Визитатор Белова Светлана

© Светлана Белова, 2015

© J. Martin-Bagnaudez, фотографии, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

События, описанные ниже, произошли во Франции в самом конце XV века. Почтенный клирик, Матье де Нель, на закате жизни решил поведать миру о некоторых загадочных происшествиях, в которых ему в своё время удалось разобраться. Он оставил на суд потомков «Мемуары визитатора1». Часть его воспоминаний легла в основу данной книги.

ПРОЛОГ

Ранним утром 5 июля 1484 года парижане спешили к воротам Сен-Дени, через которые Карл VIII должен был въехать в ожидавшую его столицу.

Главное – успеть занять место поудобней, откуда можно будет рассмотреть молодого короля и его невесту. И не беда, если ждать придётся долго, событие того стоило: не каждый день Париж становился свидетелем торжественного въезда недавно коронованного монарха. По давней традиции голова Карла Валуа была увенчана золотой короной в Реймсе, но грандиозные празднества были приготовлены именно здесь, в Париже.

По распоряжению магистрата улицы очистили от мусора, фасады домов украсили яркими полотнищами и коврами, а мостовую посыпали свежей травой и цветами. На площадях по пути следования королевского кортежа установили накрытые вышитыми скатертями столы с обильным угощением.

Королевский прево и нотабли с раннего утра собрались у ворот Сен-Дени, ожидая чести сопровождать короля к собору Нотр Дам, где молодой монарх пообещает епископу Парижа оберегать вольности Церкви.

На протяжении всей улицы Сен-Дени, ведшей от одноимённых ворот к центру города, стояла плотная стена народа. Первые лучшие места, разумеется, заняли купцы и главы ремесленных цехов. Люду помельче пришлось довольствоваться задними рядами, но и там шла отчаянная борьба за право стоять поближе.

По заполненным теснившимся народом улицам ловко сновали продавцы разных яств, расхваливая свой товар, – ближайшие дни сулили им хорошие барыши. В общем, Париж с нетерпением предвкушал давно невиданные торжества.

Наконец залпы пушек на городской стене возвестили о вступлении Карла VIII в столицу. В тот же миг триста птиц, выпущенные из клеток птицеловами с Нового моста, взметнулись в небо. Многотысячная толпа восторженно приветствовала короля, заглушая своим криком звон колоколов.

Впереди королевского кортежа шло двенадцать трубачей и множество музыкантов в одинаковых одеждах цвета морской волны. Павлиньи перья, приколотые к их шляпам золотыми пряжками, весело вздрагивали при каждом шаге.

Карл ехал на поджаром белом жеребце, покрытом голубой шёлковой попоной с вышитыми на ней золотыми королевскими лилиями. На щеках короля, ещё не знавших бритвы цирюльника, играл румянец – приём, оказанный ему горожанами, очень польстил молодому монарху. За ним следовала старшая сестра, Мадам Анна де Боже и её муж – глава Регентского совета, но всему Парижу было известно, что в действительности регентом королевства была Мадам.

Вслед за Анной де Боже взору парижан предстали богатые носилки Маргариты Австрийской. Шёлковая занавеска была приподнята, давая возможность полюбоваться невестой короля. Правда, невесте было всего лишь три года, но какое это имеет значение, если у неё такие восхитительные синие глаза и прекрасные тёмные локоны.

С наступлением темноты городские кварталы осветились множеством факелов, в распахнутых окнах домов зажглись светильники и фонари. Народ, охваченный лихорадкой безудержного веселья, танцевал вокруг пылающих на площадях костров и пил впрок за здоровье щедрого монарха – по распоряжению Карла VIII вино раздавалось всем желающим.

В епископском квартале острова Сите веселились, как и во всём Париже, а то и больше, поскольку рядом с северной башней Нотр Дам и улицей Глатиньи размещались «весёлые» дома вперемешку с тавернами и гостиницами сомнительной репутации.

Матье де Нель с трудом лавировал в толпе, запрудившей узкую улицу. Шум стоял невообразимый: смех, крики, звук рожков и труб сливались в оглушительную какофонию. Проходя мимо кабачка «Толстуха Марго», он имел несчастье привлечь к себе внимание девицы для утех. Несмотря на праздник, царивший в городе, ей, похоже, в этот день не везло.

– Соглашайтесь, святой отец, я дорого не беру, – не отставала девица, цепко ухватясь за полу его рясы.

Он с досадой поморщился и бросил ей монетку.

– Пойди, поищи удачу в другом месте.

– Что это вы мне как нищенке бросаете жалкие гроши! – Взвилась девица, но монетку всё же спрятала в декольте. – Я приличная девушка, а не какая-то там грязная потаскушка!

– Пошла прочь! Ты пьяна! – он резко оттолкнул проститутку. Толпа с радостным криком подхватила её, увлекая в свои недра.

Наконец показались очертания приорства Сен-Дени-де-ла-Шартр – ему непостижимым образом удалось пристроиться между Нотр Дам и Большим мостом. Здесь было не так многолюдно и менее шумно.

У самых ворот приорства лежал малый, очевидно, хвативший лишку. Его фетровая шляпа с длинным пером валялась тут же, втоптанная в пыль. Матье де Нель равнодушно переступил через распростёртое на земле тело и громко постучал.

В окошечке блеснули настороженные глаза привратника.

– Ах, это вы, брат Матье.

Лязгнул засов и ворота распахнулись.

– Помогите, святые отцы, – послышался слабый голос лежавшего на земле человека.

– Чем же мы можем помочь тебе, сын мой? – ответил привратник. – Утренняя прохлада протрезвит тебя, а с трезвостью придёт и облегчение.

– Я не пьян, святой отец, – простонал человек, тщетно стараясь принять вертикальное положение. – То есть да, я, конечно, выпил, но не столько, чтоб замертво свалиться на городской улице.

Матье де Нель взял из рук привратника факел и посветил им в лицо незнакомца.

– Постой-ка, я, кажется, тебя знаю. Вот только не могу припомнить, где я мог тебя видеть.

– На рыночной площади, святой отец. Мы давали там представления последние три недели. Я жонглёр, – пояснил малый, с трудом поднимаясь на ноги. – Послушайте, святые отцы, не могли бы вы приютить меня на несколько дней в своей обители?

Монахи понимающе переглянулись: по давней традиции преследуемый мог получить убежище в монастыре или церкви, и преступники довольно часто прибегали к этой уловке.

– Клянусь вам, святые отцы, тут нет никакого подвоха, – стал уверять жонглёр. – Понимаете, меня послали отнести деньги в таверну «Синий вепрь», но я успел добежать только до этого места, когда из темноты выскочили трое, а может и четверо, я не разобрал хорошенько, и принялись меня бить. Я оборонялся, как мог, и верьте мне, святые отцы, я знаю, как это делать, но… В общем, кожаный мешочек исчез, а я получил напоследок удар по голове такой силы, что…

Жонглёр не успел закончить свой рассказ, как из-за угла показался патруль сержантов из Шатле2. Освещая дорогу факелами, они направлялись к приорству Сен-Дени-де-ла-Шартр. За ними следовали зеваки – столкновения людей короля и монахов на радость горожанам нередко заканчивались доброй дюжиной тумаков.

– У меня есть приказ арестовать жонглёра по прозвищу Зубоскал, – заявил предводитель сержантов. В руке он сжимал секиру – отличительный знак полицейского из Шатле.

Жонглёр сдавленно охнул и вжался в стену.

– Вот как? Боюсь, господин сержант, у вас ничего не получится, – ответил Матье де Нель, закрывая собой дрожавшего как в лихорадке жонглёра.

– Что вы! – вытаращил глаза привратник. – Это же люди королевского прево!

– Именно поэтому мы откликнемся на просьбу жонглёра.

– Одумайтесь, брат Матье, – не унимался привратник, – этот малый наверняка совершил нечто тяжкое, иначе сержанты не стали бы разыскивать его в такой день. В любом случае, подобное самоуправство не понравится нашему приору.

– Послушайте, святые отцы, – вмешался сержант. – После того, как я вам всё объясню, уверен, вы сами захотите отдать преступника в руки королевского правосудия.

Услышав последние слова, Матье де Нель саркастически хмыкнул.

– Этим вечером мэтр Нику, проживавший по улице Кенкампуа, был найден зарезанным в собственном доме, – вёл далее сержант, обращаясь главным образом к привратнику. – Свидетели утверждают, что преступление совершил вот этот человек, – он указал секирой на жонглёра.

– Я так и знал, – выдохнул привратник. – Господин сержант, хватайте его!

– Стойте! – крикнул Матье де Нель. Сержанты, подавшись было в сторону жонглёра, повиновались его властному голосу и замерли на месте. – Этот человек попросил убежище в приорстве Сен-Дени-де-ла-Шартр. И клянусь всеми святыми, он его получит!

С этими словами он схватил несчастного за шиворот и втолкнул его во двор. Привратник захлебнулся от негодования, но Матье де Нель резко осадил его:

– Помолчите, брат Тибо. Я сам всё улажу с господином приором, – он повернулся к возмущённому сержанту. – Сударь, хорошо ли в день королевского праздника хватать людей по ложному доносу?

– Я выполняю свой долг, – по-петушиному вскинул голову сержант.

– Вот-вот, а долг каждого доброго христианина – проявлять милосердие к ближнему, – едко заметил Матье де Нель, захлопывая ворота.

Сержантам ничего не оставалось как не солоно хлебавши покинуть квартал, где королевское правосудие было ограничено властью епископа. Не меньшее разочарование испытали и зеваки – потасовки, на которую они рассчитывали, не получилось, уж слишком быстро сдались сержанты.

Кто-то из пьяной толпы обозвал полицейских трусами, за что тут же был схвачен и, невзирая на сопротивление, уведён в королевскую тюрьму.

– Почему вы воспротивились аресту? – зашипел привратник, запирая тяжёлой щеколдой ворота. – Если этот жонглёр убийца…

– Не думаю, – прервал его Матье де Нель. – Разве вам не показалось странным, что сержанты направились прямиком сюда, будто заранее знали, где искать убийцу? Если не ошибаюсь, улица Кенкампуа находится довольно далеко отсюда.

– Тому должно быть какое-то простое объяснение, – продолжал упорствовать привратник.

– Разумеется. Его оклеветали – вот вам моё объяснение, – Матье де Нель повернулся в сторону жонглёра, нервно теребившего перо на своей шляпе: некогда достойное украшение петушиного хвоста имело теперь облезлый вид. – Но дабы не нарушать покой приорства Сен-Дени-де-ла-Шартр, в котором я всего лишь гость, я сейчас же уведу этого человека.

– Возможно, вы и правы, – пошёл на попятную привратник, явно обрадовавшись последним словам. – В конце концов, то, что сержанты сразу явились сюда, выглядит действительно подозрительно, но и вы должны меня понять. Вам-то что, вы на днях покинете Париж, а я…

– Да, да я вас отлично понимаю, – перебил его Матье де Нель. – Давайте лучше посмотрим, свободна ли улица. Чем быстрее мы покинем стены этой достойной обители, тем вам будет спокойней.

Ранним утром следующего дня им удалось без большого риска выехать из Парижа через ворота Сен-Жак. Сложности начались в Орлеане. Франсуа де Брилляк, епископ Орлеанский, возмутился поступком любимого племянника до такой степени, что пригрозил отправить строптивца назад в аббатство. Матье выдержал не одну схватку с дядей, прежде чем тот уступил и согласился спрятать беглого жонглёра в одном из орлеанских монастырей, где тот спустя год принял постриг.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ризничий3 аббатства Святого Аполлинария уныло стоял посреди монастырского сада, вдыхая по-осеннему терпкий запах спелых яблок, сухой травы и мяты. Он вполуха слушал сбивчивую речь брата Жиля и рассеянно следил за жуком, который полз по шероховатому стволу ближайшей яблони. Жук упорно преодолевал бороздку за бороздкой, спешил по каким-то своим очень важным делам, и ризничий ему отчаянно завидовал. У него тоже было срочное дело, но приходилось томиться в обществе брата Жиля, время от времени кивать головой, издавать звуки, свидетельствующие о том, что он внимательно слушает и разделяет чаяния собеседника.

– Вот поэтому, брат Антуан, я и решил обратиться к вам за помощью. Как видите, наша обитель только выиграет, а расходов будет совсем немного.

Лекарь по обязанности, а по призванию души страстный садовод и травник, брат Жиль надеялся при содействии ризничего убедить аббата выделить деньги на закупку розовых кустов, а если повезёт, то и на жасминовые саженцы.

Несмотря на конец сентября, солнце было ещё по-летнему тёплым. Его лучи приятно грели между лопаток и брат Антуан боролся с желанием вздремнуть, часто моргая так и норовившими закрыться глазами. День у него не задался, это было так же очевидно, как и то, что он понапрасну теряет время – он был совершенно равнодушен и к розам и к жасмину.

А вот увиденный сон заронил в душу тревогу и, пытаясь истолковать его, ризничий едва не опоздал к Утрене. В довершение ко всему не удалось вовремя улизнуть и вот теперь он вынужден сносить разглагольствования брата Жиля вместо того, чтобы решать терзавшую его дилемму.

Брат Антуан покосился на лекаря. Тот вошел в раж, размахивая руками, следовательно, замолчит ещё не скоро. Ризничий обреченно вздохнул – в грехе суесловия брату Жилю не было равных во всей обители.

Избавление к нему пришло совершенно неожиданно: в огород, который граничил с садом, забрела коза и принялась ощипывать любовно выпестованные лекарем грядки. Потрясенный увиденным, брат Жиль застыл с открытым ртом, и ризничий, не долго думая, воспользовался наступившей паузой. Он торопливо пообещал замолвить слово перед аббатом и, сославшись на неотложное дело, двинулся прочь.

Освободившись от лекаря, он тут же погрузился в собственные тревожные мысли и едва не попал под колеса, ехавшей мимо телеги.

