Консул Содружества Зорич Александр
А я остался «в сознании». Правда, в весьма относительном сознании – где-то на два балла по десятибалльной шкале Вилбера.
Мои мысли разбегались в разные стороны, как мыши, но я не переживал.
Я уже вообще ни о чем не переживал.
У моего переносного переживающего устройства душа-17-ПРС (персональная) был полностью выработан ресурс.
Конечно, я сразу догадался, что Заг соврал мне про свою Лилиану…
В отличие от Зага, предпочитающего «Глобальным Вестям» спортивные каналы, я знал, что гигантская удушливая планетища под названием Большой Ариман, куда начальство якобы послало Лилиану в командировку за системами биофильтрации, вот уже полгода как успешно пережила климоклазм, виртуозно обустроенный скатами после отвоевания планеты у Содружества.
И теперь на Большом Аримане, собственно, как и на Эсквемелине, тишь, гладь и скатья благодать. И уж точно никаких систем биофильтрации там не производят. Плевать скатам на биофильтрацию!
И сам я наврал насчет Северины…
Да, была у нас одна такая – только звали ее Доминика. Действительно инспектор. При воспоминании о тонких чертах ее лица, о грации ее движений у меня до сих пор внутри теплело.
Но она никогда не подходила ко мне ближе чем на два метра! Да и видел-то я ее всего четыре раза – даром что помню эти случайные встречи поминутно!
Увы, дружище Заг, такие изысканные девушки, как госпожа Доминика, не интересуются недоразвитыми монтажниками. И между собой называют их «одноклеточными» и «кобелями». А монтажникам социальная справедливость предоставляет богатый выбор между проститутками, официантками, школьницами, еще не пропетрившими, что почем, и такими же, как они сами – монтажниками.
Итак, ни Лилианы, ни Доминики не существовало в природе. Но какое это имело значение в свете ближайшего локального апокалипсиса в виде неизбежного энергетического коллапса нашего катера?
На этой радостной ноте я закрыл глаза…
Смерть – это очень капризная девушка. Смерть приходит, только когда она хочет, а не когда ты ее ждешь. Так было и в этот раз.
Я открыл глаза от того, что за шиворот моего комбинезона тонкой струйкой лилась вода. Причем лилась уже не первую секунду. Ручеек вытекал из правой штанины комбинезона и устремлялся в ботинок.
– Что за херня? – пробурчал я, осматриваясь.
Я сидел в том же кресле того же офицерского отсека, в котором и заснул. Пара пластиковых стаканчиков валялась на полу.
Пустая бутылка смотрела на меня своим единственным глазом.
Заг проснулся раньше. Он сидел напротив меня, тупо пялясь в одну точку. Из уголка его рта невзначай капала слюна.
«Если его сфотографировать, получится неплохая иллюстрация для „Пособия начинающего нарколога“. К разделу „Похмельный синдром. Острая и подострая формы“, – подумал я.
Только тут до меня дошло, что комбинезон на мне полностью мокрый. Я с трудом поднял глаза.
Надо мной стоял Чен. Он прижимал к груди пятилитровую емкость с питьевой водой. Такие же, только горлышком вниз, составляли неотъемлемую деталь обстановки всякого десантного отсека.
На дне бутыли плескалось что-то около литра жидкости.
«Значит, остальные четыре пошли на купание нас с Загом», – догадался я и тупо уставился на пол. И правда – там стояла лужа.
Прошла минута, и мои органы чувств окончательно пробудились. Сразу выяснилось, что в отсеке ужасно холодно – почти как в Копях. Меня сразу бросило в дрожь.
Словно бы вторя моим мыслям, Заг вслух удивился, как это лужа под ним еще не заледенела.
– Что происходит, Чен? – спросил я севшим со сна голосом. – Ты разве не в курсе – воду надо экономить!
– Решил вас разбудить, – отвечал Чен, опуская емкость на пол. По лаконизму этот ответ не знал себе равных.
– Зачем это? Пьяным сдохнуть гораздо приятнее… – возмутился Заг.
– Сдохнуть отменяется, – неохотно процедил Чен.
Мы с Загом переглянулись – что это он имеет в виду? Вроде бы холодина в командирском отсеке красноречивее всего свидетельствовала о том, что наш конец близок.
Холодина – это значит бортовой милитум перевел энергосистему в аварийный режим. Аварийный режим – это значит топить не будут. То есть будут, но очень и очень мало. Как раз столько, чтобы мы не сдохли сразу…
А еще холодина означает, что мы больше никуда не летим, а просто висим в пространстве над «безопасной» стороной планетки Фратрия-4. А наш милитум орет на полкосмоса: «Спасите наши задницы!» Только после всего, что случилось на Глокке и поблизости от него, едва ли найдется кто-то, кому будет до наших задниц дело. Но, строго говоря, это уже к холодине не имело отношения…
– Чен, скажи мне, что это значит – «сдохнуть отменяется»? – спросил я, с трудом разминая затекшую шею.
– Это значит, что наш катер кто-то затягивает в свою док-камеру, – бесстрастно ответил Чен. – Минут двадцать назад милитум сказал…
Мы с Загом снова переглянулись. Но теперь на наших лицах вместо отчаяния и недоумения отражались совсем другие эмоции.
Похмелье враз как рукой сняло. И притом без всякой химии!
А еще я подумал: «Господи, какой же этот Чен тормоз!»
– Чен, что это значит – в чью-то док-камеру? В чью это? – Радость была настолько нежданной и настолько оглушительной, что, как обычно, хотелось скрыть свое ликование за интересом ко всяким малозначимым деталям.
– Я знаю об этом корабле только то, что называется он «Корморан».
– Это же фрегат! – проявил сообразительность Заг.
– Первый раз слышу про такой, – бесцветным голосом сообщил Чен и уселся в свободное кресло.
– Выговор тебе с занесением, Чентам Делано Амакити. Нужно было лучше учиться, – прохрипел из своего угла сержант Гусак, и мы все застыли как громом пораженные. Кто как, а я в глубине души был уверен, что капут нашему свирепому Милошу…
А потом мы все четверо, прилипнув к видеоокну, с замиранием сердца наблюдали за тем, как великодушно распахивается ярко освещенная утроба корабля, как ворочают своими хлопотливыми конечностями стыковочные серверы «Корморана»…
О, в тот день было на что поглазеть. Увы, ни у кого из нас не было сил кричать от радости и удивляться…
Я взял капсулу с безмятежно окуклившимся найденышем и шагнул навстречу четверым людям в форме флаинг-офицеров Флота Большого Космоса.
И тогда я подумал, что, возможно, если бы не этот малыш, смерть не стала бы миндальничать с пушечным мясом вроде меня, Зага, Чена и сержанта Гусака.
Глава 4
Я попадаю в ТОП-10
Несчастная любовь – украшение любой биографии.
Александр Зорич
Стоило мне добраться до теплой койки, как мною овладела апатия. Я больше ничего не слышал и слушал. Никому не отвечал. Говорят, следующие двое суток в госпитальном отсеке «Корморана» я только и делал, что ел и спал. А выспавшись, снова наедался до отвала и укладывался дрыхнуть…
– Типичный травматический синдром! Вот увидишь, через несколько часов сменится маниакальной гиперактивностью!
– Да нет же, я тебе говорю! Это гипоактивность наступила как следствие стрессового перевозбуждения…
У моей койки шептались двое молодых интернов. Иногда к ним присоединялся доктор Леви – высокий худощавый человек с широкой лысиной, признаком большого ума.
Я делал вид, что никого не узнаю. Это давало мне преимущество – я мог не здороваться.
Моя «гипоактивность», впрочем, совершенно не мешала банде медиков использовать меня в качестве подопытной морской свинки – меня облепили датчиками, как рождественскую елку шарами. Но я не возражал. На самом деле я был настолько доволен жизнью (именно жизнью – тем, что жив!), что даже операцию на яйцах, наверное, перенес бы без ропота.
А вот от психосканирования я наотрез отказался. Правда, это было уже несколько дней спустя на нашей оперативной базе Декстра Порта.
Доктора «Корморана» настолько свыклись с моей молчаливостью, с моей прожорливостью и сонливостью, что когда я по прибытии на внутренний рейд Декстра Порты самостоятельно отстегнул все датчики, встал, надел комбинезон и довольно многословно поблагодарил их за заботу, они просто языки проглотили. От неожиданности. Интересно, они думали, что на Глокке я заразился болезнью Дауна?
Любезное предложение доктора Леви выдать мне направление в пехотный госпиталь я решительно отверг. Не надо было мне их «одолжений». Сачковать службу в мои планы не входило.
– Ну, как хотите, – прогнусавил интерн по имени Виктор. Он явно не понимал, отчего я так рвусь в бой.
– Тогда счастливого пути, – пробормотал доктор Леви, озадаченно чухая лысину. – Я, между прочим, слышал, что вас, молодой человек, представили к награде. К «Огненному Кресту». Как спасшего командира отделения и ребенка.
Я тоже это слышал. От Зага, который приходил меня навестить. Но я сделал вид, что удивлен.
– Кстати, а что с тем ребенком, которого я спас?
– Мы благополучно открыли капсулу теплой гибернации.
– И что?
– Ничего. В смысле, оказался здоровым, жизнеспособным…
– …мальчиком?
– Девочкой.
– А родители нашлись? Вы уже связались? Выяснили? – не отставал я.
– Ну… – замялся Виктор, – я, конечно, делал запрос. Но пока никакой информации нет. Детей с соответствующей ДНК-матрицей в базе данных Копей Даунинга не значится. Впрочем, это ни о чем не говорит. Скорее всего информация, которая была мне доступна, уже устарела. Может быть, родители вместе с ребенком прибыли на Глокк незадолго до катастрофы. Их, как положено, зарегистрировали, только данные не успели покинуть информационную систему Копей. Вы же знаете, как это бывает… Кроверны сбили спутники протокола или еще что-нибудь в этом духе…
– Ну дела… – Я, честно говоря, опешил.
– Но вы не волнуйтесь, молодой человек, – увещевал меня доктор Леви. – Думаю, на базе в два счета разберутся. У них и средства имеются, и каналы связи получше…
Чувствовалось, что судьба ребенка тут мало кого волнует. Про себя я такого сказать не мог. После стрекошвеек, после вод из поднебесья этот ребенок, то есть эта девочка… в общем, я даже немного разозлился.
– И что с ней теперь будет?
– С кем?
– Ну… с девочкой?
– Обычным порядком. Отправим ее в госпиталь флота. А там пусть разбираются… Там у них есть специалисты. Должны быть.
– То есть вы ее просто с рук спихнете – и все?!
– А вы, молодой человек, предлагаете мне ее здесь оставить? – с издевкой спросил доктор Леви. – Может быть, мне ее выкормить собственной грудью?
Я потупился. Он, конечно, был прав. С обычной точки зрения.
– Знаете, тогда давайте мне. Я хочу сам отнести ее в госпиталь, – постановил я.
Все трое театрально вылупились на меня, будто я предлагал им прямо так, прямо тут заняться групповым сексом.
– Какие-то проблемы? – переспросил я.
– Любые проблемы. Какие только скажете, – изрек доктор Леви. У него даже лысина покраснела. От работы мысли. – Начнем с того, что это воспрещается уставом Медицинской Службы.
– Что именно воспрещается?
– Передача детей посторонним лицам.
– «Посторонним лицам»? – взвился я. – Да если бы не я, малышка сейчас дрейфовала бы в своей капсуле по лабиринтам Копей Даунинга наподобие брошенной подводной лодки. Капсула, рассчитанная на сто восемь часов, уже прекратила бы работать, а даже если бы не прекратила… Кто ее нянчил бы? Кроверны? А может, меоравиоли?
– Да разве ж я спорю… – отозвался доктор Леви. – Но ведь устав есть устав… Вы – постороннее лицо. Вы не родственник, не опекун…
– А откуда вы знаете, что я не родственник?! Вы ведь даже имени ее не знаете!
– Да что вы так кипятитесь, молодой человек?
– Потому что я чуть не сдох там, на Глокке, из-за этой девчонки. Я носил ее на животе, как беременный, когда в меня стреляли из всего, что стреляет! Я чуть не погиб при старте нашего катера, тоже из-за нее. И я хочу знать, что с ней будет! Мне необходимо знать, что я не напрасно рвал свою задницу, чтобы вылезти из той мясорубки! Я хочу знать хотя бы, как ее зовут!
– Если это станет известно, вам непременно сообщат, – вставил словцо второй интерн.
Я покраснел и медленно сжал кулаки. Больше всего мне хотелось залепить этому молодцу в лоб. Чтоб знал, как умничать. А потом и доктору, чтобы меньше думал про устав.
Доктор Леви быстро понял, чем пахнет.
– Хорошо. Будь по-вашему. Пусть на моей совести будет значиться лишнее нарушение устава, – сказал он и добавил: – Виктор, принесите девочку.
Так я и вышел в холл Третьего терминала космопорта – с девчонкой на руках.
Доктора напялили на нее ушитый серебристый комбинезон самого маленького размера, какой смогли найти. Такие, слыхивал, держат на кораблях Космофлота для хурманчей. Ну, по-любому ее маленькое тельце болталось в этом комбинезоне, как палец в кармане пальто. Зато на плече комбинезончика красовалась крохотная надпись «Корморан».
Девчонка лопотала что-то невнятное и жадно смотрела по сторонам своими лучезарными васильковыми глазами, то и дело норовя ухватить меня за ухо. В тот момент, когда единственной выжившей обитательнице Копей Даунинга удалось осуществить свою маленькую мечту, на меня насели репортеры…
– Немедленно снимай! Посмотри, какой кадр! Солдат со спасенным ребенком!
– Это вы – Сергей ван Гримм?
– Не могли бы вы посадить ребенка на правую руку? Чтобы было видно ваше лицо?
– Что вы думаете о боеспособности армии Содружества после катастрофы на планете Глокк?
– Скажите, сколько щупалец у настоящего кроверна?
– Считаете ли вы себя героем?
Поначалу я пытался отвечать по существу…
Потом я пытался отвечать кратко…
В конце я пытался просто что-то отвечать…
Но когда моя девчонка начала тихонько хныкать, испугавшись этих информационных гогов с магогами, я довольно беспардонно растолкал говорливых долбодятлов и надушенных пигалиц локтями и пошел своей дорогой.
Отойдя на безопасное расстояние, я обернулся.
Чен Молчун как раз выходил из свинцового капонира службы биоконтроля. Естественно, весь этот беспрерывно болтающий муравейник двинулся к нему, старательно вытягивая навстречу новому герою щупальца трехмерных сканеров.
– Кажется, они не на того нарвались, а, красавица? – спросил я у моей девчонки, указывая головой в сторону Чена. Я был совершенно уверен в том, что уж кто-кто, а Чен не скажет им ни одного слова.
Ребенок, словно бы понимая, о чем я, ясноглазо улыбнулся и проагукал мне что-то на своем младенческом диалекте интерлингвы.
В госпиталь флота я, конечно, не пошел – пусть там лечатся эти флаинг-придурки.
А пошел я в свой родной, пехотный госпиталь. И хотя моя девчонка вроде бы к пехоте не относилась, я чувствовал, что там ей будет лучше.
– Меня зовут Аля Лаура Омаи. Меня назначили лидер-врачом вашей девочки. Я только что прочла ее файл с «Корморана». Конечно, я постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы побыстрее отыскать ее родителей или хотя бы дальних родственников. А до выяснения личности она будет находиться в «желтом» отделении под моим присмотром.
– А если личность так и не выяснится?
– Не может этого быть! Думаю, к завтрашнему утру мы будем знать о ней все.
– Значит, мне можно будет завтра утром зайти?
– Конечно, можно. А сейчас, уважаемый господин…
– …Серж. Серж ван Гримм, – подсказал я, пожирая ее глазами.
– Да-да, господин ван Гримм. А сейчас я должна вернуться к исполнению своих прямых обязанностей.
– А можно я еще сегодня вечером заскочу? Может, что-то уже выяснится?
– Если это так для вас принципиально – заходите, – бросила уже на ходу Аля Лаура.
Она ушла, а я остался стоять у входа в приемное отделение. Истукан истуканом. Таких красивых женщин я видел раньше только по видеокубу. А вживую – никогда.
Волосы до плеч, чудо из густого солнечного цвета.
Каштановые брови – как две норовистых кометы.
Даже не намекающие на чувственность губы. Губы, равнодушные к поцелуям.
Взгляд сразу в душу.
От такого взгляда, я думаю, млеют даже киборги. Вот что это за взгляд.
Походка доктора Али Лауры Омаи была быстрой, подлетающей, пластичной. Я буквально слизывал взглядом ее тень, бежавшую за ней по больничному коридору.
Мне хотелось расхохотаться. Или заплакать. Или застрелиться тут же, от невозможности преодолеть разделявший нас стеклянный барьерчик.
То есть физически я-то мог перескочить через этот барьерчик. Или, например, разбить стекло.
Но я совершенно твердо знал: это не приблизит меня к Але Лауре Омаи ни на сантиметр. Я вспомнил плешивого доктора Леви. Какими все-таки разными бывают доктора!
В душе у меня все перевернулось. Мне даже начало казаться, что весь этот Глокк – не впустую. Пройти через ад было необходимо, чтобы в конце концов оказаться в приемном отделении.
На негнущихся ногах я вышел из госпиталя. И сразу же попал в железные лапы к нашим особистам…
Эти сволочи хотели знать все. Как любил напевать мой папа, монстр военной инженерии,
- From my first cigarette
- Till my last dying day.
Пожалуй, офицеры Особого отдела были даже хуже журналистов.
– Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с человеком, выдававшим себя за Чаку Дюмулье?
– На каком основании сержант Гусак передал вам командование взводом?
– На чем основывается ваша уверенность в том, что вы ранили кроверна?
– Как именно вам удалось достичь пехотного катера?
– Не кажется ли вам странным повышенный коэффициент выживаемости вашего взвода?
Те же дурацкие вопросы. Только, в отличие от щелкоперов, растолкать особистов локтями мне не светило…
Когда я наконец выбрался на волю из кабинета капитана Арагве, меблированного в лучших традициях школы «пустого дизайна», была уже глубокая ночь. Навстречу мне топали рабочие третьей смены с красными от привычки к кофеиновой инъекции глазами.
Вроде любому нормальному человеку на моем месте было бы ясно: нужно идти в родную казарму и делать бай-бай. Но, видно, от нормального человека во мне осталось после Глокка всего ничего.
Итак, я снова отправился в пехотный госпиталь.
– Доктор Омаи? – спросил меня дежурный медбрат, сдерживая зевок. – Она в «желтой» палате. Ночное дежурство. Но туда нельзя! Там рядом операционный блок!
– Так будьте добры вызвать ее сюда!
– Не имею права. Ее приемные часы окончились. А дежурство началось. Она не имеет права покидать палату еще три часа.
– Что же мне делать?
– Ждать утра. Пока у нее снова начнется приемное время.
– А во сколько оно начнется?
– В двенадцать по местному.
– Ничего себе!
– Если хотите – можно здесь, на креслах прикорнуть. – У медбрата буквально слипались глаза; он и сам был не прочь «прикорнуть».
– Уж лучше тогда в казарму.
– Ну, мое дело предложить, – пожал плечами медбрат.
– Послушайте, – снова завел волынку я, щурясь от света ламп-бактериофагов. – Я Серж ван Гримм. Мне срочно нужно увидеться с доктором Омаи. Я тут кое-что узнал про найденыша, ребенка с планеты Глокк…
– Ван Гримм? Серж ван Гримм? – Сонливость медбрата как рукой сняло. Он заулыбался во всю пасть и даже вскочил с места. – Как я вас сразу не узнал? Я ж полчаса назад видел вас по кубику! Вы у нас теперь топ-десять недели! Господи, как я рад! Наш парень, простой пехотинец – и в «Глобальных Вестях»! Скажите, могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Я понял, что нужно срочно осваивать роль героя, не то – прощай Аля Лаура! Если бы я знал, какую службу сослужит мне эта «роль героя»!
– Спасибо тебе, дружище, – прочувствованно сказал я. – А вообще, мне действительно требуется помощь.
– С превеликим удовольствием!
– Пропусти меня в «желтую» палату, – попросил я, доверительно подмигивая.
По настоянию братишки я посетил стерилизационный лучевой душ. Лишь после него, заручившись моим честным-пречестным словом, что я не буду никуда заходить по дороге, парень разблокировал стеклянную дверь в коридор, ведущий в ту самую «желтую» палату, и пожелал мне удачи.
Честно говоря, когда я шел по коридору, мое сердце стучало так, как не стучало, наверное, и в аварийном контуре Копей Даунинга.
Наконец, вот она, дверь. Я открываю ее. Вхожу.
Освещенный тусклым, канареечно-желтым светом с выраженным биостимулирующим эффектом зал. В зале – спящие дети. Кое над кем – купол. Кое-кто дрыхнет по-обычному, крепко обнявшись с плюшевым медведем.
Все сплошь – эвакуанты, ясное дело. Откуда бы еще взяться детям в пехотном госпитале, где до войны с кровернами место было только взрослым долбодятлам?
Вывезенные на десантных транспортах из-под удара кровернов. Спасенные во время контрударов вроде нашего. Не все ведь операции были такими провальными…
Найденные, в конце концов, на борту терпящих бедствие коммерческих звездолетов. Впрочем, нет, заговариваюсь. «Космические» найденыши обычно попадали под юрисдикцию Космофлота.
Где-то среди этих несчастных (и все равно чертовски счастливых – спаслись ведь все-таки!) ребятишек – моя девчонка.
А за стеклянным столиком у входа в палату сидит, то есть, скорее, лежит… Аля Лаура Омаи.
Ее правая щека покоилась на мануальном интерфейсе нейрокомпьютера. Золотые волосы тревожно разметались по плечам.
Меня невольно передернуло. Военно-полевой рефлекс: лежащий в необычной позе человек после Глокка в самую последнюю очередь ассоциируется со спящим…
Но прошла секунда, и я просто-таки залюбовался. Спящая Аля Лаура была такой привлекательной!
Ее длинные, густые каштановые ресницы безмятежно отдыхали на щеках, усыпанных веснушками. И как я умудрился не заметить этих одуванчиковых полей на щечках доктора Омаи, когда беседовал с ней днем?
Итак, доктор Омаи заснула на рабочем месте. Крадучись, я приблизился к столу и очень тихо встал рядом.
Размеренное, как прибой, дыхание. Я невольно заслушался.
Пожалуй, я простоял так минут десять, пока сообразил, что на столе находится нечто очень неожиданное.
Чашка с остывшим индюшачьим бульоном. Плитка минус-калорийного шоколада с обгрызенным краем на пластиковой тарелке. Карликовая орхидея, цветущая черными туфельками с оранжевыми стелечками, в гидропонной мензурке.
Да я поначалу глазам своим не поверил – белые, длинные пальцы девушки с коротко обрезанными розовыми ногтями покоились на корешке толстенной книги, раскрытой на середине и положенной корешком вверх!
Да, это была книга! Самая настоящая бумажная книга!
Странно было наблюдать эту музейную штуку в наше просвещенное время, когда каждый третий житель Содружества вообще не умеет читать (а остальные читают в основном только этикетки, если есть охота сэкономить на товарах в говорящей упаковке), на самом обычном столе. Это было как арбалет какой-нибудь приметить у сержанта линейной пехоты!
К счастью, я относился к двум третям «условно грамотных» граждан Содружества. Я медленно прочел название: «Человек без свойств». И фамилию автора: «Роберт Музиль».
Хотя на меня никто и не смотрел, мои щеки как по команде запунцовели.
Ни фамилия автора, ни название не говорили мне ровным счетом ничего. Вдобавок книга была не на интерлингве, как я привык. А на… немецком. Если бы мой отец не был голландцем, я бы вообще хрена с два понял, что там написано…
Ай да баран я! Ай да лох! А еще нос деру в компании Зага Дакоты…
Не знаю, до каких глубин самоуничижения я бы дошел в своем психоанализе, если б доктор Омаи вдруг не пошевелилась.
Я вздрогнул и уставился на нее, ожидая пробуждения. Впрочем, не знаю, чего в моем взгляде было больше – желания, чтобы она проснулась, или страха, что она действительно сейчас проснется.
Но Аля Лаура лишь тихонько застонала во сне и переложила голову с правой щеки на левую. Бугорки между клавиатурными сенсорами (их делали специально для того, чтобы могли печатать слепые и осязательно-ориентированные негуманоиды) отпечатались на щеке доктора Омаи дюжиной розовых шашечек.
Это было ужасно трогательно. До такой степени трогательно, что я до крови закусил нижнюю губу. Смесь тоски, желания и растерянности, забурлившая в моей душе, была невыносимо едкой.
В ту же секунду я принял решение: немедленно уйти. Поскольку сама мысль о том, чтобы разбудить сейчас Алю Лауру, показалась мне кощунственной.
А через четыре часа я снова сидел в кабинете капитана Арагве. На казенном языке все это называлось «доуточнением хода операции по субъективным данным».
– Кому именно пришла в голову идея использовать гравилафет в качестве транспортного средства?
– Почему вы называете «случайным» свой интерес к морозильной камере, где был найден ребенок?
– В отчете флаинг-офицера с фрегата «Корморан» говорится, что, когда вы вышли из катера, ваш комбинезон был мокрым. Почему?
И так далее, и в том же духе, чтоб они все передохли!
Если без эмоций, то особистов, как и всякую Божью тварь, можно было понять. Не так-то много нас, пехтуры, осталось в живых после Глокка.
С другой стороны, разве из этого следует, что я должен сканать в этом унылом кабинете, отвечая на двухсотый за сутки вопрос?
Читать бесплатно другие книги:
