Джентльмены чужих писем не читают Горяйнов Олег

Глава 15. Военно-половой агент

Организовав из своих бровей два печальных турецких полумесяца, генерал-майор Петров бессильно наблюдал за тем, как кудлатый Бурлак выливал в двухсотпятидесятиграммовый стакан драгоценный (337 долларов бутылка) коньяк “Шато дю Понтарлье”. Чёртов солдафон наполнил посуду до краёв, то есть выше ободка. При этом, сволота кирзовая, с наглой иронией в глаза своему собеседнику глядел. А потом поднял стакан двумя пальцами и, ни слова благодарности не произнеся, взял да и высосал янтарное тягучее генеральское пойло девятью последовательными глотками, как удав заглотил бы связку кроликов, если бы ему их дали, предварительно связав друг с другом.

– Авксентьич! – жизнерадостно сказал он, вытерев влажные губы широкой ладонью. – Хорош выёживаться! Мне нужен этот парень! Панимашь?

– Владимир Николаевич! – Петров скривился от этого “панимашь”. – Я тебе, во-первых, русским языком, во-вторых, в пятый раз говорю, что не знаю я, что это за парень, который тебе нужен, и чем лично я могу тебе в этом помочь.

Владимир Николаевич Бурлак был вторым на всю страну Маньяну человеком, с которым Петров был на “ты”. Первым был резидент ЦРУ Билл Крайтон. Не то, чтобы Петров равнял их положение со своим. Тут, скорее, была дань корпоративности, свойственной всем разведкам мира со времен Авраама.

– И что за это буду иметь, да, Авксентьич?!. – подковырнул Бурлак коллегу, заржав при этом грубо и неприятно, да ещё и подмигнув, что уже вообще ни в какие ворота не лезло.

– Не понял?.. – брови Петрова вопросительно изогнулись.

– Всё ты понял, – сказал Бурлак. – Ты зачем, контра, сейчас с резидентом ЦРУ встречался?..

– Что за ерунда! – возмутился Петров. – Чушь какая-то! Резидент какой-то… Ты, Владимир Николаевич, извини, конечно, но при всем уважении…

– Пошёл ты на хер со своим уважением! – заревел Бурлак. – “Эль Манзанито”, пятый столик от входа на террасе. Мне и копию счёта принесли. Умеешь ты повеселиться, особенно пожрать, гэбэшная морда!

– Владимир Николаевич, я просил бы тебя воздерживаться.

– Хер тебе в горсть вместо сдачи! – воскликнул Бурлак и вылил из бутылки в свой стакан остатки коньяка, коих нацедилось грамм семьдесят, то есть, считай, на все полсотни баксов. – Колись, чума!..

Петров лизнул свою рюмку, шевельнул бровями и задумался. Ситуация складывалась не в его пользу. Деваться было некуда. Придётся колоться. Проклятый ГРУшник знал больше чем нужно, а самого его прижать Петрову было абсолютно нечем.

Да-с, ситуация.

Впрочем, для хорошего разведчика нет такой ситуации, из которой он не смог бы извлечь себе какую-нибудь выгоду.

Петров нажал в столе неприметную кнопку. Немедленно на пороге появилась широкая морда гангстера Серебрякова.

– Отведите, пожалуйста, господина военного атташе в ту самую комнату и предъявите ему старшего лейтенанта Курочкина, – распорядился Петров и посмотрел на Бурлака. Тот с хитроватым выражением лица поигрывал кудлатыми бровями. – И оставьте их наедине, пусть побеседуют, – со вздохом добавил он.

– Слушаюсь, Эдуард Авксентьевич! – сказал Серебряков и подался назад.

Бурлак многозначительно ухмыльнулся и, ни слова не говоря, вышел из кабинета вслед за гангстером. Петров подождал, пока за ними закроется дверь, после чего схватил трубку телефона и заорал в нее:

– Голубева ко мне! Бегом!!!

Лейтенант Голубев, отирая вспотевший от волнения пробор, вбежал в кабинет резидента секунд через сорок. Для двух часов ночи это был неплохой результат.

– Мне срочно нужно слышать, о чем говорят в комнате… в комнате… дьявол!..

– В комнате, где сидит этот?.. – робко подсказал лейтенант.

– Ну да, чёрт возьми!

– Но там нет микрофона!.. – заламывая руки, пролепетал Голубев.

– Как нет?!.

– Это же специальное помещение, защищённое от прослушиваний.

Я сам велел посадить этого идиота в комнату без окон без дверей, вспомнил Петров. Она же одна у нас такая… Вот досада.

– Прикажете установить там микрофон?.. – спросил Голубев.

Боже, с какими кретинами приходится работать, сморщился Петров. Воистину, вырождающаяся нация, пропащая страна.

– Ступайте, – сказал он устало. – Не нужно ничего нигде устанавливать. Дежурного сюда позовите, как только он гостя проводит.

Ладно, Владимир Николаевич, злобно подумал он. Я тебе припомню пол-литра “Шато дю Понтарлье”. Каждая капля тебе горькой слезой отольется, хренов дуболом.

Я, значит, у тебя в разработке? Ну, я тебе устрою весёлую жизнь… коллега.

В комнате с одной дверью стояли стол и два стула. На одном из стульев, мечтательно улыбаясь, сидел в мокрых штанах старший лейтенант Курочкин.

– Меня зовут Владимир Николаевич, – сказал Бурлак, усаживаясь напротив блаженного. – Я военный атташе.

– А я художник, – сказал Курочкин, мягко улыбнувшись полковнику.

– Я знаю, – сказал Бурлак. – Что я – вся страна Маньяна знает. Ты во всей Маньяне сегодня – художник номер один.

– Правда?.. – застеснялся Курочкин.

– Истинный крест.

Курочкин немедленно перекрестился и сказал:

– Вот, обдумываю житьё.

– Правильно. Давай о деле поговорим, – сказал Бурлак.

– Давайте.

– Мне важно, чтобы никто о нашем разговоре не узнал. Особенно твоё начальство. Понимаешь?

– Эти звери?..

– Да, именно, эти звери. Не узнают?

– Не узнают.

– Ну, хорошо.

– А из художников лучше всего анималистом быть, – поделился Курочкин. – Животные врать не умеют, грешить не умеют. Они на тебя смотрют, а ты их рисуешь. Им любопытно, что ты там делаешь такое. И неправду говорят, что они ничего не понимают. Они всё понимают. И улыбаться тоже умеют.

– Ага, – сказал Бурлак, доставая из кармана фотографию. – Это точно, брат. Анималистом быть лучше всего. Тем более что все мы время от времени анималисты. Посмотри-ка сюда и скажи мне как анималист анималисту: видел ты эту бабу где-нибудь или нет?..

Курочкин посмотрел на фотографию, и глаза его стали квадратными, а нога сама собой начала отбивать какой-то ритм.

– Ну-ну, не волнуйся ты так, – ласково сказал Бурлак. – Спокойно посмотри, подумай. Она из фотографии не выпрыгнет, ничего тебе не сделает. Ну? Видел?..

Курочкин поднял на Бурлака взгляд, полный боли, и тихо кивнул. В глазах его стояли слезы. Бурлак, закряхтев, полез за носовым платком.

– Ну что? – спросил он, вытерев старшему лейтенанту слезы и сопли. – Это она стреляла сегодня на Панчо Вилья?

– Она, – сказал Курочкин еле слышно.

– Ты уверен? Посмотри ещё раз.

– Не хочу я на неё смотреть, – сказал Курочкин и отвернулся от стола. – Она людей убивает, а я на неё смотри.

– Вот мы с тобой, братишка, и должны сделать так, чтобы эта гадина больше никого не убивала. Поэтому глянь в последний раз на фотографию и скажи мне с полной уверенностью, она это или не она. Я знаю, что у тебя, как у великого художника, глаз на эти дела намётан и ты не ошибешься. Ну!

Курочкин послушно всмотрелся в женское лицо на снимке. Какое-то время он молчал, морщил лоб, чесал хлюпающий нос, ёжился, наконец, сказал:

– Она. Она это, она. Онее не бывает.

– Ну хорошо, – сказал Бурлак и сунул фотографию в карман пиджака, дабы не нервировать собеседника. – Спасибо тебе, друг.

– Вы её поймаете?

– Непременно.

– И что сделаете?

– Ну, как что… известное дело… посодим в клетку в зоопарке, и пускай на неё все смотрят.

– Это правильно. Пускай все смотрют. И на клетке написать, что бандитка.

Уединившись после беседы с Курочкиным в своём “пакгаузе”, Бурлак размышлял. С утра ему предстояло беседовать с каким-то яйцеголовым из 9-го Управления ГРУ. Бурлак его видел мельком на фуршете – тот прибыл в качестве технического советника при замминистра тонких технологий, которого привело в Маньяну неотложное дело: выжрать текилы литров двадцать, позагорать на пляжах Акапулько, трахнуть маньянку, неистовую в страсти и пороке, и купить жене брульянт из короны царя ацтеков. Ну, да ладно, этот замминистра был всего лишь одним из многих ему подобных замминистров и никого тут не интересовал, тем более, что ещё до фуршета успел нажраться как свинья. Яйцеголовый же его “технический советник”, о присутствии какового в своей свите он навряд ли и помнил, представлял собой молодого человека с лысиной и в очках с такими сильными диоптриями, что через них можно по дереву выжигать.

Но размышлял Бурлак не об яйцеголовом, а о том, что, судя по всем признакам, ангел-хранитель полковника присутствовал при утреннем разговоре его со старым другом Телешовым, послушал-послушал, да и сказал себе, что хватит мытарить бедолагу, дай-ка раз в жизни помогу хорошему человеку; взял, да и вымостил своему подопечному дорожку именно туда, куда ему надо: иди знай, да не спотыкайся.

И включил ему интуицию, как магнитофон. Интуиция поёт: вот оно, твоё, бери, вот оно, твоё, бери!.. Дорожка сверкает в лунном свете. Телешов летит над океаном и посмеивается, мусоля фильтр сигареты: всё ведь, собака, заранее рассчитал, знал каждое слово, которое ему ответит прошлый сослуживец, и даже… даже, как это ни жутко, наверняка знал, как истинный профессионал, что ангел-хранитель тотчас выстроит дорожку и сослуживца на неё подтолкнет через рупор интуиции.

А что Госпоже Интуиции на её призыв можно возразить?

Ничего.

И что мешает нам её послушаться?

Ничего не мешает.

Значит, за дело. И берясь за это дело, сучонка, увы, не обойти никак.

– Гришка! – крикнул Бурлак.

Пятый шифровальщик появился на пороге “пакгауза”, как чёртик из шкатулки.

– Быстро разыщи мне Мещерякова, и чтобы через полчаса он у меня стоял на пороге, как хер у молодого лейтенанта!

– Понял, – сказал Гришка и исчез.

Найдёт. Из-под земли вытащит. С бабы снимет. А через полчаса будет тут стоять перед ним ненавистный сучонок.

До “военно-полового агента”, как обозвал Бурлак Ивана Досуареса ещё год назад, начальству просто дела нет и не будет. Никогда. В этом Бурлак был уверен. Списали его, плюнули и растерли. Так и будет парень всю жизнь маяться под чужой личиной в своём глубоком залегании, ждать заветного сигнала, трахать маньянских блондинок, и никто никогда о нём не вспомнит.

Как же он устал! Бурлак зевнул. Да, годы уже не те. Отдых нужен организму. Периодический отдых. Не хочет организм носиться по субтропикам, высунув язык, кого-то прикрывать, из кого-то вытягивать какую-то информацию, врать, воровать и так далее, а хочет сидеть, поплевывая, на горке, мозгой скрыпеть, умные указания исполнительным помощникам раздавать.

Заместитель резидента Валерий Павлович Мещеряков возник на пороге пакгауза на десять минут раньше, чем ему было назначено. Будь на его месте капитан Машков – Бурлак бы его похвалил. Про сучонка же он подумал: “Вот ведь сучонок.”

– Я вас слушаю, Владимир Николаевич, – строго сказал с порога Мещеряков.

– Валерий Палыч! – сказал Бурлак. – Этот… военно-половой агент – он ведь у тебя на связи?

– У меня, – настороженно ответил Мещеряков после некоторой паузы.

– Когда ближайшая контролька?

– Во вторник. Послезавтра. То есть завтра уже.

Мещеряков был гладко выбрит и умыт. Неужто на ночь тоже бреется, подумал Бурлак. Никак он не мог за двадцать минут и выбриться, и сюда добраться. Афедрон рвёт, сволочь. В маршалы спешит.

– Тут такое дело, Валерий Палыч… Пришла указивка его задействовать, наконец, но кое-какие изменения в его программе произошли. Так что я с ним должен лично увидеться и инструкции ему все необходимые дать. Панимашь?

Мещеряков кивнул с озадаченным видом. Бурлак, как и в случае с Курочкиным, угадал под его черепом недюжинную работу ума.

Спал, с удовлетворением подумал он. С постели подняли. Ишь, мозга-то со сна ворочается с трудом…

– Когда это возможно организовать как можно быстрее? – спросил он, прищурившись на майора.

– В среду, – ответил тот с лёгкой заминкой.

– Ну, и организуй. Продумай сам все детали. Пускай я с ним в “Юнисентро”, например, как бы столкнусь у фонтана и сам ему назначу место.

– В “Юнисентро” нельзя – опасно, – быстро сказал Мещеряков, и глаза его сверкнули подозрительностью. – Засветят.

Болтаю лишнего, с раздражением подумал Бурлак. ещё бы сказал ему про El Hermano Vespertino. Устал я. Спать, спать.

– Ну, тогда сам придумай, где и как. Завтра доложишь свои соображения. На тебе, вроде, срочного ничего не висит? Транзит ты сбросил.

– Так точно, Владимир Николаевич. Ничего срочного не висит. Во сколько доложить?

– Ну… в три давай. Успеешь?

– Если вы меня будете в приемной мариновать, я ничего не успею.

Обида.

– Ладно, ладно. Были срочные дела. Связанные как раз с…

Ну, язык развязался, зараза, подумал Бурлак. Всё коньяк дядьковский, будь он неладен. Уж не насыпал ли мне туда Авксеньтьич какой-нибудь херотени?..

– В общем… ступай, Палыч. Свободен.

Сучонок исчез.

Бурлак в последний раз напряг мозги на сон грядущий. Самое скверное, что он не мог быть абсолютно уверенным в ограниченности знаний своего заместителя. Как знать – не капало ли сучонку в ухо что-то по его собственным каналам, Бурлаку неподконтрольным. В прежние времена нелепо было и помыслить о таком, а теперь… теперь всё возможно под луной. По идее, всё, что должно было быть Мещерякову известным – это что есть такой агент глубокого залегания 4F-056-012, и что сверхзадача этого агента – в нужный момент соблазнить какую-то маньянскую бабу. Сучонок не должен знать о том, что эта баба – Габриэла Ореза, совершеннолетняя дочь маньянского советника по национальной безопасности. Совершенно не было для сучонка ничего интересного в том, что этот советник внезапно, в самом расцвете своей карьеры, вдруг взял и ушёл в отставку, в связи с чем операции был дан отбой. И уж никак не могло сучонка трогать то, что агента 4F-056-012 зовут Иван Досуарес, и что Иван не только должен был эту Габриэлу соблазнить, но, по замыслу верхнего начальства, ещё на ней и жениться.

Лишь бы он не связал всё это с сегодняшними событиями. С убийством дядька, с портретом по всеманьянскому телевидению… Ведь эта тайна – о-го-го! дорогого стоит, и носитель этой тайны – человек один-единственный на свете, полковник Бурлак Владимир Николаевич, маньянский резидент, больше ни одна душа в эту тайну не посвящена, кроме, ясен перец, самой девицы, возможно, её папашки-лопуха, ну и пары-тройки приближенных Октября, подстреленного нынче ночью в диких маньянских горах.

Тут Бурлак на секунду отключился, всхрапнул и тут же от собственного всхрапа проснулся.

О чем бишь?.. Не связал бы сучонок концы веревочки…

А связал бы (если б интуиции достало), да советника по национальной безопасности, внезапно разбогатевшего и ушедшего в отставку, сюда бы приплёл, да нюхнул бы насчёт наличия дочки у последнего…

И настал бы здец3.14 полковнику Бурлаку!

Эх, риск велик, а отступать-то некуда: впереди Рассея, сто лет её не видеть.

А Интуиции, на самом-то деле, и нету в природе никакой. Как бога или чертей или летающих тарелок. А есть – индукция, то есть, наиболее вероятный результат, полученный на основе неполной информации. Предвосхищение будущего в результате интеграции прошлого опыта, не всегда осознанного.

С этой мыслью военный атташе откинулся в кресле и захрапел на всю ивановскую. Смокинг на нем расстегнулся, бабочка съехала набок.

В пакгауз в одних носках прокрался пятый шифровальщик и прикрыл полковника пледом.

Свет в пакгаузе Григорий гасить не стал, чтобы не тревожить отца родного, а в приемной – погасил, оставив гореть только настольную лампу на столе, сам же улёгся на кожаном диване, сунул локоть под голову и через минуту забылся молодым здоровым сном.

А вот Мещеряков Валерий Павлович не спит. Заперевшись в своей квартире, он, во-первых, допил бутылку джина, от которой его оторвал внезапный вызов на ковёр к начальству, а во-вторых, вынул из какой-то трещины в стене заныканного там барабашку и теперь проверяет его на возбудимость. Ему и так-то всегда мечталось этого Бурлака обуздать, а теперь, после того, как тот вытащил его из постели посреди ночи, наплевав на то, что у него довольно трудный день сегодня выдался и не грех было бы и дать ему отдохнуть, наконец, так вот, теперь это желание стало невыносимым. Барабашка принадлежал ему лично, то есть никому не было известно про оный. Валерий Палыч заныкал его после одной операции в Никарагуа ещё два года назад. Там искали, но не нашли, вследствие чего списали, наплевали и растёрли. Уверен был, что пригодится. В крайнем случае, можно и продать каким-нибудь новым русским – конкурентов подслушивать. На пару квадратных метров московской жилплощади хватит. Но настал момент поважнее.

И никакие сомнения типа «офицерской чести» его отнюдь не мучили, поскольку просил его кое-что в отношении Бурлака разведать по-родственному дядька по отцу, дядя Петя, генерал-лейтенант из второго Главного управления Генштаба. Интересовало дядю Петю, не начал ли резидент ГРУ в стране Маньяне употреблять в речи своей термины, отдающие военно-морским генезисом. Мещеряков, конечно, тут же сообщил старшему родственнику, что Бурлак свой подвал называет трюмом, а дверь – кингстоном, однако понимал, что искать надо что-то более серьёзное. Во всех резидентурах подвалы назывались трюмами, а мареманов среди служащих бывало до трети штатной численности. Предшественником Бурлака на посту командира маньянской резидентуры был контр-адмирал. И ничего.

Теперь нужно было сесть и тщательнейшим образом всё продумать, чтобы не было осечки.

И будет Бурлак у него на крючке, как жирный хитрый ленивый карась из мамкиного пруда в Великомихайловке, что на благодатной земле Белгородчине.

Глава 16. Начало славных дел

Пульс сделался сто пятьдесят. Двести. Шаррршавые ладони вспотели, пальцы сжались в кулаки. Белый столб автобусной остановки в двух кварталах от офиса Гассеты был измазан чем-то красным, будто его поцеловали свежевыкрашенными губами.

Иван круто развернулся и пошагал аккурат в обратную сторону. Дойдя до первого перекрестка, он судорожно повернул налево, затем – направо, и, выйдя на проспект Сеговия, остановил такси.

Дьявол, горячо подумал он, откинувшись на драное сиденье. О, дьябло! Чо ж я делаю-то? Да, застоялся я в стойле, как жеребец стреноженный, блин. Не нужно же было так сразу бежать назад. Чему меня только в экстернатуре учили. Нужно было пройти ещё метров пятьдесят с сонным выражением на мордешнике, потом, скажем, сменить его на озабоченное, медленно-медленно повернуться, поскрести в правой трети затылка одним полусогнутым пальцем, смущенно хекнуть как бы про себя и с озадаченным видом, будто забыв дома нечто важное, удалиться в обратную сторону. Главное – внимания к себе привлекать как можно меньше. И чего, блин, суетиться. Может, это ещё не задание. Может, оне просто меня проверяют. Сидят где-нибудь в неприметной тачке за агавой и выглядывают, как я себя поведу, словив сигнал. А может, до начальству вызывают. Руку хотят пожать. Может, капитана кинули. Хотя это вряд ли. За что мне капитана? За блондинок?

Тут он обратил, наконец, внимание на то, что, сам того не замечая, насвистывает себе под нос “Она идёт по жизни смеясь”. Почувствовав, что багровеет от шеи и выше, он оборвал себя и покосился на таксиста. Таксист, худощавый малый с плоским грубо вытесанным ацтекским лицом, высматривал просветы в потоке автомобилей, несущихся по шестиполосному проспекту, нырял в эти просветы и на Иванов свист внимания как будто не обращал.

Нет, осудил себя Иван. Конспи'ация, батенька, – богиня разведчика. А я её за сегодня уже два раза облажал. Нужно немедля кинуть этой богине… принести какую-нибудь жертву, чтобы она на меня не осердилася.

– Амиго, – сказал он таксисту. – За светофором поворачивай направо.

– К новому рынку? – спросил таксист.

– Ага, к нему.

– Сделаем, – сказал таксист и приник к рулю, решив, что он Шумахер.

Возле рынка Иван вылез из жёлто-шашечного “форда-пикапа”, расплатился, от души накинув сверху, отошёл за ближайший ларёк и проследил за тем, как радостный маньянец, скрипнув тормозами, развернулся и скрылся за углом. Как будто всё чисто на горизонте.

Он постоял на месте ещё минут пять, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на часы, будто ждал кого-то. Да, подумал он, всё-таки экстернатура есть экстернатура. Толком его конспирации обучить, конечно, не успели. Обнаружение слежки, отсечение хвостов, уход от наружки, пароли, моменталки, подстава, прикрытие, локализация… да и организация тайников, как позавчерашний опыт показал… – эти премудрости были ему преподаны, главным образом, в теоретическом виде. Даже в факультативном виде. До практических вещей приходится докапываться самому, блин. Например, этот трюк со сменой такси, который Иван затеял, был чистой воды, блин, экспромт.

Собственно, обиды-то нет. Понятно, что его готовили для другого. Для… Для любви. Большаго и светлаго чуйства. А не шпиёнить на улицах. Только где она, любовь-то? Четвёртый год шарю по блондинкам, как урка по чужим карманам, и никакой любви. Сколько можно ждать-то?

Или-таки я дождался?..

Вот уж действительно: что он нам несёт – пропасть или брод, и не разберёшь, пока не повернёшь…

И он, стало быть, завтра-послезавтра, в зависимости от того, что там ему написали на стене в пиццерии El Baluarte de la Independencia[45], свидится со своим начальством, и, вполне вероятно, оно ему скажет: “Фас!” (почти “Фак!”, хе-хе), и он… ему покажут, кого… словом, настанет кульминация почти уже шести последних лет его жизни, а это что-нибудь да значит, блин!

Кто она, его любовь? Какая она? Всё, что ему пока было о ней известно – это то, что она брюнетка. Степан Иванович зашевелился в штанах, начал расти.

Эй, эй! Надо отвлечься. Здесь неподходящее место для отжиманий. Да и вообще не то место, где можно стоять столбом до бесконечности. Стоять столбом вообще нельзя. Человек, стоящий на месте, на четвёртой минуте стояния даже без оттопыренной ширинки начинает привлекать к себе внимание окружающих. А сейчас нам меньше всего нужно это внимание. Нам со Степаном Ивановичем не до дешёвых разборок с монтерейскими полицейскими. Нас не кто-нибудь – нас Родина на служение призвала.

Иван вышел из-за ларька и, не спеша, направился ко входу в приземистое здание рынка. В этой стороне торговали дарами моря. С прилавков на него, страшно оскалившись, посмотрели круглыми глазами мёртвые рыбьи головы. Ивану сразу стало не по себе. Чудовищные раки – омары – протянули к нему свои перламутровые клешни, будто грозились отомстить Ивану за своих мелких собратьев, которых он в незапамятные годы переловил в речке Чернючке, пожалуй, не меньше самосвала. Занесла его нелёгкая. Иван поспешил выбраться из рыбных рядов и, оказавшись посреди бананов, манго, ауйам и гуайав, перевел дух.

Не'вы, батенька, сказал он себе.

Купив пакет фисташек, он, более не отвлекаясь, прошёл насквозь через весь рынок, нырнул в какой-то боковой выход, спустился по скользким от грязи ступенькам, перешагнул через двух вонючих бродяг, забывшихся в сладком марихуанном бреду, и оказался на стоянке такси. Там в ожидании седоков стояла очередь машин в пять. Первым, разумеется, был жёлтый “форд”, на котором он сюда приехал. Плосколицый водитель в ожидании пассажира, которыми это будничное утро монтерейских извозчиков не баловало, сидел на пятках, прислонясь спиной к радиатору своей “соньки”.

– Амиго! – радостно заорал он, завидев своего щедрого седока. – Карета подана! Ты всё купил, за чем ездил? – он кивнул на пакет фисташек у Ивана в руках.

У Ивана слегка похолодало внизу живота, но он удержал себя в руках и панике не поддался.

– А, привет, – небрежно сказал он и бросил в рот фисташку. – Сomo estas?[46]

– Отлично! – таксист вскочил на ноги и открыл дверцу. – Садись! Тебя отвезти на то же место, где я тебя подобрал? Я знаю туда дорогу в два раза короче, чем та, которой мы с тобой ехали… Будем там в один миг!..

– Э-э-э… Постой, постой, амиго. Больно ты горячий парень. Скажи, ты не видел здесь такую… мою подружку, блондиночку лет восемнадцати, волосы длинные, юбка короткая кожаная?..

– Блондиночку? – таксист вытаращил глаза. – Какую ещё блондиночку? Садись в машину, я отвезу тебя в такое место, где много блондиночек, шатеночек, о брюнеточках не говорю…

– Э-э-э… Спасибо, амиго, но я не собираюсь никуда ехать, я уже приехал. Мне бы теперь только отыскать подружку. Мы с ней тут забили стрелку, а она, наверное, перепутала входы, как всегда, ты же их знаешь, эти бабы… Вот я и бегаю по всему рынку, пытаюсь её найти.

– No hay problema. Садись в машину, объедем вокруг рынка. Подберём её, и я отвезу тебя с нею куда надо.

– Э-э-э… видишь ли, амиго, дело в том, что отвезти нас никуда не надо, потому что мы уже как бы приехали, то есть, она живёт отсюда в двух шагах, и, стало быть, нам пешком дойти до нашего пистонария будет быстрее, чем на машине.

– Ну, это навряд ли.

– Я тебе говорю!

– А я тебе говорю, что на машине, особенно на моей “соньке” получится быстрее. Давай поспорим, амиго. И проверим. Если получится медленнее, то ты мне ничего не платишь за проезд. Ну? Забьёмся на двадцатку?

– Э-э-э… Нет, амиго, в другой раз. Извини. Так ты её не видел?

– Я?

– Ты.

– Никогда, – громко сказал таксист, сел в машину и уехал со стоянки без пассажира, но с обидой в душе, на прощание крикнув Ивану через окошко: – Culo[47]!..

Молодец, похвалил себя Иван. Умеем, когда захотим. Может, профессиональных шпионских навыков мне и не хватат, но мгновенная реакция, обаяние и артистизьм в ряде случаев значат ничуть не меньше.

Он выбросил в урну недоеденные фисташки и сел в такси, стоявшее в очереди вслед за уехавшим “амиго”.

– Сити, банк “Метрополитен”, – сказал он.

Машина плавно тронулась с места.

– Ты правильно сделал, парень, что не поехал с этим нахальным сукиным сыном, – сказал Ивану пожилой водитель. – Он, между нами говоря, самый настоящий грабитель, парень. Я тебя довезу в два раза быстрее и не потребую ничего доплачивать поверх счётчика. Разве что ты сам захочешь что-нибудь накинуть…

Пиццерия El Baluarte de la Independencia располагалась через квартал от вышеназванного банка. Вытащившись из такси, Иван вошёл в банк, подвалил к стойке и начал оговаривать с сидевшей там девицей в очках условия трансферты, которую якобы собирался осуществить неизвестно куда и неизвестно откуда, но непременно с участием именно этого банка. На самом деле ничего он осуществлять не собирался, ему нужно было, чтобы проклятый таксист наверняка уехал куда-нибудь к чертям. Demonios[48]! ещё и день толком не начался, а его уже достали долбаные извозчики… хуже блондинок!..

Через стеклянные банковские витрины Иван видел краем глаза, как пожилой таксист вышел из машины и принялся лениво остукивать покрышки носком ботинка, косясь на банковский подъезд: не выйдет ли его клиент, завершив свои финансовые дела, не поедет ли на нем ещё куда-нибудь. Мудак я, мудак, догадался Иван. Вот она, наука-то мне: впредь – никаких la propina[49], когда еду по конспиративным делам. Тогда эти таксисты будут, едва меня высадив, удирать от места высадки со скоростью звука, в ужасе оглядываясь, как бы я не начал их догонять…

У девицы в окошечке запотели очки. За разговорами о трансферте Иван успел выяснить, что её зовут Хунита, что у её родителей особняк в Гуадалупе, что она кроме рэйва музыки не признаёт и по пустякам не отдаётся. Он назначил ей свидание в ближайший четверг (липовое, поскольку – увы – брюнетка), дождался, пока таксист уедет, и направился в пиццерию.

Изображённым на вывеске гордым именем El Baluarte de la Independencia никто в городе это популярное круглосуточное заведение не называл. В народе бытовало другое имя: El Pequeo nocivo[50]. В просторном зале, погруженном в полумрак даже таким ярким солнечным утром, как сегодня, вершились сделки, шептались всякие нежности, кипели футбольные страсти, звенели стаканчики, пахло грибами и тестом, местами – плесенью и прахом, иногда, говорят, летели стулья и прочая мебель кому-нибудь в упрямую башку…

Иван, по понятным соображениям, здесь ни разу не бывал.

Интересно, почему его куратор выбрал именно это заведение? За многолюдность? За полумрак? За нагаженность в сортире? Или там не нагажено? Это вряд ли. В Маньяне, да в сортире, да не нагажено…

Как и кто вообще выбирает эти места? Наверное, есть такой специальный человек в Первом Управлении, для которого нахождение таких мест – профессия. Такая специализация, узкая, как бикини. Сидит в Москве на окладе. Ездит за границу в командировки. Вернее, на шабашки. На заработки. Такой отхожий промысел у него. Один оперативный объект, скажем, – десять баксов. Вот кончаются у него бабки. Идет он к начальнику э-э-э… Отдела Оперативного Обеспечения Второго Главного Управления (если, конечно, есть такой – Ивана при обучении в структуру Генштаба не больно-то посвящали!), спрашивает, как там, Николай Михалыч, дела на конспиративном фронте, не нужны ещё Родине мои сервисиос[51]?.. Начальник говорит, щас, говорит, посмотрим, Петрович, не было ли откуда разнарядки. Так… так… А! Вот, есть одна. Из Йоханнесбурга. Вчера поступила. Вишь, все конспиративные места, пишут, использовали в Йоханнесбурге своем, ни тайников для оперативного простору не осталось, ни сигналов, все места для отрывов засветили, расисты херовы их досками заколотили, помогите, пишут, христаради… Поезжай, Петрович. – Тариф тот же? – спрашивает Петрович. – Тот же самый. – Не мешало бы прибавить слегка, Николай Михалыч… – Чаво?.. – Прибавить, говорю… – Это с какой ещё стати – прибавить, ядрёна вошь?.. Дык… доллар падает, проклятый. На десятку уж и не купишь ничего… – Ничего, перебьешься. Далеко не упадет. Поезжай, слушай, без тебя делов до хрена. Вот тебе командировочное предписание: тайников нарыть – двадцать штук, походняков – тридцать штук, прочих закутков – пятнадцать, оперативных объектов многопрофильных – двадцать четыре. Все. Встал, пошел.

Вот и эту вонючую пиццерию тоже, наверное, такой вот Петрович выбирал для передачи. Исходя из…

Иван огляделся.

А, ладно, сейчас он пойдет туда и всё узнает сам.

Заказав кофе и пиццу с сыром и попросив поставить заказ на свободный столик рядом со стойкой, он спустился в туалет. Камареро проводил его понимающим взглядом.

В туалете, несмотря на значительные размеры пиццерии, кабинка была всего одна. Это всё и объяснило. Сколько бы ни толпилось здесь народу, всегда можно сделать вид, что тебе хочется по большому, занять кабинку, а там уже без помех прочесть все, что тебе напишут на стенке. Учитывая страсть маньянцев самовыражаться в подобных граффити, такой способ передачи информации был вполне надёжен и в достаточной степени гарантировал от её утечки.

От хорошего тайника всегда разит мочой. А если ещё и калом – это вообще идеальный вариант. Правда, об этом ему на теоретических занятиях по оперативной работе не говорили. До этого он своим умом дошел. Сам.

Теперь в пиццерийском servicio, относительно чистом, толпился всего один человек, но довольно странный. Ростом он доставал Ивану до плеча, лет ему было на вид 30–32, кучерявый и жилистый, он стоял над писсуаром в стандартной мужской позе, но вместо того, чтобы мочиться по-человечески, производил кулаком медленные и плавные движения, стреляя в Ивана чёрными блудливыми глазёнками.

Блин, Маньяна, подумал Иван. Не можешь в кабинку спрятаться, что ли, если уж приспичило…

Странный человек вдруг вместе с содержимым своего кулака повернулся к Ивану и улыбнулся ему белозубой улыбкой.

А, понятно, догадался Иван. Утро. Время “П”. В смысле – доны педры на охоту выходят.

– Hola! – сказал педрила Ивану и помахал предметом, который держал в кулаке.

Предмет был приличных размеров, может, даже поболе, чем у Ивана.

– Хочешь, амиго? – дружелюбно сказал педрила и глазёнками покосился в сторону кабинки.

Ах же ты, сука, подумал Иван, в силу здорового естества и добротного армейского воспитания к педерастии относившийся с омерзением. Спидоносец ты грёбаный. Попробовал бы ты у нас в Нижнем такое предложить кому-нибудь. Ох, и отметелили бы тебя прямо в сортире. Сексуальную ориентацию тебе поправили бы в один момент и на всю жизнь. А то и вовсе бы сняли проблему с повестки дня…

Иван улыбнулся и сказал:

– Ух ты, какой он у тебя большой!.. Fantastico, брат. Просто fantastico.

– Не правда ли? – с гордостью отозвался педрила. – Пойдем, пока кабинка свободна. Он не только большой, он ещё и вкусный, настоящий bombon[52]…

– Да уж не откажусь, – уверил его Иван. – За этим и пришел, как говорится. Только вот… мне кажется, ты прибедняешься, амиго…

– В каком смысле?! – педрила так удивился, что даже дрочку на время прекратил.

– Ну… мне кажется, он у тебя ещё больше может быть, разве не так?

– Ну, наверное… наверное, может… – самодовольно сказал педрила.