Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник) Харрис Джоанн

Жила однажды женщина со своей дочерью, жили они в красивом саду, были там и грядки с капустой. Как-то стал наведываться на грядки зайчик, и за зиму поел он всю капусту. Мать говорит тогда дочери:

– Сходи-ка на огород да прогони зайца.

Пошла девушка и говорит зайчику:

– Кыш, кыш, зайка, ступай-ка прочь отсюда, пока не поел у нас всю капусту!

А зайчик и отвечает:

– Подойди, девица, присядь на мой заячий хвостик, поедем со мной в мою заячью избушку.

Девушка отказалась.

На другой день пришел зайчик снова и давай есть капусту. Говорит мать дочери:

– Сходи на огород, прогони зайца.

Девушка говорит зайчику:

– Кыш, кыш, зайка, не ешь нашу капусту!

А зайчик ей:

– Иди сюда, девица, присядь на мой заячий хвостик, поедем со мной в заячью избушку.

Снова девушка отказалась.

Пришел зайчик и на третий день и давай есть капусту. Увидала это мать и говорит дочери:

– Сходи на огород, прогони зайчика.

Девушка говорит:

– Кыш, кыш, зайка, не ешь нашу капусту!

А зайчик ей:

– Иди сюда, девица, присядь на мой заячий хвостик, поедем со мной в заячью избушку.

Села девушка на заячий хвостик, и увез ее зайчик далеко-далеко в свою избушку, да и говорит девушке:

– Приготовь угощенье из капустных листьев и проса, а я созову гостей на нашу свадьбу.

Вот собрались все гости свадебные.

Что же это были за гости? Расскажу вам о них так, как сказывали мне самому: это все были зайцы, за священника – ворон, чтобы повенчать молодых, а за дьячка – лисичка, а алтарь был под самой радугой.

Но девушке грустно стало, оттого что была она одна-одинешенька.

Вот приходит зайчик и говорит:

– Отворяй-ка двери! Отворяй двери! Гостям на свадьбе весело!

Ничего не отвечает невеста, только плачет.

Ушел зайчик восвояси.

Вот он приходит снова и говорит:

– Отворяй же! Отворяй! Гостям на свадьбе голодно!

Молчит невеста, только плачет.

Зайчик опять ушел.

Снова приходит зайчик и говорит:

– Отворяй же! Отворяй! Гостям на свадьбе скучно!

Молчит невеста, зайчик опять ушел. А девушка сделала соломенную куклу, одела ее в свое платье, сунула в руку черпак и прислонила к чану с просом, а сама пошла домой к матери.

Вот приходит опять зайчик и говорит:

– Отворяй же! Отворяй! – отворил дверь, да и ударил соломенную куклу по голове так сильно, что у нее чепец с головы свалился.

Увидал тут зайчик, что это вовсе не его невеста, да и ушел, пригорюнившись.

Гарт Никс

По ту сторону черты

Отряд был невелик, всего шестеро мужчин, немолодых и усталых, да и сам шериф Бьюкон, в свои без малого шестьдесят, давно уж не мог проехать верхом больше пары миль. Отряд и вовсе не собрался бы, если бы Роуз Джексон буквально не повытягивала их из бара – кого за воротник, кого за жилетную пуговицу – оторвав от уютной партии в покер, в четверг вечером. Женщина кричала и стыдила, пока они не оседлали своих лошадей, как это сделал получасом раньше шериф, которого Роуз извлекла из единственной на весь город тюремной камеры, где он только-только прикрыл глаза и собрался вздремнуть, всего же на минутку! Очень трудно противиться Роуз Джексон, когда она вершит правое дело, а особенно в тот день, уж очень веская причина имелась у нее. Ее единственную дочку, Лару Мэй, похитил проходимец, авантюрист, человек с необычной круглой головой и разными глазами, насчет которых те, кто его видел, никак не могли прийти к единому мнению: одни утверждали, что они у него карий и голубой, другие – что зеленый и черный. Он приехал с Востока, что само по себе было неплохо, и расплатился за ужин, ром и комнату золотой пятидолларовой монетой – что было еще лучше. Рассказал, что зовут его Альгамбра, для друзей Джейден, и что он намерен приобрести недвижимость и желал бы взглянуть на два ранчо, выставленных на продажу, – «Дабл-Дабл-Ю» и «Звездный круг». Первое продавали из-за бедственного его состояния и полной невозможности выколотить из него хоть что-то, кроме пыли, а второе – потому что Широкий Билл Джексон умер за четыре года до того, а его вдова Роуз собиралась увезти их дочку на восток в большой город, то ли показать ее доктору (потому что Лара Мэй росла не так чтобы очень сметливой), то ли подыскать ей муженька получше, ведь девчонка входила в возраст и хорошела день от дня. Хотя ростом Лара Мэй не вышла и в плечах была шире, чем полагалось бы красотке, зато пела она так, что все, кто не глух, поддавались ее чарам. Когда Альгамбра приехал посмотреть «Звездный круг», о покупке он и речи не повел. Услышал, как пела Лара Мэй, прокручивая простыни через валики для выжимания, пела и вращала большое железное колесо руками, голыми по локоть и мокрыми от мыльной воды, и даже птицы слетались со всей округи ее послушать – и садились прямо на веревку, где хлопали на ветру мокрые выстиранные ночные сорочки Лары Мэй и ее матери. Альгамбра просто подскакал, схватил девушку и кинул поперек седельной луки – так часто описывают похищения в сказках, но проделать это чертовски трудно, почти никогда похищение не обходится без того, чтобы не оборвалась подпруга или от рывка не пронзило острой болью плечо. Однако в этот раз ничего такого не случилось, Альгамбра выехал на дорогу вместе с Ларой Мэй и почти уже скрылся из виду, когда Роуз выбежала из кухни со своим карабином Шарпса калибра 0,50–70. Она стреляла из него без промаха, если цель была достаточно близко и это не было слишком рискованно, но Альгамбра ускакал уже довольно далеко, к тому же велика была опасность задеть девушку или коня, который к тому же мог поранить ее, падая. Так что Альгамбра ушел, а Роуз потеряла не меньше часа, пока собрала отряд, уж какой смогла, так что след был не раскаленный добела и даже не докрасна, а скорее походил на пепел, который, впрочем, может обжечь сильнее, чем вы думаете. След был еще достаточно теплым, чтобы пойти по нему, даже для старого Бьюкона – а у него имелся опыт, хотя глаза и начали сдавать, из-за чего ему приходилось несколько раз спешиваться, приседать на четвереньки, изучая еле видный, полустертый отпечаток подкованного копыта на засохшей грязи или наклон сломанного стебля кустарника, чтобы потом медленно выпрямиться, вскарабкаться в седло, указать пальцем и возгласить: «Туда», за чем через несколько секунд обычно следовало: «Сдается мне».

Преследование продолжалось больше трех часов, пока, по крайней мере Бьюкону и, возможно, еще паре человек, не считая Роуз, не стало понятно, что Альгамбра устремился не в какое-то обычное место – не назад к главной дороге, какой бы она ни была, ни вверх в горы, к тропе для мулов, ни вниз к Бутылочному Каньону, от которого разбегалось множество более мелких каньонов, ущелий, теснин, лощин, распадков, где обычно искали прибежище угонщики скота и мелкие воришки.

– Он направляется к пустыне, хотя это лишено смысла, – объявил Бьюкон, когда отряд сделал остановку на последнем холме перед той самой пустыней. Он осмотрелся – сверху открывался обзор мили на четыре – и заметил пятнышко, на самом деле бывшее конем с двумя седоками. За ними по пятам тянулся большой пыльный шлейф, а перед ними на западе не было ничего, кроме красной каменистой равнины и белых зыбучих песков.

– Это лишено всякого смысла, если только не…

Голос шерифа затих, он устало поморгал, потом вытер глаза изнаночной стороной шейного платка – она была не такой пыльной. Остальные мужчины тоже всматривались и мигали, и прикрывали глаза козырьками ладоней, а кони опустили головы, переводя дух. Роуз высоко привстала в стременах, не отводя яростного взгляда от пыльного шлейфа, а тот уменьшался, пыль оседала и тускнела.

– Мерзавец остановился, – проговорила она голосом, не обещавшим ничего хорошего, так что все мужчины невольно поежились, как будто от прикосновения чего-то холодного и крайне неприятного к самым интимным частям тела. – Теперь мы его достанем.

Бьюкон снова промокнул глаза и уставился Роуз куда-то в область живота, не желая ни встретиться с ней взглядом, ни нарваться на неприятности, взглянув на расстегнутый ворот рубашки. Говоря по чести, он вообще охотно перевел бы взгляд на конскую голову, лишь бы выйти из затруднения, да только это все одно не помогло бы.

– Нам его не достать, – медленно произнес он. – Он пересек черту, прошел.

– Прошел? Куда прошел? – переспросила Роуз отрывисто и резко, будто выстрелила, и Бьюкон даже дернулся, точно пуля просвистела у него над ухом, так близко, что ему послышалось погребальное пение ангелов.

– Ты знаешь, – ответил он. – Ты знаешь. Туда. Она ушла, Роуз.

– Там же нету ворот, – возразила Роуз, но ее голос, обычно уверенный и резкий, вдруг прозвучал тихо и растерянно. – Никогда не слыхивала о воротах в той стороне.

– Говорят, они могут создавать ворота, когда им нужно, – сказал Бьюкон. – И их куда больше, чем мы видим, это уж точно. Давайте-ка поворачивать. Лучше нам добраться до поселка засветло. Мне правда очень жаль, Роуз.

Мужчины заквакали нестройным хором, гортанными и хриплыми от пыли голосами они с облегчением повторяли слова шерифа, проезжая мимо нее: – Жаль. Жаль. Жаль. Жаль. Жаль…

– Я еду за ней, – оборвала их Роуз.

Она развернула лошадь и оказалась перед отрядом, крепкая женщина под сорок, недурной наружности, не говоря уж о характере, с волосами, некогда льняными, а сейчас цвета тусклого золота, убранными под испанское сомбреро, цвет которого под слоем пыли был, вероятно, черным. Ворот ее рубашки из грубого полотна, некогда белой, был небрежно расстегнут, на шее висел красный с белым платок, который она стянула с лица, заговорив. Юбка для верховой езды из мягкой телячьей кожи, с разрезами, на светлой шелковой подкладке была на Роуз, из-под юбки виднелись мужские сапоги и стремена. Кроме карабина Шарпса, притороченного к седлу, на правом бедре у нее был мужнин кольт «Фронтиер» 40-го калибра, на поясном ремне висел нож, а кроме того, имелись глаза и руки, чтобы пользоваться всем этим оружием, – и какое же горькое разочарование ждало в прежние годы тех, кто считал Широкого Билла, плечистого и длиннорукого, как горилла, более опасным из них двоих.

– Я не настаиваю, чтобы кто-то из вас ехал со мной… черт… я знаю, что это безумие, – продолжала Роуз. – Но там же моя дочка!

– Мехи с водой полны? – спросил Бьюкон. – Еды припасла? Ничего тамошнего пить и есть нельзя, только свое, а иначе никогда не вернешься назад.

– У меня в седельном вьюке солонина, а мехи полны воды, – сказала Роуз. – Я как раз собиралась прогуляться нынче утром до Перечного Дерева, поглядеть, как там Калеб с ребятами управляются с моим стадом. Скоро пора перегонять его. Вот если бы ты сказал Калебу, пусть потихоньку начинают двигаться в сторону Скважины.

– Я им скажу, – ответил Бьюкон, – Роуз…

Он помедлил, поигрывая зачехленным ножичком, который носил на шее на кожаном шнурке: маленький был ножичек, этакая игрушка с ручкой из слоновой кости, больше похожий на нож для разрезания бумаг, чем на серьезное оружие – он казался не совсем подходящим для шерифа. Люди и прежде обращали на него внимание, а один особенно часто проходился на этот счет, выбирая при этом неверный тон, пока бритвенно-острое лезвие не рассекло ему тыльную сторону ладони, заставив вспомнить о хороших манерах и тому подобном.

– Что? – поторопила Роуз. – Если хочешь что-то сказать, Бьюкон, говори. Мне некогда.

Шериф пожевал ус, обнажив желтоватые зубы, посмотрел вдаль, а потом через голову снял ножик и бросил Роуз. Она поймала его за кожаный шнурок и осмотрела озадаченно.

– Нож у меня и свой есть, – усмехнулась она. – На что мне эта бритва для подравнивания усов?

– Этот нож тебе пригодится. – Бьюкон оглянулся на остальных мужчин, смотревших на него с удивлением. Это было даже почище похищения Лары Мэй, потому что не гнало их навстречу мраку и опасности, а уж судачить об этом можно было месяцами, а то и годами. – Бывал я там, – сказал шериф совсем тихо, так что все вытянулись в седлах, и даже лошади притихли, будто поняв, что речь пойдет о важном. – Бывал я там, давно, когда был помоложе и… не в ладах с законом. Я тогда оказался в скверной компании и вот, одно, другое, – словом, нам пришлось пересечь черту. За пару дней в живых остался только я один, смерть нас так и косила, быстрая, неотвратимая, со всех сторон – существа, каких я больше нигде не видывал и надеюсь никогда не увидеть… Чего там только не было, сама земля была против нас. Я уже простился с жизнью, но встретил одного человека, и он мне помог тогда в беде. Спас он меня и наставил на правильный путь. Он-то и дал мне этот нож и сказал, что коли придется снова там очутиться – если уж никак, просто никак не выйдет этого избежать, – чтобы я уколол этим ножиком первое же дерево, какое увижу. Чтоб заговорил с ним сначала, а потом уколол аккуратно, бережно, как будто собираясь срезать кору, и тут же отдернул бы руку, потому что деревья там – не всегда деревья. Потом надо оставить ножик в коре и сказать пару слов насчет того, что нужна, мол, помощь. Так что бери его, Роуз, и сделай все так, как сказано, и – как знать – может, он придет.

– О чем мы говорим, тому уж лет сорок, если не больше, – пожала плечами Роуз. – И чем мне поможет тыканье ножом в дерево?

– Там все не так, как здесь, Роуз, – сказал Бьюкон. – И время тоже другое. Обещай, что сделаешь, как я сказал, и воспользуешься ножом.

Роуз сдвинула шляпу назад и надела шнурок на шею, так что ножик оказался у нее на животе, пониже груди. Бьюкон отвернулся и прочистил горло.

– Я сделаю, как ты сказал, – сказала Роуз. – Увидимся, мальчики. Когда я вернусь с Ларой Мэй.

С этими словами она сжала колени и пришпорила своего коня по имени Дарси, которого так неудачно охолостили, что оставили одно яичко, и он вел себя настоящим жеребцом. Окрестили его в честь коновала, который улепетывал от Роуз во все лопатки, опасаясь лишиться собственного мужского достоинства, когда обнаружилось, что он напортачил спьяну, испортив с полдюжины ее коней. Остальных животных потом охолостили как положено, но ретивый нрав Дарси пришелся Роуз по душе, и его оставили таким как есть, и не жеребцом, и не мерином.

– Удачи тебе, Роуз, – пожелал Бьюкон. Он снял шляпу и махал ей вслед, остальной отряд последовал его примеру, но без возгласов и свиста. Всем казалось, что они расстаются навсегда, и было не до веселья.

Роуз скакала в сторону пустыни, и менялась земля под копытами у Дарси, красные камни заносило белым песком пустыни, даже низкорослые соляные кусты ослабили свою скучную хватку, потому что не было в округе ничего, кроме песка да редких валунов – они выныривали там и сям, как пловцы, что борются с волнами в суровом море, но рано или поздно обречены утонуть.

Она долго неслась во весь опор, пока перед ней не оказались ворота. Роуз их сразу узнала, хотя ни разу ей не доводилось их видывать, а те, кто видел, предпочитали помалкивать. Просто ничем другим это быть не могло: траншея в песке двадцати ярдов длиной, уходящая вниз на двадцать футов, с ровными стенками без всяких опор, а в самом конце – сводчатый проход, не песок, а что-то мерцающее, с непостоянным узором, как если смотреть на пламя свечи через грубо обработанный опал, когда камень, свет и цвет переливаются и поминутно меняются.

Седло и уздечка лежали у входа на скат, а еще, к изумлению Роуз, конский скелет. Свежее мясо было подчистую срезано с костей, словно какой-то огромный и прожорливый зверь обглодал их. Поодаль валялась пара седельных вьюков, а их содержимое было разбросано, как если бы хозяин второпях искал нужные ему вещи. Внимание Роуз привлекли свертки с едой, бутылки воды, коробки с патронами, был даже холщовый мешочек вроде тех, в которых старатели возят золото. Винтовка, которую она видела на боку у Альгамбры, тоже была небрежно брошена наземь, словно по ту сторону ворот не могла ему пригодиться.

Может, так оно и есть, подумала Роуз, но с доверием положила руку на «птичью головку» – потертую, отполированную ручку своего кольта, силу которого хорошо знала. Больше, чем прочий брошенный скарб, ее беспокоил лошадиный остов, уж очень свежим был скелет, явно принадлежавший лошадке круглоголового. Кто же с ней такое сотворил, как и зачем?

Она пустила было Дарси вниз по траншее, но он заартачился, не помогли ни шенкеля, ни даже шпоры. Упрямо нагнув голову, он заводил глаза, показывая белки, но не издал ни единого протестующего звука – видно, ужас был так велик, что животное онемело. Роуз подала немного назад, и ей пришлось держать коня изо всех сил, чтобы не бросился обратно. Наконец, Дарси подчинился, но женщина поняла – ей не заставить его пройти в ворота. Спешившись, она расседлала его, сняла уздечку и мундштук, аккуратно сложила все это на земле, в стороне от траншеи.

– Ступай домой, – сказала она Дарси и шлепнула рукой по крупу. Он резко взял с места и стрелой понесся назад, к горному кряжу. Роуз не знала, доберется ли он до дому, до самого ранчо, но, если догонит отряд, хотя бы вернется в поселок. Бьюкон за ним присмотрит какое-то время, пока ее нет…

Без конского топота и дыхания наступила тишина, воздух был неподвижен. А здесь холодней, чем должно бы, подумала Роуз, поеживаясь. У траншеи пустынная жара не ощущалась, хотя тени не было совсем. Женщина вспомнила о дочке. Сделала скатку из одеяла, завернув туда жестянку патронов, солонину и хлеб, и вскинула на плечо вместе с мехами воды. Обеими руками сжимая карабин, она зашагала вниз по траншее, к воротам с их круговертью цветных узоров – и без колебаний прошла сквозь них, исчезнув из обычного мира, словно ее тут никогда и не было.

Роуз оказалась на лесной поляне, на пологом склоне, поросшем высокими деревьями. Солнце пробивалось сквозь хвоистые ветви и грело совсем не так жарко, как должно бы греть на ранчо «Звездный круг» и миль на пятьсот в округе. Неудивительно, если бы оказалось, что чуть выше лежит снег, решила Роуз, начиная дрожать. Еще сильнее женщина вздрогнула, когда медленно обернулась. Она крепко сжимала обеими руками карабин, держа палец на спусковом крючке, и с трудом заставила себя не нажать на него. Ворот за спиной не было, пропали переливы цвета – ничего, кроме горного склона, сплошь покрытого соснами и усыпанного шишками и хвоей.

Пытаясь найти какие-то следы, Роуз присела. Когда она наклонилась, всматриваясь в лесную подстилку, ножик качнулся у нее на шее, как будто хотел напомнить ей о наставлениях Бьюкона.

– Я же ничего не теряю, так почему бы и нет, – прошептала Роуз под нос, не желая признаваться самой себе, что ее пугает это странное место. Даже деревья выглядели необычно, вроде бы и сосны, но не совсем такие, как ей доводилось видеть. Из шишек, если присмотреться, торчали шипы, а жесткие зеленые хвоинки на упавших ветках закручивались тугими тонкими пружинами.

Роуз сняла с шеи шнурок с ножом и обратилась к ближайшему дереву, смущаясь, но не настолько, как там, по другую сторону. Она надеялась, что никто и ничто за ней не подсматривает, но вовсе не от страха оконфузиться. Ею владел самый обыкновенный страх, простой, чистый и сильный.

– Ты уж извини, дерево, – сказала она. – Мне вот нужно воткнуть в тебя этот ножик, совсем чуточку, только чтобы выйти на связь.

Продолжая говорить, она вонзила нож, и кончик лезвия прорезал грубую кору. Брызнул сок, янтарный, со смолистым духом, опять же не совсем похожим на привычный сосновый запах.

Выпрямившись, Роуз обратилась к ножу: «Мне нужна помощь, прямо сейчас, вот я и надеюсь, что тот, кто дал старику Бьюкону этот ножик, кем бы он ни был, сумеет прийти и помочь мне и дочке моей. Спасибо вам, сэр».

Ничего не произошло, только поднялся ветер, зашумел в верхушках деревьев, и наземь упали еще несколько шипастых шишек, одна чуть не ударила Роуз по голове. Не обращая внимания на бурелом под ногами, она продолжала осматриваться, пытаясь обнаружить следы Альгамбры и Лары Мэй. Когда она их нашла, на глаза навернулись слезинки (которые она поспешно сморгнула), потому что следы сапог и отпечатки туфелек тянулись рядом, а это означало, что Лара Мэй шла с ним охотно, во всяком случае, по своей воле, а этого-то Роуз всегда и боялась. Лара Мэй была хорошей девочкой, но слегка, как бы это сказать, рассеянной, и могла пойти за каждым, кто позовет. Обычно ее звала Роуз, и все шло отлично, но сейчас девочку увел мошенник сомнительных моральных качеств, а учитывая то, куда они ушли, непонятно было, человек ли он вообще. Этот случай был совсем другим, зловещим и жутким. Единственное, что успокаивало и хоть немного, но утешало Роуз, была уверенность, что Лара Мэй, скорее всего, даже не напугалась, думая, что ее повезли на пикник или увеселительную прогулку. Она пошла по следам, хотя и с трудом, уж очень много было под ногами шишек и веток, а земля под ними оказалась сырой и скользкой. Не слякоть, конечно, просто примета того, что недавно прошел дождь, да только, поднимая голову и рассматривая небо сквозь густой полог сосновых ветвей, Роуз не видела ни облачка. Карабкаясь по склону, она согрелась, но знала, что это лишь на время и позднее она окоченеет. По ее расчетам, было не меньше четырех пополудни, всего несколько часов до захода солнца, а когда стемнеет, станет совсем холодно.

Пройдя милю и одолев подъем в несколько сот футов от того места, где она прошла через ворота, Роуз, продолжая идти по следам сапог и туфелек, сообразила, что теперь слышит что-то еще, кроме собственных шагов, своего пыхтенья (уже похолодало, и изо рта у нее шел пар) и биения своего сердца. Появился еще звук, не такой заметный, неприятный звук, словно кто-то – или что-то – крался за ней по пятам…

Роуз развернулась, держа наготове карабин, и смогла выстрелить один раз, прежде чем тварь бросилась на нее, такая стремительная и странная, что Роуз не успела ни рассмотреть ее толком, ни понять, что перед ней мелькнуло – что-то косматое, клыкастое и вдвое побольше любого пса, но на собаку вообще непохожее, слишком уж длинное туловище, кривые лапы слишком короткие, а морда широченная, с торчащими во все стороны зубами, – и Роуз уже нажимала на спуск, чтобы пальнуть в это рыло, когда тварь кинулась снова, и пришлось садануть карабином по кривой морде, чтобы отбить атаку. Удар отбросил тварь назад, она вцепилась в оружие, грызла его, перемалывала зубами, и Роуз поняла, что первый ее выстрел попал в цель, да только твари это нипочем, и тогда она занесла ногу и лягнула тварь в брюхо, выкрикивая такие слова, за которые ее исключили бы из Клуба Матерей (если б, конечно, ее сначала туда приняли), только и этот удар не подействовал на мерзкую скотину: выплюнув карабин, зверь поднял отвратительную башку и издал такой рев, что у Роуз с головы слетела щляпа. Это было ошибкой неведомой твари, потому что в этот миг Роуз выпустила из рук карабин, схватила большой нож, тот, что достался ей от Широкого Билла, и воткнула его по самую рукоятку в мягкую и не такую волосатую плоть пониже громадной челюсти – там, решила она, у твари должно быть горло, – дважды провернула и выдернула.

Черная, дымящаяся, зловонная кровь извергалась такой мощной струей, будто сорвало вентиль, Роуз еле успела от нее увернуться, оступилась и наткнулась на ствол одной из сосен, густо покрытый крохотными шипами, такими же, как на шишках. Тварь – волк-куница-широкорот – как ни назови, завертелась, будто кошка, когда пристраивается на место, а потом рухнула замертво, кровь из-под головы продолжала литься и стекала по склону гадостным ручейком.

– Что за мастерское владение ножом, просто грандиозно, – донесся восхищенный мужской голос откуда-то чуть выше по склону.

Роуз резко развернулась. Все еще сжимая нож, она потянулась к кобуре на правом бедре и левой выхватила кольт – этому приему ее обучил приятель покойного мужа, меткий стрелок по имени Левша Трасс, который носил пушку справа, а вытаскивал левой, а мог и наоборот, чтобы сбивать с толку и стращать противников, но впоследствии решил, что это выходит медленнее и не так действенно, и что лучшее – враг хорошего.

Говоривший вышел на открытое место с поднятыми руками и стоял неподвижно, а Роуз держала его на мушке. На груди его желтоватой крутки блеснул металл, звезда, заключенная в круг, с буквами по краю, разбирать которые Роуз не было нужды, потому что она сразу поняла, что это за знак, и знала, что надпись гласит «Маршал США»[4].

Роуз опустила кольт, не до конца, так чтобы ствол не смотрел в землю, ведь никогда не знаешь наверняка, металлический знак можно снять с одного, а потом надеть на другого, особенно если законный владелец мертв. К тому же они переступили черту и находились по другую сторону ворот, за границей, – словом, осторожность не повредит.

Минуту-другую они присматривались друг к другу. Роуз видела перед собой очень высокого, худого, пригожего мужчину лет пятидесяти, а то и постарше, с множеством мелких морщинок вокруг глаз, глядевших на нее из-под светлой широкополой шляпы. Несколько дней назад он брился, но отросшая с тех пор на подбородке щетина была совсем белой, а под шляпой пряталось не так уж много волос. Одет он был по погоде: куртка на подкладке с начесом казалась теплой, но была распахнута, приоткрывая кожаный жилет, ремень с большой серебряной пряжкой, широкий патронташ, из которого высовывались необычные патроны с серебристыми кончиками, а еще револьверы на обоих боках – постарее, чем у самой Роуз (ремингтоны, подумала она, любимое оружие ее отца).

– Меня зовут Торнтон, – сказал человек, – Ох и здорово вы его, мэм, думаю, пуле бы так быстро не справиться.

– Что это было такое? – спросила Роуз, но не отводила глаз и не выпускала кольта. Человек ей нравился, он казался надежным и правильным, но…

– Вряд ли он и сам это знал, – ответил Торнтон, – Я называю подобных уродцев скарумы. Особо они не докучают, но их не взять простой сталью или свинцом. Им нужна серебряная смерть, как многим здешним тварям, да и кое-кому из людей.

– Серебряная смерть? – переспросила Роуз, и на сей раз она перевела взгляд на кольт и тут же сообразила, что допустила ошибку, а в следующий миг вздохнула с облегчением, убедившись, что Торнтон стоит не шевелясь и миролюбиво улыбается, а искорки в его глазах подсказали Роуз, что морщины у него на лице не только от солнца, что этот человек умеет шутить и понимает шутки.

– Лезвие у вашего ножа посеребренное, – сказал Торнтон, – Кстати о ножах, если бы вы позволили мне кое-что достать из кармана…

– Валяйте, – сказала Роуз.

Торнтон полез под куртку и извлек тот самый ножичек, который дал ей Бьюкон. Держа его перед собой, он заговорил:

– Я дал его одному парню много лет назад, велел им воспользоваться, если придется пройти этим путем и если будет нужна помощь. Видно, он передал его кое-кому, потому как нынче утром я расслышал в шуме крон голос женщины. Вот я и хотел спросить у вас – первой дамы, которую вижу в этих краях за последнее время, – не вы ли воспользовались ножом, обратившись за содействием к законному представителю власти по эту сторону границы, то есть ко мне.

– Да, – ответила Роуз. Женщина позволила себе слегка расслабиться, и оторопь от нападения тут же дала себя знать: она задрожала, как от озноба, почувствовала тяжесть оружия, которое сжимала в руке. – Шериф Бьюкон дал мне этот нож, и я им воспользовалась. Он не объяснял мне, как и что, но не предупредил о приходе маршала.

– Шериф Бьюкон? – воскликнул Торнтон. – Каково! Ох, я совсем не был уверен, какую дорогу выберет этот парнишка. Ну что ж, как я уже сказал, я являюсь полноправным представителем законной власти в этом краю, и маршалом, и смотрителем границы, с обеих сторон, с какой ни посмотри, – и потому, прежде чем оказать вам помощь, я обязан убедиться, что у вас нет никаких недобрых намерений. Зачем вы явились сюда через пустынные врата?

– Я пришла за Ларой Мэй, своей дочкой, – возмутилась Роуз, – которую умыкнул, украл прямо с моего ранчо человек по имени Альгамбра, он проскочил прямиком в эти ворота, и что бы сделала, по-вашему, любая мать, как не побежала следом?

– Альгамбра? – спросил Торнтон. – Странный такой человечек с круглой головой?

– Ага, – кивнула Роуз. – Ну а теперь хватит объяснений, потому что мне надо спешить за ними следом, пока с моей Ларой Мэй не случилось чего, и нет у меня времени тут с вами рассусоливать!

– Справедливо, – заметил Торнтон. – Лучше нам немедля отправляться за ним вдогонку. Альгамбра – Резчик, и, если в его распоряжении сейчас достаточно мяса, будет работать до самого заката. Кстати, я не расслышал вашего имени, мэм, когда мы знакомились.

– Роуз Джексон. Что еще за Резчик? И что там насчет мяса? Он там бросил свою лошадь, по ту сторону ворот… скелет, с которого срезано все мясо до костей…

Торнтон мелодично присвистнул, и Роуз поняла, что за все время, как прошла за врата, не слышала птичьих голосов. Ни единого писка, и не видела ни одной птахи, и от того место казалось еще более неестественным, хотя куда уж больше.

– Скверно, миссис Джексон. – Торнтон повернулся, сделал несколько больших шагов вверх по склону и, оглянувшись, махнул ей, приглашая следовать за собой. За спиной на перевязи у него висел длиннющий нож, почти меч, с лезвием шире, чем у кавалеристской сабли, с которой Роуз любила поупражняться время от времени. – Очень скверно. Я догадываюсь, куда он направляется, но мы обязательно должны настичь его до захода солнца. Надо спешить!

Роуз сунула кольт в кобуру, проворно нагнувшись, с двух сторон отерла нож о траву с широкими листьями, поскорее сунула его в чехол и стала карабкаться по склону. Карабин она оставила, удостоверившись, что здесь от него мало проку.

Маршала она нагнала через десяток ярдов, он ломился через заросли, даже не стараясь соблюдать тишину, – верный знак того, что им и впрямь нужно было торопиться.

– Что такое Резчик? – запыхавшись, спросила Роуз, перепрыгивая слякотную прогалину, оставленную тяжелым сапогом Торнтона.

– Наверное, чтобы вам было понятнее, можно сказать, что это демон, злой дух, – отвечал Торнтон, кривя рот на ее сторону и смотря прямо перед собой ясными голубыми глазами, да время от времени поглядывая по сторонам в поисках прохода между деревьев. – Это не люди, и своих тел у них нет вовсе, так что время от времени им приходится их делать. Они собирают побольше мяса и из него вырезают себе тело. Только получается у них не ахти, потому много мяса уходит впустую, вот из-за этого он и обкромсал целую лошадь… а еще им нужен кто-то, кто послужил бы моделью или натурщицей, чтобы получилось хоть немного похоже.

– Натурщица? Моя Лара Мэй? Вообще-то она коротышка.

– Зато наверняка миловидная. Им хочется, чтобы вышло получше, даже несмотря на то, что сходства толком добиться не умеют.

– Она миловидная, – угрюмо подтвердила Роуз. – Может, прибавим шагу?

– Немного можем, – согласился маршал и пошел быстрее, легко выбрасывая вперед длинные ноги, так что спустя минуту Роуз стала отставать, а Торнтон, не сказав ни слова, снова замедлил шаг.

– Что… что они делают со своими… натурщиками? – просипела Роуз, задыхаясь.

– Убивают, – сказал Торнтон. – Чтобы завершить работу. Так они надеются заполучить их таланты, хотя вряд ли из этого что-то выходит. У вашей Лары Мэй есть таланты?

– Она поет, – ответила Роуз. – Прекрасней, чем вы когда-нибудь слышали. Так что птицы слетаются к ней с деревьев.

– Пением заставляет птиц слетать вниз? – Торнтон удивленно покосился на Роуз. – Как звали вашего супруга, мэм?

– Он звался Широкий Билл Джексон, упокой Господь его душу, – отозвалась Роуз. – Но Билл петь не умел ни на грош, как и я. Прямо в толк не возьму, откуда Лара Мэй набралась своей музыки.

– Широкий Билл, вот как? Если это тот парнишка, о ком я думаю, так дар к музыке имелся у его матушки, и это очень хорошо, это может пригодиться и помочь вашей дочурке, мэм. Так что, как только вы ее увидите, сразу крикните ей, чтобы пела, сразу же так и кричите, не медлите.

– Ладно, – нахмурилась Роуз, – но я больше рассчитывала пристрелить этого Альгамбру, чем перекрикиваться с дочкой.

– Резчика чрезвычайно трудно убить, – пояснил Торнтон. – Серебряная смерть нужна для них, очень много серебра, так что поберегите свой свинец. А вот пение может оказаться очень кстати и, если, конечно, моя память меня не подводит, оно еще сослужит вашей Ларе Мэй хорошую службу. Сразу окликните ее, а я тем временем буду отвлекать Альгамбру. Думаю, нам осталось до них не больше пяти минут ходу, по всем приметам. Приготовьтесь, сейчас мы выйдем из-за деревьев, и они окажутся прямо перед нами, за большим камнем на поляне.

– Я готова, – уверила Роуз, хотя не представляла, к чему именно ей нужно быть готовой, и не могла поверить, что лес вот-вот расступится, потому что сосны росли все так же густо и были все такими же высокими, как прежде, а над головой не видно было неба, и свет солнца не мог пробиться сквозь кроны. Однако внезапно ей прямо в лицо ударили лучи солнца, не горячего, но ослепительно-яркого, и Роуз сощурилась, чтобы не закрыть глаза и не упустить свой шанс помочь дочери, и они с Торнтоном вывалились из лесу, как два сурка, выкуренных из норы. Перед ними раскинулась плоская равнина, поросшая короткой травой и редкими деревцами, а прямо перед ними высился утес величиной с барак для поденщиков на ее ранчо «Звездный круг», только стоящий на торце. Серый голый утес отбрасывал тень темную и зловещую, похожую на чей-то палец, и на самом краю этой тени, в солнечных лучах Роуз увидела Лару Мэй. Та сидела на траве и обрывала голубые цветочки, а неподалеку от нее был Альгамбра с сияющим, как зеркало, ножом. Он размахивал им вверх и вниз, влево и вправо, нанося удары по увесистому куску конского мяса, так что ошметки и кровь летели во все стороны, но ни одна капля не коснулась девушки.

– Пой, Лара Мэй, пой! – во всю глотку закричала Роуз и бросилась вперед что было сил, чуть ли не обгоняя собственный крик, а сбоку от нее раздался выстрел одного из больших ремингтонов, потому что маршал тоже бежал вперед, стреляя на ходу, взводя курок, отбросив первый револьвер, когда в нем кончились заряды, и вытягивая следующий, и Роуз видела, что серебряные пули попадают в цель, и слышала при этом странный звук, словно горячий пудинг падает в большую кастрюлю с кипящей водой, но Альгамбра не упал и даже не пошатнулся, как будто его не задело. Подняв над головой блестящий нож, он бросился к Торнтону, который тоже успел выхватить свой длинный тесак, и они сошлись в яростной схватке, а Роуз подбежала к Ларе Мэй, которая радостно улыбалась своей мамочке и любовалась представлением, которое устроили двое мужчин, но не пела. – Пой! – завизжала Роуз, добежала до дочки и вырвала у нее из рук цветы. – Запой же хоть что-нибудь, Лара Мэй!

Лара Мэй послушно открыла рот и запела. Роуз оглянулась посмотреть на Торнтона и Альгамбру, и увидела, как они наносят удары, увертываются, снова бьют, подпрыгивают и делают обманные маневры, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Роуз доводилось наблюдать поножовщину, но ничего подобного она не видывала никогда, отчасти потому, что до сих пор ни у одного из бойцов не показалось ни капли крови, хотя в обычном случае кто-то, а может, и оба уже должны бы валяться на земле и истекать кровью под вопли, рыдания и стенания, а сейчас единственным, что она слышала, был голос Лары Мэй, теплый, чистый и светлый, как полуденное солнце, и ничего удивительного не было в том, что даже птицы небесные слетались ее послушать.

Правда, здесь пение привлекло не птиц. Что-то появилось из-под земли, прямо у ног девушки: живое синее пламя вырвалось наружу из вспенившейся грязи, в сердцевине его просматривалась фигура, очертаниями отдаленно напоминающая человека. Лара Мэй рассмеялась и тоже превратилась в синее пламя, не переставая петь, она протянула руки, и самый краешек пламени коснулся лица Роуз, совсем не жаркое оно было, а теплое, такое теплое и доброе, что и она невольно засмеялась, охваченная нежданной радостью. Эта радость принесла горячие слезы, теплая волна прокатилась по всему ее телу, так что даже пальцы на ногах затрепетали радостно, будто до сих пор жили не в полную меру.

Два силуэта, окутанных пламенем, соединились, слились в объятии, голос Лары Мэй продолжал звучать, такой же высокий и чистый, и Роуз только тут заметила, что дочь поет на языке, которого ни одна из них прежде не слышала.

– Нет! – проревел Альгамбра, он забыл про схватку и бросился к сияющей паре, но маршал кинулся за ним следом, нанес удар тесаком по короткой шее, и круглая голова с треском отделилась от тела и покатилась по земле, а тело накренилось, на полном ходу врезалось в серый утес и, наконец, упало, дрыгая ногами и подергиваясь, как раздавленный клоп.

Голова все катилась прямо к Ларе Мэй, но Торнтон догнал ее и припечатал ногой, пригвоздив своей острой шпорой. Голова открывала рот, щелкала зубами, вываливала язык, но издавала только шипение. Разноцветные глаза были широко раскрыты и злобно смотрели на Роуз, не затуманенные, а живые, как раньше.

– Мне надо идти, Ма, – заговорила Лара Мэй. Ее голос звучал не так, как прежде. Живой, не сонный, как обычно, как будто она, наконец, была здесь целиком и полностью, а не отсутствовала, витая где-то, как бывало.

– Идти? Куда это? – спросила Роуз в отчаянии. Вся нежданная радость, которую она только что чувствовала, испарилась, уступив место ужасу. Все кончится тем, что она все-таки потеряет свое дитя? Роуз прикрыла лицо ладонью и попробовала взглянуть на Лару Мэй, но девушка слишком ярко светилась, слишком близко стояла. – Я не для того сюда добралась, чтобы какой-то огненный дух уволок тебя так же, как до него пытался Альгамбра!

– Я слишком много унаследовала от папиной семьи, чтобы нормально жить на обычной стороне, – сказала Лара Мэй. – Старая кровь – больше, чем в нем – просто ждала, когда ее пробудят. Ты знала, откуда он пришел, разве не так, Ма?

– Наверное, – нехотя признала Роуз, – Мы об этом не говорили, но… я знала.

– Папа доставил бы меня сюда, за черту, если бы только мог, – сказала Лара Мэй. – Мне просто надо было войти в возраст. Альгамбра лишь ускорил события на несколько месяцев, вот и все.

– И что же теперь? – спросила Роуз, выпрямляясь, морща нос, зачесавшийся вдруг ни с того ни с сего, и моргая, чтобы избавиться от странного зуда в глазах. – Ты так и уйдешь с этим свечным огнем, и я тебя больше никогда не увижу?

Внутри пламени щелкнули пальцы, и ярко-синий огонь улегся, открыв скромного юношу, внешне очень похожего на Широкого Билла Джексона, только чуть поуже в плечах – полторы рукояти топора, а не полных две, и почти в точности такого роста, как Лара Мэй. Одет он был не так, как было принято в этих краях – в кольчугу из железных колец поверх чего-то вроде длинной ночной сорочки, а ноги были обмотаны кожаными ремнями поверх сапог, которые тоже казались железными и неприятно позвякивали.

– Счастлив познакомиться с вами, миссис Джексон, – сказал юноша, – вы можете звать меня… думаю, Роберт подойдет. Я прихожусь кем-то вроде кузена вашему супругу, я имел честь оказаться ближе других, когда раздался зов Лары Мэй. Наш род примет ее с превеликой радостью и всеми подобающими почестями, ведь уже давно в нашем замке не было такой певицы.

– И, конечно, ты сможешь видеться со мной, Ма, если только пожелаешь. По эту сторону.

– Проще сказать, чем выполнить, – буркнула Роуз.

– Ты же собиралась отвезти меня на восток, – напомнила Лара Мэй. – В больницу или что-то такое. Мне будет намного лучше здесь, где мне всегда суждено было жить.

– Не собиралась я оставлять тебя в больнице, – огрызнулась Роуз, но не стала вдаваться в подробности. Ей была в новинку эта Лара Мэй, способная соображать и рассуждать о своем будущем и все такое. – Кроме того, это не…

– Нет ли у вас при себе серебряного доллара, миссис Джексон? – перебил Торнтон. – Эта голова никак не упокоится.

Роуз взглянула туда, где маршал с трудом удерживал голову Альгамбры на месте. Она все время пыталась оторваться от земли, словно ее подталкивало невидимое тело, и Торнтону пришлось навалиться всей тяжестью, чтобы помешать ей. Она пошарила в карманах юбки, и, разумеется, в одном из них обнаружился серебряный доллар. Роуз вынула его, недоумевая, зачем это ему понадобилась монета.

Голова Альгамбры, казалось, это знала. Она вдруг метнулась и, вырвавшись из-под каблука Торнтона, подскочила в воздух, испустив тонкий злобный визг. Роуз смотрела, как она взлетает все выше и выше, и еще до того, как голова, дрогнув, повисла в двух сотнях футов над землей, женщина поняла, что та готовится нанести страшный, смертельный удар.

– Бросайте доллар! – крикнул Торнтон. – Цельтесь в голову!

Альгамбра снова завизжал и стал падать, как сокол на жертву, широко разинув необъятную пасть. Роуз щелчком подбросила серебряный доллар, он завертелся, блестя на солнце, и монета, и голова набирали скорость, а Роуз выхватила кольт, выстрелила, пуля попала в монету, и монета отлетела в странно круглую голову, точно между глазами. Роуз отскочила в сторону, а голова свалилась на землю и лопнула, ни дать ни взять перезревшая тыква, забытая после Хэллоуина.

– Хороший выстрел, – заметил Торнтон.

– Спасибо, – ответила Роуз, морща нос при виде гадких останков, но, сказать по правде, они не особо походили на разбитую голову – просто кучка мясных обрезков, какими кормят свиней, ничего не осталось от ее округлости, никаких человеческих черт, не было даже глаз, ни одинакового цвета, ни разных. – А теперь, юная леди, – начала она строго, но там не было никакой юной леди, не было и юного джентльмена, ничего, кроме огромного, торчащего вверх утеса и его тени, и маршала, за спиной у которого начинало садиться солнце, все кроваво-красное, и прохлады надвигающейся ночи.

– Думаю, им не терпелось поскорее сообщить радостную весть остальным членам семьи, – сказал Торнтон, – Молодежь, вечно торопятся.

– Но… но… я ж ее мать! Куда они ушли?

Маршал показал вниз, в землю.

– Девочка верно сказала, она пошла в вашего супруга. Горный народ может ходить там, где не можем мы, это правда. А вы не можете долго оставаться на этой стороне, это тоже факт, по крайней мере не сразу. Если вы позволите, мэм, я подберу свое оружие и провожу вас до дома.