рукам большую часть промышленности страны?

Тарнапольский слабо усмехнулся и сам ответил собственный вопрос:

– Вы его называете президентом.

Брайсон кивнул:

– Сложная задача заслуживает хорошего вознаграждения.

Тарнапольский придвинулся поближе к Брайсону.

– Кольридж, друг мой, Анатолий Пришников – опасный и безжалостный тип. Я уверен, что у него имеются свои люди даже в этом клубе – если клуб вообще не принадлежит ему напрямую.

– Я понимаю, Юрий. Но ты, насколько мне помнится, не тот человек, чтобы уклоняться от брошенного вызова. Возможно, мы сможем провернуть какое-нибудь совместное дело к нашему обоюдному удовлетворению.

Следующие несколько часов – сперва в «Черной птице» потом в огромных апартаментах Тарнапольского на Садово-Самотечной – двое мужчин обсуждали финансовые и прочие условия сложного контракта. Им не хватало еще двух человек, и Тарнапольский обязался их подыскать.

– До Анатолия Пришникова без кровопролития не доберешься, – предупредил Тарнапольский. – И кто может гарантировать, что часть пролитой крови не будет принадлежать нам?

К утру они наконец-то выработали план.

Они отказались от идеи подбираться к слишком хорошо защищенному Пришникову напрямую – это была чересчур опасная мишень. Как решил Тарнапольский, очень осторожно переговорив по телефону с несколькими своими бывшими коллегами, уязвимой точкой являлся главный заместитель Пришникова, низкорослый хилый человечек – Дмитрий Лабов. Лабова, давнего помощника Пришникова, знали в определенных кругах как человека, который хранит секреты.

Но даже и Лабова трудно было назвать легкой добыли. Как выяснил Тарнапольский, заместитель Пришникова каждый день курсировал между своей тщательно охраняемой резиденцией и столь же тщательно охраняемым офисом «Нортекса», расположенным на проспекте Мира, неподалеку от ВДНХ.

Лабов ездил на пуленепробиваемом «Бентли» – две тонны брони, поставленные на колеса. (Впрочем, как было известно Брайсону, полностью неуязвимой для пуль и осколков эта машина не являлась.) Но все же это был почти танк, бронированный автомобиль четвертого, высшего класса защиты, способный защитить даже от мощного армейского оружия, вплоть до пуль калибра 7,62, используемых войсками НАТО.

Во время работы в Мехико и в Южной Америке Брайсон имел возможность познакомиться с подобными бронированными автомобилями. Как правило, их делали из алюминия марки 2024-ТЗ, толщиной четверть дюйма у высокотехнологичного композитного материала. Обычно это был арамид и полиэтилен со сверхвысоким молекулярным весом. В стальные двери вместо стекол вставлялся высокопрочный пластик в полдюйма толщиной, укрепленный фибергласом, способный остановить пулю из карабина калибра 0,30, выпущенную с расстояния в пять футов. Спереди ставилось лобовое стекло с полиуглеродным покрытием. Бензобак плотно закрывался и не взрывался даже при прямом попадании. Специальная сухая батарея должна была поддерживать работу двигателя после нападения. Специальные шины, остающиеся безопасными после прокола, позволяли развить скорость до пятидесяти миль в час, даже будучи пробиты пулями.

Лабовский «Бентли» был модифицирован специально для Москвы, где бандиты любили использовать при разборках автомат «АК-47». Возможно, он также защищал от гранат; быть может, даже способен был выдержать попадание бронебойных пуль с металлическим сердечником.

Но уязвимые места остаются всегда.

И первым таким местом являлся водитель, которому, возможно, недоставало профессионализма. По каким-то причинам русские плутократы часто, не доверяя профессионалам, использовали в качестве шоферов собственных личных секретарей, не потрудившись при этом дать им надлежащую подготовку.

И была еще одна уязвимая точка, вокруг которой Брайсон и построил весь свой план.

Каждый день ровно в семь утра Дмитрий Лабов покидал свое жилище, расположенное рядом с Арбатом, – недавно отреставрированный, изумительно красивый дом, построенный еще в девятнадцатом веке. Когда-то в нем обитали исключительно чиновники из ЦК и члены Политбюро. Здание, заселенное теперь «новыми русскими» – по большей части из числа мафиози, – тщательно охранялось.

Брайсон знал, что подобное устоявшееся расписание – информацию о нем добыл Тарнапольский – это типичный пример прокола службы безопасности, сочетающийся с демонстративными, почти кричащими мерами предосторожности, и что он вообще свойствен крупным деятелям преступного мира. Профессионалы-то знали, насколько важно постоянно менять маршрут и расписание, чтобы перемещение подопечного нельзя было предсказать.

Точно в то время, которое назвал Тарнапольский, «Бентли» Лабова вынырнул из подземного гаража, недавно выстроенного под их домом, и, немного проехав, вырулил на Калининский проспект. Брайсон и Тарнапольский на неприметной «Волге» пристроились им в хвост и проследовали за «Бентли» по кольцу до проспекта Мира. Вскоре после того, как «Бентли» проскочил мимо титанового обелиска со спутником, величественно парящим в небе, он свернул на улицу Эйзенштейна и проехал еще три квартала до подновленного дворца, ныне служащего центром концерна «Нортекс». Там машина Лабова въехала в подземный гараж.

Она должна была оставаться там весь день.

Единственным не вполне предсказуемым элементом расписания Лабова было время его возвращения домой. У Лабова имелась жена и трое детей, и он был известен как любящий семьянин. Он всегда ужинал в кругу семьи, если только Пришников не задерживал или не отзывал его из-за какого-нибудь неотложного дела. Впрочем, чаще всего лимузин Лабова покидал гараж «Нортекса» в промежутке между семью и пятнадцатью минутами восьмого вечера.

Вот и сегодня вечером Лабов явственно намеревался вернуться домой вовремя, чтобы успеть поужинать с семьей. В пять минут восьмого его «Бентли» показался из гаража. Тарнапольский и Брайсон уже поджидали его, сидя в панелевозе, припаркованном на противоположной стороне улицы. Тарнапольский тут же подал по радио сигнал своим сообщникам. Для того, что они задумали, требовалось очень точно рассчитать время, но это было вполне выполнимо. Важнее всего было то, что в этом огромном городе до сих пор тянулся час пик.

Тарнапольский, которому в молодости, в начале карьеры, приходилось подолгу мотаться по Москве, выслеживая диссидентов или мелких преступников, знал город как свои пять пальцев. Он вел машину, держась на значительном расстоянии от «Бентли», и приближался лишь тогда, когда транспортный поток становился достаточно плотным, чтобы в нем можно было затеряться.

Свернув на Калининский проспект, «Бентли» угодил в серьезную транспортную пробку. Большой грузовик занесло поперек дороги, и теперь он перегораживал ее, мешая проезду в обе стороны. Вынужденные остановиться машины сигналили не переставая; разъяренные водители орали, высовываясь из окошек, и награждали незадачливого шофера отборными эпитетами. Но все это было безрезультатно: движение застопорилось.

Грязно-белый грузовик остановился сразу же за «Бентли». Со всех сторон неслись гудки машин. Сообщник Тарнапольского бросил свой восемнадцатиколесный грузовик, прихватив с собой ключи, и смылся под тем предлогом, что идет за помощью. Движение должно было восстановиться очень и очень не скоро.

Брайсон, одетый во все черное – джинсы, свитер с высоким воротом и кожаные перчатки, – скрючился на полу грузовика и откинул крышку люка. Под дном машины оставался достаточный промежуток, чтобы можно было проползти под грузовиком, а потом и под лабовским «Бентли». Окружающие машины не могли сдвинуться и на несколько метров, и уж тем паче не мог сдвинуться с места «Бентли», блокированный тяжелым грузовиком.

С бешено колотящимся сердцем Брайсон проворно проскользнул под днище «Бентли» и отыскал нужную точку. Днище бронированной машины в основном представляло собой одну сплошную пластину из литой стали, алюминия и полиэтилена, но имелся там небольшой участок с просверленными отверстиями: здесь находился воздухозаборный фильтр. Это и было второе уязвимое место «Бентли». В конце концов, даже пассажирам бронированного автомобиля нужно чем-то дышать. Брайсон быстро прижал к липкой поверхности алюминиевой фильтровальной панели, расположенной поверх вентиляционного отверстия, специально сконструированное радиоуправляемое устройство: его раздобыл Тарнапольский через своих московских знакомых, работающих в сфере частной охраны. Убедившись, что устройство держится прочно, Брайсон, извиваясь, прополз под машинами к открытому люку. Его никто не заметил. Брайсон забрался обратно в грузовик и опустил крышку люка.

– Ну, как? – поинтересовался Тарнапольский.

– Порядок, – отозвался Брайсон.

Тарнапольский позвонил водителю грузовика, перегородившего дорогу, и велел ему вернуться к покинутой машине и побыстрее уводить ее. Тем более что уже откуда-то начали доноситься завывания милицейской сирены.

Движение восстановилось несколько минут спустя. Гудки и ругательства наконец-то стихли. «Бентли», взревев мотором, двинулся вперед, оторвался от грузовика и продолжил свой путь по Калининскому проспекту. А потом он, как обычно, свернул налево, на тихую боковую улочку, в точности повторив свой утренний маршрут.

В ту же секунду Брайсон нажал на кнопку передатчика, который он держал в руке. Поскольку Тарнапольский следом за «Бентли» свернул на ту же улицу, они получили возможность сразу же полюбоваться на результат. Салон бронированного автомобиля моментально заполнился густым слезоточивым газом. «Бентли» швырнуло по пустынной улице из стороны в сторону; шофер явно потерял управление. Потом задняя и передняя дверцы машины одновременно распахнулись, и шофер и Лабов вывалились наружу, чихая, кашляя и пытаясь протереть глаза. Водитель старался нашарить висящий на боку пистолет, но безуспешно. Юрий Тарнапольский стремительно развернул грузовик, и они выскочили на тротуар. Брайсон выстрелил в шофера, и тот рухнул. Быстродействующий транквилизатор должен был отключить его на несколько часов, а эффект постнаркотической амнезии гарантировал, что у шофера останется мало воспоминаний о событиях этого вечера – если вообще останутся. Затем Брайсон подскочил к Лабову: тот валялся на тротуаре, захлебываясь кашлем и временно утратив способность видеть. Тарнапольский тем временем отволок шофера обратно к «Бентли» и усадил на водительское место. Откупорив бутылку дешевой водки, купленной недавно на улице, он влил изрядную дозу шоферу в рот, облил его одежду и оставил полупустую бутылку валяться рядом, на сиденье.

Брайсон огляделся по сторонам, проверяя, не видел ли их кто; потом, почти волоча Лабова за собой, он впихнул кашляющего человечка в неприметный крытый грузовик – таких в городе были многие сотни, и опознать его не смог бы никто. Особенно если учесть, что номера, заляпанные грязью, были фальшивыми.

В начале девятого Дмитрий Лабов уже сидел, привязанный к жесткому металлическому стулу, в большом пустом складе, расположенном где-то в районе Черемушек, неподалеку от оптового овощного рынка. Городские власти конфисковали этот склад у некоего татарского клана, пойманного на том, что они продавали продукты в рестораны, не платя никаких налогов.

Лабов оказался маленьким человечком в очках, с редеющими соломенными волосами и круглым пухлым лицом. Брайсон встал перед ним и произнес по-русски, с петербургским выговором, как учил его в Директорате преподаватель русского языка:

– Ваш ужин стынет. Мы очень хотим вернуть вас домой, пока ваша жена не начала беспокоиться. На самом деле, если вы раскроете карты и согласитесь с нами сотрудничать, никто даже не узнает, что вас похищали.

– Что? – возмущенно переспросил Лабов. – Вы сами себя дурачите. Уже все всё знают. Мой водитель...

– Ваш водитель находится в отключке на переднем сиденье вашей машины, а машина стоит у обочины дороги. Любой проезжающий милицейский патруль просто подумает, что водитель перебрал спиртного и спит.

– Если вы собираетесь накачать меня наркотиками, так давайте, – произнес Лабов, одновременно и испуганно, и вызывающе. – Если вы собираетесь пытать меня, можете начинать. Или просто убейте меня. Если посмеете. Вы хоть знаете, кто я такой?

– Конечно, – согласился Брайсон. – Именно поэтому вы и здесь.

– А вы представляете себе последствия? Вы знаете, какой гнев на вас обрушится?

Брайсон медленно кивнул.

– Гнев Анатолия Пришникова не знает пределов! Его не остановят никакие границы!

– Господин Лабов, пожалуйста, поймите – я не намерен причинять вам ни малейшего вреда. Я не трону ни волоска на вашей голове. Равно как не трону вашу жену Машу. Или маленькую Иришку. Мне просто не придется ничего делать – после того, как этим займется Пришников.

– Что за чушь вы мелете?! – побагровев, выкрикнул Лабов.

– Позвольте, я вам объясню, – терпеливо произнес Брайсон. – Завтра утром я лично отвезу вас в главное управление «Нортекса». Возможно, вы еще будете слегка одурманены транквилизаторами, но я помогу вам войти в здание. А потом уйду. Но все это будет зафиксировано скрытыми камерами. Потом ваш босс станет очень живо интересоваться, кто я такой и почему вы оказались в моем обществе. Вы объясните ему, что ничего мне не сказали.

Брайсон сделал краткую паузу, потом продолжил:

– И как по-вашему, он вам поверит?

Окончательно выйдя из себя, Лабов завопил:

– Я служил ему верой и правдой двадцать лет! Он не видел от меня ничего, кроме преданности!

– Нимало в этом не сомневаюсь. Но сможет ли вам поверить Анатолий Пришников? Вы знаете его лучше, чем кто-либо другой, – так ответьте сами на этот вопрос. Вы знаете, что это за человек и насколько он подозрителен.

Лабова начала бить дрожь.

– А если Пришников решит, что существует хоть малейшая вероятность того, что вы все-таки предали его, – как по-вашему, сколько он позволит вам прожить?

Лабов замотал головой. Глаза его были полны ужаса.

– Давайте, я сам отвечу на этот вопрос. Он позволит вам прожить ровно столько, чтобы вы успели узнать, что все, кто вам дорог, умерли ужасной смертью. Ровно столько, чтобы вы и все остальные твердо запомнили, какова плата за предательство – или за слабость.

Тут вмешался Юрий Тарнапольский, который до этого момента наблюдал за происходящим со стороны, лениво потирая подбородок:

– Вы же помните, что случилось с бедолагой Максимовым.

– Максимов был предателем!