Мы над собой не властны Томас Мэтью

— В начале занятия я тебя представлю, а ты садись где-нибудь в заднем ряду и слушай. Сиди тихо, никого не отвлекай. Не задавай вопросов, я все равно не смогу с тобой разговаривать. Пожалуйста, не перебивай, мне надо сосредоточиться.

Приехав на место, отец заглушил мотор и замер неподвижно с закрытыми глазами. Сделал несколько глубоких вдохов. Коннелл молча ждал, что будет дальше. Отец потер виски, потом открыл глаза:

— Готов?

— Угу, — сказал Коннелл.

Отец пояснил, взяв с заднего сиденья кейс:

— Небольшое упражнение на расслабление. Я всегда так делаю перед занятием.

Коннелл удивился: обычно отец производил впечатление спокойной уверенности в себе, а о его квалификации преподавателя говорили многочисленные наградные листы на стене.

Он начал что-то искать в кейсе, не нашел и страшно разволновался. Вытащил целую кипу листов, стал судорожно их перебирать. Коннелл буквально слышал, как у отца колотится сердце. Найдя наконец нужное — планшет с прикрепленными к нему листками, — отец застыл снова. Лихорадочная деятельность разом перешла в полное оцепенение. Коннелл сидел рядом, не зная, что сказать. Отец смотрел прямо перед собой.

— Это ничего, — произнес он вдруг. — Просто из-за того, что ты здесь. Я хочу, чтобы все было идеально.

По дороге через студенческий городок им то и дело встречались знакомые отца. Он быстро здоровался, наскоро представлял Коннелла и спешил дальше, хотя лица собеседников расцветали дежурными улыбками, — даже самый нелюдимый брюзга всегда выразит радость при встрече с отпрысками коллеги. Коннелл не мог угнаться за отцом и под конец перешел на подобие бега трусцой, не успевая как следует разглядеть все интересное вокруг. Студенческий городок был прямо как в кино — величественные здания с колоннами и фронтонами. Ни за что не догадаешься, что здесь учатся люди, пытающиеся выбиться из нищеты.

— Красиво здесь, — заметил Коннелл.

— Колледж проектировал знаменитый архитектор по имени Стэнфорд Уайт, — ответил отец заученным, бесстрастным тоном, словно лекцию читал. — Одно время здесь был филиал Нью-Йоркского университета. Ректор стремился воплотить в жизнь идеал американского колледжа. В начале семидесятых содержать филиал стало слишком дорого, и университет продал его штату Нью-Йорк. Тогда мы и переехали сюда из старой школы естественных наук Бронкс-Сайенс.[12]

— Пап! — окликнул Коннелл.

— А?

— Мы опаздываем?

— Нет.

— Тогда почему мы бежим?

Должно быть, что-то такое было в его голосе, отчего отец остановился и положил руку ему на плечо:

— Не так я хотел бы, поверь. Мне многое хочется тебе здесь показать. Например, потрясающе красивую смотровую площадку под названием... — Он потер нос и несколько секунд молчал. — Зал славы выдающихся деятелей Америки. Вид оттуда на несколько миль вокруг. И много статуй. Если все пройдет хорошо, я, может, свожу тебя туда после занятия.

Судя по спешке отца, Коннелл ожидал, что они, едва войдя в здание, отправятся прямо в лекционный зал, где их с нетерпением ожидает толпа студентов, но отец сперва повел его в лабораторию и закрыл за собой дверь. Он разрешил Коннеллу осматривать все, что его заинтересует, главное — ничего не сломать. При этом он широким жестом указал на человеческий скелет, подвешенный в углу, ряд клеток с крысами у дальней стены и несколько стеклянных мензурок и чашек Петри, а сам, с планшетом в руках, принялся расхаживать взад-вперед, негромко бормоча себе под нос.

Коннелл не стал нарушать хрупкий покой сгрудившихся в кучку мензурок. Виновато отводя глаза под укоризненным взглядом крыс и пустых глазниц скелета, он обошел всю комнату, но ничего вдохновляющего не нашел. Постукивая по стеклянной стенке клетки с крысами, начал прислушиваться, что читает отец.

— Покорми их, если хочешь. — Отец кивнул на крыс.

Казалось, они тоже слушали.

— В ящике у тебя за спиной пакет с кормом.

— Да ну, не хочу, — отказался Коннелл.

— Мне надо сосредоточиться перед лекцией, — сказал отец. — А когда ты слушаешь, меня это сбивает. Вот, держи!

Пошарив на столе, он бросил Коннеллу экземпляр «Сайентифик Америкэн». Коннеллу не нравился этот журнал. И так весь дом был ими завален. Папа вечно показывал ему статьи о черных дырах, ледниках и кислотном дожде, а Коннелл все равно предпочитал «Спортс иллюстрейтид» и страничку о жизни знаменитостей в журнале «Тайм».

— Посиди пока снаружи, а я тебя позову, когда пора будет идти на лекцию.

Коннелл хотел сказать: не надо ему вообще этой дурацкой лекции, он может и совсем уйти, если уж так мешает, — но удержался. Все-таки сочинение написать надо. И не только из-за этого. Что-то подсказывало, что сейчас лучше не нарываться.

— Давай я прямо туда, в лекционный зал пойду, — предложил он.

— Отлично! — обрадовался папа. — Поднимешься по лестнице, аудитория четыреста сорок три. Сам всем представишься.

Когда Коннелл уходил, отец умывался над раковиной сбоку от длинного лабораторного стола.

Коннелл поднялся на следующий этаж, шагая через три ступеньки. Дверь аудитории стояла настежь. Коннелл с независимым видом прошел мимо. Народу на лекцию собралось неожиданно много. И как он может войти и назвать себя перед такой толпой студентов? Он и перед своими ровесниками выступать едва мог от волнения — боялся, что голос сорвется или даст петуха.

Он притворился, будто изучает доску объявлений, потом вернулся и снова заглянул в дверь. Скамьи в аудитории располагались амфитеатром, так что сидящие в задних рядах смотрели на доску сверху вниз. Вдруг ему бросилась в глаза надпись на застекленном ящике на стене: «В случае пожара разбейте стекло». Да он и с топором в руках будет совершенно беспомощным! А ведь отец, пожалуй, прав, что готовит свою речь заранее.

Коннелл вошел в аудиторию и прошмыгнул на свободное место в заднем ряду. Посидел, пока не утихло сердцебиение. Не будет он представляться. Пусть сами догадываются, кто он такой, если кому интересно.

Отец, войдя, не посмотрел вверх, а сразу прошел на возвышение у доски и начал читать вслух, сжимая в руках планшет.

— Сегодня мы приступаем к изучению центральной нервной системы. Материала много, и он понадобится на экзамене, поэтому записывайте, пожалуйста, как можно подробнее — у меня не будет возможности прерываться и отвечать на вопросы. Если что-то останется непонятным, запишите вопросы на листочке и передайте мне в конце лекции. В четверг я принесу ответы в письменном виде. Кроме того, к сожалению, должен сообщить, что из-за большой загруженности исследовательской работой я вынужден отменить индивидуальные консультации до конца семестра.

Зал взорвался недовольными стонами. Отец даже головы не поднял, просто переждал шум, прижав палец к странице на том месте, где остановился.

— В конце занятия я соберу ваши листочки с вопросами и раздам ответы на вопросы с прошлого раза. Имейте в виду, я трачу немало личного времени, чтобы записать ответы, так что не сомневайтесь, это с лихвой возместит вам отсутствие консультаций. Если во время лекции я буду запинаться или не сразу соберусь с мыслями, это из-за изматывающего режима работы в последнее время... И еще одно. С сегодняшнего дня я буду читать только заранее подготовленный текст. Вопросы и ответы исключаются. Вы все, несомненно, заметили, что за несколько предыдущих лекций мы охватили меньше материала, чем в начальной части курса.

Студенты согласно зашумели. Отец как будто не слышал.

— Прошу меня извинить за такую пассивную подачу материала. Дело в том, что нам нужно освоить большой объем к выпускным экзаменам. Итак, приступим!

Когда отец еще только вошел, по залу пробежал недовольный ропот. В начале его речи студенты переглядывались и перешептывались, но сейчас те, перед кем еще не лежали тетради, поспешили их достать, и все приготовились записывать.

— Центральная нервная система, — начал отец, — представляет собой наибольшую часть нервной системы. Она состоит из головного и спинного мозга. Центральная нервная система вместе с периферической нервной системой — о ней мы узнаем позже — играет важнейшую роль в регулировании поведения человека.

Коннелл огляделся: вокруг сосредоточенно записывали каждое слово.

— Головной мозг располагается в полости черепа, спинной — в позвоночном канале.

Несколько человек подняли руки — наверное, по привычке. Если отец и заметил их краем глаза, то ничем этого не показал. Он перевернул страницу и продолжил читать:

— Центральная нервная система имеет изящно устроенную двухуровневую защиту. Во-первых, головной и спинной мозг защищают мембраны, называемые мозговыми оболочками. Это три слоя соединительной ткани. Если идти от внешнего слоя вглубь: твердая оболочка, паутинная оболочка и мягкая оболочка.

Студенты смотрели озадаченно. Многие перестали писать и начали переглядываться. Поднялся уже целый лес рук.

— Второй уровень защиты центральной нервной системы обеспечивают кости. Кости черепа защищают головной мозг, позвонки — спинной.

Почти все студенты тянули руки. Отец предупредил, что не будет отвечать на вопросы, однако, если бы он видел, сколько их, наверняка прояснил бы трудное место, чтобы спокойно двигаться дальше.

— В головной мозг поступают сенсорные сигналы от спинного мозга, а также от нервных волокон — их мы обсудим позднее. Основная работа мозга — обрабатывать поступающие нервные импульсы и контролировать работу мышц и внутренних органов.

Надо что-то делать! Отец явно не слышит, какой поднялся шум. Он словно в трансе. Студенты уже бросили конспектировать. Коннелл не хотел сердить отца, но ведь наверняка тот сам потом спасибо скажет.

Коннелл встал. Все обернулись к нему. Пальцы у него дрожали. Он хотел только одного: чтобы отец оторвал взгляд от страницы.

Кашлянув, он крикнул:

— Папа!

Отец, должно быть, не услышал, а если и слышал, то не понял, насколько все серьезно. Сесть бы снова на место, но уже нельзя. Коннелл начал задыхаться.

— Спинной мозг выполняет три основные функции, — продолжал отец. — Передает сенсорные импульсы от периферической нервной системы к головному мозгу. Передает моторные импульсы от головного мозга к эффекторным клеткам. И наконец, играет роль второстепенного рефлекторного центра.

— Папа! — крикнул Коннелл громче. — Пап!

Отец посмотрел прямо на него, словно, кроме них, в комнате никого нет. Студенты разом опустили руки. Отец оглядел море лиц. Все ждали, что будет дальше. Отец вновь склонился над планшетом. Руки тут же снова взметнулись вверх.

По всей аудитории раздались голоса:

— Профессор!

— Профессор Лири!

Он никак не отреагировал.

— Второй уровень защиты центральной нервной системы обеспечивают кости.

Какой-то парень подпрыгивал на сиденье, словно сейчас сорвется с места и стащит преподавателя с кафедры.

— Кости черепа защищают головной мозг...

Коннелл сообразил, что эти слова только что уже звучали.

— Что за фигня? — спросил подпрыгивающий парень.

— Эй! — завопила девица несколькими рядами выше. — Вы нас вообще слышите?

Коннеллу и раньше случалось видеть своего отца в приступе решительности. Если необходимо что-то сделать, он упрется рогом и сделает.

Поднялся такой гвалт, что голос отца едва можно было различить.

— Папа! — заорал Коннелл.

Отец снова замолчал и даже отступил на шаг от кафедры, на которой лежал планшет. Несколько уже прочитанных страниц перелистнулись обратно. Отец снова посмотрел на Коннелла тем странным взглядом, словно, кроме них, в помещении никого нет. Потом схватил кейс и так стиснул ручку, словно его пытались отобрать. Затем, опомнившись, вернулся на возвышение. Коннелл сел.

— Сегодня мы приступаем к изучению центральной нервной системы, — произнес отец.

И замолчал, обводя взглядом аудиторию. Студенты притихли. Коннеллу безумно хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заговорил. Он знал, что ему этого делать нельзя ни в коем случае.

Прошло несколько секунд. Отец махнул рукой девушке в первом ряду — она во время неразберихи продолжала записывать.

— Карен, — сказал отец. — Карен, правильно?

— Да, профессор Лири.

— Карен, подскажите, пожалуйста, на чем я остановился?

— Вы сказали, что спинной мозг играет роль второстепенного рефлекторного центра.

— Хорошо, — сказал отец. — Очень хорошо, спасибо. Именно то, что нужно. Спинной мозг как рефлекторный центр.

Он стремительно перелистал страницы. Дойдя до конца, принялся листать обратно с такой силой, что казалось — они вот-вот оторвутся.

— Видите ли, я устал. Очень много работы. И разных забот. Особенно одна забота меня ужасно отвлекает. Прошу прощения за то, что это помешало сегодняшней лекции. Если вы посмотрите назад, то увидите в последнем ряду моего сына.

Коннеллу вся кровь бросилась в лицо.

— Как видите, сегодня сын пришел ко мне на работу, — говорил отец. — Это важный день для него. Правда, сын?

Сейчас начнет рассказывать про сочинение...

— Да, — сказал Коннелл.

— Сегодня у него день рождения.

Все уставились на Коннелла. День рождения у него был почти месяц назад. Он и сейчас видел как наяву: бита, бейсбольные перчатки, сетка, ящики с мячами, ведерко для мячей. Порывы ледяного ветра на улице. При лунном свете отправлять мячи в сетку. Так приятно слышать «чпок» удачного удара в ночной тишине.

На лицах расцвели улыбки. Девушки умиленно заахали. Одна спросила, сколько ему лет.

— Четырнадцать, — ответил Коннелл.

— Сегодня исполнилось, — объявил отец. — Он такой хороший мальчик, сидит и ждет меня. Понимаете, сразу после лекции мы с ним поедем на стадион. Играют «Метс», открытие сезона. Это меня и отвлекало все время. Я беспокоился насчет пробок на дорогах — как бы не опоздать. Прошу прощения за рассеянность. Если честно, я бы, с вашего разрешения, закончил сегодня лекцию пораньше. Наверстаем на следующей неделе. Я понимаю, многие из вас приехали издалека. Вы меня извините, если я сегодня отменю лекцию, а материал доберем в следующий раз?

Студенты переглядывались. Многие ворчали. Один парень треснул кулаком по столу и, крикнув: «Вот же хрень!», пошел к выходу.

— Хорошо, хорошо. Замечательно, — сказал отец. — На этом мы сегодня закончим.

Студенты начали собирать вещи.

— Я сейчас раздам листочки, на них подробно изложено содержание сегодняшней лекции. В следующий раз мы быстренько пройдемся по пунктам. — Отец принялся запихивать бумаги в кейс. Сказал под общий шум: — Спасибо вам большое! Простите, что из-за меня вы даром потеряли время.

Студенты, проходя мимо, поздравляли Коннелла с днем рождения. Отец махал им вслед. Когда в аудитории никого не осталось, Коннелл подошел к кафедре. Отец стоял лицом к доске, упираясь в нее руками. Плечи у него вздрагивали.

— Мне надо пописать, — сказал Коннелл, хотя на самом деле ему не хотелось.

В ванной, остановившись перед зеркалом, он задрал рубашку, потом совсем ее снял и согнул руки. Мышцы выступали уже заметно рельефнее. Он поднес сжатые кулаки к ушам и напряг мускулы, как Халк Хоган[13]. Оскалился в сумасшедшей улыбке, уткнулся в зеркало лбом. Стекло затуманилось от дыхания, потом опять очистилось. Коннелл шлепнул себя по животу, еще по-детски пухлому. Остался красный след.

— Уходи! — сказал Коннелл жирку. — Пошел вон!

И тут же испугался — вдруг кто-нибудь войдет? Поскорее опять натянул рубашку и вернулся к отцу. До машины они шли молча.

Когда свернули на шоссе, отец сказал:

— У меня нет билетов на матч. Но можно все равно поехать. Может, еще попадем.

— Да не надо.

— Билеты купить, наверное, трудно.

— Угу.

— Может, съездим, посмотрим самолеты?

Коннелл включил радио и прибавил громкости, искоса наблюдая за отцом — рассердится? Тот словно и не заметил. Коннелл еще прибавил звука. Отец повернул рукоятку:

— Не так громко.

Теперь получилось тише, чем было вначале, но Коннелл промолчал, глядя в окно.

— Пап, скажи...

— Что?

— Что это ты там устроил?

— Просто у меня сегодня не было настроения читать лекцию.

— А почему ты сказал про день рождения?

Отец вспыхнул и крепче сжал руль.

— Думаешь, я не помню, когда у моего сына день рождения? Тринадцатого марта! — Отец тяжело вздохнул. — Я просто хотел, чтобы все прошло идеально. Чтобы ты мог написать хорошее сочинение.

— Ты вроде как сам не знал, что говорить.

— Нормально все было! — заорал отец. — И точка! Просто я никогда раньше не читал лекции при тебе. Все, закончили дискуссию!

Голос его все повышался и под конец дошел почти до визга. Отец с трудом перевел дух.

— Я вообще не хотел сегодня сидеть в духоте...

Какое-то время оба молчали.

— Прости, что так получилось с сочинением, — сказал отец. — Может, в другой раз приедешь?

— Да ладно. Выдумаю что-нибудь. Я и так знаю, какой ты учитель. Ты каждый день меня учишь.

Они приехали в Квинс, на луг, который привыкли называть своим, — вдоль шоссе, ведущего к аэропорту Ла-Гуардия. Остановив машину, отец повернулся к Коннеллу:

— Можно тебя попросить? Пожалуйста, не рассказывай маме, хорошо?

— Что мы сюда приехали?

— Нет. Про то, другое.

— А, конечно. Само собой.

— Ты вот понимаешь, а она не поймет.

За оградой самолеты один за другим выруливали на взлетную полосу. Ревели моторы; самолеты взлетали совсем близко. Рядом с ними чувствуешь себя карликом. Коннелл вцепился в ячейки проволочной сетки, а отец обнимал его за плечи.

На обратном пути они слушали трансляцию матча. Когда вернулись домой, отец не лег на диван с наушниками, а снова включил радио. Они сидели рядышком и слушали репортаж. «Метсы» побили «Филадельфия Филлис» с преимуществом в одну перебежку. Гуден простоял на подаче целых восемь иннингов, а сменивший его Франко обеспечил команде победу.

Вообще-то, Коннеллу хотелось рассказать маме обо всех сегодняшних странностях, но папа и всегда странный. Поди пойми, где обычная странность, а где особенная. Тут не просто проблема поколений — тут пропасть размером в целую жизнь. Папа в молодости не шатался по миру в компании хиппи, а просиживал целые дни в лаборатории и слушал Бинга Кросби[14]. Он любил иностранные языки и дурацкие каламбуры. Сколько раз отец за завтраком с совершенно серьезным видом спрашивал Коннела, сварить ему яйцо всмятку или в рюкзачок!

А разве можно забыть, какую штуку он выкинул в прошлом году на День благодарения? Они тогда поехали в гости к своим друзьям Коукли. Раньше Коукли жили по соседству, в таком же, как у них, доме на три семьи, а недавно переехали на Лонг-Айленд, в дом с коврами, приземистыми диванами и громадным телевизором — трансляции матчей по нему смотреть просто замечательно. Синди Коукли и мама Коннелла дружили еще с начальной школы, с самого первого класса.

Родители готовились к выходу у себя в спальне. Коннелл валялся на кровати и читал. Внизу, в гостиной, работало радио, — должно быть, родители решили, что Коннелл тоже там. Внезапно мама начала хихикать, совсем по-девчоночьи, словно между ними происходило что-то запретное. Коннелл на цыпочках подобрался к двери.

— Эд, прекрати! — услышал он.

— А что такое? По-моему, идея шикарная.

— Да ну тебя! Ужас какой-то! — Маминым словам противоречил восторг в голосе. — Не вздумай!

— Все, уже сделано.

— Эд! — взвизгнула мама. — Она же совсем новая!

Родители смеются — не такая уж редкость, но сейчас все было иначе. При нем они смеялись по-взрослому сдержанно, а сейчас резвились без оглядки. Он никогда не слышал у мамы такого молодого голоса.

— Посмотри, как тебе? — спросил отец.

— Не смей этого никому показывать! — потребовала мама. — Слышишь?

— Боишься, дамы в обморок попадают?

Несколько секунд прошло в молчании. Коннелл прижался вплотную к двери. Сердце у него глухо стукало в груди. Послышалась какая-то приглушенная возня.

— Некогда же, времени нет, — сказала мама таким тоном, словно времени больше чем достаточно.

Потом она тихонько застонала. Коннелл похолодел. Он ни разу не видел, чтобы они целовали друг друга в губы, а сейчас вовсю целовались и бог знает что еще проделывали. Сколько раз, глядя, как Джек Коукли с грубоватой нежностью прижимает к себе Синди, Коннелл мысленно упрашивал отца обнять маму при всех.

— Пора идти, — сказала мама.

Вжикнула молния на платье.

— Надо Джека развеселить, а то он совсем приуныл.

Коннелл метнулся к себе в комнату. Потом, когда родители вышли из спальни, он искал на их лицах хоть какую-нибудь подсказку — что они там затевали? — но так ничего и не увидел.

В спокойном, ненапряженном молчании выехали на шоссе Нортен-Стейт-парквей и в конце концов приехали к Коукли. Мужчины сели смотреть футбол, а женщины тем временем за разговорами носили еду из кухни. На столе красовались хрустальные бокалы, серебряные приборы, красивые серебряные солонка с перечницей и скатерти в два слоя. Коннелл первым уселся за стол, предвкушая, как налопается и будет потом сидеть на диване вместе со взрослыми мужчинами, поглаживая себя по раздутому животу и тихо икая.

Джек разрезал индейку. Гости по очереди протягивали ему тарелки.

— Эд! — сказал Джек. — Может, снимешь пиджак? Будь как мы.

Все знали, что сейчас начнется.

— Не могу, — сказал папа. — У меня рубашка без спинки.

Среди гостей порхнули смешки. У Коннелла горели щеки. Один и тот же ритуал повторяется каждый год. Может, всем это и кажется смешным, но все-таки зачем отец дурака валяет? Он единственный пришел в гости в костюме. Остальные были в свитерах и свободных штанах из «китайки». А отец даже в жаркие летние дни носит рубашки с длинным рукавом и строгие брюки. Коннелл чихать хотел на отцовские предостережения насчет истончившегося озонового слоя и рака кожи. Он знал одно: папа выглядит как дебил.

— Слушай, Эд, — сказал Джек, — ты каждый раз так говоришь. Что это вообще значит?

Джек — шесть футов четыре дюйма росту, двести пятьдесят фунтов весу[15] — бывший морпех. Когда они все вместе смотрели по телевизору американский футбол, нетрудно было представить Джека квотербеком. Он громогласно рассказывал всякие байки и хохотал во все горло. Папа Коннелла говорил тихо, и все тянули шеи, чтобы расслышать, у Джека лицо просто светилось, когда он слушал, а Коннелл дождаться не мог, скорей бы отец замолчал. Он боялся, что Джек поймет, какой отец на самом деле чудик.

— Понимаете, у меня рубашка без спинки. Не могу я снять пиджак, неудобно получится.

— А почему вдруг рубашка — без спинки?

— Так дешевле, — объяснил папа. — Расход ткани меньше.

— Ну ничего, я думаю, никто здесь не умрет, если твою спину увидит, — неожиданно резко заявил Джек. — Вот скажи, Фрэнк, ты не боишься увидеть спину Эда?

Фрэнк переводил взгляд с Джека на папу Коннелла, словно старался угадать правильный ответ.

— Ладно вам, ребята, — сказал он, смущенно посмеиваясь. — Хочет человек сидеть в пиджаке — пусть его. Праздник все-таки.

— Я понял, что он хочет сидеть в пиджаке. А меня это нервирует. По-хорошему прошу: сними пиджак!

— Ты серьезно? Так сильно хочешь, чтобы я снял пиджак?

Джек уставился на папу в упор. Синди запоздало уловила напряжение, словно какой-нибудь инфразвук, и потянула мужа за рукав.

— Да! — сказал Джек. — Я так хочу!

— Ну что делать... В конце концов, это твой дом.

— Точно, пока еще мой!

— Джек! — ахнула Синди.

Тут даже мама Коннелла встревожилась, хотя улыбалась поначалу. Считалось, якобы Коннелл не знает о том, что известно его родителям: в авиакомпании, где работает Джек, готовится сокращение и Джек боится, как бы его не уволили. Вечерами Коннелл, приоткрыв дверь своей комнаты, слушал мамины разговоры по телефону в кухне.

— Да ничего страшного, Синди, — сказал папа. — Джек, значит, мой пиджак тебе очень мешает?

— Мы тут все запросто, один ты в пиджаке!

— Хорошо, я понял, — сказал папа и встал. — Прости, что всех побеспокоил.

Он медленно стащил с себя пиджак. У дорогой на вид рубашки была аккуратно вырезана спинка. Рукава едва держались. Вся папина спина, в нелепых веснушках и редких жестких волосках, была на виду. Казалось, время остановилось.

— Доволен? — спросил папа. — Этого ты хотел? Ну давай, любуйся!

Джек неожиданно расхохотался, словно гром грянул с ясного неба. За первым раскатом последовал второй, а дальше смех посыпался частой дробью, будто камешки подпрыгивают на воде. Его заразительный хохот подхватили все.

— Садись уже, дурила, ешь индейку! — сказал Джек, отдышавшись.

По его лицу было ясно: он за папу Коннелла пойдет под пули, если понадобится. Коннелл и раньше видел, как люди вот так же смотрели на Эда. Наверное, надо быть взрослым, чтобы оценить его по-настоящему.

Осенью отец заставил Коннелла написать для школьной конференции доклад об адаптации живых организмов. Они набрали целую кучу мокриц-броненосцев и стали постукивать их по спинкам шариковой ручкой. Вначале потревоженные мокрицы сворачивались в шарик; постепенно они прекратили реагировать на раздражитель — одни раньше, другие позже. Считалось, что этот результат имеет огромное значение: мокрицы за какие-нибудь пять минут научились игнорировать инстинкты, сформировавшиеся за миллионы лет эволюции. Коннелл собирал данные, а папа помогал ему рисовать графики и диаграммы на листах картона. Придя на конференцию, Коннелл сразу понял, что у него нет шансов. Другие участники приготовили действующие модели вулканов, радиоуправляемые машинки и громоздкие модели замкнутых экосистем со сложными биоциклами, занимающие два больших стола. А у него при себе даже нет коробки с мокрицами, всего только пара плакатов. Когда собрались учителя и начались презентации, Коннелла бросило в пот. Он как мог изложил ход эксперимента, который не так уж хорошо понимал.

Вручая ему первую премию, преподаватели особенно подчеркивали изящество и простоту эксперимента при строгом соблюдении научного метода. Другие родители, когда объявляли фамилию их ребенка, вскакивали и принимались радостно вопить, а папа остался сидеть на месте, только вскинул кулак и молча кивнул Коннеллу. Это произвело на Коннелла сильнейшее впечатление. Отец как будто заранее знал, что победа им обеспечена.

Придя вечером домой после работы, мама отвела его в сторонку.

— Расскажи, как все было на папиной лекции? Какой он был? — спросила она почему-то шепотом, со странным напряжением на лице.

Коннелл от волнения чуть не проболтался, но в последнюю секунду вспомнил свое обещание.

— Папа как всегда, — сказал он. — Я ничего не понял, что он говорил.