Ковчег Ливадный Андрей

Глава 1

Подарок алтаря

Эргавс, удрученный своими совсем, надо сказать, невеселыми мыслями, медленно брел по дороге вдоль высокой, закругляющейся кверху стены. По правую руку от Управляющего простиралось поле, совсем недавно засеянное соей. Вид у посадок был удручающим, и именно это безрадостное зрелище торчащих из земли чахлых, обглоданных побегов заставляло Эргавса вздыхать и качать головой.

Нашествие крыс оказалось внезапным и опустошительным. Глядя на тонкие стебельки, сочные макушки которых начисто объели полчища грызунов, Управляющий понимал, что от этого поля в данном сезоне уже не будет никакого толка.

«Мрачные Боги… – думал он. – Вы обрекаете меня на мучения, а за что?! – Эргавс нахмурился, отчего сошлись вместе его кустистые брови, а нос чуть вздернулся, приподнимая верхнюю губу. Из глотки Управляющего вырвалось низкое, раздраженное рычание. – Вы несправедливы ко мне, – мысленно продолжал он свой монолог, адресованный незримым, но вездесущим, по мнению Эргавса, оппонентам. – Ведь Амбуш не станет слушать никаких оправданий. Это его предки свергли вас с сияющих престолов, так за что должен страдать я – потомок невинного народа?» – Такая своеобразная, раздраженная молитва крутилась в голове Управляющего, пока он шел краем разоренного поля. Теперь ему придется отчитаться за будущий неурожай. Конечно, Амбуш не станет выслушивать его объяснений – ведь Высокородным этнамам нет никакого дела до трудностей своих подданных. Тот, чьи руки обагрены кровью Богов, не станет снисходить до мелких, сиюминутных проблем собственных вассалов…

«Эх, если бы у меня было достаточно клонгов, чтобы поставить пост у каждой дыры, что проделало время в стенах Мира, то уж, пожалуй, крыс можно было б остановить…» – думал Эргавс, машинально повернув в длинный тоннель, что отходил от края поля, в том месте, где стена Мира начинала плавно изгибаться. Недавно тут, разбирая старинный завал, нашли несколько скрытых помещений, и он, погрузившись в безрадостную задумчивость, вдруг неосознанно подчинился давнему желанию – пойти взглянуть, что же там, собственно, обнаружили?..

Когда Эргавс понял, что ноги самостоятельно принесли его к обрушившемуся участку стены, поворачивать назад было поздно. Часовой, оставленный подле дыры, что вела в новый придаток их Мира, уже заметил его и лениво встал с грязного пола тоннеля, выставив вперед длинное копье.

– Стой! – хрипло и недружелюбно произнес он, гортанно растягивая звуки.

Верхняя губа Эргавса опять злобно вздернулась, – часовой был грязным, тщедушным и оборванным, но он принадлежал к народу этнамов и потому думал, что ему позволено орать на Управляющего, который, к своему непреходящему разочарованию, родился среди сенталов…

«Сын дохлого шерстобрюха… – подумал Эргавс, замедлив тем не менее свой шаг. – Твоя мать, должно быть, согрешила не с этнамом, а с крысой, дав тебе такую гнусную рожу…»

Действительно, внешний вид стражника никак не соответствовал утверждению Правителей Эрди об их божественном происхождении. Тот, в ком течет кровь Падших Богов, никак не может быть таким грязным, словно это не этнам вовсе, а какая-то замызганная половая тряпка. Голубой подшерсток, давно не мытый и не чесаный, покрывал тело этнама сплошной серо-голубой коростой, а на лице, как успел мысленно подметить Эргавс, он отсутствовал вообще, открывая взгляду коричневые складки кожи.

– Ты не узнаешь меня, этнам? – тем не менее вежливо осведомился он, остановившись в нескольких шагах от часового, который выставил вперед копье, целя в грудь непрошеного визитера. – Я – Управляющий Полями!

– Вот и иди на свои поля! – зло мурлыкнул часовой.

– Но я должен осмотреть новый участок Мира, – резонно возразил ему Эргавс. – Амбушу не понравится, если пригодный для возделывания участок будут пропущен только из-за того, что ты не пустил меня осмотреть новую землю!

Слова Эргавса, сказанные уверенным тоном, заставили часового задуматься. Конечно, он узнал Управляющего Полями, но разве мог этнам, чьи предки свергли Богов и завоевали Мир, подчиниться требованию какого-то сентала – волосатого слуги? По крайней мере, делать это сразу было неприлично. Этнам для того и рожден этнамом, чтобы волосатые знали свое место… Хотя, с другой стороны, не пускать его совсем не было никакого резона…

– Ладно… – хмуро кивнул часовой, проведя такой мысленный диспут с собственным, не очень, кстати, развитым, сознанием. – Ты можешь войти, – он опустил копье и с безразличным видом вновь сел на грязный пол тоннеля. – Только предупреждаю: нет там никакой земли. Только больное железо и старый Алтарь,[1] – высокомерно поведал он. – Да еще Пасть-Которая-Жрет-Отходы,[2] – добавил часовой, уже потеряв всякий интерес к Эргавсу и впадая в обычную для себя сонную меланхолию.

Управляющий Полями не стал тратить время и силы на гнев. К этому чувству можно вернуться позже, а сейчас он просто протиснулся мимо часового в узкую щель, которая больше напоминала трещину в стене, чем нормальный вход.

Новый участок Мира показался Эргавсу даже более бесполезным, чем предположил охранник. Несколько комнат с провисшим потолком, соединенных между собой арочными проходами, заливал тусклый, красноватый свет.

Остановившись на «пороге», сразу за трещиной, Эргавс некоторое время, подслеповато прищурившись, созерцал «больное железо», которое торчало тут и там, демонстрируя рыжие пятна поразившей его шелушащейся проказы, а затем сплюнул на покрытый гладкими пластинами и заваленный мусором пол. «При таком освещении тут, конечно, ничего не будет расти, – решил про себя Управляющий, – даже если я велю клонгам натаскать сюда земли…»

Конечно, разве день, начавшийся с нашествия крыс, может принести что-нибудь, кроме новых разочарований?

Пока он размышлял, стоя у стены, глаза свыклись с красноватым сумраком, и он, движимый не до конца удовлетворенным любопытством, пошел вперед.

Эргавс никогда не понимал, отчего Мир устроен именно таким образом. Слушая легенды о могуществе Падших Богов, он все чаще начинал сомневаться в рациональности современного положения вещей. Предания рассказывали о том, что раньше, до первого греха, этнамы и сенталы жили в покое и счастье. Вокруг было много еды и света, Боги часто навещали их, а когда те отсутствовали, то горячая молитва перед Алтарем всегда оставалась услышанной, и любой, кто взывал к Богам, как правило, получал то, что хотел.

«Зачем этнамы нарушили то течение жизни? – часто спрашивал себя Эргавс. – Если предания не лгут, то Мир был гораздо лучше, когда им управляли Боги. Теперь же все совсем не так, как то живописуют легенды. Когда этнамы в своем стремлении уподобиться Богам бросили тем вызов, все изменилось, и далеко не в лучшую сторону…»

Такие мысли считались преступлением, но Эргавс не боялся явной крамолы, что жила под его волосатым, чуть приплюснутым черепом. В конце концов, никто не мог узнать о ней, а в обществе он всегда вел себя благоразумно, не высказывая подобных суждений вслух. Просто он понимал, что ему как Управляющему Полями жилось бы намного проще, возьми на себя часть его забот Падшие Боги.

Но это было невозможно. От Богов остались лишь Алтари да перекореженный Мир, полный больного железа. И еще глупые, скрипучие голоса, что часто донимали тех, кто осмеливался покинуть обжитой участок и выйти на простор Сумеречной Зоны – огромного мертвого и опасного пространства, которое простиралось над освещенным, плодородным участком, где уже много лет обитали два народа: этнамы и сенталы…

Легенды говорят, что раньше, при правлении Богов, предки Эргавса обитали намного выше, в тех местах, где Сумеречная Зона сейчас оканчивается мрачными, непреодолимыми вершинами Перевала Тьмы… Там, за ними, лежит та земля, которую утратил его народ…

«Нет, Падших Богов не вернуть… Они ушли, бросив Мир на медленную погибель… И земли, что лежат за Перевалом Тьмы, не больше чем очередная, красивая сказка…»

Размышляя таким образом, Управляющий Полями прошел две арки и оказался в последнем, третьем помещении, которое было намного просторнее предыдущих и оканчивалось глухой стеной. По полу бежала длинная полоса изрядно обветшавшего железа, из которой, словно зубы, торчали острые куски толстого стекла.

«Очевидно, что тут когда-то была перегородка, делившая надвое этот участок Мира», – проницательно заключил Эргавс, задрав голову. На обвисшем потолке четко выделялась точно такая полоса с зазубренными краями.

«Бессмысленный кусок Мира… Один хлам…» – с досадой подумал он, озираясь вокруг.

Однако при более тщательном осмотре внимание Управляющего привлекли два устройства, явно принадлежавших некогда Падшим Богам. Одним из них был Алтарь, а другим Пасть-Которая-Жрет-Отходы. Подойдя ближе, он заметил, что слева от Алтаря возвышается еще несколько прямоугольных постаментов, на которых, словно крысиные глаза, тускло горели маленькие, злобные огоньки.

Эргавс поежился. От этого места пахло древностью. Теми временами, когда тут ходили Падшие Боги.

«Может быть, этот Алтарь еще слышит голос тех, кто возносит молитвы? – мелькнула в его голове облеченная в форму слабой надежды мысль. – Что, если попробовать?»

Взглянув на мертвое, квадратное око Алтаря, Эргавс уловил в его глубинах собственное отражение, тусклое и неясное в красноватом свете. Внезапно Управляющего охватила дрожь. Он понял, по слою пыли и отсутствию крови, что еще никто не прикасался к Алтарю, с тех незапамятных времен.

Каждый младенец из народа сенталов знал, что Алтари непредсказуемы. Обращаться к ним – то же самое, что играть в лотерею, которую иногда устраивал Амбуш, чтобы обобрать своих не особенно умных подданных: никогда не знаешь, что выиграешь, но почти всегда отдашь больше, чем получишь. Иногда Алтари могли убить, если вдруг взрывались с треском и голубым светом. И очень редко исполняли желания. Наверное, в том были повинны Падшие Боги, что, умирая, прокляли Мир, поразив железо ржавчиной, а Алтари – безумием. «Но, может, этот не такой? – с сомнением и страхом подумал Эргавс, осторожно приближаясь к темному оку. – Может, Боги забыли проклясть его?»

Управляющий отступил на шаг и воровато, затравленно огляделся. Он был убежденным материалистом, как и большинство его сородичей. Жизнь сентала была трудна и полна тяжких невзгод. Выживали в основном те, кто уповал на собственные силы, а не на мифы ушедших поколений.

«Хоть бы одну крысу… – нервно поежившись, подумал он. – Чем же я воздам Алтарю, когда буду высказывать просьбу?»

Ритуальная кровь была обязательным условием обращения к Богам. По крайней мере, так утверждали легенды…

«Не отдавать же свою собственную?.. – с некоторым страхом подумал Эргавс. – А быть может, мне покормить Пасть? – вдруг осенило Управляющего. – Не зря же она стоит рядом с Алтарем!.. Может, жертвоприношение, отданное Пасти, распространит свое действие и на это темное око?!»

Мысль показалась ему здравой. Управляющий знал, что Пасти – а их на территории плодородных земель было несколько – жутко прожорливы. Они охотно пожирали все, вплоть до экскрементов, и никогда не выказывали недовольства. Но они обладали едва ли не большим могуществом, чем Алтари, – стоило забыть покормить хотя бы одну из них, и последствия наступали почти немедленно. Сначала начинал мигать свет, потом он мог погаснуть, и тогда несчастные, что проявили такую беспечность, могли блуждать во мраке до тех пор, пока не исправят свою ошибку или не умрут от наступавшего вслед за мраком холода.

Эргавса все больше лихорадило от внезапного возбуждения. «Этнамы тупы… – злорадно подумал он, торопливо собирая с пола валявшийся там в изобилии мусор. – Взглянув на этот свет, можно было догадаться, что перед ними голодная Пасть», – мысленно рассуждал он. Набрав достаточно различных обломков, он осторожно подошел к темной Пасти и привычным движением ноги открыл зев приемника. Вывалив туда подношение, он отступил на шаг и застыл в ожидании эффекта от своего действия.

Прошло не меньше десяти или пятнадцати минут, прежде чем оцепеневший от страха и любопытства Управляющий Полями заметил первые признаки того, что был абсолютно прав в своей догадке насчет голодной Пасти.

Он ждал, что начнет разгораться свет, как это обычно бывало в других местах, когда тупые клонги забывали покормить свою Пасть, но в этот раз все происходило иначе. Яркие огоньки, похожие на жадно горящие во тьме крысиные глаза-бусинки, вдруг суматошно забегали по темному материалу прямоугольного выступа, который располагался в нескольких метрах от проглотившего приношение приемника отходов, и почти сразу, на глазах у парализованного ужасом Эргавса, начал оживать Алтарь.

Поганые Боги, как же он испугался! Одно дело слушать невнятные россказни старух, уже выживших из ума и ни на что не способных, кроме как болтать про старину, а другое – воочию убедиться в том, что под их словами, оказывается, крылась правда!..

Темное, квадратное око Алтаря вдруг осветилось ровным, голубым светом, и в его призрачных глубинах начали суматошно возникать какие-то значки, словно там роились черные мухи…

Эргавс вскрикнул и хотел было бежать, но запоздал с этим разумным решением…

Он стоял слишком близко к Алтарю и, что самое ужасное, не предложил тому ритуальной крови, как то предписывала традиция. И одно и другое показалось Эргавсу непростительной ошибкой, когда от Алтаря вдруг отделились два тонких, извивающихся провода. Словно живые, они метнулись к его голове и, проскользнув меж спутанных, грязных волос, плотно приросли к вискам.

Управляющий Полями не мог двинуться с места. Его ноги ослабли и начали подкашиваться. Он ждал, что обиженный, не насытившийся кровью жертвы Алтарь сейчас высосет из него всю жизнь, без остатка. Совершенно ошалевший от страха Эргавс даже на секунду представил, как с глухим стуком упадет на пол его сморщенная телесная оболочка, – но, к его изумлению, шли секунды, которые складывались в голове Управляющего Полями в гулкую вечность, а ничего страшного не происходило. Если Алтарь и пил его жизнь, то это не вызывало болезненных ощущений, только в висках чувствовалось легкое покалывание, словно там в кожу впилось какое-то насекомое.

Он так и стоял, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в скошенный край Алтаря, на котором располагалось множество светящихся квадратиков с какими-то символами; рот Управляющего Полями был перекошен и открыт, словно в нем застыл немой крик, – так продолжалось до тех пор, пока два впившихся в виски провода вдруг не выскользнули из-под спутанной шевелюры Эргавса и страшный, гулкий голос, который шел из ниоткуда, не произнес:

– ВНИМАНИЕ! В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО! ЗАРЕГИСТРИРОВАН НЕДОПУСТИМО НИЗКИЙ УРОВЕНЬ ИНТЕЛЛЕКТА! СИСТЕМА В АВАРИЙНОМ РЕЖИМЕ! ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ ПЕРЕГРУЗКА ЦЕПЕЙ! В ВАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД, ПОСЛЕ ЧЕГО БИОКРИОГЕННЫЙ МОДУЛЬ ПОТЕРЯЕТ УПРАВЛЕНИЕ! ИНИЦИИРОВАН ПРОЦЕСС ЭКСТРЕННОЙ РЕАНИМАЦИИ! ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ПРИОРИТЕТ! ПОВТОРЯЮ: КАПСУЛА ВЫШЛА ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ ЭНЕРГОСБЕРЕГАЮЩЕГО РЕЖИМА!..

Эргавс рухнул на колени перед Алтарем, в благоговейном ужасе закрывая голову волосатыми руками. Управляющий Полями не владел священным языком и не понимал ни слова, но голос – глухой, идущий сразу со всех сторон – не вызывал никаких сомнений в его божественной сути.

Разум Эргавса был подавлен не поддающимся осмыслению, страшным величием этих секунд. Он слышал голос, который, несомненно, принадлежал Падшим Богам!..

– ВНИМАНИЕ, КАРТОЧКА ГЕНЕТИЧЕСКОГО КОДА ВЫДАНА! – При этих словах из беснующегося огнями прямоугольного ящика на пол перед ошалевшим Эргавсом вылетела тонкая серая пластина, способная уместиться в ладони. – ТЕРМИНАЛ ОТКЛЮЧЕН! КРИТИЧЕСКАЯ ПЕРЕГРУЗКА ЭНЕРГОСИСТЕМЫ!..

Дальше в понятии Управляющего Полями наступил конец Мира, который множество раз предрекали тайные служители культа Падших Богов. Алтарь внезапно вспыхнул неистовым светом и рассыпался тысячью обжигающих искр, при этом от грохота у Управляющего заложило уши, глаза ослепли, а в нос ударил едкий, противный запах, от которого Эргавс забился на полу в приступе мучительного кашля.

Когда он наконец сумел несколько раз судорожно вдохнуть, дым уже понемногу начал рассеиваться. Преодолевая ужас, он открыл глаза, еще не веря в свое чудесное спасение, и с замиранием сердца огляделся вокруг.

В помещении, где еще плавал сизый дым от взорвавшегося Алтаря, по-прежнему горел тусклый, красноватый свет. Пожирающая отходы Пасть безразлично щерилась открытым зевом приемника. Из квадратного ока Алтаря, в котором зияла безобразная дыра, еще сыпались искры. Крысиные глаза на темном прямоугольном ящике погасли, но – ПОГАНЫЕ БОГИ!..

ОН БЫЛ ОТКРЫТ!

Эргавса сотрясала крупная дрожь. Управляющий Полями никогда не считал себя трусом, но он привык иметь дело с существами из плоти и крови, которые имели хорошую привычку умирать после доброго удара дубиной или меткого попадания копья, а общение с духами было для него в новинку…

Выпучив глаза, он встал, пошатываясь от внезапной тошноты, которая была вызвана плавающим вокруг едким дымом.

Он знал, что не должен заглядывать в открывшийся ящик. «Нужно бежать…» – твердил себе Управляющий Полями, но – такова уж, видно, природа всех мыслящих существ из плоти и крови – как только их разум хоть на секунду выскальзывает из цепких, корявых пальцев смертельного страха, в нем тут же просыпается неистребимое и не совсем здоровое любопытство.

Опираясь на край ящика, чтобы утвердиться на ватных ногах, он только одним глазком взглянул на его содержимое – просто бросил один-единственный, ничего не значащий мимолетный взгляд внутрь и тут же взвыл от запоздалого раскаяния и нового приступа тошнотворного страха.

В темных глубинах ящика лежало меленькое, красное, сморщенное существо – едва родившийся детеныш, но ЧЕЙ?!..

Управляющий Полями уже всерьез подумал о том, что такого сделал взбесившийся Алтарь с его головой, разве могло привидеться нормальному сенталу такое отвратительное уродство?!

В первый момент, глядя на красное, сморщенное, влажное существо – эдакий комок осклизлой плоти, он с отвращением подумал, уж не детеныш ли это какой-нибудь гигантской крысы, посланный ему Падшими Богами в отместку за то, что он поскупился на каплю собственной крови для подношения Алтарю, но, с содроганием присмотревшись, он понял, что у сморщенного тельца, что распласталось на дне ящика средь каких-то тонких проволочек и других непонятных предметов, наблюдается большое сходство с сенталами, если не брать в расчет то, что голова ребенка была непропорционально большой для столь крохотного тела и сильнее походила на округлое яйцо, чем на нормальный, приплюснутый череп сенталов, с выпяченной челюстью и тяжелыми, нависающими над глазами надбровными дугами…

«Скорее всего появление подобного уродца в обыденной жизни можно было отнести к тому редкому случаю, когда самка из народа сенталов вдруг понесет от перепившего Высокородного…»

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове собравшегося бежать Управляющего Полями, но этому здравому желанию так и не суждено было воплотиться в жизнь.

Ребенок вдруг дернулся и закричал – тонко, беспомощно…

Этот слабый, писклявый крик буквально пригвоздил Эргавса к месту. Ему очень хотелось бежать как можно скорее и как можно дальше от этого жуткого, полного таинственной воли Падших Богов места, но что-то вдруг шевельнулось в первобытной душе Управляющего, заставив того вновь обратить взгляд на странное, уродливое существо. Разве не так кричали его собственные дети, когда хотели есть или просто чувствовали потребность в материнском тепле? Пусть этот крохотный комок плоти не больше чем исчадие Алтаря, но ведь он, Эргавс, так или иначе, повинен в его появлении на свет…

Откуда же было знать Управляющему Полями, что тот, о ком он думал, размышляя над мерой своей ответственности, родился много сотен лет назад и его жизнь, доверенная в вихре разрушительных событий заботам одной из немногих уцелевших автоматических систем, была просто приостановлена процессами низкотемпературного сна…

Конечно, ни о чем подобном Эргавс даже и не думал.

Просто ему вдруг стало жаль это маленькое, пискляво орущее создание, посланное ему древним Алтарем в отместку за скупость…

Протянув руки, Управляющий Полями, содрогаясь от отвращения, коснулся волосатыми пальцами холодного, покрытого какой-то желеобразной массой тельца, и легко вытащил его из ящика.

Младенец тут же затих, бессильно свесив свою большую уродливую голову.

Совершив этот неоправданный с точки зрения здравого смысла поступок, Управляющий Полями, не оглядываясь, поспешил к выходу, уже раскаиваясь в том, что проявил секундное милосердие. Но бросить притихшее существо на пол тоже оказалось выше его сил. Единственное, на что втайне уповал Эргавс, так это на реакцию стража, который сидел у входа в новый участок Мира. «Может быть, грязный и кровожадный этнам убьет это существо или по крайней мере отнимет его у меня?» – со слабой надеждой подумал он, боком протискиваясь в трещину.

Увы, его надеждам не суждено было сбыться. У выхода в тоннель никого не оказалось.

«Куда же подевался часовой?!» – с изумлением подумал Эргавс, озираясь вокруг. Он знал, как ревниво и жестоко Правитель Амбуш поддерживает воинскую дисциплину среди своих сородичей, и такой поступок, как отсутствие на посту, мог стать причиной долгой и весьма болезненной смерти даже для этнама…

Однако все его сомнения были разрешены спустя несколько секунд, когда он увидел, как в тоннель со стороны Города вдруг ввалилась целая толпа возбужденных этнамов, которые, не обращая внимания на Управляющего Полями и его странную ношу, пробежали мимо с громкими гортанными криками:

– Амбуш! Амбуш! У повелителя родилась дочь! Радуйтесь! Сегодня родилась Нейра – первая среди этнамов!

Эргавса едва не растоптали. Управляющему Полями пришлось распластаться по стене, чтобы поток не смел его с дороги.

Дождавшись, пока пронесется мимо толпа ликующих этнамов, он, глухо ворча, направился к себе домой.

«Вот уж не знаешь, благодарить Алтарь или проклинать его… – думал Эргавс, сжимая в руке теплое тельце диковинного ребенка. – Я хотел просить Падших Богов, чтобы гнев Амбуша по поводу разоренного поля миновал меня, и смотри – у Правителя родилась дочь. Теперь ему несколько недель будет не до крысиных набегов и запасов сои. Может, так все и забудется?..»

Так он и донес свое нежданное приобретение до самого дома, не придушив странного ребенка и не выкинув его, как собирался, в ближайшую же канаву.

В тот день Управляющий Полями Эргавс, сам того не подозревая, решил судьбу Мира, принеся в свой дом новорожденного наследника Падших Богов.

Глава 2

Крысеныш

Огромный, вонючий шерстобрюх медленно полз по иссохшему полю, поднимая за собой плотные клубы удушливой пыли, от которой першило в горле и щипало глаза. Животное казалось необъятным, тупым и уродливым. Внешне оно напоминало небрежно сваленную на волосяной подстилке гору мяса, которая колыхалась, будто студень, натужно скользя по пыльной поверхности земли. У него не наблюдалось ни ног, ни глаз, ни каких-либо иных органов движения или осязания. Все жизненные функции отправлялись им при помощи миллионов ложноножек, что росли на брюхе, будто густая, жесткая шерсть. Ими он осязал, на них же передвигался и ел тоже исключительно при помощи своего плоского, волосатого живота. Одного взгляда на этот простейший организм, по непонятным причинам разросшийся до непомерных, слоноподобных размеров, было достаточно, чтобы понять: если шерстобрюха создала природа, то значит, либо не все ладно с мудрой матерью всего сущего, либо она загнана в какие-то не свойственные ей рамки…

Действительно, шерстобрюх относился к порождениям загаженных и перепутанных радиоактивных тоннелей. Его сородичи ползали по ним в кромешной тьме, жадно обирая со стенок комковатую слизь, что копилась там веками.

Этот же был ручным – вслед за животным на длинных веревках волочилось бревно, из которого в пыльную почву уходили острые клиновидные осколки пластика.

Эргавс, Управляющий Полями, стоял чуть в стороне от полосы взвешенной в воздухе пыли и смотрел, как медленно ползет по полю шерстобрюх и как толкаются мальчишки, чьей обязанностью было сидеть верхом на этом самом бревне, чтобы оно глубже царапало почву, продавливаясь под их весом и оставляя в ней следы-борозды. Среди детишек постоянно шла молчаливая, злая борьба за место с края бревна, где пыль казалась не такой плотной.

«С пылью ничего не поделаешь…» – думал он, в очередной раз наблюдая, как с бревна на вспаханную почву отлетел выпихнутый своими волосатыми сверстниками семилетний уродец, у которого все тело было голым, а волосы росли лишь на самой макушке круглого, как шар, черепа. Сонный надсмотрщик, который, обернув лицо куском ткани, плелся вслед за шерстобрюхом, тут же достал его щелчком кнута. Пацаненок взвыл, подскакивая на одной ноге, и полез назад на бревно, но погодки не пускали; сразу несколько волосатых рук потянулись к нему, чтобы отпихнуть назад, под кнут, но, на счастье Рогмана (так Эргавс окрестил странный подарок Алтаря), шерстобрюх как раз достиг края поля и с влажным чавканьем вполз на заготовленное для него угощение – лужу тоннельной плесени, что выплеснул сюда работник. Через пару минут он всосет ее дочиста и тогда – снова в путь по пыльной земле, до противоположного края.

«Да, с пылью ничего не поделаешь… – вновь повторил про себя Эргавс, отворачиваясь от чавкающего и всхлипывающего животного. – Если на поле окажется хоть капелька влаги, шерстобрюх ни за что не тронется с места, встанет и будет сосать драгоценную почву…» Это Управляющий знал наверняка из богатого личного опыта. Приходилось специально высушивать поля и мириться с меньшим из двух зол.

Рогман, на которого Эргавс взглянул лишь мельком, тоже воспользовался минутой передышки. Размазывая по лицу слезы, которые, смешавшись с пылью, тут же превращались в разводы грязи, он, прихрамывая, отошел в сторону от кучки своих сверстников, которые уже не обращали на него никакого внимания, – теперь они забавлялись тем, что тыкали в шерстобрюха длинным шестом и с восторженным рычанием отскакивали в стороны, когда тот сначала боязливо поджимал край своей волосатой платформы, а потом вдруг выбрасывал в сторону обидчиков струйку вонючей жидкости.

Рогмана не привлекали такие забавы. Он не блистал физическими данными – мускулистые, волосатые товарищи откровенно глумились над его голым, лишенным шерсти телом. Бесконечно проигрывать в молчаливой возне было и обидно, и больно.

Присев в сторонке, мальчик покосился на своего приемного родителя, но тот, как всегда, оказался занят собственными проблемами, разве было ему какое-то дело до жестоких забав ребятни? Да и счесть их жестокими Эргавс не мог – обычная возня, и нечего размазывать слезы…

Рогман упрямо поджал трясущуюся от обиды губу.

Жизнь в доме Эргавса не приносила ему никаких привилегий. Сам Управляющий относился к мальчику терпимо, молчаливо прощая найденышу его уродство, но остальные, в том числе и взрослые, не могли спокойно пройти мимо: кому-нибудь постоянно требовалось сорвать зло…

Рогман не понимал этого. Он просто жил, а его память до определенного момента вела себя, как дырявое корыто, – сколько ни лей, все утечет в землю. Может быть, оттого и выжил, что не копил в себе каждодневных обид?

Уткнувшись острыми локтями в коленки, он сел поодаль от вонючего, чавкающего тоннельного слизня. Боль от кнута все еще пульсировала в ноге, но слезы уже высохли. Детству, даже такому, как выпало Рогману, не свойственно угрюмое постоянство обид, и через пару минут он уже с интересом и некоторой долей наивной зависти наблюдал за своими сводными братьями, которые с рычанием отскакивали прочь от плюющегося во все стороны шерстобрюха.

Над его головой ровно сияли секции низкого потолка. Кое-где среди светящихся сегментов виднелись решетчатые квадраты, в которых гнездился таинственный мрак. Мальчик иногда пытался вообразить, что же там, за ними, но на это у него не хватало фантазии. Что он видел в своей короткой жизни, кроме нескольких полей да короткого тоннеля, что соединял между собой участки Плодородной Равнины и дом Эргавса, в котором жила большая половина общинных сенталов со своими семьями? Да ничего. Дом представлял собой длинную глубокую нишу, которая вдавалась в стену Мира. Внутреннее пространство походило на грязный, запутанный лабиринт многоярусных клетушек, в которых проживало около сотни волосатых, низколобых крестьян. Другой такой же дом находился неподалеку, ровно через один тоннель, и там под охраной надсмотрщиков обитали рабы – клонги. Все они являлись такими же сенталами, как и свободные члены общины, а угодили в рабство по разным причинам: кто за какой-то проступок, а кто и по праву рождения – дети клонгов навечно оставались клонгами, тут уж ничего не попишешь.

Рогман тоже считался рабом, хоть и жил в доме Управляющего Полями.

Сейчас, сидя поодаль от шумно пожирающего угощение шерстобрюха, он уже не всхлипывал. Боль приходит и уходит, ее Рогман научился терпеть. Скоро он вырастет, его мускулы окрепнут, и тогда что-нибудь изменится в жизни – в этом мальчик убедил себя сам. Возможно, он станет этнамом – ведь он своими глазами видел, что похож на таинственных Хозяев Жизни. Только вот голубой подшерсток на теле у него не растет да зубы не такие острые, как у них… Но это ничего… Вот повзрослеет, и все будет не так…

Рогман в своих детских мечтах искренне верил в грядущие перемены.

Этнамы, утверждавшие, будто их предки свергли Богов с Сияющего Престола, не утруждали себя работой. Они являлись Хозяевами Жизни и всячески подчеркивали это в отношении сенталов, которые и обеспечивали своим рабским трудом на полях ту самую «жизнь»…

Естественно, Младший Народ от постоянных тягот существования не становился более приветливым, и частенько раздражение крестьян, измученных трудом на соевых полях, выливалось на Рогмана, чье неясное происхождение и явная физическая беззащитность позволяли пинать безродного клонга с полным осознанием того, что ниже этого безволосого крысеныша разве что грязь под ногами…

Иногда его осыпали насмешками, а зачастую просто жестоко и угрюмо били, вымещая таким образом скопившееся за день раздражение…

…Окончательно погрузиться в мрачные размышления ему не дал лающий выкрик надсмотрщика. Шерстобрюх доел и теперь сам тянулся к пашне – он хоть и был туп, но все же сумел усвоить, что на той стороне поля его обязательно ждет новая порция тоннельной слизи.

Рогман встал, обреченно направляясь к оживившейся стайке волосатых сверстников, которые уже размещались на бревне.

Шло время.

Рогман не знал, что такое безысходность. Не имея ничего иного, он просто жил, как жили другие рабы, да, впрочем, и свободные сенталы тоже, – от работы к побоям, от скудной пищи к тревожному сну, и снова к тяжелой, изнуряющей работе на полях. Дни казались серыми, унылыми, похожими друг на друга близнецами-шерстобрюхами, медленно ползущими мимо в неведомую даль, но все реже кривились его губы и дрожал подбородок. От непосильного труда и непрекращающейся возни со своими сверстниками мускулы мальчика окаменели, кожа стала грубой, а глаза слишком уж серьезными.

Он научился многим вещам. Прежде всего не бояться боли, отвечать ударом на удар и насмешкой на насмешку. Те из сверстников, что раньше походя спихивали его с бревна, прямо в пыль, под раздраженный удар хлыста тащившегося вслед за слизнем надсмотрщика, теперь не всегда решались задеть безволосого раба-приемыша, особенно если не наблюдалось численного перевеса со стороны насмешников.

Первым это заметил Эргавс.

Неудивительно, что Управляющий Полями следил за судьбой своего выкормыша. Под приплюснутым черепом старого сентала, чью поредевшую шерсть уже побила первая проседь, умещалось чуть больше мозгов, чем у работавших на полях сородичей, иначе он бы не занимал столь значительный пост. К тому же он был единственным, кто знал правду о рождении Рогмана.

Мысли Эргавса, когда он наблюдал за тем, как растет исторгнутый Алтарем крысеныш, превращаясь в стройного, мускулистого, поджарого юношу с необычной формой черепа, роднящей его с этнамами, но абсолютно голым, безволосым телом, носили вполне практический характер. В них не было ничего от мистики. Рогман казался ему намного смышленее других соплеменников, и, когда наступил очередной сбор урожая, старый Управляющий внезапно освободил его от полевых работ, поставив Рогмана считать мешки и сопровождать их в городские склады.

Так, в свои неполные пятнадцать лет безродный клонг впервые покинул поля и попал в Город.

Для него это оказалось шоком.

На всю оставшуюся жизнь он запомнил тот момент, когда вместе с Управляющим впервые переступил порог огромного зала, всю площадь которого занимали невысокие, сложенные из различных подручных материалов дома.

Это место из-за своих размеров в первый момент вызвало у него головокружение и сосущее чувство тревоги. Разум мальчика, сформированный в замкнутых пространствах, не принимал такого глобального понятия, как «горизонт». До определенного возраста он почти не выходил из дома; потом, когда он повзрослел и вместе с другими подростками племени сенталов начал регулярно работать на полях, то его свобода соответственно ограничивалась Плодородной Равниной, которая представляла собой нескончаемую цепь прямоугольных залов, где потолок висел над самой головой, а его поверхность ярко светилась, позволяя растениям жить. Естественно, что, воспитанный в таких условиях, он не имел никакого понятия о психическом расстройстве, которое его далекие предки именовали агрофобией.

Ноги Рогмана подкосились. Эргавс, который сопровождал его в этой первой доставке груза к городским складам, недовольно заворчал, но все же дал ошалевшему клонгу несколько минут, чтобы тот смог опомниться, свыкнутся с новым чувством.

Хотя поля и Город разделяло всего несколько километров пути по прямым широким тоннелям, до сего момента Рогман ни разу не бывал тут.

Город этнамов потряс его. Долгое время в сознании мальчика этот необъятный зал, чьи стены возносились вверх на тридцать-сорок метров, будет оставаться чем-то потрясающим, находящимся на грани понимания…

Отвесные стены тянулись все вверх и вверх, так что приходилось запрокидывать голову, пытаясь разглядеть их. В первый момент мальчику пришлось вступить в борьбу с внезапной тошнотой и слабостью, но он все же сумел задрать подбородок и широко распахнуть глаза, чувствуя, что сейчас просто потеряет сознание от нахлынувших на него впечатлений.

Впервые в жизни он не смог различить потолка. Там, куда он устремил свой помутившийся взгляд, на головокружительной высоте молочными полосами тянулись сгустки испарений, за которыми оказалось невозможным разглядеть структуру перекрытий, был виден только источаемый ими свет… Ошалевший взгляд Рогмана скользил поверх крыш одно-, двухэтажных домов и нигде не находил преграды – зал оказался столь велик, что его противоположной стены не было видно из-за расстояния и тумана, который вился над постройками и медленно, лениво утекал в огромные, забранные решетками зевы вентиляционных труб. Чуть выше, приблизительно на уровне двадцати метров от пола, из стен зала торчали опаленные и перекрученные балки обрушившихся в незапамятные времена перекрытий, над которыми виднелись черные глазницы входов в какие-то туннели, но, куда они вели и бывал ли кто-то в них, Рогман, естественно, не знал.

Из транса его вывел грубый толчок.

– Хватит глазеть… – проворчал Эргавс, толкнув его по направлению кривой и узкой улицы. – Запоминай дорогу.

В тот момент Рогману казалось, что он попал в несбыточную страну своей мечты.

Город давал пьянящее ощущение свободы, на его улицах толклось столько народа, что никто просто не обращал внимания на клонга, который шел вслед за Управляющим.

На обратном пути, когда груз уже был сдан, Эргавс обратил его внимание на то, как под потолком начал тускнеть свет.

– Теперь будешь ходить в город сам, – глухо проворчал он, ухватив Рогмана за волосы и резко задрав его голову к потолку. – Видишь, свет тускнеет? Смотри, это называется «ночь». Ночь – время Высокородных. Они охотятся по ночам на этих улицах на глупых, заблудившихся клонгов. Никто не смеет противиться воле этнама, запомни: задержишься тут, когда тускнеет свет, – умрешь.

– П-почему? – задыхаясь, переспросил Рогман.

– Этнамы – хищники. Они едят мясо. Этнамы любят кровь. Они не могут все время есть сою и овощи. Днем они спят, а ночью выходят на охоту.

– Они едят сенталов?! – в ужасе отшатнулся Рогман.

– Они едят клонгов! – раздраженно ответил Эргавс.

«Какая разница?! – не в силах совладать с ужасом и отвращением, подумал Рогман. – Ведь рабы – это провинившиеся сенталы!»

Однако у него хватило сообразительности не высказывать вслух своих умозаключений. Судя по тому, как Эргавс озирался по сторонам, пока они преодолевали последнюю сотню метров до освещенного входа в тоннель, он и сам не чувствовал себя в безопасности на улицах быстро пустеющего и погружающегося в сумерки города.

Рогман накрепко запомнил преподанный урок, но все же беда не миновала его…

…Это случилось спустя два года после первого посещения Рогманом Города. Он уже закончил дела на складах, но возвращаться пока не собирался – в последнее время Эргавс все чаще давал ему различные мелкие поручения, которые приходилось выполнять, отрывая время от своего сна, но он не роптал, наоборот, – угрюмый юноша, вечно прячущий свое лицо и тело под рабской хламидой, бледный, с источенными худобой чертами, частенько задерживался в Городе сверх срока и по собственной воле. Слишком притягательным оказалось это место, так разительно не похожее на унылые, однообразные квадраты полей.

В этот раз его любопытство, замешанное на мнимом ощущении некоторой свободы, привело к весьма плачевному результату…

– Эй, клонг! Ну-ка, постой!

Каркающий голос, раздавшийся за спиной, заставил Рогмана вздрогнуть и остановиться. Все произошло помимо его воли, властный окрик припечатал подошвы к влажному покрытию улицы еще до того, как смысл сказанного был понят им.

Он повернулся, привычно глядя мимо приближающегося к нему этнама. Смотреть в глаза Хозяину Жизни считалось дурным тоном. За это могли убить.

Этнам остановился в двух шагах от юноши, придирчиво рассматривая его. Он был высок, даже по меркам своей расы, но Рогману, в котором насчитывалось не меньше ста семидесяти сантиметров роста, Высокородный едва доставал макушкой до плеча. Застывшие за спиной этнама лимминги, вооруженные своим исконным, биологически выращенным оружием, вообще приходились ему по пояс.

Критически осмотрев Рогмана, Высокородный удовлетворенно хмыкнул:

– Ты пойдешь со мной.

От этих слов юношу бросило в жар. Он моментально вспомнил предостережения Эргавса, и его взгляд затравленно метнулся по сторонам. Наверху уже темнело, кривые улицы погружались в сумерки. Срывающийся из-под далеких сводов мелкий, нудный, моросящий дождь только усилил ощущение безысходности.

– Господин, я служу у Управляющего Полями… – едва слышно попытался возразить он.

Глаза этнама гневно сверкнули.

– Клонг… – прошипел он, делая едва заметный знак лиммингам.

Рогман уловил его жест.

За несколько секунд, пока злобные карликовые создания выдвигали из-под хитина панцирных пластин свое оружие, он успел пережить такую волну парализующего ужаса, что от него оцепенел не только разум, руки и ноги свело судорогой, и липкий холодный пот прошиб кожу…

– Нне-е надо… – задыхаясь от страха, просипел он, отшатнувшись к стене, но лимминги не понимали речь: они знали лишь язык жестов, а их хозяин не собирался останавливать своих дрессированных убийц. Глядя, как смертельно побледнел наглый раб, он испытывал нечто близкое к экстазу: рот этнама чуть приоткрылся, в отвратительной усмешке обнажив заостренные зубы хищника, и в уголках его пухлых розовых губ выступила слюна. Он уже предвкушал, как сейчас удар костяной стрелки, выпущенной из дыхательного сопла лимминга, взломает черепную коробку клонга, и окровавленный мозг возбуждающим пятном размажется по стене…

Рогман затравленно огляделся, но улица была пуста из конца в конец, в этот поздний вечерний час в городских кварталах редко встретишь запоздалого прохожего. Лимминги не торопились: их хозяин наслаждался муками припертого к стене существа, чей разум не мог противостоять ни его похотливому взгляду, ни влажным, отвратительно поблескивающим трубочкам, которые выросли из-под хитиновых покровов дрессированных убийц.

Предвкушение крови исказило черты лица этнама.

Почему над Городом этнамов темнело? Почему там ощущался не просто ток воздуха, а ветер? Почему тут бывало тепло или холодно, в то время как над полями, в помещениях, где пол покрывала плодородная почва, никогда не гас свет и температура не прыгала, словно подраненная крыса в поисках выхода из ловушки?

Этого Рогман не знал, но уже тогда юношу мучили смутные подозрения, что в этом повинны те жерла таинственных тоннелей, что торчали на недосягаемой высоте, словно пустые глазницы гигантского черепа. Как-то раз Рогман видел, что из одного такого тоннеля вырывался пар, который тут же улетал вверх, к поднятому на сорокаметровую высоту светящемуся потолку, и клубился там, принимая форму облаков, из которых явно собирался идти дождь…

Все это казалось юному рабу странным и любопытным, в то время как ни сенталы, ни тем более этнамы не обращали на это никакого внимания – для них все казалось привычным порядком вещей, не более…

Он очнулся глубокой ночью.

Все тело полыхало огнем, несмотря на пронзительный холодный ветер и нудный дождь, что моросил из-под далекого, темного потолка, погружая пространство под уличными факелами в желтоватую муть.

Со стоном перевернувшись на спину, Рогман дотронулся рукой до виска, где пульсировала тупая, ноющая боль. Пальцы наткнулись на липкие волосы. «Кровь…» – отрешенно подумал он.

Через минуту или две чьи-то шаги грузно прошлепали по мелким лужам и стихли возле скорчившегося на тротуаре раба.

Естественно, это был страж. Кому еще взбредет в голову шататься ночью по улицам города?

Рогман даже не стал поворачивать голову, когда заостренный конец тонкой стальной пики кольнул его под ребра.

– Встань! – раздался голос.

Тупея от боли, он кое-как поднялся на четвереньки, потом, хватаясь руками за стену, встал. Лицо стража исказила презрительная гримаса.

– Клонг? – протянул он, разглядев, с кем имеет дело. – Ты почему валяешься здесь?

Рогмана мутило. По виску и щеке вдруг начали сбегать, смешиваясь с дождем, горячие щекотливые капли. Кровь, разбавленная дождем, капала на изодранную одежду. Очевидно, его вид был слишком уж жалок. Страж не прельстился его беспомощностью, не стал издеваться или задавать вопросы. Он презрительным жестом приказал ему убираться прочь и пошел дальше по своим делам.

Рогман был благодарен ему. Клонгам не полагалось врать. А если бы страж спросил, кто так изуродовал его, то ответ – скажи он правду – привел бы его к немедленной смерти. Высокородные не зря носили свой вычурный титул. Они относились к категории существ, которым дозволено все. Без исключения.

Дождь усилился. Рогман брел по пустынной улице, держась рукой за шероховатые стены домов. Боль притупилась. Сквозь прорехи разодранной одежды пробирал ледяной холод.

Его мучил стыд. Лучше бы этнам просто убил его… Но нет. Они редко убивали клонгов, все-таки последние имели свою цену. Но издеваться над низшими можно было где угодно и сколько угодно. Рогман представил, как когти рвут его плоть, а похотливые розовые губы жадно слизывают свежую кровь, и его вырвало.

Несколько минут он стоял, схватившись рукой за стену, и часто дышал, пытаясь как-то справиться с взбунтовавшимся желудком.

Ему нужно как можно быстрее добраться до дома… Только там, в освещенных залах, можно будет отдышаться, отереть кровь, почувствовать, что избежал отвратительной, бессмысленной смерти…

Однако его злоключения в эту роковую ночь еще не закончились. Очевидно, у Правителя Города, Амбуша, проходил какой-то праздник – до слуха Рогмана, который, съежившись, пробирался вдоль влажных, молчаливых стен, то и дело доносились выкрики, пару раз он слышал заунывный вой и чьи-то отчаянные вопли, похоже, что ночное веселье было в самом разгаре.

«У этнамов своя жизнь…» – в такт бухающим ударам сердца твердил про себя он, стараясь слиться со стенами, превратиться в тень, исчезнуть…

Не получилось.

Внезапно в конце освещенной неровной цепочкой факелов улицы появились носилки, которые волокли на спине два десятка вставших на карачки лиммингов. Под их темно-коричневые, поделенные на сегменты брюшки были пропущены ремни от двух толстых пластиковых жердей, что составляли основу носилок. Над этой своеобразной упряжью возвышалась коробка с окнами, завешенными шторами из плотной ткани. Внутри, пробиваясь сквозь щели в завесях, виднелся неверный огонек свечи.

Рогман попытался отползти, слиться с фундаментом, но, видно, сегодня ему предстояло испить до дна всю чашу негаданных бед, носилки, покачнувшись, остановились как раз напротив него. Левый ряд лиммингов, привязанных к жерди, повернул в его сторону свои головы. Они являлись не только движущей силой данного транспортного средства, но и охраной своего хозяина. Лимминги показались съежившемуся от страха Рогману на редкость жирными, противными и смышлеными. Они не просто повернулись в его сторону, но и выдвинули самые кончики влажно поблескивающих дыхательных трубок, в глубинах которых таились зазубренные костяные стрелки с сильным парализующим ядом. Стоило такой твари резко выдохнуть, и отравленное жало с чавкающим хлопком устремлялось к жертве. Неудивительно, что за этой повозкой не было видно ни телохранителей, ни свиты, – двадцать лиммингов способны зажалить насмерть кого угодно и сами по себе являлись отменной охраной…

Занавеска дрогнула, приоткрывая узкую щель, откуда на влажную мостовую упал мятущийся на сквозняке свет свечи.

– Встань, клонг… – раздался скучающий, мурлыкающий голос.

Рогман не мог сопротивляться. С детства его болезненно учили повиноваться любому приказу этнама. Цепляясь онемевшими пальцами за шероховатые выступы фундамента, он встал.