Психушка Журавель Игорь

Бомжи

Был теплый весенний вечер, Виталик спешил к метро. Он успевал впритык на последний поезд, в кармане было ровно две гривны на проезд. Настроение было приподнятое. Он ходил с друзьями на концерт любимой группы, оторвались по полной, музыканты были в ударе. После концерта была пьянка, и Виталик был порядочно навеселе.

Купив в автомате билет, наш герой миновал турникет и совсем уж было собрался спуститься на платформу, как вдруг путь ему преградил кто-то в синей фуражке и в такого же цвета кителе.

— Это куда Вы, позвольте поинтересоваться, молодой человек, собрались? В таком-то состоянии.

— Да домой вот еду. А что не так? Да, выпил, но ведь не дебоширю, к прохожим не пристаю. Алкоголь у нас в стране легален.

— Ааа, молодой человек. Законы надо читать. Да будет Вам известно — теперь домой являться в пьяном виде нельзя. Так что возвращайтесь туда, откуда шли, где пили.

— Да с какой такой…

— И не надо со мной спорить. Возвращайтесь и пейте дальше. Вот Вам деньги на алкоголь, — милиционер протянул Виталику пачку купюр. И не пытайтесь вызвать такси. Ведь не будете? — работник милиции посмотрел не него строгим взглядом учителя младших классов.

Опешивший Виталик сунул деньги в карман и поднялся на поверхность. Он купил портвейна, колы и настойки боярышника и отправился обратно к своей компании. Но ребят на месте не оказалось — видно их шугнули сотрудники МВД, и те ушли пьянствовать в другое место. Телефон у Виталика как назло сел. Он устало опустился на скамейку, открыл бутылку и приложился к горлышку. Голова была пуста, ни единой мысли. Так он и сидел, периодически киряя, пока не провалился в сон.

Виталик долго лежал с закрытыми глазами после того как проснулся. Похмелье было тяжким, пошевелиться было сложно. Скамейка была далеко не лучшим местом для отдыха, но сменить положение — это было выше его сил.

Неподалеку от Виталика, на соседней скамейке, расположились двое студентов мехмата, Толян и Вася. Они в этот день не пошли на пары, предпочтя провести время на свежем воздухе. Студенты цедили разливное пиво из двушек, временами осматриваясь — нет ли поблизости ментов. Они разговаривали о птицах.

— Когда я был малой, — говорил Толян, — на районе была куча разных птиц. Множество воробьев и ворон, сойки, сороки, синицы, снегири… Я уже несколько лет синицу не видел. Теперь, сука, в зоопарк ходить надо смотреть на них. Остались одни, блядь, ебаные голуби.

— Вообще обнаглели, паразиты, — согласился Вася, — настолько, что уже в окна залетают. Как к себе домой прям. Недавно одного гада еле выгнал. Я его пизжу веником — а ему похуй. Мерзость.

Некоторое время они молчат. Потом Толян говорит:

— А я недавно понял, откуда у семитских народов пошел обычай делать обрезание. Ты ж знаешь, в глубокой древности был матриархат, потом приблизительное равноправие полов. И наконец — патриархат. Так вот, с приходом патриархата мужики, чтоб не подпускать женщин к сакральным святыням, изобрели своеобразное приветствие. Они при встрече друг другу хуй показывали. Это как сейчас типа руки жмут, показывая, что нет оружия, сечешь? Соответственно, семиты затем и начали крайнюю плоть обрезать, чтоб своих от иностранцев четко отличать.

— Ага, точно! А знаешь, почему патриархату пиздец настал? Это все потому, что штаны изобрели. Их заебешься каждый раз расстегивать-застегивать, вот на это приветствие болт и положили. И так бабы потихоньку во власть пролазить и начали. Шотландия вот до сих пор страна относительно патриархальных нравов. А все потому, что они в килтах ходят. Без труселей, заметь…

— Гляди, а это че за пиздец?! — Воскликнул вдруг Толян.

Он, его товарищ, и от любопытства все же приоткрывший глаза Виталик увидели неловко бегущее по аллее существо. Оно напоминало женщину, только какую-то сплющенную. Как будто бы вылепленную из пластилина, а затем сжатую сверху и снизу. За ней гнались две пожилых женщины интеллигентного вида. В руках у них были зонтики. Бежали дамы, несмотря на длинные юбки и туфли на высоких каблуках, быстрее преследуемой. Вскоре сплющенная женщина была повалена наземь, и на нее посыпались удары ног и зонтиков. Жертва издавала непонятные животные звуки, видимо от боли.

— Молодые люди, — голос милиционера из проходившего мимо наряда отвлек мехматовцев от созерцания побоища, — кроме пива что-либо запрещенное при себе есть? Предъявите, пожалуйста, содержание карманов.

— А документы Ваши можно посмотреть? — Осведомился Вася.

— Да, разумеется, — милиционер, лейтенант Погорельцев из ОБНОНа, показал удостоверение, — а теперь содержимое карманов, пожалуйста.

— Смотрите, — сказал Толян, — человека бьют!.. Э, ну вроде бы человека. Вы разве не должны вмешаться?

— Всему свое время.

Сотрудники ОБНОНа досмотрели студентов, наркотиков у тех при себе не было. Затем переключились на Виталика, с тем же результатом. Лишь после этого они подошли к женщинам. Провели досмотр, ничего не нашли. Лейтенант Погорельцев задумчиво посмотрел на распластавшееся на земле сплющенное существо, пнул его разок, извинился перед всеми остальными за беспокойство, и наряд удалился восвояси. Женщины вернулись к прерванному занятию.

— Ух, пронесло, — сказал Толян, — хорошо, что не патруль. Я уж думал — часа два мозгоебки в мусарне.

— Ага, пошли в общагу бухать. И тебе рекомендую, — обратился к Виталику Вася, — здоровье тебе явно поправить не мешало бы.

По пути ребята рассказали Виталику о себе и своих взглядах на жизнь.

— Мы, Ветал, студенты, — сообщил ему Вася, — а студент — очень удобный социальный статус. По большому счету с утра и до вечера нихера делать не надо, можно просто тусить как захочется. Ну, разве что иногда можно подумать о перспективах. То есть что делать, чтоб не работать и по окончании универа.

— Ага, — продолжил Толян, — человек, знаешь ли, животное социальное. Соответственно, наряду с обычными инстинктами, есть у него и социальные. К примеру, инстинкт общественной полезности. Непреодолимая потребность делать что-то на благо общества, быть признанным его полезным членом. Так вот, у нас этот инстинкт отсутствует напрочь.

Виталик весело провел время со студентами в общаге. Остаться там, впрочем, не удалось. Общежитие закрывалось в 23–00, и после этого времени посторонним там находиться было не положено. Договориться с вахтером не вышло, что и не удивительно — Виталик был очень пьян и без гроша в кармане. Попытка уехать на метро оказалась также неудачной — его не пустили по той же причине, что и днем ранее.

Взвесив все за и против, Виталик решил отправиться на располагавшийся неподалеку источник. Там можно было выкупаться, чтоб совсем уж не походить на бомжа, и вздремнуть на скамеечке. Дорога до него заняла около двадцати минут. Шел Виталик изрядно шатаясь и по пути два раза сворачивал блевать в кусты. К счастью для него, патрули там ночью не ходили. Добравшись наконец до места, Виталик с наслаждением, прямо в одежде и обуви, погрузился в холодную воду. Вдоволь поплескавшись, освежившись и несколько протрезвев, он вылез и жадно присосался к установленному возле ручья фонтанчику. Вода была холодной, только из-под земли. Виталику, впрочем, она не очень понравилась. Он соскучился к такому родному вкусу водопроводной, очищенной хлоркой. Напившись, Виталик выпрямился и увидел приближающуюся массивную пошатывающуюся фигуру. Это был его знакомый по прозвищу Голиаф, еврей, пьяница и культуролог.

По виду Голиафа сразу же было видно, что недавно он развелся с очередной женой. В периоды, приходящиеся на семейную жизнь, он предпочитал выходить в свет в дорогом элегантном костюме, коих в его обширном гардеробе было сотни. В первый же день вольной жизни Голиаф открывал шифоньер и отодвигал в сторону вешалки с костюмами пока не натыкался на более уютную одежду, служащую необходимым атрибутом его сформировавшегося еще в юности имиджа — семейные трусы и пуховик. Надев их, Голиаф босиком, прихватив из бара початую бутылку водки и консервированные шпроты, отправлялся бродяжничать.

— Вторые сутки не могу домой попасть, — пожаловался Виталик, — менты не пускают. У тебя та же проблема?

— Да нет у меня никаких проблем. — Ответил Голиаф.

— А у тебя по деньгам что-то есть? На такси не займешь?

— Та ну какое такси, давай лучше водки купим. А потом без проблем отправишься домой, если захочешь…

Они посидели на скамейке у круглосуточного магазина, распили бутылку. Виталик вновь опьянел, и ему захотелось домой как-то особенно остро. Его товарищ не преминул это заметить и сказал:

— Ну ладно, пойдем. Тебе, похоже, пора.

Они прошли через несколько дворов и подошли к двери в какой-то подвал. Голиаф открыл, изнутри повеяло жуткой вонью. Виталик отбежал, его вывернуло.

— Нам обязательно туда идти?

— Ну, если хочешь домой, то таки да.

Едва сдерживая рвотные позывы и стараясь дышать ртом, Виталик спустился вниз и оказался в просторном подвальном помещении. Оно было залито мягким зеленоватым свечением, источник которого определить было трудно. Оно как будто бы исходило прямо из стен, обшарпанных, заблеванных и исписанных матюгами. По полу были разбросаны картонки и тряпки, на них лежали бомжи. Некоторые спали, некоторые пили дешевый портвейн из картонных пакетов и переговаривались. Взгляд Виталика остановился на одной из бомжих. Та как раз опустошила пакет с портвейном и отбросила пустую коробку в сторону. Затем она залезла рукой под юбку, вырвала несколько лобковых волос, подула на них и что-то прошептала. Непочатый пакет портвейна “777” материализовался перед ней словно бы ниоткуда. Голиаф прокомментировал это явление:

— А ты думал — за счет чего бомжи живут, что они едят, почему всегда есть, что выпить. Копаются в мусорках? Да что там найдешь, да и часто ли ты подобное наблюдаешь? Это так, для отвода глаз. И милостыню иногда просят для отвода глаз. Бутылки собирать — тоже бизнес невыгодный. Бутылок сейчас, после принятия антипивного закона, меньше стало. Да и в старые добрые времена разве б они угнались за более молодыми, здоровыми и расторопными боттлхантерами-профессионалами? Это на самом деле магический орден. Специально отобранные аскетичные адепты проходят посвящение, принимают определенные обеты. Они отрекаются от личных жилищ, клянутся до скончания веков не мыться и носить лохмотья. В обмен же получают доступ к источнику небывалой волшебной силы.

— А домой они меня смогут отправить?

— А ты спроси.

Виталик подошел к одному пожилому бомжу и сказал:

— Извините, а Вы не могли бы отправить меня домой поскорее? Очень хочется.

— Да нехуй срать, — растянулся в редкозубой улыбке старик, — пиздуй, коль так хочешь.

Он вырвал из бороды клок волос и что-то прошептал. В глазах у Виталика помутнело, и он решил, что теряет сознание с перепою.

Очнулся Виталик у себя дома, в коридоре. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить родителей и не выслушивать их упреки, он прокрался в свою комнату, стащил обувь и с наслаждением растянулся на постели. Вскоре он погрузился в глубокий сон.

Муза потребления

Этим тихим вечером Алексей был свободен от забот. Он с комфортом устроился на мягком диване перед монитором, и читал сборник рассказов Буковски, время от времени прихлебывая из баклажки пива. Но вскоре его настроение было испорчено. Рядом на диване неведомо откуда материализовалась девица в обтягивающей тунике с огромной явно силиконовой грудью и сказала:

— Леша, почему ты не смотришь телевизор. У тебя ведь великолепный кабельный пакет с почти сотней каналов.

— Ебать, это опять ты, — с усталой злобой проговорил Алексей. — Мне нахер не нужно твое кабельное, оно просто в нагрузку к интернету идет. Убирайся отсюда, пожалуйста, мне прошлого раза хватило.

А в прошлый раз было вот что. Алексей подошел в супермаркете к прилавку с молочными продуктами, и тут рядом с ним непонятно откуда возникла упомянутая выше барышня. Она оказалась музой потребления. “Алешенька, — соблазнительно зашептала она ему на ухо, — ты только посмотри, какой замечательный выбор сыров. Еще недавно, при Советском Союзе, простым людям такое и не снилось”. И тут у парня помутился рассудок, и он намел невероятное количество сыров всех имеющихся в наличие сортов, спустив на это всю свою зарплату.

— Понимаешь, блядь, всю зарплату! — Алексей злобно посмотрел на гостью. — Всю ёбаную зарплату. Коммунальные платежи не погашены, жрать нечего, кроме этого сыра сраного, даже на бухло бабок нет. Зато весь холодильник и полбалкона сыром забиты. Я уже по квартирам ходил с сумкой сыра, пытался на алкоголь выменять. На меня как на последнего долбоёба смотрели.

В один прекрасный день Алексей вконец обезумел, вышел на балкон и принялся бросать кусками сыра в ворон. Пожилые соседки хотели сначала вызвать милицию, но быстро смекнули, что сыр — штука в хозяйстве полезная, и забегали по двору наперегонки, подбирая куски. От виновника торжества во дворе впоследствии шарахались, считая буйнопомешанным.

От неприятных воспоминаний Алексея оторвал звонок в дверь.

— Открой, — проворковала муза потребления, — возможно, там тебя ждут товары со скидкой.

Алексей повиновался.

К Двери Алексей шел с едва сдерживаемой ненавистью, он хотел убить, или, как минимум, избить незваного гостя. Кому взбрело в голову портить ему концовку дня? Это полнейшее святотатство.

Алексей считал, что любой день — миниатюрная модель всей жизни. Человек просыпается утром и не может понять, где он. Затем понимание постепенно приходит, наступает день, развивается наиболее бурная деятельность. Вечером человек неспешно довершает свои дела, и ближе к ночи приходит к отдыху. Когда он засыпает, случается маленькая смерть. Поэтому считается, что лучше всего умереть во сне: маленькая смерть переходит в большую.

Алексей не стал смотреть в глазок — все равно в него почти ничего не видно. Он просто открыл дверь.

Представительного вида мужчина в котелке и длинном плаще стоял на пороге. Лицо визитёра было апатичным. Андрей заглянул ему в глаза и увидел в них прах.

— Сударь, я уполномочен предать Вам дарственную на лучший супермаркет Вашего района. Лучший и единственный, остальные сегодня же будут снесены, а Ваш — расширен. Можете придумать ему любое название.

— А от кого дарственная?

— Пусть Вас это не волнует. — Прах исчез из глаз и превратился в огонь. Посетитель улыбнулся, приподнял шляпу в знак прощания и удалился.

Алексей вернулся в комнату, муза потребления бросилась ему на шею. “Теперь ты мой господин, — прошептала она ему на ушко, — как ты назовешь наш новый дом?”

— Я назову его “Приют”, — ответил Алексей и устремил свое внимание на тело музы.

Учительница

Мария выключила настольную лампу, и классная комната погрузилась в полумрак. Лучи садящегося солнца почти не пробивались сквозь шторы. Девушка заложила руки за голову и, вытянувшись, откинулась на спинку стула, закрыла глаза и расслабилась. Проверка тетрадей утомила ее. В этот день Мария задала ученикам сочинение на тему “Каким вы видите Дьявола”. Результаты были удручающими. Стереотипы поп-культуры формировали в голове детей совершенно неправдоподобный образ. Эдакий благородный рыцарь, едва ли не святой. Где же похоть, чревоугодие, жадность, зависть? Складывалось впечатление, что этот парень сам не верит в идеалы, которые он пропагандирует. Самой Марии Князь Тьмы всегда представлялся лежащим на диване в окружении шлюх с огромным жареным окороком в одной руке и бутылью ликера в другой, созерцающим, как его слуги причиняют друг другу боль посредством золотых пыточных инструментов. Впрочем, обилие грамматических ошибок в сочинениях удручало учительницу еще сильнее, нежели искаженный взгляд учеников на религию. Тотальная безграмотность прибирала мир в свои липкие лапы, и учителя выглядели шутами на этом празднике убожества.

Мария посидела немного с закрытыми глазами и немного успокоилась. Она спрятала тетради в стол, взяла сумочку и вышла из класса. Пришло время посетить храм.

Около двух пополудни Илья поднялся с постели и быстрым шагом направился в туалет. Там он уперся руками в стену и пару минут тупо смотрел не унитаз. “Интересно, что бы агент Купер сделал на моем месте? Наверное, он бы посрал”. Илья опростался, вытер зад и принялся приводить себя в порядок. Он умылся, почистил зубы, затем нанес на лицо пену для бритья. Выбрив левую часть лица, на некоторое время замер, глядя на свое отражение. “Чем не Харви Двуликий?”

Илья относился к жизни как к детской игре. Он считал детьми все земное население: “Сборище маленьких мальчиков и девочек, несмотря на то, что многие из них с бородами и сиськами. Какие же они взрослые? Не стоит мнить себя таковыми, только лишь потому, что ваши игры становятся опаснее и нелепее. Вам никогда не повзрослеть. Пока не умрете, по крайней мере”.

Илья не знал, чем ему заняться в это день, поэтому решил положиться на случай и просто пойти, куда глаза глядят. Спустя минут двадцать он вышел из квартиры, спустился на один пролет по лестнице и выбил кулаком окно. “Хорошо”, — подумал Илья. Он спустился, вышел во двор и зашагал вдоль дома, попутно поздоровавшись с обустроившейся на лавочке старухой бабой Верой.

— Что ж за дела-то, Илюша, стекла бьют средь бела дня, — запричитала пожилая соседка.

— Да я вроде никого не видел. Наверное, расшаталось от старости, и ветром его вынесло. — Баба Вера была напрочь спятившей, и ей можно было впарить любую чушь.

— Ой, беда, беда. Так как сам-то? Работаешь?

— Да нормально, работаю, — ответил Илья и поспешил убраться с глаз долой.

Старуха вызывала особое отторжение после недавнего эпизода в районной поликлинике, где Илья проходил медосмотр. Он открыл дверь кабинета очередного врача и опешил. Баба Вера стояла перед медиком на коленях и слизывала у него с ладони таблетки, в то время как он расчесывал гребнем ее поредевшие волосы. Этот ритуал производил тошнотворное впечатление.

Миновав странную соседку, Илья направился прямиком в располагавшуюся неподалеку пивную и купил литр свежего пива. Затем он пошел в соседний двор к футбольному полю. Там молодой человек вылил пиво себе на голову и подумал: “Хорошо”. И тут его взгляд нашел Марию. Илья замер.

Мария стояла за воротами и в ужасе глядела на игравших детей. Вот левый полузащитник атакующей команды аккуратно принимает… нет, не мяч, а буханку хлеба! Набивает пару раз, стягивает защитников и элегантно набрасывает в район одиннадцатиметровой отметки. Такой технике позавидовал бы сам Марадона, учитывая специфику снаряда-заменителя мяча. Но не будем отвлекаться от игры. Центральный нападающий пробивает. Без шансов для вратаря поймать хлеб. Зато его ловит Мария.

Дети некоторое время смотрели на учительницу с туповатым недоумением. Затем они поняли: возвращать буханку так просто девушка не собирается. В глазах футболистов блеснула ненависть, лица их исказились, и толпа с ревом бросилась на Марию, готовая ее растерзать. Но мгновение — и какая-то неведомая сила заставила их застыть на месте.

— Спокойно, дети, — со спокойной улыбкой обратилась к ним Мария, — слушайте меня внимательно. Пинать хлеб грешно, это священная пища. И знания об этом передавались от родителей к детям на протяжении тысячелетий. Но, похоже, это знание утеряно. Что ж, время вернуть все на свои места, идемте со мной.

И толпа детей смиренно зашагала за Марией, словно стадо за пастушкой. А вслед за ними двинул и Илья. Они подошли к построенному недавно зданию с небольшой колокольней и двустворчатой дверью с вывеской “Храм” над ней. Молодая учительница достала ключи и впустила детей внутрь. “А ты стой у входа и охраняй”, — велела она Илье.

В центре храмового зала располагался алтарь с золотой чашей на нем. Мария приказала детям стать на колени вокруг алтаря, взяла чашу и положила на его месте хлеб. Затем она принялась обходить учеников, останавливаясь перед каждым из них, окуная в чашу указательный палец и рисуя на лбу ребенка крест вязкой красной жидкостью.

Илья чувствовал нисходящую на него благодать. Он не отрываясь глядел на освещаемое пробивающимися сквозь окошко под крышей лучами лицо Марии. Она была прекрасна.

Старьевщик

Башка трещит, ночь была бурной. Лежал бы сейчас и спал сутки напролет, периодически нащупывая рукой возле кровати водичку со льдом и припиваясь. Но назначена встреча, которую так просто не отменить. Пунктуальность важна для моего авторитета в бизнесе.

Иду неспешно, времени еще предостаточно. На стене вижу странную надпись. То ли на иврите, то ли там просто написано “блядь”, но каким-то странным шрифтом, стилизованным не пойми подо что. Дешевый выпендреж одной из многочисленных субкультур или зашифрованное конспирологическое послание? Да какая, в сущности, разница? Сворачиваю за угол, иду по направлению к центру города.

Шагаю по асфальту, лавируя между хмурыми целеустремленными горожанами и щурясь от утреннего солнца. Вдруг слышу со стороны: “Здорово, старый!” Это мой кореш Колян. Пожимаю протянутую руку. Колян идет на работу, он повар в супермаркете. Служащие супермаркета всегда приходят вовремя, боясь пропустить фирменный Коляновский завтрак — гречку с сахаром и кетчупом или овсянку со сгущенкой

— Слышь, время-то до до начала рабочего дня имеется. Может по сто? — Предлагаю.

— Ну, давай. Мне самому здоровье после вчерашнего надо б поправить.

Заходим в ближайшее питейное заведение, берем графинчик и тарелку пельменей. Наливаю по первой. Выпиваем, закусываем. Сразу повторяем. Организм потихоньку начинает приходить в норму. Я достаю сигарету, закуриваю и сообщаю:

— Прикинь, мы теперь звезды австрийского ТВ и лицо Украины на Евро.

— Не понял.

Рассказываю о событиях прошедшей ночи.

Мы (наша рок-группа) как обычно остались после репетиции выпить водки с тортиком. После чего все, кроме меня и нашего соло-гитариста Паши разъехались. Мы же решили — ебись оно конем — надо еще догнаться, а домой можно и пешком дойти. Деньги, благо, у нас были, мы взяли водки без дозатора (чтобы удобнее было пить из горла) и ведерко фисташкового мороженого и отправились на набережную. Сидели, общались, прикладываясь к горлышку, дальше воспоминания все больше и больше погружаются в туман. Вывели нас из забытья какие-то типы с камерой наперевес, нечто оживленно и не по-русски между собой обсуждающие. Впрочем, девушка, которая была с ними, обратилась к нам на нашем родном языке и сообщила, что эти вот уважаемые господа — журналисты из Австрии, и они хотели бы узнать побольше об украинских традициях. Тут Паша и поведал им об основных традициях украинского народа, и теперь Австрия, а за ней и вся Европа узнают, что у нас принято в два часа ночи выходить на набережную и пить водку с фисташковым мороженым. Причем, если мороженое не фисташковое, это уже традиции какого-то другого народа.

— Да, Пашок отжег так отжег, — посмеивается Колян, — Но давай допивать и расходиться, а то начальство за жопу хватает.

Так мы и поступили, и я поспешил на встречу с поставщиками.

У меня широкая сеть поставщиков по всему городу. Это нищие старики, алкоголики, наркоманы, юные разгильдяи, бомжи. Я работаю старьевщиком, скупаю у людей старинные вещи. Антиквариат, советское и немецкое снаряжение времен Великой отечественной, семейные реликвии, а чаще — всякий хлам. Затем перепродаю все это на барахолке. Доход невелик, но работа спокойная, позволяющая поразмыслить, без напрягов, без начальства. Как раз по мне.

Рабочий день начался. Вот какая-то старушка притащила мне старинный сервиз. Думаю, какие-нибудь неформалы сегодня же его у меня выкупят и понесут с собой в лес пить из фарфоровых чашечек водку или глинтвейн. Затем, возможно, и даже наверняка, побьют всё к ебеной матери. Но это их личное дело. Так, гильзы, каски, как обычно. И это ж надо было лазить все выходные с лопатами и металлоискателями, чтоб толкнуть мне все это барахло за гроши. Бомжиха Верка пыталась впарить что-то бесформенное, непонятное и вонючее. Матом здесь не отделаешься, не отстанет. Дал из жалости пятерку на опохмел. А вот это интересно. Какая-то вполне приличного вида дама средних лет. Впервые ее вижу. Принесла вазу. Похоже, действительно ценная и старинная. Можно посоветоваться с искусствоведом и продать ее какому-нибудь коллекционеру. Дорого. Но это не по мне. Я подчиняюсь кодексу чести старьевщиков, для меня все товары равны, выложу их перед собой, и сколько дадут, столько дадут.

Торговля идет своим чередом, изредка подходят люди, рассматривают товар. Пока никто ничего не купил. Жарко, как в Африке. Впрочем, один мой знакомый из Уганды говорил, что у нас летом намного жарче. Между рядов уже полчаса ходит юная мулатка, останавливается возле каждой раскладки, пока вроде ничего не купила. Наконец добирается до меня. Горящий взгляд ее темных глаз мигом останавливается на вазе.

— За сколько уступите?

— Штука, леди, и она ваша, — называю от балды сумму. Девушка не торгуясь расплачивается, достает из дамской сумочки рулон оберточной бумаги, аккуратненько вазу оборачивает. И уходит со свертком под мышкой сражая окресный сброд своей кошачьей грацией.

Дальше день тянется вполне рутинно. Через пару часов я решаю сворачиваться. Хочется куда-нибудь в тень, выпить холодного пива. Половина нереализованного товара уже запакована, и вдруг ко мне подходит колоритная троица. Они как будто перенеслись сюда из 90-х. В центре — невысокий средних лет мужик в очках с золотой оправой, малиновом пиджаке, с огромной золотой цепью на шее. На лице отражается брезгливое презрение к окружающим. По бокам — двое здоровенных жлобов в спортивных костюмах, кожаных куртках (это в такую-то жару!) и с золотыми цепями размером поменьше. Тип в малиновом пиджаке говорит.

— У нас спиздили вазу. По нашим сведениям она у тебя.

— Меня не ебет, господа. Лично я ни у кого ничего не крал. А ваза продана. За штуку. Гривен.

— За штуку? Гривен?! — Глаза под очками округляются. — Ты что нас совсем за лохов держишь? Возвращай вазу, сроку тебе три дня. Иначе пиздец. — Тип поворачивается кругом и в сопровождении своих мордоворотов удаляется.

Вот ведь клоун. Впрочем, надо на всякий случай договорится с пацанами насчет силовой поддержки. Эти двое-то довольно здоровые. Впрочем, об этом можно подумать и через пару дней.

На следующий день я снова на месте, торгую старьем. На рынке вновь появляется мулатка, ходит между рядами, изучает ассортимент, иногда что-то покупает. В конце концов отправляется к выходу с рынка. Влекомый любопытством я обращаюсь к соседствующему торговцу присмотреть за моим барахлом и отправляюсь вслед девушке. Мулатка входит в подъезд, я — за ней. Успеваю заметить дверь ее квартиры, звоню. Она открывает.

— Здравствуйте. Меня зовут Игорь.

— Я — Жозефина. Мы где-то виделись?

— Да. Я вчера продал Вам вазу. Нельзя ли выкупить ее обратно? Понимаете, ее ищут, кажется, вещь краденная.

— Знаете, никак нельзя. Пройдемте на кухню. Давайте выпьем, я разъясню подробнее.

Мы направляемся в кухню, там за столом нас поджидает уже хорошенько подвыпивший молодой человек. Это Тьерри, брат Жозефины. Он достает еще два бокала, наполняет их вином. Мы выпиваем за знакомство. Тьерри, осушив свой бокал, откусывает от него кусочек и задумчиво жует.

— Э, приятель, — вмешиваюсь я, — может, не стоит? Как бы не порезал себе все к чертям.

— Не стоит беспокоится, — говорит Жозефина, это для него нормальный рацион. У моего брата странное отклонение — полнейшая невосприимчивость органической пищи. Он питается стеклом, пластиком, перемолотым металлом… Поэтому-то мы и не можем вернуть вазу. Тьерри ее съел.

Я не успеваю ничего сказать по этому поводу. Нас прерывает звук дверного звонка, сопровождаемый стуком собственно в дверь. Причем, похоже, ногами. Кому-то не терпится видимо прервать наши посиделки. Мы с хозяйкой выходим в прихожую, она открывает. На пороге обнаруживается тот самый тип в малиновом пиджаке со своими громилами. Он стоит чуть позади них, пристально глядя на Жозефину. Говорит ей:

— Ваза. Она у тебя, и тебе придется ее вернуть.

Ответа он получить не успевает. К дверному проему выходит пошатывается Тьерри, и, держась рукой за косяк. Обводит гостей мутным взглядом. Его выворачивает. Рвотные массы в вперемешку с не переварившимися осколками летят на мордоворотов. Осколки вонзаются в их тела, в том числе и в горло. Похоже, Тьерри по неосторожности убил этих людей. Не получивший повреждений мужик в малиновом пиджаке кулем опускается на ступеньки, на глазах у него блестят слезы.

— Как же так, — причитает он, — что же я теперь без этих недоумков делать буду? Кто же теперь будет выбивать для меня деньги?

Поделом этому шуту. Глупо строить бизнес, основываясь на человеческом факторе. Все люди смертны. Вот мой бизнес, к примеру, основывается на хламе. Хлам будет существовать еще долго после смерти последнего из землян.

Охотники

Самое обычное утро, я еду на метро к себе в контору. Удобно устроился на диване, потягиваю только что принесенное официантом вино. VIP-поезд, разумеется. Едет неспешно, давая возможность насладиться вывешенными по бокам тоннеля картинами. Вот наконец станция метро Детородный музей, мне выходить.

Под потолком станции подвешен огромный монитор, показывают рекламу. Крупным планом показывают недавно построенный костёл. Затем костёл отодвигается на периферию, на экране появляется Римский Папа и машет рукой. Возникает надпись: “Только отличное качество. Только католичество”.

Поднимаюсь на эскалаторе и выхожу на проспект. Неспешно шагаю в сторону конторы, подкованные сапоги оповещают представителей низших сословий, что пора бы убраться с дороги. Спешить некуда, за опоздания меня не штрафуют.

Миную дешевый кабак, в нем шумно уже поутру. Получившие редкий выходной рабы стремятся сполна насладиться каждой минутой свободного времени. Вот один из них хвастает перед другим своим новым рубищем. За соседним столиком двое набравшихся в стельку распевают песню ”Ой, вериги, верижечки”. Что ж, пусть расслабляются.

Контора находится недалеко от метро, так что при всей неспешности на дорогу у меня уходит от силы минут семь. Салютую дежурному на входе, тот салютует в ответ. Поднимаюсь к себе на третий этаж, входу в комнату, приветствую Николая.

Николай — мой коллега, он всегда приходит раньше. И только придя, садится за стол, достает из ящика антикварный дырокол и бумагу, приступает к любимому занятию. Он делает при помощи дырокола конфетти, это его хобби.

Подхожу к бару, наливаю себе стаканчик скотча, добавляю льда. Возвращаюсь к себе за стол, просматриваю свежую прессу. На первых полосах всех газет недавно открытый в центре города мавзолей. Мавзолей каким-то мудакам. Это не удивительно: раньше у власти были вожди, и мавзолеи строили вождям, а затем власть по очереди стали захватывать какие-то мудаки. Прогрессивные свободные граждане предпочитают не заморачиваться на том, кто стоит во главе государства. Их просто игнорируют. Конечно, у нас еще все еще есть пережитки либерально-демократического режима начала XXI века. Например, парламент. Правда, теперь парламентская система голосования несколько усовершенствована. Официально узаконены драки, и теперь недостаточно взять просто большинство мест. Можно успешно работать и меньшинством, главное — иметь крепкие кулаки. Одну из парламентских драк как раз показывают по телевизору. Я отхлебываю скотча, и некоторое время пялюсь в экран. Затем интересуюсь у коллеги:

— Слышь, Колян, а ты чем занимался на работе до революции?

— Читал, пил чай, дрочил иногда… Как и все толковые люди того времени. Все, у кого было достаточно ума, чтобы не работать втюхивателем. А ты разве чем-то другим занимался?

— Тем же, понятно. Скукотища была. Вот сейчас у нас наконец-то настоящая работа, достойное занятие для благородных мужчин.

Впрочем, на работу идти пока рано, еще слишком светло. Поэтому я пью и смотрю телевизор, Николай делает конфетти.

Сумерки сгущаются, мы в парке на задании. Днем работать сложно, свет обманчив. Лишь в сумерках можно разглядеть истинный облик окружающих. Вот она, обитель зла. Ничем не примечательный парк, пронизанный потоком инфернальных энергий. Угроза для простых горожан может таиться за каждым кустом.

Николай замирает. Мой взгляд устремляется за взглядом напарника, я вижу объект. Похоже, наша клиентка. Сгорбленная старуха с крючковатым носом ковыляет, опираясь на клюку. Вылитая ведьма. Конечно, стопроцентной уверенности в этом пока нет, но я редко ошибаюсь. Времени терять не стоит, надо на всякий случай её сжечь. Нет, возможно, она и не ведьма, а вдруг?

Николай бросается к старухе, заламывает ей руки за спину. Подоспеваю я с канистрой, окатываю нашу дичь бензином с ног до головы. Затем достаю веревку, совместными усилиями привязываем пленницу к дереву. Всё, можно дать ей “прикурить”. Достаю бензиновую “Зиппо”, поджигаю, бросаю старухе под ноги. “Расточительство”, — скажете вы? Вовсе нет. По зажигалке на каждую сожженную. Почетная профессия охотника на ведьм побуждает действовать с размахом, вырабатывает необходимые эстетичные принципы.

Старуха хохочет. На этот раз мы угадали — ведьма. Надо не забыть окропить ее пепел святой водой. Ошибки у нас иногда случаются. Но мы помним главный принцип охотника на ведьм: если не уверен, на всякий случай — сжечь!

Дорога из желтого кирпича

Лет пять назад некому чудаку, представителю городской власти, взбрела в голову мысль выложить центральную улицу города желтым кирпичом. Сказано — сделано. Но на этом он не остановился. Следующим распоряжением было продлить улицу в обе стороны, да так, чтобы пересекала она весь город. Деньги на строительство дороги выделены были немалые, городским бюджетом здесь не обошлось. Власть имущий чудак человеком был небедным, а идея в голову ему засела крепко. И пошло строительство форсированными темпами в несколько смен. Дома на намеченном пути сносились, что естественно вызывало протесты. Но длились они недолго, домовладельцам быстро разъясняли, что командуют парадом здесь вовсе не они, и легко от них откупались. Так дорога пресекла весь город, и продолжала, согласно планам по будущему смещению городской черты, становиться все длиннее и длиннее и за его пределами. Пока в один прекрасный весенний день полоумного организатора строительства не приложили в подворотне по голове кирпичом. Не желтым, обычным. И насмерть.

И вот однажды весной, ровно в полдень, я вышел на дорогу из желтого кирпича и уверенно зашагал на восток. Где-то там, в конце недостроенной дороги, недавно построили воскресную школу, и я был переполнен решимости туда попасть.

И я медленно, но уверенно, шагал своей цели, ничто и никто не могло меня остановить. Даже сумасшедшая баба из секты христопродавцев. Кто не знает — это такая секта, члены которой делают статуэтки, изображающие Иисуса Христа, и живут за счет торговле оными. Так вот, эта сектантка едва не проломила мне череп чугунной статуэткой Господа нашего, на редкость неудачно выполненной, стоит сказать. Но у меня всегда была хорошая реакция, так что все обошлось.

В основном же приключений не было. Я шел неспешно, вертя головой по сторонам. Пейзаж по мере отдаления от центра и приближения к окраине менялся. Золотые купола церквей и стоэтажные башни торговых центров сменялись неказистыми домиками с соломенными крышами. Попадалось все меньше “кадиллаков” и “роллс-ройсов”, они сменялись запряженными лошадьми каретами, а затем и повозками на воловьей тяге. В конце концов, я достиг окраины города и вошел в лес. Кроме того складывалось впечатление, что я вхожу в другой климатический пояс. Становилось все теплее и теплее, в конце концов я сбросил большую часть тяжелой верхней одежды и почувствовал себя с непривычки просто таки раком, сбросившим панцирь. Но в любом случае, это было значительно лучше, чем мерзнуть.

Последним, встреченным мной оплотом урбанистической цивилизации был киоск на опушке. Впрочем, в нем ничего не продавалось. Я сначала не поверил: казалось бы, зачем нужен вообще киоск, в котором ничего не продается? Но после того, как я спросил у продавца “что у Вас есть?”, а тот ответил “ничего”, я в этом окончательно убедился.

Минуя леса и поля, три дня шагал я по дороге, ночуя на обочине и питаясь плодами периодически попадающихся на пути фруктовых деревьев. На четвертый день я подошел к воротам, ведущим на территорию воскресной школы. В нескольких метрах от ограждающего школьные земли забора я обнаружил придорожную закусочную. Это было весьма кстати — мне изрядно хотелось выпить.

Я вошел, приметил единственное свободное место у стойки и, заняв его, заказал стаканчик рома.

— Как идут дела у школы? — Поинтересовался я у бармена, принимая из его рук стакан и делая добрый глоток.

— Учащихся все больше, — с довольной улыбкой ответил бармен. — А, соответственно, растет и моя клиентура.

Спокойно допить не удалось. Пришлось уступить место типу, передвигающемуся при помощи костылей. Хорошо, что я вовремя его заметил. Здесь на этот счет строгие правила. Если не уступаешь место человеку, у которого проблемы с ногами, тебя отправляют в школу хороших манер. Прослушав там курс лекций, ты впредь всегда уступаешь место хромым. Кроме того, если рядом оказываются слепые, ты вынужден уступить им свои глаза.

Я допиваю стоя, расплачиваюсь с барменом и покидаю помещение. Я продолжаю свой путь, минуя толпу, собравшуюся вокруг холма.

На холме стоит человек с пистолетом в руке, почитающийся местными за пророка. Он хочет застрелиться, а его почитатели протестуют. Много лет этот человек смиренно терпел поклонение своей персоне. Ему не давали покоя, падали перед ним на колени, хватали руками, молили о спасении души. И вот, однажды кто-то из фанатиков в порыве религиозного экстаза оторвал ему ухо. Это переполнило чашу терпения.

— Ну, как же я буду жить без уха?!! — Кричит несчастный.

— Не покидай нас, мессия! — Ревет толпа.

Но у меня нет времени наблюдать это безумие. Не за горами то время, когда я буду мирно засыпать под шум дождя, а утром обнаружу, что начался новый Всемирный Потоп. И пока этого не произошло, я должен успеть добраться до воскресной школы. Там учат воскресать.

Старость

Полина Ивановна проснулась от холода, как обычно. С годами ноги из-за ухудшенного кровообращения мерзли все больше и больше. Семьдесят шесть лет — возраст весьма немалый. А ведь она и в молодости-то была теплолюбивой. Полина Ивановна медленно, покряхтывая, приняла положение сидя. Затем, сделав над собой усилие, поднялась на ноги и натянула халат. “Эх, затопить бы печь”, — мечтательно подумала старуха. Печь у нее в доме вот уж лет тридцать как заложили, так с ходу даже и не вспомнишь, где именно она была. Полина Ивановна вышла в смежную комнату, служившую также и столовой, взяла со стола графин с самогоном и плеснула себе в стакан. Выпив залпом, она содрогнулась, шумно выдохнула и замерла с закрытыми глазами, наслаждаясь полученным зарядом бодрости. Сонливость как рукой сняло. Большинство стариков по тем или иным причинам встает рано. Полина Ивановна вот, к примеру, исключительно из-за холода. Налив себе еще полстакана, она щелкнула пультом, включая телевизор, присела на кровать и, периодически прихлебывая и глядя вполглаза мультфильм про покемонов, принялась прикидывать планы на текущий день. “Хрена делать, — думала Полина Ивановна, — в поликлинику надо идти, как старикам и положено. Можно, конечно, в брачное агентство, хохмы ради. Но вот чутье стариковское подсказывает — сегодня в поликлинику”. Расправившись с самогоном, старуха оделась, выключила телевизор и вышла во двор.

— Здорово, Ивановна, — жизнерадостно приветствовал ее из-за забора сосед Никита, — а я вот плазму себе прикупил.

— Хуязму, блядь, — злобно прошипела Полина Ивановна, — семьдесят лет уж скоро, а все шило в жопе!

— Э, нет, не права ты. Полина! У меня ж теперь экран на всю стену! И в кино ходить не надо.

— Поставь унитаз еще в комнате! И в сортир ходить не надо будет!

Полина Ивановна сплюнула и заковыляла к калитке. Ее путь по двору наблюдали из окна соседи с другой стороны, студенты-панки Максим и Паша. Если у Никиты теперь было подобие домашнего кинотеатра, то молодым людям телевизором служило окно во двор.

— Чувак, да это ж настоящая ведьма, — прихлебывая пива, изрек Максим, — так и просится на костер.

— Та не, ты на дом ее посмотри. У ведьм дома пряничные, как в сказке братьев Гримм. Эта их ведьма, она ведь совсем не такая как обычные люди, она живет в своем особенном мире. Представьте себе, сидит эта старушка у камина, ужинает. На ужин у нее песочное пюре и котлетки из цемента. Запивает она это все щебневой настойкой. И тут — какой-то шум во дворе — она выходит и замирает от удивления. Ганс и Гретель поедают ее домик. Пряники, мармелад, шоколад — в ее глазах это все стройматериалы, а незваные малолетние гости вконец ебанулись.

Полина Ивановна речь соседей не слышала, она миновала двор, вышла за калитку и медленно побрела в направлении поликлиники.

На пустыре неподалеку от поликлиники был большой колодец, в котором зимой и летом проживал отшельник Виктор Ильич. Он предавался медитациям и проводил день ото дня все больше времени под водой. Ел отшельник мало, пищу ему приносило на плотах, изредка приплывавших по подземному ручью.

— Здорово, Ильич, — поприветствовала старого знакомца Полина Ивановна.

— Здорово, Ивановна!

— Чуйка есть такая — в последний раз видимся.

— Да может и так статься. У меня ж вот-вот жабры наконец-то вырастут. Уплыву тогда в подземную страну Агхарти, буду там водяным у них.

— Хорошее дело, Ильич. А я вот в поликлинику решила сходить.

— Ну, иди с богом, Ивановна.

И старуха продолжила путь к поликлинике, всю оставшуюся дорогу думая, какого именно бога имел в виду будущий подземный водяной.

В конце концов Полина Ивановна добрела до поликлиники. Это было семиэтажное здание, украшенное горгульями. По бокам от крыльца высились каменные фигуры врачей в птичьих масках. Старуха кряхтя поднялась по ступенькам и вошла в вестибюль, подошла к расписанию.

“Так, а кто, собственно, мне нужен”, — задумалась Полина Ивановна. Она долго изучала стенд, вчитываясь в фамилии врачей. “Так-так-так, кто тут у нас?” — пожилая женщина прыснула, — “Пиджонский! Это ж надо! Пиджонский, блядь! И кто он у нас там? Ага, врач-орнитолог, кабинет № 27”.

Полина Ивановна поднялась на второй этаж и нашла дверь 27-го кабинета. Очереди не было, она постучалась в дверь и вошла. Сразу было видно, что врач этот диплом не купил, он действительно орнитолог по призванию. Хозяин просторного кабинета сидел за столом, вокруг повсюду, на жердочках и прямо на полу, были птицы, самые разнообразные. Даже в наши времена достаточно редко встречающиеся, вроде стервятников. Полина Ивановна заметила, что в дальнем углу две мифические птицы, Гамаюн и Сирин, пьют кагор, зажав бокалы в одной из лап и стоя на второй, и о чем-то тихо перешептываются.

— Присаживайтесь. — Пригласил врач.

Пациентка, опасливо поглядывая вверх (не нагадили бы на голову), устроилась на стуле.

— А теперь смотрите! — рука хозяина кабинета указала на дальний верхний угол комнаты, где висел телевизор.

Там показывали жизнь Полины Ивановны. Детский садик. Туалет с нелепой перегородкой между женской и мужской частью. Видимо, чтобы дети не воровали друг у друга туалетную бумагу. Затем школа. Мальчишки в дурацких костюмах, девчонки в не менее нелепой сине-белой униформе, которую теперь носят только героини порнофильмов, и с белыми бантами. Выпускные ленточки, на которых почему-то написано “For sale”. Рутинная работа. Бесконечные чертежи и бланки. Коллега за соседним столом, в обед поедающий ложкой из чашки нечто внешне и по запаху напоминающее блевотину. Поездки в отпуск в Крым и в Грузию. Муж, который однажды улетел на воздушном шаре и пропал без вести. Сыновья-уголовники, одного из которых убили подельники, а второго надолго закрыли в так называемом “исправительном” учреждение. Пенсия. Смерть подруг, скучные соседки, пытающиеся обсуждать дебильные сериалы.

— Вот так и жизнь наша пролетает, будто птица. — Подытожил орнитолог.

Покинув кабинет, Полина Ивановна вызвала лифт и, войдя в него, некоторое время задумчиво разглядывала панель с кнопками. В конце концов нажала “0”, и старенький, пожалуй не моложе самой Полины Ивановны, лифт со скрипом поехал вниз. Когда он остановился, старуха открыла дверь и увидела красноречивую вывеску “Морг”. “С каких таких пор в районных поликлиниках оборудуют морги”, — подумала Полина Ивановна, — “впрочем, сюда-то мне и надо”. Она решительно прошла через двустворчатую дверь и оказалась внутри. В коридоре.

К жуткой вони мертвой плоти примешивался едва заметный запах крови. Проходя по коридору, можно было заглянуть в каждое из боковых помещений — все двери были сняты с петель. В большей части помещений на столах лежали трупы, а вокруг сгрудился медперсонал. Они отрывали от мертвецов куски плоти и жадно пожирали их, капая кровью на некогда белые халаты. В рамках государственной программы по утилизации отходов на работу в морги набирались исключительно вурдалаки.

Полина Ивановна прошла по коридору. В конце его была единственная уцелевшая дверь. Она вела в кабинет заведующего моргом, о чем и сообщала вывеска. Войдя в кабинет, старуха узрела самого заведующего — упитанного и относительно аккуратного по сравнению с остальными вурдалака. Он с умиротворенным видом развалился в кресле, положив ноги на стол.

— Чем могу служить? — Не вставая осведомился заведующий.

— Местечка для меня не найдется? В смысле, в качестве клиента.

— Без проблем. Только ведь Вы уведомлены, что Ваше тело после смерти будет съедено?

— Да мне-то что, хоть выебите, — весело улыбнулась Полина Ивановна.

Дом

Меня зовут Джим Слэйд, я — анархист, режиссер-любитель и исследователь жизни. А еще я люблю рассказывать истории. Начнем с начала. А так как начало у столь эфемерной вещи как чья-либо история может быть где угодно, выберем его произвольно.

Это был туалет административного здания. Я сидел в кабинке, запершись на ручку. Оная была вставлена в разъем, предназначенный для несуществующей защелки. Я вообще умею закрываться где угодно: на ручку, на веник, на карандаш… Была бы дверь.

В административных зданиях существуют “WC” двух видов: чисто выбеленные и с надписями. Я предпочитаю вторые, и в этом плане мне повезло. Но сполна насладиться народным творчеством мешал шум. Не знаю точно, в чем было дело, но складывалось впечатление, что уборщица, громко матерясь, раз за разом бросает ведро в стену. Увы, выйдя из кабинки, я ее не застал.

Поднявшись по лестнице из подвала на первый этаж, я стал у окна и долго смотрел на унылый осенний урбанистический пейзаж. Надо было переждать дождь: не люблю дождь, он слишком мокрый. Я смотрел в окно и думал о первых людях на земле. Адам и Ева, в различных изданиях изображают их почти одинаково, как будто всеобщих добрых знакомых. А между тем, откуда знать, как они выглядели взаправду? Возможно, это были уроды?

По аллее шел высокий человек в шляпе и сером плаще. У него были выбивающиеся из-под шляпы беспорядочно клочковатые волосы, шатающаяся походка и длинный нос. Вероятно, он глубоко ушел в себя и не замечал ничего вокруг, в том числе и дерева перед собой. Мужчина с размаху налетел на каштан и упал без сознания, на его лицо падали капли и листья. Затем дождь усилился, земля размягчилась, и неудачливый прохожий погрузился в жидкую грязь.

Когда дождь закончился, я отправился ловить извозчика. У меня на этот день намечалось начало стажировки у известного режиссера по имени Петр.

Многие из нас некогда смотрели в будущее с пессимизмом. Думали, что понастроят стен, чтобы люди гуляли, где надо, а не где хочется. Тем не менее, все ездят на ослах, и это, черт подери, вносит много позитива в городские будни.

У моего извозчика был старый, еще советской эпохи, радиоприемник. Из него звучал хит далеких девяностых: “Полюби меня железную, отошли меня куда-нибудь”… Была тряска на брусчатке.

Так я добирался до места, далее понял, что это было лишь интро. Мой наставник удивил меня сразу:

— Знаешь, дружище, — сказал он, — Однажды ночью я хотел попить воды. Я взял стакан и случайно съел вставную челюсть.

Хотя даже более чем он сам меня поразил его дом. Это было огромное здание, напоминающее многоквартирник с какими-то пустотами посреди стен. Причем это были не обычные дыры — складывалось впечатление, что там жила пустота.