Конкистадор Володихин Дмитрий

Глава 1

Жена командора

18 декабря 2140 года.

Терра-2, Синие Холмы, пригород Ольгиополя.

Екатерина Сомова, возраст имеет значение.

…да чего ради? Ей приличествуют спокойствие, уверенность, ну и, быть может, мечтательное настроение. Чего же ради она влезла по самые уши в информпрограмму «Наша семейная хроника, год 2139-й» и вдвое дольше останавливается на курортных сценах, чем на каких-нибудь других? Не потому ли, что Виктор… что-о… тело… Виктора… обнажено несколько больше, нежели… Да чушь собачья. Ей пятьдесят лет, у нее двое детей, докторская степень по истории, независимый характер, и еще она в браке вот уже… мерзавец Витька недавно брякнул, что будто бы пятнадцать… отчего мужчины никак не могут запомнить раз навсегда, сколько именно лет назад они обзавелись любимыми женами? Спасибо, помнит хотя бы день свадьбы и день, когда они были близки в первый раз… Господи, оборони его от любых напастей! Господи, пусть он будет здоров! Господи…

Екатерина Сомова очень хорошо чувствовала одну тонкую вещь: сколько лет прошло, а они все еще сдают экзамен на звание достойного супруга/супруги. В смысле, достойного того дара, которым наделили их свыше невесть за какие заслуги. Ей даровали Виктора, Виктору даровали ее… Она застыла перед экраном инфоскона, обратясь мыслями к тем беспечным временам, когда они еще не успели затеять первого ребенка… и… и… да чего ради она опять съехала на ту роскошную сцену у его дяди на плантации, посреди пятнистых подсолнухов… чего ради? Скажите, люди добрые! Ужели она не солидная матрона? Ужели их с командором пламя не должно было… ну… не то чтобы гореть послабее… тут она не согласна… но… как-то… стать самую малость поцивилизованнее. Вот ведь напасть какая! Иногда – уютный огонек в домашнем очаге, все как у людей; а то как полыхнет наподобие жуткого степного пожара, от которого на своих двоих ни за что не уйти…

Он отправил ей сообщение с военной базы на Борхесе, мол, закончились учения, если все будет нормально, жди часа через четыре. Так вот, оставалось два с четвертью. Ерунда какая, всего два с четвертью часа! Что бы сделала почтенная матрона, мать двух детей, обожающая мужа вполне цивилизованно? Привела бы дом в порядок, приготовила бы что-нибудь умеренно праздничное и занялась бы… ээ… чем они там занимались? Рукоделием? Надо будет уточнить у коллег, отличается ли рукоделие от вышивания и какова кардинальная разница между рукоделием и льнопрядением? В смысле, ковроткачеством? Ведь какая была богатая идея: ожидая супруга, рукоделить что-нибудь. Вышивать, ковроткать или, скажем, льнопрядеть… Впрочем, если это не одно и то же. Сто раз задумывала госпожа Сомова обучиться одному из этих ремесел, чудесно успокаивавших нервы, но, как человек занятой, откладывала окончательное решение: вот, сажусь и начинаю учиться. Потому что таков был ее характер – если б решила, то непременно села бы и научилась, потеряв уйму времени; характер следовало обуздывать. Что ж, она обуздала… Поэтому всякий раз, когда Катя ожидала мужа, ее ожидание заполнено было… нервным ожиданием проклятого мужа, до прихода которого оставалось целых два часа и тринадцать минут! И тринадцать отвратительных минут!

Нет, положительно следует взять себя в руки. Как у нормальных женщин? Они ведь обязаны помнить миллион мелочей, из которых складывается равновесие в доме. Мелочей, совершенно отсутствующих, просто невидимых для мужского глаза и мужских мозгов. Сколько раз она слышала от знакомых женского пола: чувствуешь себя как обезьяна, несущая кучу гороха, причем отдельные горошинки все время падают, падают, и такой соблазн – нагибаться за каждой мелочушкой, но приходится чем-то жертвовать, о чем-то забывать, иначе вся куча поползет, и тут уж никакой ловкости и уверенности в домашних делах не хватит, чтобы не потерять сразу много; и до чего же иногда хочется опустить руки, бросить горох наземь, разметать его пинками, а потом сесть и пореветь о несчастной своей и ужасно тяжелой жизни… И если вдуматься, мелочей, действительно хватает. Вот, например, умеренно праздничный стол… да-да. Кое-что стоило бы все-таки докупить. Экваториальный коньяк. А? Командор в жизни своей любил больше всего Бога, ее, жену, то есть, Сашку с Варенькой, и свою службу. На пятом месте твердо стоял Экваториальный коньяк. Купить? Побаловать?

Два часа и десять минут.

Или, скажем, связаться с сестрой? Сестре, которой она торопливо сбагрила детей. И сестрица не преминула сообщить ей в чисто педагогических целях: «Милая моя, конечно, я подержу их у себя денек, но ты-то чем думаешь, они ведь соскучились по отцу, а отец по ним! Полтора месяца не виделись. Хорошо ли так их разлучать?» Тогда Катя промолчала. Чем она думала? Да вот как раз этим самым и думала. Вареньке, младшенькой, уже четырнадцать с половиной… Хорошо ли им обоим хоть одним глазком поглядеть, какие аттракционы будут вытворять их родители, запершись на полдня? У современного ребенка столько есть отвратительных маленьких штучек, с помощью которых совсем нетрудно установить за родителями скрытое наблюдение. И сомовские поросята уже предъявляли маме кое-что… Итак, связаться с сестрой, пусть она обоих уложит спать вместе со своими обормотами не позднее полуночи. Если, конечно, сможет… Когда, двенадцать лет назад, на всей Терре-2 позакрывали школы-интернаты, оставив только сиротские, это было счастье и горе одновременно. Со счастьем все понятно: надо быть полным идиотом, чтобы позволить чужому дяде вбивать в твоих детей воспитание на один шаблон с миллионами других мальчишек и девчонок; они же все разные, кому это в голову пришло, будто их можно воспитывать одинаково? Они с Виктором приложили руку к той реформе, большая была дискуссия, и оба они стояли строго за. Когда Женевская федерация помыкала Террой-2, все было понятно, – оторвать малышню от родителей, загнать в «доброе единение», постричь под одну гребенку, отсечь лишнее, сделать воспитанными и трудолюбивыми налогоплательщиками… После освобождения систему школ-интернатов следовало сломать в первую очередь. Так и вышло. Но и горюшка тоже прибавилось. Дети – это очень много времени, это бездна времени и энергии. Две бездны. Три бездны. Десять бездн.

Два часа и семь минут.

Катя поговорила с сестрой, заказала коньяк и начала приводить в порядок… нет, не дом, а себя.

Что говорит ей зеркало? Что последний раз это было сорок шесть суток назад и вышло… вышло… вышло…

Взять себя в руки! Разве у почтенных матрон твердеют соски от одной мысли о… В руки взять. Да. Да-да-да-да-да. Надо подумать о чем-нибудь плохом. Отвратительном. Ей пятьдесят. Ну, в этом еще, пожалуй. нет ничего отвратительного. Вот она стоит сейчас обнаженная перед зеркалом и, говоря вполне объективно, ничего отвратительного сыскать не может. Врач-косметолог, большой шишка в своем деле, говорил Кате совсем недавно: «По всем мыслимым параметрам вы в норме. Ваше тело сто лет назад приравняли бы к телу тридцатисемилетней женщины. Приблизительно. А тридцатисемилетняя женщина в ту пору свободно могла начинать все с нуля, с пустого места. Если, конечно, хотела». Тогда госпожа Сомова, доктор истории усмехнулась про себя: большой кризис был примерно столетие назад, весь мир начинал с нуля. С пустого места… Впрочем, это к делу не относится. Сомову, между прочим, сорок четыре, и в стародавние времена его приравняли бы к тридцатипятилетнему… или даже тридцатитрех… Экий мерзавец, кто его просил рождаться на шесть лет раньше нее?! Ладно. Приступим. Кожа по прежнему бела, слава Богу, никаких складочек, никаких «апельсиновых корок», никаких пятен. Под глазами намечается кое-какая темень, и с ней надо разбираться. Неотложно. Пока что Катя в состоянии преодолеть мерзкие кружочки с помощью крема-реструктуризатора. Через два часа все будет в порядке…

Два часа и две минуты.

…А потом следует заняться этим всерьез. Основательно.

Волосы. А что – волосы? Да, она уже десять лет как возвращает им естественную черноту с помощью краски. С добротной регулярностью. Чтобы ни одна сволочь не смела приглядываться к корням. Тут уж ничего не поделаешь: есть способы навсегда избавиться от подседочка, благо, он у Кати только спереди, надо лбом; но существует определенный уровень косметологии, на котором даже Витино немалое жалование кажется смешным… Пусть будет краска. Кормить надо своих детей, а не детей косметологов.

Один час пятьдесят девять минут.

Она очень хотела остаться красивой подольше. Ей было – для кого. Кроме того, Катя была слишком горда, чтобы выглядеть запущенным синим чулком. Она твердо знала: женщина, которая не следит за собой, оставляет жалкое впечатление и уважения не вызывает.

Что в активе? Высокие точеные брови. Высокая грудь – для ее возраста и после двух детей грудь вообще идеальная… Тонкие губы до сих пор не утратившие своего нежного цвета. Нос – прямой, ровный, как у гречанок… не у тех современных пампушек, которые иногда прилетают на Терру-2 с Земли, из маленького Греко-Балканского царства, а у тех, которые жили во времена Перикла и Александра Македонского.

Что в пассиве? Усталые глаза. Ничего, когда Виктор приедет, глаза сами собой сделаются по ладошке каждый… Хорошо он говорит: «Нестерпимо-карие очи…» И еще в пассиве тот неприятный эпизод с флеш-тестером… зачем только ей понадобилось покупать проклятую железку! Последняя мода… новейшая технология Нью-Скотленда… глаза б на нее не смотрели. Никому не следует подтверждать женщине то, что она и так знает. Никому и ничему. То есть, безмозглые железки тоже не должны так поступать… Ее плоть оставалась упругой, хотя это и стоило с каждым годом все больших усилий. Но вот способность к восстановлению… Омерзительный приборчик, омерзительные цифирьки на экранчике. Катя знала про себя: да, отяжелела. Внешне это не должно быть заметно, однако она чувствовала: тело подчиняется ей с большим трудом, нежели в юности. Тело становится менее удобным… Тело замыслило подлую измену… Госпожа Екатерина Сомова никогда не изменяла своему командору. Впрочем, и не испытывала особого желания к подобного рода экспериментам. Она была уверена: с Виктором соединил ее Господь; не стоит идти поперек Его воли. Так отчего ж ее собственное тело норовит устроить заговор против законной хозяйки?

Один час и пятьдесят пять минут.

Зеркало отразило какое-то непредвиденное шевеление сзади. Что это еще такое?!

Она обернулась. Сзади – двое в штатском. Однако жена профессионального военного на этот счет обманываться не способна. Такие же штатские, как она – император всероссийский… Стоят. Ухмыляются. Разглядывают ее.

Екатерина Сомова не стала разбираться, зачем явились к ней эти двое, каким образом они бесшумно проникли в запертый дом, сколь важные вещи собираются ей сказать и от имени какой спецслужбы. В любом случае им не следовало так поступать. Катя отреагировала моментально, не задумываясь о последствиях.

Крепкий маленький кулачок со свистом прилепился к глазу того оперативника, который был поближе. Он полетел на пол, не удержав равновесия. Жена командора метнулась к сигнализации, но не успела. Она услышала за спиной тихий щелчок… и свет померк перед глазами.

Глава 2

Блюз для мужчины средних лет

18 декабря 2140 года.

Военная база, Борхес, спутник Терры-2.

Виктор Сомов, 44 года, и Хосе Лопес, 49 лет.

«Катенька! Милая моя Катенька! Любимая моя. Я столько раз уходил от тебя, и столько раз возвращался! Когда-то, давным-давно, ты провожала меня на войну, и я мог не вернуться к тебе. Когда-а те времена миновали… И все-таки каждый раз, покидая тебя, на день ли, на месяц ли, я мучаюсь предчувствием беды. Мы с тобою вместе больше полутора десятков лет, и ни разу это предчувствие не сбывалось… Я молю Господа, чтобы так продолжалось и дальше, а все-таки боюсь, до смерти боюсь. Иногда я представляю себе: вот, возвращаюсь домой, а там никого нет. Ни тебя, ни Сашки, ни Вареньки… Пустой дом. Чушь, говоришь? Ну верно, верно: нет никаких причин опасаться… однако… я почему-то никак не могу избавиться от этого иррационального страха. Как думаешь, в чем тут дело, а, княгиня? Может быть, ты права, и пришло время оставить службу, потому что для нас с тобой лучше всего – не разлучаться. Денег хватает… и на наше с тобой спокойное житье, и детям перепадет достаточно… Да хватает же, зачем ты беспокоишься понапрасну! Только вот никак не пойму, что ж я буду делать, если не служить? Нет, научиться чему-нибудь я сумею, может быть, опять подамся в корабелы… Но тут мне так уютно, я, Катенька как раз на своем месте. Тютелька в тютельку. Что? Я знаю, что ты знаешь. Ты уж потерпи. Пожалуйста. Сейчас вот, например, до нашей встречи осталось от силы часа три. Ну, четыре. Ерунда, по большому счету, так ведь, Катенька? Ерунда ведь осталась…»

Во флоте Поднебесной империи экипажи были семейными. Одна огромная семья на две тысячи глоток, а то и на десять тысяч… И дети, если они перешагнули порог четырнадцатилетия, становились комендорами, инженерами, техниками, десантниками все на тех же кораблях. На терранском флоте порядке были иные. Кто из супругов не летает, тот дожидается второго на поверхности, или, как еще говорят, «на плоскости». Как в старину. Как двести лет назад. Как тысячу лет назад…

«Катенька…»

Командор Сомов сидел в скудном, но уютном ресторанчике «Глеб и Ольга». Ресторанчик предназначен был исключительно для военных и располагался на базе «Кувшинка», в двух шагах от рейсового терминала. Виктор дожидался здесь шлюпа до Терры-2. Ему нестерпимо хотелось как следует выпить, но он изо всех сил сдерживался. Супруга Сомова любила выпить с ним вместе… потом. Но начинаться все должно было на трезвую голову. На трезвейшую. И он приучился в конце концов доставлять жене эту маленькую радость.

Сомов вел одновременно два диалога. Ведя первый из них, внутренний, господин командор обращался к госпоже командорше. Та, хотя и отсутствовала, ухитрялась каким-то образом поддерживать оживленную беседу. Второй диалог относился к Хосе Лопесу, низкорослому тощему дядьке в плохо подогнанной форме. Сколько Сомов помнил, у этого типа форма никогда не бывала в полном порядке. Либо на размер больше. Либо дырка. Либо пятно. Либо топорщится, либо мятая, либо пехотные пуговицы, либо десантные шевроны… Впрочем, надо отдать должное Хосе Лопесу: за все время службы он никогда не надевал форму задом наперед.

–…а как же твои рыбные фермы под Рио-де-сан-Мартином?

– Давно мы с тобой не связывались, Витя. У меня все как всегда. Ну, ты знаешь.

– Женщина или опять скучно?

– Скучно, Витя. Мне очень нравится разводить самое молчаливое зверье на свете, но что-то, видишь ли, не вытанцовывается. Да.

– Как ее зовут?

Лопес помялся.

– Мерзавец.

– Никак не возьму в толк: ты что, на мужчин перешел? Вот те на.

– Это ты, Сомов, мерзавец. А что, настоящий первостатейный мерзавец!

– Да я ее даже не знаю.

– Ты пользуешься тем, что знаешь меня, как никто. Да. Пользуешься, не отпирайся! Может быть, мне не хотелось об этом говорить. А ты вскрываешь меня как консервную банку. Разве это дело?

«Трепло испаноговорящее… Катенька, Катенька, Катенька!»

Сомов промолчал.

– Прекрасная Элеонора.

– Что?

– Ее зовут Прекрасная Элеонора.

– И… э?

– Нет, еще не развелся.

– Но… э?

– Ты прав. К сожалению, это неизбежно.

– А… э?

– Через месяц-другой чувство вины перестанет меня мучить, я пошлю ей письмо и все необходимые документы.

– Но она не… э?

Лопес тяжко вздохнул. Глаза его наполнились дрожащей дымкой слез.

– Ах, если бы, мой любезный друг! Чувство к истинной Дульсинее должно быть вечным. Оно по определению не может подвергнуться эрозии.

– Ты бы… э…

– Глупости. Я еще далеко не старик. Надежда остается.

– И что она? Э…

– Не смей так думать о ней! Сейчас же замолчи! Какой вздор ты несешь сегодня, Виктор! Изумительная женщина, умна как целый университет, учтива и поистине благородна. К тому же – юная красавица…

«Шестьдесят?»

–…лишь несколькими годами старше меня! Ее царственная походка, ее голос, во всем подобный весеннему ручью, ее нежнейшая кожа…

«Только я, презренный глупец…»

– Только такой презренный глупец, как я, мог растоптать цветы нашей любви…

«И ведь не простит себе, никогда, ни за что не простит…»

– Разве можно простить себе такую низость, такое малодушие, такое…

Капитан второго ранга Хосе Лопес все в жизни делал честно. В особенности честно он любил. Этот маленький плешивый латино с подвижным некрасивым лицом, этот неумолкающий живчик неизменно любил со всей страстью, на какую только был способен. Всегда восхищался предметом своей любви, всегда читал пылкие сонеты, как юноша, и всегда бывал готов сложить у ног возлюбленной все, что имел, вплоть до жизни, – словно рыцарь, словно какой-нибудь кастильский идальго времен блистательной Изабеллы. Он влюблялся моментально – в ту женщину, которая в данный момент стояла ближе прочих. Но никто из них не мог выдерживать романтического огня Хосе. Через неделю, через месяц, через год – зависит от тактико-технических характеристик очередной дамы – ему начинали намекать: «Милый… возьми-ка тоном ниже. Пусть будет не столь возвышенно, милый, давай попробуем просто жить вместе. Самым обыкновенным образом. Пусть у нас будет прочный, теплый, нежный, но простой союз… А? Милый? У меня больше нет сил поддерживать эту великолепную игру…» А Хосе Лопес не умел и не хотел жить обыкновенно. У него по натуре не получалось делать что-нибудь просто. Но и расставаться с дамами он тоже не умел. Сомов по его рассказам понял: его старинный друг не владел искусством разрыва, он обреченно ждал, покуда женщина не сделает первый шаг, пока она не оскорбит его, черт побери! Лопес жил по странному графику. Он не любил ни войну, ни армию, но офицером был – дай Бог каждому. Флот желал его страстно. Лопес отвечал флоту почти что холодностью. Он уходил со службы три раза; за год поднимал «водяное хозяйство»: разводил каких-нибудь нюсверрийских[2] псевдокарасей или простого и незамысловатого лосося, каковой счастливо давал потомство в одном-единственном месте на всей Терре-2 – в прудах Лопеса. Еще год или чуть менее того друг Хосе жил спокойно и наслаждался обретенной гармонией. Деньги текли к нему неудержимо, как раскаленная лава из жерла вулкана. Потом он находил очередную даму, делался счастлив на… ну, в общем, на сколько хватало ее ТТХ. В преддверии очередного громозвучного развода Лопес охладевал к хозяйству, вверял первым попавшимся помощникам драгоценных псевдокарасей и с головой окунался в специальные информпрограммы по корабельным арткомплексам – это у него хобби такое было… с малых ногтей. То есть, не то чтобы в специальные, а скорее, в специальнейшие, новейшие, чудовищно труднодоступные. Когда дела становились совсем плохи, флот принимался шептать Лопесу на ушко: «Дружок, пора. Беги. Я в твоем распоряжении. Я укрою». Хосе, разумеется, бежал. Его обычно отправляли на курсы переподготовки; через две недели пребывания на курсах он яснее Божьего дня показывал всем тамошним инструкторам, какие они тупицы и невежды по части флотской артиллерии. Ему давали должность. Два-три-четыре года – в зависимости от того, присутствовала ли на достижимом расстоянии некая милая прелестница – Лопес маялся военной жизнью. Потом скука и естественное сумасшествие армейского быта подсказывали ему: «Амиго, надо что-то менять!» И амиго уходил со службы, дабы вновь заняться… псевдокарасями. Его слишком ценили, чтобы потом, в очередной раз, не принять на флот.

–…прощала мне все до последнего. Я, человек, не знающий слова «благодарность»…

– Хосе, уймись.

–…не способный ценить подлинное благородство…

– Уймись, тебе говорят.

–…жалкий, пустейший…

– Рыцари жен не бросают!

Испаноязычный рот счастливо захлопнулся.

– Э-э… Витя… они все были не-до-конца-жены.

– Не до какого конца?

– Старик… ты знаешь, когда я почувствую настоящую… Дульсинею… перестань рожу искривлять!.. я правильно по-русски сказал? Впрочем, какая разница… в общем… когда рядом со мной окажется истинная Дульсинея, я первый раз рискну пойти с нею к алтарю.

– Во-первых, Хосе, паршивец, не смей называть меня стариком. Во-вторых, ты что, до сих пор заключал браки гособразца?

– Именно, Витя.

– Все пять… считая… с Прекрасной с этой… Элеонорой?

– Все пять, Витя. Это были мои жены перед людьми, но не перед Богом.

– А… как ты собираешься ее распознать?

– Истинную?

– Си.[3]

– Оно само собой как-то должно… распознаться… не знаю. Она будет подобна соль де оро.[4]

– Солетта де оро?[5]

Оба рассмеялись.

– Ты веришь, Виктор, что мне это все-таки удастся?

Сомов задумался. Он никогда прежде не пытался понять, насколько это серьезно у Хосе. Ему почти пятьдесят, и в этом возрасте мужчины на Терре-2 начинают ощущать кожей лица первые дуновения закатного ветра; они еще способны на многое; веком раньше их принимали бы за сорокалетних; с другой стороны, большинство находит свой путь раньше, раньше… Что такое Хосе? Тщедушное тело, наполненное крепленым испанским буйством. Когда исчахнет неугомонность Лопеса? Да может, никогда она не исчахнет. Он мало что не псих, но он же и лучший комендор во всех ударных эскадрах планеты, чуть ли не самый богатый фермер во всем Испанском секторе, неудачливый любовник и мужчина, познавший десятки женщин. Те любили его, смеясь над ним, но, когда расставались, плакали о своей несчастливой судьбе. Сказать ему честно?

– Хочешь честно? Вопрос везения, Хосе. Может быть, и удастся. Пятьдесят на пятьдесят.

Его собеседник молча кивнул. Мол, хороший ответ, правдивый ответ…

– Вот что я хотел у тебя спросить, Хосе… Ответь попросту, первое, что придет на ум. Даже не знаю, как лучше сформулировать…

– Витя, спроси попросту, первое, что придет на ум.

– Советник нашелся! Ладно, слушай: вот, допустим у меня… или у тебя… или у кого-то там… все равно у кого… есть все, чего он желал. Всего, то есть, человек добился. Делает именно то дело, какого и хотел. Семья сложилась. Материальных проблем особых нет. Ну, друзья… Все правильно. Все, как надо. А ему не хватает какой-то невидимой хрени. Даже не поймет, чего именно. Словно бы он все время не доделывает нечто важное. Вроде бы… может выжать центнер, а выжимает, непонятно почему, всего тридцать килограммов…

Лопес уставился на него с неподдельным суеверным ужасом в глазах.

– Ты, конечно, давно меня знаешь, но до такой степени…

– О! И ты? Я-то… в общем… о себе. Мы еще не старики, Хосе, но уже не молодые. Нам требуется нечто такое, чему я никак не найду названия.

Лопес задумался ненадолго, а потом неуверенно сказал:

– На этот вопрос нет остроумного ответа.

– Да что нам нужно, Лопес?

– И простого ответа тоже нет, Витя.

«Катенька… Катенька…»

«Входящая №…

От кого: Объединенная Координирующая Группа Терры-2. Секретариат.

Кому: Командору В.М.Сомову.

С момента получения этого приказа Вам надлежит оставить все дела, передать командование эскадрой командору Варшевскому и прибыть во Дворец Старейшин для участия в секретном совещании. Время Вашего прибытия: 15.30 по Ольгиопольскому часовому поясу.

Электронная виза секретариата ОКГ. Электронная виза командующего Вооруженными силами Терры-2. Электронная виза Совета кланов Русского сектора».

Гриф секретности, способный вызвать у робкого человека сердечный приступ с летальным исходом.

«Только визы Господа Бога не хватает…»

Сомов поразился. Это был не его уровень. И в самом грубом приближении – не его. Потому что «родной» уровень Виктора – даже не командование объединенного Военного флота, а штаб ударных сил. В первый момент командор подумал об ошибке: ему ли предназначался приказ? Сомов представил себе: какой-нибудь мичман с крейсера… скажем… «Синоп»… или «Грюнвальд»… что, в общем, все равно, получает от него, командующего эскадрой, секретное распоряжение прибыть на флагман. Для участия в совещании. Сначала он, мичман этот, подумает, наверное: «Кто-то там, наверху, спятил. Умственно перенапрягся…» А потом интуиция, которая неизбежно появляется после первого же полугодия армейской жизни, подскажет ему: «Ну, друг, жди неприятностей».

– Жди неприятностей, – сам себе разъяснил командор Сомов.

Впрочем, неприятность номер один и так стояла во весь рост. Знал ли мерзавец, вставивший в приказ непрактичное штатское выражение «оставить все дела», какие именно он, паразит правительственный, дела заставляет отложить Виктора Сомова? Прибыть к 15.30 это ведь значит…

Т-твою!

«Катенька! Милая моя Катенька! Прости меня, пожалуйста, и подожди еще немного. Честное слово, я не задержусь ни одной лишней секунды. Любимая… ээ… ты ведь нашла способ сделать так, чтобы дети сегодня пришли домой попозже? Не могла не найти!»

Глава 3

Предложение, от которого невозможно отказаться

18 декабря 2140 года.

Терра-2, Ольгиополь.

Виктор Сомов, 44 года, и Андрей Маслов, 104 года.

…С орбиты он спустился на территорию военного порта в шлюпе.

Сомову положен был по службе персональный челнок-антиграв на восемь мест и к нему – штатный пилот. От второго командор когда-то отказался. Из принципиальных соображений. В детстве он ездил на вездеходах, и навсегда запомнил, как его отец утопил в илистом русле пересохшей реки Мангазейка могучую модель «Алеф», гордость 90-х… Отцу, давно оставившему этот мир, никак не удавалось поладить с техникой. Потом появились амфибии. Мать, женщина романтическая, попыталась вести первую их семейную амфибию и одновременно читать отцу стихи собственного сочинения. Машину, разумеется, она разбила, а заодно еще три чужих… ну, так уж получилось. Иногда так получается. Первый семейный аэрокар убил отца и чуть не погубил мать…

Виктор с детства любил железки. От Бога ли это было, или от того, что ему страстно хотелось разбираться в том, к чему родители были не навычны, только так оно и вышло. Железки тоже полюбили его.

К чему персональный пилот человеку, которого любят железки?

Выйдя за барьер энергетической защиты, Сомов присоединился к рою ожидающих. На Терре-2 полтора десятилетия драконовскими мерами приучали вольнолюбивую натуру местных жителей ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВОЗДУШНЫМИ КОРИДОРАМИ и СОБЛЮДАТЬ ПРАВИЛА ВОЗДУШНОГО ДВИЖЕНИЯ. Еще чужая администрация приучала – в ту пору, когда Терра-2 была подмандатной территорией Женевской федерации. Штрафовали, отбирали машины, особо злостных нарушителей могли и на каторгу отправить. Или к психоаналитику – если каторга не помогала. Наверное, не зря тогда старались женевцы – в одном только 2108 году, говорят, на аэрокарах разбилось двенадцать тысяч человек…

Вбили. Вколотили. Имплантировали. Но какое же это было сладкое время для тех, кто счастливо приручился летать как положено. Коридоры открыты были всегда и для всех. Диспетчеры – сама любезность. Теперь – не то. Вот уже лет семь как транспортная проблема лихорадит большие города Терры… Вместе со всем «роем» Сомов висел в воздухе на высоте пятисот метров и дожидался, когда им, наконец, откроют коридор. Здесь, в пригороде Ольгиополя, терранской столицы, с этим особенно тяжко. Рядышком, по воздушной магистрали, аэрокары и, реже, антигравы шли несколькими потоками, сливаясь в одну разноцветную мерцающую стену. Снизишь скорость – и тебя выбросят из потока. Превысишь скорость – и тебя выбросят из потока. Сунешься мимо коридора – и тебя выбросят из потока. Пойдешь на обгон – и… ну ты уже в курсе, друг?

Чего стало больше? Машин? Или, может быть, людей?

Прошло полчаса.

Кто-то вырвался из роящегося скопления и пошел к городу в свободном полете. Быстро. Легко. Красиво. Скорее всего, прямо в лапы к инспекторам. Нервы не выдержали у бедняги. Впрочем, некоторым везет, не всех же ловят…

Еще десять минут. О, открывают, открывают! Поехали.

Сомов указал автопилоту курс и отключился от управления. Он тысячи раз летал туда и обратно по этой магистрали, но неизменно любовался на то, как нарастает внизу столица – от пригородов к центру.

Ольгиополь, во-первых, сумасшедший город. Ему нет и сотни лет, а он уже успел сбрендить. И, во-вторых, Ольгиополь это город сумасшедших.

Он слишком быстро рос и слишком вольно строился. Бывают города как государства. Ольгиополь – совсем другое дело. Это, скорее, город-континент, в котором уживается множество государств.

Вот чудовищный – от горизонта до горизонта – завод-неизвестно-чего, на который не ступает нога человека, пока что-нибудь не сломается. Им управляет с десяток операторов, сидя у себя дома. А вот – рядышком – усадьбы, утопающие в зелени, каждая с вывертами на свой манер. Стиль «флибустьер». Катеньке очень нравится. А она понимает в этом толк. Стиль «большой боярин». Стиль «гранада». Стиль «эчмиадзин». Стиль «фрезерный станок». Стиль… э-э-э… как-то его Катенька очень экзотично называла, не привел господь запомнить… «пьяная вишня»? «Китайский мандарин»? «Японский апельсин»? О! Точно. «Воровская малина». Да. А во-он там, чуть подальше, целое скопление «полевых экологов» – для не столь богатых людей. У них с Катенькой как раз такой. Модификация для океанского побережья, там не так мучительно мечтается о «флибустьере».

Вот старинный дом-дерево 80-х, наверное, годов. В детстве Сомова окружали такие во множестве, а теперь их почти не сохранилось. Вот совсем уж древний район – там еще есть маленькие домишки фронтирьеров, фактически, простые блочные бараки. Командор пытался представить себе – и не мог, что шестьдесят лет назад фронтир был здесь… А ведь он родился в таком вот коттеджике на несколько семей, и обзывали тогда фронтирьерскую архитектуру емким словом «необаракко». Вот стандарт 10-х годов: невысокий тридцатиэтажник, в плане – квадрат с просторным внутренним двориком. Вернее, с четырьмя внутренними двориками. На уровне восьмого, восемнадцатого, двадцать восьмого и тридцать восьмого этажей. Над первыми тремя – небо. Искусственное. Но иллюзия такого качества, что… а впрочем, такие дома все равно никто не любил. Вон там строили, наверное, в конце 20-х, когда все ошалели от недавно обретенной независимости и хотели чего-нибудь особенного… Над кварталами реют ажурные полупрозрачные конструкции, поворачиваются от ветра – то ли как паруса, то ли как флюгера: и о парусах и о флюгерах Сомов знал из какой-то информпрограммы, но в жизни никогда не видел ни того, ни другого. Весь район – просторный, чудовищно просторный, словно сон человека, жестоко страдающего от клаустрофобии… А это уже детище тридцатых. Шестидесятиэтажные «колизеи». Ничего лишнего. Сплошная прагматика. Нормирование. Тоска-а. И только веселенькие башенки тут и там. Совершенно непрактичные. Антенны, маяки, воздушные знаки можно было бы подвесить над домами, на антигравитационных платформах. Башенки, по большому счету, ни к чему. Но, как видно, у штатных государственных архитекторов сдавали нервы, хотелось им показать: нам, мол, тесно, нам нелегко, однако нам всем очень надо наверх. Выше. Выше. Еще выше…

Там мемориал первопроходцам. Тут административный октогон. Здесь портал субтерраноса. Дальше – представительство Российской империи. Суровый неоампир. Дальше – на самом горизонте – «Полигон для юных дарований», и от того, что там испытывают каждый день, здравомыслящие люди держатся подальше. Первую свою большую победу Сомов одержал именно там. Тридцать лет назад. Когда доказал недоумкам с верфи Русского сектора, что кассетное крепление малых надстроек в сто раз лучше простого энергетического…

Когда-то он строил корабли. Потом ремонтировал. Теперь в основном разрушает.

С высоты антигравьего полета город выглядел как дичайшее месиво. Проспекты. Узкие улочки. Отсутствие каких бы то ни было улочек. Ржавые металлопластовые развалюхи по соседству с виллами из новейшего биоморфа. Сверхдешевые кварталы для мигрантов из Поднебесной и независимого государства Совершенство. Совершенцев вообще море… Какой-то у них там эксперимент, и люди бегут, бегут… В последнее время въездной контроль ужесточили, но мигрантские кварталы все равно растут как на дрожжах, дети там завелись… Преображенский собор и епископальный городок рядышком, все в розах. Развлекательный центр. А по соседству – Дмитриевское кладбище, древнейшее в городе. Зоопавильоны. Квартал средних работяг с колоссальным пятидесятиэтажным гаражом для амфибий…

Дворец Старейшин во всем этом хаосе выглядел на редкость здравомысленно. Тринадцать лет назад его выстроили из натурального камня в тяжелом и практичном стиле неоампир. Разумеется, никто не подражал земной Российской империи, где его и придумали. Тут ведь так много местных модификаций, новинок, ну и… всяческих штучек… довольно непохожих… нда. Выглядел Дворец надежно, приземисто и… небогато. Не далее пары кварталов от него в метре над поверхностью на четырех гравитационных якорях висел «Сливочный торт» – посольство нищей Центральноафриканской республики. Это пышное здание с верхним ярусом в виде заснеженной саванны, по которой бродят призраки жирафов и перекатывается дюжина зеркальных солнц, по сравнению с Дворцом Старейшин выглядело как преуспевающий бандит в компании честного полицейского…

Внешние слои охраны облучили сомовский челнок полным каскадом спецсредств и пропустили на служебную ВПП. Там Виктор заякорился и прошел еще одну «полосу отчуждения», так и не увидев, впрочем, никого из людей. Затем его встретил улыбающийся лысый толстячок в форме и задал какой-то вопрос. Командор, не сразу поняв смысл вопроса, собрался с мыслями… собрался с мыслями… собрался с мыслями…

…вели куда-то по коридорам…

…необычный рисунок световых панелей…

…колодец?..

…довольно долго…

…сплошной металл…

…выше?..

…над поверхностью или под ней?…

…еще один пост…