Пляжный клуб Хильдебранд Элин
– Я понял, – ответил Мак. – Продавай. – «Прощай, ферма».
– Размещу объявление завтра же утром, – заверил Дэвид. – Надеюсь, ты понимаешь, что мы на этом не разбогатеем.
– Конечно.
– А с домом что?
– Ничего, – сказал Мак. – Я возвращаюсь. Сам там приберу.
– Надумал податься в наши края?
– Как только закроется отель, сразу приеду. Еще пара недель.
– Тогда позвони, как прибудешь, – сказал Дэвид. – Подпишешь кое-какие бумаги. Ладно, жду с нетерпением. Ты, наверное, совсем взрослый стал.
– А то, – улыбнулся Мак.
На следующий день Мак стоял на ступеньках церкви Святой Марии на Федерал-стрит и приветствовал тех, кто пришел отдать последнюю дань Лейси Гарднер. На нем были серые в полоску брюки от давно забытого костюма. По сути, требовалось делать то, к чему он привык: перекинуться парой фраз и показать, что каждому пришедшему здесь рады. Похоронный консьерж. Менеджер печали. Ванс, Лав и Билл с Терезой сновали между рядов, рассаживая людей, сам же Мак предпочел остаться у входа – успеет еще насидеться. Отвечать на звонки в отеле, исполняя функции администратора, поручили Клариссе Форд. Та явилась «на службу» в ярко-синем костюме, распространяя вокруг аромат ландышей.
– Здесь не курят, – сказал ей Мак.
– Хорошо, – ответила та. – Я бросаю.
Тайни появилась в церкви с мужчиной. Это был молодой человек с усиками и стянутыми в хвост волосами.
– Познакомься, Мак, – сказала она. – Стивен Рук.
Мужчины поздоровались за руку. «Наверное, ее парень», – подумал Мак.
– Стивен – мой муж, – проговорила Тайни.
– Муж? – удивился Мак. – А я и не знал, что ты замужем. – И с неловкой улыбкой обратился к Стивену: – Тайни никогда ничего о себе не рассказывает.
Стивен обратил к небу ладони, как бы желая сказать: «Что ж поделать».
– Стивен глухой, – пояснила Тайни.
– Ой, прости. Скажи, что я извиняюсь.
– Он все читает по губам, – сказала она.
– Спасибо, что пришли, – добавил Мак.
Стивен вновь воздел к небу руки и направился с Тайни в церковь.
Здесь собрались старинные знакомцы Лейси. Они здоровались с Маком за руку и рассказывали о себе. Одни знали ее по яхт-клубу, другие – по Санкати, кто-то был завсегдатаем ее шляпного магазина. Из Бостона прибыли лечащий врач и дантист, да еще иранец-дворецкий из ее бостонской квартиры, худощавый смуглый мужчина по имени Ром. Он сунул Маку в лицо моментальный снимок, где стояла Лейси с его детьми на фоне Чарльз-ривер.
– «Нантакет милее всего на свете», – говаривала она. Теперь, оказавшись здесь, я начинаю ее понимать.
Приехал ректор из Рэдклифа с двумя спутницами – Меган и Мередит. Мак, хоть убей, не различил бы их. Лейси они величали исключительно «мисс Гарднер» и рассказывали всем о своей инициативе по сбору средств на образование «Гарднеровского фонда помощи молодым женщинам-предпринимательницам».
Потом к Маку подошли Джем и Марибель. На Марибель было льняное черное платье, волосы собраны под заколку, полное отсутствие макияжа. Как всегда, неотразима. Джем обрядился в темно-синий двубортный блейзер в морском стиле.
– Мак, – проговорила Марибель. Подошла с печальной улыбкой и обняла его. Они стояли в обнимку, и Мак понимал, что при иных обстоятельствах она могла бы прийти в церковь, чтобы стать его женой.
– Прости, – прошептал он ей. – Мне очень жаль.
Ее глаза покраснели от слез. Она плакала дни напролет.
– Мне тоже.
Мак пожал Джему руку. Он не знал, то ли благодарить его, то ли со ступенек сбросить. По счастью, зазвонили колокола, и все трое проследовали в церковь.
Мак терпеть не мог органную музыку и приторный запах похоронных цветов. Он ненавидел гробы и траурные процессии, хотя, если бы Лейси его попросила, он бы с радостью понес на плечах ее гроб. По счастью, она заранее предусмотрела кремацию; Тереза держала урну с ее прахом под мышкой рядом с дамской сумочкой. Было решено сразу после церемонии развеять прах на Алтарной горе.
Мак, Билл и Тереза сидели в первом ряду. Сзади доносился плач. Отец Экерли рассказал о жизни Лейси: о годах, проведенных в Рэдклифе, о службе в департаменте здравоохранения и житье с Максимилианом, о магазинчике на Мейн-стрит. Образцовая католичка, примерная труженица, преданная жена.
– Настоящий пример для подражания, – резюмировал он.
Мак ерзал в кресле, вспоминая похороны матери и отца. Два одинаковых гроба катили по проходу пресвитерианской церкви. Венделл произнес трогательную речь о том, какая это для всех потеря и как несправедливо обошлась с Маком судьба – в восемнадцать лет парень остался без родителей. В церкви было не протолкнуться. Родные, друзья, соседи, одноклассники и фермеры – все пришли отдать дать уважения. Пафос церемонии перекрыл воспоминания о добродетельной натуре его родителей. Они как будто затерялись среди всеобщей печали.
По окончании церемонии родителей захоронили на кладбище позади церкви. Мак с непроницаемым лицом провожал взглядом опускающиеся в могилу гробы. Когда служитель бросил на них первую пригоршню земли, парень вынырнул из толпы и побрел домой – идти там было с милю. Заперся в своей комнате и сидел в одиночестве, пока за ним не заехал дядя. «Тебя хотят видеть на поминках, покажись людям». Мак отправился в тетушкин дом, где каждый говорил ему, что в его жизни не случалось события трагичнее.
Беда в том, думал Мак, что на подобных мероприятиях человека не вспоминают так, как он того заслужил. И пусть отец Экерли хоть весь день бубнит о том, как разрывалась между работой и домом чудесная женщина, опередившая время, – это ничуть не отражало ее внутренней сути. Настоящая Лейси пила «Дьюарс» с пяти вечера до глубокой ночи и часами готова была слушать других, не перебивая и не вынося суждений. Она защищала любовь и ценила силу духа.
Мак закрыл глаза, потерянный, вновь осиротевший.
По пути на Алтарную гору Мак понемногу успокоился. Вместе с ним ехали Лав с Вансом. Билл с Терезой и Тайни со Стивеном двигались следом в «Чероки». Ром и две дамы из Рэдклифа тоже выразили желание присутствовать на церемонии, и Мак предложил им взять на время «Бьюик» Лейси. Они петляли по вересковым пустошам, уж начинавшим окрашиваться рыжим. Впереди был крутой подъем, им предстояло подняться на самую высокую точку острова. Мак припарковался и вынул из салона урну с прахом, что покоилась на пассажирском сиденье. (После церемонии ее передала Тереза со словами: «Пусть напоследок прокатится с тобой».)
Когда зачитывали последнюю волю, Мак ломал голову, чем Лейси так приглянулась гора, ведь можно было рассеять прах над водой здесь же, у «Пляжного клуба». Теперь, на месте, он сразу понял: отсюда обозревался весь остров. Если бы останки развеяли с пляжа, вода унесла бы их, и все. А здесь пепел подхватит ветер, венчая Лейси с милым ее сердцу островом.
Когда все собрались полукругом, Мак открыл урну. Он думал, что прах будет похож на пепел от сигареты, и отчего-то вспомнилась Кларисса Форд, но увидел плотные, спрессованные останки, точно кусочки коралла. Мак зачерпнул горсть и передал урну соседу слева, Биллу. Тот подхватил пригоршню и передал урну Терезе, и так пошло по кругу, пока Ром не вытряхнул в ладонь то немногое, что оставалось на дне.
Мак повернулся к Биллу:
– Не хотите прочесть стихотворение? Или может, каждый из нас что-нибудь скажет?
К ним подошла Тереза и предложила вполголоса:
– Пусть каждый подумает о ней – и потом бросит прах.
Мак повысил голос:
– Ну ладно, выбирайте себе место по вкусу и скажите что-нибудь от себя, а потом, не знаю – разбрасывайте, что ли.
Лав с Вансом обратились лицом к маяку Санкати, Билл с Терезой повернулись на юг, к аэропорту, а женщины из Рэдклифа – в сторону пристани. Тайни со Стивеном развеяли пепел над пустошью, а Ром запустил комок в воздух, точно бейсбольный мяч.
Мак не спешил расставаться с прахом. Вспотевшие ладони покрылись меловой пылью. С чем бы ему обратиться к Лейси – или к богу, раз уж на то пошло? Лейси осталась без внуков, Биллу с Терезой недоставало сына, Сесили – брата; у Марибель не было отца, у Андреа – мужа. Мак ходил между ними, точно кусочек пазла; он заполнял их пустоты, они заполняли его. Теперь какие-то части отпали, и Мак оказался свободен. Лейси ушла. Бог знает, какую ее частицу он держит сейчас в руке – сгоревшую кость, или мозг, или сердце; что бы то ни было, ему хотелось оставить это себе. Спрятать куда-нибудь в кувшин или сахарницу и хранить там веки вечные.
Один за другим участники церемонии развеяли прах, и теперь, хотя на Мака никто не смотрел, ему стало ясно, что все ждут только его, и уже поздно пытаться что-либо припрятать.
Он крепко-крепко зажмурился и подумал: «Я люблю тебя, Лейси. Я очень тебя люблю. Спасибо, что была моим другом».
И разжал пальцы.
Они постояли в тиши на Алтарной горе. Потом Стивен Рук что-то сказал на языке жестов.
– Какой прекрасный день, – перевела Тайни.
Все согласно кивнули и разбрелись по машинам. Им предстояло вернуться в домик Лейси, где был накрыт стол. Когда же все разойдутся по домам, Мак собирался, устроившись в ее любимом кресле, цедить в одиночку крепкий «Дьюарс».
Он сел в джип, Лав с Вансом устроились на заднем сиденье, хотя переднее было уже свободно, и кто-то мог сесть рядом с водителем. Пустая урна каталась в ногах.
– У меня такое чувство, что я таксист, – проговорил Мак.
– Мы хотим сидеть вместе, – ответила Лав.
– Да, – подтвердил Ванс и положил руку ей на плечи.
Маку опять вспомнилась Марибель, и он в который раз задался вопросом: пройдет ли когда-нибудь неприятное ощущение, что он свалял дурака?
Вереница машин спускалась к подножию горы, густо покрытому вереском. Мак думал о Лейси и своих родителях, терзался мыслями о Марибель и долго не замечал, как Лав смущенно ерзает.
– Я жду ребенка, – наконец сообщила она.
Глава 10
Смена ветра
3 октября
Здравствуйте, С. Б. Т.!
А ведь я чуть было не уступил, чуть не распрощался с отелем. Не из-за денег – от усталости. Да, дочь уехала, это правда, и одному богу ведомо, когда вернется. Когда она исчезла, из меня будто душу вытянули. И вдруг я подумал: из вас тоже, наверное, кто-то вытянул душу, иначе откуда это настойчивое желание завладеть тем, что принадлежит другому? Очень надеюсь, что вы заполните пустоту не моим отелем, а чем-нибудь другим. Пусть у вас все получится.
Я переписывался с вами скорее ради забавы. Была в этом какая-то интрига – разведать, кто же вы такой, распознать вашу личность. Кого я только не подозревал. Мака, Терезу и даже давнего друга семьи, Лейси Гарднер, упокой господь ее душу. Подозревал гостей и членов «Пляжного клуба». По-моему, теперь я близок к разгадке. Вы – совершенно чужой человек, сторонний наблюдатель. А может, и вовсе проходимец без цента в кармане, который устроил все это ради розыгрыша. Да в общем, не важно. С вашей помощью я осознал, сколько на самом деле стоит мой отель. Он гораздо ценнее двадцати пяти миллионов, ведь любовь не измерить деньгами.
Так что это письмо будет последним. Я решительно заявляю: наша переписка окончена. Желаю удачи.
С уважением,
Билл Эллиотт.
В вестибюле воцарился долгожданный покой. Потрескивали дрова в камине, на столике у телефона дымилась горячая чашка травяного чая. Лав влезла в объемные свитера и толстовки, что пылились на полках с начала мая. С переходом на теплый гардероб, с появлением в доме живого огня, она жила предвкушением зимы. У нее имелся заранее купленный билет на самолет, что вылетал в Аспен после закрытия отеля на День Колумба. Она действительно планировала его использовать, хотя и не собиралась задерживаться в Аспене надолго. Удивительно, как резко изменилась ее жизнь за какие-то несколько месяцев. И дело тут не только в обстоятельствах и планах, а в том, что она вообще перестала их строить. Раньше все время было расписано до минуты, разложено по полочкам и выверено на долгие дни и месяцы вперед. На нее вдруг снизошло откровение: жизнь может течь сама по себе, и так даже интереснее.
Ну, скажем, она вообще намеревалась молчать о своем состоянии. Но тут умерла Лейси, и, хотя они не были хорошо знакомы, Лав отчего-то подумала, что смерть старой подруги Мака и появление на свет ее собственного ребенка не такое уж случайное совпадение. Как будто два эти события – составные части единого цикла, одно целое, фрагмент общей картины мира. И вот, на спуске с горы, когда взгляду во всей красе представился золотисто-багряный покров нантакетских пустошей, она выпалила, сама того не желая, заветную весть.
Мужчины были поражены. На долю секунды Ванс застыл с непроницаемым лицом, потом разинул рот и захохотал. От искренней радости. Он был счастлив. Обнимал ее, целовал и все время смеялся. Хлопал по плечу Мака, и тот схватил его за руку, на миг отпустив рычаг переключения скоростей.
– Слушайте, друзья, я за вас рад! Поздравляю. Это просто супер.
– Я буду отцом, – произнес Ванс. – Отцом.
В его взволнованном голосе не было страха – вот что мысленно отметила Лав.
Спускаясь по бугристой песчаной дороге, она уже знала, что любит Ванса. Он совершенно не подходил ей – моложе на десять лет, часто угрюм и не в настроении, но этот человек-загадка был ей дорог. Там, на Алтарной горе, Лав открылась другим людям, почувствовала, что ее жизнь интересна не только ей одной. Ей и не мечталось об этом, и вот теперь в свои сорок Лав продолжила открывать для себя новые грани мира вокруг.
Первым делом обговорили, стоит ли Вансу переезжать в Аспен. Там он мог бы найти работу в отеле «Джером». В мае, когда ребенок появится на свет, они возвратятся в Нантакет. Этот план был по-своему привлекателен, но, как следует подумав, Лав поняла, что не хочет жить в Аспене.
– А нам обязательно уезжать? Ведь можем же мы остаться на Нантакете?
Ванс улыбнулся. Это было совсем непривычно – теперь он улыбался беспрерывно.
– Конечно.
Ванс подсуетился и выяснил, что дом, служивший зимней обителью Маку и Марибель, в предстоящем году будет пуст. Особняк на Сансет-Хилл, который некогда назывался дворцом, идеально им подойдет. Он буквально сошел со страниц путеводителя под названием «Винтажный Нантакет». Да, неровные шероховатые полы не идеальны для неловкой беременной женщины, зато там достаточно низких поверхностей и проемов, за которые можно держаться.
Итак, решено: они остаются. Поставлена последняя точка в упорном стремлении Лав к счастью. У нее будет ребенок, она влюблена в Ванса, да еще за последние пять месяцев успела искренне привязаться к этому острову.
В вестибюль вошла молодая пара в свитерах, перчатках и тяжелых прогулочных ботинках. Хендерсоны из пятнадцатого. Они разрумянились на холодке, и весь их вид свидетельствовал о полнейшем восторге.
– Мы гуляли по Стэнфорд-фарм, – похвасталась миссис Хендерсон, сероглазая женщина с густыми черными ресницами. – Здесь просто очаровательно, будто в сказке! В городе такие милые домики, магазины и ресторанчики. Диву даешься, какая красивая природа вокруг!
– Да, волшебный остров, – согласилась Лав.
К стойке подошел мистер Хендерсон. Одну руку он сунул в карман джинсов, в другой держал дымящийся кофе.
– Мы – школьные учителя из Вермонта. В Вермонте, конечно, красиво, но не настолько. Наверное, это особое чувство, что ты на острове, в окружении воды. – Он взглянул на Лав. – Вы здесь постоянно живете?
На Нантакете? В мире звезд и устриц, свежего воздуха и любви?
– Да, – ответила Лав.
Джем позвонил родителям из квартиры Марибель. Он знал, что родные с нетерпением ждут от него весточки.
К телефону подошла Гвенни.
– Привет, это я, – сказал он. – Мама-папа дома?
– Ну, отлично! – надулась сестра. – Полгода о нем ни слуху ни духу, а он даже поздороваться не может по-человечески.
– Гвен, кто-нибудь из родителей дома? Отсюда дорого звонить.
– А про меня тебе разве узнать не интересно?
– Интересно, говори.
– Я, конечно, не очень-то в теле, но уже набрала шесть фунтов.
– Класс! – обрадовался Джем. – Значит, тебя больше не выворачивает?
– Гораздо реже. Ты когда вернешься домой?
– Мне надо поговорить с мамой или отцом, – вновь сказал Джем. – Передай им трубку, кому там ближе.
Гвенни, конечно же, никуда не пошла, а завопила со всей мочи:
– Мам! Пап! Джем звонит!
Тут же к аппарату подскочила мать:
– Джем, как хорошо, что ты позвонил, солнышко мое.
– Привет, мам.
– Как ты, сынок?
– Все путем. Лето выдалось – это нечто.
– Ну да. Я ксерила твои письма, все подруги в бридж-клубе хотели почитать. Ты ведь не против? Там, где личное, я просто замазывала. У вас, похоже, сплошь одни знаменитости. Всем было интересно. Остров и впрямь особенный.
– Ну да.
Ему представилось, как его письма передают по кругу за партией в бридж, словно хрустальную вазу с орешками.
– А когда ты приедешь? Мы с папой будем встречать в аэропорту.
С параллельного телефона послышался голос отца:
– Эй, сынок! Мы соскучились, не видели тебя целую вечность!
– Пап, что там у вас?
– Как раз смотрю, как проигрывают «Краснокожие», а мама готовит чили.
– Гвенни потихонечку поправляется, – прошептала мать. – И рвет ее гораздо реже.
– Она сказала, что набрала шесть фунтов, – поддержал тему Джем.
– Я разговаривал с Бобом Беллером, он согласился устроить тебя в Брукингский институт, – сообщил отец. – Что думаешь? Местечко отличное, там работают влиятельные люди.
Джем перевел дух. Он был сильно растроган, услышав их голоса. Вспомнились дом и кухня, увешанная медными котлами, мягкая постель и подушки на гусином пуху, бар с бильярдным столом и клавесином, на котором играла малышка Гвенни, пока ей не исполнилось девять лет. Джем очень скучал. Может, потому и не звонил все лето – опасался всплеска эмоций.
– Я пока не вернусь. На пару недель смотаюсь в Нью-Йорк, а оттуда подамся в Калифорнию. – Джем кашлянул. – В общем, я решил поселиться там.
Наверное, Гвенни слушала разговор с третьего аппарата, потому что она тут же заверещала:
– Он не вернется! Я же говорила! Вот так, я была права!
– Ты никуда не поедешь, – заявил отец.
– Пол, – вступила в разговор мать, – родители не должны подрезать детям крылья. – Ее голос смягчился. – А зачем тебе в Калифорнию? Такая даль…
– Я хочу открыть агентство для молодых талантов.
– Но для бизнеса нужен капитал, – аргументировал отец. – Ты едва окончил университет, так дела не ведут.
– Знаю, – ответил Джем. – Я сначала на кого-нибудь поработаю, соберу денег. – Он подумал про пятнадцать тысяч, что дожидались его в Нантакетском банке. Домой он об этом писать не стал – вряд ли родители одобрят, что сын хочет взять чужие деньги. – В общем, я еду в Калифорнию, чтобы начать свое дело.
– Я была права! – вклинилась Гвенни.
– Чего ты там поднабрался за лето? – возмутился отец. – Семья вдруг ему не нужна!
– Ты встретил девушку? – спросила мама. – Ты что-то наделал? У нее неприятности?
Если не считать булимии, которую уже успели принять как данность, его предки были до жути несовременны. У какой-то там девушки какие-то там «неприятности»… Мать даже не могла произнести вслух слово «беременность».
– Нет, – заверил он. – Нет ни у кого неприятностей.
– Разве что у тебя, – вклинился отец. – Я тебе их устрою, если к концу месяца не явишься домой.
– Я не хочу работать в Брукингском институте, пап, – сказал Джем. – И в «Башню» не хочу, за барную стойку.
«Тюремная башня»… Одно название леденило душу.
– Ты не поедешь ни в какую Калифорнию, – настаивал отец. – Я запрещаю.
– Пол! – воскликнула мать. – Мы об этом уже говорили. Если Джему хочется в Калифорнию, мы никак не сумеем ему помешать. Он – взрослый человек, ему двадцать три.
– Я очень тобой недоволен, Джереми, – проговорил отец. – И денег от меня не жди. Надеюсь, ты там заработал достаточно. Так я звоню Бобу и говорю, что мы передумали? Я тебя правильно понял?
– Да, – ответил Джем.
– Как знаешь. – Отец повесил трубку.
– Мама, ты меня слушаешь? – спросил Джем.
– Да, – откликнулась та.
– Ее зовут Марибель Кокс. Она блондинка, красавица и неимоверно умная. Работает в библиотеке, а как готовит – если бы ты знала! Я ее люблю.
– Кого любишь?
– Марибель Кокс, мам. Порадуйся за меня, потому что ничего лучшего со мной в жизни не происходило. Если не считать того, что я родился.
– Ты любишь Марибель Кокс, – вздохнула мать. – Наверное, мне не стоило бы удивляться, но я все равно удивлена. Ты никогда не терял голову из-за девчонки.
– У меня и сейчас голова на плечах, – ответил Джем.
– Ты позвонишь, когда доберешься до Калифорнии? Расскажешь, где поселился?
– Как думаешь, папа никогда больше со мной не заговорит?
– Он расстроился, сам понимаешь. Ну и я немножко. Да что там – ты сразил меня наповал. Когда повесишь трубку, скажи этой девушке, Марибель Кокс, что очень расстроил мать.
– Я обязательно вам позвоню, как только налажу жизнь, – сказал он. – Прости, пожалуйста, не переживай. Я рад, что Гвенни стала поправляться, и…
– Ну все, Джереми, все, – сказала мать. – Мы тебя очень любим. – И повесила трубку.
– Уф, – выдохнул Джем и откинулся на мягкие подушки. – Все.
Вспомнились слова Лейси Гарднер о том, что не стоит детям искать родительского одобрения, что нужно жить своей жизнью, и это немного укрепило его решимость, хотя в глубине души он осознавал: если Лейси умерла, это еще не значит, что она всегда и во всем была права.
В гостиную вошла Марибель и тихо спросила:
– Ну, как прошло?
– Мы уезжаем, – ответил Джем.
Из приезжающих осенью Тереза особенно симпатизировала гостю по имени Каль Вест. Не то чтобы она хорошо его знала – он не принадлежал к числу ее друзей. В нем не было особой красоты и обаяния, его не терзали непостижимые житейские трудности, в которых ей хотелось бы покопаться: ни развода, ни безвременной смерти близких, ни особых психологических проблем.
Каль Вест жил в Огайо. Само слово «Огайо» наводило на мысли о замкнутом круге. В воображении Терезы рисовалась лишь тусклая облицовка невзрачных домов. Чем, интересно, занимаются жители этого штата? Каль Вест работал в секретариате проректора Университета Огайо. Он был среднего роста, носил вязаный жилет и туфли на мягкой подошве. Его лицо напоминало треугольник: широкий лоб, узкий подбородок, плоские щеки. Трепещущий пук каштановых волос, приглаженных мокрой расческой, несколько оспинок на лице да карие глаза – внешность самая непримечательная.
Каль Вест приезжал на День Колумба и оставался на выходные уже в шестой или седьмой раз. Внимание Терезы он привлек случайно. Она зашла в его номер и поразилась: там царил безукоризненный порядок. Кровать была заправлена с безупречной симметрией, в ванной все сверкало. Поначалу Терезе даже показалось, что она попала в пустой номер, куда никто еще не заселился, однако в шкафу стоял чемодан, а на вешалках были аккуратно развешаны рубашки и брюки. Тереза наведалась к нему на следующий день, и на следующий… Номер был девственно чист. Можно было бы по привычке пройтись по ковру пылесосом, перестелить кровать, но необходимости в этом не было совершено никакой. Вот так, нежданно-негаданно, она встретила человека, который не уступал ей в опрятности.
Каль Вест часами просиживал возле камина с книгой. В один год он изучал Библию, в другой – Шекспира, в третий штудировал Пулицеровских лауреатов в хронологическом порядке. По вечерам Каль снимал очки для чтения, откидывался на спинку кресла-качалки и слушал музыку: Гайдн, Шуберт, Билли Холидей. Казалось, он ведет тихую, умиротворенную жизнь, и невзгоды обходят его стороной. Тереза ему даже завидовала. Наверное, думала она, Каль Вест – человек очень мудрый и однажды в чем-то сделал правильный выбор.
В этот год Каль Вест, как обычно, зашел в вестибюль, олицетворяя собой привычное спокойствие и невозмутимость. При себе у него был черный чемоданчик и портплед в тон. Тусклая жилетка в малиновый ромб и твидовый пиджак.
– Здравствуйте, Тереза, – приветствовал он. Душевно потряс ее руку, как всегда в дни приезда и отъезда. Ни больше, ни меньше.
– Здравствуйте, Каль, – ответила Тереза. – Будьте как дома.
Каль кивнул. Он все воспринимал чересчур серьезно.
– Спасибо.
– Как прошел год? – поинтересовалась Тереза.
– Нормально, отлично.
«Нормально, отлично» – так он отвечал всегда. Но теперь Терезе захотелось узнать о нем больше, ведь в жизни любого человека есть место бедам и горестям, напастям и невзгодам.
– Как с работой? – спросила она.
– Отлично, – последовал ответ.
– А чем вы занимаетесь? Я знаю, работаете в университете, но что именно вы там делаете?
– Сижу в кабинете проректора, разбираю жалобы.
– Ой, как интересно, – сказала Тереза. – А от кого?
– Профессора жалуются на нехватку средств, студенты – на профессоров.
– Вам часто доводится общаться со студентами? – предположила Тереза.
– Случается, – ответил Каль. Он так и держал в руках чемоданы, не решаясь их опустить. Ведь это значило бы, что придется прочно закрепиться на этом месте и углубиться в беседу, чего ему явно не хотелось. – Я работаю только с письменными жалобами. Если бы мне пришлось принимать еще и устные, то воцарился бы хаос.
Тереза улыбнулась, уставившись на его жилет.
– А женщины в вашей жизни есть, Каль?
– Нет, – отрезал он и, кивнув на стойку портье, добавил: – Я, наверное, пройду на регистрацию.
И рванул к стойке с запалом спортсмена на бейсбольном поле. Как будто это была вожделенная база, прибежище и укрытие. Тереза еще покрутилась у цветов, проверяя, у всех ли блестящие листья, не пересохла ли почва в горшках, между делом поглядывая на удивительного гостя, который замер у стойки. Вот если он женится, каково придется его жене? Как это – жить, когда все идет своим чередом, по плану, по расписанию? Никаких заминок и неожиданностей наподобие погибшего в утробе ребенка и утреннего открытия, что твоя дочь сбежала. Трудно себе представить. Она в свое время сделала выбор: Нантакет и отель, где все течет и все изменяется.
Тереза окликнула, пока гость не успел удалиться в номер:
– Каль!
Тот повернулся. На его лице промелькнула досада.
– Позвольте я вас провожу.
Он подождал ее, и они пошли вместе. Терезу вдруг посетила шальная мысль дойти с Калем до номера и попытаться его соблазнить. Хоть плачь – хоть смейся. Она засмеялась, иначе, бог свидетель, впору себя проклясть. Она ведь хорошо к нему относится, так что за дела? Откуда взялось навязчивое желание во что бы то ни стало его растормошить?
– А знаете, – вдруг сказала Тереза, пока они шли к дверям. – У меня тоже есть жалоба. Или, скорее, недовольство. Дочь сбежала из дома.
– Правда? – спросил Каль. – Сбежала из дома?
– Да, в Бразилию. К одному очень красивому мальчику.
Каль Вест всегда снимал номер двадцать, который находился через одну дверь от фойе. Пройти два шага – и тут же его терраса.
– Сочувствую, – произнес Каль.
– Да пустое, – бросила Тереза. – Мне просто хотелось узнать ваше мнение, из чистого любопытства. Вы же с молодежью работаете. Вот как вы себе представляете восемнадцатилетнего беглеца?
– У нас убегать не в порядке вещей, – ответил Каль. – Особенно в Огайо. Ребятам там нравится.
– То есть вы хотите сказать, что никто никогда не сбегал?
– Во всяком случае, мне ничего об этом не известно. – Прицелившись ключом в замок, он поспешно проговорил: – Я занимаюсь отметками, невкусной едой. Простите, в таких вопросах я не помощник.
– Ладно, я поняла. А представьте, если бы сбежала ваша дочь, единственное дитя. Взяла и уехала бы в другую страну, к какому-нибудь парнишке?
Каль нервно облизал губы и уставился себе под ноги. Вопросы его мучили, заставляли думать о том, что когда-нибудь может с ним случиться.
– Ну вообще-то у меня нет детей. И я совершенно не знаю, как поступил бы.
Читать бесплатно другие книги:
