Чистилище. Охотник Кликин Михаил
Вова отпустил Эдика, и тот упал.
– Делаем «стол», – тихо сказал Вова. И уже никто не решился ему возразить…
Мастерить ковчег пришлось Лёвке Мартынову – он вытянул длинную соломинку и был этому несказанно рад. Конечно, в одиночку выволакивать из чащи замшелые валежины было тяжело. Но уж лучше это, чем собирать по кустам трупы друзей.
Как назло, возле поляны подходящих бревен оказалось мало. Лёвка уронил несколько сухостоин, но остальной материал для ковчега приходилось брать всё дальше и дальше. Конечно, можно было бы срубить несколько деревьев. Но, во-первых, Вова запретил сильно шуметь, опасаясь, что разведчики чужаков могут оказаться где-то неподалеку, а во-вторых, работа эта отняла бы слишком много времени.
Вскоре Лёвке повезло: отойдя от строящегося ковчега метров на двести, он наткнулся на большой вывал леса. Сильный ветер когда-то выкорчевал здесь несколько больших сосен, а вместе с ними рухнули и деревца поменьше. Их покрытые мхом стволы уже подгнили, но еще не развалились в труху. Лёвка притащил на поляну два обломка березы, вернулся, чтобы попробовать выволочь из завала ствол осинки. Он подрезал корень, отломал сухой сук, вонзившийся в землю. И, взявшись за комель, попытался его приподнять.
В завале что-то затрещало. Лёвка, чувствуя, что дерево поддается, удвоил усилия. Вены на его лбу вздулись, на лбу выступила испарина, в глазах потемнело. Он, кряхтя, всё же выворотил тяжелую валежину и выпрямился, переводя дух.
Ему показалось, что одна из могучих сосен, образовавших завал, шевельнулась.
Он повернул голову, думая, что нарушил равновесие навалившихся друг на друга деревьев, и увидел, как прямо на него, легко ломая толстые сучья, несётся какая-то тень.
Он не понял, что это. Не успел.
Тень прыгнула на него – и Лёвка умер.
В этот самый миг на поляне, куда охотники стаскивали тела убитых товарищей, взвыли собаки.
– Что это? – Вова Самарский схватился за оружие.
– Мут, – сказал, бледнея, Гоша. Он посмотрел на Динго, окинул взглядом всю свору. И уверенно показал пальцем:
– В той стороне.
– Проклятье! Там же Лёвка!
– Мутировал?
– Возможно.
– Или?..
Собаки, поджав хвосты, смотрели в лес, скулили, дрожали. Только Динго скалился, редко и нервно лаял – будто кашлял.
– Там не Лёвка, – сказал Гоша. – Там кто-то чужой.
Вова сдвинул рычаг переводчика огня в режим стрельбы очередями, переместился вправо, прижавшись спиной к толстому, липкому от смолы стволу. Охотники последовали его примеру – приготовились к встрече неизвестного врага.
Только это их не спасло.
Собаки вдруг взвизгнули и бросились врассыпную. А на поляну выскочило жуткое существо – воплощенный ночной кошмар.
– Ламия! – выкрикнул Вова, хотя ни он, ни кто-то другой не знал точно, как выглядит Ламия. Все свидетели жили не дольше нескольких секунд после того, как царица местных болот и лесов оказывалась в зоне видимости. Вряд ли охотникам суждено было стать исключением.
Автоматная очередь ударила по ушам. Вова больше не жалел патронов, понимая, что они ему больше не потребуются, если Ламия в сей же миг не испустит дух.
Он был уверен, что попал туда, куда нужно.
Эдик Бабуров с диким кличем кинулся на замершую посреди поляны тварь, чующую кровь и человечину, но еще не решившую, где утолить свой голод. Он успел ударить Ламию топором. Но она дернула шеей – и её голова словно выстрелила вперед, раскусив могучими челюстями череп нападавшего.
Обезглавленный Эдик упал.
Ламия облизнулась – её язык был чёрный, её пасть была полна крови. А потом она словно растворилась в воздухе и в тот же миг рухнула на Вову, подмяв его под себя.
Гоша кинулся в лесную чащу, где с визгом наперегонки мчались прочь собаки. Но Ламия оказалась быстрей человека – острые когти вспороли низкороду спину, и он покатился по земле, корчась и крича от дикой боли. Верный Динго вылетел откуда-то сбоку, впился в ногу Ламии. Она одним движением раздавила пса и высоко его подбросила – бесформенная тушка повисла на березе, собачья кровь потекла по белому стволу.
Ламия поднялась на задних лапах, вытянулась, замерла, прислушиваясь, принюхиваясь, не прячется ли где-нибудь новая жертва. Но всё было тихо. Она опустилась на четвереньки и принялась жадно глотать теплое свежее мясо, срезая его с костей острыми зубами, терзая его когтями.
Пищи было много. В обычные дни Ламия задержалась бы здесь, устроила бы лёжку под открытым небом, отъедаясь, и только потом двинулась бы дальше на поиски новой добычи. Но сейчас какое-то незнакомое чувство не позволяло ей успокоиться, гнало куда-то. Тянущие боли в низу живота становились всё сильней – они беспокоили Ламию. Она чувствовала, что скоро многое изменится. Ей хотелось странного. Даже голод не мучил её так, как обычно. Она должна была сделать нечто такое, чего никогда не делала раньше.
Ламия, впившись зубами в ногу одной из жертв, потащила добычу в кусты. Ведомая инстинктом, она ушла в лес – туда, где вековые деревья, вывороченные бурей, образовали завал. Ламия сначала в одном месте царапнула когтями мягкий мох, потом в другом. И, подчинившись наитию, принялась рыть землю, стараясь забраться поглубже и подальше – в самую сердцевину завала.
К концу дня она закончила обустраивать свое логово и вернулась на поляну, чтобы забрать добычу. Этим маршрутом она прошла еще не раз, перетаскивая трупы в новое убежище – надёжное и уютное. Но, даже закончив работу, Ламия не могла успокоиться. Она чувствовала, что еды слишком мало.
Она долго бродила по лесу, слизывая кровь с травы и листьев, принюхиваясь к следам, фыркая от резкого запаха пороха. Ламию нельзя было назвать разумной, однако её мозг работал хорошо – и вскоре в её голове сложилась четкая картинка: сколько людей здесь было, как они перемещались… Много людей, собравшись, отправились на север – к морю. Они пахли металлом и огнем – эти запахи тревожили, отбивали аппетит. Но был и другой след – неровный, извилистый, пахнущий кровью. Два человека пытались спастись. Вряд ли они ушли далеко – Ламия чувствовала их слабость.
Она заворчала, повернувшись лицом на восток.
Туда ушли люди.
Туда вела кровавая тропа…
35
При всей своей силе и скорости, муты были всё же слишком глупы и прямолинейны. Даже зары могли их перехитрить, что уж говорить о Чистых, чей жизненный опыт измерялся десятилетиями.
Чистые разработали много всяких уловок для того, чтобы истреблять мутантов. Но самая примитивная тактика была и самой действенной, и заключалась она в том, чтобы выманивать мутов на открытое пространство и расстреливать из всего возможного оружия, находясь в неприступном убежище – в железной клетке, например, или в бункере с амбразурами. Конечно, если нападающих оказывалось слишком много, то они просто могли задавить массой. Но в бухте, похоже, этой опасностью можно было пренебречь.
Высадившиеся с баржи отряды провели зачистку берега, а потом к ним присоединились группы прикрытия, состоящие из снайпера и двух стрелков. Эти тройки заняли возвышения, откуда хорошо просматривалось побережье и ближайшие перелески. Под их защитой десантники начали строиться в походные колонны. Всего на поиски деревни дикарей отправлялись двадцать четыре человека – три группы по семь бойцов и трое «штабных», координирующих всю операцию: мичман Теребко, казарменный старшина Рома Прохоров и связист Галунин, имени которого никто, кажется, не помнил и которого все звали Голубятней.
– Батарея исправна, Голубятня? – спросил Теребко, волнуясь за связь.
– Так точно, исправна. Но у меня, если что, есть замена для рации, – Галунин, беззаботно улыбаясь, потряс клеткой с голубями. – Полный дуплекс, так сказать.
Вряд ли он понимал смысл слова «дуплекс». Просто оно ему нравилось. Голубятня вообще любил козырять разными словечками, вычитанными в старинных книгах.
– Твоему дуплексу тоже чем-то питаться надо, – буркнул Теребко, возвращаясь к более насущным делам.
Кира Баламут тем временем уже в третий раз проверял снаряжение своего маленького отряда: боекомплекты, паек, оружие, одежду. Инструктировать никого не пришлось – это было сделано еще на барже. Бойцы уже давно были готовы выступить, но в других отрядах что-то не ладилось. Теребко ругался на медлительных командиров, грозился расстреливать бойцов за малейшие прегрешения – как он уже якобы расстрелял надоедливого и бестолкового Дылду. На угрозы начальника большого внимания никто не обращал: все знали, что Дылда просто отстал. Скорей всего, его сожрал мут. А может, он сам превратился в мута и сейчас сидит где-нибудь в засаде, поджидая бывших товарищей.
Наконец построившийся колонной отряд двинулся.
Первую ночёвку им предстояло провести на голой каменистой возвышенности километрах в пятнадцати от берега. Мичман предполагал, что мутов там не бывает – слишком сухо вокруг, – так что ночь должна была пройти спокойно. Что будет дальше, пока никто не мог предположить. Командование, однако, рассчитывало, что в течение недели, максимум десяти дней, посёлок местных заров удастся обнаружить.
Что делать потом, предстояло решить мичману или его заместителю Прохорову. Конечно, у этих двоих имелись какие-то инструкции, только вот рядовые бойцы ничего об этом не знали. Эта неизвестность слегка пугала. Нет, дикарей моряки не боялись – у тех даже оружия нормального, кажется, не было. Моряков пугала местная природа, непривычные просторы. Они привыкли жить на обломках цивилизации, в окружении каменных развалин, где всегда можно было найти укрытие, затаиться, переждав нашествие мутов. А где прятаться в лесу? Или, того хуже, на болотистой равнине…
Единственный плюс – здесь не так много мутантов. Суровый климат, скудные земли… Может, есть и еще какие-то причины… Что, если местные дикари научились как-то влиять на численность мутов? Звучит, конечно, невероятно. Но есть же у них чудодейственный Коктейль, ради которого Чистые масштабную экспедицию организовали – лет десять подобных операций не проводилось, а тут – на тебе. Поверили, значит, в Коктейль. А может, Чистым еще что-нибудь про этих странных лесных дикарей известно? Может, у местного племени всяких полезных секретов – как вшей на диком заре?
Размеренная ходьба располагала к думам. Мичман Теребко мечтал о юных дикарках. Кира Баламут вспоминал прочитанные пособия по тактике боя, прикидывал в уме, что будет делать, если, к примеру, вон в тех кустах на склоне сопки окажется засада, а сверху покатятся камни. Одноглазый Айрат считал, сколько мутов он подстрелил в ходе сегодняшнего боя. Связист Голубятня думал о мозоли на правой пятке – она саднила всё сильней, кожа, наверное, уже совсем сползла, обнажив розовое мясо, сочащееся сукровицей. Надо бы остановиться, перемотать портянки. Но уж больно хмур мичман. Думает, наверное, о чем-то жутко важном – ну еще бы: он ведет полноценный взвод на ответственное задание! – разве можно его сейчас отвлекать из-за какой-то дурацкой мозоли?
Впереди колонны кто-то предостерегающе закричал. Кира Баламут тут же прыгнул в сторону, разглядел вдалеке могучую фигуру, несущуюся к людям по каменистой осыпи, крикнул:
– Снайпер!
Айрат сдернул с плеча винтовку, нашел цель и спустил курок.
Мут словно споткнулся, на подгибающихся ногах пробежал еще метров тридцать, а потом упал.
– Двадцать восемь, – сказал Айрат и улыбнулся, вернувшись в ощетинившийся стволами строй.
– Не спать! – крикнул мичман Теребко. – Про баб потом будете думать! А сейчас по сторонам смотрите!
Связист Голубятня, сидя на плоском камне, нагретом солнцем, торопливо перематывал портянку…
36
Ночь выдалась глухая, будто не лето сейчас было, а зима.
Тагир Сагамов долго пытался заснуть, ворочался на сколоченной из досок кровати, на матрасе, набитом соломой. Он уже не рад был, что упросил доктора отпустить его домой. В медицинской яранге, наверное, имелось какое-нибудь средство от бессонницы. Санитар, присматривающий за больными, дал бы страдальцу хлебнуть снотворной микстуры – и не пришлось бы так мучиться.
Тагир вздохнул, встал с лежанки, стараясь не шуметь. В соседней комнате спала жена – она у него была третья, и он, вспоминая это, каждый раз невесело посмеивался: надо же, как повезло низкороду – три раза успел жениться, двух жен сумел пережить!
Он открыл ставни, выглянул в узкое окно. Стёкол у него не было, а затягивать рамы пленкой в своей комнатке он не стал – ему нравился свежий воздух, и он любил посидеть у открытого окошка, наблюдая за жизнью общины. А через мутную пленку разве разглядишь чего? Конечно, комары да мошки летят. Да и что с того? Кому они мешают?..
Тагир опустился на табурет, поморщился от боли – зашитые доктором раны саднили, не давали покоя. У санитара наверняка нашлось бы и обезболивающее – корешки какие-нибудь или травки сушеные, настоянные на самогонном спирту.
Он дотянулся до глиняной кружки с остатками давно остывшего чая, переставил её со стола на подоконник. Где-то тут была половина лепешки…
Не хотелось ни есть, ни пить. Но нужно было чем-то заняться, тем более что разглядеть что-то в ночи было почти невозможно: в паре далеких окошек горели лампадки, над чьим-то холостяцким чумом поднимался подсвеченный огнем дым, да светились дежурные факелы на сторожевых вышках – случись чего, и с крытых площадок, поднятых на десять метров, полетят зажигательные стрелы, воткнутся в заготовленные осветительные снопы.
Тагир хлебнул чай, по аромату и вкусу разгадывая его состав – хоть какое-то занятие! – сухая малина, брусничный лист, кипрей, мята, липовый цвет…
Его дом стоял на краю деревни, почти у самого леса. Так было принято, что низкороды селились на околице, образуя своего рода защитный барьер между диким миром и центром поселения. Чем ценней считался человек, тем ближе к центральной площади он жил. Имелись, конечно, исключения. Иван Рыбников, например, ютился в простом чуме бок о бок с низкородами. Наверное, из-за девчонки своей – Таи. А может, просто ленился нормальный дом построить.
Вот Тагир свою избу поставил в четырнадцать лет. Не один, конечно, делал, половина деревни помогала. А он потом отрабатывал эту помощь – так было принято. Зато теперь есть отдельное место и у жены, и у дочки. Если дотянут до нужного срока, глядишь, и еще детей заведут с одобрения Совета – тут места всем хватит…
Какой-то звук привлек внимание Тагира – то ли хрустнуло что-то, то ли хрюкнуло. Он напрягся, но почти сразу успокоился: ночью, да около леса что только не услышишь. Бывает, такое почудится, что потом диву даешься. Случается, даже бестелесные голоса охотники слышат – поневоле поверишь, что давно помершие братья Рыбниковы присматривают за общиной.
Тагиру сделалось неуютно. Представилось, что под окнами притаился кто-то незримый. Выглянуть? Жутко! Вдруг да действительно там что-то есть?
Он отодвинулся от окна, закрыл ставни, ругая себя за странную слабость: и чего испугался, дуралей? В лесу много раз один ночевал. С мутантами лицом к лицу сталкивался. След Ламии однажды видел. Теперь вот с чужаками повоевал и под ножом доктора не дрогнул.
А страшно стало дома.
Ему послышался тихий посвист.
Он дернулся. Что это? Караульные друг друга подзывают?
Что-то стукнуло по стене, да так, что на чердаке хрустнуло, а с потолка посыпалась пыль.
Он встал, дрожа, забыв о боли, о ранах.
Далеко – на том конце деревни – завыли собаки.
А вот Шарик, обычно стерегущий дом, почему-то молчал. Не тявкнул, не пискнул. Как же так?
Тагир снял со стены боевой топор, выкованный отцом. Шагнул к двери. Снял веревочную петлю с засова, медленно его сдвинул. Но выйти в коридор не успел: какая-то неведомая сила ударила в дверь, отбросила его к противоположной стене. Он на миг потерял сознание, а когда очнулся, услышал громкий визг и грохот. Нашарив рукоять топора, он попытался встать, но не смог и пополз к сорванной двери. Он не знал, что происходит, но понимал, что его семья оказалась в опасности. Он должен был защитить жену и дочь. Кто бы там ни ворвался к ним: дикий зверь, вечно голодный мут, обезумевший сосед или вооруженный враг.
Он так ничего и не разглядел. Почувствовал только движение воздуха и кислую вонь, услышал стук когтей по дереву и стон прогибающихся половиц. Нечто большое проскочило по узкому коридору и обрушило крыльцо.
– Стой! – отчаянно заорал Тагир, догадываясь, что лишился самого дорогого, что у него было. – Стой!
Он все же сумел подняться на ноги. Как-то – он сам не помнил как – оказался на улице. Буквально на несколько секунд в прогалине между тучами показался краешек луны, и Тагир увидел высокую пузатую тварь, стремительными прыжками приближающуюся к лесу.
Он перехватил топор и ударил им по железному листу, висящему на столбе около раздавленного крыльца. Вязкий звон поплыл над спящей деревней. И почти сразу на сторожевых вышках вспыхнули огни.
– Ламия! – кричал Тагир, задыхаясь, колотя сталью железо. – Ламия!
Его жена Таня, кутаясь в шерстяное одеяло, выбежала из дома, заметалась по двору, наткнулась во тьме на окровавленную тушку и, упав рядом на колени, завыла, думая, что это тельце её дочки. Живущий по соседству Рашид Залманов, озираясь, подошел к Тане, попробовал её поднять.
– Это же пёс! – Он пытался привести в чувство юную женщину. – Это собака ваша! Собака! Шарик!
От рослой кудлатой собаки остались только голова и грудь с одной лапой.
– Что происходит?! – Вооруженный караульный подбежал к Тагиру, отобрал у него топор. – Мутация? Кто мутировал? – Двое его товарищей, держа факелы повыше, осматривали место происшествия.
– Ламия, – сказал Тагир. – Это она была. Прямо здесь. Я видел её. Это Ламия унесла мою дочь.
– Мут, – подтвердил один из караульных, отыскав следы на земле, пробуя пальцем их глубину, измеряя длину когтей.
– Ламия, – поправил Тагир, удивляясь, что его не слышат. Он обнял притихшую, вздрагивающую жену, кивком поблагодарил соседа. Тот молча отступил, втайне радуясь, наверное, своему счастью, думая, что горе могло бы посетить его семью, его дом.
– Она унесла нашу девочку, – тихо сказал Тагир, оглядывая собирающихся вокруг людей. – Унесла Медину. В лес…
– Ему надо отдохнуть… – Доктор Зотов подошел к охотнику, пощупал у него пульс, осмотрел перевязанные раны. – Он бредит. Сам не понимает, что несет.
– Ламия! – Тагир стряхнул руку доктора со своего плеча, поднялся рывком – от этого у него закружилась голова и сознание помутилось. – Я знаю, это была она!
– Хватит! – раздался властный голос Главы Совета. Люди посторонились, позволяя Борису выйти вперед. – Хватит болтовни! Расходитесь по домам! Это был обычный мут. Мы усилим караул, а на рассвете отправимся по следу. А сейчас – спать. Немедленно!
Он поднял Тагира, велел караульному отвести Таню в её комнату. Оглядел мешкающих зевак, насупив брови, – в его глазах отражалось пламя факела.
– Ламия, – шепнул Тагир.
– Помолчи, – так же тихо сказал Борис, и охотник вдруг понял, что Глава Совета верит ему.
Они прошли в дом, продуваемый сквозняками. Три двери были выбиты, две половицы продавлены, одно окно высажено. Тагир зажег свет в пустой комнате, уложил жену на свою кровать, укрыл старой шубой. Взял чашку с остатками чая – и раздавил её в руке.
– Значит, Ламия, – сказал Борис.
– Да.
– Откуда знаешь?
– Просто понял.
– Ты первый человек, кто видел её так близко и остался жив.
– Я видел её со спины. Издалека.
– Тем не менее.
– Она бежала в лес. Несла Медину.
Тагир прикрыл глаза, вспоминая те секунды, когда лунный свет пролился из-за туч на землю.
– Она несла её на руках, – сказал он. – Не в зубах. Нет.
Борис молчал, ждал продолжения.
– И она была… Странная… Что-то с ней было не так… Я не знаю…
– С Мединой?
– С Ламией!
Тагир посмотрел на жену. Глаза его расширились – он всё понял.
– Она была беременна! Точно!
– Ты уверен?..
Конечно, он не был уверен. Он же не видел Ламию раньше. Но он заметил её огромное брюхо, её острые набухшие сосцы. И манера двигаться у нее была особенная – словами этого не описать, но тот, кто наблюдал за беременной женщиной, кто жил с ней и сам ждал ребенка, поймет…
– Уверен, – ответил Тагир и спокойно посмотрел на Бориса. – Моя Медина жива. Ламия унесла её, но не для того, чтобы съесть. Моя девочка – игрушка для щенков Ламии. Я должен её спасти!
Борис покачал головой:
– Ты можешь ошибаться.
Таня подняла голову, сказала дрожащим голосом:
– Он говорит правду. Девочка жива. Я бы почувствовала её смерть.
Приободренный Тагир кивнул, голос его окреп:
– Я не ошибаюсь! Почему Ламия не сожрала девочку на месте? Почему она вообще выбрала её, а не меня? Ведь я пахну кровью! Я больше, во мне много мяса. Но она вломилась в комнату к моей дочери, а не ко мне! Почему?! У тебя есть ответ?!
Борис покачал головой.
– Зато я могу ответить! – Тагир засуетился. – Она искала добычу не для себя, а для своего приплода! Живую добычу! Так кошка таскает своим котятам пищащих мышат!
Борис не верил, что девочка жива. Но он решил не спорить с родителями Медины – что проку от этого спора?
– Я иду за ней! – вдруг заявил Тагир. – Прямо сейчас! Мне нужен автомат. Или ружье. Я могу его получить?
Борис молчал, хмурился.
– Хотя бы самострел! – требовал Тагир. – Я убью Ламию!
– Ты знаешь, что её нельзя убить.
– Я попробую!
– Нет. Нельзя.
– Я не могу бросить дочь!
– Ты не можешь уйти!
– Могу!
Тагир встал. Глаза у него были безумные. Как он вообще мог двигаться после перенесенной операции? Откуда у него столько сил? Неужели ему совсем не больно?
– Ты не спасешь её, – сказал Борис. – Только сам погибнешь.
– Мне всё равно.
– Я запрещаю тебе идти за ней.
– Мне плевать. – Тагир уже одевался. Правый бок рубахи намокал кровью – видимо, шов разошелся.
– Когда придут чужаки, каждый охотник будет на счету. Ты нужен здесь!
– Я нужен своей дочери! Ты же видел, как она встречала меня! Неужели не понимаешь, что я не могу её бросить?!
Борис заскрежетал зубами, не зная, что еще сказать упрямцу. Прямо заявить, что Медина мертва? Но за такие слова можно и кулаком в глаз получить, а результата все равно не будет. Тагир на взводе. Попадись ему сейчас Ламия – бросится на нее, зубами грызть начнет.
Глава Совета выругался, махнул рукой. У него проблем хватало и без этой пропавшей девчонки. Впервые за много лет Ламия – если это, конечно, действительно была она – пришла в деревню. Вот о чем надо думать! Вот чего нужно бояться! А еще чужаки… Чего от них ждать? Можно ли с ними договориться? Или война неминуема после той стычки в лесу?
Борис покинул негостеприимный дом. Широким шагом направился к своей резиденции, не обращая внимания на лезущих с вопросами земляков. Ему было горько. Всё рассыпалось. Вся система, которую они так долго выстраивали, вдруг зашаталась, накренилась, начала расползаться. Неужели в Кодексе были просчеты? И что теперь делать?
Ему хотелось, чтобы всё кончилось. Чтобы прямо сейчас Ламия или любой другой мут выпрыгнул бы из темноты и оторвал бы ему голову, полную глупых тягостных мыслей.
Борис устал.
Он слишком долго жил в этом мире рано взрослеющих детей. Он чувствовал себя здесь дряхлым стариком.
Реликтом.
Опять выглянула низкая луна, и уродливая тень протянулась от дровяного сарая к Борису, медленно подняла руки, похожие на щупальца. Он замер, на миг решив, что его желание исполнилось и смерть пришла к нему. Но это был не мут. Это был Макар Мартынов, всклокоченный, полуодетый, смешной.
– Что случилось? – спросил он, тщетно пытаясь скрыть зевоту. – Почему такой шум? Кто-то мутировал? Кто?
– Ламия была здесь, – просто сказал Борис. – Тагир собрался идти за ней. Выдай ему автомат, если этот дурак еще не ушел. И пару человек в помощь. Кажется, скоро всё кончится…
37
Три дня и две ночи, не жалея сил, не зная отдыха, Максим, Иван и Федька готовили угощение для Ламии. Им повезло – они подстрелили лосиху. Её мяса хватило на три «стола», а крови – на несколько километров «красной дорожки». Довеском к лосятине стали разнообразная птица и мелкий зверь. Много усилий и времени уходило на постройку ковчегов. Иван в целях экономии времени предлагал просто присыпать мясо землей и завалить срезанными ветками – Ламия все равно его найдет и откопает. Но Максим был непреклонен – «столы» не должны отличаться от тех, что были раньше.
Охотники торопились. Неизвестность подгоняла их. Спали по паре часов в сутки, подменяя друг друга – пока один отдыхал, остальные работали рядом. Они не знали, что происходит в деревне. Не знали, как обстоят дела у отряда, возглавляемого Вовой Самарским. Они спешили выйти к поляне, где неизвестные «моряки» расстреляли отряд «западных». Место это было уже рядом…
Рано утром, когда Максим спал, а Федька заканчивал крепить плоскую крышу очередного ковчега, Иван отправился проверить ловчие петли. Добычей стали редкий в этих местах барсук и два молодых зайца – тому, что был побольше и пожирней, суждено было стать завтраком для охотников.
Жечь костры у «столов» было не принято. Поэтому Иван отошел еще дальше в лес, выбрал место почище, набрал сушняка покрепче, сноровисто развел огонь. Дожидаясь углей, он быстро освежевал зайца, упаковал потроха в шкуру – Ламия и этим не побрезгует. Разделав тушку, сложил куски на лист лопуха, порубил собранную здесь же черемшу, щедро приправил ею мясо, натер его жиром и плотно завернул в листья папоротника. Получившийся сверток Иван закопал в горячие угли и, оставив зайца томиться, ушел в лес – ему надо было проверить еще две петли, поставленные на звериной тропке, ведущей к ручью.
Он надеялся на добычу, и не зря: в одну из петель попалась лиса. Он наклонился, чтобы взять её, но тут в крапиве, широко и густо разросшейся на низком берегу ручья, кто-то завозился.
Иван присел, затаился.
Высокая крапива подрагивала – через заросли брел какой-то крупный зверь, направляясь к водопою, возле которого лежала попавшая в петлю лисица.
Мут? Или медведь?
Иван попятился. Медведя еще можно было испугать, заставить отступить. Но мут…
Он вдруг услышал кашель. И напряжение отпустило его – сквозь крапиву продирался не зверь и не мут, а человек.
Моряк?!
Иван быстро отвязал петлю, спрятал лису в ямке у корней накренившейся к ручью ели, прикрыл мхом. Сам укрылся за толстым стволом, достал нож, прикрыв ладонью блестящую сталь.
– Заблудились, – раздался раздраженный мужской голос совсем близко. – Говорил, не нужно было срезать! Шли бы привычной дорогой.
– Это всё бобры, – оправдывался второй человек. – Не было тут плотины. Недавно появилась.
– Да тут и бобров-то раньше не было. Откуда взялись?
Иван узнал голос, выдохнул облегченно. Решил пошутить над излишне шумными земляками, рявкнул, не рискуя пока выходить из-за дерева – можно и пулю получить с такими-то шуточками:
– Стоять! Руки вверх! Выходить по одному!
В зарослях тихо и коротко ругнулись. И затаились – даже, наверное, дышать перестали. Иван выждал немного. Добавил угрожающе:
– Сейчас буду стрелять!
Крапива опять закачалась – но тихо, не так, как раньше. Иван понял, что если ничего не сделать, то скрывшиеся в зарослях люди просто уползут, и ищи их тут потом, рискуя нарваться на выстрел.
– Ладно, ребята! Я свой! Кирюха, выходи давай, я тебя узнал!
– А ты кто? – осторожничая, спросили из крапивы.
– Иван я. Рыбников. Из «северных». Выходите уже.
– Иван?! – Кирюха Лабанов выглянул из зарослей, раздвинув руками жгучие стебли. – Ты где?
– Да тут я, – Иван вышел из-за ёлки. – А вас там сколько?
– Трое.
Заплутавшая компания выбралась на берег. Иван с удивлением узнал Тагира Сагамова – тот едва стоял на ногах, опираясь на кривую палку. Его одежда вымокла, в двух местах на ткани проступили кровавые пятна. Третьим был Юрка Лопухин – известный оболтус.
– Вы что тут делаете? – спросил Иван.
– Его дочь ищем. – Кирюха мотнул головой в сторону Тагира. – Её мут в лес утащил. Он говорит, что это сама Ламия была.
Иван недоверчиво посмотрел на изможденного охотника. Тот, кажется, уже ничего не мог говорить.
– Зачем вы его потащили? – спросил он.
Кирюха хмыкнул:
– Да если бы мы!.. Это он нас потащил!
– Ладно, – решил Иван. – Следуйте за мной, расскажете всё на месте…
Он привел товарищей к уже остывающему костру. Достал из подернувшихся пеплом углей пакет с запекшимся мясом, осторожно его развернул, предложил:
– Берите. – И тут же предупредил:
– Всё не ешьте. Со мной еще два человека.
– Где они? – спросил Кирюха, сразу выбрав себе кусок побольше.
– Рядом…
Тагир медленно опустился на траву, лег, глядя на небо и качающиеся макушки деревьев. Иван дал ему попить из фляги – тот пил, даже головы не поднимая. А Юрка Лопухин никак не мог успокоиться, ходил из стороны в сторону, всё оглядывался, бубнил что-то под нос.
– Завел нас в дебри, – пояснил Кирюха, кивнул на Юрку.
– Да ничего не завел! – возмутился тот. – Это все бобры, сволочи! Запрудили ручей, сделали болото. Пришлось обходить.
– Вот-вот, – сказал Кирюха.
– Погодите ругаться, – остановил их Иван. – Расскажите, что в деревне.