Витязь Витковский Алексей
– Скажи-ка, Храбр, а кто-нибудь знает, когда и каким путем вы должны возвращаться?
– А голова у тя варит, – уважительно заметил побратим, – знать о том могут. И врагов у нас в достатке. Да и не пустые идем… Надо бы с князем потолковать.
Он бесшумно поднялся и ушел в темноту мягким, охотничьим шагом. Оставшись один, Савинов придвинул поближе подаренный Хагеном меч. Но ночь прошла спокойно.
Следующий день лодьи снова шли вдоль береговой линии. Князь стоял на носу «Змиулана» и напряженно всматривался в прибрежную чащу. В разговоре с Храбром он промолвил только: «Устья Онеги нам не миновать. И они это знают. Нынче ночью спать в бронях».
Днем так и не было замечено ничего подозрительного, а к вечеру корабли достигли устья реки. Темнело. Солнце закатилось за горизонт, как раскаленное пушечное ядро, подпалив при этом усталые облака. Черные вершины деревьев клыками дракона царапали кровавое зарево. Вода пламенела отраженным светом. Два заката – один над другим – зажигали огромный погребальный костер, словно боги на небе справляли поминальную тризну. Корабли выволокли на песок, и те застыли грозными изгибами форштевней, как рвущиеся в пылающее небо неведомые существа… На берегу темнел какой-то навес из жердей. Видимо, здесь частенько останавливаются. Тут же воины запалили костры, отхватив у наступающей темноты изрядный кусок территории.
Савинов собирал хворост вместе со всеми. Несколько раз он чувствовал у себя на спине чей-то взгляд, но делал вид, что ничего не заметил. После трапезы, состоявшей из жареного мяса, черствых лепешек и сыра, похожего на камень, люди стали готовиться ко сну. Ложились, как бы невзначай, рядом – один подле другого, чтобы по тревоге вскочить и прикрыться щитами. Стражей поставили у костров. Похоже, Ольбард провоцировал неизвестных соглядатаев на нападение. В лес на этот раз князь никого не отрядил – верная смерть. Хагена и других скандинавов на всякий случай связали. «Еще не хватало, чтобы они нам в спину ударили, если нападающие окажутся их знакомцами…» – ворчал Храбр, затягивая узлы. Хаген презрительно молчал и позволил себя связать. Он дал клятву, а ему не доверяют. Сигурни усадили рядом и тоже связали. В бою некому будет за ней следить.
Вскоре все стихло. Казалось, лагерь действительно погрузился в сон. Стражи походили некоторое время, потом оперлись на копья и стали клевать носами…
Тени копились во мраке, слетаясь со всех сторон. Их было много, по крайней мере достаточно на такое количество людей. Сегодня они нападут. Нужно только выждать, когда жертвы уснут. Глупые, они поставили стражу только у костров… Выждать… Предводитель теней не думал о том, почему ненавистные чужаки на берегу так беспечны. Скоро настанет час, которого он так долго ждал. Скоро… Уже сейчас!
Когда темнота брызнула в дружину Ольбарда ливнем стрел и темные фигуры вынырнули из-за деревьев, воины разом повскакали на ноги, стряхнув сонную одурь. Один из стражей у костра упал, пораженный стрелой в лицо. Двое других успели стать в строй. Щиты с грохотом столкнулись краями. Дружина ощетинилась тяжелыми копьями, построившись клином. Первая волна нападающих разбилась об него, как волна о берег. Строй даже не дрогнул. Люди в темных накидках отступили, забрасывая русов стрелами. Те градом бились в русские щиты, со звоном отлетали от шлемов. Накидки упали, и тени, оказавшиеся рослыми светловолосыми воинами, ринулись вперед. У некоторых были кольчуги и круглые щиты, но большинство – лишь в кожаных панцирях, а то и вовсе в одних рубахах.
– Это весины!
Нападающие метали тяжелые топоры, подкатывались под копья, стараясь ударить снизу, подсекая поджилки. Пара русов упала, но строй дружины тут же сомкнулся над ними. Наконечники копий сновали вперед – назад, окрашиваясь кровью. Но весинов было примерно впятеро больше. Они рвались вперед, нажимая на вершину клина. Казалось, сейчас они сомнут и просто затопчут русов. Но дружина стояла. Воины в первых рядах орудовали мечами и секирами. Второй ряд бил копьями от бедра, прикрывая щитами головы. Савинов, оборачиваясь, видел их тяжко вздымающиеся плечи, облитые броней. Он стоял в задней шеренге со стороны реки, и здесь пока было все тихо. Бой сюда еще не докатывался… Постепенно натиск ослаб. Весины снова откатились назад, оттаскивая раненых и убитых, чтобы те не мешали сражаться.
Внезапно у реки раздался вой. Новый отряд вынырнул из холодной воды и ринулся вперед. Но и здесь их встретила стена щитов и копейные жала. Бой возобновился с новой силой. Белоголовые навалились со всех сторон. Сашка дрался как одержимый. Перед глазами мелькали перекошенные яростью лица в боевой раскраске. «Ну чисто индейцы!» Топор врубился в край щита. Сашка тут же отсек державшую его руку. Лязг, звон, проклятия…
Что-то ужалило в ногу. Он не глядя ткнул мечом. Верткий охотник отскочил… Тяжелое копье с хрустом вошло ему между глаз…
Сосед слева упал. Воин из заднего ряда сделал шаг вперед, чтобы занять его место. Брызги крови летели во все стороны. Щит дергался в руках, как живой, стонал от ударов. Сашкина правая рука стала липкой, и было неясно – чья это кровь, врагов или его собственная. Натиск все усиливался. Воины теснее сбивали щиты. Воздух с хрипом рвался из глотки. Кажется, Сашка что-то кричал, но и сам не слышал себя в грохоте боя. В голове кувалдой колотилось: «Держать строй! Держать!!!» Враги все атаковали, безумно, раз за разом кидаясь на русские щиты. Потом грохот боя перекрыл рев: «Бей!!!» Силы сравнялись! Строй мгновенно рассыпался. Русы ринулись добывать славу.
Все смешалось. Сашка вертелся ужом. Ему казалось, что он видит сразу во все стороны. Щит превратился в щепу. Он бросил его и взялся за меч двумя руками. Его словно закружило ураганом. Он отчетливо помнил, как перерубил чей-то подставленный для защиты клинок. Лица, морды, ощеренные пасти. Перед глазами возникали и гасли застывшие на миг картины битвы… Весинский топор разрубает чей-то шлем… Какой-то белоголовый падает под ударами прямо в костер, тут же вскакивает и в горящей рубахе мечется среди битвы, размахивая мечом. Храбр рубит рогатиной, как алебардой, стремительно вращая тяжелое древко… Ольбард неуловимым движением рассекает своего противника пополам… Диармайд подскакивает к пленникам и молниеносным взмахом меча перерубает путы Хагена. Тот тут же подхватывает чей-то меч…
Вой, хрип, визг. В жилах настоящий вулкан… Во мраке гремит железо, мечутся дикие тени. Звериная мощь переполняет тело. Меч – легче соломины, кольчуга тает невесомой паутинкой… Клинок не встречает сопротивления… Нет – это клык, коготь, бивень!.. Образы вспыхивают и гаснут в кровавом тумане… Вот из лесу вываливает новая толпа. Сразу с десяток окружают князя. Все в доспехах и с мечами в руках… Диармайд врывается в эту кучу и становится с Ольбардом спина к спине. «Сбор!» – призывно кричит кто-то. Зверь слышит, человек пробивается на голос… Весины всей кодлой навалились на Диармайда с князем. Те пока держатся… Кто-то заступает дорогу и, хрипя, валится прямо под ноги, зажав рукой распоротый живот… Довольный рык… Трое скандинавов, что-то радостно воя, бьются с белоголовыми среди костров. Между ними – Сигурни, в руке девушки – топор… Хаген, раздобыв где-то второй меч, врубается в осадивших князя весинов. В стороны летят отсеченные головы, руки…
Дружина уже восстановила строй, и железный клин с разгону рассек беспорядочную толпу…
Вдруг все закончилось. Оставшиеся в живых белоголовые скрылись в лесу.
Кто-то прохрипел: «Ольбард срубил вождя…»
Тишина. Какая тишина… Стоны раненых тонут в ней как в омуте. Сашка вдруг понял, как он устал. «Что это было со мной?» Ноги задрожали и подогнулись. Он опустился на колени. Грудь ходила ходуном. Все вокруг медленно поворачивалось, и Савинову вдруг показалось, что он снова летит. Самолет делает бочку, и… наступает темнота.
Глава 9
Берсерк. Дар свободы
…Рев звериный, багровый глаз,
Кровь и смерть – это все про нас!
Вой свирепый, века – во тьме,
Сталь не ранит, душа – в огне
Ада плавится… Обречен
В гуще битвы безумствовать он…
«Berserkr»
Савинов пришел в себя от холода. Его бил озноб, несмотря на то что тело укутывал толстый шерстяной плащ. Сашка разлепил веки. В серо-голубом сумраке двигались человеческие фигуры. Пропадали в тумане и снова появлялись, неся какие-то непонятные свертки. Издалека доносился какой-то невнятный хруст и скрежет. Тянуло дымом и еще чем-то… Этот непонятный запах был повсюду. Сладковато-приторный, он был неприятен и приятен одновременно.
Сашка попробовал подняться, но понял, что тело не слушается. Все мышцы словно превратились в кисель. Каждая жилка мелко дрожала, будто бы обретя собственную жизнь и от этого умирая со страху. В желудке зияла противная пустота. Отвратительный привкус на языке говорил о том, что Савинова рвало желчью. «Отравился?» – мелькнула спасительная мысль. «Правда, голова не болит, а должна бы при интоксикации… Что происходит, черт меня задери?»
Он вторично попытался подняться. Тело снова отказалось повиноваться, и тут Сашка взбесился. Он начал яростно бороться с объявившими вдруг самостийность частями тела. Его ударило в пот, но он все же сумел сначала приподняться на локтях, а потом подтянуть под себя колени. Тут силы оставили его снова. Он сидел в молитвенной позе, уронив голову на руки, и дышал. Одеяло свалилось. Сердце колотилось где-то в районе гортани. Кольчуга, которая, как выяснилось, все еще была на нем, приятно холодила подбородок. Сашка тут же почувствовал ее чудовищную тяжесть, и это чуть было снова не свалило его на землю. «Вчера-то в бою и не чуял ее, проклятую… Или не вчера? Какой сегодня день?» Он приподнял голову и уткнулся взглядом в свои собственные ладони. В свете нарождающегося дня кожа на руках приобрела неестественный, красно-бурый оттенок. И пахла она все тем же сладковатым… Еще до того, как Сашкин ум сообразил, что это кровь, тело, только что бывшее беспомощным, вдруг исторгло изнутри дикий, утробный рев. Ему очень хотелось лизнуть эту кровавую коросту! – Осознав это, Сашка испугался по-настоящему… и непонятно каким образом оказался на ногах. Его шатнуло, но он устоял, упершись в землю мечом. Откуда тот взялся в руках, тоже было неясно…
Кругом кипела работа. Пленные весины, числом около двадцати, в большинстве своем перемотанные окровавленными тряпками, стаскивали тела убитых соплеменников со всей поляны. В дальнем конце ее возвышалось нечто вроде сруба, обложенное кучей хвороста. На помосте сверху лежали погибшие русы – всего пять человек. «Этого не может быть, – устало подумал Сашка. – У весинов потери – не меньше полутора сотен человек, а то и больше… Может, наши тяжелораненых добили…» Голова кружилась от запахов и звуков. Со всех сторон до него долетали обрывки разговоров, но почему-то он не мог разобрать ни слова. Потом сзади послышался шелест, как если бы ветер пробежал по траве. Савинов обернулся, каким-то чудом сохранив равновесие.
В паре метров от него, опираясь на копье, стоял Храбр, и Сашке почему-то показалось, что он торчит там намеренно, не подходя ближе. Словно опасается, что он, Савинов, бросится на него.
– Что?.. – Слово со скрежетом выпало изо рта, будто валун. Ему удалось произнести его не без борьбы, как если бы язык забыл членораздельную речь.
Храбр удовлетворенно хмыкнул и подошел ближе.
– Воротился, значит… И даже на ногах – силен! Иные, после таких дел, дня три лежмя лежат…
– Откуда… воротился… О чем ты?.. Голова кругом… Что со мной?
Храбр обхватил его за плечи и поволок к реке.
– Ты, друже, слыхал ли про оборотцев?
– Н-не понял… Да что с… со мной?!
– Оборотец – это тот, кто умеет зверем перекидываться. По-урмански – берсерк.
– А-а… ну слыхал…
– А ведаешь ли, что ты таков же? Вечор человек двадцать посек своей «косой»… Ревел медведем… На бороде пена кровавая… А как все кончилось, упал снопом и уснул… Я такое еще в первый раз заподозрил, когда ты по стенам бегать стал, да тогда все быстро кончилось… Не успел ты обернуться… Теперь иди – умойся.
Савинов обнаружил себя стоящим по колено в студеной воде. Он сделал шаг, другой. Вода дошла до бедра. Левую ногу защипало. Он вспомнил про шустрого весина, что пытался подсечь ему поджилки, да закусил копейным железом… Храбр крикнул с берега:
– Пройди дале! Здесь руду[70] теченьем несет. Да гляди – не утопни!
Сашка рассеянно кивнул, сделал еще пару шагов и погрузил ладони в воду. Поверхность реки казалась странно неподвижной, как при замедленной киносъемке. «Сморщенное зеркало…» Она напоминала скорее ртуть, чем воду. Руки вынырнули из глянцевитой, отблескивающей металлом субстанции. Крупные капли срывались с дрожащих пальцев и с мерной тяжестью падали вниз, соединяясь с родной стихией. Почему-то было страшно поднести это нечто, напоминающее воду, к лицу. Савинов сделал над собой усилие и отхлебнул… В голове что-то взорвалось. Ледяная жидкость хлынула в пищевод. Заломило зубы. Сердце заколотилось в груди, и он с радостью увидел, как с каждым толчком вода закапала с пальцев все быстрее. Прорезался звук падающих капель, и Сашка понял, что до этого какое-то время он ничего не слышал. Дальше пошло легче. Он с наслаждением умылся, стирая с себя давешнее наваждение. Потом захотелось нырнуть, и ноги сами подогнулись, погрузив тело в холодную, отрезвляющую воду. В ушах шумело течение. Слышно было, как его зовет с берега Храбр. Сашка посидел еще немного, пуская пузыри, и поднялся на ноги. Они еще дрожали, но слабость прошла. Он повернулся и побрел к берегу, оскальзываясь на каменистом дне. Рассвет уже сиял в полную силу.
Воины в полном вооружении обступили кольцом обложенный хворостом помост. Внутри кольца из щитов угрюмо стояли на коленях двое пленных. Они знали, что их ждет. Ольбард вышел вперед голый по пояс, с обнаженными мечами в обеих руках, встал возле костра. Кто-то из воинов вздернул белоголового весина с колен, толкнул к князю. Весин сплюнул наземь, пошел гордо. Ольбард взглянул ему в глаза. Тот выдержал взгляд и вытянул перед собой связанные руки. Меч взблеснул рыбьей чешуей, и путы упали наземь. Вслед за ними к ногам пленника полетел один из мечей. Тот ловко подхватил его, взвесил в руке и тут же атакующей рысью ринулся вперед. Ольбард встретил его, не сойдя с места. Клинки взблеснули лишь дважды, и белоголовый упал, как подрубленное дерево. Так же молча князь встретил второго противника. Снова вспышка зари на клинках, и еще одно мертвое тело. Устало опустив мощные руки, Ольбард отступил от костра. Двое воинов вышли вперед и закинули тела жертв на помост, так, чтобы они лежали в ногах погибших русинов. Кто-то подал князю горящий факел. Пламя трещало, ярясь на ветру, роняло искры. Ольбард поднял голову:
– Братие и дружино! Воздадим честь тем, кто храбро сражался и пал в битве! Отче Перун! Други наши, положившие жизни во славу твою, идут к тебе! Тебе решать – достойны ли они быть принятыми в Светлую Рать Сварги,[71] но, ступая по Матери Земле, каждый из них был храбрецом! За Русь! – он вскинул над головой горящий факел и окровавленный меч.
– За Русь! – взревела дружина. Гулкое эхо грянуло через реку, отразившись от скал на том берегу. Птицы взлетели с деревьев, крича и жалобясь об ушедших витязях. Лес зашумел листвою, вскинулся ветер, скрипя древесными стволами, погнал по воде мелкую рябь.
– За Русь! – Ольбард шагнул вперед и сунул огненный ком факела в кучу хвороста. Полыхнуло сразу. Дым повалил из-под помоста. Пламя взлетело до верхушек деревьев, заревело голодным зверем. Сизые клубы потянулись в небо, стремясь к пламенеющим зарей облакам. Ветер гнал их на север…
Костер прогорел быстро. Оставшиеся пленные стали насыпать курган. Они были уверены, что их тоже убьют, как только они закончат работу.
Хаген стоял, молча глядя на их работу. Сигурни спрятала лицо у него на груди. Давно ли прошли те времена, когда она дичилась его? Бьярни Молот, Торфин Вилобородый и Индульф хмуро молчали. Погребальный костер унес в Вальхаллу Олафа Винбьерна. Их осталось четверо в чужой земле. Вдруг Торфин кашлянул. Хаген обернулся, а Сигурни отступила назад, спрятавшись за его плечом.
Ольбард Синеус стоял перед ним. Тело, увитое мощными мускулами, крепостью своей не уступало стволу старого дуба. Правое плечо князя когтил полосатый кот с огромными клыками. На груди лучился спицами колеса громовой знак. Рисунки, искусно наведенные на коже тонкой иглой, казались живыми. Русы, отворотившись от кострища, обступили викингов. Здесь были почти все – и Храбр, и черноволосый Диармайд и Александер – берсерк. Глаза русов полыхали пламенем погасшего костра. Хаген выпрямился. Что бы ни решил князь…
– Слушай мое слово, Хаген Стурлаугсон! Ты и твои хирдманы храбро бились сегодня. Я помню твою клятву, как помнишь ее и ты. Но неумолима судьба. Все проходит. Твой отец враг мне… Однако негоже, после того как мы бились рядом, держать вас в полоне… Вы свободны. Все пятеро. Оружие, что добыли в бою, – ваше. Можете взять себе доспехи весинов, которых убили. Если хотите – можете уходить прямо сейчас. А буде пожелаете остаться – добро. Дойдете с нами до Белоозера, а там через Новгород поезжайте домой. Неволить не стану… Что скажешь, Хаген?
Тот поклонился в ответ:
– Все, что поют о тебе скальды, князь, чистая правда. Только настоящий воин может быть так велик духом. Я пойду с тобой до Белоозера. Что же до моих хирдманов – пусть решают сами.
Индульф, Торфин и Бьярни быстро переглянулись. Потом старший из них – Бьярни Молот – вопросительно посмотрел на Хагена. Тот кивнул. Тогда все трое шагнули вперед и положили к ногам Ольбарда свое оружие.
– Прими, Синеус, наши клинки! Хотим послужить тебе верой и правдой!
Ольбард взглянул поверх их голов на Хагена:
– Как я могу принять вас? Вы оставляете своего вождя одного!
– Я отпускаю их, князь! Мы уже обсудили это. Я, Хаген Молниеносный Меч, и сам бы пошел служить тебе, чей клинок намного быстрее моего, но люди скажут дурное – ведь ты враг моего отца.
– Достойная речь! – Ольбард улыбнулся. – Возьмите свое оружие, воины, я принимаю вашу службу! Ты же, Хаген, будь моим гостем и оставайся в граде моем сколько хочешь, пока долг не позовет тебя домой. Видят боги, мне будет жаль, если нам еще раз выпадет встретиться в бою!
Хаген улыбнулся в ответ:
– Почему, княже, ты жалеешь об этом? Боги свидетели – это был бы очень красивый бой, может быть даже подлиннее предыдущего!
Воины захохотали. Ольбард хлопнул Хагена по плечу, и они вместе пошли к кораблям. День вступил в свои права. Пора было в дорогу.
«Змиулан» резал грудью речную волну. Переполненное ветрило выгибалось дугой. Позади остался каменистый плес со свежим курганом. Весинов Ольбард отпустил, наказав передать старейшинам следующее:
«Ваш вождь, павший от десницы моей, сам повинен в своей смерти и гибели своих воинов. Если бы не жаждал он мести, как кровожадный зверь, а принял виру[72] по чести за погибшего брата, было бы любо всем. Теперь же восплачут жены ваши по ладам своим. Я, Ольбард Синеус, князь Белоозерский, шлю вам весть о безвременной гибели вождя вашего и воинов его, и отпускаю на волю полон, дабы могли они передать весть сию и схоронить убитых по обычаям предков. Хочу, чтобы впредь царил между нами Лад и Мир, а буде восхотите ратиться со мною – не взыщите. За каждого погибшего своего возьму вдесятеро».
Глава 10
Еще кое-что о берсерках
…Что же случилось? Чьею властью
Вытоптан был наш дикий сад?
Раненый коршун, темной страстью
Товарищ дивный был объят…
Николай Гумилев. «Товарищ»
Лодьи ходко шли под парусами против течения. «Змиулан» впереди, за ним «Пардус». Сашка сидел, нахохлившись, у самого борта и тоскливо смотрел на проплывающие мимо береговые утесы. Ему было нехорошо. Не то чтобы его тело чувствовало себя плохо. Наоборот – берсерково бессилие, которое, как выяснилось, всегда поражает воинов-зверей после боя, на него подействовало слабо. Он оправился за несколько часов, хотя обычно для восстановления требуется не один день. Воины усмотрели в этом признак его великой силы и держались соответственно. Но на душе по-прежнему было погано…
На розово-серых скалах, отвесно встававших из самой воды, часто встречались древние изображения – петроглифы. Сцены охоты, скачущие олени, стрелы, трезубцы, воины, птицы, луна и солнце – сюжеты были самые разнообразные. Иногда попадались странные рисунки, вроде людей со звездами вместо голов, крылатые человеческие фигуры, шаман, летящий среди звезд. Погода соответствовала настроению – небо с полудня затянули серые сплошные облака. Несколько раз порывался идти мелкий дождик, но надолго его не хватало. Однако на лодьях под мачтами растянули навесы. Люди собрались под ними и занялись любимейшим времяпровождением – травили байки. Савинов с изумлением услышал несколько знакомых анекдотов, правда в другом обрамлении. Кто бы мог подумать, что они – с такой бородой. На специальной подставке из сланцевых пластин разожгли очаг – готовить обед. Вкусно пахло какой-то кашей. Живот быстренько отреагировал на запах, заурчал, требуя своей доли. Сашка зло хлопнул по нему ладонью. «Потерпишь!» Живот обиженно умолк.
Савинов злился, но на самом деле ему было страшно. Он привык с детства, что тело слушается его беспрекословно. Каким бы видом спорта он ни занимался – все у него получалось, и он везде был одним из лучших. Отличная координация и глазомер позволяли ему в тире стрелять с обеих рук «по-македонски» и выбивать нередко пятьдесят из пятидесяти. Он прекрасно ездил верхом, бегал, метал гранату и диск. На вечерах в Доме Офицеров от девушек не было отбоя – Савинов танцевал отменно, хотя никогда не учился этому специально. Именно то, что он всегда прекрасно управлял своим телом, позволило Сашке стать классным пилотом-истребителем и выжить в первые полтора года войны, записав на свой счет два с половиной десятка воздушных побед, не считая неподтвержденных и групповых. И вот теперь этот безотказный, как хронометр, отлаженный механизм вдруг забастовал и вышел из-под контроля. Выяснилось, что тело живет какой-то своей, одному ему ведомой жизнью. У него обнаружились собственные, независимые от Сашкиной воли, желания и проявления, в виде жажды крови и безумной всепоглощающей ярости. Когда мир тонул в кровавом тумане, то сам Савинов, по сути, на время переставал существовать. Это было жутко. И это было обидно – он не привык к такому положению вещей. «Скорее всего, – думал он, – я просто свихнулся. Правда, у местных такой вид сумасшествия, как видно, в почете и пользуется уважением, но я бы предпочел завоевать это самое уважение другим способом…»
Рядом кто-то присел, и Савинов обернулся, думая увидеть Храбра, но это оказался Хаген.
– Будь здоров, Александер! Что-то ты не весел… Тяготит что?
– А то! – Сашке показалось, что в русой, коротко подстриженной бороде скандинава затаилась улыбка. Савинов не был уверен – стоит ли делиться с Хагеном своими переживаниями. Но ему нужно было кому-то все рассказать. Храбру – нет смысла. Он, похоже, не видит в этой ситуации ничего ужасного. А Хаген… Он человек чести и наверняка до сих пор чувствует себя ему, Сашке, обязанным. Может, хоть выслушает…
– Сам посуди – приятно ли узнать, что ты сродни нелюди. В бою – беснуешься, грызешь, брызгая слюной, край щита и рубишь кого попало?.. В моем мире за такое безумное буйство – под замок сажают…
Хаген оперся локтем о край борта и задумчиво смотрел в прозрачную речную воду, где, лениво шевеля плавниками, стояли в течении крупные рыбины. Его улыбка стала заметней, но Савинов понял, что викинг и не думает над ним смеяться.
– Так вот о чем твоя печаль… К слову сказать – край щита ты не грыз. Он до этого разлетелся в щепки. А что рубился страшно, себя не помня… Я, Александер, знаю многих, которые отдали бы все за такой дар. Таких знаю, что к колдунам ходят, грибы жуют да настои пьют ядовитые, чтоб в бою зверьми перекидываться… А у тебя – дар природный. Великая редкость! Вспомни же, каков ты был – неуязвим железом, быстр и всесокрушающ! Вспомни, как ничто вокруг не ускользало от твоего взора, как никому не удавалось застать тебя врасплох! Или забыл?
«Насчет неуязвимости он прав», – подумал Сашка. Он помнил, как закатал поутру штанину, ожидая увидеть на бедре глубокий порез, а вместо этого обнаружил тонкую, едва заметную белую полоску. Рана закрылась сама – совсем! И даже при нажатии не было никаких следов боли…
– И все равно – это не дело! – угрюмо сказал он. – Плохо, когда человек сам себе не хозяин!
– Не дело! – согласился Хаген. – Бывает, берсерк, в припадке безумия, убивает своих близких. Тогда люди стараются изгнать его или убить и объявляют вне закона. И еще их почти никогда не избирают хевдингами и конунгами, если только они не таковы по рождению. Однако не все так уж плохо…
– Почему?
– Опасно быть берсерком, когда ты не владеешь собой. Но можно научиться вести сей дар, направлять его.
– Это как? Ведь в нем, в этом безумии, ничего не соображаешь!
Хаген взял его за плечо:
– Смотри!
Мимо проплывала скала, напоминающая крепостную башню. На ее несокрушимом, потертом временем боку у самой вершины виднелся рисунок.
– Что видишь?
– Дерево… Какая-то птица наверху, рядом олень, а под корнями – змея… И что?
– Боги дают знак! Наши древние предки нанесли этот рисунок на камень. Изображает он мировое древо – ясень Иггдрасиль. Ясень этот своими корнями держит наш мир, а ветвями подпирает небо. Птица в ветвях – орел Одина…
– По-моему, больше похоже на лебедя…
– Старые скальды говорят и о лебеде – это не суть… Священный олень подъедает листву ясеня, а змей грызет его корни, но все тут же отрастает вновь. Так и дух человека должен возрождаться раз за разом… Сначала тебе нужно научиться входить в боевое безумие не страшась и наблюдать за собой А как научишься видеть, понимать, – тогда не оно тобой, а ты им править станешь. Сам будешь призывать его, когда нужно. Пусть твой ум будет холодным и трезвым, даже когда тело станет метаться и выть. С каждым разом все больше ты сможешь направлять свою ярость, и так до тех пор, пока полностью не овладеешь ей… Берсерк или ульфхеднар по-своему уязвим. Бесстрашный и умелый воин всегда сможет победить оборотня, если, конечно, трезв и расчетлив. Как только ты сумеешь соединить эти два начала – станешь непобедим, и лишь другой, более великий воин будет опасен тебе… И когда ты окончательно овладеешь своей звериной сутью, она перестанет являться наружу. Никто не будет подозревать о твоих способностях, но ты будешь в бою так же быстр и неукротим, как и зверь – прародитель…
– Откуда ты все это знаешь, Хаген?
Молодой вождь снова улыбнулся:
– Я был ульфхеднаром, пока Диармайд не вылечил меня. Он убил моего дядьку – Эйнара Дикого Кабана и, раненый, победил меня в единоборстве. Совсем юный, я тогда и считал, что волчий лик – означает покровительство богов. Диармайд показал мне, что это не так. Он учил меня, и теперь я считаю его своим вторым отцом. И больше не теряю в бою головы…
– Но князь победил тебя…
– Ты, верно, не знаешь, в чей хирд тебя занесла судьба. Ольбард Синеус – не простой воин, он даже не берсерк! Его отец был великим воителем, но погиб в битве, когда Ольбард был еще мал. Его воспитателем стал Вольх сын Всеслава.[73] Тот умел оборачиваться многими зверями, был мудр и провидел грядущее. Его дружины не знали поражений. Потом княжича воспитывал побратим Вольха – Ререх. Он тоже был ведуном и владел чудесными силами. От них Ольбард получил такие знания о временах прошлых и грядущих, что даже ты – сын Скульд[74] не можешь себе представить всей их глубины. Если бы он захотел владеть всею землей Гардарики – то, скорее всего, получил бы ее. Его дядька – Вещий Хельги[75] легко сделал это. Миклагард в ужасе склонился пред его ратью. Но знание это опасно для тех, кто хочет добыть славы только себе… Хельги сделал эту ошибку и погиб, но, умирая, завещал Ольбарду быть хранителем древнего знания и передать его своим потомкам. Поэтому князь не ищет власти себе, но поддержит того, кто станет устраивать вашу землю. Киевский Князь Ингвар рассорился с ним, не стал слушать добрых советов, как не слушал затем советов Асмунда, Свенельда и Скарпи, зато слушал людей жадных и нечестных – и вот убит Малфредом Сильным… Все гордость – трудно прислушаться к мудрости того, кто младше тебя летами. Зато легко послушать тех, кто говорит лишь то, что ты хочешь слышать…
– И ты все это знал, когда выходил против него с мечом?!
Хаген усмехнулся. По его лицу пробежала тень странного выражения.
– Я тогда шел умирать, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Лишь потом, когда раненым лежал в темноте, – я понял это… Нет чести выше той, чтобы пасть от руки величайшего воина, которого ты знаешь. Скажу честно – теперь я удивлен, что сумел продержаться так долго…
Плошка с кашей приятно грела ладони. В сытно пахнущем вареве попадались ароматные кусочки мяса. Горячая пресная лепешка была удивительно вкусна. Сашка ловко орудовал ложкой, жевал так, что аж за ушами трещало. Храбр крикнул со своего места:
– Реже мечи, Олекса! Бугры по спине идут!
Савинов, к всеобщему удовольствию, невнятно отшутился – мол, медведю много еды надо. Сквозь смех кто-то заметил:
– Где вы видали медведя с косой? Нигде! А у нас – вот он сидит, кашу трескает! Скажи Олекса, а сено ты так же ладно косишь, как головы весинские?
– Да не! Сено не могу, – я вообще косить не умею!
Воины аж подавились хохотом. Татуированный Лют сказал:
– Это дело наживное. Меня наш медведко чуть на полы не распластал. Добро, рев услыхал – отпрыгнул. А тот лохматый, с которым я рубился, – не успел. И стало его двое, одноногих, одноруких и одноглазых! Всего меня рудой залил – еле отмылся после…
Сашку упоминания о его безумии уже не сердили. Он теперь – спасибо Хагену – знал, что с ним делать. Или по крайней мере знал, что с этим вообще что-то можно сделать. На душе полегчало, и даже Согуд казался вполне симпатичным парнем, – ну так, слегка с придурью. А что взять с убогого? Всем своим существом Савинов чувствовал, что его теперь окончательно приняли. Причем приняли именно таким – безумным и неправильным. Теперь он свой для этих людей, а они в свою очередь – свои для него. Это значило одну очень серьезную вещь: он – ДОМА…
Далеко на севере в срубе из свежетесаных бревен сидел человек. Тяжелые, мощные плечи поникли от мрачных дум. В рыжей с проседью бороде запутались желтые стружки. Его воины спали. Снаружи бушевал ветер. Человек смотрел в огонь очага, горевшего посреди строения, и молчал. Его думы обращались к богам. Он спрашивал их и не слышал ответа. Боги отвернулись от него, забрали удачу. Предали… Недаром Одина зовут предателем воинов… А быть может, его предали люди? Он не знал… Тяжко, ох как тяжко терять… Терять близких друзей, единственного сына, веру… Пока человек жив – все может прийти вновь. Встанут рядом новые друзья, родятся сыновья – он не стар еще. Но как быть с верой? Если вера уходит – ее тяжело вернуть. Почти невозможно… Но жизнь идет, и человек не устает надеяться. Рыжебородый сидел, неподвижный, словно скала, и слушал вой ветра. Что-то грядет…
Глава 11
Волочок
…Читают усталые ноги
Рунную вязь дороги,
Но путь пролегает дале —
И некогда быть в печали…
Крепостца называлась незатейливо – Нижний Волочок. Она, что следовало из названия, прикрывала волок на первом, если считать от моря, Онежском пороге. Савинов определил ее для себя скорее как военное поселение, потому что гарнизона, как такового, в Волочке не было. Три десятка крепких усадеб сгрудились вокруг большого холма, одним из склонов обрывавшегося в реку. На холме, который на самом деле был скальным утесом, и стояла крепость. Она казалась маленькой, но толщина бревен, пошедших на строительство стен, и идеально выбранное расположение делали ее почти неприступной. Сам утес, державший крепостцу на своих плечах, был продолжением скальной гряды, пересекавшей речную долину почти под прямым углом. Там, где река в незапамятные времена прогрызла себе сквозь камень путь к морю, и был, собственно, порог. Вода стремительно неслась, рыча и бурля на его гранитных клыках. Шум порога разносился далеко. Во всяком случае Савинов услышал его гораздо раньше, чем увидел.
Едва лодьи Ольбарда показались из-за мыса, как на берегу началась суматоха. Загремело било. На речной плес, встречать князя, собралось почти все население Волочка. Народ радостно вопил и размахивал руками. Стайка детишек – мал мала меньше – помчалась вдоль воды навстречу русам. Поравнявшись со «Змиуланом», они притормозили и стали наперебой выкрикивать имена воинов. Те на приветствия отвечали, но держались степенно. Увидев, что лодьи проходят мимо, ребятня снова порскнула наперегонки вдоль берега, теперь уже в обратную сторону.
Стоило лодьям приблизиться к берегу, как сразу не меньше сотни человек из встречающих вошли в воду и едва не на руках вынесли корабли на берег. Там уже ждали остальные встречающие с хлебом-солью, как и полагается в таких случаях. Катили многообещающе выглядевшие бочонки, разжигали костры и составляли столы для пира. Савинов, прыгая через борт вместе с остальными, отметил про себя, что волнуется. Уж очень торжественно встречают. Даже на первый взгляд народу сбежалось сотни четыре. И ведь это не все… На забрале крепостной стены отсвечивали шеломы стражей, кто-то наверняка остался дома хлопотать по хозяйству, кто-то – в поле, на охоте или еще где. Но большинство здесь, и радость у людей – по всему видать – искренняя. Любят князя. Это хорошо! Правда, были и встревоженные, ищущие взгляды. Многие считали глазами прибывших, и лица их омрачала тень. Какая-то девица с умопомрачительной косой почти до пят, не найдя кого-то среди воинов, ударилась в слезы. Ее тут же увела женщина постарше.
«Они ж тут все друг друга знают, как у нас в станице… А Ольбардовы ребята – народ известный. Навроде наших папанинцев или, скажем челюскинцев… Их всех поименно помнят, да и в лицо… значит, увидят – кого не хватает. Кстати, новых физиономий тоже не пропустят…»
Ольбард, сойдя на берег, обнялся со здоровенным чернобородым детиной, у которого на поясе висел меч с позолоченной рукоятью, затем, повернувшись к остальным, поклонился им, а они ему в свою очередь. Причем вышло это так одновременно, что неясно было – кто поклонился первым. Савинов просто обалдел от этого зрелища. Он даже представить себе не мог, что князь с простыми людьми будет вести себя как с равными. «Однако…» Впрочем, он быстро вспомнил, что это Север, что недалече Новгород, где и через двести лет князей будут менять как наемных служек. Даже таких, как тезка Невский. И народ здесь вольный – кланяться кому попало не станет, да и терпеть кого ни попадя тоже. И уж если Ольбарда здесь любят и на сторону от него не тянут – значит, достоин князь такого доверия… Кстати, меч здесь на поясе был чуть ли не у каждого второго мужчины. Богато живут – это оружие не в пример дороже топора.
Тем временем все отведали хлеба-соли, а затем пустили вкруговую здоровенный ковш-братину с медом. Савинов в свой черед принял тяжеленный расписной ковш, выпил. Крякнул – мед оказался на диво крепок. Тут, видимо, официальная часть закончилась, воины смешались с местными. Поднялся гомон, кто-то хлопнул Сашку по плечу, и тот глазом не успел моргнуть, как оказался за столом. И началось. Блюда менялись одно за другим. Стали поминать погибших, потом пошли здравицы. Кто-то так ловко подливал меда в Сашкин рог, что он успевал заметить только руки в красивых браслетах. С непривычки он быстро объелся, а перемены все несли и несли. «Можно подумать, что они неделю готовились к нашему приходу». Звенели струны – кто-то уже пел былину. Сашка пытался сосредоточиться на ее смысле, но тот как-то ускользал. В голове звенело. «Ох, крепок мед!»
Было хорошо. «Можно даже сказать – комфортно». Внутри разливалось приятное тепло. Солнце ласково припекало, и ветер шевелил отросшие волосы. «Хорошо, не в помещении пьем. Уже сморило бы…» Пахло всем сразу – травой, свежестругаными досками, хлебом, медом, жареным мясом и другими вкусностями. Рука сама собой потянулась к блюду с пирожками, хотя живот уже был набит под завязку. Пирожки оказались с зайчатиной. Потом кто-то приобнял его за плечи: «Здрав будь, Медведко!» Рог сам оказался в руке. Выпили. «А ведь привяжется прозвище», – рассеянно подумал Савинов. Хотелось откинуться на спинку и отдохнуть, но у лавок спинки как-то не предусмотрены: «Упущеньице». Он облокотился о край стола. Некто, сидящий рядом, что-то вдохновенно рассказывал. Голос был знакомый. «Наверняка привирает», – почему-то подумал Сашка. Смех, снова звон струн. Кто-то толкает в бок:
– Олекса – расскажи как там, на небе? – Опять смех, возгласы: «Тише!», «Дайте послушать!».
В ушах гул. Сашка отмахнулся.
– Звезды там! – В ответ хохот, шутки. – Чего пристали? Не видите – я ж лыка не вяжу!
Снова знакомый голос. Кажется, это Лют.
– Тогда спой! Петь-то можешь?
Он хотел было отказаться, но с удивлением понял – не прочь!
– Гляди, брат, – сам напросился!
– О чем песнь-то?
– О воинах! – «Тихо! О воинах петь будет!»
Савинов уперся ладонями в столешницу: «Ну держитесь! В вашем репертуаре такого нету!»
- Как на грозный Терек выгнали казаки,
- Выгнали казаки сорок тысяч лошадей!
- И покрылось поле, и покрылся берег
- Сотнями пострелянных, порубленных людей!
- Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!
- С нашим атаманом не приходится тужить!
Песня понесла его вдаль. И слышался уже гром конских копыт, свист пуль и казачий клич. И гнулся, гнулся под ветром седой ковыль, а древние курганы волнами уходили к горизонту. Бескрайняя степь под бескрайним небом, воля, смерть и казачья судьба… Жернова истории с грохотом и скрежетом проворачивались. Пули сменились стрелами, белели кости… И летела, летела кавалерийская лава…
Потом тишина. Песня закончилась. Кто-то шепотом сказал: «Ух ты! Во дает!» И его тут же попросили еще. И он спел им «Нiч яка мiсячна», потом про Сагайдачного, а напоследок – «Вставай, страна огромная!»… От последней песни слушатели просто взвыли от восторга и потребовали повторить…
А потом он обнаружил себя сидящим на пригорке где-то в стороне от веселья. Солнце тихо клонилось к горизонту. Вечер. В голове потихоньку прояснялось. Мягкая трава манила прилечь, и Савинов действительно прилег. И стал смотреть в пламенеющие облака. На душе угнездилась странная, щемяще-приятная печаль. Ласточки чертили небосвод серпами крыльев. Воздух пьянил своей свежестью. Хотя, может быть, это все еще действовал мед… Через некоторое время до него дошло, что ветерок, шевелящий волосы, делает это как-то слишком осмысленно. Он запрокинул голову и встретился взглядом с ясноглазой девчонкой. «Интересно – давно она здесь? А браслетики-то знакомые…»
– Что, сокол ясный, печалуешься? Али есть по кому?
«Какой голос приятный. Да ведь дите еще – лет пятнадцать… Или здесь – это уже не дите?» Он сел. Девушка не отодвинулась. Улыбаясь, спросила:
– Испить не хочешь ли? – и протянула небольшой кувшинчик. В нем оказался квас, на диво прохладный и бодрящий. Савинов с удовольствием отпил, смахнул капли с усов и примостил кувшинчик в траве. Девушка сидела, подогнув под себя ножки, перебирала пальчиками косу (ух и роскошную!), перевитую синей лентой, и довольно-таки беззастенчиво его разглядывала. В глазах ее танцевали бесовские искорки. «Вот отрава!» – восхищенно подумал Сашка и тоже принялся ее разглядывать. «Пожалуй, да, – взрослеют здесь рано» – в ее ладной фигурке не было и следа девичьей хрупкости. Не была она и толстушкой – где надо тонко, а где надо… М-да. Мысли приняли совершенно определенное направление. Если бы Сашка умел – то покраснел бы. Потому что просто почувствовал, как ход его мыслей совершенно отчетливо отражается на лице. Щечки девушки зарумянились, но шальных глаз своих она не отвела. И было видно – ни капли не смутилась, наоборот – довольна, что понравилась. Савинов поймал себя на желании подсесть к ней поближе и воровато оглянулся.
Сей же момент выяснилось следующее. Дома, да и столы, за которыми самые стойкие еще продолжали веселиться, оказались совсем рядом – по ту сторону пригорка. И Савинов со своей малолетней искусительницей рассиживались на виду у всего честного народа. «Оп-па!.. Так ведь и женить могут! Черт знает их обычаи…» Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, он спросил:
– Как звать-то тебя, ясноглазая?
Она рассмеялась – как бубенцы рассыпала.
– Ясной и зовут! А девчата Яськой кличут, да только мне не очень нравится… Я охотника Борича дочь!.. А тебя я знаю – Гудой песнь про тебя пел. Ты Олександр Медведкович, – грядущее зришь, сабля твоя железо рубит, а боги тебя из Сварги на землю послали, чтобы князю помогал! А в бою в медведя оборачиваешься и себя не помнишь!.. Сказывают, ты весскую засаду едва не один одолел…
«Ой наврали!.. А прилипло-таки прозвище косматое!»
– Брешут про засаду, Ясна! Все там здорово бились, и я не из первых был.
– Так ведь не помнишь ты!
– Ну что-то все-таки помню… А не боишься меня? Вдруг вот ведмедем перекинусь…
«Дурацкий вопрос. Ни шиша она не боится. Интересно ей».
Она снова засмеялась:
– Чего бояться-то? Я ведь не враг тебе! Вот будь я воином с секирою и ищи смерти твоей – тогда боялась бы ужасно!
«Ну надо же! Черти послали на мою голову специалистку по берсеркам!»
Тут Ясна вдруг прервала его мысли, взяв за руку.
Шепнула: «Пойдем!»
Сашка поднялся и пошел следом за ней. Ладошка у нее была горячая. В голове мысли устроили чехарду. Уже почти ночь. И не было никаких сомнений – куда она его ведет. И зачем. Но какая-то часть ума, словно боясь сглазить, твердила: «Да вовсе нет! Это не то, что ты думаешь! Опомнись! Она же еще дите! Наверное, просто хочет что-то показать…» Может, и помогло – не сглазил.
В густеющих сумерках они спустились с пригорка, и Ясна повела его куда-то в сторону от домов. Уже почти в полной темноте они прошли мимо больших стогов сена. В ближайшем кто-то возился. Слышался женский смех.
«Да мы тут не одни такие», – подумал Сашка.
Ночь вкусно пахла свежим сеном вперемешку с полевыми цветами. Звезды на небе были такими же огромными, какими они видны из кабины самолета в ночном полете… Темнота вокруг казалась безопасной, наполненной теплом и смехом.
Несколько раз на пути попадались милующиеся парочки. Местные девчонки времени не теряли. Савинову показалось, что он узнал кого-то из своих…
В это время из-за стены леса выползла луна, и сразу стало видно, что они вовсе не уходили от домов Волочка, а просто обошли их по кругу. Здесь лес подступал к жилью ближе всего, и одна из усадеб стояла слегка на отшибе, у опушки. Сашка сразу почуял, что это то самое место. «Похоже, батин дом». Но в дом они, конечно, не пошли, а влезли по приставной лесенке на сеновал. Дух здесь стоял просто одуряющий.
Ясна почему-то замерла в двух шагах от него, прижав кулачки к груди, и Савинов понял, что она все-таки боится. Он осторожно обнял ее (боже – какая она горячая!) и ласково погладил по спинке.
– Боишься все же. Ну хочешь – ничего не будет?
Она вскинулась, обвила его шею руками:
– Нет! Пускай будет!
Сашка рассмеялся, и они, уже целуясь, упали в душистое сено. На миг возникла заминка – он совсем не разбирался в местной женской одежде. Впрочем, все это дело так или иначе снималось через голову… Ясна справилась со своим заданием куда как живее.
Луна, любопытствуя, выставила свой бок из-за края крыши. В ее призрачном свете девушка показалась Сашке прекрасной русалкой, изваянной из живого мрамора. Он притянул ее к себе. Как здорово от нее пахнет… И вспыхнул пожар!
Ее губы коснулись его шеи… Мороз пробежал по коже… Бархатистый изгиб бедра под ладонью… Вздох… Стон… Лунные лучи, пронизывая ее волосы, одевают девушку сияющим нимбом… Жар прикосновений, ее запах… Он тронул губами дерзко торчащий сосок. Она вздрогнула, обхватила его с неженской силой, притянула к себе… Вот сейчас!.. Сашка почувствовал, как сердце растекается в груди куском расплавленного металла…
Звук поцелуя… Какие сладкие у нее губы! Тонкие пальчики бродят по его спине… Становится жарко… Нестерпимо жарко… Стон… Еще… Прерывистое дыхание… Тела, мокрые от пота, нежно соприкасаются, двигаясь в едином ритме. Ясна изгибается, запрокинув голову, впивается в спину ноготками… А-Ах!
В перерывах между неистовствами они лежали рядом, обнявшись, и смотрели на звезды. Потом находился какой-нибудь повод, например девичий голосок произносил: «Ой! А что у нас здесь?» Проскакивала искра, и все начиналось сначала… Они уснули только когда стало светать.
Когда Сашка открыл глаза – солнце поднялось уже высоко. Ясна сидела рядом и старательно заплетала косу. Он погладил ее по голой коленке. Она улыбнулась. И тут его черт дернул сказать:
– В Белоозеро со мной поедешь?
Она удивленно посмотрела на него:
– Зачем? Я была там уже на Ярмарке.
У Сашки все как-то остановилось в голове. Он, еще ничего не понимая, медленно произнес:
– А если насовсем?
– Замуж позовешь? – сказала она без удивления и видимого энтузиазма. – Так я не пойду за тебя…
Сашке почудилось, что балка-матица – хрясь! – рухнула ему на голову. Видать, лицо у него сделалось соответствующее, потому что девушка бросила заплетаться и схватила его за руку:
– Свет мой, Олександр! Не потому не пойду за тебя, что не люб мне! Люб! Но ты воин, да еще и медвежий оборотец… Ты ж на одном месте сидеть не станешь, будешь в походы ходить да ратиться… А мне муж нужен такой, чтобы рядом был, да по хозяйству управился, да детей бы растить помогал… И уезжать отсюда я не хочу, а ты ведь здесь не останешься.
– Не останусь… – согласился он. – Только вот одного не пойму – на кой чох тебе все это нужно было?
– Так ведь люб ты мне! Сына от тебя хочу!
Балка упала на голову второй раз.
– Что?! Да ты с ума сошла. Как же ты потом с дитем себе жениха-то найдешь?
Теперь уже Ясна уставилась на него во все глаза.
– Вот и видно, что и вправду ты с неба или еще откудова, хоть по виду и наш! Обычая-свойства совсем не знаешь! Да если у меня дитя от знаменитого воина родится – меня любой парень в Волочке взять за себя порадуется, да еще из соседских весинов сваты прибегут! А ты не знал?
Савинов помолчал немного. Ощущал он себя полным идиотом…
– Знаешь, Ясна, обычай, конечно, неплохой, но вот чувство у меня такое… Словно племенной жеребец я… Понимаешь?
Она опустила глаза:
– Тебе… было плохо со мной?
– Нет, мне было очень, очень хорошо! – Он обнял ее и прижал к себе. – Вот только трудно будет привыкнуть… У нас все по-другому…
– Ты расскажешь?
– А успею? Мы же сегодня уходим.
– Но ведь ты приедешь еще?
Сашка заметил в ее глазах влажный блеск. «Ну вот! Как замуж – так пошел к черту, оборотец! А вот дите родить – это пожалуйста, хоть двойню… И вообще, – заходи на чай, добрый молодец, я тебя с мужем познакомлю!»
– Конечно, приеду! – сказал он. – Сыну подарков привезу… Или заберу вас, если женихи попереведутся вдруг и замуж тебя не возьмут.
– Возьмут-возьмут! – уже смеясь, заявила Ясна. И что удивительно – он ей поверил. А как не поверить?
Глава 12
«Он был прославленный стрелок, стрелять как он никто не мог…»[76]
…Тебя бы так пронесло, – подумал Борман, врываясь в туалет.