Круг Матарезе Ладлэм Роберт
О, если бы хоть кто-нибудь из нас знал в те дни, что нам предстоит увидеть, мы бы прибили его где-нибудь в лесу! И я, которой он бросил к ногам весь мир, я, которая обожала и боготворила его как отца и любовника, сама вонзила бы ему нож в грудь!..
И вот настал этот великий день. За почетными гостями были посланы экипажи, и прямо с кораблей их доставили на виллу.
Славный, грандиозный предстоял праздник, музыка звенела в парке, столы были сервированы изысканными блюдами, вино лилось рекой. Лучшие сорта вин со всей Европы, хранившиеся в подвалах многие десятки лет, подавались к столам.
Каждому из гостей предоставили отдельные апартаменты с балконами и террасами, выходившими на прекрасные живописнейшие лужайки, сады и холмы. Мало того, каждый получил в подарок по подруге для ночных увеселений. Лучшие девушки, девственницы с юга Корсики, были призваны ублажать дорогих гостей, роскошные и нежные, как выдержанные вина…
Наступил вечер, а за ним и ночь. Праздник шумел и сверкал, и ужин был накрыт в парадной гостиной. Никогда за всю историю на вилле не бывало такого грандиозного пиршества.
После трапезы слугам было приказано подать коньяк и сигары и удалиться в кухню. Музыкантов отправили в сад, повелев играть, услаждая публику. А нас, девушек, попросили подняться наверх и ожидать там своих партнеров по любовным утехам. Мы опьянели и разомлели, но я – все же меньше других. Ведь я была подругой самого Гильома де Матарезе и знала, что происходит нечто значительное, а потому мне нельзя расслабляться, чтобы не пропустить великое событие. Ведь я – его любовница, он – мой господин, и я желала быть причастной ко всему, что с ним связано. Кроме того, не зря на меня потратили три года, обучая манерам и премудростям науки. Пусть я не очень образованна и не аристократка, но все же я была выше того, чтобы вести глупые беседы и легкомысленно хихикать с подружками. Вот почему я тихонько выбралась из комнаты на внутренний балкон над гостиной и укрылась за колонной, притаившись и обратившись в слух. Похоже, я тогда мало что понимала из того, о чем говорил мой падроне, но я слышала, что он был резок, настойчив, а временами понижал голос до шепота, слушатели же вскрикивали от удивления. Он все говорил и говорил, даже внезапно перешел в один миг на крик, словно охваченный жаром безумия и лихорадки. Он почти вещал в отдельные моменты, обратившись к истории могущественных империй, напоминая, что сам Господь Бог дал людям мир, чтобы управлять им. Они правили некогда мечом и огнем, но ведь они были вынуждены защищать себя и свою власть. Они оборонялись и нападали на тех, кто посягал на их владения и имущество, на плоды их трудов.
Однако те времена канули в Лету, говорил он, и великие семьи и кланы, создатели империй, оказались разорены. Их земли и достояние разграбили воры, а подкупленные ворами правительства покрывали преступления этих ворюг. Он апеллировал к собравшимся, так как считал, что их, некогда состоятельных, постигла та же участь. Он призывал своих гостей постоять за себя, найти иные, новые способы восстановить свои права и вернуть прежнюю роскошь и положение.
Вы должны начать убивать – методично и осторожно, профессионально и бесстрашно – и разобщать грабителей и тех, кто потворствует или покровительствует им. Вы обязаны убивать, внушал он гостям, но никогда сами, ибо вы – генераторы идей, люди, принимающие решения, намечающие жертву.
Тем, кто собрался на вилле в ту ночь, падроне предложил образовать Орден Матарезе и пустить это название гулять по свету, чтобы два непонятных слова доходили до ушей власть имущих. Пусть узнают, что где-то в мире есть люди, им неведомые, которые создали свою организацию и готовы убивать, ибо поняли необходимость внезапных перемен и всю прелесть насилия, способны предоставить средства, обеспечить ликвидацию любых неугодных лиц и целых властных структур, гарантируя при этом полную секретность.
Он продолжал говорить о том, что было не доступно моему пониманию: об убийцах, натренированных и обученных фараонами и арабскими шейхами былых времен. Он поведал и о том, как можно научить человека убивать даже против собственной воли, да так, что убийца и не помышляет о своей страшной роли, напротив, будучи вдохновлен должным образом, начинает понимать свою миссию как подвиг мученичества.
Вот какие методы предложил своим гостям Гильом де Матарезе и в заключение сказал: начать надо с показательных убийств, так как власти предержащие не сразу обретут веру в убийц по найму и предлагаемые ими услуги. В течение ближайших нескольких лет предстоит наметить жертвы, сказал он. Выбор надо делать очень осторожно, убивать так, чтобы убийства определенных яиц могли посеять недоверие в правительствах, породить раздоры и интриги между различными политическими фракциями и натравить одних коррупционеров на других. Возникнет хаос, прольется кровь, и все поймут, что Матарезе заявили о своем существовании…
И мой падроне раздал гостям листки бумаги, где были изложены его идеи. Эти записи призваны были стать источником мощи и целеустремленности нового сообщества, но их не должны прочесть глаза посторонних. Эти строчки стали последней волей и завещанием Гильома де Матарезе… а собравшиеся в гостиной люди были названы его наследниками.
Мы наследники? Гости были удивлены. Они сочувствовали убедительно изложенным замыслам хозяина дома, но были прямолинейны: они ведь прекрасно знали, что, кроме роскошной виллы, слуг и музыкантов, у Гильома ничего нет, что он разорен так же, как и они, и, когда кончится праздник, все шестеро, обладатели винных погребов, усадеб и земель, не обретут ничего нового и лишь останутся при своих сожалениях и разочарованиях. "Что мы можем унаследовать от тебя?" – спросили они. Гильом де Матарезе помолчал с минуту, а затем пообещал ответить, но только прежде пусть присутствующие выскажутся и ответят каждый за себя: согласны ли они с его мыслями, желают ли поддержать его и разделить общую судьбу, став учредителями Ордена Матарезе? Все ответили "да", каждый последующий, соглашаясь, вдохновлялся больше, чем предыдущий, и все они вверили свою судьбу Гильому де Матарезе, ибо испытали на себе некогда силу зла, а потому жаждали отмщения.
Он представлялся им святым. Но среди них был один, который вдруг пошел на попятную, возбуждение сошло с него, он прозрел и обвинил падроне в безумии, назвал его проклятием в очах Божьих. То был испанец – человек Господа, набожный человек, чтивший Заветы и Писание.
– Так я проклят в глазах Божьих? – спросил падроне.
– Да! – подтвердил этот гость.
И тут случилось нечто ужасное, первая из всех жутких вещей, которыми сопровождался этот праздник. Падроне выхватил пистолет, направил его на говорившего и выстрелил. Гости вскочили со своих мест и молча уставились на мертвого испанца.
– Нельзя было позволить ему выйти живым из этой комнаты, – проговорил падроне.
Как ни в чем не бывало гости вернулись на свои места, не сводя глаз с могущественнейшего из людей, который был способен убить человека с такой легкостью. Может, впрочем, каждый из них испугался за свою шкуру, мне трудно судить… А падроне продолжал:
– Все находящиеся в этой комнате – мои наследники! Ибо вы – Орден Матарезе. Вы и ваши люди сделаете то, что я уже не смогу. Я слишком стар, и смерть моя близка, гораздо ближе, чем вы можете себе представить. Вы выполните то, что я скажу, вы разобщите коррупционеров, посеете хаос и благодаря этому достигнете куда больше, чем я оставляю вам. Ибо вы "наследите Землю"! Вы вернете былое величие и состояние.
– А что ты оставляешь… можешь оставить нам? – спросил один из гостей.
– Мое состояние в Генуе, мое имущество в Риме. Суммы, предназначенные вам, будут переведены на ваши счета определенным образом. Каким именно – изложено в документе, копия которого находится в комнате каждого из вас, и вы ее прочтете. Там же указаны и условия, по выполнении которых вы получите эти деньги. Суммы эти никогда и нигде не были учтены, но они обеспечат вам несколько миллионов для того, чтобы вы смогли начать вашу работу.
Всех удивило слово "вашу".
– Разве это не наше общее дело? – спросил один из сидевших в гостиной.
– Оно всегда будет нашим общим делом, но меня уже не будет с вами. Я оставляю вам куда больше, чем все золото мира. Ибо я гарантирую вам полную тайну нашего замысла и предприятия. Я обращаюсь к каждому из вас: ничье присутствие здесь сегодня никогда не будет разоблачено. Более того, я обеспечу вам эту секретность! Ни свидетелей, ни документов, ни оброненных вами слов не останется после нашей встречи.
И подступающий старческий маразм или приступы моего будущего слабоумия не грозят выдать эту тайну.
Гости заволновались, запротестовали. Ведь они прекрасно понимали, что дом полон людей, да и сам праздник вряд ли забудется в поколениях.
Но падроне остановил их движением руки.
– Я покажу вам выход, точнее путь, по которому вы должны следовать. Но вы никогда не должны отступать от насилия. Вы должны принять его как воздух, которым вы дышите, ибо он дает вам возможность жить. Насилие необходимо в вашей жизни для того, чтобы вы остались в живых и сумели выполнять вашу работу.
Он взмахнул рукой, и мирный райский уголок, который являла собой вилла Матарезе, наполнился выстрелами и предсмертными криками. Все началось с кухни. Оглушительный грохот пальбы, звон разбитого стекла, вопли и стоны, скрежет металла – все слилось в один кошмарный хор смерти. Люди с искаженными лицами, окровавленные и изуродованные, падали на землю, не успевая спастись. Через несколько секунд та же участь постигла тех, кто был в саду. Музыка оборвалась, послышались выстрелы, крики, мольбы о пощаде, стоны и проклятия. Жуткие душераздирающие вопли донеслись и с верхнего этажа, где бедные невинные создания, приведенные с холмов для увеселения гостей, превратились в агнцев для заклания. Эти прелестные девочки, почти дети, лишенные целомудрия теми, кого они видели впервые в жизни, падали замертво по команде Гильома де Матарезе.
Я вжалась в стену, пытаясь слиться с темнотой, не зная, что предпринять, и дрожа от ужаса, вообразить который было невозможно.
Внезапно пальба прекратилась и наступила зловещая тишина, оглушившая дом и окрестности, более невыносимая, чем стоны и крики, чем выстрелы и грохот, ибо в этой тишине слышно было лишь дыхание всепожирающей смерти. И вдруг я услышала топот ног – бежали трое или четверо, и я поняла, что это спасаются бегством сами убийцы. Они неслись по лестнице к дверям, но я подумала: о Боже Всемогущий! Они ищут меня.
Однако они бежали туда, где им приказано было собраться после выполнения их черного дела. Вроде бы они все сошлись на северной веранде, я не уверена, но по-моему, так… А затем все произошло так быстро: послышались выстрелы, которые я восприняла как последнее, что мне суждено услыхать перед моей собственной смертью. Три выстрела, три истошных вскрика – и все смолкло. И тут я догадалась: некто прикончил тех троих, что перебили всех людей в доме.
Смерть простерла свои костлявые руки над домом тени мрака, чернота ада залили все помещения.
Гости Гильома де Матарезе сидели потрясенные и напуганные, не в силах встать со своих кресел, словно примерзшие к сиденьям по мановению руки их господина – Гильома де Матарезе. Окаменев под взглядом этого человека, они слушали его последние речи:
– Итак, все свершилось или почти свершилось. Все, кроме вас и еще одного человека, мертвы. Он приведет вас в Бонифацио, и больше вы его никогда не увидите. У вас есть пятнадцать минут на то, чтобы собрать вещи. После этого вы должны встретиться на главной лестнице у выхода. Вы сядете на пароход до Неаполя, а там смешаетесь с шумной толпой. Поторопитесь. Сожалею, но уже некому вынести ваш багаж, и вы сделаете это сами.
– А как же вы, падроне? – спросил его кто-то из четверых.
– На прощание я подарю вам свою жизнь в качестве наглядного урока. Запомните меня! "Я есмь путь!" Грядите ко мне, идите вперед и будьте моими последователями! Вырвите с корнем, уничтожьте тех, кто погряз в коррупции! – Он приходил во все большее возбуждение и почти рычал. Его слова, подобно заклинаниям, разносились по огромному дому. – А теперь войди! – приказал он кому-то.
Маленький мальчик, пастушок с ближних холмов, вошел в комнату. В руках он держал пистолет. Тяжелый пистолет – ребенок был так хрупок, что мог удержать его лишь обеими руками.
Падроне обратил глаза к небесам и воззвал к Богу.
– Делай, как тебе было приказано! – через минуту закричал он мальчику. – Ибо невинный ребенок осветит вам дорогу вперед!
Ребенок выстрелил в голову Гильому де Матарезе… Старая женщина замолчала, глаза ее наполнились слезами.
– Я должна отдохнуть, – сказала она. Талейников, словно приросший к креслу, тихо произнес:
– У нас есть вопросы, мадам. Вы наверняка поймете нас…
– Позже, – коротко бросил Скофилд.
Глава 16
Свет утра пробивался из-за окружавших долину вершин, клочья тумана поплыли над полями. Талейников отыскал чай, с позволения старой женщины разжег плиту и вскипятил воду.
Скофилд, прихлебывая с явным удовольствием, задумчиво смотрел в окно. Настало время возобновить беседу и выяснить еще многое, так как между тем, что рассказала женщина, и имевшимися у обоих мужчин фактами обозначились несоответствия. Оставалось также неясным, почему она рассказала им все это? Ответ на этот вопрос мог прояснить и содержание ее рассказа, и то, насколько ему можно верить.
Брэй отвернулся от окна и взглянул на женщину, сидевшую у печи. Талейников подал чай и ей, она пила, бережно держа чашку. Каждое ее движение и жест были грациозны, словно она, вспомнив, чему ее учили много десятков лет назад, демонстрировала хорошее воспитание. Василий присел на колени подле собаки и гладил ее, пытаясь подружиться с ней. Подняв голову, он увидел, как Скофилд направился к старухе.
– Мы назвали вам свои имена, синьора, – заговорил Брэй по-итальянски. – А как зовут вас?
– София Пасторини. Если захотите проверить, то запись обо мне должна быть в монастырской книге в Бонифацио. Ведь вы для того спрашиваете, чтобы иметь возможность проверить?
– Да, – просто ответил Скофилд. – Если мы решим, что это необходимо, и у нас будет такая возможность.
– Вы обязательно найдете мое имя. Падроне тоже там упомянут, ведь меня поручили ему в качестве подопечной, которая со временем станет невестой для одного из его сыновей.
– В таком случае мы должны поверить вам, – сказал Талейников, поднимаясь с колен. – Ведь вы не будете дурачить нас, отсылая к такому источнику. В те времена подобные записи было не так просто сделать если они не соответствовали истине.
– Я мало что понимаю в таких делах, – проговорила она и вновь улыбнулась печально, – но я мог понять, что вы сомневаетесь. – Она поставила чашку на край плиты. – Уверяю вас, что я рассказала вам правду.
– Тогда у нас к вам есть очень важный вопрос, впрочем, как и все остальные. Почему вы рассказали нам все это?
– Потому что рано или поздно о таком нужно было рассказать, а кроме меня это больше некому сделать. Выжила только я.
– Но оставался еще один человек – тот, кто убил троих убийц, – прервал ее Скофилд. – И пастушок.
– Они не были в гостиной и не слышали того, что слышала я.
– Приходилось ли вам рассказывать эту историю прежде? – задал вопрос Талейников.
– Никогда! – ответила слепая.
– Почему?
– А кому я могла рассказать все это? Посетителей у меня не бывает, кроме тех немногих людей, что живут у подножия холма и приносят мне все необходимое для жизни. Рассказать им – это значит навлечь смерть на их дома, ибо наверняка они расскажут кому-нибудь еще.
– Но история эта известна в какой-то своей части, – не отставал Талейников.
– Совсем не то, о чем я рассказала вам.
– Однако люди внизу почему-то оберегают какую-то тайну. Сначала они пытались отослать меня восвояси, но когда я все-таки не ушел, они попытались меня убить.
– Моя внучка ничего не сказала мне об этом. – Старуха казалась озадаченной.
– Я не думаю, что у нее было для этого время, – заметил Брэй.
Старая женщина, казалось, не слышала этого замечания – невидящие глаза ее по-прежнему были устремлены на русского.
– Что вы говорили людям с холмов?
– Я задавал им вопросы.
– Похоже, вы сделали нечто большее…
Талейников нахмурился, вспоминая.
– Я пытался спровоцировать хозяина гостиницы, сказав ему, что пришлю сюда других ученых с документами, записями, которые будут продолжать изучение вопросов, связанных с Гильомом де Матарезе.
Женщина кивнула.
– Когда вы будете уходить отсюда, идите другой дорогой. И не берите с собой в провожатые мою внучку. Если они найдут вас, то не выпустят живыми.
– Мы это знаем, – сказал Брэй. – Однако мы хотим знать, почему это так.
– Все земли, принадлежавшие Гильому де Матарезе, завещаны людям с холмов. Арендаторы превратились в наследников, а значит, владельцев пастбищ, рек и лесов. Так было записано властями в Бонифацио, и по этому поводу здесь некогда было большое торжество. Но за эти земли заплачена неимоверная цена, и люди до сих пор боятся, что другие придут и, зная цену, отберут угодья и пастбища.
Слепая женщина замолчала, словно взвешивая цену своего предательства.
– Пожалуйста, продолжайте, – попросил Талейников, подавшись вперед. – Пожалуйста, синьора Пасторини!
– Хорошо, – сказала она тихо. – Это должно быть рассказано.
Все закончилось быстро, они боялись, что появятся свидетели, да и смерть, воцарившаяся в доме, подгоняла их. Гости собрали бумаги и ринулись по своим комнатам. Я оставалась на балконе, тело мое изнывало от боли и страха. Не могу сказать, как долго я пробыла там, но вскоре услышала шаги и поняла, что гости направляются к месту сбора. Раздался шум подъехавших экипажей, тихое ржание лошадей. Через некоторое время копыта застучали по каменным плитам, а затем снова все стихло.
Я начала медленно пробираться к балконной двери, но едва могла передвигать ноги. Мне пришлось идти держась за стену. В глазах у меня прыгали сверкающие иглы, голова кружилась. Я привалилась к стене и вдруг услышала крик. Я упала. Крик был ужасен, тем более ужасен, что кричал-то ребенок, леденящим душу голосом отдавая приказы.
Это был пастушок, распоряжавшийся дальнейшими событиями.
Ребенок-убийца!
Как я поднялась, как побежала по лестнице, ведущей наверх, я не знаю. Ведь я хотела бежать вниз, в поля, под покров темноты и на воздух – мне нечем было дышать! В окно я заметила бежавших к дому людей с факелами и инстинктивно бросилась наверх. Я желала только одного: бежать… бежать. Я не соображала, что делаю и где мне укрыться. Но ведомая рукой провидения, я оказалась в той комнате, где были трупы. Они валялись повсюду, с искаженными лицами, рты перекошены в предсмертном крике. Я до сих пор слышу эти крики… Голоса вбежавших в дом вернули меня к действительности. Я поняла, что сейчас меня схватят и убьют. И тут словно та же невидимая рука толкнула меня вперед, и ужасная мысль промелькнула в голове. Я присоединюсь к убитым! Так я и поступила, вымазав себя чужой кровью, чтобы не отличаться от остальных.
К дому тем временем подъехали повозки, на которые стали складывать мертвые тела. Меня швырнули – за руки, за ноги – вместе со всеми. Я все слышала и видела… Повозки двинулись, заскрипели колеса, мы ехали очень быстро, просто с сумасшедшей скоростью, будто те, кто сопровождал трупы, торопились покончить с этим дьявольским делом. Кошмар этой ночи все длился. Лежа среди трупов, я впилась зубами себе в руку, чтобы не закричать. Перед глазами стояла сцена погрузки: людей швыряли безжалостно и поспешно… Да, я забыла сказать. Те, кто пришли грузить трупы, не мародерствовали – ни одна вещь не пропала с виллы. Попытавшихся стащить что-либо зверски убивали тут же, на месте. Это стало известно уже потом, когда обнаружили останки: кости перебиты, плоть разодрана крючьями…
Итак, мы ехали довольно долго, но наконец прибыли. Надо мной, подо мной, рядом были трупы, и я молила Всемогущего Бога послать мне смерть. Но хотя и желала себе смерти, я боялась ее, страшилась боли. Мне казалось, что я ощущаю, как чья-то рука душит меня.
Господь смилостивился надо мной – я потеряла сознание. Возможно, на долгое время…
Когда я очнулась, лунный свет брезжил вдали, обливая холмы, покрытые лесом. Я не узнавала местность и как тогда, так тем более и теперь не могу сказать, где происходило все дальнейшее.
Нас вытаскивали и бросали в общую могилу, – и может. мне померещилось в кошмаре ночи, – но могила эта была круглой. То есть я хочу сказать, она была вырыта в форме круга. Окровавленные тела летели одно за другим в яму, бросили и меня, а сверху еще тела… Тошнота опять подступила к горлу, но я сдержалась. Трупы были изуродованы, руки вывернуты – с нами плохо обращались, а может, кое-кого изуродовали прямо на месте убийства, я не знаю… Я слышала, как ссорились меж собой те, кто привез и хоронил нас. Одни требовали, чтобы привели священника, – ведь Господь не примет наши души без заупокойных молитв. Другие говорили, что это не обязательно, хотя им самим нужен был пастырь, чтобы отпустить их грех, но кто-то сказал: "Господь все видит и простит нас, ибо ведает, почему мы согласились выполнять эту работу".
Заваленная трупами, я с трудом могла дышать.
И все же ноздри мои и рот все забивала земля с каждым броском лопаты, ловить воздух становилось все труднее. Но Господь не пожалел для меня воздуха – маленькая щелочка осталась. Как это могло случиться, я не знаю.
Прошли часы, прежде чем я решилась выбраться. Это стоило мне огромных усилий, поскольку я была в полном изнеможении. Высвободив наконец руки, я принялась рыть землю ногтями.
Наконец в какой-то момент рука моя не ощутила препятствия, ее овевал холодный воздух. Кое-как я высвободила лицо, затем голову, шею, плечи… Я зарыдала, но какая-то часть моего мозга все же работала – я испугалась, что кто-то услышит мои рыдания.
Мне повезло. Все покинули проклятое место. Я выбралась и поползла прочь из этого леса смерти в поля. Я увидела над головой восходящее солнце и возблагодарила Господа. Новый день занимался, и я была жива, но жизнь для меня была кончена. Я не могла вернуться назад, так как не сомневалась, что меня убьют, а пойти в какое-то другое, незнакомое место было также невозможно для одинокой молодой женщины, ибо в этой изолированной от мира стране женщины на виду. Мне не к кому было обратиться за помощью, так как я три года пользовалась покровительством моего падроне и дорога к другим людям была для меня закрыта. Но и умереть я не могла в солнечном свете дня. Свет Божий велел мне выжить.
Я стала думать, что же предпринять, и наконец вспомнила, что в одном имении, недалеко от Нонзы, есть человек, который убирает конюшни. Он служил у друзей Гильома де Матарезе и, когда мы приезжали к ним в гости, обслуживал наших лошадей. Я подумала, не пойти ли к нему, упасть в ноги и попросить, чтобы он спрятал меня, из милосердия. Я понимала, какому огромному риску его подвергаю. К самим друзьям Гильома – его господам – я тоже пойти не могла: у всех были жены и дети, а я была шлюхой с виллы Матарезе, и они это знали. Они лишь терпели меня прежде, когда мой падроне был со мной, они бывали даже обходительны, а порой наслаждались моим обществом. Но это было, когда мой господин был жив. А теперь он мертв, и я умерла вместе с ним.
И все же я решилась идти к тому человеку, что работал на конюшне, потому что знала, что он добр ко мне. Я помнила, как он улыбался мне, а когда все отправлялись охотиться, он помогал мне сесть на лошадь, подправляя седло, и смеялся, говоря, что я рождена не для охоты. И я смеялась вместе с ним. Иногда я чувствовала на себе его особый взгляд. Я привыкла к сладострастным взорам, но его глаза говорили мне о гораздо большем. Он был тонок, умен и все понимал. Он, казалось мне, уважал меня. Не за то, кем я была, а за то, что я не претендовала казаться не тем, что я есть.
Я подождала, когда солнце выскочит из-за гор, чтобы было легче ориентироваться. По солнцу я и определила, что Нонза где-то левее, и в конце концов добралась до тех конюшен, нашла этого человека. Он стал мне мужем, а когда я родила дочь Гильома де Матарезе, он принял ее и относился к ней как к своей дочери. Он любил нас обеих и оберегал… Но я не стану рассказывать об этом, ибо вас эта часть моей жизни уже не касается. Скажу лишь, что мы прожили долгие годы к северу от Весковато, вдали от холмов и этих людей, и никогда не вспоминали об их тайне. Мертвых не вернешь, а убийца и его сын – я имею в виду того, кто стрелял последним, избавляясь от выполнивших волю Гильома де Матарезе людей, и его сына-пастушка – исчезли, испарились с острова.
Я рассказала вам правду, всю правду, синьоры. Если у вас все еще остаются сомнения, то я уже не в силах избавить вас от них. Добавлю только, чтобы вы поняли, какая цена заплачена людьми с холмов за земли Гильома де Матарезе.
Эти бедняки с холмов унаследовали землю за то, что согласились захоронить трупы. Они знали, что делают это и для мертвых, и для собственных детей, для будущих детей. Ради их благополучия они сохранили в тайне распоряжения пастушка и завещание Гильома де Матарезе.
Талейников подошел к плите и налил себе чаю.
– Семьдесят лет прошло, а они все еще убивают из-за этой могилы, – сказал он по-английски Скофилду. Старуха заволновалась:
– Простите, о чем это вы?
Талейников объяснил ей по-итальянски, и она согласно кивнула:
– Секрет, тайна переходит от отца к сыну. С тех пор, как им достались земли, родились уже два новых поколения. Но это не так уж много. Они все еще боятся.
– Да нет таких законов, по которым они подлежат ответственности за это! – вскричал Талейников. – Их могли бы судить за то, что они скрыли факт массового убийства, да и то – через столько-то лет?! И потом, они ведь всего лишь похоронили мертвых. Убийц-то не нашли. Стало быть, привлекать некого. Зачем хранить в тайне то, что они зарыли трупы? За что суд?
– Они хранят не тайну захоронения, – пояснила слепая женщина. – Они держат в тайне то, что зарыли людей без священника, молитв, без Божьего благословения.
– Ну, на это существует совсем другой суд! На сей счет я помолчу, так как ничего в этом не понимаю, – заявил Талейников.
Скофилд с интересом посмотрел на русского и обратился вдруг к старухе:
– Почему вы вернулись сюда?
– Я могла это сделать, то есть была в состоянии. И потом, я была уже стара, когда мы нашли это место.
– Это не ответ, – возразил Скофилд.
– Люди на холмах верят лжи. Они думают, что падроне просто-напросто отправил меня подальше на время чтобы я не видела всего, что там произошло. Кое-кто страшится меня, ненавидя при этом. Ходят слухи, что я послана сюда, чтобы служить им напоминанием, но ослеплена Господом, чтобы не указать место захоронения. Мне ведь уже не найти ту могилу в лесу. И никто не решается убить меня, слепую шлюху с виллы Матарезе. Не смеют они избавиться от напоминания Божьего.
– Но вы же сказали, что они убьют вас без колебаний, если вы расскажете кому-нибудь эту историю. А может даже, если узнают, что вам все известно… Тем не менее вы рассказали ее нам и даже надеетесь, что мы увезем ее с собой и она станет известна за пределами Корсики. Так почему вы пошли на это?
– А разве у вас, в вашей стране, один человек не позвал вас к себе, чтобы рассказать вам о том, что, он считал, должно стать известным вам?
Талейников начал объяснять, но женщина прервала его.
– Вот так и у меня, синьор. Близится конец моей жизни, я ощущаю это с каждым лишним вздохом. Смерть, похоже, приглашает высказаться тех из нас, кто знал хоть что-то о Матарезе. Я, наверное, не смогу точно объяснить, почему я рассказала все это, но мне был знак. Моя внучка ходила вниз, а вернувшись, рассказала, что там появился какой-то человек, собирающий сведения о падроне. Вы и явились этим моим знаком. И я отослала внучку назад, чтобы она привела вас.
– А она знает обо всем этом? Рассказывали вы ей хоть что-нибудь? Ведь она не сумеет молчать, – сказал Брэй.
– Нет! Она никогда ничего не знала. О, дайте мне слово, синьоры, что вы оставите ее и не будете дальше иметь с ней никаких дел! Она известна в холмах, но она не с холмов. И ее найдут, куда бы она ни скрылась. Ее убьют!
– Мы можем дать вам слово, мадам, – проговорил Талейников. – А кроме того, ведь ее здесь нет, в этой комнате, и она не слышит нашей беседы.
– А на что вы надеялись, стремясь рассказать все это моему приятелю, которого вы называете "эрудитом"? – оросил Брэй.
– На то же, на что надеялся его друг, который перед смертью решил поведать ему свою тайну. Мне хотелось, чтобы люди заглянули поглубже, под волны, в самую толщу воды, где таится сила, которая и приводит моря в движение.
– Орден Матарезе, – медленно проговорил бывший агент КГБ, внимательно глядя в слепые глаза.
– Да… Я уже говорила вам: я часто слушаю передачи из Рима, Милана и Ниццы. Это происходит теперь везде и постоянно. Пророчества Гильома де Матарезе становятся реальностью. И не нужно быть особенно образованным, чтобы увидеть это. В течение многих лет я слушаю известия о событиях в разных странах и думаю: неужели это возможно? Как это может быть, что они выжили? Однажды ночью мне показалось, что я снова стою на том балконе и слышу слова, которые падроне произносит перед своими гостями: "Вы и ваши люди сделают то, чего я уже не в силах сделать!" – Старуха умолкла, а когда продолжила, голос ее дрожал: – Все оказалось правдой! Они выжили. Не те, которые были приглашены тогда, а те, кто входит в этот круг сегодня. "Вы и те, кто пойдет за вами!" И те, кто пошел за ними, выжили, внимая человеку, чей голос леденил душу словно жестокий ветер. – Внезапно она замолчала, медленно поднялась со стула, опершись левой рукой о спинку, правой дотянулась до своей трости, прислоненной к печке. – Список. Вы должны получить его, синьоры! Я извлекла его из пропитанного кровью платья больше семидесяти лет назад, после того как выбралась из могилы. Он всегда был со мной, чтобы я не забыла имена и титулы тех людей, и чтобы падроне мог гордиться мной.
Опираясь на трость, женщина медленно подошла к полке и достала грязный листок бумаги, пожелтевший от времени.
– Теперь он ваш. Здесь записаны имена из прошлого. Это список гостей, которые тайно посетили виллу Матарезе 4 апреля 1911 года. И если, отдавая его вам, я совершаю грех, то Господь, возможно, будет милостив к моей душе.
Скофилд и Талейников одновременно вскочили на ноги.
– Вы не делаете никакой ошибки, – воскликнул Брэй, – вы поступаете совершенно правильно.
– Единственно правильно! – добавил Талейников. Он коснулся ее руки. – Можно мне? – Она выпустила листок из руки, и русский стал внимательно изучать его. – Это и есть ключ, – проговорил он, обращаясь к Скофилду. – И это куда больше того, что мы могли ожидать.
– Почему? – спросил Брэй.
– Два имени могут испугать тебя. Это выдающиеся имена, чтобы не сказать больше. Смотри! – Талейников повернулся к Скофилду, осторожно держа листок двумя пальцами, чтобы не повредить его.
– Я не могу поверить в это, – проговорил тот, читая список. – Мне хочется отдать это на экспертизу, чтобы убедиться, что эта бумага не составлена пять дней назад.
– Нет, не составлена, – твердо сказал Василий.
– Да, я знаю. И это повергает меня в ужас.
– Что-нибудь непонятно? – спросила старуха.
– Мы узнали два из этих имен. Эти люди знамениты, – ответил ей по-итальянски Скофилд.
– Но это не они, – закричала старая женщина, стуча палкой об пол. – Ни один из них! Они только наследники! Но управляет ими другой. Он и есть тот настоящий…
– О чем это вы говорите? Кто это?
Зарычала собака. Но ни Скофилд, ни Талейников не услышали. Она зарычала еще раз и вскочила. Мужчины, поглощенные новыми мыслями, не обратили на нее никакого внимания. Старуха оказалась внимательнее всех. Она подняла руку, жестом дав понять, что надо замолчать. Когда она заговорила, ярость в ее голосе уступила место тревоге.
– Откройте дверь и позовите внучку. Быстро!
– В чем дело? – спросил русский.
– Сюда идут люди. Они прошли через чащу, и собака услышала их.
Брэй поспешил к двери.
– Как далеко они отсюда сейчас?
– Они, видимо, на другой стороне перевала. Это очень близко. Поторопитесь!
Скофилд открыл дверь и позвал:
– Антония! Идите быстрее сюда!
Собака была готова броситься на него, но Брэй оставил дверь открытой и вернулся к столу. Он увидел салат и взял два листика. Вложив между ними иссохшую страничку со списком, он спрятал драгоценность в карман.
– Я запомнил и имена и страны, – сказал Талейников. – Как, впрочем, и ты, наверное…
Девушка вбежала в комнату, на ходу застегивая жакет одной рукой. В другой было ружье. Пистолеты Брэя и Талейникова торчали у нее из карманов.
– Что случилось? – крикнула она. Скофилд повернулся от стола, где до этого возился с салатными листьями.
– Ваша бабушка говорит, что сюда идут люди. Собака услышала их.
– Они идут с другой стороны холма, – подтвердила старуха.
– Почему они идут сюда? С чего бы им приходить к нам?
– Могли они видеть тебя там, дитя мое? Или, может быть, они видели собаку?
– Они могли видеть и меня, и собаку. Но я не разговаривала с ними. И ничего не сказала никому. У них нет причин думать…
– Но они видели тебя и за день до этого, – вновь прервала ее София Пасторини.
– Да. Я покупала для тебя продукты.
– Тогда почему ты вновь вернулась? – продолжала задавать вопросы старая женщина. – Они попытались это понять, и, похоже, им удалось. Ведь это люди с холмов, не забывай об этом! Они смотрят на следы в траве и на земле и видят, что здесь прошли три человека, а не один. Ты должна уходить. Всем вам нужно уходить!
– Но я не могу этого сделать, бабушка! – закричала Антония. – Они не тронут нас. Я скажу, что за мной, наверное, шли по пятам, но не настигли и я ничего не знаю!
Старуха приказала:
– Вы получили то, синьоры, зачем пришли сюда. Забирайте это. И забирайте с собой ее. Уходите! Брэй повернулся к девушке.
– Мы должны это сделать ради нее, – согласился он. Он вырвал ружье из ее рук. Она попыталась увернуться, но Талейников успел выхватить из ее карманов оружие. – Вы видели, что произошло вчера там, внизу? – спросил Скофилд. – Поэтому делайте, как она говорит. – Он указал на старую женщину.
Собака бросилась в открытую дверь и яростно залаяла. Принесенные утренним ветром, послышались голоса перекликавшихся друг с другом людей.
– Уходите! – повторила старуха.
– Пошли.
Брэй развернул Антонию лицом к себе и сказал:
– Мы вернемся, как только они уйдут. Мы еще не закончили наш разговор.
– Минутку, синьоры! – крикнула старуха. – Я думаю, что мы все закончили с вами. Имена, которые вы узнали, могут помочь вам, но помните: это только наследники. Ищите того, чей голос леденит душу подобно жестокому ветру. Я слышала этот голос недавно! Найдите этого человека! Пастушок!.. Помните, это он!
Глава 17
Они побежали по краю пастбища к полосе леса, затем взобрались на вершину холма. От ближайшего гребня горы падала тень, укрывая их от преследователей. Пока они перебегали из полосы света в этот желанный полумрак, на что понадобилось лишь несколько секунд, их могли пристрелить, но, к счастью, этого не произошло. Людей на противоположном склоне отвлекла лаявшая собака: стрелять в нее или нет? На принятие решения и ушли те считанные секунды, за которые наши беглецы сумели перебраться в более безопасную точку.
Антония отозвала собаку свистом, и верный пес, оставив преследователей, догнал свою хозяйку. Теперь все были снова вместе, Птаха улеглась на траву рядом с девушкой, часто дыша от быстрого бега.
Их было четверо на перевале; в списке, который лежал в кармане Скофилда, тоже было четыре имени. Скофилд подумал, что хорошо бы было убрать четверых преследователей, а затем разыскать и четверых наследников Матарезе. Но четыре наследника – это только начало. Предстояло найти того, чей ледяной голос напоминал жестокий ветер. Предстояло разыскать пастушка. Но как узнать по голосу того, кому теперь, спустя десятки лет, больше семидесяти? Скофилд вспомнил, что сказала старая женщина: "Недавно я услышала слова, и время словно вернулось к истокам…" Что это были за слова? Кто их произнес? Какой старик сказал фразу, которая перенесла старую слепую женщину в прошлое? На каком языке были сказаны эти слова и когда? Скорее всего, на французском или итальянском – других языков слепая не знала. Им непременно нужно снова повидаться с ней. У них не все еще выяснено с Софией Пасторини.
Думая об этом, Скофилд увидел, как четверо преследователей, выломав дверь, ворвались в домик к слепой женщине. До его ушей донеслись крики, затем послышались звуки ударов.
Антония вскочила на ноги, но Талейников потянул ее назад за полы жакета. Она была готова закричать, и Скофилд зажал ей рот. Почти вырвавшийся крик перешел в кашель. Она чуть не задохнулась.
– Тихо! – прошептал он. – Если они услышат тебя, они используют бабушку как заложницу и заставят тебя спуститься вниз.
– Что будет еще хуже для нее, ибо она не выдержит, когда они начнут пытать тебя. Или наоборот, при виде ее страданий не выдержишь ты, – добавил Талейников.
Она согласилась, но зашептала в ужасе:
– Они бьют ее! Они бьют старую слепую женщину!
– Они напуганы, – проговорил Талейников. – Куда больше, чем ты можешь вообразить. Без этой земли они не смогут жить!
– Что вы имеете в виду? – Она удивленно посмотрела на русского.
– Не сейчас! – отрезал Скофилд. – Мне кажется, там что-то не так. Они находятся там слишком долго.
– Возможно, они нашли что-нибудь, – предположил бывший агент КГБ.
– А может, она что-то рассказывает им? Но нет, она не могла этого сделать!
– О чем ты подумал? – спросил его русский.
– Она сказала, что мы закончили нашу беседу. Но ведь это не так… Они наверняка увидели следы наших ног на полу, ведь мы пришли в дом по влажной земле. И она не сможет отрицать, что мы там были! С ее слухом она могла догадаться, в какую сторону мы ушли, и теперь определенно хочет послать их по ложному следу.
– Это было бы неплохо, – заметил Талейников.
– Но, черт возьми, они убьют ее! Василий вслушивался.
– Да, ты прав, – сказал он через некоторое время. – Если они поверят ей, – а они должны поверить, – то не оставят ее в живых. Она расскажет им все, лишь бы оттянуть время и убедить их. Она пожертвует собой ради того, чтобы мы нашли пастушка.
– Но мы еще не все знаем. – Скофилд решительно встал, намереваясь вернуться в домик старухи.
Талейников запротестовал. И вовремя! Как раз в эту секунду один за другим прогремели три выстрела. Антония закричала. Брэй кинулся к ней. Он заметил, как русский достал откуда-то нож.
– Не надо! Все идет так, как должно было идти! Талейников убрал нож и не сводил глаз с домика.
– Вот они вышли, – сообщил Василий. – Ты был прав, они побежали в другую сторону.
– Убейте их! – раздался приглушенный вопль девушки – Скофилд все еще зажимал ей рот рукой.
– Теперь это уже не имеет значения, – сказал русский. – Для чего мы будем убивать их сейчас? Она сделала то, что хотела. Поступила так, как диктовали ей чувства…
Собака рванула с места и побежала в дом. Антония звала ее, но она не выходила.
– Прощай, Птаха! Я вернусь, клянусь Богом, я еще вернусь сюда! – сквозь слезы повторяла девушка, с трудом поднимаясь с земли.
Они вышли из горного массива, стараясь держать на северо-запад, чтобы уклониться от холмов Порто-Веккьо, а затем свернули к югу, желая добраться до того места, где Брэй зарыл в землю свой багаж. Они передвигались молча, с величайшей осторожностью, прячась в лесочках, иногда разделяясь и идя порознь или следуя гуськом на небольшом отдалении друг за другом. Молчание и наличие некоторой дистанции – хорошая штука, подумал Скофилд, глядя на Антонию.
Она едва шла, слезы душили ее. Говорить она, конечно, не хотела и не могла. Ей необходимо было уединение, чтобы справиться с мыслью о кончине бабушки. Никто не мог бы ей помочь. Скофилд понял, что, несмотря на умение обращаться с обрезом, Антония не агрессивна, не жестока. Ее не назовешь "дитя зла". Во-первых, она далеко не дитя, подумал он. И мало похожа на ярую коммунистку, больше на студентку с классическим образованием. Вряд ли она будет чувствовать себя как рыба в воде на баррикадах, если придется.
Читать бесплатно другие книги:
