Жена странного человека Сивинских Александр

Однажды он помог Богу

Дождь шёл четыреста дней подряд.

Улицы Города давно уже стали страшными и пустынными, запах чужих смертей всё чаще напоминал людям о бессмысленности угасающей жизни.

Однажды утром юный Эмпе не закрыл за собой дверь, спустился по гулкой бетонной лестнице и пошёл навстречу холодному, влажному ветру.

Отмечать точные даты не было никакой практической необходимости, поэтому, к концу второго дня пути, как показалось Эмпе, он дотронулся до твёрдого каменного угла последнего городского дома. Теперь перед ним был только серый простор.

Он брёл по полям и проклинал Разум.

…Многим благодатным поколениям удалось к тому времени почти тысячу лет счастливо и мирно прожить на тёплой планете Земля.

Человечество радовалось, рождались гении, свершались удивительнейшие открытия, именно в те годы были собраны невиданные урожаи. Такое и раньше, короткими эпизодами, уже бывало в истории – случались эпохи возрождения, люди накапливали неимоверные знания и богатства; теперь жизнь большинства из них была легка и беззаботна; каждый человек понимал, что он не зависит от воли и желаний других людей, что свободен от напрасного тяжёлого труда; что совсем нет необходимости делать что-либо против своей воли.

Но потом начались странные длинные дожди, и на планете Земля стало холодно.

Большие и процветающие города, расположенные в долинах, умерли, постепенно опускаясь под воду, а солнечных дней в горных деревнях становилось всё меньше и меньше.

Зёрна перестали вызревать в достаточных количествах.

Зло и недоверие быстро испортили оптимистов и жизнелюбов, люди перестали пускать к себе в жилища гостей и друзей, прекратили кормить случайных путников, стали жить, создавая блага только для себя и это, поначалу, многим из них неплохо удавалось.

Когда-то научившись жить в прекрасной независимости и очарованные сладким одиночеством, люди и теперь старались выживать семейными группами, стадами, сообществами; кроме голодных войн, к ним вернулись страшные, давно забытые болезни, возникли неизведанные ранее пороки.

Люди страдали, желали разного, но просили у Разума всего лишь того, что нужно было каждому из них по отдельности.

Давно, ещё до дождей, на их планете не стало религий.

Тогда, в начале своего счастливого, сияющего пути люди разных вероисповеданий мирно договорились между собой, что не существует множества верховных существ, которых когда-то выдумали для собственного благополучия невежественные шаманы и хитрые жрецы.

Путём длительных научных исследований человечество узнало о существовании на Земле единого Разума. Он был, его присутствие неоднократно и объективно было доказано сильнейшими учёными многих континентов. Самые значительные события планетарного масштаба зависели от Разума, и это признавалось людьми справедливым и правильным.

Никто тогда не мог претендовать на статус представителя Разума или просто единоличного толкователя его воли – такое считалось бы смешным и глупым занятием.

Именно в те счастливые просвещённые годы, до начала дождей, и произошли контакты человечества с иными цивилизациями, в первый раз на Землю прилетали гости с другой планеты, сами земляне тоже сумели организовать дальнюю экспедицию и успешно посетили одно из гибнущих внеземных сообществ, помогли спасти там множество непривычных жизней. И в этом, и во многом другом им также способствовал Разум.

Даже когда однажды к Земле прорвалась страшная жара, и космический зной угрожал всему живому, люди доверились своему Разуму, и он помог им пережить эту краткую, без больших жертв, катастрофу.

Но такое было давно, в дни, когда они переживали счастье.

А вот с дождями Разум не справлялся, вернее, не предпринимал ничего, что могло бы спасти человечество от мрачного холодного гниения.

«Но почему?!»

Спрашивали так многие, но ответа не получал никто.

Ноги Эмпе были сбиты в кровь.

Жар близкой болезни позволял ему не замечать пронзительного холода тугих и мрачных дождевых капель.

Он брёл по грязи, ожидая скорого жизненного конца, не встречая на пути никого.

У берега маленькой заводи, на краю тихого и скромного изгиба великой, полноводной реки, Эмпе увидал шалаш, а в камышах, на мелководье, – рыбака в убогих одеждах.

– Здравствуй, старый человек…

– Здравствуй.

Старик обнял за плечи промокшего, дрожащего Эмпе, отвёл его в просторный шалаш и бережно опустил на охапки сухой травы.

У входа, тоже под навесом, потрескивали угли небольшого костра.

– Пей, это согреет…

Старик напоил Эмпе горячим душистым чаем, дал грубый, но тёплый плащ.

– Зачем ты здесь, юноша?

– Земля умирает. Никому не известна причина происходящего. Никто из людей не знает, что же нужно делать для её спасения. Однажды и мне стало всё равно…

Отпив из своей кружки, старик внимательно взглянул из-под густых бровей.

– Если есть возможность идти правильно – иди правильно.

– Но куда?! И зачем?

– Ты прав…

Старик задумчиво поправил угли костра.

– Нужна цель.

Сверкая глазами, Эмпе вскочил на колени, отбросив полы плаща.

– А у тебя есть цель, старик?!

Юноши обычно бывают обижены, если пожилые люди снисходительно улыбаются в ответ на их стремительные порывы.

– Мне давно уже не надо лишнего – есть рыба, есть прочный сухой шалаш, есть тепло – огонь костра, поддерживать который я умею даже в дождь. Цели нет, я почти до конца прожил свою долгую, интересную жизнь.

– Тогда ты должен знать ответ: почему Разум сейчас не помогает нам, своему человечеству? Он что, оглох, если не слышит наших проклятий?! Он ослеп, не видит умирающих от голода детей и звереющих от ежедневной боли взрослых?! Как же так, старик? Что такое сделано нами неправильно, почему в такие трудные времена Разум отвернулся от нас?!

И опять жизненный опыт взял верх над страстной молодостью.

Терпеливо выслушав Эмпе, старик накормил его горячей и сытной рыбной похлёбкой, ещё раз с заботой накрыл его, лежащего, плотным плащом.

– Ты умён и достоин совета, если самостоятельно и искренне ищешь ответы на такие сложные вопросы. Поэтому слушай, эта обычная, в общем-то, история случилась в моём далёком детстве…

Старик подоткнул края плаща, не спеша доел остатки похлёбки. Со смыслом поправил дрова в костре.

– … Родители очень любили меня, а я – их. У нас была хорошая и добрая семья, но однажды мама и отец сильно поссорились. Весь вечер они громко ругались, мама даже плакала. Я испугался, долго ждал чего-то плохого и страшного, забившись в свой угол. В то время я был настолько мал, что мог ощущать только теплоту шерстяной нитки, которая, когда мама вечерами уютно вязала, тихо скользила в моём кулачке. И ещё перед сном я непременно молился – так было принято в нашей семье.

В тот вечер никто не уложил меня спать, никто не сказал привычных добрых слов. Родители ведь впервые в жизни ужасно поругались, разошлись по своим комнатам, а я оказался в темноте совсем один, рядом со страхами, со слезами и переживаниями.

И я начал молиться.

Мне вспоминались тогда странные, много раз слышанные, но до конца так и не понятые слова сложных молитв. Да и не нужен был мне их точный, правильный смысл! Просто я изо-всех детских сил просил какого-то бородатого и далёкого бога, чтобы он сильно постарался и помирил моих папу и маму.

Они, взрослые, не могли этого сделать, а я был искренен в отчаянии.

Помню, что утомившись слезами и фразами, я уже засыпал, и в мою комнату всё-таки пришла мама, она говорила мне что-то ласковое, спокойное, и было понятно, что поступил я правильно и всё у нас будет непременно хорошо.

И действительно – когда поутру я проснулся, светило большое солнце, а мама и папа улыбались друг другу!

Тогда я и понял, что помог богу.

Мои страстные мольбы и искреннее желание хорошего – это и была та самая малость, которой не хватало бородатому созданию, чтобы он смог издалека различить нашу семейную беду и выделить её важность из прочих своих божественных дел.

То счастливое утро уверило меня, что накануне мой бог был слаб разрозненностью собственных усилий – он же не знал, как поступить с моими мамой и папой; не был уверен, чью сторону ему нужно было принять – ведь они оба были хорошими людьми и, по-своему правыми в споре, а вот я в те мгновения и помог ему, богу, своим желанием. Именно моей маленькой и громкой молитвы не хватало тогда моему богу, чтобы стать таким необходимо сильным, чтобы суметь принять правильное решение и помочь всем нам.

– Они что, действительно помирились?

Согретый нужными словами, горячей едой, грубым плащом из овечьей шерсти и надеждой, Эмпе произнёс последние слова, улыбнулся и заснул.

Старик же, не заметив этого и, привыкнув к многолетнему молчаливому одиночеству, продолжал говорить.

– …Раньше было много богов, но ведь истинная вера, как и простая еда, – это необходимость, утоление голода, а придуманные религии – всего лишь разновидности кулинарных искусств, различные национальные кухни и соусы, приправы к основной пище.

Сейчас у человечества есть Разум. Но он нуждается в помощи, ведь наш Разум составлен из жизненных импульсов множества обыкновенных людей, жителей планеты Земля. Они учатся, познают, становятся умнее – и он, вместе с ними, неизбежно умнеет. Они ведут войны – и он, с исходом каждой кровавой битвы, превращается во всё более жестокое явление. Это они, люди, в результате безмятежно счастливых столетий стали предельно эгоистичны, их личные желания сегодня зачастую неразумны и противоречивы, каждый из нас хочет добиться только своего, выжить в опасности по-своему. А ведь земной Разум вторичен, он – всего лишь сумма наших интеллектуальных и душевных усилий, ему нужна наша помощь, общечеловеческое, точно выраженное желание. Особенно сейчас, когда странные дожди губят Землю.

Треснул крупный уголь в костре, крикнула в ветвях прибрежного дерева большая птица. Шевельнулся, обеспокоенный громкими звуками, юный Эмпе, пробормотал во сне:

– И что же мне тогда делать…

Не замечая ничего случайного, старик увлечённо ответил:

– Будь гением – предложи человечеству сообща сделать Разум сильнее! Объедини людей, пусть они поймут, что только единое напряжение их сил, помыслов и устремлений поможет нашему общему Разуму! Он выручал нас всегда, сможет отвести беду и в этот раз!

– А что мне тогда ни в коем случае не нужно делать?

Ясными глазами Эмпе смотрел на старика, уже готовый вскочить и мчаться.

– Не участвуй в бесплодных делах тьмы.

Улыбаясь, юный Эмпе бодро сел у костра.

– Получается, что ты, старик, в детстве помог своему богу?

– Выходит, что помог.

– А я смогу?

– Разбужу тебя на рассвете.

– А у меня это точно получится?

– Не обещаю, но ведь перед тобой сейчас тот, у кого когда-то получилось.

Больше они не произнесли ни слова.

Только опытному старому рыболову на какое-то мгновение всё-таки показалось, что уже к середине ночи звуки дождя, продолжавшего по-прежнему стучать по прочному навесу шалаша, почему-то стали немного тише.

Факт абсолютного слуха

Её жизнь была прекрасна – десятый класс, скоро лето!

Она говорила, как пела; смеялась – как птичка.

В те дни цветущая черёмуха волнующе заполняла знакомые улицы, мягкие облака никуда не спешили по прозрачному небу, деревянные скамейки в городском парке до вечера оставались тёплыми и уютными.

Видеть и чувствовать – это же так замечательно!

А слышать шум окружающей жизни она не хотела.

Удобная вещь – наушники.

С самого утра, привычные, красивые, нисколько не кажущиеся чем-то лишним, посторонним, скорее, наоборот, вызывающие тревогу своим редким отсутствием.

Свобода!

Никто не мог заставить её слушать то, чего она не хотела услышать.

Наушники, белые провода, музыка.

Голос таинственных книг.

Или краткие интересные новости.

Или телефонный смех нужного человека.

Удобно.

Однажды отец, побледнев жёстким лицом и, не глядя ни на кого за семейным столом, произнёс в её сторону:

– Сними…

Повторил.

Не дождавшись, протянул руку, сорвал наушники с её головы и бросил их на пол.

Внезапная боль, долгая обида.

Отец выдохнул, выронил тогда из дрожащей руки хлеб:

– Никогда не садись за наш стол так, с этими…

Люди в наушниках казались ей своими.

И смешные мальчишки с прекрасными глазами, и многозначительные ровесницы, и взрослые задумчивые женщины.

Без слов, без вопросов и пояснений она понимала их.

Они все слушали свою тишину.

Иногда кто-то шёл ей навстречу, нахмурившись, опустив голову; другой, наоборот, сиял лицом, иные беззвучно шевелили губами, улыбаясь и, рассказывая кому-то далёкому что-то непременно доброе.

Жесты им были уже не нужны.

В слишком редкие минуты домашнего общения отец, славный труженик, кривился скептической улыбкой:

– Плохо, что ты никого не хочешь слышать… Природный слух имеет свойство деградировать.

– Твой остросоциальный сарказм не для меня.

– Когда будет нужно – тебя тоже не услышат.

– Ерунда.

Как-то чудесной весенней ночью случилась приятная бессонница.

Удивительные минуты естественной тишины казались волшебством.

Она лежала под прохладной простынёй, заложив ладони под голову.

Почему-то вспомнился давний, почти детский, разговор с отцом.

Они стояли тогда на высоком берегу реки, взявшись за руки.

В звёздной июльской темноте отец позволил себе быть непривычно восторженным.

– Умей слушать тишину, дочь. Как же удивительно звучит она! Когда есть возможность погрузиться в настоящий мир невыдуманных звуков, без глупых наушников, без постоянного громыхания ненужной, необязательной музыки и слов…

– Но ведь страшно…

– Это – пока, это с непривычки. Совсем скоро, когда повзрослеешь и научишься ценить одиночество, ты обязательно полюбишь такую тишину…

И потом, ещё…

Она – уже старшеклассница.

Они идут вместе по улице.

Она, задумавшись, слушает, в наушниках, волнующе тихую музыку.

Внезапно, на пешеходном переходе, отец дёргает, рывком, её за руку, вместе с ней падает на тротуар.

Мимо них, близко, весь в смрадном топливном дыму, мчится огромный грязный грузовик.

– Ты, ты… Ведь слушать же надо!

Плечи отца жалко опустились от только что пережитого.

Она усмехнулась:

– Плевать…

А вчера случилась беда.

Внезапность чужой грязной жизни, чужого города, совсем другие люди…

Она шла под дождём, раскинув руки и рыдая.

Много людей вокруг, но никого – рядом.

В сумраке ненужного дня все они, навстречу, – в наушниках.

Её взгляд.

Она знает, что выглядит жалкой. Ей страшно.

Прохожие видят её, пожимают плечами, вежливо, коротко, улыбаются, стараются обойти, не испачкавшись, оберегая личные зонты и одежду.

«Помогите!»

Она так не говорит, они – её не слышат. В наушниках. Милые.

Страшно. Уже истерика.

Рычит гром. Это – гром?!

Свист ветра по лужам, противным одиноким голосом кричит где-то непонятная птица. Птица?

Она бежала по улицам босиком, потеряв где-то вдалеке обувь.

«Эй! Мне же плохо! Вы что, не знаете об этом?!»

В наушниках.

Серые люди, под серыми струями холодного дневного дождя.

Одинаковые белые шнуры, вставленные в их головы.

Вежливые улыбки. Почти равнодушный оскал.

Она бежит.

Безнадёжность. Всё кончено. Люди исчезли.

Такая жизнь уже ни к чему. Зачем? Жить так…, с этими…, с такими…

Тёмный городской мост через большую чёрную реку.

Внизу – блестящие острые камни, рёв разбухшего от дождя потока.

Вниз? И всё?! Так просто?

Да. Только пусть он пройдёт. И тогда…

Прохожий, высокий человек в строгих одеждах, поравнявшись, замедляет шаг, останавливается.

Пристально смотрит в лицо, хмурится, наклоняется к ней.

Странный голос. Густой, медленный.

И этот – в наушниках…

И у него – белые провода на груди…

Она кричит. Сильно кричит, громко, бесстыдно, в последний раз.

– Ну, почему вы все меня не слышите?! Почему? Зачем вы сейчас все такие?!

В судорогах страшного напряжения она срывает белые провода и наушники с высокого человека, швыряет их в грохот невидимой с высоты моста реки.

Скрюченными пальцами хватает человека за лицо, кричит ему в ухо.

– Ну почему?! Мне же так плохо! Помогите же мне! Почему вы меня не слышите?!

– Я не слышу…

Мгновение страха.

Ещё одного страха, но уже другого, непонятного, пока беспричинного.

– Но почему?!

– Я глухой.

И река шумела уже по-иному, и дождь стучал по её худеньким плечам уже с доброй жалостью.

Высокий человек нежно обнял её, отвёл с обиженных глаз прядь мокрых волос.

– Я помогу тебе. Скажи, что случилось?

– А как же…

– Я пойму. Тебя я обязательно услышу.

Признание его литературного таланта

Писатель Ахматов сам придумал для себя такой псевдоним.

На перспективу, весьма масштабный, соответствующий таланту.

В один из дней прошлого февраля он окончательно решил посвятить себя серьёзному литературному труду, поэтому первым делом озаботился тем, как именно в скором времени к нему станут уважительно обращаться коллеги-писатели и упоминать о нём в статьях многочисленные рецензенты.

Ахматов имел неплохой жизненный опыт: учился, служил, провёл несколько лет в северных геологических экспедициях.

Суровые лесные будни и тяжесть вынужденного сосуществования с гнусными комарами впечатлили его настолько, что по возвращению из лесов в родной город он поначалу постоянно порывался рассказывать в дружеских компаниях о случаях и собственных происшествиях той поры. Первое время его слушали с восхищением, женщины считали его тогда чрезвычайно интересным и романтичным, друзья гордились таким нерядовым знакомством, но потом, пропорционально уменьшению его холостяцких финансовых возможностей, внимание к таким историям стало ослабевать, оборачиваться в сторону его хрипловатого голоса в шашлычных воскресных посиделках дамы стали реже, да и то, зачастую вынужденно и невнимательно.

Сказать ему было что, он знал цену размышлениям, которые хотел донести миру и людям, поэтому ожидаемо замкнулся, стал одинок и решил не говорить, а писать о своей жизни.

Одновременно, на излёте геологической популярности, он женился.

Светленькая девушка, та самая, с которой они ещё в давние студенческие годы посещали литературный институтский кружок и вместе с которой вихрем восторженной юности были тогда вовлечены в активную общественную деятельность городской писательской организации, незаметно стала его женой, хозяйкой его дома и матерью двух замечательных, умненьких дочек.

В последние годы в горном институте, где он служил, благополучно возвратившись из тайги, всё чаще и чаще возникали организационные и кадровые проблемы, поэтому приходилось браться за любую мелкую работу; по протекции старых друзей он периодически получал возможность читать студентам некоторые лекции, подрабатывал в институтском издательском центре, время от времени редактировал скучную методическую литературу.

Жизнь почему-то была до обидного трудной и безденежной.

Соблюдая полную лояльность родному деканату и, не отрываясь от скудных, но гарантированных возможностей бухгалтерии своего учебного заведения, всё свободное от зарабатывания денег личное время он посвящал написанию остросюжетных романов, строгих, задумчивых повестей и небольших поучительных рассказов.

Перспективы были хорошие, он знал себя, он верил, что необходимо только убедить всех причастных к литературе, что его стоит читать. И издавать.

Совмещать обычную жизнь и творчество было неимоверно трудно, в первую очередь, для нервной системы. На его многочисленные, корректные и снисходительные электронные письма с предложениями текстов издательства и редакции толстых журналов ничего не отвечали, глубоко, месяцами, молчали, или же издевательски требовали выслать рукописи обязательно обычной, бумажной, почтой и обещали рассмотреть написанное им в ближайшие полгода.

Все они врали, а их секретарши в своих ответах были ещё и поголовно невнимательны в деталях деловой переписки и неграмотны.

Потому-то Ахматов и решил в феврале освободиться от лишнего и предельно сосредоточиться.