Ответ Империи Измеров Олег

— Да в принципе-то, как госцена в советское время… при Брежневе…

— Третий вид, это справедливые цены, они действуют на товары, определяющие уровень цен в отраслях и, и… — она наморщила лоб, — там, где качество мало зависит от производителя. Примеры: нефть, газ, электроэнергия. Справедливые цены определяют, исходя из оптимизации народнохозяйственного эффекта в целом… Я все правильно ответила?

— Да… Да, верно.

— А бритву решили брать?

— Да. Давно мечтал о такой.

— Еще бы, — согласилась она, — этой моделью все военные космонавты на БКС бреются. Ну, почти такой, там другое напряжение. В кассах пробивайте, вон у двери, — добавила она, увидев, что Виктор полез в карман за местным баблосом.

— Живыми будете? — Кассирша в большой коробке из пластика, дерева и анодированного под старую бронзу алюминия выглядела, пожалуй, единственным профессионалом в этом заведении.

— В смысле, живыми?

— Ну, очереди нет, так живыми, а так можно магнитной.

— Я магнитной, — решил Виктор. 'Посмотрим, можно ли этим картам доверять…'

— Недавно получили? Вон рядом электронные — и она кивнула на стоящие рядом ящики, которые Виктор поначалу принял за торговые автоматы.

Он достал карту из бумажника и засунул в щель одного из автоматов — на трехрядном светодиодном индикаторе высветилось состояние счета — потом набрал с кейпада сумму и номер отдела. Спустя секунду индикатор показал снятую сумму и остаток, а снизу выехал обыкновенный кассовый чек.

'Не продумано. Почему бы сразу не в отделе платить? Какая-то дань совку'.

— А почему бы сразу штрих-код не считывать для магнитной, чтобы до кассы не ходить? — спросил он у девушки, вернувшись и протягивая чек.

— С нового года так и будет, — улыбнулась она, — это тут когда-то местные умельцы внедряли одними из первых в Союзе, некомплексно сделали. Скоро заменят.

И она протянула ему бритву, уже обернутую в пленку, перевязанную ленточкой и уложенную в хрустящий экологический пакет-майку с эмблемой магазина.

— Там еще талоны для скидок. Будете заходить, не забудьте, пожалуйста.

'Гуманные и справедливые цены. Надо же!' — хмыкнул Виктор, выходя из магазина. Впрочем, цена на 'Агидель' ему действительно показалась совершенно гуманной и справедливой, хоть и свободной.

Потолок длинного подземного перехода, первого и долгое время единственного в Брянске, отражал шаги людей с каким-то вибрирующим призвуком; мертвый и яркий свет ртутный ламп наполнял тоннель, и превращал синеву неба на покрывавших стены мозаикой в лиловые кляксы грозовых туч. На остановке с другой стороны красовался павильончик для сугрева посетителей; через огромные, во всю стену окна виднелся ряд автоматических киосков. На всякий случай Виктор решил постоять снаружи.

— Простите, у вас закурить не будет? — к Виктору подошел невысокий мужчина лет сорока пяти, в коричневой куртке и кепке, из под которой выбивалась седая прядь волос; его сутулую фигуру и крупные складки морщин на лице дополняли массивные овальные полуботинки на толстой подошве, словно враставшие в асфальт. Голос у него был какой-то извиняющийся, словно человек стеснялся своей просьбы, хотя, судя по виду, к неимущим или пропившим деньги он явно не относился. Виктор сделал вывод, что мужик его личной безопасности не угрожает, а видимо, челу просто тяжко без курева.

— Увы, — сочувственно вздохнул он.

— Тоже бросили? А леденцов для отвыкания не найдется?

— Я вообще не курю.

— Да, бела просто… конечно, правильно делаете, просто… До аптеки что ли, дойти, антиникотиновый пластырь взять?

— Наверное, — неопределенно протянул Виктор, ожидая, что мужичок сейчас попросит денег.

— Хотя ладно, — ответил тот, — отвыкать так отвыкать. Каждый должен нести свой крест за грехи. Это я образно, я тоже атеист, просто в идее что-то есть, моральное содержание. Ведь правда?

Виктор пожал плечами.

— Кто знает. Я не гуманитарий, я инженер.

— Очень приятно. Я как раз гуманитарий. Писатель. Извините, плохо пахну…

— Что? — невольно воскликнул Виктор. Фраза показалась ему подозрительно знакомой.

— Вином немного. Если раздражает, я в сторону буду, сейчас же эта везде борьба… Трезвые — здоровые — сексуальные…

— Все в порядке, — примирительно ответил Виктор, — жизнь штука сложная.

— Вы, верно, думаете, это творческий кризис, или с издательством облом… нет, это все, как писал великий советский поэт Добронравов, суета, 'ведь не вся еще жизнь прожита'… Помните, да? Нет, дело в следующем. Умирает направление. Пятидесятые, шестидесятые годы подняли могучую волну авторов от земли, от нашей деревни, которые не просто отражали какой-то социальный пласт, нет… Они принесли с собой чистые, родниковые понятия морали. Распутин, Шукшин, Белов, Вичутин, Лихоносов, Астафьев — это возврат интеллигенции к народной почве, к русской, извиняюсь, христианской культуре. Я тоже атеист… но нельзя же отрицать христианство, как культуру и традиции, верно?

— Верно, — согласился Виктор, тем более, что не видел, с чем спорить.

— И вот вы только представьте: последнее десятилетие это направление умирает. Бесследно. Вы сейчас скажете: я драмати…ти…зирую. Нет, я не это, не драмати… ладно. Я понимаю вот что: гибнет язык. Шукшин вот, Распутин, они что — они писали живым народным языком. А сейчас живой народный язык приблизился к интеллигентскому. И опять вы скажете, что в этом плохого, образование, да. Да, если сравнить с канцеляритом пятидесятых — да, это прогресс. 'Говорить не умею красиво я, хоть порой могу коснуться разных тем' — да, это ужас что, это вот с девушкой так изъясняться, это надо было ломать, и это сломали. Сломали!

Литератор икнул: видимо, его потихоньку начало развозить. Виктор молча продолжал слушать, нетерпеливо поглядывая в сторону площади Партизан, чтобы не пропустить свой номер.

— Но! Но! Тогда был канцелярит — был и живой народной язык. Вы меня понимаете, да? Хорошо… Сейчас нет канцелярита — нет и народного языка. Стали говорить, как дикторы. Нестандартное самовыражение чувств угасает. Пишешь о селе — тексты похожи, речь героев похожа, мало, мало инди-ви-ду-альности. Все — пушкинским слогом. Помните, у Ахматовой — 'Слава соколам полета! Пушкин — в роли пулемета!' Инти… интиллигентизизировали село, и город, разумеется. Ну вот, а это мой едет… Вы, товарищ, извините, конечно…

— Да ничего. Все в порядке.

— Ну, может, я что-то преувеличил… драмати… ой. Всех благ.

'Ну и что делать?' — думал Виктор через пять минут, устроившись на сиденье тролля нужного ему маршрута. 'Проблема типа есть, а у попаданца ни готового решения, ни, самое главное, опыта в сфере языкознания. Может, попытаться, как в ТРИЗ — обратить вред в пользу? А как?'

Он задумчиво взглянул в окно: троллейбус уже завернул на Горбатова и катил мимо стандартных рядов витрин на первых этажах комплексов, прятавшихся за опущенными рифлеными забралами жалюзи; лишь некоторые из них светились, словно аквариумы в темной комнате, показывая медленно проплывавших между прилавков людей; над этими окнами неизменно высвечивалось 'Гастроном' или 'Промтовары'. Видимо, эти древнесоветски-безличные имена магазинов обозначали дежурные заведения. 'А в 'Промтоварах', небось, товары первой необходимости…'

Сосредоточиться на вопросе языкознания не удавалось. Мешала четверка молодых парней на креслах впереди, оживленно болтавшая о методах стабилизации самодельного экраноплана.

— Слышь, мужики, чего мы мучаемся? У Зерногова есть списанный 'Базальт'. Берусь его восстановить личной комплектухой. За вами датчики. Ну Серый же выточит цилиндры? Тензо делаем по книге.

— Проволочные? Чем возиться, дешевле полупроводниковые по сети заказать.

— Да какая разница, алгоритмы основное. Что в мозги заливать будем?..

'А чего они сами не решат этот трабл с разговорными?' — спросил себя Виктор. 'Интеллекта выше крыши. Может, они эту проблему просто не видят? Колбаса есть, и к этому привыкли, космос в порядке вещей, микросхемы… ну, может, не самые маленькие в мире, но по охвату населения сетями впереди планеты всей, есть чем гордиться. Пацанам что-то типа нетбука для развлечения, тоже есть предмет для гордости страной. По привычке увлекаются техникой, а вот язык… Блин, как сложно рулить в чужом обществе.'

Под плащом запикало. Виктор вытащил 'ВЭФ': индикатор виновато моргал надписью 'Зарядите батарею'.

'Долго протянул, по этим временам. Аккумулятор, видать, спецушный.'

В квартире царил полумрак, из приоткрытой двери кухни лился несильный холодный свет, проникавший через окна галереи, и это чем-то напомнило Виктору каюту теплохода, на котором когда-то давно ему довелось путешествовать по Волге. 'Парус' тихо плыл в ночь, и только приглушенный динамик — здесь его, конечно, можно было совсем выключить, но Виктор на всякий случай оставлял тихий звук, чтобы услышать сообщение о той самой войне, о которой ему напоминали на каждом шагу — приглушенный динамик мурлыкал ретро-программу, и неторопливо-романтический ритм танцевального шлягера тридцать девятого 'Я такая, как есть' придавал уверенности.

Не зажигая света, Виктор полез в тумбочку у кровати. Зарядки на месте не было. Куда же он положил ее в прошлый раз? Вроде в секретер… Он откинул полированную крышку-столешницу: зарядка валялась рядом с монитором Домолинии. Четырнадцать дюймов монохрома казались в этом мире каким-то осколком его брошенного дома; воткнув мобильник в зарядку, Виктор секунду помедлил, и щелкнул кнопкой под выпуклым стеклом экрана, чтобы услышать привычный комариный писк строчного трансформатора.

При загрузке всплыл поп-ап: 'Вы получили 1 сообщение'.

'Это, наверное, от Вероники.'

Он представил себе, как Вероника заходит в свою квартиру — интересно, какие у них там квартиры, в этих пирамидах — проходит в кабинет, садится за стол и включает терминал, пытаясь найти в загадочном пространстве тень, с которой она могла бы просто поговорить по душам, излить все, что наболело — одиночество, беспокойство за дочь, которая в ее мыслях все еще бегает по детской площадке, а на самом деле бродит где-то по чужому городу, где нет ни родственников, ни ее, Вероники, знакомых, и как медленно по стенам ползут тени ветвей деревьев из окон, не занавешенных, потому что рука не подымается задернуть тонкую блестящую ткань шторы.

Он торопливо щелкнул по ссылке: в раскрывшемся текстовом окне по центру, словно предупреждение ДОСовского Нортон Коммандера, появился заголовок:

'СООБЩЕНИЕ ТАСС'

Виктор кликнул.

'28 сентября с.г. в ходе экстренного заседания совета НАТО в Брюсселе было принято решение о проведении в ближайшее время военной операции против Югославии под предлогом защиты граждан, якобы подвергаемых преследованиям со стороны ДКХП… '

Дальше, естественно, следовало 'ТАСС уполномочен заявить', и 'в Советском Союзе с осуждением относятся к беспрецедентно враждебным действиям стран-членов НАТО, принявшем решение о неприкрытой агрессии против суверенной страны. Подобные действия несовместимы с высокой ответственностью, которую несут руководители государств, среди которых есть обладающие ядерным оружием, за судьбы собственных народов, за судьбы человечества…'

'Сольют югов?' — удивился Виктор. Намеки на то, что пресловутые 'руководители государств' обязаны подумать о неких 'неизбежных последствиях своих безответственных действий' и призывы 'вернуть ситуацию в рамки международного права' выглядели как-то уж слишком отвлеченно.

Он залез на сайт 'Известий'. В общем, все было как обычно, то-есть в основном о достижениях, за исключением все того же сообщения ТАСС и крохотной заметки, что президент Руцкой созвал Совет Обороны. Никаких подробностей о заседании Совета не сообщалось. И вообще было подозрительно тихо.

Взгляд упал на оранжевый 'Турист' на столе-книжке. Ну что ж, послушаем, что враги болтают…

Эфир встретил его воем и клекотом. Виктор тронул ручку настройки: все затихло, затем прорвалась восточная музыка и голос на незнакомом ему языке. Еще движение пальцем — чистая английская речь, музыка, затем в короткую паузу из далеких времен врезался в новую эпоху сильный голос Константина Лаптева по 'Маяку' — 'Цветок, твой дар, храню я…'. Чуть дальше снова непробиваемый вой, тишина, потрескивание грозовых разрядов, заунывный свист атмосфериков… а вот что-то по-китайски. На других диапазонах было точно так же. То ли раньше глушилки работали на десятой доли мощности, то ли включили расконсервированные, то ли построили новые, специально ко времени 'Ч', и теперь запустили, но все западные станции на русском были намертво вырублены, начиная со 'Свободы', 'Немецкой волны' и 'Голоса Америки', и кончая Албанией и Ватиканом. Римский папа, очевидно, здесь не котировался.

Пришлось напрячься со знанием разговорного. Правильный, словно отскакивающий от зубов диктора инглиш от BBC News не забивали ничем; через четверть часа Виктор узнал, что, по данным ЦРУ, в центре ядерных исследований 'Винча' под Белградом успешно ведутся работы по созданию ядерного оружия и ДКХП располагает несколькими зарядами мощностью от единиц до десятков килотонн, которые могут быть применены по крупным европейским столицам. Сообщалось также о расстрелах по приказу ДКХП мирных демонстраций оппозиции и депортациях целых поселений национальных меньшинств в концентрационные лагеря, где заключенные содержатся неделями без пищи и воды; со спутников были обнаружены массовые захоронения жертв режима. О предстоящей операции сообщалось обтекаемо: дескать, мировое сообщество в лице НАТО в ближайшее время примет меры, чтобы принудить (to force) диктаторский режим остановить свои кровавые злодеяния. Чем именно натовцы собрались to force и не выльется ли это в еще большее мочилово, голос из-за бугра скромно умалчивал.

Фединг утишил благородное негодование туманного Альбиона; Виктор попытался поправить настройку и сбил волну. В уши хлынул бодрый спортивный марш времен его детства, 'Вот это и есть футбол'; мужские и женские голоса энергично выводили:

— Сильны мы содружеством,

— Своею стойкостью, волею, мужеством!

Виктор щелкнул выключателем питания.

'Сильны мы содружеством…' Он чувствовал бы себя более спокойно, если бы услышал какие-то резкие заявления, организацию акций протеста, клеймение империалистов, что там еще было положено в СССР в таких случаях. Здесь же было затишье перед боем. Врубили радиопротиводействие… да, еще Виктору показалось, что к вечеру стало больше дружинников. На площади перед театром… никогда их там не видно было на площади перед театром. И флэш-моб 'Космос-наш!' стопудово не стихийный.

'Что-то готовят. Что-то готовят…'

14. Призрак Мозиллы

…Ленивое солнце неспешно потягивалось в своей зеленой постели за Фокинкой, озаряя золотыми отблесками барашки на взволнованном небе, и Десна еще безмятежно дремала, свернувшись посреди поймы под серым туманным одеялом. Вторник. Обычный день конца столетия.

Ничего не снилось. Или Виктор не помнил. От ночного забытья оставалось только щекочущее чувство ожидания каких-то неожиданных перемен в жизни. Не страх, не тревога, а что-то вроде азарта.

На кухне динамик что-то неразборчиво ворчал. Виктор добавил громкости, и динамик радостно возопил прорезавшимся голосом:

  • — Нет солдату счастья больше,
  • Чем услышать вражий крик,
  • Чем вонзить во вражье тело
  • Беспощадный русский штык!

'Между прочим, Лев Ошанин', подумал Виктор. 'которого 'Пусть всегда будет солнце'. Что же делать? Как же их остановить-то? Натовцев, в смысле.'

В ядерные заряды ДКХП и массовый террор он не верил. Пусть сперва американцы в Ираке химоружие свое найдут.

Перед проходными НИИагропроминформатики ничто не вызывало беспокойства. Асфальтовая дорожка залетела березовой и осиновой листвой, которую здесь никто не убирал. Небо хмурилось: днем, похоже, покапает. Виктор влился в неспешный ручеек сослуживцев, тянувшийся от остановки до проходной, стараясь уловить знакомые лица. Так никого и не узнав, он добрался до комнаты 212 и набрал код. Илья Нариманович уже был на месте и встретил Виктора добродушной улыбкой.

— А, Виктор Сергеевич! Добро пожаловать. Как настроение, как впечатления от смены обстановки?

— В смысле, что НАТО готовится напасть на Югославию?

— Не берите в голову, это есть кому решать. Я насчет другого. Наш темп работы для вас не слишком напряженный?

— Ничуть. Рабочий день до пяти… в выходные у вас вызывают?

— Ну, если что то компенсируют двойной оплатой или отгулами.

— Тогда чем он напряженный? Или это только начало?

— Нет, не начало… Тут вот в чем дело: со слов предыдущего хроноагента, народ в России — в вашей России — не любит работать, так считают ваши бизнесмены. Хотя Светлана Викторовна сообщила мне, что вы — не тот случай, все-таки, хотелось убедиться.

— Ну, а что значит любить работать? Если есть смысл, то работают, если хоть работай, хоть сачкуй, то и смысла нет, и работы тоже… Вот у нас один раз такой случай был, как-то своих заказов не было, подрядились в соседней области, в одной конторе, и там ихний руководитель сотрудников премии лишил за то, что они на городском празднике не были. Когда знаешь, за что получаешь, это одно, а когда непонятно, за что…

— Интересно… А что дальше с этим руководителем было?

— Не знаю, вроде на том же месте.

Илья Нариманович задумчиво почесал нос.

— Знаете, у меня такое желание сторонников вашего строя в вашей реальности направить провериться к психиатру. Хотя в своей реальности они скорее направят всех нас… У вас там есть законы против экономического рабства?

— Ну, с точки зрения прав человека наша система считается в мире свободной и демократической и рабство вроде как запрещено.

— Тогда ничего не понимаю. У нас по Указу Президиума от какого-то там мая восемьдесят шестого экономическим рабством считается использование должностным лицом административного и экономического положения для посягательства на личные права гражданина. Во-первых — это принуждение к работе или исполнению иных обязанностей в свободное время, это покушение на конституционное право на отдых.

— То-есть, субботников у вас нет?

— То-есть, они у нас чисто добровольные. Всесоюзный ленинский, между прочим, отменили, остался только памятный день. Во-вторых, принуждение выполнять несвойственные функции, в том числе и в рабочее время, это покушение на конституцию, на свободный выбор профессии. Предупреждая ваш вопрос — шефской помощи колхозам, что при Брежневе была, у нас давно нет. Есть возможность безработным из бывших стран СЭВ прокормиться. В-третьих — принуждение использовать для работы личное имущество. Например, требовать ездить по служебным делам на личной машине. В-четвертых — принуждение заниматься политической деятельностью вопреки желанию и убеждениям.

— Простите, то-есть у вас партийно-политической работы нет?

— Ну, как нет… Вот вы, например, человек, адаптированный к чуждой нам общественной системе. Вы здесь у нас лояльны к нашему строю? Только честно. Вы же знаете, у нас в Союзе мысли читают.

— Ну, не было смысла выступать.

— Вот. Это самое главное. Вам нет смысла диссидентствовать, да и на выборах вы, скорее всего, проголосуете за Народный Фронт коммунистов и беспартийных, и не из каких-то идей, а просто не захотите менять то, что вам лично удобно и комфортно.

— А если не проголосую?

— Плюс-минус голос роли не играет… Главное — это число довольных. В этом и есть партийно-политическая работа. Ну и, наконец, использование своего положения для действий, унижающих достоинство работника. А если у вас такой защиты нет, то тогда все понятно. Устраивают рабство, а рабу нет смысла работать. И над этим рабством сверху — балаган, видимость свобод, демократий… Но давайте к работе, — резюмировал Момышев, увидев, что Виктор уже повесил плащ в шкаф и сел за рабочее место. — В связи с планами НАТО в начавшуюся работу по социальным сетям срочно вклинивается еще одна задача, надо сегодня на группе нащупать решение. Готовы переключиться?

— Да. Настроение боевое.

— Это хорошо. Как вы, верно, уже знаете, сейчас в СССР альтернатива дешевой рабсиле — это роботизация. Это вполне устраивало в рамках автаркии. Но, в условиях грядущего мирового порядка, в орбиту СССР будут втягиваться страны с дешевой рабочей силой, и в этом случае роботизированные производства могут пока уступать, ненамного, но… А речь, как вы понимаете, идет о том, чтобы не городить перед такими странами торговых барьеров, иметь общую валюту — естественно, это будет рубль — и так далее. Подумайте пока, через полчаса собираемся в том же зале. К 'Калине' ваш терминал уже подключен.

В 'Калине' Виктору удалось нарыть массу интересной информации, но она его к решению вопроса никак не подвигала. Например, он узнал, что здешняя ОГАС, в отличие от первоначальных задумок Глушкова, была в основном ориентирована не на тотальную синхронизацию производственных процессов, а на предсказание на текущих данных и различных моделях кризисных ситуаций, дефицитов и затовариваний; надежность экономики считалась важнее, чем максимальная быстрота ее роста. Сама же 'Калина' оказалась сетью двойного назначения, построенной по принципу распределенных вычислений, причем центры, где сосредотачивались основные вычислительные мощности, и где располагались суперкомпьютеры, обслуживались военными ведомствами. Это позволяло легко переходить от загрузки системы экономическими и научными задачами к военно-мобилизационным; экономика при этом тоже, как по мановению руки, становилась военной, ибо даже в кооперативах управление предприятием, кадрами, бухгалтерией и прочим шло через 'Калину'. В СССР даже не требовалось отдавать приказ сверху: в случае войны его получали все на всех уровнях, и предприятие, кому бы оно ни принадлежало, занимало свое место в строю оборонного комплекса. Делегированная собственность предполагала право государства призвать каждого под свои знамена. Не надо было даже ни принуждать, ни угрожать — просто отдельный человек, на какой бы ступеньке служебной лестницы он бы не находился, не сумел бы противостоять этой синхронизированной и управляемой волне, и, предприняв попытку сопротивляться, он был бы в ту же минуту обойден и заменен, так ничего и не добившись. Виктору вдруг стало не по себе от мысли, что новый президент нажмет не ту кнопку на клавиатуре; впрочем, он утешил себя предположением, что при здешней степени защиты систем от дурака человека нельзя удалить клавишей ЗБ. То-бишь, по-нашему, по-российски, Backspace.

Виктор откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Надо было опираться на свои знания. Чтобы отвлечься от не нужной сейчас новой информации, он представил себе желтеющие клены, ветви которых тяжело качаются на аллее Пушкинского парка; крупные пятипалые листья неспешно кружат на фоне свинцового неба и плавно оседают на старые деревянные скамейки и серый асфальт, заполняют прямоугольную чашу фонтана, которого в его, Виктора, реальности давно уже нет, и невысокая девушка с барельефа на стене Зеленого Зала смотрит за этим недолгим полетом, воздевая руки к небу в окружении голубей и надписей на разных языках — 'Мир', 'Peace', 'Pax', 'Frieden'… Мир, покой, согласие. Согласие…

— Виктор Сергеевич! Ну что, вече собираем?

В конференц-зале было прохладно, как будто кто-то по ошибке включал кондиционер. Виктор осмотрел лица присутствующих. Интересно, ждут ли они от него чуда? А если ждут, то какого?

— Не знаю, может быть то, что я скажу, покажется несколько банальным… Короче, у нас в выигрыше оказываются либо страны с дешевой рабочей силой — ну, Китай, Южная Корея, вы знаете, — либо наоборот, с очень дорогой, у нас, например, Германия. Те, у которых зарплата средняя — проигрывают. Да, в Китай перемещаются сборка, производство простейших товаров, и так далее. Но! Собирают они изделия из деталей, сделанных дорогой рабочей силой, и тем самым обеспечивают сбыт продукции, занятость населения там, где квалифицированные кадры делают эти детали дорого и качественно. Не может Юго-Восточная Азия строить всю экономику на крышечках, открывашках, брелочках, петардах. Производство поездов, судов, станков, сложной современной электроники позволяет получить доход гораздо больший, чем 'на русалках заработать', а оно требует качественных деталей, качественной комплектации. И я вот о чем подумал… Советский Союз, здесь, много вложил в рабочего, инженера, технолога, и не только в их образование, профессиональные качества — государство вложилось в добросовестность, инициативу, изобретательность, желание делать свою работу все лучше и лучше… ну так давайте это и используем! Пусть СССР специализируется на качественной комплектации, а дешевую, простую, нетворческую работу переложит на тех, кто идет из деревни в город и ничего не умеет, но трудолюбив и много не запросит…

Он проглотил слюну. В зале стояла тишина.

— Сейчас у вас проектируются машины, продукция, в расчете на роботов. Это, конечно, хорошо. Но для будущего разделения труда надо проектировать конструкцию, рассматривая возможность делить технологии: вот это для изготовления квалифицированными кадрами, у себя, а это — там, руками приделают, и не надо особо изощряться, предусматривая возможность механизации сборки. Часть операций не будет механизирована, невыгодно, и конкуренты из других стран тоже это делать не будут. И поэтому в СССР будет все выгоднее и выгоднее вкладываться в качество рабочей силы.

Он закончил и сел. Наступила некоторая пауза, для Виктора, в какой-то мере неожиданная. Он ждал или одобрения, или, в худшем случае, обвинений в авантюрности, но сейчас возникло такое впечатление, что он чего-то сделал не так.

— Позвольте мне… — нарушила общее молчание Инна Станиславовна. — В какой-то мере я ожидала идеи примерно в таком ключе, и все даже очень логично, и, я бы сказала, даже привлекательно, но… Получается, мы — неоколониалисты? Мы, провозгласившие миру сталинские принципы добра и справедливости, используем наше начальное преимущество, нашу фору, для того, чтобы увеличить пропасть между богатыми и бедными? У себя мы можем сделать справедливое, богатое, образцовое общество, чуть ли не полное равенство, но — за счет того, что других в этот счастливый мир не пустим? И будем смотреть на те же США, на тот же Евросоюз, чтобы они, не дай бог, не переплатили большей части человечества, или войдем с ними в сговор. Да, мы, конечно, выторгуем себе место в мире. Но в каком мире? Куда пойдет этот мир? Это просто мировой концлагерь какой-то. Борясь внешне против мира наживы, вы предлагаете капитулировать внутренне. Полностью и безоговорочно. Та же идея золотого миллиарда, только мы выбиваем себе там квоту, а остальные миллиарды для нас мусор. И мы будем смотреть на эти миллиарды и мучиться от того, что приличия нам не позволяют просто их уничтожить, и надеяться, что, может, они как-нибудь сами того… Извините за резкость, но просто я этого не понимаю.

— Простите, — ошарашено переспросил Виктор, — а что же вы тогда нам предлагаете? На нары? Ну и потом, без этого они там в своих деревнях еще хуже будут жить! Так мы им работу дадим, заработки, они развиваться будут, школы строить, учиться, ну, я не знаю…

— Ну, это еще у Киплинга написано. Бремя белого человека. Мы, значит, им, дороги строим и фабрики, а они, неблагодарные, в нас господ и поработителей видят. А ведь господа и есть. Нам невыгодно, чтобы они до нас дорастали, норма прибыли понижается.

— Коллеги, не забывайте, пожалуйста, еще одну сторону, — раздался неторопливый голос Шниперсона. — Я не психолог, но я освещу этот аспект. Мы, по сути дела, вталкиваем население стран с дешевой рабочей силой в другой уклад, индустриальный, вытаскиваем его из аграрного бытия. А ведь человека так просто не переделаешь. И, на мой взгляд, не нужно форсировать, быстро подтягивать такое население к нашему уровню, потому что для него самого это может оказаться трагедией, как у нашего коестьянства во время ускоренной индустриализации. Может, они начнут массовый вандализм и саботаж, может, сопьются, может, расцветет бандитизм и наркомания. Сразу выравнивать зарплату, доводить до возможности только получать удовольствие и мало работать, не надо. Можем подорвать мораль.

— Борис Натанович, вы еще забыли лозунг великого кормчего — бедность есть мандат революционности. Старо и неконструктивно…

— Можно? — Лада по-школьному подняла руку. — Мне кажется, обсуждение пошло по колее додиалектических методов. Мы начали рассматривать ситуацию 'или-или'. А надо рассматривать — 'и-и'. И страны с низкой рабочей силой быстро развиваются, и с высокой. Мне кажется, что в Китае по мере дальнейшей индустриализации будет много людей, которые хорошо зарабатывают… ну, и там внутри страны появится разделение на территории с дорогой и дешевой рабочей силой, это уже будет внутренняя их проблема, и ее можно будет решать вместе, ничего не навязывая. У нас же идут, например, на приглашение в колхозы на сезонные работы восточноевропейских безработных. То-есть, получается, что отступление есть, но это отступление временное, в связи с экономической интеграцией стран с разным уровнем развития должно выравниваться, я так полагаю.

— Вы одушевляете стихию, — возразила Инна Станиславовна. — Никому это развитие не должно, оно не субъект. Противоречие само не разрешиться по 'и-и', это мы должны найти, как его разрешить. И правительствам развивающихся стран выравнивать развитие может оказаться невыгодно. Зачем им рисковать, съезжать с проторенной колеи для инвесторов? Они и будут рабами торговать. По сути дела, вы сейчас озвучили тезисы глобализаторов.

— Но мы же тоже в какой-то степени глобализаторы.

— Вот именно — в какой-то степени! Надо установить, в какой. Где кончаются уступки, и где начинается позорная капитуляция.

— Так мы никуда не придем, коллеги, — резюмировал Илья Нариманович. — Давайте начнем формулировать задачу. Итак, имеем исходную систему, состоящую из населения нашей страны, с дорогой рабсилой, и страны с дешевой. Так?

— Не совсем, — поправил Виктор. — Имеем систему из нескольких анклавов с дорогой рабочей силой — США, ЕС, СССР.

— А Японию не рассматриваем? — перебил его Евлашин.

— Рассматриваем… Просто у нас как-то психологически уровень жизни с Японией не сопоставляют. А дело как раз в том, что население СССР не должно чувствовать себя ущемленным по качеству жизни в сравнении с США и ЕС. С учетом разницы общественных ценностей, конечно, а то по голой потребиловке США всех перетянут. С другой стороны, и страны с дешевой рабочей силой не должны чувствовать себя ущемленными от нахождения в нашей интеграционной зоне, а не США или ЕС.

— То-есть противоречие условий задачи в том, что прибавочный продукт ограничен, и мы при ужесточении конкуренции со стороны капиталистических держав не можем наделить достаточной долей страны с высокой и низкой зарплатой? — заторопился формулировать Гена; от нетерпения у него даже начал чесаться нос. — А идеальный результат — когда прибавочный продукт резиновый, и мы можем растянуть его сколько угодно?

— Ну, вроде как да. Но это утопия, — вздохнул Виктор и вспомнил строки из песни Окуджавы: 'А пряников сладких всегда не хватает на всех'.

— Нэт! Это не утопия!

— Нет, это не утопия — повторил Платон Вахтангович, расстегивая ворот рубашки, — это, уважаемый Виктор Сергеевич, совсем другое — это идеал. А к идеалу можно приблизиться, например, повышая отдачу от потребления, рационализируя его. Один человек ест мясо барашка и глотает целые куски, другой прожевывает; барашек один, а второму человеку больше пользы! Хотя, можно сказать, это полумера.

Обсуждение оживилось.

— Мы должны лучше развивать мотивацию труда и прививать ее нашим партнерам.

— А почему ее не смогут развивать США?

— Они ограничены моралью личного обогащения.

— А сели они от нее отойдут? Одномоментно?

— Тогда… Слушайте, может, тогда мы их и победили? Изнутри?..

Читателю наверняка покажется странным, что мировые проблемы доверили решать дилетантам, а не именитым специалистам по мировой экономике и международным отношениям. Но в нашей реальности сплошь и рядом именно дилетанты такие проблемы и решают. В чем нетрудно убедиться, взглянув на мир.

К обеду Момышев начал подводить итоги.

— Ну что ж, коллеги, — произнес он, складывая ладони вместе, как на молитве, — ясно, что СССР будет позиционировать себя, как Германия, то-есть, страна с высокой оплатой квалифицированного труда и производством качественных, высокотехнологичных компонентов, сохраняя, однако, роботизированную сборку, как гарантию от экспортозависимости. По поводу негативных эффектов этого пути: все сгенерированные идеи по нейтрализации можно передавать, только, на мой взгляд, у них есть один недостаток, общий недостаток. Все они требуют увеличить политическое влияние на наших партнеров, едва ли не до насаждения марионеточных правительств. Конечно, можно сказать, что США так и делают, но, я уверен, можно найти еще более мягкий путь. Подумайте, как усилить компьютерную зависимость от СССР на разных уровнях. Хотя в развивающихся странах рынок средств информтехники узок, но…

— А дайте тогда опережающе персоналки угробим, — выпалил Виктор. — Ну, похороним ПК, как класс техники. Развитием облачных технологий и беспроводных сетей. Вместо ПК, который надо агрейдить, обслуживать, защищать антивирусом… ну, вы меня понимаете… даем планшет-терминал, в котором никаких движущихся деталей, ничего не ломается, операционки на серваках сами обновляются, юзерский софт обновляется, данные в сети защищены, дорогих винтов нет, служит вдвое дольше без апгрейдов — вот, как раз для развивающихся стран самое то! И это наш, родной, советский путь развития, вы, я смотрю, больших успехов достигли. А западные фирмы, они же сейчас, в девяностые, на Пи Си ориентированы, бабки впалили, им же их отбивать надо, куда им все резко менять? И тут мы могущество-то их нарождающееся информационное подрываем. Как вы смотрите?

— Я половину не поняла, но, по-моему, хорошая идея, — степенно произнесла Инна Станиславовна, — и еще хорошо, что программный код ГрафАЛГИНа и всех прочих, СУБД там на синтаксисе АЛГЭМа, АЛГЭКа, скриптовые рапироподобные языки — все это на русской основе. Надо создавать у них филиалы по производству местного ПО, будут учить русский, станут нам культурно ближе.

— Я не совсем электронщик, конечно, — добавил Геннадий, — но идея планшета у нас совпадает с готовящейся ГК РЭП революцией в полимерной электронике. Мне сказали о степени допуска присутствующих, так что могу открыто говорить о том, что разработки уже на завершающих стадиях и в ближайшие одну-две пятилетки планируют промышленное производство. Пока что основной заказчик… Так вот, если в рамках операции 'Ответ' решить вопрос о гражданских изделиях, мы же запросто уделываем ихних компьютерных гигантов. Представляете — гибкие планшеты, складывать можно, в трубочку свернуть… А если это все только на спецуху пойдет, я боюсь, что опять на Западе до этого потом дойдут и нам же потом и впиндюрят, как тогда ИБМ 360.

— Ну, это с компетентными лицами решим. И все это надо связать с нашей основной задачей по социальным сетям, — добавил Момышев, — потому что такая архитектура идеально на нее ложится. И, кстати, в этом плане интересна мысль включиться в войну Интернет-обозревателей, чтобы подломить нарастающую гегемонию 'Эксплорера'. Компания 'Нетскейп' сейчас потерпела неудачу и отказалась от работы над пятой версией; может, ее, пользуясь случаем, и перекупить, сделав совместное предприятие? Другой вариант, которые некоторые советуют, это продукт фирмы, основанной специалистами-выходцами из норвежского 'Теленора', они его развивают уже давно, года три, продают за деньги, но после того, как 'Эксплорер' превратился в бесплатное приложение, то им придется менять коммерческую модель, и ту самое время из перекупить. Их обозреватель 'Опера' не основан на 'Мозаике', версия 3,5 кроссплатформенная и поддерживает каскадные таблицы. Поскольку принятая в СССР объектная модель документа сейчас отличается от принятой Консорциумом Всемирной Паутины, который сейчас фактически превратился в орган влияния корпорации Майкрософт, то в качестве вклада с нашей стороны можно взять разработку 'Ариадна' для Внешсети, где есть автоопределение кодировок, и, в перспективе, будет автоперевод. Как вы смотрите на это, Виктор Сергеевич?

— В нашей реальности оба варианта через десять лет выживут. 'Мозилла', это браузер, то-есть, обозреватель на базе 'Нетскейпа', займет треть рынка, а в некоторых странах Европы — до половины, распространяется как свободное ПО. 'Опера' в мире в целом займет несколько процентов рынка, на постсоветском пространстве до половины. Но, в связи с нашей ставкой на облачные технологии, хотел бы обратить внимание, что 'Опера' прорвалась на мобилы, смартфоны, наладонники, игровые системы и телеприставки и так называемые стодолларовые ноутбуки. То-есть это на данный момент ближе к идее убиения ПК. А 'Мозилла', она как-то больше на персоналках осела, хотя за десять лет все еще можно изменить.

Возражений не последовало. Взамен призрака коммунизма над Европой повис призрак Оперы. Или Мозиллы.

…Чего-то элитного в столовке сего закрытого учреждения не оказалось, цены тоже, как и везде. Был большой выбор диетических блюд, например, можно было взять горячее яйцо всмятку в пластмассовой рюмке-подставочке, низкокалорийный грибной суп с перловкой или низкоуглеводные сырные оладьи. Вообще меню было три, для работников тяжелого физического, легкого физического и умственного труда. Ценность пищи для советских людей, как и для американских миллиардеров, измерялась не деньгами. Обеденный перерыв был часовой, специально для того, чтобы сотрудники могли неторопливо жевать, насыщая нехитрые, но добротно приготовленные продукты ферментами под приятные фортепианные композиции в стиле дрим-хаус, и услаждая взор картинами, представлявшими собой виды из окна на голубые дали. За столами почти не разговаривали; процесс обеда был почти медитацией.

Послеобеденное время прошло в кабинете 212, где Виктор вернулся к детальной проработке проекта социальной сети, общаясь с коллегами через мессенджер. Время летело незаметно, и мелодичный гонг, возвестивший через динамики о конце рабочего дня, прозвучал для него как-то неожиданно.

'Странно', подумал Виктор, сидя в зеленоватом салоне двадцатиместной маршрутке, и наблюдая на ползущие по небу серые облака, 'в этом мире развитого сталинизма почти не говорят о Сталине. Проблемы сталинизации-десталинизации не существует. Есть несколько привычных слов, там, сталинизм есть модернизация, идеалы сталинизма, и прочее, и есть очень далекая история, вроде княжеской Руси или петровских реформ. У нас же, в обществе с демократической конституцией, где сталинизму, казалось бы, и угнездиться негде, нет форума, где о нем бы не развели треп, треп бесполезный, потому что всегда заранее ясно, что ни к какому мнению не придут, а только переругаются. Люди ходят на демонстрации с портретами Сталина, люди проклинают Сталина в книгах и собирают на него компромат по архивам, как будто нет более важных вопросов, о Сталине идут теледебаты, как будто его будут выбирать на пост президента. Это не здесь сталинизм. Здесь практицизм, на котором висит Сталин, как магнитик на холодильнике. Это у нас, в нашей реальности сталинизм, сталинизм в виде тотального международного шоу. Сталин — это битва за умы и влияние, это всеобщая политическая игра.'

Он доехал до площади Ленина, спустился по каштановой аллее в сквер Маркса, и свернул направо, на кольцевую дорожку, задумчиво слушая, как шуршит под ногами опавшая листва; было такое впечатление, что ее здесь не убирают, а специально настилают аккуратно на асфальт, чтобы она шевелилась под ветром, как живая, и волновалась от шагов, словно бы идешь по берегу золотистого моря.

— Добрый вечер, Виктор Сергеевич!

Виктор поднял голову. Прямо перед ним стоял рослый, спортивного вида незнакомый мужчина лет сорока, в расстегнутой коричневой ретро-куртке 'Авиатор', из-под которой виднелись пушистый серый свитер литовской кооперации, переходящий в тертые джинсы Jesus из Калинина. На груди мужчины болтался увесистый пленочный полупрофессиональный 'Зенит', который Виктор поначалу принял за 'Никон'.

— Добрый. Я вас, кажется, встречал в Гипростройдормаше?

— Нет. В Гипростройдормаше вы меня не видели. Вам привет от Галлахера.

15. Удар покойника

'Очень интересно', подумал Виктор, 'а меня не предупредили, что встреча со связником будет сегодня. Или они не знали, где она будет? Что делать? Надо выиграть время.'

— Галахина? — переспросил он. — Помню, был такой в БИТМе, на вагонах, кажется. Только мы не были близко знакомы. Так он меня помнит? Или другого Еремина, что с ним на одном потоке учился? Знаете, нас часто путают.

— Нет, он не из БИТМа, — ответил незнакомец. — И вы его видели не так давно.

Он вынул из барсетки фотографию и протянул Виктору. На снимке был он, Виктор, и Галлахер в лесу под Щибенцем.

— А, так это вот этот Галлахер! А я — то голову ломаю. Да, встретил я тогда его в лесу, знаете, он меня просто заговорил. Слушайте, так это же он, наверное, мне обещал хорошие грибные места показать, приглашал, вот только из головы вылетело куда. Вы тоже грибник, он через вас просил передать?

— Я не грибник, — ответил незнакомец, — простите, забыл представиться. Меня зовут Джон Брукс, я гражданин Великобритании, ассистент профессора Уилкинса из Имперского колледжа в Лондоне. Компьютерные науки. Здесь по научному обмену. Господин Галлахер попросил меня встретиться с вами.

— Простите, я не знаю никакого профессора Уилкинса. И если этот ваш Галлахер иностранец, я с ним тоже не знаком.

— Я все понимаю, принимая во внимание, что мы с вами в СССР, а не в свободной стране. И все-таки вам придется мне поверить. Дело в том, что смерть знакомой вам госпожи Лацман — это не несчастный случай. Ее убили.

'Если Галлахер считает, что я не связан с КГБ, то я не должен знать, что ее убили'

— Так. Я ничего не понял, давайте так: что вы хотите?

— Встретимся через полчаса на Покровской горе у памятника Пересвету. Вам ведь наверняка хочется посмотреть, такой же это памятник, как в вашей истории, или его по-другому сделали? Там неподалеку случилась авария, экскаватор кабель задел, и камеры наблюдения на ближайшие часа полтора обесточены.

— Да, да, конечно. Всего доброго.

Виктор повернулся и зашагал к выходу из сквера.

'Меня ведут или нет? Если да, то на Покровской наши проследят. А если нет? Они же не всесильны, они же упустили меня тогда, у Самолета. Конечно, случайность, чувиха странная подвернулась. А здесь? Здесь не будет случайность? Надо предупредить.'

Он уже было сунул руку за 'ВЭФом', но отдернул назад, остановился, и сделал вид, что смотрит, не выезжает ли 'скорая' из ворот поликлиники.

'А если те тоже следят? Если их несколько? Кто сказал, что этот Джон Брукс один приперся, а не целое шобло? И, может, это вообще их не главный? Черт, черт, завалю все.'

Долго задерживаться было нельзя, и он не спеша, делая непринужденный вид, зашагал, огибая округлый фасад институтского корпуса. Остановка, киоск.

'Скоро троллейбус подойдет, нельзя пропускать, подозрительно… Что делать? Киоск, газеты… а тут, оказывается, тоже авторучки продают…'

На глаза ему попалась четырехцветная, похожая на сильно похудевший дирижабль, шариковая ручка; повеяло воспоминаниями о студенческих годах.

'Когда-то за такими гонялись… стоп.'

Он подошел к киоску. Имеет он, в конце концов право на слабость к мелким безделушкам?

— Простите, не покажете мне эту авторучку?

Продавшица пенсионерка. Это хорошо. Еще помнит, верно, времена Сталина, Берии и НКВД.

Он взял ручку и пощелкал, выдвигая стержни поочередно.

— Я возьму. Бумажка есть попробовать, как пишет.

Продавщица подала ему обрывок старой газеты; Виктор небрежно, меняя цвета, начиркал на нем ряд цифр.

— Позвоните по этому номеру в КГБ, — негромко сказал он старушке, — передайте Семиверстовой, что встреча у Баяна. Не подавайте виду, за нами, возможно, следят.

Расчет оказался верным: старушка не спаниковала, не удивилась, и не стала задавать ненужные вопросы.

— Будьте спокойны. Все сделаю. Тридцать лет в ВОХРе работала.

— Сейчас позвоните, — и громко добавил, — Нормалек! На третьем курсе о такой мечтал!

За спиной загудел троллейбус, здесь все маршруты доходили до Покровской. Виктор развернулся и поспешил присоединиться к садящимся в среднюю дверь; обернувшись, он заметил на киоске табличку 'Перерыв'.

В салоне, присев на кресло, Виктор незаметно перевел мобильник в режим 'диктофон-передача'.

'Так. Теперь хоть не увидят, так услышат.'

…На Покровской горе все было почти как в реальности Виктора — волна из 1978 года архитектурный замысел не затронула. Добавился только фрагмент крепостной стены из бревен и неширокая лестница, спускавшаяся вниз от памятника в сторону довоенной пожарки. От собора в сторону конной статуи тянулись две аллейки, где меланхолические ивы опускали свои еще не тронутые желтизной косы на коричневые скамеечки. Порывистый осенний ветер из-за Десны утихал, смиренный неторопливыми романтичными звуками французской эстрады из спрятанных в листве динамиков.

У памятника Пересвету Брукса не оказалось, торчала парочка молодых людей, для которых главное было отнюдь не конь и даже не легендарный герой с легендарным поэтом. Девушка колдовала над серебристой лодочкой сотового.

— Ой, Леш, она сеть не находит. Что делать?

— Дай сюда… Да это, наверное, из-за аварии. Там, подальше, вышка волемота стоит, наверное, ее тоже вырубило. Пошли, с набережной позвоним.

'Мобиле тоже кранты? Ч-черт… Ловушка. Сматываться надо отсюда'

— Простите, гражданин, вас можно попросить сфотографировать меня на фоне памятника? А то скоро уезжать, а никто не поверит, что в таком прекрасном городе был.

Брукс стоял слева и улыбался; когда он подошел, Виктор не заметил.

— Да, пожалуйста, — согласился Виктор. — Вас вблизи или?

— Чуть подальше. Вот тут смотрите, тут кнопка.

— Да я понял. С детства снимаю.

Он поймал Брукса в прицел объектива, зумировал. Джон смотрел ему прямо в глаза, оскалив зубы, уверенный, довольный, все рассчитавший. Ладно. Увидим.

— Все. Ваша камера.

— А вы говорите, давно снимаете?

Парочка еще не отошла и продолжала что-то обсуждать в нескольких шагах. 'Ищет повод для разговора'.

— Да. Родители фотик взяли в шестидесятом, наверное, меня снимать. Ну, а потом и сам научился.

- 'ФЭД', наверное?

— Нет, дешевый, 'Смену'. Она как мыльница.

— Да, помню, похожа на мыльницу. Для любителей, очень простая. А у моих родителей был 'Любитель', долго был, потом они взяли 'Зенит-Е', а 'Любитель' отдали мне. Кадров мало, но снимки качественные, потому что широкая пленка. С тех пор, знаете, питаю слабость к хорошим камерам.

Страницы: «« ... 2021222324252627 »»

Читать бесплатно другие книги:

Информативные ответы на все вопросы курса «Нервные болезни» в соответствии с Государственным образов...
Большая часть попаданцев в прошлое знает, что творилось тогда, до минуты, и они легко в управленческ...
Халлея – страна сильных духом людей и могущественных драконов. И как покоряющий небо ящер никогда не...
Люк и Клаудия выросли вместе – на берегу океана, в роскошных номерах старомодного отеля «Ночи Тропик...
Угораздило меня попасть из 2010 года в 1965-й! С ноутбуком, RAVчиком и трагическим послезнанием о да...
Маленький городок у моря.Три женщины, мечтающие о счастье.Джемма собирает материал для газетной стат...