Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона Конан Дойль Артур
– Полагаю, что вы всегда выходили вместе?
– За исключением вчерашнего дня. Когда я приезжаю в город, то имею обыкновение посвящать один день удовольствию, а потому провел вчерашний день в музее медицинского колледжа.
– A я пошел в парк поглазеть на народ, – сказал Баскервиль, – но мы не подвергались ни малейшего рода неприятностям.
– A все-таки это было неосторожностью, – сказал Холмс, покачав очень сериозно головою. – Прошу вас, сэр Генри, никогда не ходить в одиночестве, иначе с вами может случиться большое несчастие. Нашли ли вы другой сапог?
– Нет, сэр, он исчез навеки.
– В самом деле? Это очень интересно. Ну, прощайте, – добавил он, когда тронулся поезд. – Никогда не забывайте, сэр Генри, одну фразу из странной старой легенды, которую нам прочел доктор Мортимер, и избегайте болота в те темные часы, когда властвуют силы зла.
Я еще смотрел на платформу, когда она уже далеко осталась позади нас, и видел высокую строгую фигуру Холмса, недвижимо стоявшего и смотревшего на нас.
Путешествие совершили мы быстро и приятно; я им воспользовался, чтобы ближе познакомиться с моими обоими спутниками, и проводил время, играя со спаньелем доктора Мортимера. В несколько часов черная земля стала красноватою, кирпич заменился гранитом, и рыжие коровы паслись в огороженных живыми изгородями полях, на которых сочная трава и роскошная растительность свидетельствовали о более щедром, хотя и более сыром климате. Молодой Баскервиль с живым интересом смотрел в окно и громко восклицал от восторга, когда узнавал родные картины Девоншира.
– С тех пор, как я, доктор Ватсон, уехал отсюда, я изъездил немалую часть света, – сказал он, – но ни разу не видел места, которое могло бы сравниться с этим.
– Я никогда не видел девонширца, который бы не клялся своею родиною, – возразил я.
– Это в одинаковой степени зависит как от расы, так и от страны, – заметил доктор Мортимер. – Стоит только взглянуть на нашего друга, и его закругленная голова обнаружит нам кельта со свойственным этой расе энтузиазмом и способностью привязываться. Голова бедного сэра Чарльза была очень редкого типа, полугалльского, полу-иверийского. Но вы были очень молоды, когда покинули Баскервиль-голль, не правда ли?
– Я был еще юношей, когда умер мой отец, и никогда не видел Баскервиль-голля, потому что отец жил в маленьком коттедже на южном берегу. Оттуда же я прямо поехал к одному другу в Америку. Говорю вам, что все тут так же для меня ново, как и для доктора Ватсона, и я с нетерпением жажду увидеть болото.
– Разве? В таком случае ваше желание легко исполнимо, потому что оно уже видно, – сказал доктор Мортимер, указывая рукою в окно.
Над зелеными квадратами полей и кривою линиею невысокого леса возвышался вдали серый печальный холм, увенчанный странною зубчатою верхушкою, производивший впечатление какого-то мрачного фантастического пейзажа, видного в отдалении, как бы во сне. Баскервиль долго сидел молча и пристально смотрел на него, а я между тем читал на его оживленном лице, какое значение имеет для него этот первый взгляд на странное место, где люди его крови так долго властвовали. Американец с виду, он сидел в углу прозаического вагона, а между тем, смотря на его выразительные черты, я чувствовал более чем когда-либо, какой он истинный потомок длинного ряда чистокровных, пылких и властолюбивых людей. Его густые брови, его тонкие подвижные ноздри, его большие карие глаза выражали гордость, мужество и силу. Если на проклятом болоте нас встретит затруднение или опасность, можно, по крайней мере, быть уверенным, что он такой товарищ, для которого стоит идти на риск с уверенностью, что он разделят его.
Поезд остановился у маленькой станции, и мы все вышли. За низкою белою оградою ожидал нас шарабан, запряженный парою жеребцов. Наш приезд составлял, по-видимому, событие, потому что и начальник станции, и носильщики собрались вокруг нас, чтобы вынести наш багаж. Местечко было хорошенькое, но простое, деревенское, и я был удивлен, что у ворот стояли два солдата в темных мундирах; они опирались на короткие винтовки и пристально смотрели на нас, когда мы проходили. Кучер, человечек с грубым суровым лицом, поклонился сэру Генри Баскервилю, и, усевшись в экипаж, мы быстро полетели по широкой белой дороге. С обеих сторон развертывались пастбища, и старые дома с остроконечными крышами выглядывали из-за густой зелени, но за этим мирным, залитым солнцем, пейзажем беспрерывно выделялась пятном на вечернем небе длинная мрачная извилистая полоса болота, перерезанная зубчатыми угрюмыми холмами.
Шарабан повернул на проселочную дорогу, глубоко изрытую колеями, с высокими насыпями по обеим сторонам, поросшими мокрым мохом, жирным папоротником и терновником, многочисленные ягоды которого блестели при свете заходящего солнца. Постоянно подымаясь, мы переехали по узкому гранитному мосту и продолжали путь вдоль шумного потока, который, пенясь и бушуя, стремительно несся между серыми камнями. И дорога и поток шли, извиваясь по долине, густо поросшей старыми дубами и елями. При каждом повороте Баскервиль издавал возглас восхищения, жадно осматривал все кругом и предлагал бесчисленные вопросы. На его взгляд все было красиво, но мне казалось, что на этой местности лежит грустная тень и что она очень резко носит отпечаток печальной поры года. Желтые листья покрывали тропинки и осыпали нас. Шум наших колес заглушался густым слоем гниющей растительности, и я подумал, что грустные дары бросает природа под колеса возвращающегося наследника Баскервилей.
– Это что такое? – воскликнул доктор Мортимер.
Перед нами открылась круглая возвышенность, покрытая вереском, – выдающаяся часть болота. На ее вершине резко и отчетливо, как статуя, выделялся верховой, темный и мрачный, с винтовкою наготове. Он наблюдал за дорогою, по которой мы ехали.
– Что это такое, Перкинс? – спросил доктор Мортимер.
Наш кучер повернулся вполоборота и ответил:
– Из Принцтаунской тюрьмы убежал преступник, сэр. С тех пор прошло уже три дня, и стражи стерегут все дороги и все станции, но не заметили еще никаких следов его. Здешним фермерам это не нравится, сэр, могу вас уверить.
– Но я полагаю, что они получат пять фунтов, если доставят сведения о нем.
– Да, сэр, но возможность получить пять фунтов плохое утешение при возможности, что вам перережут горло. Ведь это не обыкновенный заключенный. Это человек, который ни перед чем не остановится.
– Кто же это такой?
– Это Сельден, ноттингхильский убийца.
Я помнил его дело, потому что им заинтересовался Холмс вследствие исключительного зверства преступления и бесстыдной грубости, какою были отмечены все действия убийцы. Замена смертной казни заключением произошла вследствие сомнения в здравости его рассудка, настолько поведение его было ужасно. Наш шарабан поднялся на вершину, откуда открылось перед нашими глазами громадное пространство болота, испещренное огромными каменными глыбами и неровными вершинами. С этого болота подул на нас холодный ветер, от которого нас проняла дрожь. Где-то там, на этой мрачной равнине, прячется ужасный человек, зарывшись в нору, как дикий зверь, с сердцем, полным злобы против человечества, изгнавшего его. Недоставало только этого для полноты мрачного впечатления, производимого пустынею, пронизывающим ветром и потемневшим небом. Даже Баскервиль умолк и плотнее завернулся в свое пальто.
Мы оставили за собою плодородную местность. Мы теперь оглядывались на нее, а косые лучи заходящего солнца обращали ручьи в золотые нити, заставляли ярко гореть красную вновь вспаханную землю, и широкую гирлянду лесов. Впереди нас дорога становилась все более мрачною и дикою, проходя над громадными бурыми откосами, осыпанными исполинскими каменьями. По временам мы проезжали мимо какого-нибудь коттеджа на болоте с каменными стенами и крышею, без всяких вьющихся растений, которые бы смягчали их резкие очертания. Вдруг мы заглянули в чашеобразное углубление с разбросанными по нем чахлыми дубами и елями, исковерканными и согнутыми многолетними свирепыми бурями. Над деревьями возвышались две узкие башни. Кучер указал на них кнутом и сказал:
– Баскервиль-голль.
Его господин привстал с сиденья: щеки его раскраснелись, глаза горели. Через несколько минут мы подъехали к воротам парка, фантастической путанице из железа с изношенными непогодою столбами, покрытыми мохом и увенчанными кабаньими головами из герба Баскервилей. Сторожка представляла собою развалины из черного гранита и стропил, но против нее находилось недостроенное новое здание, первое применение южно-африканского золота, вывезенного сэром Чарльзом.
Мы въехали в аллею, где шум колес был снова заглушен слоем упавших листьев, и старые деревья сходились в виде свода над нашими головами. Баскервиль содрогнулся, когда мы проезжали вдоль длинной темной аллеи, в конце которой смутно вырисовывался, как привидение, дом.
– Это случилось здесь? – спросил он тихим голосом.
– Нет, нет, тисовая аллея находится с другой стороны.
Молодой наследник бросил вокруг себя мрачный взгляд.
– Неудивительно, что дяде чувствовалось не по себе в подобном месте, – сказал он. – Тут всякий будет напуган. Не дальше как через полгода я поставлю ряд электрических фонарей, и вы не узнаете дома, когда подъезд будет освещен лампою Свана и Эдисона в тысячу свечей.
Аллея оканчивалась обширною площадкою, покрытою дерном, и мы увидели дом. При угасающем свете я заметил, что середина его представляла тяжелую мглу, из которой выделялся портик. Весь фасад был покрыт плющом, кое-где прорезанным окном или гербом, слабо светившимся сквозь плющ. От центральной массы подымались две башни, – древние, зубчатые, с множеством бойниц. Справа и слева примыкали к башням более новые пристройки из черного гранита. Из окон с частыми переплетами шел тусклый свет, а из труб на шпиле крутой крыши подымалась единственная струйка дыма.
– Добро пожаловать, сэр Генри! Добро пожаловать в Баскервиль-голль!
Из тени портика выступил высокий мужчина и открыл дверцу шарабана. На желтой стене передней проектировался женский силуэт. Она вышла и помогла мужчине забрать наш багаж.
– Не отпустите ли вы меня прямо домой, сэр Генри? – спросил доктор Мортимер. – Жена ожидает меня.
– Разве вы не пообедаете с нами?
– Нет, мне нужно ехать. По всей вероятности, меня дома ждет работа. Я бы остался, чтобы показать вам дом, но Барримор сделает это лучше меня. Прощайте и никогда не бойтесь посылать за мною днем ли, ночью ли, когда бы я ни понадобился.
Шум колес заглох вдали аллеи, пока сэр Генри и я вошли в переднюю, и дверь подъезда тяжело захлопнулась за нами. Мы очутились в красивом помещении, просторном, высоком, с тяжелым потолком из старого черного дуба. В большом, старинной постройки, камине трещал огонь. Сэр Генри и я протянули к нему руки, так как они у нас онемели от продолжительной езды. Затем мы осмотрелись кругом, – на высокие узкие окна со старыми мутными стеклами, на дубовые стены, на кабаньи головы, на гербы; все это было мрачно при тусклом освещении висевшей по середине комнаты лампы.
– Все здесь имеет совершенно такой вид, как я себе представлял, – сказал сэр Генри. – Не находите ли вы, что это типичный дом древнего рода? Подумать только, что в этом самом зале жили кровные мои пятьсот лет назад! Эта мысль порождает во мне какую-то торжественность.
Я видел, как загорелое лицо сэра Генри просияло детским восторгом. Он стоял посреди комнаты, и свет падал прямо на него, но от стен тянулись длинные тени, покрывавшие его как бы балдахином. Барримор, отнесший багаж в наши комнаты, вернулся. Он стоял перед нами в почтительной позе хорошо воспитанного слуги. Наружность его была замечательная; он был высок, красив, с черною бородою, ровно остриженною, и бледными тонкими чертами.
– Желаете ли вы, сэр, чтобы обед был тотчас же подан?
– Разве он готов?
– Он будет готов через несколько минут. В своих комнатах вы найдете теплую воду. Жена и я будем счастливы, сэр Генри, остаться у вас, пока вы не сделаете новых распоряжений, но вы, конечно, понимаете, что при новых условиях дом этот потребует значительного штата.
– Какие новые условия?
– Я хотел сказать, сэр, что сэр Чарльз вел очень уединенную жизнь, и мы были в состоянии исполнять его требования. Вы же, естественно, захотите видеть у себя более многочисленное общество, а потому вам потребуется иного рода домашнее хозяйство.
– Неужели вы и жена ваша хотите уйти от меня?
– Если и это не причинит вам неудобства.
– Но ведь ваше семейство жило у нас в продолжение нескольких поколений, не правда ли? Мне будет очень больно начать здесь свою жизнь разрывом старой семейной связи.
Мне показалось, что бледное лицо дворецкого выразило некоторое волнение.
– И мы с женой чувствуем то же самое, сэр. Но, по правде сказать, мы оба были очень привязаны к сэру Чарльзу; смерть его нанесла нам удар и сделала очень тяжелым пребывание в этих стенах. Я боюсь, что мы уже никогда не будем чувствовать себя хорошо в Баскервиль-голле.
– Что же вы намерены делать?
– Я не сомневаюсь, сэр, что нам удастся предпринять какое-нибудь дело. Щедрость сэра Чарльза дала нам на это возможность. A теперь, сэр, может быть, лучше будет показать вам ваши комнаты?
Вокруг верхней части древнего вестибюля шла галерея с перилами, и к ней примыкала двойная лестница. От этого центрального пункта во всю длину строения шли два длинных коридора, на которые выходили все спальни. Моя и сэра Генри спальни находились в одном и том же флигеле и были почти смежными. Эти комнаты казались гораздо более современными, чем центральная часть дома; светлые обои и многочисленные свечи несколько рассеяли мое первое мрачное впечатление.
Но столовая, выходившая в вестибюль, была мрачным и печальным местом. Это была длинная комната, разделенная уступом на эстраду, на которой сиживала семья, и на более низкую часть, где размещались подчиненные. На одном ее конце были хоры для музыкантов. Над нашими головами тянулись черные балки с закоптелым потолком над ними. Ряд ослепительных факелов и грубое веселье пиров старого времени, может быть, и смягчали угрюмый вид этой комнаты. Но теперь, когда двое мужчин в черном сидели при слабом освещении лампы с абажуром, поневоле хотелось говорить шёпотом, и чувствовалось угнетенное состояние. Мрачный ряд предков во всевозможных одеяниях, начиная от елизаветинского рыцаря, кончая щеголем времен регентства, смотрели на нас и наводили жуткое чувство своим молчаливым сообществом. Мы не много говорили, и я был рад, когда окончился наш обед, и мы могли уйти в более современную биллиардную и выкурить там папироску.
– Поистине не очень-то это весёлое место, – сказал сэр Генри. – Полагаю, что со временем можно настолько опуститься, чтобы примириться с ним, но теперь я чувствую себя неподходящим для него. Я не удивляюсь, что мой дядя немного свихнулся, если он жил в одиночестве в этом доме. Однако же, если вы ничего не имеете против, мы разойдемся пораньше сегодня, и авось завтра утром предметы покажутся нам более веселыми.
Я раздвинул занавеси, прежде чем лечь в постель, и посмотрел в окно. Оно выходило на зеленую лужайку у подъезда. За нею две группы деревьев шумели и раскачивались поднявшимся ветром. Серп луны выглядывал из-за бегущих облаков. При его холодном свете я увидел за деревьями ломаную линию скал и длинную, низкую впадину угрюмого болота. Я спустил занавеси, почувствовав, что мое последнее впечатление было не лучше первых.
A между тем оно было не самым последним. Я был утомлен, а спать мне не хотелось. Я ворочался с боку на бок, призывая сон, который не приходил. Где-то далеко куранты пробили четверти, и, за исключением этого звука, старый дом был погружен в гробовое молчание. И вдруг, среди полной тишины, я услыхал звук, ясный, отчетливый и безошибочный. Это было рыдание женщины, заглушенный, подавленный стон человека, терзаемого непреодолимым горем. Я сел на постели и стал напряженно слушать. Звук этот раздался вблизи и, конечно, был издан в самом доме. Я ожидал в продолжение получаса, все нервы мои были натянуты, но не услыхал ничего, кроме курантов и шелеста плюща на стене.
VII. Стапльтоны из Меррипит-гауза
Свежая красота следующего утра несколько изгладила мрачное впечатление, произведенное на нас первым знакомством с Баскервиль-голлем. Когда сэр Генри и я сидели за завтраком, солнечный свет врывался потоками через высокие окна и, проходя сквозь покрывавшие их гербы, бросал на пол разноцветные пятна. Темные стены, отражая золотистые лучи, казались бронзовыми, и трудно было представить себе, что мы сидим в той самой комнате, которая накануне вечером так угнетающе подействовала на нас.
– Я думаю, – сказал баронет, – что вина лежала в нас самих, а не в доме. Мы устали от путешествия, прозябли и потому были склонны видеть все в мрачном свете. Теперь же мы освежились, чувствуем себя хорошо, и все стало весело вокруг нас.
– A между тем нельзя приписать все воображению, – возразил я. – Не слыхали ли вы, например, как кто-то (женщина, полагаю я) рыдал ночью?
– Это любопытно, потому что и мне, когда я начал дремать, послышалось что-то в этом роде. Я долго прислушивался, но так как звук не повторился, то решил, что видел сон.
– A я его слышал совершенно ясно и уверен, что это рыдала женщина.
– Следует тотчас же это выяснить.
Сэр Генри позвонил и спросил Барримора, не может ли он объяснить слышанное нами. Мне показалось, что бледное лицо дворецкого еще более побледнело, когда он услыхал вопрос своего хозяина.
– В доме, сэр Генри, только две женщины, – ответил он. – Одна – судомойка, но она спит в другом флигеле, другая – моя жена, и я отвечаю за то, что она не плакала.
A между тем он лгал, потому что после завтрака я встретил миссис Барримор в длинном коридоре, причем солнце прямо освещало ее лицо. Это была большая, с виду равнодушная, тяжеловесная женщина с установившимся строгим выражением рта. Но много говорившие глаза ее были красны, и она бросила на меня взгляд из-за распухших век. Так, значит, ночью плакала она, и в таком случае муж ее должен был это знать. A между тем он взял на себя очевидный риск скрыть это обстоятельство. Зачем он это сделал? И почему она так горько плакала? Вокруг этого бледного, красивого мужчины уже скопилась таинственная и мрачная атмосфера. Он первый увидал тело сэра Чарльза, и только от него одного были известны все обстоятельства, сопровождавшие смерть старика. В конце концов возможно, что человек, которого мы видели в кэбе на Реджент-стрите, был Барримор. Борода могла быть его собственная. Из описания извозчика выходило, что его седок был несколько ниже ростом, но это впечатление могло быть ошибочным. Как решить этот вопрос? Очевидно было, что прежде всего следовало повидать гримпенского почтмейстера и узнать, была ли вручена самому Барримору проверочная телеграмма. Какой бы я ни получил ответ, мне будет, по крайней мере, что донести Шерлоку Холмсу.
После завтрака сэру Генри нужно было рассмотреть различные бумаги, а потому время было самое благоприятное для моей экскурсии. Мне пришлось совершить приятную прогулку в четыре мили по краю болота, и я дошел до маленькой серой деревушки, в которой возвышались над другими строениями трактир и дом доктора Мортимера. Почтмейстер, бывший одновременно и сельским лавочником, хорошо помнил телеграмму.
– Конечно, сэр, – сказал он, – я переслал телеграмму мистеру Барримору в точности, как было указано.
– Кто относил ее?
– Мой мальчик. Джэмс, ты относил на прошлой неделе телеграмму мистеру Барримору в голль, не правда ли?
– Я, отец.
– И отдал ее ему в руки? – спросил я.
– Он был тогда на чердаке, так я не мог отдать телеграмму ему в руки, но миссис Барримор обещала тотчас же передать ее.
– Видели ли вы мистера Барримора?
– Нет, сэр. Говорю вам, что он был на чердаке.
– Если вы его не видали, почему же вы знаете, что он был на чердаке?
– Боже мой, да его же собственная жена должна была знать, где он находится, – сказал почтмейстер недовольным тоном. – Разве он не получил телеграммы? Если произошла какая-нибудь ошибка, то жаловаться должен сам мистер Барримор.
Безнадежным казалось продолжать далее мое следствие, но ясно было одно, что, несмотря на хитрость Холмса, мы не имели никаких доказательств тому, что Барримор не ездил тогда в Лондон. Предположим, что он ездил, предположим, что тот же самый человек последний видел сэра Чарльза в живых и первый следил за новым наследником, как только он приехал в Англию. Что же из этого следует? Был ли он агентом других или же у него у самого были какие-нибудь злые умыслы? Какой ему интерес преследовать род Баскервилей? Я думал о странном предостережении, составленном из слов передовой статьи «Таймса». Было ли это его делом или, может быть, кого-нибудь другого, кто хотел противодействовать его планам? Единственным понятным мотивом для его действий было бы то, что высказал сэр Генри, а именно напугать Баскервиля так, чтобы он не приезжал в свои владения, и в таком случае Барриморам было бы обеспечено удобное и постоянное место жительства. Но такая точка зрения совершенно не могла объяснить, почему понадобились столь тонкие махинации, которыми, как невидимою сетью, был окружен молодой баронет. Сам Холмс сказал, что ему не случалось встречать во время своих многочисленных сенсационных расследований более сложного случая. Идя по серой пустынной дороге, я молил Бога, чтобы мой друг поскорее освободился от своих дел и приехал снять со моих плеч тяжелую ответственность.
Вдруг мои думы были прерваны звуком быстрых шагов и голосом, зовущим меня по имени. Я обернулся, ожидая увидеть доктора Мортимера, но, к удивлению своему, убедился, что за мною бежит совершенно незнакомый человек. То был небольшого роста, худой, гладко выбритый мужчина, с белокурыми волосами и впалыми щеками, лет от тридцати до сорока, в сером костюме и соломенной шляпе. У него через плечо висела жестяная ботаническая коробка, а в руке была зеленая сетка для ловли бабочек.
– Я уверен, доктор Ватсон, что вы извините мне мою смелость, – сказал он, когда, запыхавшись, добежал до меня. – Мы здесь на болоте люди простые и не ждем формальных представлений. Вы, может быть, слышали мое имя от нашего общего друга, доктора Мортимера. Я Стапльтон из Меррипит-гауза.
– Я бы узнал вас по сетке и ящику, – ответил я, – потому что мне известно, что мистер Стапльтон натуралист. Но как вы узнали меня?
– Я был у Мортимера, и он указал мне на вас из окна своей операционной комнаты. Так как нам с вами по пути, то я решил вас догнать и представиться вам. Надеюсь, что сэр Генри не чувствует себя хуже после путешествия?
– Он чувствует себя очень хорошо, благодарю вас.
– Мы все боялись, что после трагической смерти сэра Чарльза новый баронет не захочет жить здесь. Нельзя требовать от богатого человека, чтобы он похоронил себя в таком месте, но нечего говорить, что если он поселится здесь, то принесет большую пользу стране. Полагаю, что сэр Генри не одержим никакими суеверными страхами?
– Не думаю, чтобы это могло быть.
– Вам, конечно, знакома легенда о вражеской собаке, преследующей род Баскервилей?
– Слыхал о ней.
– Удивительно, насколько легковерны здешние крестьяне. Некоторые готовы поклясться, что видели подобную тварь на болоте.
Он говорил с улыбкою, но мне казалось по его глазам, что он смотрит на дело сериознее, чем хочет это показать.
– История эта сильно подействовала на воображение сэра Чарльза, и я не сомневаюсь, что она была причиною его трагической смерти.
– Но каким образом?
– Его нервы были настолько напряжены, что появление какой бы то ни было собаки могло произвести роковое действие на его больное сердце. Я думаю, что он в самом деле видел что-нибудь в этом роде в тисовой аллее в последнюю свою ночь. Я опасался несчастия, потому что очень любил старика и знал, что сердце его слабо.
– Почему вы это знали?
– От друга моего Мортимера.
– Так вы думаете, что какая-нибудь собака преследовала сэра Чарльза, и что он вследствие этого умер от страха?
– A вы можете объяснить его смерть как-нибудь иначе?
– Я не пришел еще ни к какому заключению.
– A мистер Шерлок Холмс?
От этих слов дыхание остановилось у меня в груди, но, взглянув на спокойное лицо и немигающие глаза своего спутника, я увидел, что у него не было никакого намерения застать меня врасплох.
– Бесполезно нам, доктор Ватсон, притворяться, что мы вас не знаем, – сказал он. – Отчеты о вашем сыщике дошли до нас, и вы не могли его восхвалять без того, чтобы не сделаться самому известным. Когда Мортимер назвал мне вас, он не мог отрицать подлинности вашей личности. Если вы здесь, значит, мистер Шерлок Холмс заинтересован этим делом, и естественно, что мне любопытно узнать, какого он держится мнения.
– Опасаюсь, что я не в состоянии ответить на этот вопрос.
– Смею я вас спросить, сделает ли он нам честь своим личным присутствием?
– В настоящее время он не может покинуть Лондона. Его внимание поглощено другими делами.
– Какая жалость! Он мог бы пролить некоторый свет на то, что так темно для нас. Что же касается ваших расследований, то если каким-нибудь образом я могу быть вам полезен, то, надеюсь, вы будете располагать мною. Если бы я имел некоторые указания на свойства ваших подозрений или на способ, каким вы полагаете вести свои расследования, то, может быть, я и в настоящую минуту мог бы оказать вам помощь или подать совет.
– Уверяю вас, что я здесь просто в гостях у своего друга сэра Генри и не нуждаюсь ни в какой помощи.
– Прекрасно! Вы совершенно правы, желая быть осторожным и сдержанным. Я поделом проучен за то, что считаю непростительною навязчивостью, и обещаю вам больше не упоминать об этом деле.
Мы дошли до пункта, где узкая поросшая травою тропинка, отделившись от дороги, вилась по болоту. Вдали поднимался крутой холм, усыпанный валунами; с правой стороны он был в далеком прошлом изрыт каменоломнями, а передней своей стороной смотрел на нас темным утесом, поросшим по скважинам папоротником и терновником. Из-за дальней вершины вилась серая струйка дыма.
– Несколько шагов по этой болотной тропинке, и мы в Меррипит-гаузе, – сказал Стапльтон. – Не пожертвуете ли вы часом своего времени, чтобы я мог иметь удовольствие представить вас своей сестре?
Моею первою мыслью было, что я должен быть возле сэра Генри. Но я вспомнил о кипах бумаг и счетов, которыми был усеян его стол. Уже наверное он не нуждался в моей помощи для их разбора. A Холмс настоятельно просил меня изучить соседей на болоте. Я принял приглашение Стапльтона, и мы свернули на тропинку.
– Удивительное место это болото, – говорил он, оглядывая кругом волнистую поверхность – длинные зеленые гряды с гребнями зубчатого гранита, подымавшимися в виде фантастических пенящихся волн. – Болото никогда не может надоесть. Вы не можете себе представить, какие удивительные тайны оно хранит. Оно так обширно, так пустынно и так таинственно.
– Так оно, значит, хорошо вам знакомо?
– Я живу здесь только два года. Местные жители назовут меня пожалуй новопришельцем. Мы приехали сюда вскоре после того, как поселился здесь сэр Чарльз. Но, подчиняясь своим вкусам, я исследовал всю страну и думаю, что немногие знают ее лучше меня.
– Разве ее так трудно изучить?
– Очень трудно. Посмотрите, например, на большую плоскость на север от нас с причудливыми холмами, как бы выступающими из нее. Вы ничего не находите в ней замечательного?
– Это редкое место для хорошего галопа.
– Естественно, что вы так думаете, а такое мнение стоило людям жизни. Видите вы эти яркие зеленые пятна, разбросанные по ней…
– Да, они имеют вид более плодородных мест.
Стапльтон рассмеялся.
– Это большая Гримпенская трясина, – сказал он. – Неверный шаг, и человеку ли, животному ли – смерть. Еще вчера я видел, как одна из болотных лошадок пропала в ней. Я долго видел ее голову, высовывавшуюся из болота, но в конце концов оно засосало и ее. В сухое даже время тут опасно проходить, а после осенних дождей это ужасное место. Между тем я могу добраться до самой середины этой трясины и вернуться оттуда живым и невредимым. О Боже, вот еще одно из этих несчастных пони!
Что-то бурое каталось и подпрыгивало в зеленой осоке. Затем показалась вытянутая вверх и судорожно корчившаяся шея, и над болотом пронесся страшный предсмертный стон. Я похолодел от ужаса, но нервы моего спутника были, по-видимому, сильнее моих.
– Исчезла! – сказал он, – трясина поглотила ее. Две лошади в два дня, а может быть и гораздо более, потому что они в сухое время привыкают ходить туда и только тогда узнают об опасности, когда трясина завладеет ими. Да, скверное место большая Гримпенская трясина!
– И вы говорите, что можете ходить по ней?
– Да, есть одна или две тропинки, по которым может пробежать очень ловкий человек. Я их нашел.
– Но зачем вам ходить в такое отвратительное место?
– Видите вы там вдали эти холмы? Они представляют собою острова, окруженные со всех сторон бездушной трясиной, медленно подползшей к ним в течение многих годов. На этих холмах находятся редкие растения и бабочки, и надо уметь добраться до них.
– Я когда-нибудь попробую свое счастие.
Он посмотрел на меня с удивлением.
– Бога ради выкиньте из головы такую мысль! Ваша кровь падет на мою голову. Уверяю вас, что вы не имели бы ни малейшего шанса вернуться оттуда живым. Я могу добраться туда только при помощи запоминания очень сложных примет.
– Это что такое?! – воскликнул я. По болоту пронесся протяжный низкий стон, невыразимо печальный. Он наполнил воздух, а между тем невозможно было сказать, откуда он исходит. Начался он грустным шёпотом и возрос до низкого рева, а затем снова затих в тихом меланхолическом звуке. Стапльтон посмотрел на меня с выражением любопытства на лице.
– Странное место болото, – сказал он.
– Да что же это такое?
– Крестьяне говорят, что это Баскервильская собака требует своей добычи. Я раза два слышал этот звук, но не так громко, как сегодня.
Я с дрожью в сердце посмотрел на громадную равнину, испещренную зелеными пятнами. Ничто не шевелилось на этом обширном пространстве, за исключением двух ворон, громко каркавших на одной из вершин позади нас.
– Вы человек образованный, – сказал я. – Не верите же вы такой бессмыслице? Как вы думаете, какая причина такого странного звука?
– Болота издают иногда необычайные звуки. Происходят они или от того, что земля садится, или от того, что вода поднимается, а может быть и от чего-нибудь другого.
– Нет, нет, это был живой голос.
– Может быть. Слыхали вы когда-нибудь, как ревет выпь?
– Нет, никогда.
– Это очень редкая птица, исчезнувшая ныне из Англии, но на болоте все возможно. Да, я бы не удивился, если бы оказалось, что слышанный нами звук был рев последней выпи.
– Это самый странный звук, какой я когда-либо слыхал в жизни.
– Да, во всяком случае, это необыкновенное место. Посмотрите на тот склон холма. Что вы о нем думаете?
Весь крутой склон был покрыт серыми каменными кругами; их было по крайней мере штук двадцать.
– Что это такое? Ограды для овец?
– Нет, это жилища наших почтенных предков. Доисторические люди густо населяли болото, и так как никто с тех пор не живет здесь, то мы находим нетронутыми все их приспособления к жизни. Это их вигвамы, с которых снесли крыши. Вы можете даже увидеть их очаги и ложа, если полюбопытствуете войти туда.
– Но ведь это целый город. Когда и кем он был населен?
– Неолитическим человеком. Время неизвестно.
– Что он делал?
– Он пас свои стада на этих склонах и научился раскапывать олово, когда медный меч начал заменять каменную секиру. Посмотрите на эту большую выемку. Это его работа. Да, доктор Ватсон, вы найдете много любопытного на болоте. Ах, простите меня! Это наверное циклопида.
Через тропинку перелетела муха или моль, и в один момент Стапльтон бросился за нею с необыкновенною энергиею и быстротою. К ужасу моему, насекомое летело прямо по направлению к трясине, но мой новый знакомый, не останавливаясь, прыгал за нею с кочки на кочку, и в воздухе развевалась его зеленая сетка. Серый костюм и неправильные зигзаги прыжков делали его самого похожим на гигантскую моль. Я стоял, пристально следя за его охотою с чувством восхищения перед его необыкновенной ловкостью и страха, что он может оступиться на предательской трясине, как вдруг услыхал за собою шаги и, обернувшись, увидел возле себя на тропинке женщину. Она пришла с той стороны, где струйка дыма указывала на местоположение Меррипит-гауза, но неровности болота скрывали ее, пока она не подошла совсем близко.
Я не сомневался ни одной минуты в том, что это – мисс Стапльтон, о которой мне говорили, так как на болоте должно было быть немного дам, и я помнил, что кто-то описывал ее как красавицу. И действительно, подошедшая ко мне женщина была красавица самого необыкновенного типа. Нельзя себе представить большого контраста, чем тот, который существовал между братом и сестрою: Стапльтон был бесцветен, с светлыми волосами и серыми глазами, она же – более темная брюнетка, чем те, которых случается встречать в Англии, стройная, изящная и высокая. У нее было гордое лицо с тонкими чертами, до того правильными, что они казались бы невыразительными, если бы не чувственный ротик и чудные, темные, живые глаза. Эта совершенная фигурка в изящном наряде была странным явлением на пустынной болотной тропинке. Когда я обернулся, она смотрела на брата, но затем быстро подошла ко мне. Я приподнял шляпу, желая объяснить ей свое присутствие, как вдруг ее слова обратили мои мысли по совершенно иному направлению.
– Уезжайте! – сказала она. – Возвращайтесь прямо в Лондон, немедленно!
Я мог только смотреть на нее с глупым недоумением. Ее глаза горели, и она нетерпеливо ударяла ногою о землю.
– Зачем мне возвращаться? – спросил я.
– Я не могу этого объяснить.
Она говорила горячо, низким голосом и как-то оригинально картавя.
– Но, Бога ради, сделайте то, о чем я прошу. Уезжайте, и чтобы никогда больше ноги вашей не было на болоте.
– Но я только что приехал.
– Мужчина! мужчина! – воскликнула она. – Неужели вы не способны понять, когда предостережение делается для вашего же добра? Возвращайтесь в Лондон! Уезжайте сегодня же. Бросьте это место во что бы то ни стало! Тс! мой брат возвращается. Ни слова о том, что я сказала. Не сорвете ли вы для меня этот цветок там в хвоще? У нас на болоте очень много этого вида цветов, хотя, конечно, вы опоздали для того, чтобы любоваться красотами этой местности.
Стапльтон бросил свою охоту и вернулся к нам красный и запыхавшийся.
– A, Бериль! – произнес он, и мне показалось, что его приветствие было далеко не сердечным.
– Ах, Джэк, как ты разгорячился!
– Да, я охотился за циклопидой. Они очень редки, и их трудно увидеть позднею осенью. Как жаль, что я упустил ее!
Он говорил беззаботным тоном, но его маленькие, светлые глазки беспрестанно перебегали с девушки на меня.
– Я вижу, что вы уже познакомились.
– Да. Я говорила сэру Генри, что теперь уже поздно для того, чтобы любоваться истинными красотами болота.
– Что такое? За кого ты его принимаешь?
– Я думаю, что это должен быть сэр Генри Баскервиль.
– Нет, нет, – сказал я. – Я простой смертный, но его друг. Я доктор Ватсон.
Краска досады залила ее выразительное лицо.
– Наш разговор был сплошным недоразумением, – сказала она.
– У вас немного было времени для разговора, – заметил ее брат с тем же вопросительным выражением в глазах.
– Я говорила с доктором Ватсоном, как с постоянным жителем, а не как с приезжим, – ответила она. – Какое ему дело до того, рано или поздно он приехал для того, чтобы видеть эти цветы. Но вы пойдете с нами в Меррипит-гауз, не правда ли?
Мы скоро дошли до мрачного дома, бывшего когда-то, в более цветущие времена, фермою, но теперь перестроенного в современное жилище. Его окружал фруктовый сад, но плодовые деревья, как и все прочие на болоте, были чахлы и малорослы. Все это место вообще производило впечатление какой-то скудости и печали. Нас принял странный, высохший, одетый по-деревенски, старый слуга, совершенно подходивший своим обликом к дому. Но внутри большие комнаты были меблированы с изяществом, изобличавшим вкус хозяйки. Когда я посмотрел в окно на беспредельное болото, усеянное каменьями, однообразно тянувшееся до далекого горизонта, то не мог не задать себе вопроса, что заставило этого высокообразованного мужчину и эту красавицу жить в таком месте.
– Оригинальное мы выбрали место для жизни, не правда ли? – спросил Стапльтон как бы в ответ на мои мысли. – A между тем нам удается чувствовать себя счастливыми, не правда ли, Бериль?
– Совершенно счастливыми, – подтвердила она, но в словах ее не слышалось уверенности.
– У меня была школа, – сказал Стапльтон. – Это было на севере. Работа в ней была слишком механическою и неинтересною для человека с моим темпераментом, но возможность жить с молодежью, формировать юные души, класть на них отпечаток своего характера и внушать им свои идеалы была дорога для меня. Но судьба вооружилась против нас. В школе открылась сериозная эпидемическая болезнь, и трое мальчиков умерло от нее. Школа не могла снова подняться после такого удара, и большая часть моего капитала безвозвратно погибла. И все-таки, если бы только не потеря прелестного сообщества мальчиков, я мог бы радоваться своему собственному несчастию, потому что при моей сильной любви к ботанике и зоологии я нахожу здесь безграничное поле для работы; а сестра моя такая же поклонница природы, как и я. Все это вы должны были выслушать, доктор Ватсон, благодаря тому выражению, с каким вы смотрели из нашего окна на болото.
– Мне, конечно, должно было прийти в голову, что здесь немного тоскливо и не столько, может быть, для вас, сколько для вашей сестры.
– Нет, нет, я никогда не тоскую, – быстро возразила она.
– У нас книги, занятия, и мы имеем интересных соеедей. Доктор Мортимер в высшей степени сведущий человек в своей специальности. Бедный сэр Чарльз также был восхитительным товарищем. Мы хорошо знали его, и нам так недостает его, что я и выразить не могу. Как вы думаете, не будет ли навязчивостью с моей стороны, если я сегодня сделаю сэру Генри визит, чтобы познакомиться с ним?
– Я уверен, что он будет в восторге.
– Так, может быть, вы предупредите его о моем намерении. При наших скромных средствах мы, может быть, в состоянии будем облегчить ему несколько жизнь, пока он не привыкнет к новой среде. Не желаете ли вы, доктор Ватсон, пойти наверх и взглянуть на мою коллекцию чешуекрылых? Я думаю, что это самая полная коллекция во всей юго-западной Англии. Пока вы будете осматривать ее, подоспеет завтрак.
Но я спешил вернуться к своим обязанностям. Меланхолический вид болота, смерть несчастного пони, сверхъестественный звук, связанный с мрачною Баскервильскою легендою, все это придало печальный оттенок моим мыслям. Затем последнею каплею к этим более или менее неопределенным впечатлениям явилось определенное и ясное предостережение мисс Стапльтон, высказанное с такою сериозностью, что я не мог сомневаться в том, что она сделала это, имея очень глубокое основание. Я устоял против всех уговоров остаться завтракать и тотчас отправился домой по той же поросшей травою тропинке, по которой пришел сюда.
Но, по-видимому, была другая, более прямая дорожка, потому что не успел я дойти до дороги, как был поражен, увидев, что мисс Стапльтон сидит тут на камне. Лицо ее было еще красивее от разлившейся по нем краски, и она держала руку у сердца.
– Я всю дорогу бежала, чтобы перехватить вас, доктор Ватсон, – сказала она. – Я не имела даже времени надеть шляпку. Мне нельзя долго оставаться, не то брат хватится меня. Я хотела вам сказать, как я огорчена своею глупою ошибкою. Пожалуйста, забудьте мои слова, не имеющие никакого отношения к вам.
– Я не могу их забыть, мисс Стапльтон. Я друг сэра Генри, и его благополучие очень близко касается меня. Скажите мне, почему вам так хотелось, чтобы сэр Генри вернулся в Лондон?
– Женский каприз, доктор Ватсон. Когда вы лучше узнаете меня, то поймете, что я не всегда могу объяснить то, что говорю или делаю.
– Нет, нет. Я помню дрожание вашего голоса. Пожалуйста, прошу вас, мисс Стапльтон, будьте откровенны со мною, потому что с тех пор, как я здесь, я чувствую, что вокруг меня сгущаются тени. Жизнь стала походить на эту большую Гримпенскую трясину с зелеными пятнами повсюду, в которые можно погрузиться, не имея путеводителя, готового указать верную дорогу. Скажите же мне, что у вас было на уме, и я обещаю вам передать ваше предостережение сэру Генри.
Выражение нерешительности пробежало по ее лицу, но взгляд ее снова стал жестким, когда она мне ответила:
– Вы придаете слишком большое значение моим словам, доктор Ватсон. Мой брат и я были очень потрясены смертью сэра Чарльза. Мы были очень близки ему, и его любимою прогулкою была дорога через болото к нашему дому. На него произвело сильное впечатление проклятие, тяготеющее над его родом, и когда произошла его трагическая смерть, я естественно почувствовала, что должны быть основания тому страху, который он выражал. Поэтому я была в отчаянии, что другой член семьи приехал, чтобы поселиться здесь, и сознавала, что его следует предостеречь против опасности, которой он подвергается. Вот и все, что я хотела сообщить.
– Но какого рода опасность?
– Вы знаете историю о собаке?
– Я не верю таким глупостям.
– A я верю. Если вы имеете какое-нибудь влияние на сэра Генри, то увезите его с места, которое было всегда роковым для его рода. Мир велик. Зачем ему желать жить в опасном месте?
– Потому что это опасное место. Таков характер сэра Генри. Я боюсь, что если вы не дадите мне более определенных сведений, то я не в состоянии буду увезти его отсюда.
– Я ничего не могу сказать определенного, потому что ничего определенного не знаю.
– Позвольте мне, мисс Стапльтон, предложить вам еще один вопрос. Если вы ничего иного не хотели сказать, то почему же вы не желали, чтобы ваш брат слышал вас? Тут ничего нет такого, против чего мог бы восстать он или кто бы то ни было другой.
Читать бесплатно другие книги:
