Сага Пажитнов Виталий

Сцена 47. Гостиная Френелей. Павильон. Ночь

Мария Френель с грустным видом смотрит в окно. Затем кладет руку на телефон, колеблется, наконец снимает трубку и набирает номер.

Мария . Алло?

Голос за кадром (нейтрально ). Служба психологической помощи слушает. Добрый вечер.

Мария . Я хочу поговорить с человеком, у которого такой теплый и в то же время сухой голос… как у влюбленного шпиона.

Голос за кадром . У нас у всех такие голоса. Но мне кажется, что вы говорите обо мне.

Мария . Вы помните меня?

Голос за кадром . Разве можно вас забыть? Вы – та женщина, которая звонит сюда на протяжении целого года и которая предпочитает разговаривать только со мной. Могу я спросить, почему со мной?

Мария . Даже не знаю… ваш голос – самое приятное, что мне нравится слушать, если не считать тишины.

Голос за кадром . Вам, наверное, мог бы подойти и диктор радио.

Мария . Больше всего мне нужен человек, которому я могу рассказать о своих проблемах.

Голос за кадром . Возможно, вам нужен психоаналитик.

Мария (слегка задетая ). Я отнимаю у вас время? Вам, наверное, звонят и другие люди, находящиеся на грани жизни и смерти, нуждающиеся в срочной помощи, и теперь вы недоумеваете, с какой стати эта женщина, мать семейства, жалуется на свою судьбу.

Голос за кадром . В прошлый раз мы говорили о том, что вы страдаете из-за того, что вас слишком сильно любят.

Мария . Спасибо за прямоту, но я полагала, что ваша работа заключается в помощи тем, кто в ней нуждается.

Голос за кадром . Это не работа. Но скажите, что у вас не ладится?

Мария . Мне нужен спутник жизни.

Голос за кадром . И вы не можете его найти?

Мария . У меня четверо претендентов.

Голос за кадром . Вот видите, у меня хорошая память.

Мария . Не смейтесь. Все не так просто. Они очень сильно влюблены в меня, но я знаю, что если выберу одного, то остальные будут несчастны.

Голос за кадром . Дайте им мой номер телефона.

Мария . Сегодня вы способны только язвить. Наверное, нам лучше прекратить разговор…

Голос за кадром . Нет! Не вешайте трубку. Расскажите мне о них.

Мария . Один живет у меня. Это брат моего пропавшего чужа, он давно обосновался в моей квартире. Я знаю, что он влюбился в меня еще в тот день, когда я пришла познакомиться с их семьей. Он совершенно чокнутый и очень похож на брата – нежный и…

Голос за кадром . Это не ваш герой. Переходите к следующему.

Мария . Но что вы о нем знаете?

Голос за кадром . Не заставляйте меня говорить очевидные вещи, вы просто сочувствуете ему, не больше. Если бы вы знали, насколько он далек от вас! Стоит ему начать возиться с приборами, и он тут же о вас забывает. Стремление изменить мир для него важнее всего. Он никогда не предавался мечтам, глядя на ваши синие глаза.

Смущенная, Мария не знает, что сказать.

Голос за кадром . Расскажите мне о втором.

Мария . Я познакомилась с ним недавно, это мой сосед по площадке, он поселился в соседней квартире несколько месяцев назад. Американец, очень забавный, мои дети его обожают. Вдовец…

Голос за кадром . Здесь вас соблазняет легкость общения. Но вы никогда его не полюбите.

Мария . Но…

Голос за кадром . Это алкоголик. Без хорошей порции виски он не решился бы даже ухаживать за вами. Утром вы чувствуете себя симпатичной соседкой, не более, а вечером превращаетесь в практичную мамочку: достаточно снести перегородку – и у вас будет одна дружная семья.

Мария растеряна и не знает, что ответить.

Голос за кадром . Теперь расскажите о третьем!

Мария . Третий – это всего лишь воспоминание, но я знаю, что он жив, и если отправлюсь па его поиски, все может начаться снова.

Голос за кадром . Ваш муж? Вы все еще думаете об этом призраке?! В то время как где-то рядом живой человек с трепещущим сердцем и горячей кровью ждет от вас только знака! Черт побери, да расскажите же мне о четвертом!

Мария . Это… тайный поклонник… Он дарит мне цветы… Но я боюсь его… Я даже не знаю…

Голос за кадром (в бешенстве обрывает ее ). Неужели вы до сих пор не поняли, как глубоко этот человек любит вас! Единственный, кто просто любит вас! Я начинаю думать, что вы его недостойны! Он сходит с ума с тех пор, как впервые услышал ваш голос! Готов на любые безумства, о которых вы и понятия не имеете! Мечтает вырвать вас из жалкого мирка домохозяйки и увезти как можно дальше отсюда! К счастью, он терпелив и хорошо разбирается в ваших переживаниях. И так давно ждет, когда вы наконец осознаете, что он действительно существует!

Потрясенная Мария теряет дар речи.

Голос за кадром . А если бы он предложил вам уехать, уехать немедленно, сегодня вечером, бросить все ради него!

Мария . Не знаю…

Голос за кадром . Что бы вы ответили? Ну, скорее!

Мария . Я бы ответила: «Да».

Мы поздравляем друг друга. Старик говорит, что должен сходить домой и принять душ, прежде чем отправляться на схватку с Сегюре. Он договаривается с Элизабет о встрече на съемочной площадке и советует ей разыграть полнейшую невинность, когда Сегюре, терзаемый угрызениями совести, сообщит ей о том, что она уволена. Матильда, безумно усталая, говорит, что хочет пойти домой пешком. И одна. Старик предлагает подвезти меня до дома. Жером протягивает руку Элизабет в знак примирения, и она просит больше никогда не называть ее «Мадам Пластырь». Жером обещает. Она целует его на прощание.

По дороге домой мы с Луи молчим, глядя на разбивающиеся о лобовое стекло капли дождя. Потом он говорит:

– Мы с Маэстро всегда мечтали написать историю, в которой нет никаких драм. Не немой фильм, а историю без слов. Только рассказы о счастье. Действие должно происходить в мире, достигшем вершины развития, где никто никому не приносит страданий. Приключения безмятежных людей.

Я сажусь в автобус, которым обычно езжу на работу. Через несколько остановок какая-то женщина выходит, и никто не претендует на освободившееся место. Я занимаю его и оказываюсь рядом с небольшой компанией, не обращающей на меня никакого внимания.

– Ну и наломала же Милдред вчера дров!

– Ты имеешь в виду ее встречу с частным детективом?

– Черт побери! Парень говорит, что знает прошлое Существа, а она выставляет его вон! Мало того, уничтожает все свидетельства и даже не хочет узнать, кто этот дикарь, от которого она ждет ребенка!

– А ведь такая умная девушка…

– Скажу вам, эта история с террористом и Камиллой плохо кончится.

– Я тоже давно твержу об этом. А Рене не верит.

– Знаете, что хуже всего? Моя дочурка Селина, которой нет еще и двенадцати, решила поступать на философский. Она влюблена в Камиллу и хочет во всем ей подражать.

– А моя жена, как только увидит Вальтера, сразу начинает вздыхать.

– Это чтобы тебя подразнить, Жан-Пьер.

– Имей в виду, я бы на твоем месте поостерегся. С тех пор как Мария уехала, ему необходима подружка.

– Она бы не смогла жить с человеком, который постоянно поддает.

Вот и моя остановка. У выхода – две подружки-школьницы.

– Так ты обо всем догадалась, Эвелин?

– Еще бы, похудев, она похорошела и влюбилась в Фреда.

«Сагу» так и не стали показывать перед вечерними новостями, как обещали. По решению какого-то высокого начальства сериал идет теперь по четвергам в двадцать часов сорок минут. В самое лучшее смотрибельное время, как они говорят. Двенадцать последних серий будут показывать по одной в неделю. При таком ритме последняя серия выйдет двадцать первого июня. Мы все с нетерпением ждем наступления лета.

В газетном киоске покупаю «Ле Нувель Экономист». Он понадобится мне для работы над диалогом между Фредом и миллиардером из Гонконга. Нужно выискать подходящие термины, так как я ничего не смыслю в мире финансов. Я должен обратить на это больше внимания, так как уверен, что мой банкир городит всякую чушь о дурацкой игре на бирже. Он просто одержим ею. Может, я тоже стану богатым. Не знаю.

– Мсье Марко, я поспорил с приятелями, что бывшая жена Вальтера появится на свадьбе Джонаса. Скажите, я прав? Ну хоть намекните…

С тех пор как этот парень из газетного киоска увидел в каком-то журнале мою фотографию, он стал для меня идеальным пресс-атташе. Я отвечаю, что он может удвоить ставку. Совершенно счастливый, он разворачивает передо мной «Теленеделю», показывая пальцем на рекламный вкладыш в форме звезды: «Тест. Вы Каллахэн или Френель?». Кроме того, разыгрываются билеты для желающих поприсутствовать на съемках. Жессика – малышка, играющая Камиллу – позирует на обложке журнала «VSD». Под фотографией, на которой она снята в бикини, подпись: «Камилла вновь пробудила во мне вкус к жизни». Жессику трудно узнать. Я даже не подозревал, что у нее такая грудь. Киоскер спрашивает, какова она в обычной жизни, и я честно отвечаю, что никогда ее не видел.

Сверху доносится пронзительный крик… Поднимаю голову. Матильда, свесившись из окна нашей конторы, энергично жестикулирует. Она хочет, чтобы я купил для нее все дурацкие журналы с фотографиями задниц звезд и пышных свадеб. Несмотря на все мое уважение к Матильде, не могу понять, что привлекательного она находит в сплетнях о сливках общества, когда они уже давно никого не волнуют. «Это мой тайный сад! Это мой тайный сад!» Она упрямо твердит эти слова, когда мы с Жеромом пытаемся расколоть ее. Этот тайный сад представляется мне порядком запущенным, полным диких цветов и неискоренимых сорняков. Хотя, вполне возможно, что она черпает там вдохновение для работы над «Сагой». Даже не поздоровавшись со мной, Матильда набрасывается на журналы и достает большую общую тетрадь, куда она вклеивает вырезанные фотографии и статьи. И этой женщине скоро исполнится сорок лет!

Жером потягивает кофе, просматривая сегодняшнюю почту. Когда он натыкается на забавное или оригинальное письмо, то зачитывает его вслух. Сегюре еще не появлялся. У него вошло в привычку приходить к нам утром по пятницам, чтобы сообщить о результатах последнего рейтинга и о новых указаниях, касающихся «Саги». Это не человек, а неиссякаемый гейзер директив. Он говорит о целях и смысле сериала, о рейтинге и даже о рыночных долях, что мне нужно объяснять на пальцах, так как я в этом слабо разбираюсь. Испытывая и волнение, и гордость, он объяснил мне, что «Сага» по рейтингу обошла фильм, показанный в воскресенье вечером. На следующей неделе она дала фору чемпионату Европы по футболу. Сегюре уже продал сериал всей Европе, а теперь и американцы заинтересовались приобретением прав на создание своей версии «Саги». Они собираются сделать все наоборот: типичная французская семья Френелей поселяется рядом с квартирой Каллахэнов. Съемки будут проходить в Лос-Анджелесе, и упоминание об этом городе заставляет меня и Жерома размечтаться. Лос-Анджелес… Мы представляем «Сагу» под американским соусом: солнце, небоскребы, кинозвезды, грохочущая музыка, блондинка с силиконовой грудью, играющая Камиллу, взрывы, трюки каскадеров и так далее! Даже то, что рассказывает Сегюре, уже достаточно впечатляюще, но я все же не в состоянии оценить истинный успех сериала. И поэтому пытаюсь представить девятнадцать миллионов зрителей, которые не в силах оторваться от происходящего на экране. Я пытаюсь представить их всех, тесно прижавшихся друг к другу в бесконечном пространстве, с взглядами, устремленными в звездное небо, где каждый персонаж достигает размеров Большой Медведицы, а каждая серия транслируется далеко за пределы Млечного Пути. Но это видение быстро улетучивается, как только Сегюре замолкает. Он стал влиятельным лицом на канале, не говоря о бабках, которые теперь загребает. Он – чудо-продюсер французского телевидения, киногений, объединивший «животрепещущие темы и ультрамодерн, усложненность задач и молниеносность исполнения». Он дает интервью так же часто, как и актеры сериала; какой-то «негр» пишет за него книгу («Сага» или «Кино на пороге нового тысячелетия»), его приглашают на семинары в разные страны, где просят раскрыть тысячам профессионалов секреты постановки сериалов. Сегюре – король везде, где ни появляется.

Везде.

Только не на тридцати пяти квадратных метрах нашей комнаты, где нам хватает нескольких минут, чтобы у него появилось непреодолимое желание побыстрее смыться. Впрочем, Сегюре каждый раз держит удар. Он забивает нам голову своими теориями и чем больше старается выглядеть убедительным, тем больше его речь наполняется пафосом. Он считает себя Христофором Колумбом, покоряющим новый мир, хотя в действительности он всего лишь бравый маленький юнга, драющий палубу «Титаника». Сейчас девять утра и минут через десять нас ждет новая встреча с ним.

– Да, Матильда, я видел в витрине книжного магазина одну из ваших книг. Знаете, что на обложке под вашей фотографией стоит надпись: «Принадлежит перу автора „Саги“?

– Он переиздал, не предупредив меня, двенадцать книг из серии об Эксель Синклер.

Этот мерзавец Виктор, ее бывший издатель, конечно же не упустил возможности сделать подобную рекламу. После успеха «Саги» господин вспомнил, что Матильда когда-то отдала ему свою душу.

– Он приглашает меня пообедать, но я еще не готова.

– Не готова к чему? К тому, чтобы этот негодяй в энный раз надул вас? Вы что, совсем ослепли?

Похоже, я поспешил с выводом, так как Жером и Матильда обмениваются заговорщическими взглядами. Все ясно, Господин Мститель уже выступил консультантом по этому делу.

– Успокойтесь, Марко, любовь действительно сделала меня слепой, но не полной дурой. В любом случае, это переиздание предоставит новый шанс Эксель Синклер.

– А какая она, Эксель Синклер?

– Сложная натура, из тех, кто стремится ничем не омрачить свое счастье.

– А вот и он! – восклицает Жером и прячется за монитором при виде Сегюре.

Пора по местам, сейчас начнется перекличка. Сегюре входит с сосредоточенным видом, снимает пальто и ставит на край стола бутылку с минеральной водой. Жером уже приготовился к спектаклю. Сегюре косо поглядывает в сторону Тристана, спящего сном праведника. Он не осмеливается ничего сказать, но мы чувствуем, что за все эти месяцы он так и не привык к привидению, сутками валяющемуся перед телевизором на диване. Сегюре приветствует нас, чтобы наконец нарушить молчание.

– Хотите знать вчерашние результаты?

Если соблюдать ритуал, то мы должны ответить утвердительно.

– 67 процентов – акции и 38 – аудитория. Во время президентских выборов последний опрос перед вторым туром показал только 31 процент. Речь не о том, чтобы мы с вами поняли этот феномен. Руководство канала решило создать что-то вроде следственной комиссии, – главным образом из социологов, – чтобы найти ответ. Если даже мы его не получим, в сериале больше, чем когда-либо, должна сохраняться логичность. Я знаю, что та свобода, которой вы сумели воспользоваться, когда писали сериал, сыграла большую роль в его сегодняшнем успехе. Я даже признаю, что, несмотря на наши расхождения, вы были правы, сохраняя верность поставленным целям. Все руководство канала и я, в том числе, благодарим вас за это. Не скажу ничего нового, если напомню, что осталось двенадцать серий в девяностоминутном формате, которые должны быть показаны до начала летних отпусков. Небольшая комедия положений, созданная из того, что было под рукой, и запущенная в октябре месяце, больше не существует. «Сага» – не просто самая дорогостоящая из всех французских постановок, – сейчас я руковожу командой из восьмидесяти пяти человек и имею почти неограниченный бюджет, – но и, прежде всего, дело государственной важности.

– Государственной важности, вы совершенно правы, – прерывает его Старик. – Кажется, в палате депутатов кто-то сказал с трибуны: «Ваш законопроект не выдержал бы Четверти Часа Искренности».

– И теперь весь народ забавляется, – говорит Жером. – «Канар аншене» пишет, что на профсоюзных сборищах особым шиком считается вставлять в выступление искренние фразы. Наступает конец эре дубового языка.

– Это дело государственной важности, – продолжает Сегюре, который, как и все крупные шишки, не любит, когда его перебивают. – И это обязывает нас добиваться продукции, ориентированной на согласие и сотрудничество, продукции, которая объединяет. Вот именно, объ-еди-ня-ет! Один из аспектов вашей задачи, который вы с каким-то злорадством оставляете в стороне.

Вот уж чего мы никогда не делали!

Старик с удрученным видом подносит руку ко лбу и закрывает глаза. Матильда, чувствующая себя намного непринужденнее, читает украдкой статью о венецианском дворце, который приобрела какая-то принцесса, обожающая загорать в одних трусиках. Объ-еди-нять?.. Мы с Жеромом обмениваемся коротким телепатическим диалогом.

– Слушай, парень, что это значит: объ-еди-нять?

– Это значит, что истории, которые мы придумываем, должны нравиться всем.

– Такое возможно?

– Это как в лагерях. Военнопленных во время войны заставляли жрать всякое дерьмо. И начальник лагеря говорил: «Не давайте им ничего другого, они и так все съедят до крошки».

– И не смейте мне возражать! До сих пор вы думали о своем удовольствии. А о домохозяйке из Вара вы подумали? Домохозяйке из Вара, которая должна кормить семью и бороться с кризисом и которая позволяет себе лишь минутную передышку, чтобы посмотреть сериал. Скажите мне, какое ей дело до переживаний пастыря, который больше не верит в Бога? И до Эдипова комплекса Камиллы? Разве ей это о чем-то говорит? Или возьмите рабочего из Рубе, который в один прекрасный день поцеловал закрытые ворота своего завода. Телевизор для него – единственная отдушина, единственное, что его поддерживает. Вместо того чтобы смотреть шоу, он оказывает нам доверие и выбирает «Сагу», и что же ему предлагают? Антителевизионную тираду, не оставляющую никаких сомнений: этот ящик следует выбросить в окошко! Демагогические речи и к тому же устаревшие. А рыбак из Кемпера… О, я едва осмеливаюсь упомянуть о нем. Его вы с самого начала занесли в черный список. Чего он только не пережил: вначале призывы к анархии, потом к разгулу. Все это ведет нас прямиком к пышным похоронам Морали. Вот что я хотел сказать. Указания руководства каналом ясны: отныне, еще до съемок, каждый кусок сценария будет просматриваться и одобряться комиссией. Знаю, что подобная формулировка слишком резка, и я попытаюсь смягчить ее, но попрошу и вас, со своей стороны, подумать немного о других.

Он выпивает залпом полбутылки воды. Явно один из приемов дипломированного администратора. Говорят, их учат разным хитроумным трюкам, чтобы держать в узде небольшие группы людей; даже незначительный жест имеет определенный смысл.

Он ждет несколько секунд, скрестив на груди руки и меря нас взглядом.

Никто не реагирует. Мы сражены. Похоже, Сегюре удивлен.

Все молчат.

Тристан поворачивается во сне на другой бок, устраиваясь поудобнее. Все молчат.

– … Что вы на это скажете?

Все молчат.

– Луи?

– С самого начала нашей работы вы почему-то убеждены, что я своего рода лидер, а все остальные, подавленные моим авторитетом, не пытаются высказывать свое мнение. Чтобы доказать, насколько вы ошибаетесь, я предлагаю вам следующее. Каждый из нас возьмет лист бумаги и напишет все, что думает – немедленно, ничего ни с кем не обсуждая, чтобы это не повлияло на его решение.

Сегюре, понемногу утрачивая свою спесь, усаживается на стул.

Менее чем через три минуты записки готовы. Сегюре читает их с ужасающей медлительностью.

«Господин Сегюре, у вас есть сорок восемь часов, чтобы найти десять лучших парижских сценаристов. Подпишите с ними потрясающе выгодный контракт и прикажите не опускаться ниже, не знаю какого, вашего драгоценного рейтинга. Буду сидеть перед телевизором по вечерам каждый четверг до двадцать первого июня».

«Не стоит резать курицу, несущую золотые яйца, парень. Выгонишь нас – и через две серии выгонят тебя».

«Будьте добры считать настоящую записку моей просьбой об увольнении».

«Я очень дружу с домохозяйкой из Вара, она обожает наш сериал. Неужели вам никогда не говорили, что коней на переправе не меняют? Даже дворник из Национальной школы администрации знает это».

Сегюре молча встает, полный достоинства. Надевает пальто. Бросает на нас последний взгляд перед уходом.

– Когда вы, четверо жалких писак, первый раз вошли в эту комнату, то были готовы лизать мне ботинки, лишь бы получить работу. Не забывайте, что это я дал вам последний шанс. Последний.

Во второй половине дня я предлагаю посмотреть еще раз записанную накануне серию. Просто так, из чистого любопытства. Все соглашаются, хотя еще не отошли от визита Сегюре. Ни у кого больше нет желания зубоскалить, как это обычно бывало, когда на экране появлялся очередной актер. Обстановка почти торжественная, словно ты наконец признался в подлинных чувствах тому, кого до сих пор не упускал случая задеть. Пожалуй, я впервые серьезно смотрю «Сагу». На протяжении девяноста минут у меня сохраняется ощущение, что все движется, жизнь героев идет своим чередом и конец неизбежен. Я наконец осознаю, что у Вальтера действительно рак; мне нужно было увидеть эти сцены, чтобы получить доказательство: идея сработала. Актер перестал делать акцент на своем увлечении рок-н-роллом и стал играть человека, боящегося узнать результаты анализов. Доктор не решается выложить ему правду, а Вальтеру нужна искренняя фраза, одна-единственная. Мне нравится, как он ведет себя в этот момент. Узнав, что у него рак легких, он выходит на улицу, еле держась на ногах. Смотрит на прохожих. Настоящих. Режиссер позаботился о том, чтобы снять людей, идущих по улице и ни о чем не подозревающих. У одного мужчины Вальтер просит закурить. Он держит сигарету пальцами и смотрит на нее так, словно видит впервые. И он действительно держит ее впервые. Делает затяжку, кашляет, как мальчишка, затем со слабой улыбкой просит еще одну. Ему ничего не нужно говорить, на его лице можно прочесть: «Это вовсе не так уж плохо, не понимаю, почему я так долго без них обходился». Вернувшись домой, он встречает Фреда, который обещает ему найти радикальное средство от быстро прогрессирующего рака. Это будет его очередной крестовый поход.

В соседней комнате лежат, обнявшись, Милдред и Существо. В этой сцене практически тоже нет слов. Впрочем, Существо и знает-то не больше двух. Он по-прежнему обнажен, она – все такая же эффектная. Существо стягивает майку с ее плеча, приоткрывая обнаженную кожу, и утыкается в нее лицом. Милдред рассказывает стихотворение какой-то американской поэтессы, и он, разумеется, ничего не понимает. Он хватает стакан воды, но не пьет. Она кладет руку на свой уже округлившийся живот. Мне кажется, что в своей жизни я не видел ничего более трогательного. В комнате даже воздух пропитан любовью, и я не знаю, как этого удалось достичь. Несомненно, здесь есть что-то и от глубокой тоски, и от надежды, что-то такое, что Матильда пронесла в себе и что режиссеру удалось востребовать от актеров. И теперь эта странная алхимия возвращается как бумеранг сюда, на экран. Старик останавливает кассету и спрашивает у Матильды, можно ли сделать так, чтобы ребенок родился до двадцать первого июня.

– У меня мало опыта в этой области, но почему бы и нет?

– Это доставило бы большое удовольствие Сегюре.

– Иногда я не понимаю, почему именно эта парочка вызывает такую симпатию, хотя я создала столько других… Одна студентка-психолог собирается посвятить ей диссертацию. Она задает мне идиотские вопросы о влиянии друг на друга человека разумного и дикаря, о потерянном рае, разрушительном действии времени, о человеческой природе и интеллектуальном сексе. Я отвечаю, что не стоит копать так глубоко, просто мне захотелось предложить современный вариант сказки о Красавице и Чудовище, только чтобы никто не понял, кто есть кто. Это ее ужасно огорчает. Я попыталась объяснить ей, что всю жизнь рассказываю одну и ту же историю о мужчине, который встречается с женщиной и в конце концов ложится с ней в постель, но вначале они причиняют друг другу страдания и преодолевают множество социальных барьеров и табу. Сочинив историю Милдред и Существа, я просто воспользовалась редкой возможностью послать к черту всю психологию. Честно говоря, их история – это рассказ о лихорадочной, всепожирающей и неугасимой страсти. Когда я состарюсь и оглянусь на прожитые годы, то скажу: да, всего один-единственный раз за свою жизнь я описала стопроцентную чистую любовь.

На экране снова сменяются кадры. Камилла выглядит все более привлекательной. Разумеется, здесь не обошлось без Сегюре. Теперь актриса, играющая Камиллу, позирует в модных журналах и делится советами по уходу за кожей. Она успокаивает журналистов: «Нет, Камилла не покончит с собой». Сейчас мы видим ее на экране вместе с Педро Менендесом «Белым», террористом-кафкианцем, в баре какого-то роскошного отеля. Воспользовавшись моментом, когда Педро отдает приказания по телефону, она поправляет микрофон, который Джонас прикрепил ей между грудей. Она якобы принимает Менендеса за крупного экспортера. Он считает ее высокооплачиваемой девицей по вызову. Они беспечно болтают, потягивая коктейль, когда Менендес неожиданно спрашивает, приходилось ли ей видеть мертвецов.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Отвечайте.

– Нет, никогда не видела.

– Даже умершего дедушку, даже человека, погибшего в автокатастрофе?

– Нет.

– Жаль. Невозможно представить, что такое внутреннее спокойствие, если никогда не держал в руках мертвеца. Тем не менее, как вы знаете, я противник идеи смерти. Я считаю, что люди должны просто исчезать, испаряться, растворяться в природе.

– Пантеистское видение смерти?

Она настолько непроизвольно перебивает Менендеса, что тот не может прийти в себя от изумления. Камилла не знает, как исправить свою оплошность.

– Я забыл, что во Франции даже шлюхи имеют образование.

Он бросает быстрый взгляд на часы и говорит:

– Выбирайте: или вы идете в бар и приносите мне еще стаканчик, или садитесь рядом, чтобы я мог ласкать вашу грудь.

Взволнованная, Камилла прижимает руку к груди, где у нее спрятан микрофон, но затем все же придвигается к Педро. Тот сильно обнимает ее и прижимает к спинке сиденья. Через секунду раздается оглушительный взрыв и несколько изувеченных тел ударной волной относит в разные стороны. Камилла остается невредимой.

– Для этого взрыва я потребовал три лишних трупа, – говорит Жером.

– Тебе не на что жаловаться, еще месяц назад за такую сцену с твоей зарплаты удержали бы стоимость эластичных бинтов.

– Нам еще далеко до американских спецэффектов, но я должен признать, что взрыв выглядел впечатляюще. Они даже устроили трюк с каскадером, когда Мордекай бросается с башни.

– Мордекай? Разве мы не отправили его на тот свет в 30-й или в 31-й серии?

– Он невероятно богат. С таким состоянием можно выпутаться из любой ситуации, даже избежать смерти. Во всяком случае, никто еще не пожаловался, снова увидев его на экране.

Иногда меня мучает именно эта проблема. Что будет дальше, если Сегюре лишит нас такой безграничной свободы. Сколько всего произошло с того легендарного дня, когда он бросил: «Делайте все, что угодно!». Сегодня я сам пытаюсь найти границы дозволенного. Наверняка они существуют. Нельзя же безнаказанно нарушать законы, заражая своим безумием девятнадцать миллионов телезрителей и рассчитывая, что тебя не остановит никакая цензура. Я спросил об этом Старика. С грустью в голосе он ответил:

– Боюсь, что единственная граница – это наше воображение.

Я давно грозился сделать это. И вот наконец в последнюю серию мы ввели персонаж Бога. Настоящего Бога.

Он соответствует облику, который приписывает ему большинство верующих.

– Луи, ты считаешь, этого достаточно для описания Бога?

– Покажи-ка… Вернувшись с утренней пробежки, Брюно встречает величественного старца, облаченного в белое одеяние. Его прекрасное лицо с впалыми щеками вызывает смесь трепета и ликования… Вполне достаточно.

Лине, «охотнице за актерами», придется потрудиться, чтобы найти типа, взгляд которого вызывает смесь трепета и ликования. Даже когда искали актера на роль Существа, и ради этого ее агентов послали в Венгрию, в какую-то актерскую коммуну, сколько было шума. В конце концов, пусть Лина выпутывается, а ее эмиссары оправдывают свою зарплату.

– Кстати об актерах, – говорит Жером. – – Им нужно найти девушку на роль Дюны.

– Напомни, кто такая Дюна.

– Крошка, удравшая из секты язычников. Ей лет двадцать пять-тридцать, она довольно красива, вот и все.

– Все? – спрашивает Матильда. – Двадцатипятилетняя красотка, и это все, что приходит вам в голову?

– Женщины никогда не были его коньком, – ухмыляется Тристан. – Под его внешностью скрывается робкий тип. Подростком он пытался завлекать девушек домой, обещая показать им «человека-кушетку». Помнишь ту, рыженькую?

– Мог бы и помолчать, – бурчит побагровевший Жером.

– И догадайтесь, кто изображал «человека-кушетку»?

– Когда я описываю красивого парня, – говорит Матильда, – то черпаю вдохновение в своих воспоминаниях. Им может стать как сосед по площадке, так и голливудская звезда.

– Неужели нет ни одной актрисы, которая бы тебе нравилась? Говорят, они готовы на все, лишь бы попасть в «Сагу».

– Не уверен…

– В таком случае ее нужно придумать, – предлагает Луи. – Опиши нам свой идеал женщины.

Просто удовольствие наблюдать, как Жером теребит пальцами, вперившись в свои кроссовки. И это он, кто издевается надо мной каждый раз, когда какая-нибудь девица проходит по коридору. Он, для кого женщины – услада для воина, если только сами они не Рэмбо в чулках в сеточку. Через несколько минут мы узнаем, что Жером на редкость сентиментален.

– Перестаньте на меня пялиться. Я никогда не задумывался над этим.

– Брюнетка или блондинка?

– А может рыжая? – хохоча спрашивает Тристан.

– Скорее, брюнетка. С длинными волосами, жесткими, как проволока.

– А глаза?

– … У нее должны быть синие глаза и матовая кожа с легким медным оттенком, как у индианок, и потом…

– Что потом?

– … Улыбка… неуловимая, как у гейши. Ноги от ушей, небольшая грудь. Тоже с медным оттенком.

– А психологический портрет?

– Очаровательная шалунья?

– Роковая женщина?

– Только не это. Каждый ее жест говорит об искренности, ее лицо – открытая книга, а смех напоминает журчание ручейка.

– У нее будут какие-нибудь пристрастия?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, не знаю… теннис, прыжки на батуте, чечетка…

– Она должна говорить на разных языках. Мне нравятся женщины, которые говорят на разных языках. По-французски говорит с небольшим акцентом. В определенных ситуациях, по неизвестной причине, переходит на японский. Иногда цитирует Шекспира. Кроме того, она должна уметь бросать бумеранг…

Луи прерывает наступившее молчание, вырывая страничку из своего блокнота.

– Кажется, я ничего не забыл. Посмотрим, сколько им понадобится времени, чтобы найти Дюну.

– Такой девушки не существует! – орет Жером.

– Лина разошлет своих агентов по всему свету, даст объявления на всех пяти континентах, но найдет ее!

Старик прав. Пока мы обладаем властью, надо ее использовать. Двадцать первого июня нас вышвырнут за дверь, но до этого мы еще им себя покажем!

– Мне сорок лет, – говорит Матильда, – то есть, мне понадобилось дожить до сорока лет, чтобы наконец найти человека, удовлетворяющего все мои капризы. Его зовут Сегюре, и я использую его на всю катушку, как это делают танцовщицы, доводящие до разорения своих любовников-банкиров.

Я наливаю всем перцовки, и мы пьем за здоровье Дюны, с которой должны вскоре познакомиться. Жером пожимает плечами, он думает, что Луи над ним издевается. Матильда смотрит на часы и первой уходит домой. Тристан берет костыли и отправляется на вечернюю прогулку в монтажную.

Луи говорит, что хотел бы составить ему компанию и посмотреть, как работает Вильям.

– Отлично, вы поможете мне открывать двери, – с улыбкой отвечает Тристан.

Они уходят. Я ищу куда-то подевавшуюся бутылку водки, Жером споласкивает стаканы. Внезапно начинает работать факс, но в такой поздний час это не сулит ничего хорошего.

– Если этот козел Сегюре снова хочет подкинуть нам работенку, то пусть катится ко всем чертям.

Жером отрывает полоску бумаги и читает текст. Я замираю, ожидая худшего.

– В студии вечеринка.

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Как это любезно – предупреждать нас в последнюю минуту.

– Они решили приурочить день рождения Джонаса к окончанию съемок 67-й серии.

– Тебе это интересно?

– Мы же никого там не знаем. И как будем выглядеть?

Глубоко задумавшись, мы молча сидели в такси, которое везло меня домой, а Жерома – в контору.

Мы порядком накачались шампанским. Сегюре вихрем пронесся мимо, не заметив нас. Никто нас не узнал, никто не спросил, что мы тут делаем, и никто ни разу к нам не обратился.

– Девушка, что играет Эвелин, выглядит симпатягой. Стол был роскошным, шампанское отличным, а повара приготовили на горячее легкие блюда.

– Кто этот тип, который лишь сморщился, когда у него спросили, что он думает о последней серии?

– Тот, что похож на Вальтера?

– Да-да.

– Это и был Вальтер.

Перед началом пиршества я поприсутствовал на окончании съемок. Я и не подозревал, что увижу необычный балет, вальсирующие декорации и десятки кружащихся вокруг них типов. Потом забрел в настоящий музей современного искусства, полный картин и скульптур. Недавно мне захотелось устроить встречу Брюно с невестой именно в таком месте, и я даже начал придумывать ради потехи произведения. Гиперреалистическая фигура обнаженной женщины у радиатора, композиция из тарелок и фотографий Дали, пирамида из сломанных ксероксов, разорванный оранжевый лист. Я разошелся вовсю на своем компьютере, придумывая новые концепции и невероятные сочетания красок, будучи уверенным, что режиссер, не задумываясь, отправит все эти тщательные описания в мусорную корзину и купит несколько бездарных репродукций на толкучке в Сент-Уэн. Так вот! Они сделали все по моему описанию! Моя ню у радиатора – настоящее чудо! А моя пирамида из ксероксов достойна того, чтобы ее выставили в Бобуре! Оказывается, я настоящий художник! Художник!

– Ты слышал, какую они придумали игру?