Движущиеся картинки Пратчетт Терри

Казначей издал сухой смешок.

– Не-е-ет… Не посмеют! Они же должны понимать, что, стоит нам прознать о какой-либо недозволенной возне с магией, мы обрушим на них всю силу…

Он снова осекся.

– Они никогда бы себе этого не позволили, – сказал казначей.

– Даже находясь так далеко от нас, – сказал казначей.

– Просто не посмеют, – сказал казначей.

– Игры с магией? Алхимики? – сказал казначей.

– Честно говоря, я никогда не доверял этим прохвостам! – взревел он. – О, это такой народ! У них ведь нет элементарного понятия о чести!

Вал толпы, хлынувший к окошку кассы, с каждой минутой становился все больше.

– Ты все карманы обыскал? – спросил завкафедрой.

– Все! – пробормотал декан.

– Проверь последний раз.

Платеж за различные виды услуг волшебники воспринимают как некую неприятность, которая происходит исключительно с другими людьми. Шляпа всегда служила им надежным средством платежа.

Пока декан лихорадочно рылся в карманах, заведующий кафедрой лучезарно улыбался девушке, сидящей за кассой.

– Заверяю вас, юная госпожа, – убеждал он, – перед вами самые настоящие волшебники!

– Ваши фальшивые бороды разглядит даже ребенок, – фыркнув, ответила девушка. – Нас так просто не надуешь. А ты вообще похож на мальчишку, который украл у своего папочки пальто и отправился погулять.

– Помилуйте!

– У меня два доллара и пятнадцать пенсов, – сообщил декан, выковыривая монеты из горсти пуха и каких-то неопределенных оккультных принадлежностей.

– Два в партере, пожалуйста, – сказала девушка, с суровым видом отрывая билеты.

Заведующий кафедрой проворно зажал их в кулак.

– Я беру Сдумса, – быстро проговорил он, поворачиваясь к коллегам. – А вы пока обойдите окрестности.

И он многозначительно пошевелил бровями вверх-вниз.

– Я, честно говоря, не понимаю… – начал было декан.

– В общем, простите, что оставляем вас сзади, – неистово гримасничая, продолжал заведующий кафедрой. – Вы пока походите вокруг.

– Слушай, это же были мои деньги… – забубнил декан, но профессор современного руносложения уже схватил его за локоть.

– Точно, мы, пожалуй, обойдем окрестности, – выразительно моргая, проговорил он. – Задним числом, это не такой уж плохой выход.

– Не понимаю, почему… – бурчал декан, когда его оттаскивали от кассы.

В волшебном зеркале аркканцлера клубились серые облака. Среди волшебников зеркала были достаточно широко распространены, но волшебники не часто прибегали к их помощи. Зеркала были слишком ненадежными и зачастую не показывали ничего, кроме серой мути. С ними было даже не побриться толком.

Однако аркканцлер проявил поразительные навыки в обращении с зеркалом.

– Через него очень удобно выслеживать дичь, – объяснил он. – Не приходится часами ползать по мокрым папоротникам. Не стесняйся, дружище, наливай. И мне тоже.

Облака заколыхались.

– Ничего не видно, – сказал аркканцлер. – Ахинея какая-то. Туман, потом вроде как вспыхнет что-то.

И аркканцлер закашлялся. А казначей вдруг начал склоняться к выводу, что, несмотря на свои манеры, аркканцлер весьма неглуп.

– А ты сам-то был когда-нибудь на этих кукло-тене-картинках? – спросил аркканцлер.

– Слуги что-то рассказывали… – отозвался казначей.

Чудакулли принял этот ответ как отрицательный.

– Тогда нам нужно самим на это взглянуть.

– Было бы замечательно, аркканцлер, – кротко промямлил казначей.

Всем зданиям, отведенным под просмотр движущихся картинок, свойствен один непреложный принцип, который выдерживается на всем пространстве множественной вселенной: гнусность архитектурного облика, который присущ задним дворикам этих зданий, должна быть обратно пропорциональна роскоши фасада. Спереди: колонны, аркады, золотая лепнина, яркий свет. Сзади: мрачные трубопроводы, безликие стены, зловонные аллеи.

И окна уборных.

Волшебники шумно возились в темноте.

– И сдались нам эти картинки… Неужели из-за них стоит так страдать? – простонал декан.

– Заткнись и лезь, – пробормотал профессор современного руносложения, находившийся уже по другую сторону окна.

– Мы могли бы превратить что-нибудь в деньги, – причитал декан. – Навести временную иллюзию. Никакого вреда бы не было…

– Это называется фальшивомонетничество, – проговорил профессор. – За такие предложения можно и в яму к скорпионам угодить. Куда я сейчас ставлю ногу?! Скажите, где моя нога?

– Там, где нужно, – сказал один из младших волшебников. – Отлично, декан. Вот и вы.

– О боги… – стонал тот, а коллеги, общими усилиями протащив декана сквозь узкое оконце, опустили его в туалетную темноту. – Ничем хорошим это не кончится.

– Ты лучше смотри, куда ставишь ногу… Ну вот, понял, что натворил?! Ты что, глухой? Я же тебе говорил – смотри, куда ставишь ногу! Ладно, чего теперь. Пошли.

И волшебники, стараясь топать как можно тише, а в случае декана – хлюпать как можно тише, проследовали по лабиринту служебных помещений и выбрались в неярко освещенный, кишащий народом зрительный зал, где Ветром Сдумс удерживал для них свободные места, угрожающе тыкая своей тростью в любого, кто осмеливался посягнуть на них. Его коллеги бочком, задевая за чужие ноги, наконец добрались до кресел и уселись.

Впереди смутно вырисовывался серый прямоугольник.

– Я пока не понимаю, на что тут смотреть, – заявил по прошествии минуты заведующий кафедрой.

– А «уродского кролика» уже показывали? – спросил профессор.

– Да нет, еще не начиналось, – прошипел профессор.

– А я голоден, – жалобно проговорил Сдумс. – Я старый человек, и я вынужден голодать.

– Знаете, что он выкинул? Представляете, что выкинул этот старый придурок? Когда одна молодая особа с факелом провожала нас к нашим местам, этот идиот ущипнул ее за… за основание!

Сдумс громко хмыкнул.

– Ой-ой-ой! – прокаркал он. – Слушай, а твоя мама знает, куда ты сегодня пошел?

– Кстати, мы же пропустим ужин! – воскликнул декан.

От этих слов волшебники оправились не скоро. Тучная женщина, пытавшаяся пройти мимо кресла Сдумса, вдруг дернулась, остановилась и стала пристально озираться по сторонам, но увидела только безобидного старика, который, по-видимому, был погружен в беспробудный сон.

– А по вторникам, между прочим, у нас гусятина, – протянул декан.

Сдумс приоткрыл один глаз и надавил грушу на своем кресле.

– Парарарарам! – воскликнул он. – Когда я ем – я глух и нем!

– Ты видишь, что происходит? – сказал заведующий кафедрой. – Он ведь даже не знает, наверное, какой сейчас век.

Сдумс уставил на него черное блестящее око.

– Я, может… м-да… уже стар… м-м… и, вероятно, глуховат, однако голодать пока не намерен. – И, запустив руку в непостижимые глубины своего кресла, он извлек на свет засаленный черный мешочек. – Я тут подъехал к одной красотке, которая продавала специальную еду. Этим, сказала она, питаются все любители картинок.

– Стало быть, у тебя были деньги?! – вскричал декан. – А ты нам ничего не сказал!

– А ты меня не спрашивал! – ответил Сдумс.

Волшебники жадно уставились на мешочек.

– Эта еда включает промасленные взорвавшиеся зерна, сосиски в тесте, всякие хрустящие штучки в шоколадной глазури и прочее, – объяснил Сдумс, беззубо и язвительно улыбаясь. – Вы тоже можете купить себе, если хотите, – великодушно разрешил он.

Декан еще раз перечислил требуемое:

– Значит, так. Шесть патрицианских порций попзёрна с двойным маслом, восемь сосисок в тесте, ведро шипучки и мешок с изюмом в шоколаде.

Он передал деньги девушке.

– Отлично, – кивнул завкафедрой, принимая покупки. – Э-э. Только не знаю, как ты полагаешь, может, нам и на других купить?

А в своей рубке Безам клял все на свете, пытаясь зарядить громоздкую бобину «Поднятых ураганом» в ящик для переброски картинок.

В нескольких футах от будки, восседая в своей огороженной веревкой ложе, патриций Анк-Морпорка лорд Витинари переживал отнюдь не меньший внутренний разлад.

Что и говорить, пара, конечно, симпатичная… Непонятно лишь: с чего они сидят рядом с ним и почему их считают такими важными персонами.

Патриций привык к важным персонам – или к тем, кто считает себя важной персоной. К примеру, волшебники считались важными персонами потому, что владели магией. Немалый вес в обществе могли набрать работающие по-крупному воры. Немногим от них отличались коммерсанты, которые действовали примерно такими же методами. Неудивительно, что важными персонами считают знаменитых воинов, которые, побеждая в битвах, возвращаются домой живыми. Наемные убийцы тоже относились к важным персонам, поскольку частенько работали с этими самыми важными персонами. Одним словом, вес в обществе можно было набрать при помощи множества различных ухищрений, но все они либо не представляли тайны, либо легко просчитывались.

Что же касалось этих молодых людей, то все их заслуги сводились к тому, что они красиво передвигались перед неким странным ящиком для движущихся картинок. По сравнению с ними самый заурядный актер, выходящий на сцену местного театра, был искушеннейшим и даровитейшим лицедеем, однако никому и в голову бы не пришло выстраиваться ради него в очереди и выкликать во все горло его имя.

Это было первое посещение патрицием сеанса движущихся картинок. Насколько он успел понять, Виктор Мараскино стяжал славу благодаря своему пышущему зноем взору, от которого даже солидные дамы средних лет падали без чувств в проходы между креслами, а изюминка госпожи де Грехх заключалась в ее томной грации, умении раздавать пощечины, а также приковывать мужские взоры, соблазнительно возлежа среди шелковых подушек.

Вот чем они тут занимаются, пока он, патриций Анк-Морпорка, правит своим городом, бережет его, любит и даже ненавидит. Он всю жизнь положил на служение…

Когда простолюдины, толкая друг друга, заполнили партер, его острый, как лезвие бритвы, слух выделил из общего шума следующую беседу.

– Ой, а кто это там наверху сидит?

– Это же Виктор Мараскино и Делорес де Грехх! Ты откуда свалился, парень?

– Да нет, я о том долговязом, который весь в черном.

– А-а, этого я не знаю. Но какая-нибудь важная птица, не иначе.

Очаровательно. Получается, что для того, чтобы стать знаменитостью, требуется всего-навсего… стать знаменитостью. Ему вдруг подумалось, что он столкнулся с необычайно опасной вещью, и, возможно, кто знает, кое-кого придется устранить, хотя такой исход ни в коем случае нельзя было считать желательным[25]. Но пока он вынужден был довольствоваться тем сиянием, что распространяла на него сидящая рядом пара истинных знаменитостей. И к вящему своему изумлению, патриций вдруг обнаружил, что ему нравится быть причастным к этим двум людям.

Добавим к этому, что сидел он рядом с самой Делорес де Грехх, и зависть тех, кто видел их соседство, была столь осязаема, что он мог даже определить ее вкусовые качества, – чего никак не получалось с пушистыми, накрахмаленными хлопьями, которые ему предложили в качестве закуски.

Зато по другую руку сидел этот жуткий тип Достабль и беспрестанно объяснял ему о способах производства движущихся картинок, обнаруживая полную неспособность примириться с тем фактом, что патриций не слышит ни слова из его объяснений.

Внезапно по залу прокатилась дружная овация.

Патриций слегка наклонился к Достаблю.

– А почему начали гасить свет? – спросил он.

– Понимаете, повелитель, – сказал Достабль, – это для того, чтобы вы лучше разглядели картинки.

– Неужели? А я считал, что без света картинки разглядеть значительно труднее.

– С движущимися картинками все обстоит совсем иначе, – пояснил Достабль.

– Очаровательно.

И патриций нагнулся в другую сторону, к Джинджер и Виктору. Слегка удивившись, он отметил, что и Джинджер и Виктор выглядят изрядно подавленными. Впервые это бросилось ему в глаза, когда они только переступили порог «Одиоза». Юноша рассматривал расфуфыренное убранство помещения так, словно оно наводило на него ужас; когда же в ложу вошла эта девушка, то он отчетливо услышал, как она ахнула.

Теперь они сидели с вытянутыми лицами и не говорили ни слова.

– Очевидно, все эти приготовления для вас так обыденны… – сказал патриций.

– Да нет, – ответил Виктор. – Не в этом дело. Мы первый раз попадаем туда, где показывают клики.

– Второй, – мрачно проронила Джинджер.

– Да, но, однако ж… вы сами участвуете в движущихся картинках, – ласково напомнил патриций.

– Что из этого, мы же никогда их не видим… Разве что разрозненные отрывки, когда их склеивают рукояторы, – пожал плечами Виктор. – Полностью я видел один-единственный клик, и показывали его на старой полинялой простыне…

– Стало быть, – спросил патриций, – для тебя это все так же ново, как и для меня?

– Не совсем, – неожиданно посерев, ответил Виктор.

– Очаровательно, – буркнул патриций, вновь выпрямляясь и продолжая не слушать то, что говорил ему Достабль.

Патриций оказался здесь вовсе не потому, что его занимали эти картинки. Он приехал сюда потому, что его всегда занимали люди.

Тем временем Солл, который сидел с самого края, нагнулся к своему дяде и положил ему на колени небольшой моток ленты.

– Возвращаю тебе твою собственность, – сладким голосом промолвил он.

– Что такое?

– Видишь ли, мне тут взбрело в голову еще раз проглядеть весь материал, перед тем как мы прокрутим его в «Одиозе», и…

– Неужели?

– И представляешь, что я там нашел? Прямо посреди сцены городского пожара в кадре на целых пять минут вдруг появляется тарелка со свиными ребрышками, приправленными особым арахисовым соусом Харги. Разумеется, таинственному появлению тарелки я совсем не удивился. Но пять минут!

Достабль смущенно ухмыльнулся.

– Видишь ли, я как рассудил, – сказал он. – Если народ после одной маленькой, быстро промелькнувшей картинки начинает валом валить за товаром, то что будет, если эту картинку показывать им целых пять минут?!

Солл долго внимательно смотрел на дядю.

– Кстати, ты меня ужасно огорчил, – продолжал Достабль. – Ты не захотел мне поверить. Ты не доверяешь собственному дяде. И это после того, как я торжественно поклялся тебе, что никогда не стану впредь связываться с этим делом! Ты плюнул мне в душу, Солл. Нанес мне тяжкое оскорбление. Что случилось с этим миром? Все понятия о достоинстве, о чести исчезли!

– Это, наверное, потому, что ты нашел для них хорошего покупателя, дядя.

– Ты меня ужасно огорчил, – повторил Достабль.

– Но ты нарушил свое обещание.

– Это совершенно разные вещи. То была чистая коммерция. А это – семья! Ты должен научиться верить членам своей семьи. В первую очередь – своему дяде.

– Ладно, ладно, впредь буду верить, – пожал плечами Солл.

– Обещаешь?

– Да, дядя, – улыбнулся Солл. – Даю торжественную клятву.

– Ну вот и умница!

На противоположном крае ложи Джинджер и Виктор таращились в слепой экран, цепенея от жуткого предчувствия.

– Ты уже понял, что сейчас начнется? – проговорила Джинджер.

– Да. Из углубления в полу послышится музыка.

– Значит, в той пещере… действительно раньше показывали клики?

– В каком-то смысле, – осмотрительно сказал Виктор.

– Но здесь, по крайней мере, экран как экран. Он не похож на… в общем, это просто экран. Хороший, добротный холст. А не…

Внезапно из передней части зала их обдало странной звуковой волной. Под клацанье механизма и шипение расступающегося воздуха из недр пола медленно восставала дочь Безама Каллиопа. Пальцы ее давили на клапаны крохотной свирели с той неподражаемой страстностью, которая сохраняется только после самых первых занятий музыкой. Два дюжих тролля, раздувающие мехи где-то за сценой, старались не уступать ей в усердии.

Внизу, в партере, декан передал заведующему кафедрой небольшой пакетик.

– Изюм в шоколаде, – пояснил он.

– А выглядит как крысиный помет, – сказал завкафедрой.

Декан перевел взгляд на пакетик и помрачнел:

– А ведь это он и есть. Минуту назад я уронил пакет на пол. А когда собирал, то еще подумал: что-то, думаю, много рассыпалось…

– Тс-с-с! – послышалось сзади.

Костлявый череп Сдумса развернулся со скоростью магнитной стрелки.

– Шик, блеск! – гаркнул он. – Еще пару пенсов, и этот ослик – ваш!

Свет в зале продолжал таять. Вспыхнул экран. Затем возникла первая цифра, и счет, быстро мигая раскадровкой, пошел по убывающей.

Каллиопа впилась глазами в раскрытую перед ней партитуру, закатала манжеты, откинула волосы, щекотавшие ей глаза, и ринулась в удалую атаку на нечто, подававшее признаки старого анк-морпоркского городского гимна[26].

Огни в зале погасли.

Небо рябило и переливалось. С туманом это явление не имело ничего общего. Над землей витал серебристый свет с сиреневыми бликами, напоминающий гибрид облака и молнии.

Дальше, по направлению к Голывуду, небо светилось все сильнее. Это бросалось в глаза даже из небольшого проулка, примыкающего к заднику заведения Шэма Харги «Реберный дом», где две собаки наслаждались еще одним особым предложением «Все-Что-Можешь-Откопать-В-Помойке-Задаром».

Лэдди вскинул морду и зарычал.

– Понимаю тебя, – кивнул Гаспод. – Но ничего не поделаешь, знамение. Помнишь, я говорил о всяких предвещаниях?

По его шкуре пробежал разряд искр.

– Пошли, – сказал он. – Надо сказать людям. Ты же у нас в этом деле большой дока.

Кликликликакликаклика…

Только этот звук раздавался в «Одиозе». Каллиопа перестала играть и вместе с другими уставилась на экран.

Рты были открыты; они закрывались лишь затем, чтобы пережевать очередную порцию попзёрна.

Краем сознания Виктор понимал, что он видит плод своих усилий. Он пытался отвернуться. Даже сейчас какой-то голосок в его голове нашептывал ему, что происходит что-то неладное, но он его почти не слышал. Все идет, как идет. Вместе с другими он затаил дыхание, когда героиня начала свою борьбу за старый семейный рудник в Охваченном Безумием Мире… Посреди сцены кровопролитной битвы его начала колотить дрожь. А собравшееся на балу общество виделось ему сквозь романтическую дымку. Его…

…Его ужалило под коленкой что-то холодное, липкое. Будто к штанине приложили полурастаявший кубик льда. Можно было попробовать не обращать на этот кубик внимания, но ощущение не отступало.

Виктор опустил взгляд.

– Прошу прощения, – произнес Гаспод.

Виктор сосредоточил взор на новом предмете. Но спустя мгновение глаза сами собой вернулись к экрану, на котором его гигантская копия целовала гигантскую копию Джинджер.

Липучая прохлада вновь растеклась по ноге. Он опять вынырнул на поверхность.

– Если хочешь, я могу укусить, – предложил Гаспод.

– Я, э-э, я…

– Могу укусить так, что взвоешь, – уточнил пес. – Ты только скажи.

– Не надо, э-э…

– Я говорил тебе о предвещании. Предвещание, предвещание, предвещание. Лэдди лаял, пока не охрип. А никто даже ухом не пошевелил. Вот я и прибегнул к старой дедовской технике – холодным носом ткнуть. Еще ни разу не подводила.

Виктор огляделся. Остальная часть публики прилипла к экрану. Создавалось впечатление, что они готовы остаться здесь наве… наве…

Навечно.

Виктор приподнял руки над подлокотниками кресла. Из пальцев с треском посыпались искры. Воздух приобрел маслянистость – верный признак мощного скопления магического потенциала, о чем знают даже студенты-первокурсники магических наук. В партере клубился туман. Глупость, конечно, но туман от этого никуда не девался. Он стелился по полу подобно бледному серебристому пледу.

Виктор потряс Джинджер за плечо. Помахал перед глазами рукой. Что-то крикнул ей в самое ухо.

Затем он принялся теребить патриция, вслед за ним – Достабля. Тела их немного отклонялись, но каждый раз возвращались в прежнее положение.

– Это клик во всем виноват, – прошептал он. – Картинка имеет над ними какую-то власть. Но какую? Это самая обычная картинка, не лучше и не хуже остальных. Магия в Голывуде никогда не применялась. Во всяком случае… в обычном своем виде…

Продравшись сквозь упругие турникеты колен, Виктор выскочил в проход и бегом, по колено в тумане, припустил наверх. Мигом позже он колотил в дверь рубки Безама. Не дождавшись ответа, он выбил ее плечом.

Безам сосредоточенно внимал событиям на экране через маленькое квадратное оконце в стене. Ящик для переброски картинок издавал радостное кликанье. Его ручку никто не вращал. По крайней мере, поправился Виктор, он не видел того, кто это делал.

Вдали что-то загрохотало. Пол и стены задрожали.

Виктор взглянул на экран. Да, этот отрывок был ему знаком. Он шел как раз перед сценой пожара в Анк-Морпорке.

Бег мысли набирал обороты. Как звучит известная максима насчет богов? Дескать, боги существуют постольку, поскольку существует вера в них. Но это можно толковать шире. Реальность есть то, что происходит в головах у людей. Сейчас он видел сотни людей, искренне верящих в реальность того, что являлось их взорам.

В поисках ножниц или ножа Виктор начал копаться в хламе на верстаке Безама, но ничего путного не обнаружил. Аппарат продолжал жужжать, отматывая реальность из будущего в прошлое.

– Ну что, надеюсь, сегодня я действительно кого-то спас? – раздались где-то позади слова Гаспода, но Виктор не обратил на них внимания.

В разноголосице мыслей, обыкновенно переполняющих мозг, преобладают мысли несущественные. Лишь в случаях крайней необходимости удается заставить их умолкнуть. Так произошло и на этот раз. И наконец, в абсолютной тишине звонко пропела одна ясная, четкая мысль, которая до сей поры тщетно молила, чтобы ее выслушали.

Предположим, существует такое место, где слой реальности чуть тоньше, чем повсюду. И предположим, ты сделал нечто такое, что еще больше истончило реальность. Книгам такое не под силу. Не под силу и обыкновенному театру – ибо в душе зритель всегда понимает, что смотрит на актеров, разыгрывающих пьесу. Только Голывуд через зрение проникает прямиком в мозг. И сердце подтверждает зрителю: то, что он видит, – реально. Такое под силу лишь кликам.

Вот что случилось в недрах Голывудского холма. Жители старого города использовали прореху в реальности для того, чтобы развлечься. И развлекались до тех пор, пока Твари их не настигли…

История повторяется. Люди опять начали жонглировать факелами в пороховом погребе. А Твари не спускают с них глаз…

Но почему все это продолжается?! Ведь он остановил Джинджер.

Картинка кликала не умолкая. Ящик для переброски картинок окутала, как ему показалось, таинственная дымка.

Виктор уцепился за ручку сбоку от ящика. Она было чуть-чуть поддалась, но потом переломилась. Осторожно пересадив Безама на пол, Виктор поднял стул над головой и что было сил саданул по ящику. Стул разлетелся в щепки. Тогда он открыл заднюю стенку ящика и вытащил оттуда саламандр – но на экране по-прежнему выплясывали кадры.

Здание снова содрогнулось.

«Тебе дается один-единственный шанс, – подумал он. – Либо ты его используешь, либо погибаешь».

Он снял и намотал на руку рубашку. Затем просунул руку в ящик, дотянулся до играющей бликами дорожки и схватил ее.

Раздался щелчок. Ящик рвануло назад. Мембрана, разматываясь с бобины, свила несколько лоснящихся колец, которые было метнулись в сторону Виктора, но тут же скользнули на пол.

Кликаклик… а… клик.

Бобины перестали вращаться.

Виктор опасливо поворошил ботинком спутанную ленту и почти удивился, когда она не попыталась его тем или иным способом ужалить.

– Ну что, спасли мы этот мир или нет? – поинтересовался Гаспод. – Хотелось бы наконец определиться.

Виктор взглянул на экран:

– Нет.

Движущиеся картинки не исчезли. Они были не очень четкими, но он по-прежнему видел расплывчатые очертания Джинджер и свои собственные – они отчаянно цеплялись за существование. Кроме того, сам экран пришел в движение. Он пучился, выдавался вперед – так колеблется в бассейне остывшая ртуть. Это зрелище будило неприятные воспоминания.

– Они настигли нас, – сказал Виктор.

– Кто?

– Помнишь свои разглагольствования о всяких мерзких тварях?

Гаспод наморщил лоб:

– О тех, доисторических?

– Ну, вряд ли они доисторические. Сомневаюсь, что они вообще когда-либо существовали, – поправил его Виктор. – Мир, из которого они вышли, не знает времени.

Среди публики наметилось движение.