Джентльмены чужих писем не читают Горяйнов Олег
Некоторое время они ехали молча, а потом Абрамыч сказал:
– Набери-ка номер, передай привет от мамы Веры и скажи, что мы скоро будем, пусть готовятся к встрече.
– Абрамыч, – удивился Василий. – Я же по-ихнему…
– Там по-русски понимают, – успокоил его Абрамыч.
Василий набрал номер. После пятого звонка трубку подняли и что-то неразборчиво в неё прохрипели.
– Привет от мамы Веры, землячок! – поспешил сказать Василий.
– Когда будете? – спросили его.
– Скажи, через два с половиной часа! – приказал Абрамыч.
– Через два с половиной часа! – повторил Василий.
– Ну так жду! – сказали ему и повесили трубку.
Потом Василий заснул в своём сиденье, а когда проснулся – солнце уже стояло высоко, вокруг простиралась ослепительная голая пустыня, и если бы в “эйр-флоу” не работал кондиционер, Василий бы сдох в один присест. Мощный автомобиль, рассекая густые волны горячего воздуха, с дикой скоростью мчался по шоссе, прямому, как спичка, и вскоре они были на месте.
Абрамыч привёз его в оазис посреди пустыни: заправка, кафешка, лавка с запчастями. Из-под навеса, переваливаясь, вышел чёрный толстобрюхий мужик в засаленной майке и протянул Абрамычу заскорузлую ладонь.
– Как дела? – спросил он по-русски, заглядывая в салон машины. – Это кто с тобой?
– Парень – свой. Новенький. Помощник.
– Заместо Константина?
– Ну.
– Привет, – сказал мужик. – Как тебя зовут, парень?
– Василий.
– А меня – дядя Ашот. Сходи пока в мерендеро, пивка выпей, скушай что найдешь за счёт заведения. Пошли, Абрамыч.
– И залей полный бак высокооктанового, – распорядился Абрамыч.
В мерендеро Вася не пошёл. Пива у них и в машине было хоть залейся. А есть до сих пор не хотелось. Да если бы и хотелось – он бы не стал. Не только из-за временных проблем со здоровьем, но и потому что “за счёт заведения”. Зона отучила от халявы. А капусты у него в кармане шуршало предостаточно. Новые зубы вместо прежних, стёртых зоной по самые корешки, которые вставил ему лучший во всем Акапулько стоматолог, он оплатил сам, хотя Абрамыч предлагал, чтобы «платила фирма». Слава Богу, не нищий. А завтра – к косметологу, татуировки сводить. Он бы и без зубов походил, и разрисованный, но папаша Ореза настоял, чтобы был Василий с зубами и без всяких картинок. Что ж – надо так надо.
Он залил в машину бензин, проверил масло, побродил туда-сюда под навесом, попинал камешки, достал пачку “беломора”, закурил папиросу с чистым табаком. Заглянул в лавку, но ни Абрамыча, ни хозяина там не увидел. Он зашёл за стеллажи с баллонами, огнетушителями, канистрами, разводными ключами и т. д. Откуда-то снизу донеслись глухие голоса. Василий присел на корточки, прислушался.
– Говорю же, нет его нигде, ни в каких картотеках-хренотеках, – глухо бубнил откуда-то Абрамыч. – Ни пальчиков нет, ни каких других данных.
Так что, казачок-то засланный? – спрашивал чей-то бас.
Ну а я что говорю?
Надо было убрать его сразу.
Это мы всегда сможем сделать. И сильно себе навредить. Потому что неизвестно, откуда он к нам засланный. Я другое предлагаю.
Что же?
Помните, вы говорили, что ваши смежники чуть было не внедрили к нему…
Вы имеете в виду тот секс-проект?
Я именно его имею в виду.
И как вы предлагаете с этим работать?
Я же не Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн в одном флаконе, чтобы с ходу выдать вам готовый тактический план. Вы начните активизацию, а я пока придумаю, как мы будем это использовать. У меня будет не меньше недели, чтобы написать целую программу действий.
Ну хорошо. Нам важно птичку не спугнуть.
И пташку не обескуражить. Поэтому я хорошенько всё приготовлю, и мы его распотрошим так аккуратно, что он сам ни о чём не заподозрит…
Василий вышел из лавки. Ну его. С этими ребятами лучше не слушать то, что не предназначено для твоих ушей. Осердятся и мигом вернут на шконки.
Да и, надо сказать, он немного чего понял из подслушанного разговора, потому что после косячка, которым угостил его капитан ГРУ Машков, мозги у Васи работали неважно, плюс к тому напрочь пропала потенция и стала время от времени трястись голова, как у старого паркинсоника. Маньянский доктор, которому Васю тут же показали, объяснил этот недуг повышенным газообразованием в пищеварительном тракте из-за непривычки к здешней еде и прописал ему алмагель, в результате чего с Васей приключился ещё и запор.
Через двадцать минут Абрамыч вышел из лавки в сопровождении дяди Ашота.
Садись за руль.
– Чапай думать будет? – ухмыльнулся Василий.
– Какое думать! Спать будет Чапай! – сказал Абрамыч и обратился к Ашоту: – Этот придурок-то когда вернётся?
– Не раньше чем к вечеру, – сказал Ашот.
– Это что, так далеко отсюда до Мерриды?
– Недалеко, но он же нажрётся опять в хлам… А он, когда нажрётся, едет тихо-тихо, миль двадцать…
– Не иначе шпион, – сказал Абрамыч, и оба рассмеялись. – Что он там у тебя делает? крестик рисует на мусорном баке?
– Крестик, – подтвердил дядя Ашот и зашёлся в смехе.
Тут у Абрамыча задёргался в кармане мобильник. Он приложил его к уху, послушал, что ему сказали, и ответил:
Давай.
Потом он некоторое время вглядывался в мониторчик, а потом сказал:
Оппаньки!
Василий поднял голову.
Иди-ка посмотри сюда, сказал Абрамыч. Узнаёшь этого чудака?
Василий посмотрел в экранчик абрамычевского телефона и увидел там кино, в котором некий человек, прячась за что придется, внимательно за кем-то следил.
Да это же тот урод из ЦРУ, которого мы…
Тихо! – приказал Абраыч. – Садись в машину. Едем в Таско. Спать будем после. Всё серьёзнее, чем я думал.
И вот что было нашими героями несколько часов спустя. Вася Вардамаев, которого, наконец, жизнь перестала наказывать запором, вылез из сортира, вытер пот со лба и спросил у старшего товарища:
– Ну чё, поёт бабан?
– Не поёт, – сказал Абрамыч. – Утверждает, что его типа на шухере тут оставили сидеть и ему ничего не известно.
– Ну да? – усомнился Василий. – Гонит, падла. Ты глянь, что у него тут: и автомат, и гранатомет… Так на шухере не оставляют, а?
– Похоже, у тебя, Василий, не только кишечник, но и мозги прочистились. Ты прав совершенно.
– Абрамыч, спроси-ка у него, есть тут у них розетка или нет, скащал Василий счастливым от похвалы голосом.
– Зачем тебе розетка?
– Дак паяльник включить. Поглядим, сколько этот духарь перед нами будет стойку держать с паяльником-то в духовке…
– У тебя что, есть паяльник?
– Ну да, в багажнике. Вспомни, как в прошлый раз оно нам помогло. Я и купил давеча на Сокало. Для работы. Киловаттный.
– Киловаттный?
– Ну.
– Интересно, интересно, – сказал Абрамыч. – Ты становишься профессионалом, Василий. А ну-ка, принеси свой паяльник, покажи его клиенту да сам у него и спроси в плане повышения квалификации.
– А как?
– Известно как: донде эста аки эн каса туйа… как его?.. a socket… э-э-э… росетт электрико! Аора эн пасо трасеро… и так далее.
Василий старательно повторил фразу и пошёл к машине.
Увидев перед своим носом ужасающих размеров паяльник, Эусебио Далмау затрясся, и крупные черты его бородатого лица как-то размякли. До этого он всё относился к создавшейся ситуации не всерьёз. По звукам языка, на котором говорили между собой скрутившие его bandidos, он давно догадался, что у нему в убежище ворвались не кто иные как rusos, но понять, что понадобилось бывшим братьям во социализме в этих диких горах, никак не мог, сколько ни напрягал свои извилины.
– Аора эн паса трасеро, – тяжело ворочая языком, сказал ему бритоголовый ruso и побултыхал в воздухе паяльником, будто размешивая в некоем виртуальном сосуде некую субстанцию. – Поко-поко дезаграда. Донде мучача[68]?
– Да не мучача, – строго поправил Василия старший товарищ. – Ты же хотел про росетт электрико узнать?
Эусебио облизнул вмиг запёкшиеся губы и запел как соловей в садах под Куаликаном, где семейство Далмау вот уже семьдесят лет держало винокуренное производство. В несколько секунд он рассказал им и про мучачу, и про Мигеля, который велел держать её здесь и никуда не выпускать, и про то, как она сбежала, пока он спал, оставив свою одежду рядом с кроватью, сотворив из одеяла подобие собственного спящего тела, так что он обнаружил её побег когда она была уже чёрт знает где, и про записку, в которой она написала, что уехала по срочному делу, но вернётся, когда дело сделает, чтобы принять судьбу, которую уготовили ей соратники. И про то, что он решил её дожидаться и тревоги не поднимать, никому не звонить, тем более резкому парню Мигелю, который и пристрелить мог сгоряча: вдруг и правда девка вернётся. Она же сумасшедшая, так что вернётся наверняка. Такую вот лавину информации Эусебио Далмау вывалил на головы непрошенных гостей. Только об электрической розетке потомственный винокур не обмолвился ни словом.
– Здорово, – констатировал Абрамыч, выслушав исповедь незадачливого борца за счастье маньянского народа. – Действительно здорово. Даже розетку искать не пришлось. Скоро они, Вась, вообще тебе на слово будут верить.
– А то, – самодовольно ответил Василий, засовывая паяльник в чехол. – Даже подкагонить не пришлось фраерка – открыл шлюзы, шлифер причудливый[69]…
– Убрать-то его-таки тебе придётся, Вась…
– Ясен конь, Абрамыч. Гумза шары погонит моментально. Кралю нашу его кореша завтра же на перо подпишут[70]…
– Василий, Василий, – сморщился Абрамыч. – Когда же ты, наконец, избавишься от этой фени и начнёшь говорить как все цивилизованные люди говорят…
Василий смутился. Он втянул голову в плечи и переступил с ноги на ногу.
– Ну, действуй, – сказал Абрамыч. – Да тихо, без стрельбы. А я пока тут проверю кое-что. Да арсенальчик ихний заодно конфискую.
Увидев, что один из bandidos потащил оружие к своей машине, а другой остался, Эусебио Далмау задёргался, поняв, что в его жизни наступил весьма решительный момент. Помирать не хотелось. Это пугало. Эусебио не состоял со смертью в близких отношениях, потому что своей рукой в жизни никого пока не убивал. Таскать с места на место бомбы да пушки, которые кого-то потом убивают, дружить с теми, кто убивает, – ведь не значит самому убивать. Кто сам убивает – тот, да, знает, что и с ним в любую минуту могут таким же образом поступить, и к этому, как правило, готов. А бедняга Эусебио смерть-матушку на себя примерять решительно отказывался. Не вдаваясь в футурологические дебри и вообще никогда не задумываясь над всем этим говном, он жить собирался почему-то долго, даже, может быть, счастливо. Поэтому теперь он трепетал. Воздух в убежище номер четырнадцать, уже пару раз им подкорректированный, сгустился в какой-то туман, окаймлённый инфернальным мраком, в котором подобно звездам небесным начали вспыхивать и гаснуть молниеносные сценки из его скорой жизни. Потом из тумана выплыла страшная харя, куда более мясистая, чем у самого Эусебио, и визгляво закричала, круша барабанные перепонки, не оставляя надежды вяло живущим:
– Сука позорная, падла, вафлёр карманный!!!
Несмотря на то, что кричалось всё это на русском языке, из которого Эусебио Далмау не знал ни слова, он прекрасно понял смысл сказанного, и ему на секунду стало обидно: какой же он вафлёр? не было этого, если и было, то всего разок или два, и то в глубоком детстве, в Эльдорадской школе для мальчиков, но откуда об этом может быть известно чудовищу?.. Чудовище вело себя странно: билось в истерике, блажило, мешая жертве сосредоточиться на сладких воспоминаниях, рвало на себе чёрную майку…
…Василий ещё раз пнул поверженного террориста в сломанное ребро, отчего тот произвёл короткий тонкий скулёж. Он был зол на себя за то, что никак не удавалось по-настоящему разозлиться на этого бородатого урода, чей хронометр жизни, можно сказать, уже исчерпал свой завод к едреней фене, чьи глазёнки уже помутнели и бессмысленно смотрят в пространство. И Абрамыч, гад, деликатно удалился – некому вдохновить стажёра на короткую точку, которая должна обозначить завершение данного этапа операции. Как бы подразумевается само собой, что раз умеешь паяльник клиенту в задницу засунуть – сумеешь, коли надобность случится, и мочкануть человечка. А если это совсем не просто по первому разу?
Но точку всяко ставить надо. А то ведь отправят обратно на кичу – парашу нюхать, сафари за мандавошками устраивать на склизлых шконках[71], не посмотрят, что братан родной здесь в авторитетах. И – прощай, страна Маньяна, где кошёлки сладкие как дыни, отдаются за улыбку да за букет цветов хорошему парню, в жизни своей короткой и печальной мало чего доброго видевшего. И что же – до конца дней своих с глиномёсами шоколадными[72] совокупляться в отгороженном казёнными одеялами углу вонючей хаты?.. Нет, лучше вовсе бросить копыта, чем возвращаться в кошмар и беспредел обезумевшей родины. А ещё лучше собраться с силами и помочь-таки бросить копыта толстомордому.
– Козлина вонючая!!! – страшно заорал Василий, растопырив пальцы веером. – Пидор гнойный!!!
Распалить себя не удавалось. Всего месяц спокойной сытой жизни, расстроился Василий, и на тебе – полная моральная, как Абрамыч ни скажет, импотенция…
Небось девка-то в парке, их подопечная-то – не раздумывала в то воскресенье: вынула пушку да шмальнула краснопёрого, и дальше себе пошла. А я…
Стыд и позор.
Было бы ещё минут десять – засмолить бы дури, тогда можно заставить себя сделать всё что угодно, но ведь нет десяти минут, да и Абрамыч не разрешает заширенным работать…
Василий достал из-подмайки средних размеров мачете – первую вещь, которую он купил здесь в Маньяне, получив от брата деньги на карманные расходы, проверил зачем-то пальцем заточенность лезвия, махнул грозным оружием, прислушиваясь к свисту, с которым оно разрезает горячий воздух, наконец вздохнул и обратил взор к поверженному бородатому террористу. Тот лежал неподвижно и признаков жизни не подавал. Глазенки закатились, мускулы тела расслабились, из тела что-то вытекало с блевотным журчанием.
Василий переложил мачете в левую руку, а правой рукой пощупал пульс у клиента на шее. Пульса не было.
– На слово поверил! – пробормотал он, потрясённый.
Он попятился к двери, открыл её задом и бросился к машине.
– Всё в порядке? – спросил его Абрамыч.
– А то, – ответил Василий не без гордости. – А у тебя?
– У меня не всё в порядке.
Что такое?
У неё два маячка в одежде. Один – наш. Другой – не знаю, чей. Но догадываюсь. И его хозяева сейчас сюда прибудут. Так что дожидаться её возвращения мы не будем.
Глава 32. Судьба играет в подлянку
Приказ из Центра был недвусмыслен и разночтений не предполагал: активизировать агента 4F-056-012 в течение недели, систему связи перевести на ежедневную, проверить вокруг него безопасность, об исполнении доложить. Вот тебе и позабыли господа начальнички про Ваньку-Сексмашину…
Значит, что-то и впрямь там такое творят папаша Ореза со своей дочуркой-застрельщицей, что-то жутко хитрое и таинственное, о чём уже пронюхали в заокеанских верхах и решили засунуть туда хитрый рыжий нос по самую верхнюю губу… Значит, не подвела старого Бурлака его интуиция…
А может, и не пронюхали ничего. Может, это какой-нибудь штабной делает видимость активной деятельности. А что? Сидит на Хорошевке урюк с тремя большими звёздами поверх двух продольных соплей, жопа шире ног, ноги шире плеч, офицер Генштаба называется, армейская, блин, элита, сидит, бумаги перекладывает – справа налево, слева направо, чует, скоро арбуз вкатят за бездеятельность и безынициативность, и тогда идет в архив, отыскивает там досье на агента 4F-056-012, смотрит: что такое? на консервации? отработанный материал?.. – грыжу в руки и бегом в оперативный отдел: шифровку маньянскому Бате: активизировать! доложить! На хера? А отчитаться. Спросят: что сделал за последний месяц? Агента, блинь, активизировал! Ух ты! Не зря, стал-быть, штаны в казённом присутствии протираешь… Так точно, никак нет, не зря, вашскобродь!
Так ли оно, иначе ли, а приговор парню подписали. Единственное, что он теперь сможет – уйти с пользой.
Бурлак вздохнул, потянулся – грузное тело болезненно отозвалось – и нажал два раза кнопку селектора.
Дверь пакгауза бесшумно открылась, на пороге вырос Гришка.
– Коньяк и две рюмки, – сказал Бурлак пятому шифровальщику. – И Машкова ко мне. Машков уйдет – Мещерякова позовёшь.
Гришка исчез, чтобы через полминуты материализоваться с подносом, на котором выстроились: бутылка “Ахтамара” (настоящего), раскрытая пачка крекера, блюдце с тонко нарезанным салом, две пузатых рюмки, изящная позолоченная вилочка, салфетки. Вторую вилочку Гришка не присовокупил – сало только для Бати, Машкову не по чину полковничьего коньячевского салом зажирать, а сучонку, пожалуй что, и вовсе в этом кабинете не нальют. Бурлак сам наполнил свою рюмку, сделал большой глоток, отставил коньяк в сторону, откинулся в кресле, закрыл глаза. В желудке возникла теплая блямба, оттуда начало растекаться приятное по всему телу: в ноги, в руки, в тяжёлую с утра голову. Как только стану тут паханом – заведу “жакузи”, подумал Бурлак. И массажисток. Перееду в Коста-Рику, поселюсь на берегу океана. С утра буду принимать стакан очищенной, потом – здоровьем заниматься, потом уже – всем остальным говном. И доживу, блин, до девяноста! Назло врагам.
Вежливо постучавшись, вошёл капитан Машков.
– Садись, Володя, – Бурлак кивнул ему на кресло по другую сторону стола. – Как дела?
– Отлично! – сказал Машков и присел на краешек стула.
– Налей себе на два пальца, – Бурлак кивнул на бутылку.
Машков налил – ровно на два пальца.
– Так как дела, Володя?
– Идут, Владимир Николаевич!
– Ну, добре. Твоё здоровье.
Они чокнулись и выпили.
– Хороший коньяк, – со знанием дела сказал Машков, поставив рюмку.
– Из старых запасов…
В пакгаузе повисла неловкая пауза. Закурить бы, подумал Бурлак. Да ведь броил хрен знает когда. Сидим как два эндиота… А то ведь что может быть естественней, чем когда двое мужчин молча курят крепкий табак, вслушиваются в поток бегущих мыслей, смакуют спиртное мелкими глотками…
– Налей-ка ещё по одной себе и мне, – сказал он.
Машков налил.
Ладно, пощажу я тебя, решил Бурлак. Пока. Пощажу. Я не зверь.
– Завтра поедешь в Таско, – сказал Бурлак, внимательно глядя в свою рюмку. – Там уже Андроныч сидит, – Машков кивнул. – Он, вроде, определил, где у этих негров новая дача…
Машков поставил невыпитую рюмку на стол, сложил руки на коленях и изобразил крайнюю степень внимания к словам руководства.
– Туда завтра же 4F-056-012 подъедет, – продолжал Бурлак. – Надо поставить там какое-нибудь наблюдение. Прослушку, камеру. Ставить будет 4F-056-012. Ты его будешь только инструктировать и страховать… по возможности. Так, чтобы самому ни в коем случае не засветиться! Понял?..
Машков понял. Строгое внимание в его глазах сменилось мимолётной растерянностью, потом – не менее мимолетной благодарностью к Бате, который намеренно выводил его из-под огня, потом опять растерянностью. Лезть в убежище террористов и ставить его на прослушку – это был, без преувеличения, вполне смертельный номер. Неизвестно, что там за “дача”, как назвал её Бурлак, но подступы к ней могут охраняться, могут быть заминированы. Не исключён также вариант, что за ними присматривает местная служба безопасности. А то и не местная. Встретив там МОССАД или ЦРУ, Машков бы ничуть не удивился. После последних событий он даже не удивился бы, нарвавшись там на “дядьков”, то есть на Службу внешней разведки. Словом, как ни крути, а шансов залезть в волчье логово и вернуться домой с целой шкурой судьба сулила бы смельчаку ничтожно мало. Сулила бы – если бы смельчака не назначили командиром. А место командира – где, как Чапай объяснял? Позади, за лихим конём.
– Системы получи у Финогена, – сказал Бурлак. – Микрофоны, камеру и кампутерную барабаху – если у них там кампутер имеется. Пускай Финоген все объяснит. Андроныч и 4F-056-012 пускай там садятся на стационар – неделю, как минимум, будем их кнокать. Ты, если всё гладко пройдет, как отруководишь – дай знать, и задержись там на сутки-другие. Если материал какой уже пойдет – мне привезёшь. А в дальнейшем лучше подбери курьера. Чтобы раз в два дня мотался туда-сюда. Денег дам сколько надо. С курьером лично ты будешь на связи. Всё ясно?
– Все! – Машков резко поднялся.
– Погоди ты! Куда вскочил! Сядь, мы ещё коньяк не допили.
Машков послушно сел.
– Ты ведь не всё спросил, что хотел, а?
– Так точно… – Машков уставился в пол и упорно не поднимал глаз на Батю, который, напротив, так и сверлил его тяжёлым взглядом из-под косматых бровей..
– Ну и спроси, пока не поздно…
– Так… – Машков усмехнулся, но усмешка вышла какая-то кривая и неискренняя. – Что спрашивать-то, если вы и сами знаете, о чём вопрос. Уж и ответили бы…
– Подыми глаза, – тихо сказал Бурлак.
Машков подчинился. Вид у него был растерянный, даже пробор светлых волос как-то растрепался, и бравый капитан ГРУ уже был похож не на бравого капитана, а на нахохлившегося воробья, которому юные пионеры ни за что ни про что запердолили под хвост алюминиевой пулькой из рогатки.
– Операцию, сынок, выполнять любой ценой! – сказал Бурлак.
– Разрешите идти? – сухо спросил Машков.
– Не разрешаю, – сказал Бурлак, не повышая тона. – Не разрешаю. Ну-ка, смотри мне в глаза. Ты что тут, барбос, комедию передо мной ломаешь? Кровушки чужой пожалел? Гуманистом, что ли, заделался, говна кусок?.. Отвечай, падла, когда тебя спрашивают!
Батя грохнул кулаком по стлу и стал ждать ответа. Вот он, момент истины, подумалось ему. Если ты мне скажешь сейчас, что никак нет, мол, не заделался гуманистом, и кровушки чужой расход замерять не собирался, каблуками щёлкнешь и отправишься выполнять, тогда ты мне не нужен, сынок. Сто лет ты мне не нужен ни в качестве пикадора, ни в качестве ковёрного. Ты меня, сынок, сдашь с потрохами, как только дойдёт до тебя, что работаю я не на военную разведку, а на себя лично. Потому что твой ответ будет означать, что система уже перемолола тебя, перемолотила, все человеческие органы от тебя отчленила, сотворила из тебя железного пидора в гнойной каске со звездой с оловянными глазами, и всё, что в волчью нашу концепцию охраны священных рубежей не вписывается – подлежит немедленному искоренению дежурной бригадой ликвидаторов из числа вышестоящих товарищей… Или наоборот: может, ты слишком оволчился, так оволчился, что стал волчарой в квадрате, что позволишь мне вместе с тобой выскочить из Системы, а там улучишь удобный момент и сожрёшь меня, сам заделавшись вожаком, в стае, которую я соберу. Нет, сынок, не выйдет, в стае только один вожак, только один волк в зверинце может быть, а в соратники мне на переходном этапе человек нужен, человек…
– Да парня жалко, – сказал Машков после некоторого раздумья. – А так я – что?.. Я – ничего…
– Ну вот и молодец, сынок, – с облегчением сказал Бурлак, чем вызвал на лице своего подчиненного гримасу недоумения. – Вот и хорошо. Порадовал ты старика. Давай-ка бери свою рюмку, да допьём коньячок-то. А потом и ступай. Да не забудь антиполицаем зажрать, чтобы anjelitos verdes[73] по дороге не приставали!..
Они выпили, не чокаясь, что могло бы вызвать у обоих определённые аллюзии с поминками по 4F-056-012, но не вызвало ни у того, ни у другого, потому что под действием выпитого Бурлака уже отпустили традиционные утренние хвори пятидесятишестилетнего мужчины, а Машков утверждал себя в намерении операцию выполнить не любой ценой, а жизнь Ваньке Досуаресу при этом все-таки сберечь.
Тут Бурлак совершил действо, от которого пятый шифровальщик Гришка, наверное, хлопнулся бы в обморок и до вечера не вставал.
– Возьми сала, – он протянул Машкову золочёную вилочку. – Добре на коньяк ложится. Чтобы калган по дороге не закружился. Ну?..
Перед появлением на ковре сучонка Бурлак коньяк со стола убирать не стал. Стоит ли лишать себя маленького невинного удовольствия: видеть, как мается ненавистный тебе человечишко, как он переступает с ноги на ногу, поскрёбывая ковёр копытом, как он втягивает безволосыми ноздрями едва уловимый аромат доброго армянского пойла, как он то и дело косится в сторону бутылки, будто норовя её содержимое каким-нибудь неведомым науке физике способом телепортировать в свои пересохшие после вчерашнего внутренности… И при этом изо всех сил пытается не проявить перед начальством своей утробной озабоченности, а, напротив, полон стараний произвести впечатление ретивого служаки, у которого на уме кроме отправления наилучшим образом своих прямых обязанностей и нету вовсе ничего. Это же картина! это же фреска Сикейроса “Как мы хотели, а нам не обломилось”! это же прямой Шекспир! бой быков со стриптизом на пожаре во время чумы…
– Разрешите?
– Входи.
Сучонок держался прямо. Синяки с его круглой физиономии уже сошли, оставив еле заметные следы. Зубы, правда, новые не выросли. Но он и раньше-то не блистал голливудской улыбкой, так что недостаток в глаза не бросался. Выдранные волосы посольский парикмахер умело закамуфлировал новою прической. Появление на себе побоев Валерий Павлович объяснил руководству хулиганским нападением на себя вечером в пригороде Гуадалахары, куда ездил проверяться после обеспечения чужой моменталки. Там он, не утерпев, вышел из машины отлить по-маленькому в тёмном закоулке. Дальше – обычная история: дали сзади чем-то тяжелым по балде, долго пинали, сняли с бесчувственного тела часы и ботинок, изъяли бумажник и смылись в неизвестном направлении. Бурлак, разумеется, тут же послал в Центр шифровку с подробным докладом о происшествии и на радостях поспешил принять стакан: теперь-то сучонка отсюда точно уберут – такие проколы военная разведка своей дипломатической резидентуре, как правило, не прощала. По всем соображениям сучонка теперь должны были эвакуировать и доставить в весёлый подвальчик на Хорошёвке, а там подвесить на крюк и колоть до самого афедрона: где, с кем, когда, кому, почём и сколько. И даже если майора Мещерякова действительно обидели рядовые маньянские хулиганы, немытая шпана из фавелл – что не только вполне вероятно, но, по мнению Бурлака, наверняка так и было, ибо в этой стране подобные инциденты со времён Великой Революции даже и за преступления никто не считает, так, обыденное дело, наподобие бычков на тротуаре – если действительно Валерий Павлович схлопотал нейтральных хулиганских трендюлей и ни в чем не виноват, – он бы в весёлом подвальчике всё равно бы признался в том, что работает на целую дюжину разведок…
Но Бурлак рано начал радоваться. Пришёл ответ, что волноваться Бате тут не о чем. Всё нормально, с кем не бывает. Мещерякова от вербовок временно отстранить – покуда зубы не вставит. Пусть некоторое время поработает в обеспечении. В полицию не сообщать, международный скандал не раздувать, посла по пустякам не тревожить.
У Бурлака опустились руки. Суки блатные, придурки рукастые, жополизы, прошмандовки!.. Ничем не проймешь, ничем!.. Сам резидент перед ними беспомощен как телок!.. Захотят – самого резидента в афедрон отымеют, как мальчика. В ярости он шваркнул о стену пустым графином, растерзал шифровку в мелкие клочья, выпил ещё стакан, наорал на лейтенанта Финогентова и… отправил Мещерякова в трёхдневный отпуск. А куда деваться от объективной реальности?
Потом он, чтобы не видеть ненавистную рожу, выписал сучонку блатную командировочку на север страны – в пустыню с кактусами и стервятниками, где пятьдесят пять в тени по Цельсию считается детской забавой. Сучонок пил – и Бурлак знал о том, что он пьет, но – кто не пьет на дипломатической работе?.. нет таких. Видимо, в пустыне, вдалеке от начальства, неуязвимый Валерий Павлович оторвался вволю – такой вывод напрашивался при виде его красных воспаленных глаз и ощутимого дрожания конечностей.
(На самом деле руки в данный момент у Мещерякова дрожали оттого, что он, поднимаясь по служебной посольской лестнице, нос к носу столкнулся со своим обидчиком Серебряковым. Воспоминание о пудовых кулаках гэбэшника, не так давно приходивших в изрядное соприкосновение с физиономией Валерия Павловича, и вызвали в организме последнего тремоло, переходящее в стаккато. На сей раз, что понятно, джентельмены предпочли друг друга не узнать.)
– Валерий Павлович! – сказал Бурлак. – Передаю тебе твоего клиента обратно на связь. Как говорится, спасибо, не понадобилось. Вот.
Он протянул Мещерякову шифровку из Центра.
– Так вроде… вы его уже активизировали… – недоумённо пробормотал сучонок.
– Я его не активизировал, – сказал Бурлак. – Я его… э-э-э… актуализировал. Я с ним, так сказать, лично познакомился, дал кое-какие указания… касающиеся возможных изменений в программе… прикинул его возможности, доложил куда надо свои впечатления… и все.
– Все?..
– Все. Я разве сказал тогда, что собираюсь его активизировать?..
– Нет. Вы не сказали “активизировать”. Вы сказали “задействовать”. Это разве не одно и то же?
– Ты, филолог, бля… – Бурлак неискренне засмеялся. – Ладно…
Бодливой корове Бог рог не дал, подумал он с убийственной самокритичностью. А то бы убил на хер прямо сейчас. Вслух же сказал:
– В четырнадцать ноль-ноль – ко мне с подробным планом. Вечером готовься вылететь в Монтеррей.
– Могу идти?
– Иди.
Сучонок повернулся и вышел из кабинета.
Бурлак потянулся за недопитой бутылкой. Ещё неделю он будет отдыхать от гада-паразита. Неделю гад-паразит будет отлавливать 4F-056-012 по всему Монтеррею, потому что как только на столбе автобусной остановки появится меловая черта, парень рванёт в Таско; потом сучонок примчится сюда, будет с кисломордием на лице докладывать о том, что военно-половой агент на связь почему-то не вышел, однако условных знаков, повествующих о провале или о том, что заметил к себе какое-то внимание, нигде не оставил, при этом сучонок будет сильно беспокоиться, как бы его самого не заподозрили в нерадивости, поэтому будет готовить себе подстраховку в форме ловкого стука на резидента: дескать, а на хрена было резиденту лично встречаться с агентом?.. вот встретился… в нарушение всех правил… и засветил… Ну, ничего, ничего… За неделю что-нибудь придумаем, чтобы сучонка нейтрализовать… Бурлак сладко зевнул и запил зевок коньяком. Что-нибудь придумаем…
Глава 33. Десантура себе на уме
Делать им втроём в Таско было совершенно нечего, и Машков Андроныча отпустил домой. Пьянство учёного мужа не прельщало, куда больше ему хотелось засунуть в скважину свою двойную косу с зеркально установленными на ней датчиками и посмотреть, что из этого получится полезного для геофизики и его докторской диссертации. Игры в шпионов были интересные, но наука – главнее. Машков с Иваном остались.
Просматривая в пятый раз снятое Андронычем кино про то, как из убежища террористов полицейские вытаскивали труп толстого бородатого мужика, Машков вспоминал их короткий разговор с Бурлаком под коньяк и сало. Разговор этот ничуть его не удовлетворил – скорее, посеял сомнения с подозрениями.
Чего стоило одно обвинение его, Машкова, в гуманизме. Или бездарно разыгранная истерика. Или это “любой ценой”. Неужели Машкову не показалось, а и впрямь резидент хочет избавиться от 4F-056-012? Причём избавиться железобетонно, то есть вовсе вычеркнуть парня из списка живущих на этой планете… Но зачем? Значит, парень что-то знает такое про резидента, чего больше никто знать не должен. Ну, знает – и знает. Машкову это его знание без интересу, раз за такое знание можно башки лишиться. И участвовать в непонятных играх, которые затеяло начальство, тоже Машкову не след. Но Ивана он подставлять не будет, что бы там ему не намекали. Не дело это. Чистое не дело.
Не должны военнослужащие в мирное время погибать.
Машков это знал ещё с декабря 94-го года, когда в составе своей 76-й дивизии одним из первых вошёл в Грозный, и половину своей разведроты положил при штурме города. В Генштаб его забрали прямо с войны, наверное, за то, что положил только половину. Мог бы всех.
Вошёл Иван с двумя бутылками писко и пакетом разных деликатесов.
Проверялся по дороге? – спросил Машков.
Зачем? – удивился Иван. – Всё Таско знает, что мы геологи из Монеррейского университета. С законным сертификатом на проведение работ…
– Чему тебя только в “консерватории” учили… – вздохнул Машков.
– У меня экстернатура была, – сказал Иван. – До всяких тонкостей как-то дело не дошло… Слушай, может, познакомимся, наконец, а? А то, понимаешь, в одной связке рубимся, а друг с другом в шпионов играем. Какой ты, на хер, Диего? Меня Иван зовут.
– Меня Саша, – сказал Машков. – Только не говори никому. Это военная тайна.
– Ага. Никому не скажу. Пускай хоть пытают.
Машков достал из буфета два пыльных стакана. Иван стал раскладывать деликатесы по картонным тарелкам. Хлопнула пробка, и в стаканы потекла волшебная жидкость. И вот уже стаканы в руках, и два шпиона тихо, по-шпионски, соединили их гранёными стенками и, натурально, выпили по-первой. А потом – и по-второй.
Я тебе завтра здесь ещё нужен? – спросил Иван и зажевал выпитое какой-то остро пахнущей лепешкой.
Это вопрос, ответил Машков, наливая по-третьей. – А что, торопишься?
Да, дел до хрена. Надо бизнес сворачивать. Переезжаю в…
Тут Иван подумал, что совершенно напрасно разболтался на ночь глядя. То есть, он, конечно, свой, этот липовый Саша, но кто знает, полагается ему пребывать в известности о личности Ивана или не полагается? Инструкций Ивану Бурлак никаких на этот счёт не давал. Чёрт его знает.
С другой стороны, о чём-то же надо говорить, выпивая и закусывая? Учитывая тот факт, радостный и печальный, что первая бутылка замечательного напитка писко уже на две трети была пуста.
Ну, если дела, тогда конечно… произнес Машков.
Они замолчали. Иван подумал, что закуска иногда бывает нужна не столько для того, чтобы вкус спиртного перебить, сколько для того, чтобы челюсти занять, когда разговор не клеится.
Слушай, можно я у тебя одну вещь спрошу? – сказал Иван. – Если нельзя такие вопросы задавать – так и скажи, я не буду.
Да ладно, улыбнулся Машков, свои, чай, люди. Спрашивай всё что хочешь.
– Ты как в разведку попал?
– Обыкновенно, как… Как все попадают.
– Ну как?
– Вызвали в штаб… Нет, не в штаб. В этот… К зампотылу, что ли, в палатку…
Почему в палатку?
Потому что на войне дело было. Вызывают, короче, в палатку к зампотылу. А там сидит вместо зампотыла этот… Да что я, помню, что ли все эти подробности?.. Лет-то прошло сколько. Зачем это тебе?
– Да вот интересно: ты сразу согласился или раздумывал?
Читать бесплатно другие книги:
