Шутка костлявой девы Чердак Наталья

Глава XIV

Истинная поэтесса

– Тридцать пять? Серьезно? – вскрикиваю я и делаю вид, будто не верю.

– Да, именно. В отличие от многих других женщин, я не скрываю свой настоящий возраст.

Передо мной восседает истинная поэтесса. Такая, какой я их всегда представлял.

Чуть пухловатая дама с округлыми бедрами и немного опухшим лицом. Ее волосы взбиты в прическу, из которой все еще торчит заколка с черными перьями. Похоже, той ночью мы немного перебрали. Сейчас голова побаливает, а тело ноет. Все-таки хорошо, что вчера я поймал ее полный интереса и желания взгляд.

Каждый мужчина замечает в женщине что-то свое. Важная деталь, которая сразу бросается в глаза и приковывает внимание. У нее вчера это был огромный фиолетовый бант на голове с торчащими во все стороны черными перьями.

Платье тряпочкой валяется около дивана. Мы сидим на кровати, и я притворяюсь, будто она и правда так молода, как ей хочется. Тело юноши дает свои преимущества. Можно пить полночи, а вторую половину потратить на чудесный секс.

Вчера после того, как ту молоденькую девушку утащил бородач, ко мне подсела женщина. Она держалась элегантно и уверенно. Будто всегда так делала: подсаживается к мужчинам в барах. Между пальцами красовался мундштук со вставленной в него тонкой сигаретой.

«Старомодно, но необычно, – подумал тогда я. – Что-то в этом определенно есть».

– А вы тоже поэт, юноша? – спросила она чуть прокуренным, но мягким голосом, и затянулась своей сигаретой.

Слово «юноша» меня немного смутило. Однако я тут же вспомнил, что сейчас выгляжу как семнадцатилетний парень. Потому все мои привычные «методы» наверняка не сработали бы.

– Здесь я только слушатель, – сказал я и беззаботно улыбнулся. Как мне и следовало.

Наверняка во мне ее привлекла молодость, ведь она сама уже была не юна. Для себя я сделал вывод, что эта женщина помешана на красоте и омоложении. Опыт – вот что тянет желторотых юнцов к дамам постарше. Опыт и невысказанное обещание удовольствия и наслаждения. Пыл и красивое тело – то, что ищут уже утратившие невинность молодости.

Помню ее нарумяненные ярко-розовые щеки. Такой цвет не идет никакой женщине, особенно полненькой и в летах. Она точно пытается выглядеть младше. Вот уж кому не помешала бы политика племени маиси (заключаю я). Ей нужно поменьше думать и казаться, а просто быть собой.

Весь вечер она проворковала вокруг меня как заботливая мать. Женщина мудрая и одинокая, она решила найти этой ночью человека, который бы согрел. Я вызвался. Готовый пионер с подтянутым животом и бицепсами как банки.

Сейчас она лежит передо мной обнаженная и проводит по мышцам пухловатыми пальцами с кольцами в камнях.

– Чем ты занимаешься?

Я решаю не говорить правду. Она часто бывает лишней.

– Покоряю горы, – отвечаю я полушутя-полусерьезно.

– Хороший мальчик, – зевает она и растягивает губы в безразличной улыбке. Вероятно, она решила, что я про горные лыжи. – Приготовить тебе завтрак? Что ты хочешь, малыш? – спрашивает она и тянет шею куда-то вправо. Смотрю туда же: там зеркало с отражающимися в нем лицами и телами. Ее живот немного дряблый и не лишен жирка.

Если бы у меня во дворе росли молодильные яблоки, я бы обязательно приготовил их ей на завтрак. Не потому что она не привлекает меня, просто хочется подарить этой женщине то, чего она так желает. Чтобы ее саму не кривя душой можно было назвать малышкой.

«Может, сводить ее к тому озеру?» – размышляю я и тут же отбрасываю эту мысль.

А вдруг все это не так безоблачно, как мне кажется? Вдруг я вообще проснусь дряхлым стариком и на следующее утро откину копыта? От таких мыслей аппетит выветривается.

– Спасибо, я не очень голоден. Мне нужно домой.

– Еще увидимся?

– Я только за! Конечно, увидимся, – подтверждаю я, натягивая джинсы.

– Лови! – кричит Мари.

На автомате ловлю предмет, летящий в руки. Пальцы ощущают тепло пластмассы. Разжимаю ладонь и смотрю, чем она в меня запустила: ключ от домофона.

– Приходи, – говорит она. – От квартиры пока не даю, но если будешь рядом и решишь неожиданно наведаться в дождь, а меня не будет дома, хоть переждешь непогоду.

Меня удивляет ее выходка. Не могу не спросить:

– Ты всем даешь ключи?

Она щурится, но, кажется, не обижается:

– Только самым симпатичным.

– И много таких?

– Пока ты один.

Не знаю, врет она или нет, но лучше поверить и убедить ее в том, что я не имел в виду ничего плохого. А то вдруг моя новая маленькая возможность ускользнет так же быстро, как и появилась.

– Спасибо, – благодарю и целую ее в щеку.

– И все? А я-то думала, ты сильный мальчик…

Чертовка дразнит меня: заползла под одеяло и смотрит оттуда одним глазом.

– Ну, держись! – задорно говорю я и мигом прыгаю на кровать.

Мари дико хохочет и накрывает меня с головой одеялом.

Глава XV

Половина жизни

Если ты чего-то боишься, оно непременно случается. Мой возраст опять изменился. К счастью, я не проснулся в теле младенца. Иначе за мной некому было бы ухаживать.

Отношения с Марией продолжались недолго. Через неделю после нашей первой встречи она попала в больницу. Произошло это, конечно, не только по ее вине. В драку женщину втянул алкоголь и колкое замечание. На каком-то из вечеров она явно перебрала с выпивкой и полезла в драку с молоденькой рыжей певичкой, за которой теперь ухлестывал Макс.

Там был вроде как брошен какой-то сомнительный комплимент-оскорбление. Это касалось морщин или еще чего-то. Услышав его, Мари поднялась с места и вцепилась молоденькой, чуть подвыпившей певичке в рыжие кудри. В ход, конечно же, пошли когти. Пьяных женщин лучше не злить, в таком состоянии они начинают не только кусаться, но и размахивать кулачками, что, по сути, не так безобидно, как может показаться.

Я пришел к ней в больницу всего раз. Мы мило поболтали о том, что хирурги вправят нос и все будет хорошо. Затем обсудили погоду, ее бывшего мужа и еще какие-то ненужные моему мозгу вещи. Разговор тек вяло, пока она не произнесла:

– Скажи мне, как бы ты хотел умереть?

Сам факт того, что Мари затронула такую странную тему, удивил. Я вспомнил свои рассуждения об этом и уверил ее, что до смерти ей еще очень и очень далеко.

– Я прожила, возможно, половину жизни. На самом деле мне тридцать девять лет…

Я был удивлен. Она действительно выглядела на тридцать пять и не больше того.

– И, честно признаться, понимаю, что лучше-то уже не будет, – продолжила она.

– Зачем ты так говоришь? – сказал я чуть громче, чем было нужно. Мне нравилась эта женщина. То, как она подавала себя. Будто изысканное вино, как бы банально это ни звучало. Она на вкус была будто с кислинкой, я точно помню это, как вино с двадцатилетней выдержкой. А кожа ее пахла молоком. Или, скорее, сливками. Теплыми сливками для черного кофе. Было совершенно непонятно, почему ее интересуют такие, совсем не жизнеутверждающие, вопросы.

– Больше всего я не хочу умирать с трубками в носу. Но по-другому просто не смогу. Я слишком слабая, чтобы уйти как героиня из книги, – сказала она и тут же заплакала: горько и слабо, как ребенок, который узнал новую правду о мире и теперь не может смириться с ней.

И тогда я научил ее простой вещи. Не нужно пускать пулю в лоб. Не нужно становиться овощем. Достаточно следить за собой, заниматься танцами или боевыми искусствами, в общем, поддерживать себя, и все будет нормально. Лет до семидесяти, а потом… потом мы все уже угаснем.

– Но до семидесяти тебе еще так далеко, – уверял я, а она только смотрела в потолок и глотала слезы. Все мои слова были бесполезны, как и тысячи похожих.

– И что тогда, когда мне будет семьдесят? – наконец выдавила она почти безразлично.

– А когда конец будет близок, просто пойти в горы или найти экстремальное увлечение, которое однажды убьет тебя. Точнее, поможет уйти. Нужно стать профи, летать на дельтаплане или парашюте, а в один момент, когда поймешь: вот он – конец, – отпустить внутренние рычаги и уйти.

– Спасибо. – Ее руки были прижаты к разбитому носу, слезы текли по щекам.

Она плакала, когда я уходил.

Она плакала, возможно, и потом, когда поняла, что я больше не приду.

В тот вечер я позвонил секретарше босса и сказал, что ситуация куда серьезнее, чем казалась, и я продлеваю больничный. До того, как я встретил Киру, немного ухлестывал за этой девушкой. Может, поэтому она спросила:

– Мне навестить тебя, Женя, дорогой?

– Не стоит, – сказал я и повесил трубку. Возможно, ее это оскорбило, но мне было искренне плевать.

И опять я начал думать о Кире, о том, что надо бы позвонить, но она, наверное, просто не узнает меня или не поймет.

Глава XVI

День Победы

– Дедушка, вам чего? – вежливо спрашивает продавщица.

Глаза старца затуманены белой пленкой, он тыкает пальцем в хлеб и что-то бормочет. Вид ничтожный и жалкий. Этот старец и есть я. Мое тело одряхлело за одну ночь, и я еле встал с кровати. Когда все же поднялся, вспомнил, что вечером звонила Мари и взяла с меня обещание, что я приду на следующий день.

Я не пришел к ней не потому, что не хотел, просто этим утром со мной случилось это. Дряблые мышцы и усталость. Полуслепой глаз и сиплый голос. Уши более-менее слышат, но язык не слушается. Зубов почти не осталось.

– С Днем Победы Вас! – поздравляют меня люди в автобусе, внутрь которого я прошел беспрепятственно.

– Сегодня все для ветеранов, – сипит водитель.

– Спасибо Вам! – верещит кондукторша и пробивает билет. Он оказывается счастливым.

Здоровым глазом я различаю цифры и считаю сумму в уме.

Лица вокруг выражают радость и счастье. Дети, одетые в матроски, девушки с георгиевскими ленточками, которые каждый год раздают у метро, женщины и мужчины, веселящиеся, потому что не нужно идти на опостылевшую работу.

– А Вы где воевали? – вежливо спрашивает меня какая-то женщина с лицом, похожим на сушеную сливу.

Мы на Дворцовой площади. Сегодня тут парад: шумная толпа, много алкоголя. Зачем-то я решил поплестись именно сюда. Наверное, чтобы посмотреть и почувствовать себя героем. Это, конечно, нечестно, но я хочу хоть раз в жизни ощутить, как все меня любят, и почувствовать чужую благодарность. Этой дряхлеющей женщине, которая задала вопрос, нужно что-то ответить. Напрягаю память и начинаю выдумывать историю, затем вспоминаю биографию деда и приправляю ее реальными фактами. Ложь льется из меня фонтаном. Женщина светится тихой радостью, пока я говорю.

Честно признаться, я точно не знаю, сколько мне лет. На самом деле, с чего все окружающие взяли, будто восемьдесят? Может, я буду выглядеть так уже в шестьдесят?

– Смотри, это наши победители, – учит какая-то мамочка своего сынишку. – Они выиграли войну. Запоминай, – с грустью добавляет она, – перед тобой последние ветераны.

После этих слов меня охватывает паника. А вдруг это и есть конец? Вдруг я умру вот так: в теле старика? Никто даже не узнает.

Меня охватывает ужас. Умереть на самом деле, не прожив и половины жизни, было бы несправедливо. Осознание этого, возможно, факта дается с трудом.

Я выхожу вместе с ветеранами и, хватаясь за сердце, бреду на Дворцовую площадь. Все до единого улыбаются мне, кто-то дарит цветы и говорит приятные слова. Среди женщин и мужчин, которые боролись за мой город, я иду к каким-то министрам и тоже улыбаюсь, обнажая почти беззубый рот. Волна эйфории подхватывает меня и уносит туда, где играет музыка и улыбаются такие же дряхлые, но счастливые старики.

«Если это тело последнее, то так тому и быть», – думаю я в тот момент. Воодушевление, ощущение праздника, стадный инстинкт приводят меня к таким мыслям.

Эффект толпы. Нарастающее эмоциональное заражение. Общее возбуждение.

После праздника я решаю просто погулять по городу. Вечером уже пьяные люди поздравляют меня. Бегут к ларькам за цветами и одаривают гвоздиками.

Душевные все-таки люди в Петербурге, странные и в то же время добрые. Нажимаю код домофона.

Хороший, светлый праздник. Именно эта мысль возникает в голове, когда кто-то бьет по затылку тяжелым предметом. Сознание меркнет и на какое-то время угасает.

Тело борется со смертью. Жестокая дуэль, из которой я выхожу победителем.

Открываю глаза и смотрю по сторонам. Приходит неприятное осознание того, что нахожусь в больнице. Как ни странно, в коридоре. Не подавая признаков жизни, лежу минут сорок и думаю о произошедшем.

– Вы уж потерпите, – произносит голос около меня.

Поворачиваю голову. Женщина лет пятидесяти пяти с глубокими морщинами около рта стоит рядом с раскладушкой.

– Места переполнены, в праздники всегда так.

Она рассказывает про группы подростков, которые сбиваются в кучки и избивают ветеранов. Я узнаю, что это по большей части школьники: как ни странно, именно они стоят за избиениями стариков. Кто-то ведет активные действия, другие же прячутся за мониторами экранов и пишут комментарии к картинкам с ветеранами. В День Победы в социальной сети «ВК» стены пестрели не только «Спасибо деду за Победу» и георгиевскими ленточками. Какие-то умники догадались «отфотошопить» картинку: рулон туалетной бумаги был не белый, а в оранжево-черную полоску.

– Мне пора, – говорит медсестра. – Мы сделаем все, чтобы Вам стало лучше.

Люди ее поколения – дети ветеранов, относятся к старикам с большим почтением.

Кто-то рядом сипит: «Спасибо».

Не вызывающий симпатии парень малых лет. Его нос разбит, а губы запеклись кровью.

– Что с тобой? – удивляюсь я. – Подрался? – мой голос скрипит, как старая деревянная половица под тяжелым ботинком.

– Да так… – мямлит он нерешительно. – Подрался. Вот и получил.

– За дело?

Он молчит. Может, ему сложно говорить или он не слышал вопроса? В любом случае мне не очень хочется разговаривать. Голова побаливает, и я чувствую, что на затылке вздулась довольно большая шишка.

– Теперь думаю, что да, – протягивает наконец он, будто решая для себя что-то важное.

– Одноклассники побили? – будничным тоном спрашиваю я.

– Нет, они были чуть старше, эти ребята.

– Как же? За что хоть?

Юноша внимательно смотрит на меня. Есть в этом взгляде что-то жалкое. Будто кто-то его стыдит. Будто я и есть причина этого подавленного выражения на лице. Смесь раскаяния и внутренней злости. Такие лица бывают, наверное, только у малолетних преступников.

– На кого ты злишься, парень? – участливо интересуюсь я.

Он привстает на локти и, преодолевая усталость, спрашивает:

– Что вы пережили на этой войне?

Тут мне приходится опять рассказывать чужую историю, врать и навешивать щедрые горсти лапши на доверчивые уши: про то, как потерял сестру, потому что она отказалась есть обои и умерла, как сбежал мальчишкой на фронт, подделав документы, и был ранен в бедро. Я описываю ужасы войны так, будто и правда побывал там.

С каждой минутой его лицо делается все более несчастным.

– Простите, это я! Это все я! – верещит он и лицом падает на подушку.

– Малец, ты чего это? – озадаченно спрашиваю я.

Он лежит неподвижно и вздрагивает. Минуту, две…

Время идет не спеша, будто ему некуда торопиться. Мне же остается только молча ждать.

Наконец звучит приглушенный подушкой голос:

– Вы были точно таким, как я тогда на войне… Храни вас Бог, – заключает школьник.

Смущаюсь. Ему, вероятно, и правда очень стыдно. Решаю не трогать парня.

Потом закрываю глаза и говорю:

– Все в жизни делают ошибки. Они наша платформа. Нужно совершить десятки проступков, чтобы стать человеком. Кому-то и сотни не хватит… а ты молодец, парень.

Он не отвечает, отворачивается и вроде засыпает. Но я-то знаю, что это не так.

Глава XVII

Встреча на «Пьяной аллее»

Спустя дней десять я встал с кровати подростком. Эволюция идет не поэтапно по схеме «ребенок-подросток-мужчина-дед», а как-то вперемешку. Сложно сказать, каким я проснусь завтра. Каждый новый день может принести что угодно. Главное, не могу и не хочу идти к врачам, думаю, это бесполезно, а определить самостоятельно, что же это за болезнь, я, естественно, не в силах. Вирус или, скорее, сбой сам выбирает, в какой возраст меня кинуть. Его схема пока непонятна.

В любом случае, когда я находился в теле пожилого, если не сказать – дряхлого человека, смерть стояла слишком близко. Она дышала в спину, а я даже не бежал, да и, наверное, не смог бы бежать. Возможно, пугающая близость конца отрезвила меня, и теперь я осторожничаю: покупаю в аптеке разные таблетки на случай неожиданной болезни. Вдруг проснусь в теле пятидесятилетнего мужчины, и у меня случится инфаркт?

– Лекарство от остановки сердца, пожалуйста, – диктую я миловидной аптекарше. В пальцах зажат список.

Или в один день я мальчишкой упаду с дерева?

– Еще йод, милочка, зеленку…

Теперь со мной может произойти все что угодно! И я ничего не смогу сделать.

– И еще средство от… – шепчу я, и девушка волнительным тоном произносит:

– Понимаю…

«Ничего ты не понимаешь!» – злюсь я и спрашиваю, сколько должен.

Из аптеки выхожу с двумя объемистыми пакетами, набитыми разными лекарствами и препаратами.

Дома, естественно, никого нет и быть не может. Открываю ноутбук и, удобно устроившись на диване, читаю почту в соцсети. Ничего интересного… сплошной мусор и спам, но среди этого спама я вижу одного и того же адресата. Долгое время я не заходил на свою настоящую страницу, у меня, конечно же, есть несколько фейков. Хотелось, чтобы все забыли о моем существовании.

Письмо… Это она! Кира! Несколько десятков сообщений. Открываю одно из них.

«Евгений, прошло уже две с половиной недели, до тебя не дозвониться. У тебя дома куча моих шмоток, и мне нужно их забрать! Напиши, как прочтешь!»

«Мило…» – думаю я и открываю другие сообщения. Чем ближе дата к сегодняшнему дню, тем они все более грозные. Наподобие «Ты что, отдал мои вещи новой подружке? Или поддался порыву и скинул их с балкона?!»

Попиваю свое домашнее мохито с водкой и посмеиваюсь. Я же не женщина, чтобы вещи с балкона швырять, тем более половину из них я сам купил. Было бы глупо так поступать.

Следующие письма – сплошная волна негатива, а потом и вовсе недельное молчание. Затем сквозь безразличные мне сообщения от псевдодрузей начинают просачиваться «Все в порядке?», «Ты здоров?», и теперь ставшие моими любимыми строчки: «Солнце, ты жив? Позвони мне!». Оно было написано не так давно. Может, еще есть шанс вернуть все, как было.

Бросаюсь к телефону, ищу в списке контактов ее имя, нахожу и… кладу трубку на тумбочку. Задумчиво смотрю на скелеты фикусов. Прыжки в возрасте не безобидны. Нужно сначала вылечиться, а потом звонить. Но как излечить эту неизвестную болезнь?

Я начинаю опасаться. Становлюсь одним из этого племени, про которое мне рассказала поэтесса в баре. В Интернете нахожу информацию и читаю, как они спят по двадцать минут и желают друг другу неприятных снов, чтобы побыстрее проснуться.

Каждое новое утро может убить меня и, возможно, я даже не узнаю об этом. Проходят дни, пока что сообщений нет.

Когда я в следующий раз просыпаюсь в теле семнадцатилетнего парня, решаю сходить на еще один поэтический вечер в тот бар. Тусклые лампы, подвыпившие люди, рифмы со сцены – антураж. Скучно. К счастью, опять встречаю Мари. Похоже, она не обижается на то, что я так надолго пропал и не давал о себе знать.

Сегодня на ней красное обтягивающее платье, открывающее чуть полноватые ноги. Я невольно любуюсь ее фигурой. Аппетитна и сочна – вот мое заключение.

– Нос чуть с горбинкой, но тебе идет так даже больше, – заявляю я. – Он придает тебе шарма.

Мария подсаживается ближе и смыкает руки у меня на шее.

– Спасибо, милый. Скучал?

– Конечно, я думал о тебе.

– Почему же ни разу не пришел тогда? – играет она. – Испугался моих синяков?

– У меня были некоторые дела… Я уезжал в Москву, – вру я.

– В Москву? – ее глаза большие. – Помнится, я как-то отправилась в Москву автостопом…

– И как? Много приключений нашли тебя?

Она завораживающе улыбается улыбкой зрелой женщины:

– Мне они были только в радость.

Вечером я опять оказываюсь у нее дома.

Но перед этим мы сидим за последним столиком и глотаем таблетки. Мир делается другим. Я и раньше пробовал наркотики, но в этот раз все было по-другому.

Гуляем по Кузнечному переулку, что недалеко от метро «Владимирская», заглядываем в другие бары, знакомимся с людьми, находим очередного странного типа и идем на поэтический квартирник.

– Приглашаю присоединиться ко мне, – доверительно говорит один немного подвыпивший мужчина и кладет руку на мое плечо. Он ненамного старше меня.

Это, вероятно, и есть поэтическая богема. Изысканная, потрепанная и сильно нахлеставшаяся алкоголя. Сегодня я хочу найти ту девушку. Быть может, она на одной из этих тусовок. Нужно идти.

Поэты в пиджаках, с козлиными бородками, подстриженными усами или густыми бакенбардами. Девушки-поэтессы – ярко накрашенные и сильно выпивающие.

В квартиру сложно пробраться. На лестнице толпится много людей, все болтают и смолят. Один из тех, что с козлиной бородкой, записывает выступление другого на телефон: на фоне лифта и нецензурных надписей на стене он декламирует свои стихи. Дамы смеются по-лошадиному и не прикрывают рот ладошками. Их чуть желтоватые зубы тускло выделяются на фоне общего веселья.

На несколько минут мы застреваем. Мой проводник здоровается со всеми и знакомит меня с публикой.

Честно говоря, я испытываю ко всему происходящему довольно вялый интерес, меня завело сюда отнюдь не любопытство и уж тем более не желание познакомиться с горе-поэтами, я пришел сюда ради того, чтобы отыскать ее.

– Перерыв окончен, скоро все начнется! – кричит сверху человек с длинными волосами. Если я правильно понял, это его квартирник.

Кто-то еще стоит на лестнице и болтает, мы же поднимаемся на один лестничный пролет. Дверь не заперта, а даже чуть приоткрыта. Заходим внутрь. Передо мной заставленный обувью пол. Куртки висят на вешалках, шейные платки брошены на стул вместе с бумажными пакетами. Повсюду ходят хипстеры и наслаждаются атмосферой надуманного искусства.

– Проходите, – говорит мне новый приятель, и мы с Мари проходим по коридору до главной комнаты. В ней самодельная барная стойка, раскиданные по полу подушки и рояль около окна. Огромные потолки, как и во всех домах на Невском. Мы на Большой Конюшенной, всем заправляет Крузенштерн.

С Марией здоровается каждый, на меня смотрят и протягивают руки, чтобы познакомиться. Бесстрастно соприкасаюсь ладонями и тут же отворачиваюсь. Наконец все устаканивается и программа начинается.

Поэт с рябью на щеках и прямыми черными волосами читает стихи. Другой, с длинными седыми кудрями, сидит в углу и зыркает на все проницательными синими, как васильки, глазами – два кусочка ясного неба, ввинченные в морщинистое лицо. Собираются люди с красными волосами и самодельными украшениями, мужчины с бутылками пива и гитарами.

Они так отличаются от того, что я видел до этого! Все индивидуальны, все по-своему уже съехали с катушек. Каждый думает, что уникален.

В паузе толкаю Мари локтем и пытаюсь узнать, тут ли та девушка, с которой я разговаривал про племя маиси. Называю ей имя и псевдоним. Лицо моей спутницы непроницаемо – камень. Я не знаю, что именно она чувствует, когда говорит:

– Да, я вроде видела ее где-то тут.

– Я на минуту, – говорю я и отхожу. Взгляд зацепился за одного человека.

– А девушка, которая пару недель назад читала стихи – она тут? – спрашиваю я у бородача, который утащил ее тогда. Пять минут назад он, изрядно пьяный, танцевал на сцене и орал во всю глотку: «Женщины – мировое зло! Решительно все!»

Сейчас он лежит мордой на стойке и разлепляет глаза, чтобы увидеть, кто с ним разговаривает. Слипшиеся губы раскрываются и произносят:

– Да, но она, кажется, ушла из всего этого.

– Почему? – с недоумением спрашиваю я.

– Другого поля ягода. Ей надоело.

Похоже, мы не увидимся сегодня. Жаль, я надеялся, что она будет тут.

– Пойдем на «Пьяную аллею»? Будем песни горланить? – воодушевляется этот тип. – Она там и живет. Недалеко.

Я знаю, где она живет. После того, как Кира съехала, она вернулась на Васильевский остров. Когда мы жили вместе, все то время, что она не писала книгу, Кира куда-то сбегала. По ее словам, это были поэтические вечера. Возможно, сегодня стоит попытать удачу и увидеть ее.

Мы отправляемся на «Пьяную аллею» распевать песни. По дороге встречаются бомжи. Их трудно отличить от тех, кто идет рядом со мной. От выпивших людей всегда пахнет одинаково, и вовсе не важно, что на них надето: костюмы для выступлений или же обрывки заляпанных блевотиной тканей.

Доходим до «Пьяной аллеи», что около метро. С нами другие поэты и гитара.

– Давай, друг, – говорит мне бородач. – Петь умеешь?

– Умею, – говорю без колебаний. – Когда я жил…

– Ну так вперед! Мы же не зря сюда пришли.

– Есть какая-то определенная цель?

– Пой, – хлопает он меня по плечу и куда-то смотрит.

Из горла вырывается песня. Какой-то знакомый с детства мотив, и происходит нечто. Поэт застывает и, прислонив бутылку ко рту, опрокидывает голову назад. Затем выпрямляется и смотрит в одну точку, будто там есть кто-то, кто знаком ему. По бороде течет пиво. В глазах грусть.

Не останавливая песни, прослеживаю взглядом, что же так его зацепило. То же самое чувство горечи и досады на судьбу пронзает и меня.

Напротив нас, на летней террасе в «Coffeshop», сидит Кира и улыбается какому-то парню. Щурю глаза и присматриваюсь. Там же Макс! Восседает, как король, и доверительно похлопывает мою Киру по руке. Женщины ведутся на подобную сентиментальную чушь, особенно если они в отчаянии.

– Эта стерва ушла от меня, – говорит поэт. – И месяца не повстречались.

Но я не слушаю его.