История и теория криминалистических методик расследования преступлений Косарев Сергей

§ 1. Сущность и значение исторического подхода к познанию криминалистических методик расследования преступлений

В процессе развития научных представлений о содержании системы криминалистических методик расследования отдельных категорий преступлений установлена одна из ее характерных черт – общая целесообразность ее развития.

Значительная роль в этом принадлежит ученым-криминалистам, разрабатывающим методики, посвященные вопросам наилучшей организации[3] расследования и предотвращения отдельных групп, видов и разновидностей преступлений.

Как возникли сами идеи о возможности и необходимости создания таких методик?

Понятие «методика» широко используется как в науке, так и в обыденной жизни. Однако в современном обществе в данное понятие при его использовании зачастую вкладывается не всегда одинаковый смысл.

Для уяснения значения этого термина необходимо обратиться к истокам отечественного понятийного аппарата. Согласно Толковому словарю живого великорусского языка В. И. Даля, методика (или «метода») – это способ, порядок, основания, принятый путь для хода достижения чего-либо в виде общих правил[4].

Большая Советская Энциклопедия (БСЭ) определяет методику как совокупность способов, методов, приемов для систематического, последовательного, наиболее целесообразного проведения какой-либо работы[5].

В словаре иностранных слов под одним из значений термина «методика» аналогично понимается совокупность способов целесообразного проведения какой-либо работы[6].

Интерпретация этого термина в криминалистике не меняет его сущности, а только определяет предназначение и характер работы, для целесообразного проведения которой разрабатывается методика, – расследование определенной категории (группы, вида, разновидности) преступлений.

В криминалистической науке под криминалистическими методиками расследования преступлений понимают комплексы научно обоснованных сведений и рекомендаций для организации раскрытия, расследования и предупреждения различных видов преступлений[7].

По мнению P. С. Белкина, частная криминалистическая методика является системой криминалистических рекомендаций, т. е. научно обоснованных советов, касающихся организации расследования, выбора и применения с учетом определенных обстоятельств технико-криминалистических средств и криминалистических приемов, и обоснований этих рекомендаций в виде определенных научных или эмпирических положений (перечень типичных для данной категории уголовных дел версий, характеристика способов совершения данного вида преступлений и следов их применения и т. д.)[8].

Совокупность криминалистических методик расследования отдельных категорий преступлений также представляет собой систему, т. е. специфическое целостное множество таких методик, объединенных между собой различными внутренними связями и отношениями.

Вопросам разработки и изучения криминалистических методик посвящен заключительный раздел науки криминалистики под названием «Криминалистическая методика» (также используются названия «Методика расследования отдельных видов преступлений» или «Методика расследования преступлений»), который состоит из двух разделов: а) общие положения; и б) система криминалистических методик расследования отдельных категорий преступлений.

Как уже отмечалось, эффективное расследование преступлений может осуществляться лишь при его надлежащем криминалистическом обеспечении.

Этой задаче и служат криминалистические методики.

Существующая же в настоящее время система данных методик должна активно развиваться и совершенствоваться в целях соответствия основному своему предназначению – криминалистическому обеспечению практики борьбы с преступностью.

Успешное решение задачи совершенствования системы криминалистических методик настоятельно требует глубокого и всестороннего изучения ее генезиса, поскольку одно из центральных мест в исследовании этой системы занимает проблема оценки ее современного состояния и перспектив развития в будущем.

Таким образом, чтобы в этом разобраться, нужно обратиться к истории системы криминалистических методик, начиная с самых ее истоков.

Как хорошо известно, ни одно крупное общественное явление не может быть изучено и понято без учета условий и особенностей его возникновения и развития, т. е. в отрыве от его истории. Оно может быть раскрыто и понято, если выяснено, в каких условиях и при каких обстоятельствах оно возникло, какие этапы исторического развития прошло, каким было в прошлом. Только в таком случае откроется возможность определить то, чем оно является в настоящем и как будет развиваться в будущем[9].

Более того, чтобы описать и раскрыть законы функционирования определенной системы, необходимо, в том числе, осуществить поиск первичной «клеточки», с которой исторически развилась данная система, и проследить, как она развернулась из «клеточки» в систему; тогда мы сможем выявить структуру данной системы и свойственные этой ей функции и характеристики[10].

«В случае игнорирования исторического подхода к изучению действительности, – пишет известный философ Н. П. Французова, – даже применение новейших способов познания структур и особенностей их функционирования не позволяет в полной мере исследовать вопрос о причинах подобного строения и функционирования, а следовательно, и о тенденциях их дальнейшего изменения, т. е. как бы вынимается “живая душа” изучаемых явлений»[11].

«Без исторического подхода, – пишет она далее, – сохранившиеся материальные образования выступают лишь как концы ветвей своеобразного “генеалогического древа”, торчащие на поверхности, сами же ветви и корни скрыты в тумане прошлого. Только их творческая реконструкция позволяет в полной мере понять и сущность современных явлений»[12].

По мнению И. В. Блауберга и Э. Г. Юдина, исторический подход представляет постановку вопроса о типах изменений, претерпеваемых объектом. Из многообразия этих типов он выделяет те, которые могут рассматриваться как факторы или причины, определяющие целостный процесс развития[13].

Таким образом, процесс развития предстает не как простая последовательность состояний исследуемого объекта, а как его восхождение к новым, более высоким и совершенным формам существования. При этом высшие формы объекта выступают как продукт развития форм низших.

В соответствии с этим положением исторический метод познания не сводится и не ограничивается изучением изменений объектов во времени.

Он включает в себя необходимость исследования изменений и становления системы в связи с конкретными условиями существования и взаимодействия данной системы, в связи с направленностью развития, определяемой структурой системы, образованной всей предшествующей историей развития данного вида предметов[14].

Здесь же уместно заметить, что анализ исторического события сводится не только к установлению некоторого общего закона, лежащего в основании этого явления, но и предполагает воспроизведение индивидуальных событий в их конкретно-исторической ситуации, что позволяет использовать весь арсенал не только средств научного анализа, но и образно-художественного воспроизведения предмета, проникновения в личный мир индивидов, членов этого общества, психологического сопереживания[15].

Таким образом, в соответствии с принципом историзма[16] всякое познаваемое явление должно рассматриваться с позиций его возникновения и развития.

Понимание системного объекта также возможно лишь в рамках исторического подхода к анализу системы, т. е. понимания ее данного состояния как исторически развившегося и развивающегося[17].

Как известно, всякий процесс развития представляет собой единство дискретности и непрерывности.

Одним из положений принципа историзма является понимание развития как смены ряда этапов, каждый из которых рассматривается как относительно завершенный и устойчивый[18].

Отдельные рассматриваемые вместе этапы развития могут, в свою очередь, составлять более крупные образования – стадии.

Система криминалистических методик как динамическая система комплексов научно обоснованных рекомендаций по наиболее эффективной организации и осуществлению расследования и предотвращения определенных категорий преступлений имеет свою продолжительную историю, также складывающуюся из ряда стадий и этапов[19].

Возникновение первых методик расследования преступлений было обусловлено потребностями государства в сфере борьбы с преступностью.

Человечеству всегда было присуще стремление к установлению истины в вопросах, касающихся определения виновности конкретных членов общества в совершенных преступлениях.

Народы всех времен стремились добывать истину, правду в уголовных делах, судить за правду и оправдывать за правду. Римские XII таблиц (кто, что, где, когда, чем, зачем и как), последующие законодательные акты, Русская Правда, криминалистическая и процессуальная литература полны обсуждений о том, как найти истину в уголовном процессе[20].

Таким образом, к истории, а точнее предыстории криминалистических методик следует отнести и тот длительный период накопления эмпирических знаний по организации расследования преступлений, который предшествовал появлению теоретических основ современного расследования и возникновению первых комплексов методико-криминалистических рекомендаций и продолжался вплоть до середины XIX столетия.

О необходимости и важности изучения истории криминалистической методики говорили видные ученые-криминалисты[21].

Хотя в юридической литературе имеются подробные исследования истории правосудия, но, как справедливо замечает И. А. Возгрин, вопросы развития розыска и организации расследования преступлений в них не нашли достаточного освещения[22].

Рассмотрению этих вопросов посвящены следующие параграфы.

Итак, «изучая предков, узнаем самих себя» (В. О. Ключевский)[23].

§ 2. Расследование преступлений в древности и раннем средневековье

Расследование является одной из самых старых разновидностей человеческой деятельности. В самых примитивных формах эта деятельность существовала и в глубокой древности[24].

Формы же разбирательства и отыскания истины в «уголовных»[25] делах в разное время и у разных народов претерпевали определенные изменения. По мере накопления знаний об окружающем мире, по мере экономического развития сложившиеся на определенный исторический период формы и способы отыскания истины в делах о преступлениях уходили в прошлое, постепенно заменяясь новыми, более совершенными, более надежными.

Древнейшим источником права был обычай. Первобытное родовое общество с его чрезвычайно слабыми общественными связями и неопределенностью правовых отношений между отдельными людьми и родами видело в преступлении зло, которое должно уничтожаться таким же злом. «Око за око, зуб за зуб» – таков основной принцип родоплеменных «уголовно-правовых» отношений.

В древности, вероятно, судопроизводство было сопряжено с религиозными обрядами: жертвами, жребиями и присягами. Суд и расправа чинились на народных собраниях (вечах)[26].

Все отношения между первобытными людьми, в том числе случавшиеся распри, разбирались в соответствии с чувствами и представлениями о справедливом и несправедливом. Мерилом доказанности совершения опасного деяния была его очевидность, главным образом, в глазах потерпевшего. Обиженный человек был сам судьей и исполнителем приговора. При такой патриархальной форме суда основными средствами правосудия были месть и расправа, чинимые одними представителями общества над другими с одобрения всех членов племени или его старейшин[27].

Право мести составляет весь запас положительных законов для первобытного человека[28].

Впрочем, месть как средство удовлетворения за совершенное преступление намного пережила эпоху первобытной дикости. В нашей истории классическим примером кровавой родовой мести является месть Ольги древлянам за убийство мужа, киевского князя Игоря (X в.).

Образование государственности у разных народов, сопровождавшееся разложением первобытных, родоплеменных, кровнородственных отношений, потребовало создания источников права, облаченных в письменную форму.

Возникнув вместе с государством, уголовная юстиция сразу же была вынуждена решать проблему путей, ведущих к установлению истины в правосудии. Уже в священных книгах иудеев, христиан, мусульман – Торе (Пятикнижии), Библии, Коране – можно встретить описание приемов открытия такой истины: допроса, обыска, опознания и др. Они упоминаются и в памятниках древнего права Рима, Греции, Руси, Германии, Китая и иных стран. Это были чисто эмпирические рекомендации и установления, основанные на житейском опыте и используемые в рамках существовавших процессуальных процедур обычного или писаного права[29].

Так появляются способы и средства осуществления раскрытия преступлений. Например, в древнеиндийском сборнике законов Ману, относящемся к V в. до н. э., встречаются довольно подробные правила допроса свидетелей, излагаются причины, по которым тот или иной свидетель не допускается к свидетельству, излагаются советы судьям для ведения дела, приводятся даже советы о том, как при помощи внешних признаков определять происходящее в душе свидетеля; в XII таблицах – памятнике древнеримского права (V в. до н. э.) – встречаются упоминания о производстве обысков.

До нашего времени в виде папирусных свитков дошли многочисленные полицейские и судебные акты Древнего Египта периода власти Птоломеев и римлян с подробными описаниями внешних признаков преступников того времени.

В этой связи немецкий криминалист Р. Гейндль не без удивления замечает, что техника описания примет человека у египтян была разработана с точностью не меньшей, чем у Бертильона[30].

Постепенно человеческое общество перешло от родоплеменных «правовых» отношений, от патриархальных форм суда к судебному порядку установления истины в делах, возникающих по поводу совершенного преступления, или уголовных делах.

Так образовалась первоначальная форма судебной процедуры («обвинительное производство»), при которой разбирательство по делу о совершенном преступлении начиналось с заявления жалобщиком (истцом) своей претензии (иска). Основными доказательствами при «обвинительном производстве» были свидетельские показания. Обеспечение обнаружения судебной истины устанавливалось определенными способами ее выяснения. Основой доброкачественного доказательственного материала считалась очистительная присяга, зачастую дополняемая приведением к присяге соприсяжников. Впрочем, часто процесс установления истины сводился к «суду Божьему» – ордалиям (физическим испытаниям огнем, водой, железом и т. п.)[31], сущность которых сводилась к стремлению при помощи природных явлений найти доказательства правоты той или иной стороны судебного процесса, или судебным поединкам, доказательственное значение которых основывалось на уверенности в том, что Бог встанет на сторону правого и поможет справедливому разрешению судебного спора. Таким образом, первоначально судебный процесс установления истины в уголовных делах носил ярко выраженный обвинительно-состязательный характер.

Так осуществлялось правосудие в государствах древнего мира[32].

В Древнем Китае, известном многочисленными изобретениями и новшествами, обогатившими человечество, уже в III в. до н. э. существовали официальные документы, посвященные вопросам методики установления характера совершенного преступления, воссоздания его обстановки путем осмотра места происшествия, допросов свидетелей и родственников потерпевшего, исследования вещественных доказательств, установления улик, проверки версий «убийство или самоубийство» и т. п. Ярким примером таких документов может служить «Циньское руководство по расследованию уголовных преступлений»[33].

Правовые нормы, относящиеся к «обвинительному производству», известны и раннефеодальному праву Западной Европы. Это так называемые «Варварские правды» (Салическая, Рипуарская, Аламаннская, Баварская и др.).

Например, Салическая правда (относящийся к V–VI вв. свод законов салических франков, живших на территории современной Франции в 1-й тыс. н. э.) знает ордалии с помощью котелка с кипящей водой, в которую опускалась рука обвиняемого; при этом обожженная и плохо заживающая рука была свидетельством его виновности. Известен Салической правде и судебный поединок. В Англии ордалии существовали вплоть до XIII в. Окончательно ордалии устраняются в Европе из судебной практики к концу XVI в. Судебный поединок продержался значительно дольше. Так, в Англии, известной своим прецедентным правом, он был уничтожен лишь в 1817 г.

§ 3. Расследование преступлений в Древней Руси

Правовые нормы, относящиеся к «обвинительному производству», широко использовались в Древней Руси (Русская Правда[34], Новгородская судная грамота, Псковская судная грамота[35]).

Впрочем, первое письменное упоминание о правилах отыскания истины в уголовных делах в нашем Отечестве относится к X в.

Это мирный договор киевского князя Олега Вещего с Византией (911 г.). Так, в первой статье этого правового акта, регулирующего вопросы взаимоотношений греков (христиан) с русскими (русинами), говорится о том, что «если какое дело явно будет по представленным показаниям, то должны верить при представлении таких (показаний)». При этом под «показаниями» имелось в виду все то, что указывает на какое-нибудь событие, обнаруживает его, т. е. все внешние признаки, раны, пятна, следы владения чужой вещью, очевидцы-свидетели и т. п. Все, что могло бы быть обнаружено посредством таких признаков, принималось за действительно случившееся. Так постановляется в мирном договоре обоих народов. Достаточно было того, что обиженный носил на себе следы побоев или раны. В таком случае ему верили на слово, но в случае какого-либо сомнения или подозрения по делу эти улики обиженному надлежало подтвердить клятвой. Таковы были основные правила расследования преступлений, изложенные в Олеговом договоре[36].

Позднейшее древнерусское законодательство, не знавшее различия ни между правом материальным и правом процессуальным[37], ни деления процесса на уголовный и гражданский, приводит первые сведения об организации розыска и изобличения преступника.

Весь процесс протекает по Русской Правде в состязательном порядке, «слово проливу слова», в порядке «тяжи». Стороны («суперники») были инициаторами и двигателями дела. Процесс открывался иском или поклепом со стороны человека, отыскивающего свое право («истца»).

Истец должен знать лицо, на которое он простирает свой иск, даже и в делах по воровству, когда хозяином найдена вещь, которая у него украдена[38].

Тем не менее процесс на всех стадиях его движения шел при непосредственном участии народа («людей», «соседей»), на началах общественных «помочей», совокупными усилиями многочисленных пособников, в общем интересе[39].

Иск был, прежде всего, апелляцией к «миру», призывом на помощь, кликом («повесткой»), обращенным ко всему «людству», на который должен был отозваться каждый. Этот первый акт публичного обращения с иском с объявлением о случившемся преступлении назывался на языке Русской Правды и Псковской судной грамоты «закличем» или «закличью».

Подобное всенародное оповещение в людном месте, на «торгу», о случившемся правонарушении имело весьма важное значение. Если через три дня после «заклича» собственник вещи находил ее у кого-либо, то это лицо считалось татем (лицом, совершившим кражу). «Заклич» был не только приглашением к опознанию и срочной доставке пропавшей вещи, но и призывом к началу производства следствия по «горячим следам». При отсутствии налицо вора пострадавший призывал окружающих вместе с ним «след гнати»: «не будет ли татя, то по следу женуть». Таким образом, «гнать след» было обязанностью местного общества. Отказ общины гнать след рассматривался как доказательство ее соучастия.

Другой формой следствия, известной Русской Правде, был так называемый «свод», т. е. последовательные очные ставки между собственником-истцом и целым рядом лиц, через руки которых прошла его пропавшая вещь. «Свод» совершался при непременном участии «послухов», т. е. представителей местного общества, удостоверяющих «доброту» или «лихость» соседа. «Свод» продолжался до тех пор, пока не доходил до человека, который не был способен объяснить, где он приобрел искомую вещь. Этот человек и признавался татем.

Процесс «свода», выработанный еще в древнейшие времена, был достаточно хорошо урегулирован обычаем, поэтому в Русской Правде подробного описания «свода» не встречается. Однако при анализе текста ст. 36 Пространной редакции Русской Правды видно, что «свод» предусматривал различный порядок розыска лица, совершившего кражу внутри города, и в том случае, если похищенная вещь обнаружена вне города. «Свод» в городе не был ограничен числом владевших украденной вещью, и его вели до конца. «Свод» на землях вне городских стен истец вел только до третьего владельца, который брал на себя дальнейший розыск[40].

В Русской Правде еще нет статей, упоминающих о праве обыска. Даже в случае уличения в краже Русская Правда считает достаточным ограничиться показаниями «послухов».

А вот в Псковской судной грамоте (ст. 57) уже говорится о таком следственном действии, как обыск. Лицо, подозреваемое в краже, обязано было допустить в свой двор приставов для обыска. В противном случае оно обвинялось в краже. В соответствии со ст. 60 Псковской судной грамоты обыск мог производиться также у человека, на которого «возклепнет» тать.

Интересно содержание ст. 22 Новгородской судной грамоты, устанавливающей порядок оценки свидетельских показаний. В соответствии с ней показания одного «послуха» не могли быть отвергнуты в связи с показаниями другого. Для этого требовались дополнительные доказательства.

Следствие могло осуществляться самими судьями, истцами или доносчиками, а иногда специально назначаемыми лицами в тех случаях, когда виновник преступления не был известен.

Анализируя содержание новгородских законов и летописей, А. П. Куницын пришел к выводу о том, что в Новгородской феодальной республике для установления сущности дела и виновника преступления следователь должен был обозреть следы самого преступления, допросить обвиняемого, взять показания от свидетелей и людей посторонних. Если обвиняемый сам признавался, или утверждал павшее на него подозрение старанием укрыться от преследования, то следователь мог задержать его и представить на суд для ответа[41].

В рассматриваемую эпоху в качестве безусловных доказательств признавались «рота» (присяга), «жребий», «поле» (сражение между родственниками тяжущихся), ордалии в виде испытаний водой и железом, свидетельские показания «видоков» (очевидцев преступления) и «послухов»[42]. Известны были домовые обыски и письменные документы[43].

На практике существовал судебный поединок, не упоминавшийся в Русской Правде, однако упоминающийся в Псковской судной грамоте[44]. На поединок противники выходили чаще всего вооруженные дубинами. Причем, если один из «тяжущихся» по своему состоянию (недуг, старость и т. п.) не мог участвовать в поединке, допускалось вместо себя выставить наймита. (Это правило, однако, не распространялось на поединки между женщинами.)

Аналогично отыскивалась истина в уголовных делах и у наших географических соседей.

Так, в Эстляндии XV в. в случае запирательства обвиняемого средством доказательства служила свидетельская и очистительная присяга, или еще и присяга особого поручителя, а в некоторых случаях «Божий суд», заключавшийся в единоборстве. Допускалось также испытание водой, а при убийствах доказательством служило кровотечение из ран убитого. Для отыскания истины и с целью предоставления обвиняемому возможности освободиться от подозрения в убийстве, в заседание суда приносилось тело убитого, или же, взамен его, рука, которая находилась в суде иногда в течение недель. Обвиняемый должен был обходить вокруг покойника или руки убитого, прикоснуться к мертвой руке и произнести клятву. Невиновность обвиняемого считалась доказанной, если при этом не текла кровь[45].

В Литве до второй половины XVII в. действовали законодательные положения (в частности, Судебник Казимира 1468 г., Литовские Статуты XVI в. и другие акты разных веков)[46], являвшиеся развитием аналогичных положений Русской Правды. Такое состояние дел во многом объяснялось тем, что большую часть территории Великого княжества Литовского составляли древнерусские земли, захваченные литовским феодалами во второй половине XIII в.

Так постепенно в недрах древнего и средневекового общества зарождались первые знания об организации расследования преступлений.

Эти протокриминалистические знания, базируясь на практике расследования, затем, как правило, конкретизировались в нормах законодательства того времени.

Таким образом, подобные положения проанализированных исторических актов отражали не просто нормативный характер их материального содержания, но процедуру и даже практику их применения в расследовании преступлений.

Правосудие в Древней Руси, в основном, осуществлялось представителями феодальной знати (князьями, посадниками, тысяцкими), вынужденными в этих целях, равно как и в целях сборов дани, разъезжать по подвластным владениям[47]. С течением времени князья стали передавать свои судейские полномочия наместникам (лицам, возглавлявшим уезды. – С. К.) и волостелям (лицам, возглавлявшим волости. – С. К.) – людям, посторонним для общины, которые получали судебные округа как награду за службу для «кормления», извлекая для себя из каждого судебного действия законную прибыль. Князья таким образом делили право отправления правосудия как частную собственность или доходную статью[48].

Аналогично обстояли дела и в Западной Европе.

Как отмечает известный британский историк права сэр Генри Мэн, сам английский король Иоанн (XIII в.) в целях осуществления суда много ездил по стране. С течением времени короли сделались более оседлыми и начали посылать от своего лица разъездных судей, которые со всеми обстоятельствами разбираемых дел должны были знакомиться сами. Нередко этим судьям приходилось посещать самые места разбираемых актов насилия. Более того, как пишет Г. Мэн, судьи должны были разъезжать вооруженными на тот случай, если придется отстаивать свое решение в поединке. Это правило, в частности, устанавливал капитулярий Карла Лысого[49] (короля Франции второй половины IX в. – С. К.).

Пытки при состязательном процессе не практиковались.

Впрочем, стремление отыскать истину в уголовном деле путем использования аморальных методов ее установления, по-видимому, было всегда. Новгородские летописи донесли до нас сведения об одном из таких довольно курьезных случаев.

В 1447 г. расследовавший дело о фальшивомонетничестве посадник Секира допрашивал монетчика Федора Жеребца о том, для кого тот чеканил деньги не по установленному весу. Чтобы выведать правду, посадник напоил обвиняемого допьяна и в таком состоянии допрашивал. Монетчик оговорил восемнадцать человек[50]. С тех пор минуло пять с половиной веков…

Таким образом, с учетом вышеизложенного можно сделать вывод о том, что вопросы методики расследования преступлений в Древней Руси лишь эпизодически и неподробно затрагивались в отдельных законодательных актах.

§ 4. Возникновение инквизиционного процесса на Руси

Постепенно практически полное преобладание состязательного процесса начинает уменьшаться. Уже в эпоху действия Русской Правды наблюдаются определенные попытки поставить преследование преступлений на публично-правовую почву. Это сказывается, например, в установлении обязанности общины уплачивать «дикую виру» (денежное вознаграждение) и производить расследование, когда виновный в преступлении не был известен.

Например, в ст. 24 Псковской судной грамоты подчеркивается активная роль судей в процессе, что не свойственно состязательному процессу. Суд ведет следствие, посылает своих людей на место для выяснения обстоятельств дела[51].

Преступления начинают рассматриваться не только как нарушение прав частных лиц, но как нарушение общего законного порядка в государстве. Община постепенно становится помощницей в расследовании важнейших преступлений, принимая на себя обязанность разыскивать и выдавать преступников независимо от требования частного лица. Эти функции общины постепенно усиливались по мере усиления централизованной государственной власти.

Постепенно в Европе и России обвинительное судопроизводство сменилось следственной, или «инквизиционной» («розыскной») его формой, суть которой заключалась в том, что процесс по делу начинался по инициативе государственного органа или должностного лица. При этой форме процесса обязанность собирать по делу доказательства как изобличающие обвиняемого, так и оправдывающего его, принимает на себя государство. В ходе разбирательства выстраивалась особая система судебных доказательств, так называемая система формальных или легальных доказательств. В случае непризнания вины обвиняемым применялись разнообразные пытки[52] в целях получения признания в содеянном, которое признавалось лучшим из всех доказательств («царицей доказательств»). Пытки были самым распространенным способом «установления» уголовной истины, устранив собой затруднения по достоверному изобличению преступника устаревшими доказательствами: ордалиями и т. п. Свидетельские показания в инквизиционном процессе оценивались по формальным признакам; особое значение при этом придавалось не существу показаний, а личности свидетелей, которые в любом случае давали свои показания после принесения ими присяги, считавшейся гарантией правдивости свидетельских показаний. В качестве других, менее значимых доказательств рассматривались результаты осмотра, обыска и документы.

Начала инквизиционной процедуры восходят к временам Древнего Рима[53]. Уголовный процесс периода Римской империи носил четко выраженный инквизиционный характер. Судья (императорский чиновник) сосредоточивал в своих руках и обвинительную, и судебную власть.

В Европе следственный инквизиционный процесс[54] против еретиков ввел в первой половине XIII в. папа Иннокентий III. Окончательное закрепление инквизиционного процесса при расследовании всех уголовных дел в Европе произошло к XVI–XVIII вв.

Первой стадией инквизиционного процесса было дознание, т. е. сбор предварительной и тайной информации о преступлении и преступнике. Судебное дело возбуждалось на основании обвинения должностного лица (например, в средневековой Франции – королевского прокурора), а также доносов и жалоб, содержание которых оставалось неизвестным для обвиняемого. Затем судебный следователь собирал письменные доказательства, допрашивал свидетелей и обвиняемого, проводил очные ставки. При инквизиционном процессе подразумевалась виновность обвиняемого, поэтому показаний одного свидетеля было достаточно для применения пытки с целью получения признательных показаний. Таким образом, процесс расследования состоял из двух частей: общее расследование (до установления обвиняемого) и специальное расследование (после установления обвиняемого). Допрос подозреваемого (обвиняемого) был самым важным из всех следственных действий.

В Европе в качестве обвиняемых по делам о преступлениях при инквизиционном процессе нередко выступали даже животные, в отношении которых существовали собственные правила осуществления судопроизводства.

Так, некий Гаспар Белльи, адвокат при сенате Савои, в своем труде, который был им издан в середине XVII столетия, представил трактат о способах производства суда против животных. Чтобы облегчить сторонам работу по составлению разных актов следствия, он простер свои услуги до того, что предложил образцы речей обвинителей и защитников, или попечителей, назначаемых животным, заключений докладчика, приговора официала и т. и[55].

Итак, инквизиционный процесс главным образом характеризуется такими признаками, как совмещение функций предварительного расследования и отправления правосудия, резкий дисбаланс обвинения и защиты, приоритет мер процессуального принуждения перед средствами убеждения.

На Руси ордалии исчезают к XIII–XIV вв.; «жребий», обращение к «полю» допускались лишь в том случае, если не было возможности иначе разрешить тяжбу.

Если ранее носителями судебной власти были в основном удельные князья и их слуги, то в период с XIV–XV вв. и до XVII в.

судебная власть постепенно сосредоточилась в руках крепнущего Московского государства.

В шкале доказательств «поле» стало занимать последнее место. На первое же место стали выходить письменные акты (грамоты), далее следуют свидетели, за ними присяга, и, наконец, «поле»[56].

Таким образом, по мере упадка «судов Божьих» повысилась роль свидетелей, усилилось значение судебной канцелярии, дьяков и подьячих, ставших истинными вершителями дел в суде.

Рост степени государственной централизации, усиление роли великокняжеской (царской) администрации в сфере управления, выделение особых органов государственной власти, постепенно монополизировавших публично-правовые функции, привели к появлению новых форм осуществления правосудия в противоположность прежним формам. Древнерусское исковое обвинительно-состязательное судопроизводство, в котором главная роль принадлежала сторонам, постепенно все более проникалось «розыскными» (инквизиционными) началами.

В соответствии с Судебником 1497 г. (ст. 8, 12, 13) Ивана III виновность оговоренного подтверждалась не представлением доказательств, а крестным целованием (присягой) оговаривающих.

Все более разрасталось письмоводство, запись различных «речей» (показаний) и т. д. Появились судные списки и правые грамоты, выдававшиеся на руки сторонам по их требованию, представлявшие по своему содержанию не что иное, как подробные протоколы всего судопроизводства.

Так, к XVI в. в Московском государстве имелись два вида судебного процесса – «суд» и «розыск», т. е. процесс обвинительный и процесс следственный (инквизиционный), причем первый еще преобладал в XVI в., второй же стал преобладать в XVII в.

Уже согласно Судебнику 1497 г. дела могли начинаться вследствие «довода», т. е. обвинения, производимого специальными должностными лицами – «доводчиками», которые состояли в штате наместников и выполняли обязанности судебных следователей[57].

До наших дней в пяти рукописных свитках дошел интереснейший документ первой половины XVI в., представляющий собой запись обстоятельств расследования убийства Степана Пронякина, происшедшего в 1538 г. в Медынском уезде (современная Калужская область. – С. К.), – первое известное нам достаточно подробное изложение хода расследования по конкретному уголовному делу в нашем Отечестве.

Расследование осуществлялось в период с 9 сентября 1538 г. по 28 февраля 1539 г.

Жена убитого Катерина с сыном Иваном Пронякиным и неким Борисом Сибекиным обратились к наместнику Медынского уезда с иском против Федора Неелова, его жены Марьи, их сына Ждана и их работника Федьки, которые, со слов обвинителей, ворвавшись во двор потерпевших, избили саблями до смерти Степана Пронякина и похитили различное имущество на общую сумму пять с четвертью рублей.

На крики потерпевших сбежались соседские люди, которые отправились на поиск преступников.

Вскоре Марья Неелова и Федька были задержаны, а Федор и Ждан Нееловы скрылись.

При задержании у Марьи Нееловой была обнаружена и изъята баранья шуба, принадлежащая потерпевшей. На место задержания («Федорово поле») вскоре прибыл направленный туда из Медыни пристав Истома с понятыми, после чего все были отправлены к судье.

Степан Пронякин вскоре умер от причиненных ему ранений в присутствии медынского попа Дмитрия.

Не признавая обвинения, Марья Неелова заявила судье, что Пронякины на них «клеплют», потому что являются их должниками, ее муж и сын находятся далеко в Мценске на государевой службе, а ее поймали и ложно «ополичили шубой своей».

Федька же признался в совершенном нападении и рассказал, что «бил, грабил, саблями сек мой господин, его сын и Марья», после чего сам Неелов с сыном скрылись.

Далее судья «спросил» вышеупомянутых соседских «людей», которые подтвердили, что слышали вопли потерпевших и пересказали услышанный от них (потерпевших) рассказ об обстоятельствах преступления[58].

Как усматривается из текста этого исторического документа, судья к определенному решению так и не пришел, вследствие чего следствие по делу было направлено в Москву великому князю Ивану Васильевичу (будущему царю Ивану IV Грозному, 1530–1584), которому исполнилось тогда восемь лет.

В Москве ранее «спрошенные» по делу лица повторили великому князю свои прежние показания. (Кто конкретно направлял расследование по делу ввиду малолетства великого князя из документа неясно; из текста документа следует, что все решения по делу принимал великий князь, которому тогда было 8–9 лет.)

По делу был допрошен вышеупомянутый поп Дмитрий, который показал, что погибший перед смертью рассказал, что его «убили» Нееловы.

После этого великий князь послал в Медынский уезд дьяка Ивана Костицу провести повальный обыск[59] о личности обвиняемых.

Как следовало из результатов повального обыска: ранее Нееловы в грабеже и разбое замешаны не были, но многие из опрошенных слышали, что они убили Степана Пронякина.

После этого великий князь направил мценскому воеводе грамоту, в которой приказал сообщить – в «который месяц и в который день» прибыли на службу Неелов и его сын.

В ответе на великокняжескую грамоту воевода отписал, что оба Нееловых на службе в 1538 г. не появлялись.

На этом следствие было закончено.

Великий князь «обвинил» Марью Неелову и Федьку в убийстве и постановил их «выдать головами до искупа» истцам. Федора и Ждана Нееловых великий князь приказал «присудить в беглые»[60].

Как видно из данного документа, начала состязательного и розыскного процесса здесь причудливо переплетены воедино. Расследование дела начинается с подачи иска истцами, пытки в ходе расследования не применяются, но ход расследования активно направляется государством, показания крепостного человека Федьки, изобличавшего своих господ в совершенном преступлении, судьями явно игнорируются или недооцениваются.

Значительно развил инквизиционную форму процесса Судебник 1550 г. Ивана IV (принявшего в 1547 г. царский титул).

Таким образом, с последовательным усилением Московского царства состязательный порядок при расследовании преступлений заменялся розыскным, который сначала применялся при расследовании наиболее серьезных уголовных дел (о государственных преступлениях, убийствах, разбоях и др.), но с течением времени круг их постепенно расширялся.

Появляются новые особые государственные органы – «обыщики» или «сыщики»; в практику входят уголовные преследования без выдвижения соответствующего обвинения, по доносу. В XV–XVI вв. уголовные дела о наиболее тяжких преступлениях рассматриваются в розыскном порядке, а в XVII в. и по менее значительным делам розыскной порядок становится общим.

Впрочем, «обыщики», присылаемые из Москвы для отыскания и преследования преступников, часто причиняли населению одни убытки, не принося никакой существенной пользы относительно порученного им дела, а порой и сами грабили местных жителей[61].

В XVI в. в период царствования Ивана IV Грозного полицейско-судебные функции стали выполнять учрежденные в 1539 г. губные избы – учреждения, возглавляемые выборными губными старостами, созданные для разыскивания и наказания «лихих» людей. О самих выборах губных старост из числа «лучших» людей составлялись выборные списки за подписями всех избирателей; эти списки представлялись в Разбойный приказ, ведавший разбирательством дел о преступлениях. Выбранных таким образом губных старост запрещалось смещать с занимаемых ими должностей. В грамоте 1550 г. царь Иван IV прямо говорит: «а которые старосты нашу службу служат и от службы их отставити немочно»[62].

Учреждение губных старост значительно укрепило следственное судопроизводство на Руси.

В обязанность губным старостам вменялось раскрывать преступления и разыскивать преступников, не дожидаясь обвинения со стороны потерпевших. Губные старосты должны были объезжать свои округа и расспрашивать местных жителей о том, кто в губе «лихие» люди, к кому приезжают разбойники и тати, кому они продают добытое преступной деятельностью имущество. Те, на кого указывали, что они люди «лихие», задерживались губными старостами и подвергались пыткам.

Таким образом, расследование преступлений, уголовный розыск в России искони, еще со времен губных старост, воевод был проникнут инквизиционным началом[63].

С течением времени компетенция губных старост последовательно расширялась в сторону увеличения подследственности разбираемых ими уголовных дел. Компетенция губных изб закреплялась в губных грамотах, подписываемых царем; их штат состоял из «лучших» людей – губных старост, целовальников и дьяков[64]. Деятельность губных изб направлялась и контролировалась различными отраслевыми приказами, главным образом, Разбойным приказом, учрежденным в 1555 г. Разбойный приказ, существовавший под разными названиями (например, с 1571 г. – Разбойная изба, с 1682 г. – Сыскной приказ) с середины XVI до начала XVIII в., являлся фактически второй инстанцией «разбойных» дел, откуда губные старосты всего Русского государства получали наказы или грамоты для своей деятельности. Причем разбирать дела «ведомых разбойников» губные старосты должны были не по положениям Судебника, а по губным грамотам. В Разбойный приказ губные старосты также доносили о своих занятиях по службе, направляли отчеты о совершенных делах и испрашивали разрешения («указа») в сомнительных случаях. Постепенно Разбойный приказ забирал все больше власти; губным старостам оставалось, в основном, право проводить следственные действия (главным образом, обыски и допросы обвиняемых под пыткой), но сами «пыточные речи» и все подлинное дело они зачастую обязаны были представлять в приказ, а затем приводить его приговоры в исполнение. Подобная практика вела только к волоките, крючкотворству, засилью мелких чиновников (приказных, подьячих). С начала XVII в. по всей территории Русского государства рядом с органами местного самоуправления (губные избы и др.) стали появляться назначаемые царем воеводы, также являвшиеся носителями судебной власти. Уже к 80-м годам XVII в. воеводы вытеснили на всей территории страны выборные местные органы.

Документы, издаваемые приказами, были различными: указы от имени царя, часто содержавшие решения по конкретным делам, суть которых излагалась в «отписке» (докладной записке должностного лица), наказы – инструкции должностным лицам, расспросные и пыточные грамоты и др.

По губным грамотам старостам поручалось лихих людей, разбойников и татей обыскивать, и, доведши на них преступление, наказывать[65].

В этих документах содержались первые зачатки определения методов изобличения преступников, закладывались основы будущих методико-криминалистических рекомендаций.

Правила, изложенные в губных грамотах – наказах, даваемых губным старостам как руководство для исполнения вверяемой им должности, были впоследствии соединены в одно целое – в сборник, сохранившийся до наших дней под названием «Выписка из Уставной книги Разбойного приказа», опубликованный в 1841 г. в Санкт-Петербурге. Таким образом, Уставная[66] книга является первым письменным источником, содержащим начала следственного судопроизводства в России.

Как отмечал профессор Ришельевского лицея В. Линовский, постановления, собранные в этот сборник, не потеряли силы своей и с изданием Соборного Уложения царя Алексея Михайловича в 1649 г., ибо Уложение «не составляет эпохи в истории русского уголовного судопроизводства. Следственная форма судопроизводства осталась, как она и была определена в губных грамотах»[67].

Итак, вот как были изложены первые в нашем Отечестве методические указания по организации расследования ряда преступлений, прилежно записанные в 1555 г. дьяками Василием Щелкаловым и Месоедом Висловым со слов Государя-царя и Великого Князя Иоанна Васильевича IV Грозного.

«На некоторых людей в обыску скажут, что они лихие люди, тати или разбойники, и тех людей, по обыском имати… и приказати беречь тутошним и сторонним людям, с поруками, докуды дело вершится. А тех лихованных людей, по обыском, в разбоях и в татьбах, пытати: и учнут на себя и на товарищев своих говорити, и по их язычным молкам оговорных людей имати… да тех оговорных людей, во многих людех, с языки с очей на очи ставити и роспрашивати. Да будет язык, на очной ставке которого человека опознает и учнет на него говорити тож, что и за очи в роспросе и с пытки на него говорил; а тот оговорной человек учнет бити челом о обыску, и того человека дати за пристава, а про него обыскати болшим повальным обыском, да будет его в обыску назовут лихим человеком, и его по язычной молке и по лихованным обыском пытати, и учнет на себя и на товарищев своих в разбое говорити, и того человека казнити смертью, да и того языка, который на него говорити, казнить же»[68].

«А на которого человека языка два или три с пыток говорят в разбое, и того человека, по язычным молкам, без обыску пытати; да будет с пыток не учнет на себе говорити, и про него обыскати: да будет в обыску его одобрят, и его дати на чисгую поруку, с записью..»[69].

«А на которых людей в разбое язык говорит, а в обыску его назовут половина добрым человеком, а другая половина назовут лихим человеком, и того человека пытати: а не учнет на себя, пытать, в разбое говорити, а того человека дати на чистую поруку»[70].

В «Выписке из Уставной книги Разбойного приказа» содержатся и некоторые другие похожие «методические» указания, данные Иваном Грозным.

Ряд дополнительных указаний по вопросам организации расследования преступлений исходил от сына Ивана Грозного – царя Федора Ивановича Блаженного. Суть же этих указаний опять сводилась к необходимости ведения следствия путем производства допросов с пытками, очных ставок, повальных обысков и т. п.

Вот чем обогатил следственную практику царь Федор Иоаннович.

«А на которых людей языки говорят с первые и с другие пытки, а с третьей или с казни идучи, учнут с них сговаривати, и тому не верить»[71].

А вот как выглядит первое в нашей истории упоминание о порядке производства личного обыска.

«А которого человека приведут с поличным[72], а поличное у него вынут с приставом и понятыми, и тот человек того поличного не очистит и отводу ему не даст, и того приводного человека по поличному пытать…»[73]

Ряд указаний исходил от Федора Ивановича по поводу порядка производства следствия в отношении, как мы бы сейчас сказали, специальных субъектов: дворянских, приказных людей и боярских детей.

Таким образом, следственное производство XVI в. уже предусматривало проведение допросов, очных ставок, обысков.

В правление первого государя из династии Романовых, царя Михаила Федоровича, организация расследования преступлений продолжала развиваться.

Совершенствуется порядок действий по раскрытию неочевидных преступлений.

Так, например, 26 июня 1628 г. князь Д. М. Пожарский (фактически второе лицо в Русском государстве. – С. К.) и бояре предписали следующее.

«А у кого поймается истец за разбойное поличное, за лошадь или за что-нибудь, а разбойников в лицах нет, и тот, у кого поимаются, на кого в роспросе говорит, что то поличное у него купил или выменял, а тот оговорной человек на очной ставке запрется, скажет, что того он поличного им не продавывал, а поличное куплено, в книги не записано и купчей нет: и тех людей, у кого поимаются, и того, у кого он поличное купил, обеих ли пытать, или одного, у кого за поличное поимаются, а по его язычной молке на продавца взяти выть[74], или и продавца в той же продаже пытати же»[75].

Итак, расследование преступлений в Московском государстве XVI–XVII вв. осуществлялось довольно просто и незатейливо. Следствие начиналось поимкой какого-либо лица за совершение, например, разбоя, или по факту задержания с поличным, или в связи с оговором, или повальным обыском. В случае задержания человека с поличным должностное лицо, производящее расследование, делало о задержанном повальный обыск – в том случае, если при повальном обыске его называли «лихим» человеком, то сразу же после этого задержанного подвергали пытке. Если задержанный признавался в совершении преступления, то его вслед за этим подвергали наказанию. Если он под пыткой давал показания в отношении своих соучастников (эти показания – «оговор» – назывались язычной молкой или молвкой), то оговоренного «ставили с очей на очи», т. е. проводили между ними очную ставку, а затем об образе жизни оговоренного делали повальный обыск.

Таков был общий порядок организации работы по уголовным делам.