Северные баллады Скоробогатова Вера
Звёзды меркли. Верхушки скал, видневшиеся за озером, порозовели. Олеся встала, повернув ладони к восходящему солнцу. Ее охватил восторженный, первобытный трепет. Появление солнца настолько взволновало девушку, что кровь забилась в висках. Она скинула одежду и нырнула в озеро. Холодная вода спокойной силой обволокла дрожащее тело.
«Плавание похоже на полет птицы, – подумала Олеся, выбираясь на мель. – Та же лёгкость, та же свобода движений!»
Она вышла на жестковатую, мокрую от росы траву. Но, нагнувшись за майкой, вместо своей одежды увидела под ногами снег, – белый, свежий, нетронутый. От него не веяло холодом, на нем не оставалось следов…
Справившись с оцепенением, Олеся отступила обратно, на узкую полосу прибрежного песка, но поскользнулась и упала в воду. Волнение обессилило ее. Олеся подползла к ближайшему камню и, положив на него голову, затихла, словно уснула…
Она очнулась в полдень. Тихие, едва заметные волны изредка касались ее пальцев. Стояла ясная летняя погода. Поодаль валялись ржавые консервные банки, пакеты из-под чипсов, оставленные туристами. Немного болела голова. Олеся села у кромки воды, машинально буравя ногами мягкую почву, но задуматься ни о чем не успела: песок, сдвинутый пятками, обнажил плоский, тонкий и продолговатый предмет, обтянутый целлофаном…
Зарыл ли здесь кто-то на счастье «секрет», как это делалось в детстве? Неважно… Олеся держала в руках свой клинок-еще более потемневший, скользкий. Она смотрела на зеленые от плесени руны и боялась поверить своим глазам. Какое сегодня число? Так и есть: день рождения…Клинок вернулся к ней… А чего она, собственно, искала здесь? Подтверждения тому, что детские видения были выдумкой?
Олеся побрела вдоль реки, позабыв о карте и компасе. Продукты кончались, и пора было поворачивать к ближайшему населенному пункту.
Но выходить к людям не хотелось.
«Всё движется, – думала Олеся, – переходит одно в другое. Когда-то здесь белела безжизненная пустыня, потом ледник сформировал вытянутые озёра, валуны, гладкие скалы… Интересно, во что превратятся они, когда исчезнет человечество? Когда не будет меня?»
Она шла мимо песчаных холмов, которые в суровую зиму 1939 года превратились в узлы сопротивления финской армии. На пути попадались узкие быстрые речки, поставленные перед войной гранитные надолбы. За ними шли ряды колючей проволоки, минные поля, бетонные ДОТы… Да, ей не показалось – ДОТы, макеты которых она когда-то рассматривала в музее Артиллерии.
Олеся уже почти с нетерпением ждала продолжения видений. И действительно – всё вокруг было вновь завалено снегом. Издалека доносились крики.
У солдат не было желания воевать. Они кричали: «Молотов, нет!»
Олеся увидела обмороженных, голодных и плохо экипированных людей, одноногих и одноруких, распоротые железом животы, развороченное мясо, кровавые и гнойные бинты…
Летнее солнце исчезло. Высокие сосны потрескивали от лютого мороза, которого не чувствовала Олеся. Некоторые из них лопались по всей длине. Промерзшая земля была похожа на застывший бетон. Шел сильный снегопад.
Такой зимы не случалось лет пятьдесят, но советское руководство отправило не подготовленную к войне Красную Армию «проучить зарвавшихся белофиннов»…
Девушка видела: солдаты выслушали задание командира и наставления политрука, а потом, утопая по пояс в снегу, пошли в атаку на высоту.
Олеся спряталась за камень: было страшно. Могут ли видеть ее все эти люди? Наверное, нет. Ей нечего было бояться. Но что-то зловещее носилось в воздухе, давило на сердце. Быть может, это была боль за солдат, осознание их безвестной гибели, безмолвная жалость.
В длиннополых шинелях, брезентовых сапогах и сползающих набок касках обмороженные красноармейцы медленно продвигались вперед. С дореволюционной винтовкой в руках, с двадцатью патронами и двумя гранатами они шли на финский ДЗОТ. Преодолев незамерзающую речушку, бойцы добрались до рядов колючей проволоки, и тишину разорвал шквальный огонь оборонявшихся финнов.
Ножниц для разрезания проволоки не хватало, и бойцы под огнем рубили ее саперными лопатками. Убитые падали в снег, дико кричали раненые.
Расчет пулемета скрывался за поставленным на лыжи бронещитом. Финские пули бились о него, высекая искры. Наконец, брошенная финским стрелком граната расколола бронещит пополам, и убитые пулеметчики покатились вниз по склону высотки…
Словно в порыве отчаяния, вперед рванулся танк – на помощь гибнущим товарищам. Он смял, как спички, колья с колючей проволокой. Финский стрелок бросил позицию и побежал куда-то, потеряв шапку. Танк в ту же секунду смял его окоп. Ухнуло башенное орудие, и ДЗОТ превратилась в комья мёрзлой земли, поломанные брёвна, расколотые камни. Танк резко развернулся, нащупывая очередную цель, но раздался выстрел из противотанкового ружья. Из двигателя вырвались языки пламени, и экипаж выпрыгнул в снег.
Через проходы в заграждениях в атаку вновь пошли красноармейцы, завязался рукопашный бой. Бросая полевые кухни и блиндажи, финны отступали…
Рядом с Олесей умирал молодой егерь. Он лежал лицом в снег, на рукаве виднелась нашивка Шюцкора – организации финской гражданской обороны. Каска упала, и слабый ветерок шевелил светлые волосы парня.
Хотелось помочь, обнять его обмякшие плечи, но переступить через время не получалось.
«Стоны слишком близко… – она слышала обрывки мыслей, мелькавшие в угасающем сознании егеря. – Нет, это мой голос… Неужели это мне так больно? Я не понимаю этой боли, я наблюдаю за собой откуда-то сбоку…»
Тем временем красноармейцы устроились отдыхать, закурили махорку, терли рукавицами обмороженные лица. Но неожиданно начался минометный обстрел…
И снег исчез. Олеся вновь ступала по зеленой траве, среди умиротворявшего летнего пейзажа. Лишь в ушах еще стояли вой, грохот и крики.
Войны не было, но она энергетически запечатлелась здесь и теперь явилась неподготовленным глазам. Все прежние огорчения показались девушке пустяками. Она не могла забыть образ белокурого финна.
Кто не видел войну, не сталкивался с ней так или иначе, не осознает ее трагедии. Олеся невольно заглянула в страшную глубину, и отшатнулась от ее дикости. Захотелось тотчас же стереть из памяти все увиденное, но что-то заставило ее пройти немного вперед и разворошить садовой лопаткой землю.
Олеся увидела гильзы, стала копать рядом и наткнулась на ржавую простреленную каску. Побоявшись увидеть останки, девушка отпрянула.
«Убитые зачем-то являются в мой мир, и я вижу их со стороны, – подумала она. – Не хотелось бы самой случайно перенестись в их зловещую зиму! Но, если они приходят в мое время, то должна быть дорога и в обратную сторону! Наверно, я слоняюсь призраком по их минному полю и не замечаю этого…»
Она опасалась вторгаться в усопшее прошлое, однако стала копать дальше, несколько в стороне. Лопатка сразу наткнулась на твердый материал и снова скользнула по сферической поверхности вниз. Олеся судорожным движением извлекла находку, соскоблила комья земли. Это была еще одна каска – рогатая, немецкая, из финского снаряжения. Приятно согрела мысль, что некогда ее носил тот самый блондин… Парень, давно превратившийся в желто-серый скелет…
Трухлявый череп блондина оказался рядом. Как ни странно, он не внушил Олесе ни страха, ни иных отрицательных эмоций. «Все мы, живущие, рано или поздно превратимся в потрепанные, подгнившие кости.
Вопрос лишь – когда и при каких обстоятельствах», – подумала она и долго стояла, сочувственно всматриваясь в то, что осталось от финна, и пыталась узнать черты его давно истлевшего лица. Зубы убитого – красивые, ровные – сохранились лучше тканей черепа и по сравнению с ним казались белыми… Повинуясь неожиданному побуждению, Олеся взяла череп в руки. Ощущения, что это останки человека, так и не появилось. Глазницы казались всего лишь облупленными дырами, а старая кость напоминала жестокий сувенир.
Олеся вспомнила древний скандинавский обычай – пить из позолоченного черепа врага. Но егерь не был врагом! Видение вызвало странную нежность к нему…
Поставив череп на камень, Олеся надела на него каску. Зрелище не пугало.
Не так страшны для впечатлительного человека скелеты, как больные и увечные живые, вызывающие сострадание и страх испытать нечто подобное, оказаться один на один с безжалостным, разрушающим тело злом. Боязнь, переходящую в навязчивую, долго преследующую сознание идею. А бульон, как говорили копатели, и есть бульон: мучения хозяина костей остались далеко позади – настолько далеко, что тонут в небытии и почти не тревожат воображение.
Олеся опустила череп обратно в яму и стала примерять каску себе на косынку. Внезапно она почувствовала рядом движение, пахнуло перегаром, кто-то схватил ее за плечи. Раздался грубый, хриплый смех. Олеся с отвращением взглянула в небритое багровое лицо, вдоль которого висели нечесаные засаленные волосы.
Страшно стало не от перспективы сделаться жертвой насилия – точнее, после долгого уединения нежданно обрести любовника, а от того, что любовником этим будет грязный, смрадно пахнущий, омерзительный тип.
Напавший понял опасения Олеси и стал играть ее испугом: мощным рывком прижал девушку к себе и пытался укусить за ухо.
«Какой surprise! – скалясь, кричал он. – Как кстати!»
Олеся вывернулась: полупьяные – неловкие противники. Но рослый лохматый мужик принялся ловить ее. Видя, что ничего не выходит, он заорал: «Да каску, каску отдай, дурёха!»
Олеся заметила, что до сих пор сжимает рогач в руках. Что значит «отдай»? Это не ее каска! «Иди к черту!» – крикнула в ответ, но в следующий миг уже оказалась прижатой к дереву и боялась пошевелиться, чтобы внезапно не почувствовать боль. Противник ухмылялся и пытался вырвать у нее рогач. Олеся морщилась от тошнотворного запаха его дыхания. Она незаметно опустила руку вниз: примитивный болевой прием заставил мужика заорать. Олеся вырвалась, но не успела увернуться от удара. В голове загудело, помутилось. Она будто со стороны заметила, что ее тело катится по земле. Всё смешалось… Послышался финский мат…
Открыв через какое-то время глаза, Олеся увидела возле себя финского егеря – того самого, что вызвал в ней приступ отчаянной жалости. Однако сейчас он весело глядел на нее.
Финн протянул Олесе руку: «Nouse! Вставай!» Он был румян – никаких ввалившихся щек, никакой крови в уголках рта. Живой… Она огляделась: вокруг – лето, и лишь слегка похолодало. Пьяный агрессор исчез, местность переменилась, каска пропала…
Олеся, помедлив, нерешительно подала егерю руку, но не ощутила прикосновения. Тем не менее, некая сила всё же потянула ее вверх и поставила на ноги. Движение отдалось тупой болью в затылке, но все части тела были целы и послушны. Олеся улыбнулась: «Terve…»
«Jukka», – отозвался тот, и, помолчав, добавил: «Sun takia teen mita vain» («Для тебя я сделаю что угодно»).
Олеся разговорилась с парнем на смеси финского и русского языков. Временами егерь молчал, глядя на нее удивленно, словно издалека… В сущности, так оно и было. Олеся дотронулась до его светлых волос и опять ничего не почувствовала пальцами. Он понял ее разочарование. «Возьми, – сказал он, с улыбкой снимая новенькую шинель, – ты почувствуешь ее, – не то, что меня! И тебе не станет в ней жарко, – до твоего времени она почти истлеет. Но, пока ты здесь, пока носишь ее, ткань будет казаться новой…» – «У вас зима, подожди, не надо!» – воскликнула Олеся. Но егерь быстро ушел в метель.
Олесю изумило не столько появление Юкки, сколько само существование близкого, милого, словно давно знакомого образа. И его готовность воскреснуть от взгляда ее неравнодушных глаз.
Сплетения вечного с сиюминутным непредсказумы. Неизвестно, где бред и фантазия обернутся реальностью. Люди пугаются призраков и предпочитают не верить в них. Смятение возникает от страха посмертного бесчувствия, словно оно для них – зло. Люди ставят предел своему страху, барьер перед всем непостижимым. Безопаснее и спокойнее для человека отрицать призраков и верить лишь в одно непостижимое – в Бога. Только надеясь на него, можно обрести безмятежность и покой при жизни. Покой, полезный для нравственного и физического здоровья, – все, что нужно на короткий век…
С небывалой силой мучил голод. Олеся присмотрелась к наручным часам. Они показывали вовсе не то число, что она ожидала увидеть – на три дня позже. Приходилось верить…
Дот
«Ей Богу, – клялся Лохматый, – девица как девица была, – в смысле, живая. Спальник ее, рюкзак – всё новое. Ну, ударил ее – сам испугался, что убил. А она упала и исчезла. Вместо нее финн из Шюцкора стоит, систему на меня направил. Я так и замер. Шевельнуться боюсь. А он посмотрел, посмотрел, зашел за сосну – и больше не появился. Только рогач на земле валяется…»
Из палатки слышался пьяный хохот.
«Больше не наливать», – вздохнул Антон.
Поисковая экспедиция, которой он руководил, проводила археологические исследования Карельского перешейка. Шестьдесят лет назад под Выборгом погибли тысячи русских и финских солдат, многие числились пропавшими без вести. Копатели, как они сами себя называли, хоронили останки, обезвреживали сохранившиеся боеприпасы и по ходу дела искали предметы, представлявшие разного рода ценность.
В плане стояла ДОТ «Сурмаярви – 3». Насколько Антон знал из архивных документов, эта огневая точка входила в состав крупного узла обороны «Сурмаярви» и прикрывала дорогу к железнодорожной развязке.
Узел состоял из нескольких ДОТов, окруженных галереями и траншеями. ДОТы-«миллионники» могли выдержать прямые попадания крупных снарядов. Они были, по сути, большими подземными крепостями и название свое получили от потраченных на постройку средств. Подходы к ДОТам блокировались колючей проволокой и гранитными противотанковыми надолбами. Господствующая высота 66.7, возле которой раскинули свой лагерь копатели, стала тогда местом жестоких боев. «Сурмаярви» пострадал от артиллерийского огня, а некоторые помещения советские сапёры взорвали после войны.
Одна из ДОТов имела три каземата. Два были теперь засыпаны, но сохранилась соединявшая их подземная галерея. Последний каземат находился дальше метров на тридцать и оказался почти не тронутым. После осмотра руин Антон предположил, что вход в первый каземат закрыт обрушившимся перекрытием, а внутри помещение цело. В нем могли находиться предметы снаряжения, оружие и останки гарнизона. Копатели попытались вскрыть вход в каземат лопатами, но масштаб разрушений был слишком велик. Они решили использовать экскаватор.
Отшельница
Олеся ела зеленую хвою. Держала во рту, пока та не становилась мягкой, и разжевывала. Сладковато-горькая масса со специфическим ароматом казалась вполне подходящим яством.
Олеся не сумела найти место, где лежали останки Юкки и где на нее напал перебравший «зеленого змия» человек. Но в километре от ели, под которой она очнулась, находился палаточный лагерь археологов. Олеся с осторожностью наблюдала за ними, ловила обрывки долетавших фраз.
Копатели расслаблялись, отдыхая от города. Они тоже любили лес, но не щадили его тишины, – орали, гоготали, матерились. Удивительно, почему она не услышала их раньше. Неужели настолько была поглощена собой?
Лохматый рассказывал друзьям о девице-призраке, о том, как она ущипнула его и растворилась в пространстве, а вместо нее появился финский солдат из далёкой зимы. Все смеялись, а Олеся замирала… Ей хотелось слушать об этом снова и снова. А еще любопытно было смотреть, как отвратительный с виду Лохматый, звучно выговорив очередную похабщину, начинал смеяться. Его лицо становилось по-детски ясным и привлекательным.
Судя по всему, Олеся получила легкое сотрясение мозга. Хотелось лежать. Она вышла к заросшей речушке. По берегам криво росли мохнатые ели и крупные лопухи. Среди скал ютилась темная, очень маленькая рыбацкая избенка с щелью вместо окна, покосившимися замшелыми стенами, грязным осевшим полом…
Олеся набросала туда побольше мха и пролежала двое суток. Приятно было валяться, вдыхая влажный, пахнущий зверобоем воздух и рассматривая протянувшиеся над головой паутинки.
Ночью полная луна озарила лес, и ее серебро укрыло, как инеем, цветы и хвоинки. В оконную щель просунулась усатая мордочка лисы. Зеленые глаза с укором взглянули на девушку, но в следующий миг уже с облегчением и удовольствием прищурились, как у поевшего сметаны кота. Зверь запрыгнул в избушку и улегся рядом с Олесей, прижавшись своим мехом к ее боку. Потом, подумав, прополз дальше и обвил хвостом ее ноги.
«Теплый мой! – воскликнула Олеся. – Ты – чудо!» Лис смотрел ей в глаза, словно пытаясь образумить и вложить в ее мозг нечто, ей недоступное.
«Пушок, ты когда-то привел меня к этому ножу… Зачем? – спросила она. – Если б не твой любопытный нос, ничего этого не было бы… Жизнь шла бы по более складному сценарию…»
Лисица тяжело вздохнула.
«Да, знаю, ты тоже был маленький. Ты болел… Ты попал в другой конец страны и ничего не понимал… Бедный лесной малыш… – Олеся погладила лисью шерстку. – Неужели ты никогда не простишь мои предательства? Ты – моя боль…»
На глазах зверя выступили слезы. Он переполз к груди Олеси и затих.
Она уткнулась носом в теплое пушистое тельце и ощутила сонное умиротворение: «Он со мной… Мы вместе… Остальное преходяще…»
Почувствовав себя лучше, Олеся отправилась за продуктами. Находившееся в пяти километрах садоводство вобрало в себя, как она узнала из разговоров копателей, много объектов «линии Маннергейма»9. Бывшие укрепления попали в зону застройки и стали недоступными для военных археологов. На месте боев, где остались тела солдат, Олеся увидела красующиеся за высокими заборами дачи, собачьи будки, сортиры и бани.
«Неужто хозяевам не являются призраки? – вдруг подумала она. – Не с целью напугать или пообщаться, а хотя бы с просьбой не осквернять прах?»
Однажды к юной девушке, развалившейся в гамаке и жующей яблоко, подойдет усталый, обмороженный, заросший, но всё же красивый молодой человек в военной форме и скажет: «Пожалуйста, попроси отца перенести гальюн правее… А то грустно мне…»
Солдат попробует дотронуться до нее. Она, обомлевшая, замрет в испуге, но не почувствует прикосновения и испугается еще больше. Мать, собирающая крыжовник, воскликнет: «Что с тобой, Оля?» Оля расскажет о видении, и на следующий день ее повезут к психологу. Потом она скажет всем, что забыла о призраке, но будет вспоминать солдата…
Жизнь остаётся жизнью. Прошлая боль, судороги ужаса перемешиваются в ней с юмором и нежными чувствами. Парень-призрак был бы рад, если бы Оля читала в траве над его могилой книжки и пела песни. Если бы Олины родители занимались рядом с ним любовью. Это услаждало бы его молодую, не успевшую насытиться душу. Он чувствовал бы биения живых, счастливых сердец…»
Трое
Время от времени Олеся виделась с Юккой. Их странные встречи становились всё более похожими на свидания. Она надевала его шинель в знак своей неопределенной, но острой симпатии и собирала полевые цветы. Потом передавала букет в синеющие от холода руки Юкки; он бережно прятал цветы за пазуху… Наверное, финны считали Юкку помешанным: он разговаривал с пустотой.
Иногда перед Олесей вновь представали картины затиший и боёв.
«Ур-ра!» – одиноко и нелепо кричал кто-то, но его вопль подхватывал другой человек, за ним еще несколько… Топотом и криком «ура» солдаты побеждали свой первый ужас.
Они путались в полах шинелей… что-то разрывалось рядом… В снегу оставались несколько человек, брошенных, как полупустые мешки…
Встречи Олеси с Юккой были короткими и зависели от хода боев. Порой он появлялся с синяками или в крови, и Олеся особенно ясно понимала: его нет… Однажды уже она видела его мёртвым… Не пламя великих походов отражалось на его лице, а равнодушие крайней усталости. И только присутствие Олеси оживляло его глубоко запавшие, словно подернутые мутной пленкой глаза…
Меж тем Маннергейм понимал, что русские измотаны, обморожены, что их артиллерия израсходовала боеприпасы, а танки – горючее. Он знал со слов пленных, что среди русских случались отказы идти в бой, и это влекло за собой множество смертных приговоров… Он посчитал, что пора переходить в наступление. Однако вскоре выяснилось, что шансы на успех невелики. Финны тоже дошли до предела усталости, неделями не отсыпались, и ничего, казалось, не могло заставить солдат взбодриться.
Лишь егерь Юкка улыбался, пряча у сердца новый букет полевых цветов.
«Как ты живешь среди войны? – с замиранием спрашивала Олеся. – Как тебе удаётся улыбаться среди ужаса и страха?»
«Мой страх привычен, – отвечал егерь, не сводя с нее своих светлых глаз. – Зачем говорить об этом? Пока я есть – смерти нет, когда она придет – меня уже не будет…»
Постепенно финской армии стало не хватать людей, и фронт растянулся. Отступление казалось неизбежностью.
Однажды Олеся увидела, как русский танк подтащил к финской ДОТ сани с красноармейцами. Пьяные финны играли на гармошке и весело кричали из дота: «Русся, сдавайся!» Но красноармейцы подвезли тол и подожгли бикфордовы шнуры.
И снова смерть уносила молодые жизни. Смерть одного человека – трагедия, гибель тысячи человек – уже статистика. «Как живут после этого командиры?» – не понимала Олеся.
«У меня почти весь полк полег – и что, надо было себе пулю в лоб пустить?» – сказал кто-то.
«Вот так, – пожал плечами Юкка. – Мало того… Даже настоящего врага нет… Воюют потому, что сказали: «Надо». И враг тоже по присяге воюет! Спроси русских, финнов, немцев, англичан – кому хочется воевать? Дураков найдется мало. Каждому кажется: лишь бы вернуться домой, и начнется новая счастливая жизнь…»
Однажды земля вздрогнула: начался штурм линии Маннергейма.
Деревья, пни, камни, земля, чёрный дым – всё висело в воздухе, стоял сплошной гул…
Олеся привыкла к страшным видениям и смирилась с тем, что прошлое требовало ее внимания. Оно учило ценить мгновения своей жизни и не бояться смерти. Давало понимание вечности и мимолетности сиюминутного бытия.
Копатели, сами прошедшие войну, ко всему относились иначе. Они не могли жить без оружия и вида смерти. Их шутки казались Олесе кощунственными. Их веселая болтовня была порождением страшной, но уже минувшей реальности, в которой они отчего-то остались навсегда. В которой застряли их души. И теперь по карельскому лесу бродили лишь уцелевшие телесные оболочки…
У Юкки всё было наоборот: тело осталось в 1940-м, а душа витала рядом с Олесей.
Один из копателей, носивший кличку Волк, нашел среди болота скелет со штыком в тазобедренном суставе. Ужасное зрелище рассмешило всех, они гоготали: наверно, парень заслужил! Участники Зимней войны были спокойными и незлыми людьми и всадить штык ниже пояса могли только за дело… «Все станем скелетами или фрагментами скелетов, – сказал Волк, – и неизвестно, в каких позах и обстоятельствах. Естественное не должно отталкивать. Солдатик чувствует себя в компании пришедших на помощь сверстников!»
Копатели и грибники, которых те дразнили пехотой, очень редко забредали в сторону ее жилища. Потому, увидев в сумерках среди сосен трех молодых мужчин, Олеся, привыкшая к пересечению с прошлым, не удивилась и не встревожилась. Она приняла пришельцев за призраков и, не опасаясь быть замеченной, спокойно поднялась на скалу. Мужчины приблизились, и Олеся услышала: смеясь и перевирая мотив, они орали песню «Сектора Газа».
Она поздно поняла свою ошибку. Песня оборвалась; путники остановились.
Танец на скале
«Смотрите: она, – прошептал Лохматый. – Точно она – рост, фигура, волосы светлые. И в его шинели!» Все трое переглянулись. Действительно: высоко на камнях в свете первых звезд, стояла девушка в распахнутой шинели, под которой, казалось, не было ничего. Длинные волосы развевались по ветру. Поза ее была величественной. Не чувствовалось ни суеты, ни испуга, который испытывает в подобной ситуации любая женщина. Ничего, кроме довольства жизнью, достоинства и любопытства, не читалось в смутно видимых чертах ее лица, словно не человек стоял перед ними, а лесной дух.
«Походница! – сказал один. – Но хабар откуда? А, мало ли умельцев, – сшили!»
«Ты перебрал тогда, Лохматый, – добавил Волк, – не может она быть жмуриком».
Девушка смотрела на них не отрываясь, и все трое умолкли в нерешительности. Поблизости не было туристов! Любое перемещение «пехоты» они заметили бы сразу.
Лес лежал у ее ног; над головой всё ярче проявлялись звёзды. Копатели ждали, что будет дальше.
Дева-мираж поднялась на вершину скалы и, раскачиваясь, начала медленно поднимать руки. Вскоре будто из ее ладоней на небо выплыла луна. Шинель колыхалась вокруг плавно кружившегося светлого тела. Исполняла девушка ритуальный танец или преследовала некие, ей одной известные цели? Копателей захватило необычное зрелище.
Внезапно силуэт исчез. Присела танцовщица, перешла в иной мир или просто спрыгнула со скалы? Не будь происшествие столь странным, копатели полностью проигнорировали бы ее дальнейшую судьбу. Но сейчас трое, не сговариваясь, бросились ее искать.
Ушедшая в руины
Ее не было. «Зачем будить лихо, пока оно тихо?» – проворчал Лохматый.
Копатели провели тревожную ночь. Если раньше они верили рассказам о призраках процентов на восемнадцать, то сейчас каждый поневоле задумался: а вдруг?
Ничто не нарушало тишины. Антон думал о странной танцовщице, и ее образ начинал казаться смутно знакомым. Быть может, потому, что подобный типаж всегда внушал ему симпатию?
Ее поведение казалось необъяснимым. Нахлынули мысли: а не ее ли в отрочестве, шныряя по лесу, он представлял рядом, не ее ли незримое присутствие ощущал, не с ней ли подолгу беседовал в глуши? Не она ли отвечала ему тогда молчаливым пониманием? И не ее ли он пытался угадать во всех встречавшихся женщинах? То была жуткая по сентиментальности тайна – наивная до постыдности… А именно – абстрактная женщина его мечты, явление духовное, возвышенное и чистое, словно полупрозрачное облачко… Появлявшееся и исчезавшее так же внезапно, как сегодня прекрасное существо на скале.
«Нет, – резко стряхнул он с себя навязчивые мысли, – какой бред…» Однако следующим вечером Антон тайком отправился к скале лунной девы. Простоял там, спрятавшись, часа три, но девушка не появилась.
Небо затянулось тучами, рано стемнело. Ночью пошел сильный дождь. Слабая палатка, где спали Лохматый и Антон, протекла, и они, замерзнув, проснулись посреди лужи. Забрались в джип приятеля, устроились кое-как, но Антону не спалось. Тянулись минуты, часы, в голову снова лезли нездоровые мысли.
Уснуть так и не удалось, начало светать. Внезапно через приоткрытое окно Антон услышал шорох быстрых шагов: под чьими-то ногами тихонько хрустели ветки…На краю поляны появилась она.
Она то шла, то кружилась, то бежала вприпрыжку, промокшая, в венке из березовых веток, весело поднимая ладони к серому небу, и пела по-фински… с акцентом… русскую песню про ивушку зеленую!
- “Paju vihertv,
- Joen yll kumartunen,
- Sin sano, l salai,
- Miss on minim rakkaus!”
Это было совсем уж занятно! Антон осторожно вылез из машины, прихватив на всякий случай лопату, и стал подходить к девушке сбоку, скрываясь за елками. С ветвей на него текла вода, в окружающей обстановке не наблюдалось ничего нереального.
Резвящаяся нимфа была одета в ту же шинель, и при резких движениях открывались до бедер ее бледные обнаженные ноги. Приятное зрелище – только и всего… Антон уже собирался нагнать ее, схватить за руку и убедиться в розыгрыше, но девушка пошла быстрее и оторвалась в расстоянии.
«Эй!» – позвал Антон. Реакции не последовало. «Нам невежливые не нужны», – с досадой пробурчал он, не прекращая преследования.
Она взбежала на высотку, приблизилась к руинам ДОТ, добралась до еще не исследованного Антоном восточного каземата, наклонилась и снова исчезла.
Антон осмотрел окрестности, не выпуская из виду ДОТ – нигде не было ни души. Тогда он решил спуститься в каземат и покончить с загадками.
Сквозь толщи паутины виднелись еле державшиеся на ржавых петлях двери, разбухшие от сырости обломки бревен. Пол, заросший белой травой и бесцветными, не знавшими солнца цветами. Из трещины в трещину переползали непуганые жуки. Следов незнакомки не наблюдалось… Нога человека не ступала здесь более полувека.
Внезапно Антон ударился обо что-то головой, и гнилая притолока обрушилась на него каскадом личинок, земли и пыли. Он замер, ожидая, пока осядет удушливое облако, но и затем не увидел ничего, кроме блёклой подземной жизни.
Не желая верить своим глазам, Антон долго всматривался при свете фонаря в пустоту. Здесь никогда не было той, кого он искал!
Олеся шла по лесу за Юккой. Белокурый егерь смеялся, манил ее жестами и напевал старую песенку, она пыталась подпевать ему. В душе царило лёгкое, бездумное счастье.
Юкка видел Олесю полуобнаженной, раскрасневшейся, бегущей по зимнему лесу в зеленом венке. Она не оставляла следов на сугробах, не стряхивала снежинки с сосновых лап, задевая их. На сорокаградусном морозе от ее губ не шел пар.
Олеся видела Юкку среди летнего леса зябнущим, в меховых рукавицах, с инеем на щеках и на серой шерстяной, наглухо застегнутой под подбородком шапке.
«Идем, идем», – Юкка звал ее всё дальше, быстро двигаясь между гранитных надолбов, перепрыгивая через заросшие траншеи. Олеся внимательно смотрела под ноги, чтобы не наступить на куски ржавой колючей проволоки. Она поднялась вслед за Юккой на гребень господствующей высоты, откуда местность просматривалась на полкилометра, и спустилась в финский ДОТ.
Копатели не далее как вчера вскрывали здесь экскаватором засыпанную галерею. Но Олеся обнаружила подземную крепость новой, неповрежденной. Галерея, соединявшая казематы, служила казармой. Олеся увидела ложки и каски – колпаки, как выражались копатели, – но не увидела людей. В ДОТе было совершенно тихо – во всяком случае, для нее.
Каземат, куда позвал ее Юкка, оказался длиной метров пять, а шириной три – размером с обычную городскую комнату, но низкий потолок можно было достать рукой. Боевых амбразур каземат не имел и использовался как склад амуниции, продовольствия, боеприпасов. Здесь же находилась автономная электростанция с бензиновым двигателем: ДОТ могла существовать в условиях полной блокады.
Юкка наконец согрелся, разрумянился и присел на деревянную тюльку.
Усталый, с воспаленными от бессонных ночей глазами, он выглядел, тем не менее, счастливым. Он хотел нравиться Олесе и пытался шутить.
Что он думал о месте планеты Земля во Вселенной, о русских соседях, о мировой революции? О самой Олесе, ворвавшейся в последний месяц его земной жизни, призраком непонятного будущего? Языковой барьер мешал им беседовать на сложные темы, и, начав серьезные рассуждения, они быстро скатывались на смех. Забавными и бесконечно милыми казались обоим неуклюжие попытки другого говорить на чужом языке. Однако парень заглядывал Олесе в душу. Казалось, он видит и понимает в ней всё, и было жаль терять эту бесценную гармонию. Всё существо Олеси требовало его любви, его присутствия в двадцать первом веке. Ей хотелось спасти егеря хотя бы для века двадцатого, заставить его спрятаться и избежать злосчастной атаки, но это было невозможно. Случившееся не имеет обратного хода!
Читать бесплатно другие книги:
