Красный замок Дуглас Кэрол
Ирен с удивлением уставилась на меня, явно уверенная, что в ходе секретных миссий в домах с дурной репутацией у меня случались не менее насыщенные ночи. Но раз уж сейчас мы предстали наконец в качестве самих себя, я решила соблюсти все правила здравого и приличного общества, членами которого мы (временно) являлись.
– У нас тоже была та еще ночь, – ответила Ирен. – Мы беседовали с цыганской гадалкой в старом квартале города.
– Мне выпали приключения не столь мистические, – скривился Квентин. – Я выразил свое почтение одному из достаточно уважаемых борделей Праги, где, как не прискорбно об этом говорить, была убита еще одна женщина. А еще я нашел интересного подозреваемого, хотя было дьявольски сложно вытащить его из полиции.
Ирен ненадолго затаила дыхание, а затем сказала:
– Ты же не Джеймса Келли поймал, верно? Иначе за ним нужен глаз да глаз. Как вообще полиция умудрилась его упустить? И как тебе удалось увести его от властей? Признаюсь, что готова устроить ему долгий допрос с пристрастием в любое удобное время, лишь бы опередить полицию. В последний раз этот жалкий безумец гнался за Нелл, и я видела это собственными глазами. Где он?
– Понятия не имею, кто этот человек, но он ждет внизу. Возможно, он и есть Келли. По виду похож на ирландца. Агенты Ротшильда помогли мне убедить полицию, что он всего лишь бестактный англичанин, который оказался в том месте по чистой случайности, как и я, и что нет никакой связи между ним и недавно произошедшим преступлением.
– Еще одна женщина убита, – расхаживала по комнате Ирен. – Настоящая эпидемия! Я не люблю обманывать полицию, но они вряд ли смогут предугадать масштаб последствий, в том числе и для… Нелл.
Квентин безуспешно попытался вставить хоть слово, но взглянул на меня и смиренно пожал плечами.
– Я приведу его, – сказал он, покидая комнату.
– Еще одно убийство, – с досадой повторила примадонна, стиснув зубы. – И как раз вчера вечером! Когда мы гуляли по городу.
Я знала, о чем она думает. Мы могли предотвратить преступление. Тем не менее сомневаюсь, что мы сумели бы оказаться в нужном борделе в нужное время, даже если бы вели целенаправленные поиски Джеймса Келли.
За дверью прозвучали шаги.
Ирен поспешила широко распахнуть дверь:
– Ну?..
Вновь вошел Квентин, а вслед за ним плелся робкий рыжий гигант – Брэм Стокер.
– Брэм! – воскликнула моя компаньонка, не обвиняя, но и не приветствуя, лишь констатируя бесспорный факт.
Мистер Стокер приостановился за порогом, держа шляпу в руке и вытирая лоб огромным белым платком ирландского льна.
– Моя дорогая Ирен, вновь вы находите меня в ужасном положении, и я сгораю от стыда в вашем присутствии.
– Стыд – бессмысленное чувство, берущее свое начало в восприятии действий человека окружающими, а не в том, как мы сами относимся к себе. Меня мало трогают его проявления.
Писатель все еще не решался пересечь порог.
– Вы уверены, что хотите, чтобы компанию вам составил такой негодяй, каким, возможно, я являюсь? Если бы этот парень не встал на мою сторону, меня до сих пор допрашивали бы в полиции, а эти ребята ни слова не говорят по-английски.
– Входите же, – почти прикрикнула примадонна в нетерпении. – У вас наверняка найдется история, которая меня заинтересует.
Когда Брэм вошел в наш номер, по-птичьи наклонив голову от смущения, я сразу обратила внимание, что борода у него не так аккуратно подстрижена, как в Париже, и что на нем грубый и мятый твидовый костюм, больше подходящий для проселочных дорог, чем для городских проспектов. Всем своим внешним видом Стокер напоминал лохматого бурого мишку, который только что пролез через заросли ежевики.
– Садитесь, – приказала Ирен и повернулась ко второму гостю: – Квентин, спустись в столовую и закажи на завтрак… все, чего душа пожелает, и две чашки чаю с большим количеством сливок в каждой.
Мистер Стокер, безмолвно покорившийся, точно ручной цирковой медведь, приказу примадонны, не раздумывая сел на ближайший к нему предмет мебели – кожаный пуфик. Теперь этот гигант, примостившийся на низком сиденье, выглядел юнцом-переростком, оставленным после уроков за плохое поведение.
Несмотря на хваленое презрение к стыду, Ирен немедленно воспользовалась своим преимуществом и зашагала перед писателем взад-вперед с возмущенным видом:
– Я послала вас вперед, чтобы найти моего мужа. Что вы до сих пор делаете в Праге? Ведь здесь путешествие Годфри в неизвестность началось, а не закончилось!
– Я знаю, знаю. – Мистер Стокер вновь утер лоб. Как у большинства крупных мужчин, нервозность проявлялась у него в виде потливости. – За последние несколько дней я действительно обошел половину Карпат и только вчера вернулся в Прагу, чтобы найти более конкретную информацию о районе поисков.
– И что же вы собирались найти в борделе?
Мистер Стокер покраснел столь же легко, как и я:
– Годфри в письме к вам упоминал убийство, которое недавно произошло в Праге, – так вот, это случилось у борделя, который я обнаружил в свою первую прогулку по городу, еще до того, как отправился на поезде в Трансильванию и вернулся оттуда уже пешком. Я многому научился в горах. – Он, казалось, собирается с мыслями, волнуясь из-за обилия тревожных известий. – Да, многому. Там, как выяснилось, была замечена подозрительная активность иностранцев в одной деревне близ Сигишоары, рядом со старым замком, который высится над поселением, будто полуразрушенный храм позабытой религии. – Он со смаком потер руки и вздрогнул всем своим огромным телом в ужасе пополам с восторгом: – Весь тот край напоен причудливыми легендами и сказками. Я никогда не сталкивался с такими сложными историями; правда, мне прежде и не случалось бывать в столь жутких задворках мира. Говорю вам, Ирен, по сравнению с ними жалкие вересковые пустоши макбетовской Шотландии, населенные ведьмами, покажутся райским островом южных морей. Название этой горькой земли означает «над лесами», и она состоит из долин в окружении гор, часто покрытых снегом. Леса там гуще зарослей терновника. Каждую скалу венчает крепость, а весь регион – совершенно непреодолимая чаща меж горными пиками. Пройти через нее, конечно, можно, но только пешком, если странник решится гулять в одиночку. Но я видел несколько повозок, волочившихся за одинокими пошатывающимися лошадьми. Они принадлежали различным цыганским таборам, и все караваны следовали по своим надобностям независимо друг от друга. Иными словами, живут там только крестьяне, путешествуют они на своих двоих, что меня вполне устраивает. Темное сельское население редко покидает свои деревни; скажу больше: оно практически находится в изоляции в течение сотен лет.
– Неудивительно, что даже венгры держали свои жадные лапы подальше от этой области.
Это говорил Стенхоуп. Он наконец-то вернулся в номер вслед за своим подопечным и теперь изящно прислонился к каминной полке, как хозяин поместья. Как англичанин!
Квентин кивнул мистеру Стокеру, но смотрел только на Ирен:
– Не твой мистер Келли, я полагаю?
– Нет. – В голосе примадонны мелькнуло разочарование. – Это мистер Брэм Стокер, уважаемый писатель и театральный импресарио.
– Я думал, среди театрального люда нет уважаемых людей, – возразил Стенхоуп.
– Ты слишком прислушиваешься к Нелл, – ответила Ирен и закусила губу, будто и сама была не прочь послушать Нелл прямо сейчас.
А вот мне этого совсем не хотелось! Я тайком кинула еще один взгляд на Квентина Стенхоупа. Он выглядел весьма щеголевато в нынешнем уличном костюме. Ничего удивительного, что даже у кроткой малышки Нелл возникла сентиментальная привязанность к такому человеку, да еще и одаренному той же склонностью к переодеваниям, как и у ее подружки Ирен. Впрочем, Нелл, конечно же, слишком чопорна для такого лихача, как Квентин. Ему нужна женщина побойчее. Я еще не видела отсутствующего сейчас Годфри, но заранее не могла взять в толк, как надутый адвокат в дурацком парике из овечьей шерсти может конкурировать в борьбе за женские сердца с загорелым шпионом в арабских одеждах.
Квентин Стенхоуп перехватил мой взгляд и подмигнул мне, прежде чем с абсолютно непроницаемым выражением лица повернуться обратно к Ирен и ее театральному другу.
Отлично! По крайней мере, хоть кто-то в этой компании понимает, что я умна и наблюдательна, а не просто играю роль Санчо Пансы при Дон Кихоте в женском обличье.
– Возвращаясь к Трансильвании, – обратилась примадонна к Брэму; голос ее звучал обеспокоенно. – Вы описывали сложную пересеченную местность.
– Без сомнения!
– И именно туда, по-вашему, отправили Годфри?
– Я не являюсь представителем интересов Ротшильдов. – Мистер Стокер направил обвиняющий взгляд на Квентина Стенхоупа, которого, по-видимому, считал таковым. – Я просто путешественник, странник, но научился запоминать и изучать каждую деталь во время своих одиноких прогулок. Мне видится… какое-то древнее зло, таящееся меж выбеленных временем склепов гор. Я бы не удивился, встретив в лесу трех макбетовских ведьм, склонившихся над кипящим котлом.
– Или одну ведьму над миской горящих углей, – пробормотала Ирен, глядя на меня.
Было ясно, что она принимает во внимание склонность Брэма Стокера к драматичному преувеличению. Ее комментарий, обращенный ко мне, высмеивал театральность, присущую как ему, так и самой примадонне.
И мне? И Квентину? Возможно. В этом мире каждый из нас чуточку переигрывает, исполняя свою партию на сцене жизни. В каком-то смысле мы все лишь актеры. Забавно, что именно двум самым безыскусным участникам нашей труппы, по всей видимости, грозит наибольшая опасность.
– Итак, Брэм, – подобно дирижеру, взмахом палочки указывающему оркестру, что начинается следующая часть музыкального произведения, Ирен вынудила собеседника сменить тему разговора, – почему вы оказались в борделе?
Брэм Стокер, в прямом смысле слова, ощетинил свою огненную бороду:
– А почему там оказался мистер Стенхоуп? – Он посмотрел на Квентина.
– По той же причине, я полагаю, что и вы, – сказал тот. – Я расследовал убийства куртизанок, произошедшие ранее в Праге. К сожалению, еще одно случилось именно в тот момент, когда я… мы… присутствовали там. Ирен говорила мне, что вы приехали сюда раньше нас, но я не знал, кто вы такой, когда вытаскивал вас из лап узколобых богемских властей. Кстати, они абсолютно ничего не знают о возможных международных последствиях этих убийств, и пусть остаются в неведении и дальше.
Брэм выглядел слегка ошеломленным:
– Вы абсолютно правы. Я вернулся в Прагу, потому что понятие не имел, как действовать в Трансильвании. Укрепления в горах, казалось бы, взывают к штурму, но блестящий военный стратег я лишь в своих книгах и на подмостках. – Он тяжело вздохнул. – Правда в том, Ирен, что я хорош только в качестве шпиона, который бродит вокруг театра военных действий и собирает сведения у местных жителей. Покорение замков не входит в число моих навыков.
– Вы уверены, что нашли замок, который нужно штурмовать? – спросила она.
– Возможно. Между тем, мы теперь причастны к еще одному убийству в борделе. Это ужасно неловко.
– Вовсе нет, – сказал Квентин, отталкиваясь от камина, который служил ему опорой. – Это неприятно, но ничего неловкого тут нет. Я был в Праге достаточно долго, чтобы понять: в городе произошла серия убийств проституток.
– Сколько?
– Может быть, четыре или пять. Они случались на протяжении нескольких месяцев. Убийство жриц любви – не редкость, но эти были совершены с невероятной жестокостью.
– Когда? – спросила Ирен.
– До парижских инцидентов.
– И до прошлой осени в Лондоне?
– После Лондона.
– Так… Лондон, Прага, затем Париж… и теперь вновь Прага. Зачем убийце, человеку, одержимому определенным типом женщин – обычно ночными бабочками, которых везде сколько угодно, – ездить туда и обратно по всей Европе, как поезд по расписанию? Может, так оно и есть? Он путешествует на поезде?
– А как насчет, – вставила я, – твоих открытий в Париже? Дни почитания святых и символическое расположение мест преступлений?
– Действительно. Как насчет мест? – Золотисто-карие глаза Ирен вспыхнули, как русский янтарь цвета спелой вишни. – Квентин! Мне нужна карта лондонского Уайтчепела с отмеченными на ней локациями убийств, совершенных Потрошителем. Достанешь такую для меня?
Стенхоуп поднял руки со свежим маникюром:
– И разумеется, сию же минуту?
– Без сомнений. Свяжись с человеком в Министерстве иностранных дел, и тебе окажут содействие. С человеком по имени Майкрофт… Холмс.
Квентин Стенхоуп побледнел под бронзовым загаром:
– С человеком в министерстве? Господи, Ирен, да он и есть министерство. Беспокойство, причиненное сему джентльмену по нежелательному или слишком мелкому поводу, может стоить мне головы.
– Что-то мне подсказывает, он будет нам полезен. Можешь упомянуть имя Шерлок.
– Шерлок. Хм-м-м. Интересно. Я тотчас телеграфирую. – Стенхоуп схватил шляпу и вышел из комнаты, лишь коротко кивнув на прощание.
Я опешила от такого поворота событий и спросила Ирен:
– Ты действительно хочешь дать знать Шерлоку Холмсу, в каком направлении мы двигаемся?
– Нет, Пинк, я не хочу, но ничего не поделаешь. Кроме того, он гораздо сильнее меня предан науке – до такой степени, что не позволит себе погрязнуть в болоте религиозной символики. Он предложил мне помощь своего высокопоставленного брата, и я приму ее. Кроме того… – она улыбнулась как никогда тонко, – если он решит, что я вторгаюсь на его территорию лишь благодаря поддержке Майкрофта Холмса, он не будет пристально следить за мной и, скорее всего, оставит нас в покое, чтобы мы закончили наши спасательные работы. У него нет в этом деле личных интересов, в отличие от нас. И я не собираюсь жертвовать безопасностью Годфри или Нелл ни ради избавления от мигрени любой из королевских голов в мире, ни ради чьих-либо скрытых мотивов.
Я поняла, что она также предупредила и меня насчет моих интересов.
Брэм Стокер поднялся наконец с пуфика, на котором смиренно выслушивал выговор, и наклонился над картой Праги, которую Ирен использовала в качестве скатерти.
– Замечательно, – пробормотал он. – До того как прибудет Стенхоуп, чтобы рассказать нам о расположении мест лондонских преступлений, я полагаю, можно составить карту аналогичных происшествий в Праге. Вот. Это место, где находится бордель, в котором мы со Стенхоупом, э-э-э, повстречались. А здесь – старое еврейское кладбище, всего в нескольких кварталах отсюда.
– Так и есть. – Ирен встала возле писателя. Она выглядела фарфоровой куклой рядом с большим и дружелюбным плюшевым медведем.
Я внимательно наблюдала за нашим гостем, не забывая о том, что примадонна обозначила космополитичного ирландца как подозреваемого на роль Потрошителя: он допоздна работал в театре, был в Лондоне во время уайтчепелских ужасов, находился в Париже в мае, когда вновь была убита женщина, и мог с легкостью ускользнуть в Прагу во время своей уединенной пешей «прогулки» в далекие и неизведанные края. В Праге же оказался уже второй по счету бордель, в котором Брэма нашли в тот же самый вечер, когда обнаружили мертвую женщину. Добавьте к этому его очевидное увлечение оккультными и мистическими делами… Мистер Стокер все еще оставался одним из главных подозреваемых. Крафт-Эбинг отмечал в своей книге, что убийцы на почве похоти часто выглядят совершенно обычными людьми, которых невозможно заподозрить в чем-либо подобном. Кроме того, интеллигенту вроде Стокера проще сбежать незамеченным с места преступления, в то время как Джеймс Келли слишком очевидно безумен, чтобы выступать в роли хитроумного злодея, которого во всем мире называют Дерзкий Джек.
Ирен достала из своего саквояжа этюдник, принадлежащий Нелл, и вытащила один из множества хранящихся там рисунков.
– Существует человек, с которым мы столкнулись в наших расследованиях, – сказала она мистеру Стокеру. – Он находился в Париже в то же время, что и мы. Я смогла описать его другу-художнику на Монмартре.
– Не Тулуз-Лотреку?
– Нет, Анри хороший карикатурист, но у него слишком яркий индивидуальный стиль, чтобы люди на его портретах выходили узнаваемыми: сходство намечено разве что одной-двумя плутовскими линиями, трудноуловимыми даже для самого педантичного наблюдателя. – Ирен улыбнулась. – Мы с Нелл познакомились с ним во время нашего первого посещения Парижа. Она была совсем не в восторге от его работ.
Я прикусила язык, едва не ляпнув, что неумение восторгаться служит мисс Пенелопе Хаксли чем-то вроде религии. В Штатах ее бы называли просто занудой.
Брэм Стокер поднес набросок к свету:
– Я не знаю руку художника, но… – Он снова покосился на рисунок: – Клянусь богом, это тот самый скользкий тип, который крался по улице неподалеку от борделя прошлой ночью. Я принял его за фетишиста из тех, кто любит копаться в грязном белье.
Он покраснел и с ужасом посмотрел на меня, не подозревая, что я сразу узнала в этом описании одну из разновидностей постоянных посетителей, о которых он и говорил. Наш гениальный ирландец был ближе к завсегдатаям домов терпимости, чем ему хотелось бы признавать.
– Вы видели его? Этого человека? – потребовала ответа Ирен.
– Мельком. Он уходил, когда я его заметил.
– Это было после того, как обнаружили тело мертвой женщины?
– Нет. За несколько минут до того. Я помню, потому что вскоре меня загнали в маленькую комнатку, заполненную полицейскими в яркой форме, и обыскали. Там я и встретил Стенхоупа: его доставили в качестве переводчика для меня. И вот интересно, почему он вне подозрений, а мне, напротив, никто не верит?
– Он служит в британском Министерстве иностранных дел, а вы – нет.
– Шпион? В самом деле? – Взгляд мистера Стокера скользнул к закрытой двери, словно писателю не терпелось выбежать, чтобы догнать Квентина Стенхоупа и взять у него интервью. – Фантастика! А внешне совершенно обычный парень.
– В этом-то и суть шпионажа. Но вы не должны никому говорить, – предупредила Ирен.
Мистер Стокер выглядел оскорбленным:
– Я импресарио Ирвинга и управляющий театром, в моем положении необходимо уметь хранить секреты многих видных людей.
– От вашей сдержанности могут зависеть жизни Нелл и Годфри.
– Клянусь, Ирен, – с рукой у сердца сказал писатель. – Я бы никогда не позволил даже волоску упасть с их голов.
Этому я поверила. Но ведь Потрошитель никогда не убивал своих знакомых, не так ли? Только богом забытых ночных бабочек, по которым никто не стал бы скучать.
После этого отрезвляющего поворота в разговоре оба на какое-то время уставились в карту. Затем стук в дверь возвестил, что весь нормальный мир продолжает жить своими повседневными заботами. Ирен буквально заставила себя принять безмятежный вид, чтобы впустить официантов. Она отвлекла Брэма от карт и пропавших друзей, сметя все бумаги с обеденного стола в кучу, которую перенесла на стоящий рядом секретер. Теперь поверхность стола, служившая в течение всего этого времени колыбелью для рождения самых немыслимых гипотез, стала центром притяжения любителей сытного завтрака.
После недолгих уговоров Брэм набросился на груду яиц, сосисок и картошки фри с жадностью голодного волка. Если он рассказал нам правду, то в бордель он, видимо, приехал слишком поздно для ужина, поскольку в любом приличном заведении гостям подают весьма щедрое угощение, что служит началом ночных развлечений.
Ирен машинально возила кусочки еды по тарелке зубцами вилки. Казалось, она скорее составляет композицию из пищи, чем потребляет ее.
Я бодро присоединилась к мистеру Стокеру.
– Да-да, подкрепитесь как следует, Брэм и Пинк, – сказала Ирен. – Сегодня ночью нас ждет пешая экскурсия по наиболее неприятным местам Праги, но я надеюсь, что Квентин вернется с картой Уайтчепела до этого.
Зубцы ее вилки вычерчивали параллельные линии на снежно-белом краешке скатерти. Когда Ирен размышляла, она часто машинально рисовала или выстукивала пальцами нечто связанное с музыкой – ритм мелодии, завитушки музыкального ключа. Вилка идеально подошла бы для разметки нотного листа, но примадонна рассеянно выводила нечто совершенно иное.
Я пригляделась и узнала эту странную фигуру: поперек «Р» шла буква «Х». Хризма. Прежде неизвестный мне, отныне этот древний символ будет всегда напоминать мне о Христе… и о Джеке-потрошителе.
Глава двадцать седьмая
Не ржавеют старые друзья[57]
Я просил вас о скрипке, и вы не отказали мне, но (для меня, слабого умом и телом, жаждущего поддержки) сделали еще хуже, повергнув в состояние тревоги и томительного ожидания.
Джеймс Келли администратору лечебницы Бродмур (1884)
– Если я съем еще хоть чуточку этого пряного цыганского гуляша, то скоро начну играть на скрипке, – сказал Годфри, отталкивая миску.
Я бы скорее умерла, чем призналась, но мне успели полюбиться перченые блюда, которые служили нам ежедневной пищей. Они привлекали меня куда больше хваленой французской кухни.
– Наше заключение не имеет никакого смысла, Нелл! – добавил адвокат с досадой. – Никому нет дела, что мы сидим под замком, и за похищением стоят определенно не цыгане. Если только… они не работают на силы, противостоящие Ротшильдам.
– И какие же силы противостоят Ротшильдам, кроме христиан? – спросила я рассеянно.
Меня занимали собственные размышления. Возможно, мое призвание в миссионерстве, думала я, размазывая старой металлической ложкой темную мясную подливу по дну миски. Возможно, мне предписано судьбой есть незнакомую пищу в неизведанных уголках мира, превращая языческие души в агнцев божьих…
– Еще один кусочек ягненка, и я заблею «ме-е-е-е»! – воскликнул Гофдри, бросая ложку.
– Ягненка? Мы едим ягненка?
– Уроженка Шропшира могла бы и узнать баранину по вкусу.
– Шропширская баранина не так сильно приправлена. Кроме того, я никогда не ела ягненка.
– Ну, сейчас ты умяла целую миску.
– Ох. – Я оттолкнула еду.
– Христиане обычно не выступают против Ротшильдов, – сказал Годфри, возвращаясь к предыдущей теме, – разве что небольшие группировки, которые хотят спровоцировать политический переворот и использовать евреев в качестве легкой мишени. Возможно, именно поэтому злодеи выбрали такое преступление, которое привлечет всеобщее внимание, как, например, убийство младенца.
– Кто-то… мог организовать подобное зверство просто по политическим причинам?
Гофдри вздохнул:
– Достаточно вспомнить Новый Завет, Нелл, чтобы найти пример зверств по политическим причинам.
Меня как громом поразило. Я хорошо знала Новый Завет и могла долго доказывать его непреходящее значение и для современности, и для вечности, но никак не ожидала найти в нем параллели с текущими событиями.
Годфри прав, как это ни отвратительно. Ведь еще до того, как наш Спаситель принял смерть в угоду воюющим еврейским религиозным фракциям и римским правителям Иудеи, Святое Семейство с маленьким Иисусом вынуждено было покинуть Египет, чтобы избежать убийства Младенца: царь Ирод пытался противостоять пророчеству Мессии, приказав уничтожить всех еврейских мальчиков-первенцев в возрасте до двух лет; эта история известна под названием «Избиение младенцев».
– Именно поэтому люди с тех пор готовы обвинять евреев в убийстве христианских младенцев? – спросила я с возрастающим ужасом. – Потому что им известно, что такое уже случалось?
– Люди, как правило, приписывают свои грехи другим, преследуя в иноверцах то, что ненавидят в самих себе. И в результате обычно страдают невинные.
– Очень циничное наблюдение, Годфри.
– Я адвокат, а теперь и пленник. И достаточно повидал, чтобы стать циником.
– Да еще твой отец, – сказала я, вспомнив его несчастную семейную историю. – Он обвинял твою мать в том, что она бросила его, и считал ее недостойной быть матерью своих детей, в то время как сам был несдержанным, вспыльчивым и безответственным.
– Несдержанным, вспыльчивым и безответственным, – повторил Годфри все три эпитета, словно каждое слово было личным оскорблением. – Весьма справедливо, и я полагаю, он действительно намеревался очернить ее публично, храня собственные грешки в секрете. Лицемерие не умерло с фарисеями, Нелл.
Его слова едва достигали моих ушей. Идеи – нет, откровения! – о присутствии которых в собственном разуме я даже не подозревала, настойчиво просились наружу.
– И Джек-потрошитель, – внезапно вырвалось у меня. – То есть Джеймс Келли. Его бесило, что он родился вне брака, и он возненавидел всей душой свою мать – а не отца, что было бы логичнее, – за свое незаконное положение. Как только он узнал правду, хоть от отца ему достались деньги и возможности, он возненавидел всех женщин, потому что они могли родить еще одного такого же внебрачного ребенка, как он сам. Даже женившись, он называл свою супругу шлюхой и вскоре убил ее, а потом взялся за уничтожение проституток.
Годфри сидел, словно каменный, молча глядя на меня.
– Что? Я тебя чем-то задела? – пришлось спросить мне.
– В кого ты превратилась, Нелл? Просто не верится, что ты пользуешься такими словами…
– Какими? – Я вспомнила свою предыдущую реплику и вздохнула. – Для подобных случаев не существует других слов, Годфри, – заявила я тоном суровой гувернантки, – хоть я и краснею, когда вынуждена использовать такие термины. Уж прости, но стоит однажды увидеть деяния Джека-потрошителя, и уже не остается сил для вежливых фраз. Да и откуда им взяться, когда младенец становится пешкой в отвратительном жестоком обряде. Ирен говорила, что если мы втроем не поторопимся найти и остановить Джека-потрошителя, он продолжит убивать снова и снова.
– Втроем? Ирен имела в виду и меня, хотя я был далеко? Или… – Лицо Годфри потемнело. – Речь о том господине, Холмсе. Не он ли заманил вас обеих в это темное и опасное дело?
Годфри был так близок к истине, что я на миг чуть не поддалась искушению соврать для его же спокойствия. Но правда состояла в том, что подруга никогда не включала мистера Холмса в число своей последней версии трех мушкетеров. Реальность была не настолько страшной, как представлялась.
– Нет, Годфри, боюсь, во всех ролях этого трио заняты исключительно женщины. Дело в том, что Ирен решила спасти молодую американку из борделя, где нашли два первых тела убитых парижских куртизанок.
– Спасти?.. Эта американка могла стать жертвой? Какая-нибудь невинная горничная или прачка?
– Увы, нет, хотя такой вариант больше пришелся бы мне по душе. На самом деле она была… дамой того заведения.
– Дамой? Ты упоминала, что борделю покровительствовали аристократы, но не дамы. – Теперь адвокат выглядел еще более запутанным и потрясенным.
– Я пытаюсь использовать деликатные выражения, Годфри, как ты и хотел. – Меня обуяло несвойственное мне раздражение. – В общем, она была из числа… подпорченного товара на продажу.
– И Ирен спасла ее? Как?
– Она, э-э-э, перевезла ее в наш номер в отеле.
– К себе?! Блудницу?
– На самом деле ее подопечная довольно респектабельна для американки… и жрицы любви. Она одержима странной идеей изучить жизнь, исследуя ее темные закоулки. Мне кажется, Ирен считала, что я окажу на бедняжку хорошее влияние.
– Боюсь, влияние обратилось вспять, учитывая шокирующие слова, которые с легкостью слетают с твоих уст, – поджав губы, заметил адвокат.
– Да тут никаких слов не хватит, если поглядеть на все те ужасы, которые повидали за последние две недели мы с Ирен и… Пинк.
– Это имя американской куртизанки?
– Nom de guerre[58], я полагаю. При крещении она получила имя Элизабет, которое внушает некоторые надежды и могло бы добавить уверенности его обладательнице, но в данном случае оно совершенно не к месту. Она американка до мозга костей и чересчур дерзкая для двадцатилетней девицы, которой следует держаться поскромнее. Я уж не говорю о том, что она далеко не столь хороша, как сама о себе думает.
Адвокат хмурился, слушая мои слова, и наконец не выдержал:
– К чему такая резкость, Нелл?
– Мы столкнулись с ней в maison de rendezvous! Это она нашла тела двух убитых блудниц, да и сама ничем от них не отличалась, кроме того, конечно, что была еще жива.
– Весомая разница, позволь заметить. Значит, Ирен заинтересовалась ею как свидетелем, чтобы раскрыть преступление?
– Надеюсь, что так. А иначе зачем настояла, чтобы девушка переехала в наш номер в парижском отеле? И даже взяла ее с собой в парижский морг, причем без меня.
– Очевидно, тоже в качестве свидетеля, – поспешил успокоить меня Годфри. – Во время расследования Ирен часто ведет себя странно. – Он вздохнул и сжал ладонями лоб; казалось, он пытается разгладить новые морщины, появившиеся от недавних тревог. – Что ж, по крайней мере, она хотя бы не общается с этим господином, Холмсом. Я считаю его интерес к ней подозрительным.
– Ох, не волнуйся о нем, Годфри! Ирен сказала, что в деле убийств на почве похоти он совершенно бесполезен: такой убежденный холостяк не имеет ни малейшего представления о том, что поставлено на карту.
– А ты имеешь представление?
– Ну, пожалуй, нет. Но и какая разница, когда есть Ирен, которая отлично все понимает.
– Это меня не утешает, – скривился мой собеседник.
– А должно бы! Я стараюсь как могу. Пойми, мы встречались с принцем Уэльским и бароном де Ротшильдом, и эти именитые особы просили – нет, умоляли нас о помощи.
– Мне казалось, что тебя не особенно заботит принц Уэльский.
– Так и есть. А теперь, когда я знаю о его sige d’amour, он заботит меня еще меньше. Подлое приспособление для гадкого избалованного мальчишки!
– Кажется, я предпочту обойтись без подробностей, – поспешно вставил Годфри.
– Но это постыдное двухуровневое кресло действительно связывает Джеймса Келли, безумного обойщика мебели, с Джеком-потрошителем, поэтому приходится радоваться даже нежеланным подробностям.
– Надеюсь, мы сможем вернуться к менее нежеланным деталям, Нелл. Вот что меня тревожит: это… дело, в котором участвуете вы с Ирен и этой Пинк, настолько грязное, что заниматься им должна только полиция. Однако, что хуже всего, вы уже, насколько я понял, попались на глаза некоторым опасным душевнобольным элементам. И если ты рассказала мне правду, жестокий заговор убийц простирается от Лондона и Парижа до Праги.
– Я еще даже не дошла до заговора против евреев, – вставила я.
Годфри умоляюще поднял руку:
– Погоди. Сейчас мне надо подумать. Если Прага является звеном в омерзительной веренице преступлений, тога мое похищение может быть не таким и случайным, как мне казалось.
– Ты не принимал свое похищение всерьез, Годфри?
– Нет. Я считал его упреждающей мерой, призванной воспрепятствовать завершению дел Ротшильдов. Конечно, мерой крайней, но вполне обычной для здешних диких мест, где мелкие царьки и князьки, управляющие каждым перевалом, сплошь бандиты.
– То есть ты надеешься, что тебя отпустят на все четыре стороны, когда закончится некий определенный период времени?
– Я так полагаю. Конечно, я мог бы сбежать из замка и раньше, если бы… если бы кое-что не случилось.
– Насколько я понимаю, Годфри, под «кое-чем» ты подразумеваешь мое появление, которое перечеркнуло твой план побега. Но разве ты не видишь, что оно перечеркивает и все твои прежние предположения?
– Как так? – Он все еще не понимал моих доводов.
– Если я была тайно похищена в Париже и перевезена в Прагу, как я полагаю, а оттуда в заброшенный замок, тогда мы оба здесь по причине, которая касается скорее меня, чем тебя. И я вижу только одну цель моего тюремного заключения: я должна стать следующей жертвой Джека-потрошителя, известного также как Джеймс Келли, безумный мебельщик.
– Прощу прощения, Нелл, но тут имеет место политическая схема, и я в ней невольная жертва.
– Прошу прощения, Годфри, но тебя, по-видимому, похитили задним числом, и, скорее всего, чтобы отвлечь Ирен от слежки за моими передвижениями. Кто тут невольная жертва, так это я. Как только эта жуткая тварь Джеймс Келли сбежит от своих преследователей и найдет дорогу сюда, мне суждено стать игрушкой в его руках.
Я содрогнулась при мысли о смерти, которая меня ждет: уж лучше быть сваренной заживо каким-нибудь старым добрым африканским каннибалом, которого я ласково, но безуспешно пыталась бы обратить в христианство.
– С сожалением вынуждена сообщить, что вы оба не правы, – произнес голос, который не имел права вмешиваться в наш спор.
Наши взгляды – но не мнения – одновременно сошлись на двери.
Голос был женским и говорил он по-английски, хоть и с довольно сильным акцентом.
И казался смутно знакомым.
Мы столько времени провели в одиночестве, если не считать компании немногочисленных и молчаливых цыган, что сам звук английской речи заставил нас воспрянуть духом. Мы оба тут же вскочили на ноги, чтобы рассмотреть гостью.
Она была одета в походную бархатную накидку защитного цвета, отороченную мягкой опушкой светло-рыжего меха, сочетающегося с оттенком ее волос.
Завитые кудри были уложены в прихотливую прическу наподобие башни, столь же искусную, как сооружение Эйфеля, и почти той же высоты. С такой конструкцией на голове дама могла бы выйти из салона Ворта на рю де-ля-Пэ, но от ее костюма веяло столь первобытной простотой, что Ворт наверняка побрезговал бы его дублировать.
Она положила на край стола соболью муфту размером с померанцевого шпица.
Годфри поклонился, неизменно оставаясь джентльменом:
– Если вы действительно наша гостеприимная хозяйка, я должен поблагодарить вас за неизменное качество гуляша.
Татьяна, русская шпионка, когда-то известная под кличкой Соболь, улыбнулась своей особенной улыбкой, которая так подчеркивала ее по-лисьи острый подбородок и длинную лебединую шею. Мне приходилось жить в сельской местности, и я уверена, что лисы умеют улыбаться.
– Я передам ваши комплименты повару, – промурлыкала она. – Однако на вашем месте я благодарила бы цыган. – Она взглянула на меня с бесстыдным самодовольством: – Вижу, нынче ваш стиль одежды стал гораздо веселее. Вы напоминаете потрепанную хористку из какой-нибудь глупой оперетки ваших Гильберта и Салливана. Тем не менее вам не на что жаловаться. Цыгане своим похищением избавили вас от большей опасности в лице человека, которого боится вся Англия, а скоро будет бояться и вся Европа, если не весь мир.
– Они похитили нас по вашему приказу?
Татьяна пожала плечами:
– Я и раньше использовала цыган. Из них получается отличная шпионская сеть: они везде, хотя часто невидимы, и за деньги готовы на все, особенно если им хорошенько переплачивать. А переплачивать им совсем несложно. Цыгане, как ни удивительно, жаждут приобрести положение в мире, который презирают.
– Полагаю, что должна сказать вам спасибо, – язвительно произнесла я с той интонацией, которую считала иронией, хоть я и становлюсь безнадежно неловкой, когда пытаюсь иронизировать.