Во время сбора винограда с раннего утра и до того момента как солнце начинало клониться к западу, на внешнем дворе аббатства царил несусветный хаос. Поднимая клубы пыли, от давильни к воротам неслись пустые телеги, крестьяне громко спорили с прижимистым келарем4 за каждый причитавшийся им денье, ослы ревели под тяжестью корзин с виноградом, словом, благочиние напрочь покидало монастырские стены.

Но братия переносила временные неудобства воистину с христианским смирением, если не сказать с едва скрываемой радостью, как впрочем, и любые перемены в однообразии монастырской жизни. Даже самые ревностные исполнители устава, вроде ризничего, сдерживали неудовольствие, в конце концов вино – непременный атрибут церковной службы, да и монашеская трапеза без вина не трапеза вовсе.

Брат Антуан – сторонник чистоты и порядка – тщательно отряхнул припорошенную пылью рясу, отпустил нелестное замечание вслед удалявшейся телеге и двинулся дальше. Он как раз поравнялся с монастырской гостиницей, когда со стороны амбара донесся шум и, о ужас, смех! И не какой-нибудь, подавляемый усилием воли смешок, а самый настоящий здоровый и раскатистый смех!

Он ускорил шаги, обогнул конюшню и направился к амбару, откуда послышался новый взрыв хохота. Ризничий зажал уши руками – нельзя же одобрять подобное бесчинство! Между тем пункт 55 устава, который обязан чтить всякий монах, запрещает часто и громко смеяться.

Немыслимо! Что подумает святой Аполлинарий?! Хорошо еще, что он, брат Антуан, стал свидетелем сего безобразия. Уж он-то побеспокоится о суровом наказании для святотатцев.

Ризничий осторожно выглянул из-за угла и оцепенел от нежданно открывшейся картины. Перед распахнутым настежь амбаром на пожухлой траве развалились – он быстро подсчитал – семь монахов. И, конечно, среди них был пономарь – бездельник и пустобрех.

Брат Антуан схватился за сердце. Семеро трутней бьют баклуши и веселятся в часы работы! Куда смотрит приор? Только и умеет, что гнусавить по утрам устав, а кто будет следить за его соблюдением? Что если святой Аполлинарий разгневается и покарает обитель?

Он с опаской поднял глаза вверх. По синему небу мирно плыли молочной белизны облака. Брат Антуан прочитал краткую молитву и прислушался к разговору. В следующее же мгновение он лишился дара речи.

– А вот теперь, братья, я вам кое-что расскажу.

– Ну-ка, ну-ка, послушаем пономаря.

– Если снова о пирушке в деревенской харчевне…

– Что с того? Лучше послушать еще раз брата Жана, чем зануду приора. А уж если история будет касаться дамы, то…

Пономарь, круглолицый здоровяк, самодовольно ухмыльнулся и подтвердил:

– Да, речь пойдет о молодой даме. Прошу внимания, братья, а кто грамотен, пусть записывает. На сей раз я преподам вам несколько заповедей о том, как можно скоро соблазнить целомудренную девицу.

Слушатели одобрительно загудели – брат Жан имел славу непревзойденного рассказчика. В его устах даже самые тривиальные события превращались в захватывающие дух истории, скрашивая монотонную жизнь братии.

– Так вот. Много лет тому назад случилось мне давать уроки одному мальцу…

Внезапно рыжий монах вскочил на ноги.

– Постойте, брат Жан, не начинайте без меня. Я мигом, только амбар запру.

Остальные монахи недовольно зашумели.

– Вечно вы, брат Гийом, суетитесь не к месту.

– И то правда, после запрете.

Пономарь нетерпеливо поднял вверх руку с толстыми короткими пальцами, призывая к тишине. Брат Гийом вернулся на свое место, монахи расселись полукругом и превратились вслух.

– Итак, братья, как я уже сказал, случилось мне учить грамоте одного мальца, – брат Жан полуприкрыл глаза, погружаясь в воспоминания. – Отец его был известный в Туре купец. Не жаден, назначил мне хорошую плату за уроки, но часто дома не бывал. А вот жена его – скряга – так и норовила за малейшую оплошность из причитавшейся мне платы высчитать. То я на прошлой неделе, говорит, опоздал два дня кряду, то третьего дня раньше закончил урок, то еще чего-нибудь придумает. В общем, изводила меня старая курица, жизни не давала. Но я нашел способ поквитаться с ней. Дело в том, что кроме сына, была у них еще дочь, – брат Жан поморщился и покрутил в воздухе короткопалой пятерней. – Так себе девица, ничего особенного, знавал я и получше. Она как раз в возраст вошла, округлости, где надо, ну точно, как у нашей козы Бланш…

В этом месте пономарь вынужден был прервать изложение обещанных «заповедей» : ризничий покинул свое укрытие и медленно приближался к амбару. Выражение его изможденного частыми постами лица не оставляло сомнений – провинившихся монахов ожидали крупные неприятности.

– Вот значит как! Прекрасно, нечего сказать. Жаль, конечно, огорчать господина аббата, но другого выхода нет. Я лично потребую самого сурового наказания для вас, – брат Антуан обвел хмурым взглядом вытянувшихся в струнку монахов. – Что ж вы стоите, будто истуканы? Принимайтесь за работу!

Монахи поспешили ретироваться, вполголоса переговариваясь.

– У, наушник аббатов, теперь точно донесет, – прошептал брат Тома.

– Может, остынет? – не очень уверенно предположил рыжий Гийом.

– Как же, остынет он. Видали, как у него уши покраснели? Чуть не лопнул от злости ризничий. Эх, сидеть нам теперь неделю на воде и хлебе. И это еще в лучшем случае.

– А вы, брат Тома, и впрямь думаете, что ризничий доносит настоятелю?

Брат Тома остановился и боязливо огляделся по сторонам, сердце в его тощей груди учащенно забилось. Но никого поблизости не было, сновавшие по хозяйственному двору крестьяне, разумеется, не в счет. А ризничий – гроза рядовых монахов – чинно сворачивал в сторону храма.

Брат Тома проводил его прямую, словно доска, фигуру неприязненным взглядом. Стервятник, подлинный стервятник в монашеской рясе!

Ризничего он боялся до дрожи в коленях, до замирания сердца в тощей груди. Да и как не бояться, когда по его милости бедный брат Тома три раза попадал в карцер, не считая менее суровых наказаний. И хоть бы было за что, а то ведь – и это самое обидное – а мелкие оплошности, которых с кем не бывает! Но ризничий – подлинный стервятник – взъелся на брата Тома и не знал снисхождения.

– Он или кто другой, да только точно доносчик среди нас есть, – заявил брат Тома, выпучив круглые глаза.

– Узнать бы кто, да проучить, как следует! – воскликнул брат Гийом, ударяя кулаком о ладонь. Он хотел тут же предложить на выбор пару подходящих способов, но в этот момент мимо них прошел пономарь. Брат Гийом подскочил к нему, легонько толкнул в бок острым локтем и подмигнул.

– За вами, брат Жан, теперь должок.

– Какой-такой должок? – наигранно удивился пономарь.

Брат Гийом хихикнул.

– Да историю вашу, ризничий ведь на самом интересном месте прервал.

Пономарь прибавил шагу, бросив через плечо:

– А ничего интересного дальше и не было. Да и вообще, сочинил я все это, братья, забудьте.

– Чего это он? – спросил брат Тома, удивленно глядя в широкую спину брата Жана.

– Должно быть, испугался обещанного ризничим наказания, – осклабился брат Гийом, провожая пономаря хитрым взглядом.

– Фу, какая ерунда. Ну, посадят на хлеб с водой. Неприятно, конечно, да, в общем, невелика беда.

– Для вас может и невелика, брат Тома, а для пономаря нашего, видать, целое бедствие, – загадочно ответил брат Гийом и, склонившись к самому уху собеседника, зашептал. – Намедни проходил я мимо его кельи после Всенощной, слышу – шорох. Я, значит, на пол опустился, чтоб в щелку заглянуть, чем это наш брат Жан занимается в такое время, подозрительно все это мне показалось. Знаете ведь какие нынче времена!

Брат Тома затаил дыхание. В его круглых птичьих глазах читалось жадное любопытство.

– И что же вы увидели, брат Гийом?

– К сожалению, ничего, но зато мой нос, брат Тома, мой нос уловил некие аппетитные ароматы, которые просачивались из кельи нашего Златоуста. Знаете, что это было?

– Ну, не томите, брат Гийом, вечно вы туману напускаете.

– Мясо! Жареное мясо! – провозгласил рыжий Гийом. – Готов поклясться мощами святого Аполлинария, что это была сочная грудинка. И заметьте, в постный день. Каково?

– Не может быть!

Брат Тома был потрясен. Перед его мысленным взором проплыл, щекоча ноздри и наполняя рот слюной, аппетитный кусок жареного мяса. Он помотал головой, прогоняя бесовское видение.

– Не может быть! – повторил брат Тома, сглатывая слюну.

– Поверьте, все так и было, – заверил его брат Гийом. – А теперь представьте, после жареного мяса неделю на хлебе и воде, в посте и молитвах. Конечно, наш пономарь готов, ради ублажения своего необъятного чрева, лишить нас продолжения начатой истории, которая сулила, самые что ни на есть, пикантные подробности?

Брат Тома недовольно фыркнул. Далась же брату Гийому эта пикантная история! Куда важнее открыть источник ароматной грудинки, чем слушать о какой-то там соблазненной девице.

– Но откуда же он достает мясо? – спросил брат Тома. Новость целиком пленила его воображение, заставив позабыть даже о стервятнике ризничем.

– Это можно разузнать.

– И вы знаете способ, брат Гийом?

Рыжий Гийом бросил вороватый взгляд по сторонам:

– Он прост: нужно проследить за пономарем, поймать его за этим недостойным монаха занятием, и, угрожая разоблачением, заставить с нами поделиться.

– Хорошо придумано, – одобрил брат Тома, снова улавливая аппетитный дух жареного мяса среди множества разнообразных запахов, витавших по утрам на хозяйственном дворе. – Когда начнем?

– Да вот с сегодняшней ночи и начнем. Сегодня – я, а завтра – вы.

– Согласен.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ризничий, все еще пылая справедливым гневом, вошел в храм через открытый северный портал, и непроизвольно зажмурился. После яркого солнечного света старая романская базилика казалась погруженной в могильную тьму. Скудный свет проникал лишь через вытянутые вверх арочные окна, однако тут же упирался в монументальные колонны нефа. Не желая так просто сдаваться, солнечные лучи скользили по шершавому камню вниз, но, прежде чем успевали достичь пола, окончательно проигрывали схватку.

Устроенный за алтарем цветной витраж – единственное готическое преобразование – так же мало способствовал освещению, как и узкие оконные проемы. В храме было сумрачно и зябко даже в самый жаркий летний день.

По мнению ризничего аббату давно следовало подумать о перестройке храма, а не довольствоваться мелким ремонтом. Только настоятель не спешил, отговариваясь скудными доходами обители. Как бы не так! На пристройку нового крыла для покоев аббата деньги нашлись, и не малые, между прочим, деньги.

Увы! Падок оказался отец-настоятель на тленное богатство и суетную славу.

Святой Аполлинарий, когда в последний раз явился брату Антуану во сне, так и сказал: «Не хороший дух в моей обители, но посредством тебя я очищу ее от фарисейской закваски».

Ощущая себя едва ли не ветхозаветным пророком, ризничий с той ночи непрестанно размышлял, кого имел ввиду святой Аполлинарий, говоря о фарисейской закваске. Может, пономаря?

Вот уж сущее наказание для обители! А сцена, свидетелем которой ему только что довелось стать, лишнее тому доказательство.

Пономарь раздражал ризничего буквально всем: лоснящимся лицом, громким голосом, грубоватой веселостью, но главное – он никогда не трепетал перед братом Антуаном, даже в те времена, когда аббат еще не выделял его из среды прочих монахов. И вот ведь в чем несправедливость: ему все всегда сходило с рук!

Подойдя к ризнице, брат Антуан внимательно осмотрел замок, прежде чем отпереть дверь, – ничего подозрительного. И все же дверь – это единственная возможность проникнуть внутрь, ибо окна настолько узки, что даже ребенок не сможет в них пролезть.

Брат Антуан осторожно повернул ключ, толкнул, тихо скрипнувшую дверь, и обвел ризницу придирчивым взглядом. Сжимая в руке светильник, он медленно обошел свои владения, заглядывая во все углы. Ничего не изменилось с тех пор, как он накануне вечером заходил сюда в последний раз. Вот только запах…

Брат Антуан был абсолютно уверен – вчера этого запаха не было, вернее это был даже не запах, а самое настоящее зловоние. Он повертел головой во все стороны, при этом шумно втягивая воздух, дабы определить, откуда тянет смрадом.

«Ага, – подумал он. – Кажется из того угла. Удивительно, как эти твари сюда пробираются!»

Ризничий поставил светильник на пол рядом с похожим на гроб сундуком, откинул крышку и поморщился. Так и есть! Мерзкая тварь издохла среди старых, побитых молью стихарей, которые он из-за своей бережливости никак не решался выбросить – вдруг на что-нибудь пригодятся. Переворошив груду ветхого тряпья, он, наконец, извлек за хвост дохлую мышь и, брезгливо морщась, выбросил ее в узкий оконный проем.

Снова обойдя ризницу, брат Антуан похвалил себя за образцовый порядок. Праздничное облачение, ковчеги для святых мощей, богослужебная утварь для ежедневного пользования, сундуки с ценной посудой и светильниками – все было на своих местах. И тем не менее…

Он присел у ящика, в который складывали старые сосуды и все чем давно уже не пользовались. Аккуратно выложил его содержимое на каменный пол, пересчитал для верности и стиснул зубы.

Впервые в жизни брат Антуан пожалел о своей любви к чистоте и порядку. Если бы он, скажем, ленился вытирать пыль, то не терялся бы сейчас в догадках, а, вполне возможно, имел бы на руках изобличающие доказательства. Делать нечего, придется рассказать аббату, но сначала он все-таки посоветуется с камерарием5.

Брат Антуан отыскал камерария в сокровищнице – большой комнате с двумя забранными мелкой решеткой окнами. Здесь хранились самые ценные реликвии – берцовая кость, два зуба и полуистлевший пояс святого Аполлинария, – а также монастырская казна и несколько сундуков с архивом: реестрами приходов и расходов и прочими деловыми документами аббатства.

Камерарий копошился в одном из них, сосредоточенно перебирая свитки. Приход ризничего остался им незамеченным.

– Брат Жильбер, – позвал ризничий, – очень хорошо, что я застал вас одного, – он опустился на скамью, предварительно проведя по ней рукой, и остался доволен – ни одной пылинки!

Камерарий неловко повернулся, ударившись головой о крышку сундука.

Это был еще довольно молодой монах с приятным лицом и кротким взглядом. изничему импонировали его сдержанные манеры и спокойная рассудительность. Два года назад он поддержал кандидатуру брата Жильбера на место камерария, хотя этой должности домогались многие, ибо она давала определенную власть, возможность состоять в монастырском совете, но главное – распоряжаться казной аббатства.

– Ах, это вы, брат Антуан, – отозвался камерарий. – Я не слышал, как вы вошли. Что-то случилось?

– Мне нужно с вами посоветоваться, брат Жильбер, – ризничий поскреб щетину на впалой щеке. – Видите ли, я в большом смятении. Кабы дело касалось меня лично, то я предпочел бы понести убыток, нежели посеять подозрения среди братии. Но речь идет о сокровищах, принадлежащих Святому Аполлинарию.

Камерарий аккуратно положил в сундук пергаментный свиток, который держал до этого в руках, закрыл крышку и сел сверху.

– Я, так понимаю, из ризницы снова что-то пропало, – скорее констатировал, чем спросил камерарий.

Брат Антуан кивнул.

– Так, ничего значительного: старый бронзовый светильник и кадильница. Мы-то ими и не пользовались давно. Но это ведь не оправдание!

– Разумеется, – согласился камерарий. – А вы хорошо искали? Возможно, один из помощников переложил их без вашего ведома?

– Что вы, брат Жильбер! – ризничий в испуге отшатнулся и замахал руками. – Можно ли этим криворуким заботу о священных сосудах доверить! Сам, все сам, из года в год, посему-то знаю точно, что и где у меня лежит. Все согласно переписи, которую я собственноручно обновляю каждый год.

– Да, ваш порядок в делах мне хорошо известен. Значит, ошибки быть не может, следовательно…

– Следовательно, среди братии опять завелся вор, – голос ризничего задрожал.

– Может, кто-то из новициев6? – предположил брат Жильбер.

– Не думаю. Светильник и кадильница старые, кто о них знать мог, кроме своих. Да и замок мы сменили в прошлом году. Ну, после той истории с канделябрами, помните? – и, не дожидаясь ответа, ризничий перешел к главному. – Вот я и хотел с вами посоветоваться, брат Жильбер, говорить о пропаже отцу-настоятелю или повременить?

– Мне кажется, лучше повременить, – ответил после недолгого размышления камерарий, – а вы тем временем хорошенько еще раз все проверьте. Хватит с нас и прошлогоднего случая, не так ли?

– Вы правы, да и нехорошо сразу с двумя жалобами к господину аббату обращаться.

– А у вас есть и другие жалобы? – удивился камерарий.

– Как не быть! – ризничий поджал тонкие бескровные губы. – Порядка в обители мало, вот братия и распустилась, а никому, похоже, до этого и дела нет. Возьмем, к примеру, сегодняшний случай, – и брат Антуан передал разговор, только что подслушанный им на хозяйственном дворе, не преминув сгустить краски.

Камерарий слушал и его приятное лицо все более мрачнело.

– Стало быть, пономарь хотел рассказать о том, что произошло с ним когда-то в Туре? – уточнил брат Жильбер. – Вы не ошибаетесь?

– Так он сам сказал, – подтвердил ризничий.

– Чепуха! Разве пономарь из Тура? Я никогда его там не встречал. Это одна из его «историек», которые он рассказывает ради дешевой славы, м неожиданно вспылил камерарий, но, взяв себя в руки, спокойно добавил. – Однако вы правы, подобные упражнения в красноречии разлагают братию. Безусловно, и рассказчик и слушатели достойны наказания.

Тонкие губы ризничего дрогнули – брат Антуан, как и подобает благочестивому монаху, позволял себе улыбаться скупо и редко.

– Я рад, что вы тоже так думаете, брат Жильбер, – он поднялся и направился к выходу, но у самых дверей остановился. – Кстати, вы знаете, что господин аббат к вечеру должен вернуться?

– О, да. Приор уже успел поделиться со мной дурными предчувствиями, – камерарий подавил улыбку. м Впрочем, его беспокойство, скорее всего, оправданно, поскольку отец-настоятель возвращается раньше времени.

Ризничий покинул архив удовлетворенным. Правильно он поступил, обратившись за советом к камерарию. Воистину добрый советчик брат Жильбер – умен, сдержан и благоразумен. Такому бы обитель возглавить, хороший бы получился из него аббат.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отец-настоятель, сославшись на дорожную усталость, велел накрыть ужин в своих покоях. Как правило, это означало, что трапезу с ним разделит брат Арман – незаменимый помощник и правая рука.

Покои аббата Симона располагались отдельно от монашеских келий и состояли из трех, соединенных между собой комнат. Первая, самая большая, лужила гостиной, а зачастую и столовой, вторая – спальней, в третьей же был устроен кабинет, которым аббат пользовался крайне редко, но обязательно показывал важным гостям.

Когда он был избран настоятелем аббатства святого Аполлинария, то первым делом занялся обустройством своих апартаментов. Его предшественник мало заботился о комфорте и величии пастыря, считая простоту и доступность главными добродетелями. Аббат Симон имел иной взгляд и на добродетели и на величие, посему велел надстроить второй этаж над западной галереей с отдельным входом и цветными витражами в окнах.

Первоначальные расчеты оказались неверными – расходы на строительство личных покоев настоятеля превзошли все ожидания. В результате внутреннее убранство обновить почти не удалось и аббату Симону пришлось довольствоваться мебелью, которая досталась ему в наследство от добродетельного предшественника. Вначале он утешал себя тем, что эти неудобства временны, а после того, как приблизил к себе брата Армана, и вовсе забыл о прежних планах, отдавшись во власть новых замыслов.

Новоявленный любимец обладал неоспоримыми достоинствами: у него была светлая голова, трезвый ум и непревзойденное чутье, если дело касалось материальной выгоды. Брат Арман же в покоях отца-настоятеля чувствовал себя вольготно с тех самых пор, как понял: аббат подвержен приступам смятения и в критическую минуту склонен переложить бремя принятия решений именно на него. Такое положение вещей Армана вполне устраивало – он знал, как обернуть его к своей пользе.

Сын обедневшего шевалье, он рано осознал: его единственный путь в жизни – духовная карьера. Не имея влиятельных покровителей, ему приходилось рассчитывать исключительно на себя. К счастью, он не был щепетилен, зато дерзок и целеустремлен. Мягкотелость и нерешительность он презирал, однако, как в случае с аббатом, готов был их терпеть, ради намеченной цели.

За окнами вечерело, в углах гостиной сгущались черные тени. Дневной свет угасал, уступая место ранним осенним сумеркам. Чернильные тени выползали из углов, растекались в стороны, сливались в одно кольцо и медленно подбирались к центру комнаты, где стоял, покрытый белой скатертью стол с канделябром на три свечи.

Вокруг него бесшумно сновал похожий на призрак монах-прислужник. Блюда, подаваемые им, источали аппетитные ароматы и радовали глаз своим обилием – аббат Симон имел собственное представление о монашеском самоотречении.

Слух о его возвращении застиг повара врасплох. Он сорвал голос, подгоняя нерасторопных помощников, но успел-таки вовремя приготовить любимые блюда его высокопреподобия: суп с клецками, сваренными в молоке, жареных рябчиков, а к ним пикантный соус и миндальные трубочки с кремом.

Отец-настоятель ел много и рассеянно слушал рассказ брата Армана о том, что произошло в обители за время его отсутствия. На его крупном носу с фиолетовыми прожилками блестели мелкие капельки пота – сладкое итальянское вино лучше всего разогревало кровь. Во всяком случае, так утверждал один медицинский трактат, прочитанный аббатом Симоном пару лет назад.

– Похоже, ваше высокопреподобие, поездка в Орлеан не слишком удалась? Вы как будто расстроены? – спросил брат Арман, когда монах-прислужник, подав на десерт миндальные кремовые трубочки, наконец, удалился.

Аббат с наслаждением попробовал пирожное – ничто, даже скверное расположение духа, не могло повлиять на его аппетит, и только после этого, утирая рот льняной салфеткой, ответил:

– Через три дня в нашу обитель приедет визитатор.

– Пф! И это вас так разволновало? – брат Арман не мог скрыть удивления. – Организуем прием Его Преосвященству по всем правилам и…

Настоятель не дал ему закончить:

– Видите ли, на этот раз приедет не монсеньор епископ, а его викарий7.

Фаворит, потянувшись было за кувшином вина, замер и выпрямился:

– Вот как? И кто же это?

– Матье де Нель, племянник Его Преосвященства.

– Ну, значит, организуем прием ему, – брат Арман расслабился, налил себе вина и поудобней устроился в кресле. – Думаю, вкусы племянника и дяди не слишком отличаются. Не понимаю, почему вы так растревожились. В прошлую визитацию, если не ошибаюсь, мы…