Тривейн Ладлэм Роберт

Глава 50

Джеймс Годдард, президент сан-францисского филиала «Дженис индастриз», сидел в углу, пока Тривейн и Викарсон изучали массу бумаг и компьютерных лент, разложенных вдоль длинного, словно в зале заседаний, стола.

Годдард был краток в своей информации, когда Тривейн и Викарсон четыре часа назад переступили порог его номера. Он считал, что нет смысла вести пустые разговоры. Цифры, отчеты, копия контрольной дискеты о результатах деятельности «Дженис» — вот что необходимо. Пусть рассказывают цифры.

Он наблюдал, как двое мужчин осторожно, с некоторым даже страхом подошли к разложенным материалам. Вначале они были сдержанны, подозрительны, но постепенно размеры обвинительных документов их потрясли. По мере того, как ошеломление уступало место сосредоточенности, Тривейн стал задавать вопросы. Годдард отвечал на них, если хотел ответить, — точными, короткими фразами.

— Пусть цифры рассказывают.

Председатель подкомитета попросил Викарсона съездить в офис и привезти небольшой многопрограммный настольный компьютер. Этот компьютер складывал, вычитал, делил, умножал и распределял данные в шесть колонок по возрастающей. Без него, сказал Тривейн, им понадобится неделя, чтобы разобраться и прийти к каким-либо выводам. С помощью же компьютера и при некоторой удаче работу можно завершить к утру.

Джеймс Годдард мог бы закончить эту работу через два, максимум три часа. Прошло уже четыре, а конца все не было видно. Любители, что и говорить.

Время от времени Тривейн обращался к нему с вопросами, ожидая немедленного ответа. Годдард только посмеивался про себя, обнаружив, что ответы мало что говорят вопрошающему, поскольку находятся вне сферы его компетенции. Между тем Тривейн приближался к финишу. Теперь ему нужны были имена тех, кто должен за все отвечать. Годдард мог бы легко их назвать — Гамильтон и его безликая масса «заместителей» из Чикаго. Люди, всегда остающиеся в тени, скрытые от посторонних глаз, заправляющие в то же время колоссальными национальными и интернациональными договорными обязательствами.

Они никогда не пускали Годдарда к себе, на свой уровень, не дали ему шанса показать, что он может квалифицированно, а подчас даже более грамотно, чем они, составить финансовые проекты и планы, так подогнать данные в пятилетних показателях, чтобы скрыть провалы и нестыковки. Ему и так частенько приходилось сочинять хитрые ходы в сфере своей деятельности, чтобы покрыть ошибки, заложенные в основном отчете, ошибки, которые могли привести к финансовому краху в различных секторах «Дженис». Как часто своей работой он предоставлял неопровержимые доказательства того, что он не просто главный финансист «Дженис», но единственный человек, умеющий исправлять ошибки в генеральном отчете.

И никогда никакой благодарности из Чикаго, ни строчки — только бесцветный голос по телефону, всегда одинаковый. Да, они признательны ему, благодарят за помощь и подтверждают, что его роль как президента сан-францисского филиала неоценима. В общем, достиг потолка и больше не претендуй ни на что.

Но с окончательным анализом он ничего не мог сделать, и его легко могли подставить теперь для публичной порки. Или повешения? А когда это случится, поздно будет что-то доказывать, да он и не сможет ничего доказать. Абсолютно ничего. Ибо весь его «вклад» станет очевиден всем и каждому. Этот «вклад» целиком на него и ляжет.

И все же выход есть. Его единственный шанс.

Быстро подняться на верхушку конгломерата, более могущественного, чем «Дженис». В правительство Соединенных Штатов.

Подобные сделки совершаются каждый день, они имеют вполне приличные объяснения: консультант, эксперт, советник по административным вопросам.

Правда, в таком случае придется распроститься с милым домом в Пало-Альто, распрощаться с прелестными холмами, так успокаивающе действующими на него. С другой стороны, придется распрощаться и с женой: она никогда, никогда не согласится. Но это уже плюс.

А главный выигрыш — чувство покоя и благосостояния. Ибо его вклад будет оценен как выдающийся и, что самое главное, необходимый. История восхождения «Дженис индастриз» насчитывает двадцать лет. Для того же, чтобы распутать этот невероятный финансовый клубок, потребуется десятилетие.

И он, Джеймс Годдард, эксперт, выдающийся экономист, может сделать это. А делать придется в любом случае, ибо, помимо всего прочего, «Дженис» — неотъемлемая часть истории Америки двадцатого века. Он впишет эту часть американской истории во всемирную — на тысячелетия. Тысячи лет ученые будут изучать ее, представленные им цифры, вчитываться в его слова, отдавая дань его знаниям.

И само правительство, даже там, на самом верху, где принимаются решения, признает его незаменимость.

Никто не в состоянии сделать то, что сделал он.

И единственное, чего он добивается, — признание. Неужели Гамильтон со своими бесцветными помощниками в Чикаго не в состоянии этого понять? Не денег, не власти — уважения и признания.

Признание может спасти его от грядущей расплаты... Прошло почти пять часов. Тривейн и его несносный говорливый помощник выпили уже два кофейника кофе. Председатель, не выпуская изо рта сигарету, похоже, сам устал от своих вопросов и замолчал, а его помощник без устали тасовал документы, разложенные на столе. Наконец-то они, кажется, стали постигать смысл бумаг, которые он им представил. Вслух, правда, не сказали ни слова, однако сосредоточенность, автоматизм движений, выражение лиц выдавали их. Значит, скоро последует главный вопрос. А затем — предложение. Все должно быть выражено в словах и произнесено вслух, чтобы ничего не осталось для спекуляций. Вообще-то все довольно просто, если вдуматься: он переходит на другую сторону, в другую зависимость.

Он наблюдал, как Тривейн встал из-за стола и, оборвав бумажную ленту принтера, внимательно посмотрел на нее, потом протянул Викарсону, потирая костяшками пальцев уставшие глаза.

— Закончили?

— Закончили? — В голосе Тривейна послышалось удивление. — По-моему, никто лучше вас не знает, что все только начинается. К моему величайшему сожалению.

— Да-да, конечно. Все только начинается. Чтобы закончить, потребуются годы... Мне кажется, теперь мы должны с вами поговорить.

— Мы? Поговорить? Ну нет, мистер Годдард. Дело еще не закончено, но мне-то точно конец. Поговорите с кем-нибудь другим... Если найдете с кем.

— Что это значит?

— Не стану притворяться, будто хорошо понимаю причины, которыми вы руководствовались, Годдард. Либо вы самый смелый человек на свете, либо... либо вас настолько гложет чувство вины, что вы совершенно утратили чувство перспективы. В любом случае постараюсь вам помочь. Вы этого заслужили... Впрочем, не думаю, что кто-то собирается вас тронуть. По крайней мере, не те люди, которым следовало бы... Они не узнают, как далеко, зашла болезнь. И не поймут, что она приобрела уже скрытую форму, и находиться рядом с вами — значит подвергнуть себя опасности.

Глава 51

Президент Соединенных Штатов поднялся из-за стола своего Овального кабинета, когда вошел Эндрю Тривейн. Первое, что неприятно поразило Тривейна, — это присутствие Билли Хилла. Тот стоял у высокого французского окна, читая бумаги в резком свете восходящего солнца, падающем со стороны балкона. Президент, заметив реакцию Тривейна на присутствие третьего лица, поспешил поздороваться:

— Доброе утро, мистер Тривейн. Посол здесь по моей просьбе, по моей настоятельной просьбе, если хотите.

Тривейн подошел к столу и пожал протянутую ему руку.

— Доброе утро, господин президент. Потом сделал несколько шагов навстречу Хиллу, который, в свою очередь, двинулся к нему.

— Господин посол...

— Господин председатель...

В ответном приветствии Тривейн почувствовал холод: титул был произнесен подчеркнуто монотонно, со скрытым недовольством. Посол был человеком жестким. «Может, это и к лучшему», — подумал Тривейн. Странно, но действительно к лучшему. Он и сам был сердит. Президент указал ему на один из четырех стульев, расположенных полукругом перед столом.

— Спасибо. — Тривейн сел.

— Откуда эта цитата: «Мы трое встретились вновь», так, кажется? — с легким юмором произнес президент.

— По-моему, она звучит иначе: «Когда мы снова встретимся втроем», — выговаривая каждое слово, заметил Хилл, не отходя от окна. — Они предсказали падение правительства и не были уверены, что при этом выживут.

Президент внимательно посмотрел на Хилла, в глазах его светились и сострадание и раздражение:

— Думаю, это свободное толкование, Билл. Предубеждение всегда мешает точности.

— К счастью, господин президент, академическая точность меня не волнует.

— А зря, господин посол, — коротко проговорил президент и повернулся к Тривейну.

— Я могу только предположить, мистер Тривейн, что вы попросили об этой встрече из-за последних событий. Я конфисковал доклад вашего подкомитета на основаниях, которые кажутся вам подозрительными, и вы хотели бы получить объяснения. Вы абсолютно правы. Основания для конфискации доклада, разумеется, абсолютно надуманные.

Эндрю удивился. Его не интересовали основания. Они были ему только на руку.

— Не знал об этом, господин президент. Я принял ваши объяснения с признательностью.

— В самом деле? Забавно. А мне казалось, трюк довольно прозрачен. Я думал, и вы того же мнения. Убийство Уэбстера — результат личной вражды, не имеющей к вам никакого отношения. Вы не знаете этих людей и не сможете их узнать. Уэбстер знал, а потому должен был замолчать. Вас они вовсе не собираются трогать.

Тривейн покраснел — отчасти от злости, отчасти от ощущения собственной глупости. Конечно, не собираются. Его убийство вызвало бы целую бурю, бесконечную цепь расследований, интенсивную погоню и поиски убийц. Другое дело Уэбстер. Тут можно не торопиться: этот Уэбстер давно уже у всех в печенках. Включая человека, спокойно сидящего сейчас напротив, за столом.

— Понятно. Спасибо за урок.

— Ну, это, в конце концов, моя работа.

— В таком случае, мне бы хотелось услышать объяснения, сэр.

— Что ж, пожалуйста, господин председатель, — подключился к разговору Уильям Хилл. Он отошел от окна и устроился на самом дальнем от Тривейна кресле.

Президент торопливо заговорил, стараясь сгладить резкий тон Хилла.

— Конечно, услышите, а как же иначе. Но для начала, если позволите, я хочу воспользоваться моими привилегиями. Давайте не будем называть их президентскими, а назовем относящимися к прерогативе старшего по возрасту. Мне бы хотелось полюбопытствовать, почему вы сочли эту встречу жизненно важной? Если мне правильно сообщили, вы даже заявили, что готовы подкарауливать меня внизу, пока я вас не замечу. Пришлось переносить утреннее совещание... Итак, доклад закончен. Остальное — формальности.

— Мне хотелось бы знать, когда вы дадите ему ход.

— Вас это беспокоит?

— Конечно, господин президент.

— Почему? — резко спросил Уильям Хилл. — Вы допускаете, что президент намерен скрыть его?

— Нет... Просто доклад еще не завершен. Несколько секунд в кабинете царило молчание. Президент и посол обменялись взглядами. Первым нарушил молчание президент.

— Я провел почти всю ночь за чтением вашего доклада, господин Тривейн. По-моему, он закончен.

— В действительности это не так.

— Чего же в нем недостает? — снова вмешался Хилл. — Или мне следует задать вопрос по-другому: что вы оттуда изъяли?

— Оба ваши вопроса верны, мистер Хилл. Упущено и изъято. По ряду моментов, показавшихся мне в то время разумными, я опустил детальную — и обличающую — информацию о «Дженис индастриз».

— Почему вы решились на это? — Президент выпрямился в своем кресле.

— Я думал, что смогу держать ситуацию под контролем и менее раздражающим образом. Я ошибся. Информацию следовало представить. Полностью.

Президент устремил задумчивый взгляд поверх головы Тривейна. Он сидел, облокотившись о кресло и слегка постукивая пальцами по подбородку.

— Как правило, первое суждение — самое верное. Особенно если оно сделано таким разумным человеком, как вы.

— В случае с «Дженис индастриз» я ошибся. Поддался на аргументы, которые оказались беспочвенными.

— Вы не могли бы высказаться яснее? — предложил Хилл.

— Конечно... Меня убедили... Вернее, я сам себя убедил, что решу проблему, заставив устраниться тех, кто нес ответственность за деятельность «Дженис». Тогда — так мне казалось — будут устранены истоки преступлений. Корпорация — или компании, сотни компаний — могла бы быть перестроена. Необходимо только заменить верхушку, и перестроенная корпорация вписалась бы в общее направление деловой практики.

— Понятно, — сказал президент. — Устраните коррумпированные элементы, затем корпорацию, а уж потом и весь хаос. Так?

— Да, сэр.

— Но коррумпированные элементы, как выяснилось, не хотят устраняться, — проговорил Хилл, избегая смотреть Тривейну в глаза.

— Я в этом убежден.

— Вы считаете, что ваше... решение лучше, чем тот хаос, который может возникнуть из-за развала «Дженис индастриз»? — спросил президент, откинувшись в кресле. — Эта корпорация — главный подрядчик оборонной программы страны. Потерять веру в такую организацию — значит нанести удар по всей нации.

— И я вначале так думал.

— По-моему, так и есть.

— Однако, господин президент, как только что заметил мистер Хилл, коррумпированные элементы не желают устраняться.

— Но их можно использовать? — скорее утвердительно, нежели вопросительно, сказал президент.

— Боюсь, что нет. Чем глубже они окопаются в своих траншеях, тем более тайным будет их контроль. Они создают базу, чтобы передать ее тому, кого сочтут подходящим. Они действуют по своим собственным меркам. Их совет избранных перейдет в наследство им подобным, да еще имея невообразимые экономические ресурсы. Разоблачение — единственное решение проблемы. Немедленное разоблачение!

— А вы разве действуете не по собственным меркам, господин председатель ?

И снова Тривейна неприятно резанул тон, каким Хилл произнес его титул.

— Я говорю правду.

— Чью правду? — поинтересовался посол.

— Правда всегда одна, мистер Хилл.

— А ваш доклад? Он не был правдой, не так ли? Понятие «правда» меняется. И взгляды тоже.

— Да, потому что не все факты были известны. Уильям Хилл понизил голос и говорил теперь бесстрастно, невыразительно:

— Какие факты? Или какой-то один конкретный факт? Вы скомпрометировали свой подкомитет ради, как выяснилось, пустого предложения. Я говорю о президентстве...

У Тривейна перехватило дыхание. Он бросил взгляд на президента.

— Вы все знали...

— Неужели вы могли предположить иное?

— Странно, но я не слишком об этом задумывался. Предложение вообще-то показалось мне легкомысленным.

— Но почему? Предательством по отношению ко мне оно не было. Я попросил вас сделать определенную работу и вовсе не требовал за нее политической преданности или какой-то особой приверженности.

— Но вы требовали честности, господин президент, — четко проговорил Хилл.

— Что вы понимаете под честностью, господин посол? — парировал президент. — Напомнить вам о ваших собственных предостережениях по отношению к правде и чистоте? Нет-нет, мистер Тривейн, я вовсе не стараюсь показаться добрым. Или заботливым. Просто убежден, что вы действовали из лучших побуждений, — конечно, как вы их понимаете. Но это облегчает мою задачу. По ряду причин я конфисковал доклад, и главная из них — не дать вам разорвать страну на части. Остановить вас в вашем намерении через «Дженис индастриз» разрушить важную часть экономики страны. Отобрать средства к существованию, порушить репутации всех без разбора. Можете представить мое удивление, которое я испытал, читая доклад.

— Я считаю ваше утверждение странным, господин президент. — Тривейн взглянул президенту прямо в глаза.

— Не более странным, чем ваш доклад. Как и тот факт, что вы отказались назвать точную дату, — по крайней мере, отдельным лицам, — когда вы намерены дать ему ход. Вы ни о чем не сказали правительственному издательству, вы ничем не помогли экспертам из министерства юстиции.

— Я ничего не знал о подобной практике. Но если б и знал, это мало что изменило бы.

— Вежливость, целесообразность, элементарная самозащита должны были побудить вас ознакомиться с подобной практикой, — вмешался Хилл. — Но вы сосредоточили свой ум на других, более важных проблемах. Я вижу...

— Господин посол, вы стали давить на меня, едва я вошел в кабинет. Мне это не нравится. При всем уважении к вам вынужден просить вас остановиться.

— Не из самого большого уважения к вам, мистер Тривейн, должен заметить, что буду говорить так, как считаю нужным, если только господин президент не остановит меня.

— В таком случае, я прошу вас остановиться, Билл, — тут же сказал президент. — Мистер Хилл давно уже занимается такими проблемами, мистер Тривейн. Он пришел сюда задолго до моего появления. Неудивительно, что он более резок в отношении ваших действий, чем я. — Президент мягко улыбнулся. — Посол не был и никогда не станет настоящим политиком: Он уверен, что вы просто не хотите предоставить мне возможность остаться на второй срок. Что ж, желаю удачи, хотя и не уверен, что вам это удастся. Или удалось, если быть более точным.

Тривейн судорожно глотнул воздух.

— Ничего подобного не произошло бы, будь я хоть на секунду уверен, что вы собираетесь баллотироваться на второй срок. Извините. Мне действительно очень стыдно.

Улыбка исчезла с лица президента. Хилл попытался что-то сказать, но президент резким движением руки остановил его.

— Объяснитесь, пожалуйста, мистер Тривейн.

— Мне сказали, что вы не собираетесь выдвигать свою кандидатуру на второй срок... Что это ваше окончательное решение.

— И вы безоговорочно согласились с этим...

— При обсуждении моей кандидатуры это заявление было главным, даже единственным основанием.

— А вам объяснили причину моего отказа?

— Да... Простите.

Президент какое-то время так пристально изучал Тривейна, что тот в конце концов почувствовал себя не в своей тарелке. Ему хотелось отвести глаза от этого доброго, прекрасного человека, но он знал, что лучше не делать этого.

— Что-то связанное с моим здоровьем? — спросил президент.

— Да.

— Рак?

— Так я понял... Извините.

— Не стоит извиняться. Это ложь. Вы поняли? Ложь!

— Очень рад.

— Нет, вы меня не понимаете. Я говорю — ложь. Грубейшая и простейшая из тех, что могут быть использованы в политике.

Напряжение, охватившее Тривейна, понемногу спадало. Он смотрел на волевое с четкими чертами лицо человека, сидящего напротив него. Глаза президента смотрели твердо, подтверждая только что сказанное.

— В таком случае, я полный идиот.

— Да и я не лучше... Так вот. Я намерен представлять интересы своей партии, баллотироваться на второй срок и остаться в Белом доме. Вы меня поняли?

— Конечно.

— Мистер Тривейн, — мягко проговорил Уильям Хилл, — примите мои извинения. Вы вовсе не единственный идиот в этом кабинете. — Он попытался изобразить улыбку, но губы по-прежнему были напряжены. — Мы оба движемся к одной цели... И должен сказать, что оба выглядим довольно нелепо.

— Вы не можете назвать мне того, кто зачитал вам некролог по поводу моей преждевременной кончины? — спросил президент.

— Мне сказали об этом дважды. Первый раз в Джорджтауне, на вилле «Д'Эсте». Я отправился туда с намерением выяснить, кто поспешит откупиться от моего доклада. К моему удивлению, произошло обратное: никто... Вышел я оттуда на три четверти кандидатом...

— Вы не сказали мне...

— Извините. Это был сенатор Алан Нэпп. Со всей убедительностью он объявил мне, что вы намерены удалится с поста президента. А интересы страны — превыше всего.

Президент повернул голову в сторону Хилла.

— Улавливаете, Билл?

— Этот проворный сенатор сам удалится со своего поста, не пройдет и месяца, — сказал Хилл. — Пусть это будет ему рождественским подарком.

— Продолжайте, мистер Тривейн.

— Второй раз я услышал то же самое в Нью-Йорке, в «Уолдорфе». У меня состоялся там занятный разговор с Ароном Грином и Йаном Гамильтоном. Я подумал было, что выиграл. И вот результат — тот вариант доклада, который вы прочитали. Гамильтон утверждал, что на второй срок вам уже не хватит жизни, что вы выдвинете на свое место либо вице-президента, либо губернатора Нью-Йорка. Ни одна из этих кандидатур их не устраивала.

— Опять Сцилла и Харибда, а, Билл?

— Они слишком многое себе позволяют!

— Всегда позволяли. Да не трогайте вы их лучше!

— Понятно.

Тривейн с интересом наблюдал разыгрываемую между двумя старейшинами партию.

— А мне непонятно, господин президент: как вы можете говорить такое? Этих людей следовало бы...

— Мы еще к этому вернемся, мистер Тривейн, — остановил его президент. — У меня к вам последний вопрос: когда вы узнали, что вас используют? Причем используют мастерски, как я теперь понимаю.

— Меня натолкнул на эту мысль Пол Боннер.

— Кто?

— Майор Пол Боннер.

— А, тот, из Пентагона, — понимающе протянул президент. — Тот самый, что убил человека в вашем поместье в Коннектикуте?

— Да, сэр. И спас мне жизнь. Обвинение в убийстве с него снято, теперь предстоит трибунал: хотят с позором выставить его вон...

— Вы считаете это несправедливым?

— Да. Я не всегда согласен с майором, но...

— Я займусь этим делом, — быстро проговорил президент, делая пометку в блокноте. — Так что сказал вам ваш Боннер?

Эндрю немного помолчал, чтобы собраться с мыслями: он должен говорить четко и быть абсолютно точным. Должен — ради Боннера.

— Бригадный генерал Лестер Купер утверждал, что я кандидат от Пентагона. Генерал был взволнован и подавлен одновременно. Ирония ситуации для Боннера заключается в том, — Тривейн секунду помедлил, — что трибунал может быть отменен только решением президента...

— О Господи, — устало выдохнул Хилл.

— И что же дальше?

— Я не видел смысла в происходящем. Свою встречу с Грином и Гамильтоном я расценивал как успех, как их капитуляцию. Я был уверен в двух положениях: во-первых, я не их кандидат и, во-вторых, — они приняли мои условия и собираются отойти от дел... Но то, что сказал мне Боннер, противоречило всему, во что я верил.

— Итак, вы встретились с Купером, — сказал президент.

— Да. И выяснил, что не просто являюсь кандидатом от Пентагона, а значит, и от «Дженис индастриз», но изначально был им! Все военные ресурсы — армейская военная разведка, тайные промышленные группировки, даже международные службы, занимающиеся выборами, — все были подключены, чтобы обеспечить мне победу на выборах. Система управления, профсоюзы, все блоки... «Дженис» позаботилась обо всем. И Нью-Йорк не возражал. Все они энергично взялись протаскивать меня. Если бы это произошло — упаси Бог! — мне пришел бы конец. Чтобы стать независимым, чтобы разоблачить их полностью, пришлось бы разоблачать самого себя.

— То есть либо опорочить вас лично, либо, упаси Бог, разрушить веру людей в их правительство, — закончил его мысль президент.

— Они шли на серьезный риск, — проговорил Хилл. — Не похоже на них.

— А что они еще могли сделать, Билл? Подкупить его не удалось. Убедить тоже. Если бы наш молодой друг не пришел к ним, они сами пришли бы к нему. И сошлись бы на том же самом решении. Все это напоминает экономический хаос. Я бы подписался под этим, а вы?

— Вы говорите так, словно все о них знаете.

— В значительной степени, да. Не все, конечно. Думаю, что вы натолкнулись на факты, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Что ж, надо собрать инструктивное совещание. Конечно, секретное.

— Секретное? Но это невозможно! Необходимо выступить публично!

— Еще день назад вы думали иначе.

— Но ситуация изменилась.