Мистер Убийца Кунц Дин

– Да? А как насчет поцелуев в грудь?

– Мне не показалось это непристойным, так как я думала, что это ты.

– Пейдж, напомни мне, дорогая, когда в последний раз я звонил тебе на работу и говорил о поцелуях в грудь?

Она засмеялась:

– По-моему, никогда, – ответила она, а когда он тоже рассмеялся, добавила: – Было бы неплохо время от времени делать это, хотя бы для того, чтобы немного повеселиться.

– Они так и просятся, чтобы их целовали.

– Спасибо.

– И твоя попка тоже.

– Ты заставляешь меня краснеть, – сказала она, и это была правда.

– И твой…

– Это уже становится совершенно непристойным, – сказала она.

– Да, но я жертва.

– Ты уверен?

– Ты позвонила и обвинила меня в том, что я сказал тебе что-то гадкое.

– Да, действительно. Раскрепощение женщин, ничего не поделаешь. Недаром ведь они борются за свои права!

– И когда только это кончится!

Пейдж вдруг осенила тревожная мысль, но она медлила четко сформулировать ее. Быть может, это был действительно Марти, но звонил он в состоянии амнезии, сходном с тем приступом, который случился с ним днем, в субботу, когда он монотонно повторял два этих слова в течение семи минут, а потом ничего не вспомнил бы, если бы не диктофон.

Ей показалось, что ему пришла в голову та же мысль.

Она первая нарушила молчание:

– Что сказал Поль Гутридж?

– Он думает, что это стресс.

– Думает?

– Он договаривается, чтобы меня обследовали завтра или в среду.

– Он не был обеспокоен?

– Нет. Или притворился, что не обеспокоен.

Непринужденная манера поведения Поля уступала место серьезности, когда ему нужно было сообщить своим пациентам что-то важное. Он всегда был прямолинеен и говорил по делу. Во время болезни Шарлотты другие врачи пытались унять тревогу родителей, сглаживая кое-какие моменты, чтобы постепенно подготовить их к худшему. Поль, однако, прямо оценил ситуацию, ничего не скрывая от Пейдж и Марти. Он знал, что никакая полуправда или лживый оптимизм здесь не помогут. И что их нельзя путать с состраданием. Пейдж знала, что если Поль не был обеспокоен состоянием здоровья Марти и этими его тревожными симптомами, то это хороший знак.

– Он дал мне лишний экземпляр журнала "Пипл", – сказал Марти.

– Ты говоришь это так, как будто он дал тебе целую сумку собачьего дерьма.

– Да, но я не на это рассчитывал.

– Это совсем не так плохо, как ты думаешь, – сказала она.

– А ты откуда знаешь? Ты ведь еще не читала статью.

– Я знаю тебя и твою реакцию на подобные вещи.

– На одной из фотографий я похож на Франкенштейна с похмелья.

– Мне всегда нравился Борис Карлофф.

Он вздохнул.

– Теперь мне нужно сменить фамилию, сделать пластическую операцию и переехать в Бразилию. Как насчет того, чтобы забрать девочек из школы, прежде чем я начну заказывать билеты на Рио.

– Я сама заберу их. Сегодня они заканчивают на час позже.

– А, вспомнил. Сегодня понедельник – у них уроки фортепиано.

– Мы будем дома в половине пятого, – сказала она. Ты покажешь мне журнал и можешь поплакаться мне в плечо.

– К черту все это. Я покажу тебе журнал и проведу вечер, целуя твои груди.

– Ты какой-то странный, Марти.

– Я люблю тебя, малыш.

Пейдж повесила трубку, продолжая улыбаться. Он всегда умел заставить ее улыбнуться. Даже в самые тяжелые моменты жизни.

Она отказывалась думать о странном телефонном звонке, о болезни, об амнезии, о фотографиях, на которых он похож на монстра.

"Пользуйся моментом. Наслаждайся им. Цени его".

Она так и сделала. Через минуту с небольшим она связалась по селектору с Милли и попросила ее пригласить в кабинет Саманту и Сина Ачесонов.

Он сидит в кресле за письменным столом. В своем кабинете. Ему удобно. Он может даже поверить, что уже сидел в нем прежде.

И все-таки он волнуется. Он включает компьютер. Хорошая машина IBM PC, с большим запасом жестких дисков. Он не помнит, чтобы он покупал ее.

Компьютер выдает предварительные данные. Далее на огромном экране появляются слова "Состав основного меню". Вариантов всего восемь: в основном это программные средства обработки текстов.

Он выбирает Word Perfect 5.1, и программа загружается.

Он не помнит, чтобы кто-нибудь учил его, как обращаться с компьютером или пользоваться программой Word Perfect. Он также не помнит, кто научил его пользоваться оружием и ориентироваться на улицах различных городов. Вероятно, его боссы полагали, что для выполнения заданий ему следует владеть элементарными знаниями о компьютере и знать определенные программы.

Изображение на экране проясняется.

Все готово.

В нижнем правом углу голубого экрана белые буквы и цифры сообщают ему, что это документ номер один, страница номер один, строка номер один, позиция номер, десять.

Готово. Он готов писать роман. Это его работа.

Он смотрит на чистый монитор, пытаясь начать работу. Начать, однако, труднее, чем он предполагал.

Он взял с собой из кухни бутылку пива, подозревая, что ему может понадобиться освежить свои мысли. Он делает большой глоток. Пиво холодное, бодрящее, и он знает, что это как раз то, что поможет ему.

Осушив полбутылки, с возросшей уверенностью он сейчас начнет печатать. Отстучав одно слово, он останавливается:

Мужчина.

Что мужчина?

Минуту он внимательно смотрит на экран, потом продолжает "вошел в комнату". В какую комнату? В доме? В учреждении? Как она выглядит, эта комната? Кто еще в ней находится? Что этот мужчина делает в этой комнате? Зачем он здесь? Может, это не обязательно должна быть комната? Может, это, может быть, поезд, самолет, кладбище?

Он убирает слова "вошел в комнату", заменив их на "был высокий". Итак, мужчина высокий. Имеет ли это какое-то значение? Важен ли рост для сюжета рассказа? Сколько ему лет? Какого цвета у него глаза, волосы? Кто он – кавказец, негр, азиат? Во что он одет? И вообще, должен ли он быть обязательно мужчиной? Может, можно, чтобы это была женщина? Или ребенок?

Одолеваемый этими сомнениями, он все стирает и начинает заново.

Экран чист.

Все готово.

Он допивает бутылку пива. Оно холодное в бодрящее, но мысли его не освежает.

Он направляется к книжным полкам, вытаскивает восемь книг со своим именем на обложке. Приносит и кладет их на письменный стол. Читает первые, вторые страницы, пытаясь что-то выжать из себя.

Быть Мартином Стиллуотером – его судьба. Это очевидно и сомнению не подлежит.

Он будет хорошим отцом Шарлотте и Эмили. Он будет хорошим мужем и любовником для прекрасной Пейдж.

И он будет писать романы. Детективы. Очевидно, он и раньше писал их, раз написал уже с десяток, поэтому он сможет вновь писать их. Просто он должен заново приобрести навык и умение писать.

Экран чист. Он кладет пальцы на клавиши, приготовившись печатать.

Экран такой пустой. Пустой, пустой, пустой. Насмехается над ним.

Понимая, что его раздражает тихий назойливый гул вентилятора в компьютере, а также настойчиво притягивающее к себе голубое электронное поле документа номер один на странице номер один, он выключает компьютер. Он благословил наступившую тишину, однако плоское серое стекло видеомонитора раздражает его больше, чем голубой экран работающего компьютера; выключив машину, он как бы признает свое поражение.

Ему необходимо быть Мартином Стиллуотером, а это значит, что ему необходимо писать.

Мужчина. Мужчина был. Мужчина был высокого роста, голубоглазый и со светлыми волосами, на нем был синий костюм, белая рубашка и красный галстук, ему около тридцати лет, и он не знает, что ему нужно в комнате, в которую он вошел. Черт. Нескладно. Мужчина. Мужчина. Мужчина…

Ему необходимо писать, но каждая попытка неизбежно ведет к неудаче. А неудача очень скоро порождает гнев. Знакомая схема. Гнев рождает особую ненависть к компьютеру, он чувствует к нему отвращение, ненависть направлена также на его неприглядное положение в обществе, на само общество и на каждого его гражданина. Ему нужно так мало, так ничтожно мало – просто принадлежать кому-то, быть как все остальные люди, иметь дом и семью, иметь какую-то цель. Разве это много? Он не хочет быть богатым, отираться среди власть имущих, обедать с сильными мира сего. Он не просит славы. После стольких лет борьбы, смятения, неопределенности и одиночества он обрел наконец дом, жену, двоих детей, смысл жизни, судьбу. Однако он чувствует, как все это ускользает у него из рук. Ему необходимо быть Мартином Стиллуотером, но для того чтобы быть Мартином Стиллуотером, ему нужно уметь писать, а он не умеет писать, черт побери, не умеет. Он знает планировку улиц Канзас-Сити, других городов, он знает все об оружии, умеет открывать любые замки, потому что они насадили ему эти знания, но не потрудились научить его писать детективы. А ему так нужно уметь их писать для того, чтобы быть Мартином Стиллуотером, удержать такую милую жену, как Пейдж, дочерей, свою новую судьбу, которая ускользает, ускользает, ускользает от него, улетучивается его единственный шанс на счастье, потому что они против него, все они, весь мир ополчился против него.

А почему? Почему? Он ненавидит их вместе с их схемами, их безликой силой, презирает их с их машинами так сильно, что… В порыве гнева он бьет тяжелым кулаком по темному экрану компьютера, уничтожая таким образом не только машину и все, что с ней – связано, но и свое отражение в ней. Звук бьющегося стекла разносится по всему дому, а пустота, образовавшаяся внутри монитора, издает отрывистый звук одновременно с коротким свистом гуляющего по комнатам сквозняка.

Он подносит руку к лицу и внимательно смотрит на яркую кровь. Осколки стекла все еще продолжают сыпаться на клавишную панель. Острые осколки торчат из перепонок между пальцами и из нескольких суставов. Эллипсообразный осколок впился ему в ладонь.

Он все еще зол, но потихоньку начинает приходить в себя. Насилие иногда успокаивает.

Он разворачивается на кресле-вертушке, наклоняется вперед, чтобы при свете настольной лампы внимательно рассмотреть раны. Осколки стекла блестят как бриллианты.

Ему не очень больно, и он знает, что скоро и эта боль пройдет. Он силен и жизнерадостен, счастлив чудодейственной способностью восстанавливать силы.

Некоторые осколки впились ему в руку неглубоко, и он в состоянии выдернуть их ногтями. Другие крепко впились в его плоть.

Он отодвигает кресло от рабочего стола, встает и идет в ванную. Ему нужен пинцет, чтобы вытащить глубоко засевшие в ладони осколки.

Вначале кровь льется обильно, теперь же ее почти нет. Тем не менее он держит вытянутую руку на весу, высоко в воздухе, чтобы кровь струилась по запястью и попадала под манжет рубашки, а не капала на ковер.

Он вытащит осколки и снова позвонит Пейдж на работу.

Он так разволновался, когда нашел ее рабочий телефон в справочнике. Его сильно трясло, когда он говорил с ней. Она говорила очень интеллигентно, – мягко, уверенно. У нее слегка грудной тембр голоса, и он нашел его сексапильным.

Будет замечательно, если она окажется сексуальной. Сегодня ночью они будут спать вместе. Он не один раз овладеет ею. Вспоминая ее лицо на фотографии и хрипловатый голос по телефону, он не сомневается, что она сумеет удовлетворить все его желания как никто другой, не оставит его неудовлетворенным и расстроенным, как это было со многими другими женщинами.

Он надеется, что она оправдает или даже превзойдет его ожидания и у него не будет причин обижать ее.

В ванной он находит пинцет в ящике, где Пейдж хранит свою косметику, ножницы, пилочки, точильные пластинки и другие необходимые для ухода за собой вещи.

Он стоит у раковины и, вытащив осколок стекла, каждый раз промывает палец струей горячей воды.

Быть может, сегодня, после близости с ней, он поговорит с Пейдж о его писательской проблеме. Если с ним и раньше случалось такое, то она должна помнить, что он предпринимал для того, чтобы выйти из этого творческого тупика. Он действительно уверен, что она найдет выход из положения.

Он приятно удивлен и чувствует облегчение, сознавая, что теперь ему не придется быть со своими проблемами один на один. Он женатый человек, и у него есть преданный ему партнер, способный разделить его тревоги.

Он поднимает голову, смотрит на свое отражение в зеркале над мойкой, ухмыляется и произносит:

– Теперь у меня есть жена.

Заметив пятна крови на правой щеке и крыле носа, он тихо смеется и говорит:

– Марти, ты такой неряха. Теперь ты должен измениться. У тебя теперь есть жена, а жены любят чистоплотных мужей.

Вновь переключив внимание на руку, он пинцетом достает осколки стекла.

У него хорошее настроение.

– Завтра первым делом куплю монитор. Он качает головой, удивленный своими ребяческими выходками.

– Ты какой-то не такой, Марти, – говорит он. – Однако, насколько я могу судить, писательская братия должна быть темпераментной, не так ли?

Вытащив пинцетом последний осколок, он держит руку под горячей водой.

– Так больше не может продолжаться. Я напугаю маленьких Эмили и Шарлотту до смерти.

Он снова смотрит на себя в зеркало, качает головой, ухмыляется.

– Ты псих, – говорит он себе так, будто доверительно разговаривает с другом, слабости которого он находит очаровательными. – Ну и псих.

Жизнь прекрасна.

Свинцовое небо давит своей тяжестью. К вечеру синоптики обещают дождь, который, без сомнения, вызовет в часы пик такие пробки, что некоторым Ад покажется предпочтительнее магистрали Сан-Диего.

Марти бы надо от доктора Гутриджа ехать прямо домой. Он уже заканчивал свой последний роман и работал больше обычного.

Кроме того, он довольно осторожно вел машину, что было для него нехарактерно. Он мысленно проследил свой путь, минута за минутой, и был уверен, что у него не было приступа амнезии и он не звонил Пейдж. Хотя, кто знает, ведь жертвы амнезии не помнят причиненных им страданий, поэтому даже самое скрупулезное воспроизведение событий последнего часа может не установить истину.

Готовясь к написанию своего романа "Один мертвый священник", он собрал информацию о жертвах этой болезни, пропутешествовавших сотни миль и общавшихся за это время с десятками людей, которые позже не могли абсолютно ничего вспомнить. Конечно, пьяный за рулем опаснее, хотя управлять полутора тоннами стали в почти бессознательном состоянии тоже не очень безопасно.

И тем не менее, вместо того чтобы ехать домой, он отправился в городской торговый центр. Сегодня он все равно уже работать не будет, а коротать время за чтением или перед телевизором, дожидаясь Пейдж с девочками, он тоже не сможет: слишком неспокойно у него на душе. Чтобы отвлечься и забыть свои тревоги, он решил пройтись по магазинам. Купил роман Эда Макбейна и компакт-диск Алана Джексона. Дважды он прошелся мимо магазина со сладостями, завидуя людям, поедающим шоколадные чипсы с орешками, но нашел в себе силы и не поддался искушению.

Когда он покидал торговый центр, заморосил холодный дождь. Небо озарила молния, по обложенному тучами небосклону прокатились раскаты грома, и дождь из моросящего перешел в проливной. Марти добежал до "форда", распахнул дверцу и уселся за руль.

По пути домой он наслаждался блеском посеребренных дождем улиц, брызгами из-под шин, вспенивающих глубокие лужи. Вид качающихся пальмовых ветвей, которые, казалось бы, причесывают серые волнистые волосы грозового неба, напоминал ему какие-то рассказы Сомерсета Моэма и фильм старого Богарта. Дождь был редким гостем засушливой Калифорнии, и поэтому явная польза от него и чувство новизны перевешивали создаваемые им неудобства.

Он поставил машину в гараж и вошел в дом через кухонную дверь, наслаждаясь воздухом, наполненным влажной тяжестью и запахом озона, обычным во время грозы.

На затемненной кухне светящееся зеленое табло стоящих на плите электронных часов показывало четыре часа десять минут. Пейдж с девочками должна быть дома через двадцать минут.

Он проходил из комнаты в комнату и всюду включал свет. Их дом выглядел особенно уютным в такие часы: по крыше барабанил дождь, серая пелена дождя надежно ограждала окна от внешнего мира, а внутри было тепло и светло. Он решил включить в гостиной камин и приготовить все необходимое для горячего шоколада, чтобы сварить его сразу, как только приедет Пейдж с девочками.

Но сначала он поднялся наверх, в свой кабинет, проверить, не пришло ли что-нибудь по факсу. Секретарша Поля Гутриджа к этому времени уже должна была передать информацию о графике его обследования в госпитале.

Он надеялся также, что его литературный агент оставил ему сообщение о продаже прав на издание его книг в одной из зарубежных стран либо о предложении снять фильм. Было бы тогда чему порадоваться. Как ни странно, гроза улучшила его настроение, может быть, потому, что ненастная погода позволяла сосредоточить мысли на прелестях домашнего очага. Причину, очевидно, нужно было искать в том, что он по своей натуре был оптимистом и всегда искал повод для веселья, даже тогда, когда здравый смысл подсказывал ему, что более приемлемой в данной ситуации реакцией должен бы быть пессимизм. Он никогда не умел долго предаваться унынию, а начиная с субботы, у него было столько негативных моментов, что их ему хватит на ближайшие пару лет.

Войдя в кабинет, он хотел было включить свет, но передумал, с удивлением заметив, что в комнате горит настольная и рабочая лампы. Уходя из дома, он всегда выключал свет. Однако сегодня, перед тем как ехать к доктору, он был так подавлен странным чувством, что он идет по пути нового, доселе неизвестного бога Джаггернаута, что был не совсем в себе и мог оставить свет включенным.

Вспомнив приступ жуткого страха, случившийся с ним в гараже, когда он был почти выведен им из Строя, Марти почувствовал, как постепенно иссякает запас его оптимизма.

Факс был включен, на что указывала мигающая красная лампочка приема информации, а в специальном поддоне лежала пара листов тонкой бумаги.

Марти не успел еще подойти к нему, как заметил разбитый экран компьютера и торчащие из корпуса осколки стекла. Посередине зияла большая черная дыра. Он отодвинул кресло и в немом удивлении уставился на компьютер.

Клавишная панель была сплошь усыпана зазубренными осколками.

Желудок скрутило, и он почувствовал тошноту и головокружение. Неужели и это сделал он? В приступе амнезии? Поднял с полу какой-нибудь тупой предмет и запустил его в экран, разбив его вдребезги? Его жизнь разрушалась на глазах подобно уничтоженному монитору компьютера.

Вдруг на клавиатуре он заметил еще кое-что, кроме осколков. В тусклом свете ламп он принял это за капли растаявшего шоколада.

Хмурясь, Марти потрогал пятно кончиком указательного пальца. Оно все еще было немного липким и запачкало палец.

Он приблизил палец к лампе. Липкое вещество на кончике его пальца было темно-красного цвета. Это не шоколад.

Он поднял палец к носу и понюхал его. Запах был слабым, едва уловимым, но он сразу распознал его. Это была кровь.

Тот, кто разбил монитор, должен был пораниться.

А руки Марти были целы и невредимы.

Он стоял как вкопанный, только по спине пробегали мурашки и затылок покрылся гусиной кожей.

Думая, что кто-то вошел в комнату и стоит позади него, он медленно развернулся. Сзади никого не было.

По крыше колотил дождь, и вода, булькая, неслась по водосточной трубе, находящейся неподалеку.

Сверкала молния, и ее блестящие стрелы были видны через зазоры ставен. Оконные стекла дрожали от раскатов грома.

Он прислушался к тишине, царящей в доме.

Единственным звуком был шум грозы. И учащенные удары его сердца.

Он сделал шаг к ящикам по правую сторону стола и открыл один из них. Сегодня утром он положил туда, поверх каких-то бумаг, пистолет "смит-уэссон". Он не ожидал найти его на месте, но опять ошибся. Даже при свете настольной лампы он мог различить его мрачный блеск.

– Верни мне мою жизнь. – Голос заставил Марта вздрогнуть, но это был пустяк в сравнении с тем, что он увидел. Отведя глаза от пистолета, он посмотрел вверх, увидел говорящего и застыл в параличе. Человек был похож на него как две капли воды. Он стоял в дверном проеме. На нем были джинсы и фланелевая рубашка Марти, которые были ему впору, что неудивительно: ведь он был точной копией Марти. Если бы не одежда, Марти бы мог принять его за свое отражение в зеркале. – Мне нужна моя жизнь, – тихо повторил человек.

У Марти не было брата-близнеца. У него вообще не было брата. И тем не менее, только близнец мог быть так похож на него во всем. Те же черты лица, тот же рост, вес, телосложение.

– Почему ты украл мою жизнь? – спросил незваный гость с неподдельным любопытством. Он говорил спокойным ровным голосом, так, будто заданный им вопрос был абсолютно нормальным, будто украсть чью-то жизнь было действительно возможно.

Когда до Марти дошло, что самозванец и говорит его голосом, он закрыл глаза и попытался отречься от только что увиденного. Он рассуждал так: допустим, у него галлюцинации, и он в беспамятстве занимается чревовещанием. Ничего удивительного. Сначала амнезия, потом жуткий сон, затем приступ страха и, наконец, галлюцинации. Но когда он открыл глаза, его второе "я" стояло на том же месте, не собираясь уходить. Эдакая навязчивая иллюзия. Обман зрения.

– Кто ты? – поинтересовался двойник. Марти не мог говорить. В горле стоял ком, а сильные и частые удары сердца едва не душили его. Была еще одна причина его молчания: он не смел говорить, так как это означало бы порвать последнюю тонкую нить, связывавшую его с нормальным сознанием, и погрузиться в полное беспамятство и безумие.

Призрак несколько изменил смысл вопроса, спросив Марти:

– Чем ты занимаешься? – В его голосе все еще звучало удивление и какая-то зачарованность, но одновременно в нем звучали и угрожающие нотки.

Сделав шаг вперед, двойник вошел в комнату. Когда он двигался, свет и тени, отбрасываемые им, были такими же, как и те, которые сопровождают любой трехмерный предмет. Ничего сверхъестественного. Он казался вполне настоящим и земным.

В правой руке двойника, на уровне бедра, Марти заметил пистолет, который тот держал дулом вниз.

Двойник сделал еще один шаг вперед и остановился в двух с небольшим метрах от письменного стола. С застывшей на лице полуулыбкой, которая раздражала больше любого сердитого взгляда, он произнес:

– Как это случилось? Что теперь делать? Мы что, сольемся, перейдем один в другого, как в этих безумных научно-популярных фильмах?..

Ужас обострил чувства Марти. Он, как сквозь увеличительное стекло, видел каждую черточку, каждую линию, каждую пору на лице двойника. Но он никак не мог рассмотреть марку его пистолета.

– …может, мне убить тебя и занять твое место? – продолжал незнакомец. – А если я убью тебя…

Если это галлюцинация и человек с пистолетом не кто иной, как он сам, ему должно быть знакомо оружие.

– …вернется ли ко мне с твоей смертью память, которую ты также украл у меня? Если я убью тебя…

Одним словом, если эта фигура всего-навсего символическая угроза, изрыгаемая больным психом, то тогда все: сам призрак, его одежда, его оружие – плод фантазии Марти. Или можно сказать наоборот: если пистолет настоящий, то и двойник настоящий.

– Буду ли я что-либо значить для своей семьи, когда ты умрешь? Буду ли вновь уметь писать?

Подняв голову, слегка наклонившись вперед так, будто он очень сильно заинтересован в ответе Марти, двойник произнес:

– Мне нужно уметь писать, для того чтобы быть тем, кем я хочу быть, но слова что-то не ложатся на бумагу.

Эта односторонняя беседа уже не раз удивляла Марти необычными поворотами, что не подтверждало теорию Марти о том, что его сдвинутая психика попросту придумала двойника.

Теперь голос двойника впервые звучал гневно. Вернее, это скорее горечь, а не ярость, но она быстро перерастала в гнев.

– Ты украл у меня слова, талант, верни мне их сейчас же, они мне очень нужны. Верни цель, смысл жизни. Понимаешь, о чем я говорю? Верни мне способность заниматься тем, чем занимаешься ты. Можешь ты это понять? У меня внутри пустота. Господи, глубокая темная бездна. – Теперь он выплевывал слова, бешено вращая глазами: – Я хочу получить то, что принадлежит мне. Мне, черт подери, мою жизнь, мою судьбу, мою Пейдж, она моя, мою Шарлотту, мою Эмили…

Толщина рабочего стола плюс еще два с половиной метра. Всего около трех с половиной метров. Это будет выстрел почти в упор.

Марти достал из ящика стола пистолет, схватил его двумя руками, поднял дуло и направил его на двойника. Не важно, настоящей ли была цель, или это было воплощение духа. Марти знал, что ему нужно уничтожить двойника, пока тот его не опередил.

Первый выстрел разнес в щепки край стола. Они разлетелись в стороны подобно рою злых пчел. Второй и третий выстрелы попали двойнику в грудь. Пули не прошли сквозь него как сквозь эктоплазму и не разнесли на куски как могли бы разнести его отражение в зеркале. Выстрелы застали врасплох. Он упал, выронил из рук пистолет, и тот с грохотом ударился об пол. Двойник обрушился на книжную полку, уцепился за нее рукой, увлекая на пол десятки томов книг. Грудь его в крови, очень много крови, глаза широко раскрыты от испытанного шока. Он не кричит и не стонет. Единственный звук "ух" больше выражает удивление, чем боль.

Этот ублюдок должен бы свалиться на пол как подкошенный и лежать без движения. Но он уже на ногах. Оттолкнувшись от книжной полки, он встал и, хромая, заковылял к открытой двери, вышел в коридор и скрылся из виду.

Больше ошарашенный тем, что спустил на кого-то курок, чем, тем, что этот "кто-то" был его точной копией, Марти тяжело опустился на стол, задыхаясь от нехватки воздуха, будто свой последний вдох он сделал тогда, когда в комнату впервые вошел незнакомец. Может быть, это так и было. Убийство человека в реальной жизни чертовски отличалось от убийства того или иного персонажа в романе; было такое ощущение, что часть боли стреляющий каким-то образом принимал на себя. У Марти ныла грудь, кружилась голова, болели глаза. Он не осмеливался выйти из комнаты. Он представлял себе, как тот, другой Марти, смертельно раненный, умирает. Может быть, уже умер. Господи, вся грудь в крови, алые лепестки внезапно распустившейся розы. Но он не знает наверняка. Может быть, раны не смертельны и он ошибся, может быть, его двойник не только жив, но и достаточно силен, чтобы уйти, покинуть дом. Если парень смылся, если он жив, то рано или поздно он вернется, такой же странный и сумасшедший, но на этот раз еще более озлобленный и лучше подготовленный к преступлению. Марти был уверен, что ему нужно завершить то, что начал, не то это сделает его двойник.

Он посмотрел на телефонный аппарат. Нужно набрать номер девятьсот одиннадцать – службы спасения. Вызвать полицию, а потом отправиться на поиски раненого.

Посмотрев на стоящие рядом с телефоном настольные часы, он увидел, что уже шестнадцать, двадцать шесть. Пейдж и девочки возвратятся сейчас домой. О Господи! Что, если они войдут в дом и увидят другого Марти или наткнутся на него в гараже. Ведь они подумают, что это их Марти, побегут к нему на помощь, испуганные его ранением. А у него, может быть, еще хватит сил, чтобы причинить им вред. Интересно, нет ли у него еще оружия, кроме упавшего на пол пистолета? Марти ничего не знал об этом. Кроме того, этот сукин сын мог взять нож на кухне, большой нож для разделывания мяса, спрятать его за спину, позволить Эмили подойти поближе и всадить его ей в горло или Шарлотте в живот.

Дорога была каждая минута. Нужно забыть о телефоне девятьсот одиннадцать. Пустая трата времени. Полицейские не смогут быть здесь раньше Пейдж.

Марти обогнул стол, пересек комнату и вышел в коридор. У него подкашивались ноги. По пути он заметил пятна крови на стене, на корешках его книг. К нему вновь подкрадывалась темнота, застилая глаза. Но он стиснул зубы и продолжил свой путь.

Дойдя до лежавшего на полу пистолета его двойника, Марти ногой отбросил его в глубь комнаты, подальше от двери. Это простое действие придало ему уверенности. Так, наверное, поступил бы и полицейский, затрудняя преступнику доступ к оружию.

Может быть, он сможет прорваться, справиться со всем этим, каким бы странным, пугающим и кровавым это ни было. Может быть, все еще будет хорошо.

Поэтому его нужно схватить. Убедиться, что он побежден, что он упал и больше не поднимется.

Обычно написание того или другого его романа предваряло длительное изучение предмета: полицейских протоколов, учебников полицейской академии, учебных фильмов. Вместе с полицейскими он принимал участие в ночном патрулировании улиц, а также проводил много времени с переодетыми в штатское детективами. Поэтому он отлично знал, как ему действовать в сложившейся обстановке.

Не слишком расслабляйся. Учти, что у этого подонка, помимо того оружия, что он уронил на пол, может быть еще оружие, пистолет или нож. Пригнись и быстро выходи в эту дверь. Лучше умереть в дверном проеме, чем где-либо еще, так как каждая дверь открывается в неведомое. Держи пистолет двумя руками, прямо перед собой, манипулируя им то влево, то вправо, охватывая оба фланга. Затем прижмись к одной из стен. Продвигаясь вдоль стены, оставайся к ней спиной. Так ты будешь уверен, что твоя спина в безопасности, и тебе нужно будет прикрывать себя только с трех сторон.

Вся эта премудрость молнией промелькнула в его голове, и он вспомнил одного из своих героев, практичного полицейского, которому вполне могли прийти в голову подобные мысли. Вел он себя, однако, как обычный, охваченный паникой гражданин: по пути в холл бесконечно спотыкался, держал пистолет в одной, правой руке, расслабив кисти рук и со свистом дыша. Одним словом, был скорее мишенью, чем представлял для кого-либо угрозу. Но ведь если разобраться, он не полицейский, а, просто дилетант, пишущий о них. И не важно, сколько он уже предается этому занятию, – в экстремальной ситуации он все равно не сможет действовать как полицейский, если его специально не обучали этому. Он, как и многие, был виновен в том, что смешивал реальность с вымыслом, считая себя таким же непобедимым, как герои его романов. Его счастье, что тот, другой Марти, не дожидался его в холле второго этажа. Выйдя из комнаты в холл, Марти увидел, что он пуст.

Он был как две капли воды похож на меня.

Сейчас, однако, не время думать об этом. Нужно позаботиться о том, чтобы остаться в живых. Прикончить этого ублюдка, прежде чем он успеет причинить вред Пейдж и девочкам. Вот если ты выживешь, то можно будет поискать объяснение столь странному сходству. Попытаться разгадать эту загадку. Но не сейчас. Сейчас нет времени", – размышлял Марти.

На стене напротив двери кабинета – кровавые отпечатки пальцев. На светло-бежевом ковре лужи крови. Пока Марти в ступоре стоял у своего рабочего стола, оглушенный происходящим, раненый двойник, возможно, стоял, прислонясь к стене, и, тщетно пытался остановить хлещущую из ран кровь.

Марти был весь в поту. Его тошнило. И он боялся. Соленый пот, стекая со лба в угол левого глаза, больно слепил глаза. Рукавом рубашки он вытер блестящий от пота лоб. Несколько раз закрыл и открыл глаза, пытаясь избавиться от соленой влаги.

В доме тишина. Если Марти везуч, то эта тишина может означать, что двойник мертв.

Дрожа, он осторожно продвигается вдоль отвратительной кровавой тропинки. Проходит ванну, сворачивает за угол, идет мимо двойных дверей спальни, минует площадку перед лестницей. Здесь он останавливается. Он стоит на небольшой галерее, с которой видна двухэтажная жилая комната. По левую руку находится комната, которую Пейдж приспособила под свой домашний кабинет. Когда-нибудь, когда девочки решат спать порознь, они сделают из нее спальню для Шарлотты или Эмили. Дверь комнаты приоткрыта.

Кровавый след тянется мимо этой комнаты в конец галереи, прямо к спальне девочек, дверь от которой закрыта. Незваный гость наверняка там, среди вещей его дочерей трогая их руками, всюду оставляя следы своей крови и своего безумия.

Марти вспомнил его злой голос, с нотками безумия, очень похожий на его собственный: "Моя Пейдж, она моя, моя Шарлотта, моя Эмили…"

– Фига-с-два они твои, – произнес Марти, направив дуло пистолета на закрытую дверь.

Он посмотрел на часы.

Шестнадцать, двадцать восемь.

Что делать?

Остаться здесь и ждать, когда этот ублюдок выйдет, чтобы послать его к праотцам? Или подождать Пейдж с девочками и крикнуть им, чтобы Пейдж набрала номер девятьсот одиннадцать. Пейдж может отвести девочек через дорогу, к соседям. Вику и Кети Делорио, где они будут в безопасности, а он тем временем будет прикрывать их, стоя у двери детской спальни, пока не приедет полиция.

Этот план действий показался ему разумным, продуманным и реалистичным. Вскоре бешеные удары сердца стихли. Он успокоился.

Затем фантазия писателя вновь взяла верх, и его стал засасывать черный водоворот всяческих дурных предчувствий. А что, если… Что, если тот, другой Марти еще достаточно силен, чтобы открыть окно детской, выбраться из него на крышу летнего сада позади дома и спрыгнуть с нее вниз, на лужайку? Что, если он, двигаясь вдоль дома, выйдет на улицу как раз в тот момент, когда Пейдж с девочками будет почти у дома?

Это может случиться. Могло случиться. Еще может случиться. Или что-либо такое же ужасное, как это. Реальная жизнь порой полна такими ужасными событиями, до которых не мог бы додуматься ни один писатель, даже с самой изощренной фантазией.

Не исключено, что он сторожит дверь пустой комнаты.

Шестнадцать, двадцать девять.

Пейдж уже, вероятно, сворачивает за угол и выезжает на улицу, ведущую к дому.

Может быть, соседи слышали выстрелы и уже вызвали полицию. Господи, пусть это будет так. Пожалуйста.

У него единственный выход: распахнуть дверь детской, войти и самому убедиться, там ли тот, другой.

Другой. В своем кабинете, когда между ними началось противостояние, он сразу отмел первоначальную мысль о том, что имеет дело с чем-то сверхъестественным. "Дух" не может быть таким ощутимым и трехмерным, как этот человек. Если эти существа действительно есть, им должны быть не страшны пули. И тем не менее чувство чего-то сверхъестественного не покидало его. Он подозревал, что все гораздо запутаннее, чем если бы его противник оказался постоянно меняющим очертания привидением. Это должно, быть более земным. И одновременно более ужасным. Он был уверен, что другой родился здесь, на земле, а не где-либо еще, и, тем не менее, думая о нем, он употреблял такие слова, как: призрак, фантом, дух, видение приведение, пришелец, бессмертный, вечность.

Другой.

Дверь. В нее нужно войти…

В доме гробовая тишина.

Марти настолько сосредоточился на преследовании Другого, что слышал биение своего сердца, видел только дверь, был глух к любым звукам, кроме тех, которые могли донестись из детской, чувствовал только, как его палец нажимает на курок пистолета.

Кровавый след.