Страсть принцессы Будур Шахразада

© Подольская Е., 2008

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2008, 2012

– Ты прекрасен, возлюбленный мой, – сладко потянувшись, проговорила Маймуна, дочь Димирьята, одного из знаменитых царей джиннов.

– Уста твои полны меда, о прекраснейшая! – отвечал ее любимый, ифрит Дахнаш, сила которого была известна каждому из потомков Иблиса Проклятого.

Маймуна и Дахнаш, джинния и ифрит, давно и нежно любили друг друга – не так, как любят люди, ибо им дано мгновение, и не так, как любят звери, ибо им не дано души.

Джинны – народ бессмертный, вездесущий, но недобрый. Они любят бесконечно. Но так же вечно могут и ненавидеть. И горе тому, на кого упадет гневный взор джиннии! Женщины больше никогда не будут смотреть в сторону такого мужчины. А если в сердце дочери магического народа вспыхнет ненависть к женщине – горе той, ибо ее дни на земле станут одинокими и печальными.

Но счастье навсегда меняет и темные как ночь души магического народа! Любовь, поселившаяся там, воистину велика – в ее пламени гибнут слабые, но она дарит сильным такое счастье, о каком слагают сказки не одно столетие.

Так случилось и на этот раз – Маймуна и Дахнаш нашли друг друга, и счастье этого союза было велико и благородно.

– Что я могу сделать для тебя, о свет очей моих? – спросил ифрит. Его голос дрожал от нежности.

– И я думаю о том, что же волшебного мне сделать для тебя, Дахнаш.

Они улыбнулись друг другу. Рассвет уже тронул верхушки деревьев. Старая башня, которую люди называли заброшенной, уже много лет верно охраняла необыкновенное чувство детей магического народа.

Маймуна потянулась к возлюбленному. Ее нежные руки обвили сильные плечи ифрита.

– Мне кажется, любовь моя так велика, что я готова раздарить ее всему миру…

Нежное лицо Маймуны осветила улыбка. Она села на ложе, поправила волосы и повернулась к Дахнашу.

– Я придумала! Давай мы найдем двоих – юношу и девушку – и подарим им толику своего счастья!

Дахнаш гулко рассмеялся:

– Отличная мысль! Но я думаю, любимая, что надо найти таких… одиноких, печальных, кто не любит никого в целом мире… Кто сух, как старый высохший сикомор у дороги. Мы подарим им ночь наслаждения счастьем, а потом унесем в разные стороны.

– Зачем?

– Да затем, что найденная любовь много лучше дареной. За ту ночь они поймут, как может быть прекрасно чувство единения! А потом, после трудного пути обретя утерянное, будут во сто крат сильнее радоваться этому обретению!

– А если они не смогут найти друг друга?

– Ну-у мы же им немного поможем!

Маймуна засмеялась:

– Я согласна. Тогда ты ищи юношу, а я буду искать девушку…

– О нет, любимая. Ты будешь искать юношу, а я девушку. И тогда ревность не станет злой советчицей, ее яд не тронет наши души. И мы сможем найти тех, кто по достоинству оценит наш необыкновенный дар.

– Твоя мудрость так же велика, как и твоя нежность. Я согласна – завтра на закате мы расстанемся. Я улечу на запад, а ты лети на восток – чем дальше эти двое будут друг от друга, тем лучше.

И Маймуна потянулась к своему возлюбленному. Ее нежные ладони легли на плечи Дахнаша, скользнули вниз, к талии. Он встал на ноги, поднял любимую и с наслаждением принял желанную ласку, что уже давно будила волшебный огонь в его жадных чреслах.

Ушло время разговора. Пришло время безмолвной, но всеобъемлющей страсти. Ифрит застонал и медленно склонился к ней. Маймуна ждала поцелуя. Ее веки опустились, чтобы ничто не нарушило полноты ощущений.

– Не говори ничего, – шепнула она. В ее голосе жил огонь желания. – Эта ночь создана для страсти.

Маймуна всегда хотела его поцелуев, его ласк. Она мечтала, что придет время, и ее любимый останется с ней навсегда и захочет назвать ее не только возлюбленной, но и спутницей на трудном и таком долгом жизненном пути.

Его губы терзали ее уста, а руки безумствовали в длинных, черных как вороново крыло волосах. Эта ласка сводила ее с ума, и она желала, чтобы все это длилось и длилось. Маймуна любила Дахнаша давно, но каждое его прикосновение было словно первое, а каждая ночь с ним – единственной. Сначала поцелуй был грубым и властным, а потом становился все нежнее и ласковее, и Маймуна невольно застонала от удовольствия. Дахнаш раздвинул языком ее разгоряченные губы, давая понять, что он хозяин положения и не намерен от этого отказываться. Но в тот миг, когда она уже хотела сдаться на милость победителя, вдруг все изменилось.

Дахнаш почти остановился, лишь продолжал легонько прикасаться к ее устам. Маймуна не могла насытиться его вкусом, она желала бы продлить эти сладостные ощущения бесконечно. Он обнимал ее одной рукой, сначала лаская плечи, а потом опустил другую и нежно провел ею вдоль спины. Джинния выгнулась навстречу любимому. Теперь ее перси были рядом с его жаждущими губами, и он не замедлил этим воспользоваться. Дахнаш прильнул к груди своей любимой… Она почувствовала, что ее качает на волнах наслаждения… Как только у нее переставала кружиться голова от поцелуев, его руки сразу напоминали, что сладость ночи еще впереди.

Обжигающе горячая ладонь скользнула ниже, к талии, и возбуждение Маймуны разгорелось с новой силой. Подушечкой большого пальца он коснулся ее возбужденной груди, и джинния вскрикнула сквозь поцелуй. Потом ее тело будто обмякло, и первая жаркая волна ураганом пронеслась по низу живота.

От внимания Дахнаша это не ускользнуло, он чуть повернулся и раздвинул бедром ее подкашивающиеся ноги. Поддерживая ее рукой снизу, он чуть сильнее прижал ее к себе – так, чтобы ее жаждущий наслаждения бутон страсти прижался к его ноге – еще одна обжигающая волна наслаждения сотрясла ее тело.

Он по-прежнему не отрывался от ее губ, с удовольствием ощущая, как по телу возлюбленной прокатываются одна за другой волны страсти. И тогда Дахнаш нежно сжал пальцами ее сосок. Маймуна, не в силах сдержаться, вскрикнула и прильнула к нему всем телом. Его жаждущее естество показалось ей необычайно огромным и пылающе-горячим.

Объятия любимого не размыкались. Она ощутила, как ее лоно горячей волной наполнил животворный сок. Сколько еще она сможет терпеть эту сладостную муку?

Словно чувствуя, как нарастает возбуждение любимой, Дахнаш опрокинул ее на меха, что покрывали ложе. Самыми кончиками пальцев он провел от подбородка вниз, по шее и груди. Новая волна нежности и сладкой истомы заставила джиннию негромко застонать.

– Я знаю, прекраснейшая… Но потерпи, сегодня я буду ласкать тебя бесконечно…

И путь, который нашли пальцы ифрита, теперь продолжили его жаркие губы.

«Какое счастье, что мы в страсти так подобны людям! – подумала вдруг Маймуна. – Мы сгораем в огне любви и ласкаем тела любимых точно так же, как это делают дети рода человеческого!»

В высокое окно заглядывала луна. Ее серебристые лучи пытались остудить пыл возлюбленных… Но разве под силу было далекому ночному светилу остудить страсть, которая живет уже не одно столетие?

Дахнаш горящим взором пожирал ее тело. Казалось, он ревнует себя к себе же самому.

– На свете нет никого прекраснее тебя, о лучшая из джинний! – тихо произнес он.

Маймуна подняла руку и нежно провела пальцами по напряженной шее любимого. Этого крошечного касания было довольно, чтобы Дахнаш вскрикнул. Маймуна обняла возлюбленного и в который раз удивилась небывалому наслаждению, какое ей дарило просто ощущение любимого тела.

Губы ифрита коснулись ее ноги выше колена, и джинния издала протяжный стон. Ей казалось, что это прикосновение еще больше воспламенило ее изнутри. Когда Дахнаш дошел до изгиба бедра, Маймуна уже почти лишилась рассудка от желания.

Но этого Дахнашу было недостаточно, он несколько раз коснулся кожи любимой языком, а потом, словно огромная кошка, провел языком от бедра к животу. Джинния уже вся дрожала от желания, но ее любимый был неумолим.

– Еще не время, любимая. Дай мне сначала вкусить сладость твоего тела.

Маймуна не знала, чего ей сейчас хочется больше – отдаться ифриту или, опрокинув его на спину, начать ласкать его так же нежно и обжигающе страстно, как это сейчас делал он. Но тут язык Дахнаша скользнул у нее между ног. Она заставила себя удержаться от протяжного крика, в котором жажда смешивалась с наслаждением.

«О нет, дорогой, еще не время… Тебе еще рано узнавать, чего бы я хотела сейчас…»

Когда Дахнаш приник губами к ее средоточию желаний, она не выдержала и запустила пальцы в его густые черные волосы.

– Прошу тебя… – вдруг мимо воли почти простонала она.

Не говоря ни слова, ифрит уступил и начал ласкать ее еще яростнее. Она напряглась, но не могла сдержать крика восторга. Сейчас, как никогда, Маймуна хотела ощутить себя во власти этого демона любви. Она хотела, чтобы он дарил ей наслаждение всеми возможными способами. Но оказалось, что даже она не могла угадать всего, что уготовил ей изощреннейший из любовников.

Он скользнул пальцем в ее лоно, и она невольно подалась вперед. Неторопливо любуясь всеми тайными складками ее тела, он осторожно ласкал изгибы ее горячего лона.

Маймуна начала ритмично двигать бедрами, не желая отпускать его. Когда палец погрузился еще глубже, она громко застонала.

– О нет! – в забытьи вскрикнула она.

Он слишком хорошо знал, что надо делать. Прошла не одна минута, а он все продолжал ласкать ее так, как только языком и пальцами мужчина умеет ласкать женщину.

Его теплые губы мяли ее нежную плоть, а палец погружался все глубже, и она уже ощущала приближение жаркой волны страсти. Она словно впала в забытье.

Он ласкал ее все утонченнее и настойчивее, и она уже не могла сдерживаться. Протяжный стон вырвался сквозь сомкнутые губы и жаркая волна наслаждения поглотила джиннию.

Когда она очнулась, то почувствовала прохладный ветерок, который приятно остужал ее разгоряченное тело. Буря желаний так ее утомила, что она не в силах была открыть глаза.

Маймума потянулась к своей груди. Она будто стала полнее, тяжелее. Словно во сне, Маймуна провела пальцами по телу, повторяя путь, пройденный губами любимого. Но стоило ей опустить руку к низу живота, как рядом раздался рокочущий смешок.

– О нет, любимая, все только начинается. Это моя игрушка…

И нежный язык вновь коснулся ее цветка наслаждения. Ощущение было таким острым, что причинило мгновенную боль. Маймуна невольно вскрикнула. И в это мгновение ифрит накрыл ее тело своим. Джинния ощутила, как в ее лоно вторглась его плоть, такая нежная и прекрасная, дарующая наслаждение, какое невозможно забыть очень долго. Стоны джиннии и ифрита слились в один. Дети магического народа соединились в едином водовороте наслаждения.

А жившие неподалеку люди со страхом прислушивались к гулу, пытаясь понять, просыпается ли это вулкан, или, быть может, пыльная буря из южных пределов пытается добраться до взращенных с любовью садов…

Макама[1] первая

В тот день Шахраману, царю теплой страны у теплого моря, исполнилось сорок лет. Был он высок, хорош собой и умен. Настолько умен, что понимал: жизнь человека, даже и царя, не вечна, и любому, а особенно царю, нужны наследники. Понимал он и то, что самая большая сладость в жизни – нет, не любовь! – самая большая радость в жизни – научить малыша смотреть на мир твоими глазами, отдать ему все, что сам познал и полюбил. А наследнику царского рода нужно передать много больше.

И был царь Шахраман печален – ибо не имел он наследника. Было царство, богатое и спокойное, были царедворцы, льстивые и изворотливые, был гарем – многочисленный, но скучный.

– О величайший из великих, о мудрейший из мудрых! О чем ты печалишься в такой торжественный день?

Сладкий как патока голос визиря потек от двери в покои. Неумен был визирь, но верток. А потому до сих пор царь оставлял его на этом посту.

– Нет, благородный Гусейн, я не печален. Я лишь задумчив.

– О чем же задумался ты в это светлое утро?

– Я мечтал о наследнике… Достигнув многого, я начал чаще задумываться о том, кому я передам все то, что увидел и узнал, кто сядет на этот трон в тот день, когда я в изнеможении смогу лишь закрыть глаза.

(Визирь уже много раз прикидывал, каково оно – восседать посреди дивана на мягких шелковых подушках…)

– Но ты же еще совсем молод! – в притворном ужасе вскричал визирь.

– Я, точнее, не стар. И я понимаю, что без наследника скоро стану смешон. Ибо всех известных мне царей Аллах милосердный облагодетельствовал детьми и даже внуками. И лишь в моих покоях не слышны детские голоса.

– Но твой гарем – подлинное украшение подлунного мира! Ни у кого из царей нет таких прекрасных наложниц!

Теперь в слащавом голосе визиря слышалось и возмущение. Да, визирь знал, о чем говорил, – частенько евнухи, задобренные щедрой мздой, приводили в покои визиря царских наложниц (эту часть дворца визирь уже давно считал своей… мечтая, впрочем, о том дне, когда назовет своим и тронный зал).

– Они прекрасны, да… Но скучны. И утехой служат лишь на ночь. А с приходом дня мне хочется видеть рядом с собой не кукольное личико… И слышать не «слушаю и повинуюсь!», а слова мудрой и доброй любящей женщины…

Визирь подумал, что нет для мужчины слаще слов, чем «слушаю и повинуюсь!», но предпочел промолчать.

Царь тоже замолчал. Легкий ветерок достиг покоев и нежно коснулся его лица. Это дуновение словно обожгло его. Мысли обрели стройность, и вдруг Шахраману показалось, что из тягучего болота его лодчонку вынесло в стремительную реку. Он принял решение.

– Повелеваю – собери диван и распорядись, чтобы готовили посольство. Я собираюсь в путь. Надеюсь, что через неделю караван уже будет в дороге.

– О всемилостивейший, куда же ты собираешься?

– На юг от Магриба. Туда, где великое Серединное море омывает Черную землю, Кемет.

Визирь заголосил, как торговцы на базаре.

– О царь всех царей, зачем ты отправляешься в это далекое странствие сам? Отчего не отправишь туда меня, своего верного раба?

Царь Шахраман посмотрел на визиря с насмешкой:

– Да, ты прав… Разумнее было бы отправить тебя, да не забыть снабдить походной казной, походным гаремом и отрядом из поваров и виночерпиев. Ибо твоя страсть к дару виноградной лозы, постыдная для правоверного, стала уже известна всем не только в стенах дворца, но и на шумном базаре.

Визирь начал краснеть. Слов у него не осталось – да и какие слова помогут, когда сам царь называет тебя в лицо презренным и недостойным?

А Шахраман продолжал:

– В это путешествие я отправляюсь сам не потому, что ты, визирь, меня обманываешь… Ибо кто не обманывает? Я решил отправиться с посольством к моей кормилице – прекрасной и мудрой Айше. Она уже немолода, но ее уму может позавидовать и мой диван, и все звездочеты мира, вместе взятые.

– Но мудрая Айше не царица… А ты, великий царь, можешь отправлять посольство лишь к равным тебе.

– Айше – если ты забыл, презренный, – тетушка правителя земли Мероэ. Она воспитала женщин царского рода и оказала моим родителям честь, вскормив меня. А потому я отправляюсь к ней сам. Но и ты не останешься здесь, в столице Ай-Гайюры. Ты же отправляйся в северные земли, которые уже заждались посланника от меня. Секретное письмо я тебе передам завтра на закате. Можешь идти готовиться к долгому странствию.

И визирю только и оставалось, что низко поклониться и пробормотать: «Слушаю и повинуюсь!» Пока, к сожалению, не он был хозяином тронного зала, и, похоже, сможет стать им еще не скоро…

А царь Шахраман мысленно уже распрощался со лживым и жадным визирем. Теперь он думал о стране Мероэ – о ее жарких ветрах и медленной реке, о том, как примет его названный брат, племянник доброй Айше. Но более всего царь Шахраман размышлял о настоящей цели своего грядущего путешествия. Он очень любил тетушку Айше, уважал ее за мудрость… И втайне надеялся, что она сможет найти ему хорошую жену – не сладкую и пустую куклу, а женщину, что родит наследника прекрасной земли Ай-Гайюры и скрасит дни царя этой земли.

Не обманули ожидания мудрого царя Шахрамана. Уже через неделю унылые верблюды достигли города городов, столицы страны Мероэ. Говорили, что город этот прекрасен, как возвышенная мечта, и богат, как дочь магараджи. Так ли это, царь Шахраман не знал. Он видел только мозаичные мостовые, по которым ноги несли его к жилищу мудрой Айше, кормилицы царей и воспитательницы цариц.

– Что привело тебя в наши края, мальчик мой? – голос Айше звенел от радости. – Не ждала я тебя. Думала, что навеки разошлись наши пути. Слышала я, что страна твоя богата и покойна. А народ радуется такому мудрому и щедрому правителю.

– Как я рад видеть тебя, тетушка! – губы Шахрамана коснулись руки Айше. – Да, мой народ не бедствует, а я, быть может, не так уж мудр, но не скареден.

В пиалы полилось молоко, что аппетитно пахло грушами. Это был секрет умной женщины. Она откармливала козу фруктами, и потому молоко частенько пахло грушей или яблоком, фиником или урюком.

Царь Шахраман вдохнул этот забытый аромат – и словно вернулся в те далекие дни, когда Айше в саду потчевала его молоком и лепешками с медом. Воспоминания были такими сладкими, что на минуту царь даже прикрыл глаза – и словно наяву увидел тот уголок в дворцовом саду… Сейчас деревья разрослись и даже в самый жаркий день там было прохладно.

«Почему я так давно не был там? – спросил себя царь. – Ведь это мой сад… Почему я вершу суд в душных покоях за закрытыми ставнями? Почему более не радуюсь таким мелочам, как лепешки с медом или пение птиц в ветвях старой смоковницы? Почему я стал таким сухим и скучным? Куда делся тот решительный молодой мужчина, который ступил на престол пятнадцать лет назад?»

Не было ответов на эти вопросы, как не может быть ответа на вопрос, почему течет время. Оно уходит очень быстро, унося молодость, но принося опыт. А вместе с опытом приходит и осмотрительность… А за осмотрительностью торопится осторожность, а за ней уже и ее старшая сестра – трусость. Царь Шахраман был опытен и осмотрителен, но очень не хотел дожить до трусости…

– Я пересек Серединное море и пустыню, что отделяли меня от твоего порога, тетушка, для того, чтобы выслушать твой совет.

Айше усмехнулась:

– Неужели правитель прекрасной страны Ай-Гайюры нуждается в совете?

– Нет, совет нужен не правителю и не царю. Совет нужен мне, твоему воспитаннику.

– Ну что ж, мальчик мой, тогда садись рядом, попей молока и поведай мне, какая тревога погнала тебя через море и страны.

И царь Шахраман, не скрывая, рассказал своей кормилице о том, как тревожит его пустой дворец. Вернее, не пустой дворец – а пустота вместо души дворца.

Мудрая Айше слушала его, не прерывая. А когда царь замолчал, светло и радостно ему улыбнулась.

– Да пошлет тебе Аллах милосердный счастье и спокойствие на долгие годы! Твоя печаль легко излечима! Не зря меня все называют старой свахой: я знаю, кто тебе нужен.

Царь Шахраман благодарно склонил голову.

– Эту девочку я воспитывала с младенчества. Я видела, как она делала свои первые шаги, слышала, как малышка произносила свои первые слова. Алия выросла умной девочкой. Она мудра и спокойна, и к тому же она дочь древнего и уважаемого рода, пусть и не царского. Она станет тебе отличной женой.

– А сколько же лет Алие, которую ты так хвалишь?

– Она моложе тебя, царь, но двадцать первая весна ее уже миновала.

– Но почему же никто не взял ее в жены, если она так хороша?

– О, у нее было множество женихов… Но Алия привыкла поступать по своему разумению, и всегда спрашивала у родителей, почему они прочат ей в мужья того или иного мужчину. И каждый раз оказывалось, что мужчина-то лишен многих добродетелей…

– Ну что ж… Можно долго говорить о ней, но, думаю, лучше будет мне самому придти в дом ее родителей и посвататься к такой умной и своенравной девушке…

– Что ты, царь, что ты! Самому тебе идти вовсе не следует. Я надеюсь, что славная Ай-Гайюра еще одну луну простоит без тебя и небесный свод над ней все так же будет сиять тысячами звезд. Позволь мне позаботиться о самом любимом из моих воспитанников!

– Благодарю тебя, мудрая Айше! Делай так, как считаешь нужным!

Вот так и появилась у царя Шахрамана жена – красавица Алия.

Права оказалась мудрая кормилица – была Алия и хороша собой, и умна. Она и внимала царю, и спорила с ним. Она много знала и много умела.

И пришлась она по вкусу царю великой и прекрасной страны Ай-Гайюры. И увез он свою разумную жену в прекрасный город у теплого моря.

А ровно через год родился у царя Шахрамана сын – наследник престола.

Назвал его царь Шахраман Кемалем, ибо был мальчик очень красив[2]. А жена пообещала научить его всему, что известно в мире, чтобы сын был достоин своего отца.

Макама вторая

Кемаль рос послушным и умным малышом. Когда же он вырос и возмужал, все увидели, что совершеннее этого юноши не было еще в мире человека. Алия сдержала слово, и сын царя Шахрамана был достоин своего отца.

Он был и умен, и красив. Но при этом не кичился красотой, не ухаживал за собой, как изнеженные женщины. Правда, не прочь был весь день провести в банях. Но любил Кемаль и долгие прогулки верхом. Радовали его легкие лодочки, что скользили по водной глади у порта за волнорезом. Радовался юноша и тому, что сам может повести от причала в море и лодчонку, и грузовой корабль, полный товара.

Не было Кемалю и равных в науках – уж такова оказалась его судьба, что учение давалось ему легко. А учителя были людьми достойными: мудрецы, знаменитые ученые. Юноша старался понять каждого из своих наставников. Но, поняв, мог и поспорить – ведь мать научила его с младенчества уважать и собственное мнение. К чести учителей надо сказать, что и они уважали своего ученика. Мать наблюдала за успехами сына с неослабевающим вниманием.

Так прошли годы. В тот день, когда Кемалю исполнилось семнадцать лет, Алия вошла в покои своего мужа. Настало время, когда уже нельзя было избежать трудного разговора. Царя Шахрамана время щадило – вернее, оно словно текло, не задевая его.

Царь был по-прежнему и красив, и умен. Всего несколько седых ниточек светились в его густой шевелюре, а борода была черна как смоль.

– Да храни тебя Аллах милостивый и милосердный, о сапфир моего сердца! – Алия поклонилась мужу.

Царь поспешно встал, ибо он любил и уважал свою жену так же, как и много лет назад – с того дня, когда шариат позволил ему снять покровы, которые окутывают невесту в день свадьбы.

– Алия, свет очей моих!

– Царь, мне надо поговорить с тобой о нашем сыне.

– Что-то случилось? Мальчику нездоровится?

Алия рассмеялась:

– О Шахраман, да наш мальчик здоровее, чем весь табун царских лошадей! И потом, ему уже исполнилось семнадцать. Он силен, как бык, и умен, как тысяча мудрецов. А ты беспокоишься о его здоровье, как будто ему всего годик…

Временами мать и отец словно менялись местами: у Алии хватало спокойствия и рассудительности видеть вещи такими, какими они были на самом деле, а царь Шахраман относился к своей семье как наседка, что защищает цыплят даже от тучки на небосклоне.

– Но тогда о чем ты хотела со мной говорить, о прекраснейшая?

– Позволь мне еще раз повторить: наш мальчик силен, как бык, и умен, как тысяча мудрецов. Но при этом он сторонится женщин, не пытается познать ни одну из наложниц твоего гарема. Я опасалась, что, быть может, ему более по сердцу мужчины. Но нет – даже на самых красивых юношей из мамлюков, охраняющих царские покои, он смотрит равнодушно. И с удовольствием соревнуется с ними в борьбе и в гребле.

– Что же тревожит тебя?

– Меня, о царь, тревожит то, что наш мальчик еще не стал мужчиной. Семнадцать лет – возраст коварный. Вспомни себя…

Царь задумался.

– Ты права, о многомудрая жена моя! В семнадцать я уже не один раз был влюблен. Знал всех наложниц гарема своего отца… И даже был разочарован в радостях телесных.

– А наш сын смотрит на девушек без любопытства. Так, словно ему ведомы все их тайны. Хотя, я знаю это точно, они его возбуждают – ведь Кемаль нормальный, здоровый юноша. Но все мои разговоры об этом он пропускает мимо ушей. Когда же я пытаюсь заговорить о женитьбе, он замыкается и ждет того мига, когда я замолчу.

– Но ему-то всего семнадцать. Быть может, рано говорить с ним о женитьбе?

– Не ты ли, мой великий муж и повелитель, рассказал мне о законах вашего древнего народа? Не от тебя ли я слышала о том, что в семнадцать юноша должен выбрать себе жену… Пусть он женится на девушке не сразу, но он должен выбрать. А Кемаль не думает о выборе, как не думает о женщинах вообще. Словно не помнит, что семнадцать – это возраст мужских поступков.

– Ну что ж, Алия, значит, теперь за дело надо приняться мне.

– Погоди, о царь! Пока мы беседовали, мне пришла в голову одна мысль. Если ничего не получился, тогда я прибегну к твоей помощи.

– Слушаю и повинуюсь, о сокровище моей души!

И царь поцеловал свою прекрасную и умную жену.

Алия рассмеялась и убежала, задев, вероятно намеренно, краем шарфа лицо мужа. Легкий аромат ее благовоний еще висел в воздухе. Царь Шахраман улыбался ей вслед, ни о чем не думая. Он в который раз за последние годы возрадовался тому, что совершил путешествие в поисках своей любимой жены. Потом мысли его вернулись к сыну. И он от всего сердца желал только одного: чтобы мальчику не пришлось встретить свою единственную лишь в зрелые годы.

Макама третья

Но что же задумала мудрая Алия?

Жена царя бежала по верхним покоям, как девчонка. Ей в голову внезапно пришла забавная мысль: а что будет, если сын проснется рядом с красивой девушкой? Неужели и тогда останется равнодушным? Неужели устоит перед искушением?

Теперь Алие надо было это самое искушение подстроить. Причем так, чтобы ни сын, ни муж, ни бесчисленные царедворцы ни о чем не догадались. Но сначала надо было выбрать ту девушку, которая смогла бы разжечь огонь желания в теле и душе Кемаля. Да, это могло оказаться непростой задачей…

Алия остановилась, а затем присела на скамейку у стены напротив окна в сад. Да, подложить красавицу к спящему сыну – это великолепная мысль… Но вот какой должна быть эта красавица?

Размышления Алии прервал смех за окном – девичий голос звенел, как колокольчик. Царица удивилась: кто в этот жаркий послеполуденный час может резвиться в саду? Она знала, что изнеженные одалиски прятались и от ярких лучей солнца, и от жары в наиболее прохладных покоях женской половины. Но кто же тогда смеется в самом сердце царского сада?

Алия выглянула в окно. Поблекшая от жары листва скрывала подробности происходящего. Ясно было лишь, что две девушки играют у фонтана среди кустов жасмина.

Присмотревшись, царица узнала дочерей звездочета Рашада. Да, этот человек не зря носил такое имя![3] Он был достаточно умен, чтобы знать все на свете, но при этом достаточно мудр, чтобы понимать, что его знания – лишь песчинка в океане жизни. И дочерей своих он воспитал как должно – они были девушками образованными, но не кичливыми.

«Сам Аллах всесильный дает мне знак!» – подумала Алия. Чем больше она смотрела на девушек, тем яснее понимала, что нашла ответ на свой вопрос. Лучше этих двоих ей не найти.

Алмас и Халима, дочери Рашада, знали и уважали царицу. Алию, говоря по правде, любили все во дворце – ибо царица была доброжелательной и прекрасной, словно солнце. Быть может, встречались женщины красивее, чем она, но ни у кого во всем царстве Ай-Гайюра не было такого совершенного сочетания ума и красоты, доброжелательности и милосердия, нежности и понимания.

Две девичьи фигурки одинаково склонились в поклоне, когда царица ступила в заросли жасмина.

Никто из наблюдавших со стороны не догадался бы, о чем так оживленно шептались между собой три женщины. Лишь изредка доносились обрывки фраз да взрывы смеха.

– И помните, красавицы, никому ни слова! Я жду вас у западных покоев в тот час, когда луна поднимется над минаретом!

– Повинуемся, о царица! – две тоненькие фигурки растаяли в жарком мареве.

И вот наступил тот час, когда над минаретами показалась луна. До полнолуния оставался только день – и лунный свет широкими потоками лился в высокие окна верхних покоев дворца. Царица и две девушки крались через эти огромные квадраты серебряного света к западным покоям дворца. Алия знала точно, что ее сын уснул. Теперь был самый подходящий час, чтобы попытаться превратить его из юноши в мужчину.

Перед покоями сына царица не увидела стражников, но не удивилась этому – ведь она сама передала им повеление от имени царя.

– Позволь мне сказать, о прекрасная царица!

– Я слушаю тебя, Алмас.

– Я прошу у тебя разрешения одной войти в покои твоего сына. Я давно уже люблю его. Сначала я любила его как брата. Но прекрасней юноши я не знаю и с удовольствием разделю с ним ложе.

– Что ж, пусть будет так. Сделай то, о чем я тебя прошу – и моя награда будет очень щедрой!

– Мне нужна только одна награда, – еле слышно произнесла Алмас, – счастье твоего сына и его нежность.

Алия поцеловала девушку в лоб.

– Достойные слова! Да поможет тебе Аллах всесильный!

За спиной у девушки закрылась дверь.

Легкие шаги по коврам, наверное, услышали бы только призраки – ибо только им под силу скользить по лунному свету так же быстро и неслышно. Алмас приблизилась к ложу Кемаля.

Тот глубоко и спокойно спал. На его лице играла легкая улыбка. И был он в эти мгновения так хорош, что сердце у девушки громко забилось. Так громко, что ей показалось: его стук разбудит не только Кемаля, но и всех глухих старушек на многие фарсахи[4] вокруг. Но было тихо…

Тогда девушка сбросила с себя лиловый чаршаф, избавилась от шелковых шальвар и легла рядом с юношей лишь в одной тонкой сорочке. Алмас вознесла молитву Аллаху всесильному, чтобы он помог ей, и постаралась не уснуть, чтобы не пропустить тот миг, когда станет она желанна Кемалю.

Медленно скользила по небу луна, неясные тени играли в темной комнате. Кемаль безмятежно спал. Уже сон начал подкрадываться к Алмас, но тут принц повернулся, и его рука опустилась на тело девушки. Как ни ожидала она этого мига, но это прикосновение обожгло ее, словно тысяча языков пламени. Перед глазами мелькали любовные сцены, описанные в тех книгах из обширной библиотеки ее отца, что она прочитала тайком. Прочитала, мечтая о том миге, когда сможет отдаться ему одному, единственному и прекраснейшему из юношей – принцу Кемалю.

Сколько раз она представляла себе этот миг! Сколько сладостных мгновений провела, лаская свое тело и представляя, что это он ласкает ее! Девушке сейчас казалось, что она похожа на новую настроенную лютню – настроенную умелыми руками для того, чтобы принц смог впервые сыграть на ней великую и прекрасную мелодию любви.

Девушка повернулась лицом к Кемалю, и тот инстинктивно обнял ее и прижал к себе. Но сон его был все так же крепок, а тело спокойно и расслабленно.

«Неужели ничего не будет?»

Словно в ответ на ее немой вопрос Кемаль нахмурился и еще раз провел рукой вдоль тела девушки. Короткая шелковая рубашка чуть задралась, и ладонь принца скользнула по теплой и нежной коже на бедре Алмас. Принц, все еще не просыпаясь, несколько раз провел по обнажившейся ноге девушки… и вдруг навалился на нее всем телом.

Но глаза его были закрыты. Принц спал…

Алмаз попыталась освободиться от этих странных объятий, и в этот миг юноша открыл глаза. Несколько мгновений, не отрываясь, смотрел он на девушку и вдруг прижался губами к ее губам. Алмас не решилась бы назвать это поцелуем. Она знала: поцелуй – это что-то совсем другое. Губы Кемаля были плотно сжаты, и Алмас поняла, что принц все еще не проснулся. И не проснулось его тело.

«Значит, мне надо быть смелее…»

Девушка вспомнила книгу великого учителя любви Ватсьяяны. Сколько изумительных строк тот посвятил поцелую! И как это прикосновение сомкнутых твердых губ не похоже ни на одно описание древнего мудреца! Девушке удалось чуть отклонить голову и нежно коснуться этих сонных губ легким поцелуем мотылька.

Принц широко раскрыл глаза и наконец посмотрел на девушку. Он пытался что-то сказать, но та уже накрыла его губы своими, запечатлев на его устах настоящий поцелуй любви. (Так, во всяком случае, было написано в книге, воспевающей эту великую науку). Этот поцелуй обжег принца, он резко сел, оттолкнув девушку к самому краю ложа.

– Кто ты и что делаешь в моей опочивальне? – в голосе Кемаля было больше испуга, чем интереса.

Алмас расхохоталась. Сейчас она не думала ни о коротенькой рубашке, обнажавшей ее ноги и живот, ни о том, что мужчина, сидящий перед ней, тоже полностью обнажен.

– Ты не узнал меня, принц? Это же я, Алмас, дочь твоего учителя…

– А что ты здесь делаешь?

И тут у Алмас мелькнула великолепная мысль. Она улыбнулась, положила ладонь на грудь Кемаля и промурлыкала:

– Я тебе снюсь…

– Снишься? Но я чувствую твою руку, вижу твое тело…

– Ты видишь сон!.. Спи, принц принцев, свет очей моих…

Девушка легонько надавила на плечи принца, и тот послушно откинулся на подушки. Впервые Алмас была наедине с мужчиной, но она не чувствовала никакого стеснения. Это была просто игра. Да, если ей удастся сделать принца мужчиной, ее ждет награда. Но самой большой наградой была бы любовь Кемаля, его желание и наяву остаться с ней…

Ладони девушки скользили по нежной коже на груди Кемаля, играли волосками… Потом Алмас решилась и провела кончиками пальцев по его соскам. Тот вздрогнул и попытался обнять девушку, но она прошептала:

– Лежи, мой принц… Это лишь сон.

И Кемаль опять откинулся на подушки.

Постепенно руки Алмас становились все смелее. Вот ладонь опустилась на плоский живот Кемаля, вот она погладила мощные мышцы ног… Наконец Алмас решилась коснуться вполне проснувшегося жезла страсти. Нескольких легких движений хватило для того, чтобы возбуждение достигло предела. В этот момент девушка поняла, почему великие учителя любви сравнивали мужское естество со вздыбившимся драконом. Она вспомнила еще одно древнее наставление по любовному искусству и приникла губами к невероятно нежной плоти… Не в силах оторваться, она играла с запретной красотой, ласкала мужской орган языком и ощущала мощь, что таилась под тонкой кожей.

Это было просто божественно! Алмас немного отклонилась назад, слегка раскачиваясь. Она пыталась запомнить сладостные мгновения.